Босиком за ветром

Пролог

Отболею.

Выпущу воронов,

Пусть стаями

Над обломками

Моей крепости

Разлетаются.

Пусть останками

Моей нежности

Напитаются

Анастасия Сизикова

Пролог

Что может быть страшнее троллейбуса? Только трамвай. Именно он нёсся навстречу Славке, вытаращив фары и ощетинившись пантографами словно ядовитыми усами. Механический, красный и беспощадный. Она смотрела на него испуганными глазами в каком-то заторможенном онемении. Не дышала и не моргала, обречённо ждала удара. Вот сейчас он её снесёт, как медлительного непутевого зайца, и размажет мясным вареньем по рельсам. Часть Славки, возможно, не самая лучшая, к тому же лопоухая, отлетит на остановку под ноги зевакам, кишки гирляндами повиснут на деревьях, а волосы чёрной паутиной спутают кусты. Руки оторвутся по локти и вцепятся в шевелюру девушки с лицом старосты, бесцеремонно и громко заметившей, что у Славки нет порядочного маникюра, только неопрятные огрызки ногтей.

Трамвай летел, свистел и не думал скрежетать тормозами. Увидев преграду, скорость не сбавил, наоборот, хищно сощурился, будто домашняя такса, увидевшая на прогулке у пруда долгожданную утку, и погнался за растерянной жертвой.

Несколько секунд Славка смотрела в блестящее лобовое стекло, а потом поступила как неумные герои мультфильмов. Развернулась и побежала по рельсам. Не сворачивая, прямо и предсказуемо, очень удобно для обезумевшего трамвая. Он шумно и недовольно пыхтел где-то за спиной, обдавая тёплым воздухом спину и плечи. Славка взвизгнула и резко свернула на проезжую часть, а потом и во дворы. Трамвай повернул следом. Виляя гибким телом, огибал высокие дома и ловко просачивался между деревьями. А Славка всё бежала и бежала, стирая ноги в кровь и отплевываясь от спутанных длинных волос.

Не останавливаясь, она оглянулась и показала трамваю фигу. Чуть притормозила на повороте и, оббежав магазин, вылетела на широкую площадь, полную бессмысленно бредущих куда-то людей. Едва не врезавшись в женщину, она резко затормозила. Трамвай затерялся где-то на подходе, а может, поджидал её с другой стороны площади. И такое бывало не раз.

Люди шли быстро и целенаправленно, все с одинаково напряженными лицами, будто мысленно извлекали из многочленов квадратные корни. Случайных прохожих среди них не было. Её родная деревня вывалилась на улицу чуть ли не полным составом, к ним добавились одногруппники и даже давно позабытые одноклассники. Много людей с самыми разными оттенками задумчивости в глазах. Только у одного мужчины не было лица. Точнее, оно было, когда Славка смотрела на него вскользь, но стоило ей взглянуть прямо, как его голова превращалась в перечёркнутый истеричными помехами экран телевизора. Мужчина всегда появлялся неожиданно. Славка научилась узнавать его даже со спины — это был её личный кошмар, Чахаох. И появился он не так давно. Он не кричал и не гонялся за ней с топором, не управлял ни одним её сном, просто стоял и смотрел. Нервировал своим присутствием, словно мелкий камешек в ботинке или колкий ярлычок на одежде. Его невмешательство и безразличное наблюдение злили и пугали больше трамвая, эскалатора и подъемного крана, вместе взятых.

Самое неприятное — она не могла вытравить его из своих снов, хотя плела чужие кошмары, словно макраме, не глядя, скорее интуитивно нащупывая дымчатую нить глубинных страхов, поднимая со дна подсознания детские ужасы и безошибочно находя болевые точки.

Чахаох был слабостью Славки, одной из причин, вынуждающих убегать в чужие сны. Он пугал в первую очередь тем, что она не могла его понять и объяснить. Откуда он взялся? Почему она не может рассмотреть его лицо? Будто кто-то его начал стирать, но не дотёр, оставив образ как символ иррационального страха. Славка даже маме о нём не говорила, хотя раньше откровенно делилась всем, что трогало её впечатлительную натуру. Секреты появились не так давно и переехали со Славкой в новый город вместе с глубокомысленными материнскими советами: «Борись за своё, смейся, когда хочется плакать, не доверяй сероглазым мужчинам».

Сон побледнел, по небу пошли трещины. Славка перешла на шаг и, не отрывая взгляда от мужчины без лица, начала отдаляться. Чахаох стоял неподвижно, но при этом умудрялся по-совиному гибко поворачивать голову и следить за ней отсутствующим лицом. Его пронзительный взгляд скорее чувствовался, потому что глаз как таковых не было.

Трамвай выскочил навстречу и с кровожадным видом ринулся вперед. Славка фыркнула и топнула босой ногой. Плевать на трамвай, скоро она привыкнет к ужасам большого города и металлические уродцы растают как сизый туман, плохо, что вернулся Чахаох. С ним она справиться пока не могла.

1 глава. Солнечный остров

Больше всего Крису хотелось выспаться. В идеале валяться в затемненной комнате дня три, а за дверью пусть хоть цирк, оркестр и цыганский табор одновременно. Как можно в таком состоянии лезть на слэк[1]? Не разобьётся, конечно, не та высота, но вполне может покалечиться и заработать россыпь синяков в интересных местах. Аня опять будет выпытывать этимологию ссадин и кровоподтёков. Последнее время она придумала себе новое развлечение — ревность, до некрасивых сцен пока не доходило, но необходимость оправдываться оставляла неприятный осадок. Вообще, это было не в духе Ани, да и он никогда не давал поводов. Не обошлось тут без её закадычных подружек, подозревающих его во всех грехах.

Крис сел на стропу по диагонали и, чуть оттолкнувшись ногой, принялся покачиваться, нарочно растягивая прочный полиэстер. Хоть бы не заснуть на этих импровизированных качелях.

На друга он нарочно не смотрел, по телефону они успели немного поссориться, как раз из-за незапланированной тренировки. Крису пришлось срочно менять планы, в особенности самый главный — отлежать в своей берлоге бока и помять подушкой лицо.

— А если бы я задержался?

— Сам бы выступил. Но эффект был бы другой, — откликнулся Вадим. Виноватым он себя точно не чувствовал. — В паре круче выглядит. Сам знаешь.

Он сел с другой стороны стропы и тоже оттолкнулся ногой. После предварительной натяжки слэка оба покачивались на нём, чтобы потом подтянуть до рабочего состояния. Первую стропу они повесили немного в стороне и уже подтянули до звенящей струны. Две параллельные стропы напоминали рельсы и в неподвижном состоянии действительно выглядели как металлические лезвия — прямые и блестящие. Но, в отличие от каната, стропа была эластичной, пружинила и позволяла делать на ней трюки. Слэклайнеры обычно жутко бесились, если их называли канатоходцами, и тут же принимались рассказывать об отличиях стропы и каната. В самом зрелищном виде слэклайна же не осталось ничего общего с хождением по канату, он скорее напоминал трюки на батуте, да и название имел соответствующее — триклайн. Именно этим видом спорта уже второй год занимался Крис. Выступать в паре с Вадимом он начал не так давно. Больше из любопытства и желания попробовать что-то новое. Попробовал и не пожалел. Наконец-то пригодилось его увлечение акробатикой.

— День здоровья уже в субботу. Толком ничего не отработаем, раздраженно пробурчал он и резко спрыгнул на траву.

Взявшись за ручку рэтчета[2], хорошенько натянул стропу и пристегнул хвост натяжителя отдельной страховкой. Бросив взгляд на параллельный слэк, нахмурился.

— Ты чё, трещотку без страховки оставил?

Вадим закатил глаза.

— Душнила. Слушай, как ты с такой осторожностью вообще с хайлайном связался? Тут до земли полтора метра.

Крис молча закрепил рэтчет страховкой, проверил, чтобы нигде не было перекрутов, пощупал поворотный шакл[3] и подтянул на дереве протектор. Вадим всегда отличался расхлябанностью и торопливостью. Нередко вообще забывал про страховку, объясняя это тем, что высота детская, а стропа выдержит десятерых таких, как он. Но именно рэтчет нёс потенциальную опасность. Сам по себе небольшой, весом немногим больше килограмма, при разрыве короткого хвоста выстреливал с натяжением около тонны. Пока подобных случаев не было, но Крис предпочитал думать, что как раз благодаря осторожности и внимательности слэклайнеров.

Страховкой почти всегда занимался Крис. В хайлайне позволить себе безалаберность было непростительной роскошью. Высота не прощала подобных ошибок. Эту дотошность он перенёс и на «приземлённый» триклайн.

Вадим проследил за действиями Криса и хмыкнул.

— Ты же вроде фри-соло[4] ходил? Эта дурость похлеще непристёгнутого рэтчета.

Крис взлохматил отросшие за лето волосы и нехотя признался:

— Ходил, но только над водой. И то там, где невысоко, плюс море внизу. Правда, я свалился, когда распечатывал стропу.

Он не стал рассказывать подробности. Сам момент падения даже с небольшой высоты выхолодил внутренности и запомнился до мельчайших подробностей. Словно мозг пытался всё запечатлеть и в последний раз под завязку насытиться картинками. В этом странном ощущении было поровну удовольствия и страха. Он даже немного понял сумасшедших экстремалов, покоряющих хайлайн без страховки. Наверное, ради таких ощущений они и становятся на стропу, зная, что под ними метры бесконечной пустоты и рассчитывать они могут только на себя. Крису хватило падения в воду, адреналин он получал сполна и со страховочным усом.

Вадим вообще не разделял его тяги к хайлайну. И даже порой ревновал к новым друзьям-альпинистам.

— И чего тебе не сидится на земле? Триклайн же круче? Девчонки пищат просто. А там и показать некому. Аня была?

— Нет, они в Ялте остались.

— Вот, даже перед Анютой не повыделывался.

— Ей не нравится хайлайн.

— Тут я на её стороне.

Три дня назад Крис вернулся из Крыма. Где отдыхал с семьёй и девушкой почти месяц. Это был его хитрый план — совместить долгожданный отдых в Крыму с поездкой к скале Дива. Там расположился знаменитый среди скалолазов короткий каньон, просто созданный для хайлайна. Заготовленные шлямбуры и пробойник остались неиспользованными, с двух сторон уже были разбиты станции, словно их тут ждали. Неделю Крис пропадал в Симеизе, его бы воля, отключил бы и телефон, но Аня звонила, искала его и просила не тратить весь свободный отдых на «чёртов слэк». Рассуждала она почти как Вадим. Триклайн ей нравился за зрелищность и доступность: ради него не требовалось ехать неизвестно куда в поднебесье и искать новые высоты. Стропу можно было натянуть и в парке, и в зале скалодрома. Но Криса тянуло в горы, причем он и сам не мог бы объяснить, чем его так манит высота, наркотическое влияние разреженного воздуха, не иначе.

2 глава. Никудышный кроль и Маугли

Первое лето в Старолисовской.

Девять лет назад. Июнь.

Крис покрутил ручку и добавил громкость. Популярная этим летом песня заполнила салон и ударила по ушам. Резко, больно и неприятно.

Григорий Николаевич выключил радио и смерил его недовольным взглядом.

— Давай без этих психов. Ты уже не маленький.

Крис не ответил, отвернулся к окну и уставился на пробегающие мимо тополя. Как удобно. Когда им нужно, он ещё маленький и не должен лезть во взрослые дела! А теперь не маленький и, значит, обязан понять? Что понять? Что на старости лет у родителей крыша поехала? Какой-то бред. Нормально же всё было!

Картинка за стеклом расплылась туманными кляксами, Крис поспешно заморгал, пряча подступившие слёзы. Не хватало ещё нарваться на беседу в духе: ты же мужчина, мужчины не плачут.

Григорий Николаевич снова включил радио, поставив громкость на минимум, сказал чуть мягче.

— Так бывает. Мы с твоей мамой больше друг друга не любим. Но это не значит, что мы перестали быть вашими родителями. Ничего не изменилось.

Крис едва не вспылил. Не изменилось? Изменилось всё! Он с трудом удержался от крика, нарочно сказал медленно и размеренно:

— А почему тогда Вика и Дарина с мамой, а меня ты везёшь в какую-то глушь?

— Это мы тоже уже обсуждали.

Крис фыркнул и снова насупился.

— Я хочу остаться в Краснодаре.

— У бабушки Веры и так места нет. Куда тебя ещё в однокомнатную квартиру? Побудешь у бабы Любы недели две, может, три, а потом я тебя заберу. Считай, повезло, что покупатель нашёлся так быстро. Ещё и торговаться не стал.

— Повезло? Это ты называешь «повезло»?

— Ты опять? Всё, хватит. Случилось как случилось. На первое время я найду съёмную квартиру, и ты выберешь, с кем остаться. Дарина и Вика точно предпочтут маму. А ты думай. В Старолисовской у тебя будет полно времени на раздумья, там интернета нет, и связь плохо ловит. Бабе Любе поможешь. Вдруг свежий воздух и игры с местными ребятами подействуют лучше бесполезной акробатики.

Крис тут же вспыхнул. Отец постоянно позорил его за лишний вес и мягкие бока. Крис бесился, можно подумать, он не видел своего отражения. А папа, посмеиваясь, называл его снеговиком и щипал за рыхлый живот, видимо, думал, что от этого тот мгновенно сдуется. На деле же Крис просто злился ещё сильнее и начинал ненавидеть отца. Акробатика действительно пока не помогала, среди ловких и гибких ребят он ощущал себя ещё более неуклюжим, но упорно посещал занятия. Нет, в похудение от нагрузок он не верил, туда же ходил его единственный друг, Вадим.

Бабу Любу Крис не помнил. Видел её всего один раз в четыре года, когда мама попала в больницу перед родами. Остались смутные и неприятные воспоминания, как после фильма с плохой концовкой. То ли она его наказывала ремнём, то ли заставляла есть болгарский перец и спать в тихий час. А может, и то и другое. Когда мама вернулась из роддома с Даринкой, баба Люба уехала, и больше он её не видел. Папа пару раз в год ездил в Старолисовскую, даже уговаривал бабушку перебраться в город и продать хатку в деревне, но бабуля была непреклонна. По внукам она не скучала, город терпеть не могла и в помощи не нуждалась.

Крис никогда не был в деревне. Раньше много болел, и мама не отпускала его от себя больше чем на пару ней, а уж о том, чтобы сдать на все лето и речи не шло. Как же он без морской воды для промывания носа, капель от аллергии и капсул рыбьего жира? Помрёт в первый же день.

Дарина и Вика родились с разницей два года. Поначалу Антонина Александровна планировала выйти на работу, но после рождения младшей дочери решила, что роль домохозяйки её вполне устраивает. Своих детей она никому не доверяла, лечила с большим старанием и даже удовольствием. Правда, с каждым ребенком усердие истончалось, Вике выпало почти обычное детство. Крису же, как первому ребенку, досталась утомительная обездвиживающая опека и полный сундук запретов.

Впервые он оказался так далеко от мамы. И хотелось бы радоваться свободе, о которой он мечтал, но причина не вызывала восторга. Разводом сейчас никого не удивишь, в классе Криса мало у кого были полные семьи, но он не ожидал, что и в его семье все случится так неоригинально. Сначала родители перестали целоваться и обниматься, зато завели себе другую привычку: подолгу молчать и завтракать отдельно. Потом они развелись, но не разъехались. Несколько месяцев такое сожительство создавало иллюзию нормальной семьи. Крис верил, что всё наладится. Живут же вместе. Никто никуда не уходит. Бабушка Вера называла это «сложным периодом» и осуждающе покачивала головой. Не было ни скандалов, ни ссор. Это, пожалуй, больше всего и пугало. Трагедия должна как-то обозначаться, а тут тишина. Не взрыв, а смерть от удушья.

С продажей квартиры рухнула последняя надежда. Всё уже не будет как раньше. Никогда. В его спальне будет жить какой-нибудь придурок, за их обеденным столом будет собираться придурошная семья и пить свой придурошный чай. Он не знал покупателей, но ненавидел их всей душой, будто это они виноваты в том, что его прежний мир развалился на острые осколки. С сёстрами он частенько не ладил, но никогда не представлял, что они будут жить отдельно, и уже сейчас скучал по ним, по маме и по прежней скучно-привычной жизни.

На мост, ведущий к деревне, въехали вместе с сумерками. По обеим сторонам от него тускло светились шарообразные фонари, дорога петляла и убегала вперед, пряталась за деревьями. Разнокалиберные домики тонули в пышной зелени. Старолисовская напоминала лес, да она и была лесом, только немного окультуренным. Вскоре асфальтовая дорога сменилась грунтовкой, а дома стали попадаться реже, они боязливо выглядывали из-за деревьев, пристально всматривались в чужаков кособокими окнами с деревянными наличниками. Хатки и домики словно выплыли из прошлого вместе со скамейками и кудрявыми липами. Словно воссозданная тематическая деревня, какие порой ставят на День города, но там всё было яркое, броское, как витрина в детском магазине, а здесь всё настоящее, жилое, местами сильно потрепанное и потрескавшееся от времени и непогоды.

3 глава. Шинук

Город не принимал Славку, но и не отвергал, просто не смешивался с ней, как вода с маслом. Она устремилась в большой мир с воодушевлением и решимостью, готовясь принять все радости и чудеса, которые припас для неё шумный и многоликий мегаполис. Сюрпризов действительно было в избытке, правда, добавились и страхи.

Славка остановилась у перехода и, хотя горел зелёный, дождалась прохожих, которым тоже нужно было перейти на другую сторону, минуя рельсы. Самый страшный промежуток дороги — небольшая площадка между путями, ведущими в противоположные стороны. Там она никогда не ходила одна, суеверно подсовывала трамвайному богу других пешеходных жертв.

Славка торопливо догнала мужчину, подстроилась под его шаг и прикрылась его тучным телом, отгородившись от приближающегося трамвая. Свободно она выдохнула только на другой стороне улицы. Как назло, дорога в парк лежала через трамвайные пути, порой приходилось проходить их не единожды, Славка внутренне съеживалась, стискивала зубы и крепко сжимала кулаки, готовясь атаковать ненавистную металлическую гусеницу.

Еще этот глупый сон возродил чуть побледневший страх. Славка знала по собственному опыту — сны оставляют эмоциональные отпечатки, даже если стираются из памяти. Они просачиваются в подсознание и руководят нашими реакциями и настроениями. Трамвай гонялся за ней почти месяц, хотя в реальности она научилась подавлять этот постыдный детский страх. За воспоминанием о трамвае ниточкой потянулся её личный кошмар — Чахаох. Вспомнив мужчину без лица, Славка невольно приостановилась. Кто он? Может, отец, которого она никогда не знала? Поэтому обезличенный и молчаливый. Её несильно толкнули в спину, кто-то тихо ругнулся. Люди обходили внезапно возникшую преграду, пока она снова не влилась в движение.

Рассеянно разглядывая витрины, Славка вернулась мыслями к новому знакомому в парке. Почему-то встреча с ним оставила смутное беспокойство и никак не выходила из головы. С Вадимом они познакомились ещё в августе, когда Лука впервые привел её в парк. Подышать свежестью и побродить босиком. Он лучше всех чувствовал, как сильно ей не хватает леса. Тогда она и увидела этот странный вид спорта — триклайн. Славка не представляла, что можно ходить по линии шириной в пять сантиметров, а оказывается, можно на ней и прыгать, и раскачиваться, и сочетать это все в немыслимых комбинациях. Вызов земному притяжению и прыгучим белкам в парке.

Когда Вадим отрабатывал стойки и статические элементы, она поглядывала издалека, занимаясь вверенными ей птицами, но, когда он впервые выполнил трюк, беззастенчиво приблизилась к натянутому слэку и досмотрела выступление до конца. Парень, безусловно, выпендривался, откровенно заигрывал и даже не пытался это скрыть. Только Славку его внимание не трогало, она уже выбрала, кого любить, осталось только убедить Луку, что он тоже в неё влюблён.

Вадим то и дело говорил, что в паре трюки выглядят круче, скоро приедет его друг, и тогда она увидит самое настоящее чемпионское выступление. Он несколько раз упоминал, что они с Крисом похожи, словно братья, и предупреждал, чтобы она их не перепутала. Сегодня Славка увидела и парное выступление, и того самого друга. Она сразу же решила, что они абсолютно разные. Они ощущались по-разному, не как ночь и день, скорее как пряник и мех, вообще понятия из разных категорий. Несравнимые. То, что они оба были высокие и светловолосые, ещё сильнее оттеняло непохожесть.

Крис ее… напугал. Не обидел, не нагрубил и не показался высокомерным, скорее он был безразличным, но глубоко в груди, там, где обычно ёкает от восхищения или страха, встрепенулся первобытный ужас. И почти сразу появилось необъяснимое желание убежать из-под прицела серых глаз нового знакомого. Славка нарочно запомнила эту мысль и этот порыв. Интуиции она всегда доверяла больше, чем самым распрекрасным рекомендациям. Но почему она так отреагировала на Кристиана? Наверное, виной тому мамино предупреждение «остерегаться сероглазых мужчин», иначе с чего он вызвал такие неуместные эмоции?

Крис выглядел уставшим и одновременно удивленным, будто выдернутым из сна, на неё смотрел как на ужа, который вполне может оказаться ядовитой гадюкой, — с опасливой настороженностью. Когда он заговорил, во рту мелькнул металлический шарик, и Славка восхищенно застыла, пытаясь разглядеть пирсинг. А следующая мысль её саму порядком озадачила: интересно, как он целуется с такой фиговиной на языке? И тут же она рассердилась на себя за это. Какое ей вообще дело, как он целуется? У неё есть Лука и цель — вернуть его любовь. Просто новомодные модификации внешности до сих пор удивляли Славку: она беззастенчиво пялилась на татуировки, цветные волосы, необычную одежду городских. Восхищённо и изумлённо рассматривала город, а город в ответ изучал её и посмеивался над её дикостью.

Мостиком между ней и городом стал рыжий Лука. Расстались они ещё в марте, по его инициативе, но в июне на выпускном она его поцеловала. И он ответил! Не ожидал, растерялся, но всё равно поцеловал.

Даже квартирные обстоятельства оказались на стороне Славки. С тех пор как у Луки родилась сестрёнка, они делили одну комнату. Он спал на раскладном кресле, а Славке досталась его кровать. Теперь они каждый день видели друг друга сонными и полуобнаженными. Если Лука смущался и норовил переодеться в ванной, то Славка беззастенчиво ловила его на спущенные с плеч бретельки и тонкие футболки без нижнего белья. Лука реагировал ярко, заливался рдеющим смущением до самых плеч и безуспешно делал вид, что ничего не происходит.

Славка действовала прямолинейно, но очень эффективно. Осталось только напомнить, как хорошо им было вместе. И желательно поторопиться, пока влюбчивый Рыжик не увлекся другой девушкой или не вспомнил свою детскую привязанность. Эта «привязанность» постоянно таскалась к ним в квартиру, якобы на уроки музыки, и бродила под окнами, привлекая внимание. Лука вздыхал, расплющивался о стекло и рьяно отрицал воскресшую любовь. Славка видела все его неловкие попытки отречься от Лили. Её мама всегда говорила — первая любовь сравни привороту. Очень тяжело от неё избавиться, следы от неё, как от ветрянки, остаются на всю жизнь.

4 глава. Рубашки из нотчии

Первое лето в Старолисовской

Девять лет назад. Июль.

Природа вокруг Старолисовской завораживала. В отличие от Михи с его суеверной пугливостью и от Витька с его удивительным равнодушием ко всему живому, Крис лесом был околдован. Пока он бродил далеко от дома только в компании ребят, сначала в долине лотосов, пока ещё не цветущих, а позавчера — на развалинах. Поместье сгорело почти сто лет назад, оставив после себя колоритные руины в плетях ежевики и оборванную мраморную лестницу, ведущую на призрачный, давно не существующий второй этаж. Увидев издалека белые колонны, Крис испытал непривычную смесь сожаления и печали. Воображение дорисовало к колоннам огромный красивый дом, ныне разрушенный и поглощённый немилосердно ликующей природой.

Местные привыкли и к лесу, и к развалинам, вряд ли понимали, какое оглушающее впечатление они производят на человека, увидевшего это всё в первый раз. Крис восхищённо оглядывал огромные дубы и плюшевые самшиты, щупал, нюхал и замирал от восторга. Несколько раз видел в малахитовой чаще босоногую Маугли. Она не приближалась к ним, но явно наблюдала. Как сказал Миха, «следила, чтобы они не сделали лесу больно». Он откровенно побаивался эту девочку. Теперь Крис уже знал, что она дочка местной ведьмы, той самой Зофьи. С ней предпочитали не связываться, но при этом все знали дорогу в её дом.

Сегодня Крис решил, что вполне созрел для самостоятельной прогулки, а ещё он надеялся встретить Славку. Возможно, если он будет один, она к нему подойдёт или хотя бы не сбежит при его приближении. Как с ней дружить и общаться, он не представлял, но ему очень хотелось её увидеть. Не потому, что она дочка ведьмы, в это он как раз не верил, а потому, что она непривычная, чудная, часть сказочного леса, а не допотопной деревни, которую невзлюбил с первой секунды.

Накануне Миха его пугал чёртовыми тропками и всё время напоминал, что нельзя сходить с протоптанной дорожки. Крис скептически хмыкнул, до сих пор не привык к дремучим суевериям местных. Взять хотя бы Мёртвую деву. Видел её кто-нибудь или только двоюродный брат соседа, который, естественно, давно уехал или умер? Крис уже дважды посещал развалины, один раз они возвращались в сумерках и ни девы, ни лесных фей, ни даже завалящего лешего не встретили.

Крис надел новую рубашку, пригладил волосы и даже протёр белую подошву кроссовок. Как всегда, тщательно вымыл уши и подстриг ногти, словно шёл не в лес, а в театр. Следовать своим пижонским привычкам в Старолисовской оказалось намного сложнее, здесь грязь и пыль поджидали на каждом шагу, а мамы, которая бы стирала и гладила его вещи, не было. Одну футболку он безвозвратно испортил соком вишни, а шорты порвал, отвоёвывая у Пекаря свою палку.

В лес Крис пошёл прямо из двора. Липы и акации за домом плавно перетекали в полноценные заросли, на вид абсолютно дикие, хотя эта часть берега пользовалась популярность у местных: здесь пролегала дорожка к Шестому мосту, который вёл к развалинам и к долине лотосов. Витек показал ещё Пятый мост, самый новый и основательный, ведущий к отстраивающейся винодельне, именно по этому мосту каждый день уходила баба Люба, чтобы мучить своей дотошностью и подозрительностью попавших в её подчинение несчастных людей. Всего в Старолисовской было шесть целых мостов, но не все из них отличались прочностью и могли выдержать машину. Седьмой мост и вовсе рухнул, по словам Михи, не без помощи русалок. Остались от него только мостки у берегов Капиляпы, а раньше по нему можно было добраться до логова ведьмы. Сейчас же для этого нужно было покинуть пределы деревни и дойти до конца длинной Солнечной улицы. Как и полагается, избушка Зофьи располагалась за Старолисовской, подальше от людских глаз.

Крис не торопился. Собирался основательно, даже ножик взял. Тот самый складной, для ошкуривания кролей. Мало ли, вдруг нападёт несуществующая лесная нечисть, а ещё он собирался срезать палку для «Пекаря». Свою личную, а не черенок лопаты или доску от штакетника. Бабе Любе о лесных прогулках он не говорил. Она вела себя так, слово у неё не было внука, он же себя вёл так, будто не имел бабушки. А познакомившись с окраиной леса, нашёл себе место, где можно хорошо спрятаться и от её вечных огородных заданий, и от порой докучливого Витька. Только от Маугли там точно не спрячешься. Лес явно был её территорией и, в отличие от местных легенд, эта девчонка была вполне реальной.

Почти час побродив по развалинам, Крис вышел на извилистую тонкую тропинку, раньше она ему не попадалась, выглядела заросшей и давно нехоженой. Сделав пару шагов, он настороженно прислушался. Лес притих, птицы смолкли, и это случилось так резко, будто звуки просто отключили, хотя ещё секунду назад глухо стучал дятел, а кукушка пророчила ему долголетие. Крис встряхнул рукой и посмотрел на циферблат наручных часов. Стрелки замерли, только секундная конвульсивно подёргивалась.

Сделав шаг назад, Крис снова услышал дыхание леса, а время продолжило свой бег.

— Хренотень какая-то, — сказал он вслух и тут же вспомнил про чёртовы тропки, ворующие время, и мерцающие, разрезающие пространство. Его не удивило, а скорее озадачило, что они оказались правдой. Он сделал пару шагов в каждую сторону, но фокус с исчезновением звуков больше не повторился.

Он снова вернулся к развалинам, но едва успел выбраться на дорожку, ведущую к дому, как увидел в кустах Маугли. Она стояла к нему спиной и голыми руками ломала высокие стебли крапивы. На ней снова было странное платье, больше похожее на просторную мужскую рубашку, перехваченную поясом. Растрёпанную причёску украшали перья, хаотично воткнутые в волосы. Больше всего удлинённых золотистых пёрышек болталось на концах смоляных прядей и тонких косичек, мелькающих в её гриве узкими змейками.

5 глава. Зверодекан

Декану дали прозвище Демон. Иногда называли его Демон Станиславович. Ходили слухи, что он разошёлся с женой и поэтому такой злой. Группа обрастала инфарктами и домыслами. Все пытались найти причину, почему Демьян Станиславович кусается больнее огненного муравья. Славка не гадала, просто пошла к Малике на чаепитие. Та подтвердила, что декан действительно не так давно развёлся, но злой он не поэтому, точнее, вообще не злой. Просто принципиальный и требовательный. Он никогда никому не дарил тройки из жалости, а за незнание карал соответствующе. И не мог понять, почему студенты не в состоянии нащупать простейшую закономерность. Знаешь — молодец, не знаешь — садись, двойка.

Демьян Станиславович пропесочил всех ещё в августе, теперь угрожал тестом. Славка на всякий случай совместила чаепитие у Малики с подготовкой к карательному мероприятию. Никто не знал, какая будет тема, если верить слухам, он прогонит их по всей программе старших классов, и тесты будут составлены им лично. А значит, возможность случайно угадать сводится к нулю. В хитрости и коварности преподавателя никто не сомневался. Малика рассмеялась. Эту привычку декана запугивать и вгонять в трепет она знала очень хорошо. Он нарочно производил подобное впечатление, а потом покалывал сарказмом и добивал иронией. Но если ты находил с ним общий язык, то дружба продолжалась за пределами института. Как и случилось когда-то у Малики.

Накануне теста Славка не волновалась и даже не читала взахлёб учебники в надежде вдолбить в голову ещё хоть немного знаний. Были у неё проблемы важнее. Лука от неё отдалялся. Стремительно и целенаправленно — в сторону Лили. Как только та возобновила уроки музыки у них дома, Лука сразу вспыхнул старой любовью. Славка хорошо знала, как выглядит влюблённый Рыжик — прямолинейно-наглый и одновременно смущённый собственной напористостью.

Винить было некого, Славка сама предложила гулять днём на улице с Дашкой, чтобы Людмила Георгиевна могла посвятить время пианино. Ей нужна была музыка. Как воздух. Не играя, она не жила, но Дашка не любила ничего мелодичного и включала собственный ор на полную мощность, стоило кому-то коснуться клавиш. А вот рёв пылесоса и перфоратора её успокаивал.

Предложив выход, Славка не знала, что на сонаты и этюды приманится вездесущая Лиля и начнёт отбирать у неё Луку. Причём в его любви она не нуждалась и даже не делала ничего особенного, чтобы привлечь внимание. Просто существовала. Улыбалась загадочной улыбкой и умела творить чудо посредством нот. Славка не могла спокойно смотреть на влюблённого не в неё Рыжика. Какая же всё-таки въедливая первая любовь, не выведешь из сердца ни уксусом, ни лимонным соком!

Сегодня Славка планировала воспользоваться запрещённым методом — пройти в сердце Луки через подсознание. Выключив свет, она перебралась на разложенное кресло к Рыжику, он только молча подвинулся и накрыл её своим покрывалом. После предыдущей неудачной попытки соблазнения она больше не приставала. Выжидала. Временно ей было достаточно того, что он её допускает так близко и даже обнимает во сне. По правде говоря, спать, не обнимаясь, на таком узком ложе было практически невозможно. Лука фыркал, путаясь в её длинных волосах, но не прогонял. Чувствовал за неё ответственность, а она не разубеждала. Пусть думает, что ей нужна опека. Под утро Славка всегда возвращалась в свою постель, чтобы лишний раз не нервировать Людмилу Георгиевну.

Дождавшись момента, когда дрёма практически одолеет Луку, Славка легко погладила его грудь, потом живот, он накрыл её руку своею ладонью и сонно пробормотал в её волосы:

— Слав, ну ты чего, опять?

Она фыркнула и вернула руку на его грудь.

— Спокойной ночи, — нарочно обиженно откликнулась она.

— Спи уже, завтра у тебя первой парой страшный тест.

Лука заснул, а Славка ещё несколько минут ворочала в голове неповоротливые мысли об институте, своих однокурсниках и завтрашней паре у декана. Погрузившись в вязкий туман сновидений, сразу же направилась в сон Демьяна Станиславовича. Надо же, он тоже думал о предстоящем тесте. Сон был почти обыкновенный, его выдавали только необычные детали. У некоторых студентов лица напоминали детские карандашные рисунки: глаза разного размера, нос как две дырки и зубы-клавиши. Видимо, декан их не запомнил. Задние парты почему-то врастали в землю корнями, а сам декан сидел на цепи. Добротной, кованой цепи, прикреплённой к ножке стола. Он то вставал, то садился, цепь двигалась следом за ним и гулко позвякивала. Студенты делали вид, что пишут, а декан громко возмущался:

— Как вы вообще сюда попали? Шли мимо? Так и шли бы дальше. И вам свобода, и мне радость! Для вас же пояс верхних конечностей — это голова, на ногах запястья и пясти, а предплюсна — это начальная стадия остеопороза! Вы же почку от печени не отличите!

Славка просочилась в аудиторию невидимой тенью и встала рядом с кафедрой. Несколько минут слушала вдохновенную речь декана, срывающуюся на лай. Говорил он коротко, выгавкивал слова раздражённо и резко. Когда лая стало больше, чем человеческих слов, Славка выдвинула ящик стола, взяла ножницы и перерезала цепь, легко, словно тонкую ленту. Декан тут же сорвался с цепи и кинулся на студентов. Правда, на Демьяна Станиславовича это существо походило весьма отдалённо. Скорее двуногий пёс в пиджаке, чем заслуженный преподаватель, кандидат наук.

Он гонял нерадивых студентов по аудитории, расшвыривая парты, словно пустые картонные коробки, гавкал и брызгал слюной, как сенбернар. Несмотря на лютость и резвость, никого не догнал и от этого рассвирепел ещё больше.

6 глава. Мой милый

Первое лето в Старолисовской.

Девять лет назад. Август.

Самая терпкая и горькая полынь росла именно на кладбище. По всей деревне к августу она уже отцветала или припекалась солнцем. А за Третьим мостом всё ещё стояла свежая, сочная и распространяла необычный дымный аромат. Уже пятый день Славка собирала серебристые ветки с белёсыми листочками. Пришлось даже на время забросить крапивную пряжу. Правда, интерес к ней утих ещё в июне, как только она вынужденно сбросила обет молчания.

Из упорства и немного из любопытства она выскоблила сухие крапивные стебли и надрала длинных волокон кошачьей пуходёркой. Зофья обещала научить прясть и превращать мягкие травянистые пучки в самые настоящие нити. Только теперь шить крапивные рубашки Славке не хотелось. Даже если она сошьёт их ровно двенадцать штук, они уже не будут волшебными. Шинук вынудил её заговорить.

На кладбище она приходила с утра, а возвращалась только к обеду. Полынь собирала недолго и, сложив ароматные пучки в тени самого огромного дуба, начинала свой привычный обход. Сначала прибирала дикие бесхозные могилки, на фоне ухоженных участков они смотрелись особенно жалко и сиротливо. Речной водой поливала цветы и приносила новые, свежие, расставляла их в вазочки или оставляла букетики прямо у памятников.

Кладбище называлось Старым, старым и было, на нём давно никого не хоронили. Исключение делали редко и только для местных в третьем поколении. Например, для тёти Светы и отца Кристины, той самой Мёртвой девы, а в центральном проходе ближе всех к мосту находилась могилка новорождённого сына главы от третьей, самой рыжей, любовницы. Славка любила этот памятник больше других, хотя в уборке он точно не нуждался. Она носила к гранитному мальчику букетики фиалок и смахивала паутину. Иногда плакала, обнимая его, и пела ему песни. У заросшей и заброшенной могилы погибшего в пожаре гувернёра она долго стояла, пытаясь представить себе его жизнь и любовь. В деревне все обсуждали сгоревшее поместье и потерянные драгоценности, мало кто вспоминал, что в огне погибли люди: горничная и гувернёр. Не дворяне, ну и ладно. Она пыталась расспросить об этом маму. Зофья охотно обсуждала всё на свете, особенно людские пороки, но о пожаре не говорила. Никогда. У горничной не было могилы, её так и не нашли под сгоревшими обломками, не было последнего приюта и у Мёртвой девы.

Местные дети сюда не ходили. Как и положено, кладбище считалось сосредоточием потусторонней нечисти. Не без помощи Славки по деревне бродили страшилки о том, что из могил встают умертвия, а в полнолуние распахиваются пасти могил. На действительности же старый погост был самым спокойным местом в Старолисовской, тут кишела жизнь, колосились лечебные травы и пели сойки. Здесь радость ощущалась острее, а печаль казалась вполне выносимой. Кладбище обладало особой целительной атмосферой, без опустошающей мрачности или чёрной тоски. Тут Славка пела свои странные придуманные песни с несуществующими словами. Она вынимала их из своих снов, не знала их значений, а потому слагала собственные.

Славка несла через мост объёмный пучок полыни, когда уловила промчавшуюся по лесу волну. Остановившись, прислушалась к птичьей перекличке и, бросив пахучую траву, побежала через деревню. Намеренно не сворачивала на улицы, пробиралась «задами», пока снова не оказалась в объятиях столетних дубов. Перебежав через Третий мост, она нащупала босой ногой мерцающую тропку, дальше неслась только по ним, перебегая с одной на другую, иногда выпадала в обычный лес, полный звуков, и снова ныряла в безвременье.

За развалинами она наконец-то уловила топот. Крис нёсся сквозь лес, как испуганный олень, не выбирая дороги. Больно получал по рукам хлёсткими ветками и спотыкался, но не останавливался. Славка нагнала его недалеко от пологого склона, внизу которого пролегали железнодорожные пути. Пробежав немного вперёд, преградила дорогу.

Он едва не врезался в неё. Остановился, словно на краю пропасти и взмахнул руками.

— Славка! — удивлённо выдохнул он.

— Весь лес перепугал.

Крис зло вытер глаза. От бега лицо раскраснелось, и напрочь стёрлась всегдашняя прилизанная опрятность.

— Ненавижу её! Ненавижу!

Славка сразу поняла, кого ненавидит Крис, хотя имени он не назвал.

Его никогда раньше не били. Да, он был упёртым, но, в принципе, не безобразничал и не давал поводов к телесным наказаниям. Впервые получил затрещину в июне, искренне удивился, что его вообще можно бить. Баба Люба обычно награждала подзатыльниками, болезненными и обидными, но сегодня впервые побила. Отхлестала по спине и ягодицам веткой ивы, если бы он не ускользнул, то располосовала бы ещё сильнее, но он сумел вывернуться и убежал в лес.

— За что? — Славка повернула Криса спиной, бесцеремонно задрала на нём рубашку до самых лопаток. — Ого, вздулось всё, прям фарш.

Спину Криса пересекали красные вспухшие полосы. Если бы не ткань одежды, то ивовая ветка вполне могла бы рассечь кожу, даже сейчас кое-где выступили капли крови, но рубашка защитила от хлёстких побоев. Она попыталась оттянуть ремень брюк, даже увидела молочную кожу ягодиц, не тронутую загаром, но Крис увернулся от нескромного разглядывания.

— Я кролей выпустил.

— Нарочно?

Крис заправил рубашку в брюки, пригладил пятерней вздыбленные волосы. Он всё ещё дышал тяжело и покрылся неровными алыми пятнами.

7 глава. Бездонка и корона Индюка

Крис никогда не думал, что подерётся со страусами, не в его духе были и драки с пьяными людьми, тем более он не мог представить, что поучаствует в потасовке одновременно со страусами и алкоголиками. Это было настолько нелепо, что ни один самый абсурдный сон не смог бы соперничать с этим бредовым событием.

Наблюдая за Славкой, он, конечно, видел, что эти птицы не всегда дружелюбные, но её они слушались, периодически получали от неё пощёчины, но иногда и объятия. Крису не нравились страусы. Нелепые и громадные, со своими маленькими треугольными головками, покрытыми редкими перьями, больше похожими на шерсть, они напоминали ему недовольных старичков. Здоровенные такие, облетевшие одуванчики без приставки «божьи».

Со Славкой он почти не общался, но не мог не влезть в эту странную потасовку. А потом проводил её до трамвайных путей. Точнее, через них. Всю неделю после Дня здоровья они кивали друг другу, на этом их общение и заканчивалось. В институте странная Славка то и дело всплывала в разговорах. Вадим никак не мог расстаться с идеей соблазнить неуступчивую дикарку и периодически о ней вспоминал.

Недавно она снова стала темой обсуждения в их компании, да и не только в их. Чудаковатая Славка на уроке физкультуры пробежала дистанцию босиком, ещё и умудрилась обогнать большинство парней.

Катя деловито преподнесла эту новость с расчётом посмеяться над нелепой однокурсницей.

— Повезло, что сейчас тепло, а зимой что она делать будет?

Аня захлопнула зеркальце и улыбнулась.

— А зимой у нас физра в зале. Ей даже удобнее.

Вадим приобнял за плечи свою новую временную пассию с факультета филологии, нарочно сделал вид, что кислую мину Кати не заметил.

— Почему она вообще босиком побежала?

— Форму забыла. А вы знаете физрука, ним шутки плохи, пригрозил незачётом. Славка стянула ботинки, запихнула в них носки и побежала. В платье и босиком.

Аня покосилась на Криса, мысль озвучила аккуратно.

— Вообще, она, конечно, странная, но любопытная. Да, Крис?

Он кивнул. Обсуждать Славку ему не хотелось, а ещё он боялся, что во время таких разговоров плохо держит лицо. Сложно было оставаться равнодушным и спокойным, когда ей перемывали кости или насмехались. Несколько таких бесед он уже оборвал, и Вадим стал на него поглядывать с особенной внимательностью. Он изображал из себя легкомысленного обалдуя, но порой проявлял редкую проницательность, вот и сейчас заметил реакцию Криса на упоминание Славки.

Их дружба родилась в первом классе. Сначала их посадили за разные парты, но они сами решили, что так неправильно, и сели вместе. Учительница рассаживала, а они снова притягивались друг к другу, как магниты. Оба учились сносно, поэтому она не стала спорить и оставила их в покое.

Вадим был единственным ребёнком в семье, вырос в любви и изобилии, ему никогда ни в чём не отказывали. Семья могла скорее остаться без оплаченной коммуналки, чем Вадим без новых наушников или скейтборда. Причём Вадим не воспринимал это как жертву или что-то особенное, для него это было нормой. В школе неожиданно оказалось, что он не центр мира и тут никто не будет прогибаться под его прихоти. Он тут же принялся со всеми ссориться и воевать. Их общение началось по классической детской схеме: если у нас общие враги, значит, мы друзья. Он сдружился с Крисом, таким же изгоем, но по другой причине. Одноклассники не выстраивались в очередь, чтобы приятельствовать с обидчивым и неповоротливым толстячком. Правда, Вадим вскоре выбился в лидеры и оброс знакомствами, а Крис не торопился заводить друзей. Всё так же болезненно реагировал на оскорбления и критику.

В средней школе они уже прекрасно обходились друг без друга и порой пересаживались, но всё так же дружили, правда, уже без детской восторженности и жертвенности, когда готов отдать любимую игрушку и принять любое наказание вместо или вместе с другом. Они чувствовали, что, несмотря на внешнее сходство, слишком разные. Научились принимать недостатки друг друга, как черты внешности, которые невозможно изменить. Ссоры случались, но заканчивались сами по себе, без выяснения, кто прав, кто виноват.

Они вместе ходили на ненавистную акробатику. Оба задержались на среднем уровне, вроде и не хуже всех, но не могли выбиться в чемпионы. Как однажды сказал обозлённый тренер, «присутствовали для наполнения группы».

В конце девятого класса Вадим неожиданно увлёкся прыжками на батуте и бросил акробатику. Этот момент совпал с их первой серьёзной ссорой. В четырнадцать лет Крис влюбился и рассказал об этом Вадиму. А тот не придумал ничего лучше, как влюбиться в эту же девчонку. Алина сделала ожидаемый выбор. Подростковый возраст превратил Криса в нечто длинно-худое, кадыкастое и белобрысое, ещё и зрение резко испортилось, пришлось носить очки. Вадим же пубертат преодолел играючи, минуя прыщи и паукообразность. Выработанное умение вызывать симпатию в нём тесно переплелось с наглой беспардонностью, пробивающей практически любые стены. Он очень быстро понял, что нравится девчонкам, и беззастенчиво пользовался этим. На фоне непропорционального Криса вообще выглядел писаным принцем.

Разругались они сильно и не общались до конца июля. Возможно, если бы Крис не провёл почти все каникулы в Старолисовской, поговорили бы раньше. А так помирились только в его день рождения. Вадим приехал его поздравить вместе с компанией друзей и Алиной, и Крис понял, что нет уже ни ревности, ни злости. Правда, тогда большую роль сыграла Славка, к концу июля она полностью вышибла из его головы мысли о других девушках. Позже они с Вадимом договорились, что никогда не будут стоять на пути друг друга: «Дружба важнее, чем все эти бабы».