Бой без правил. За любовь

Пролог

Двадцать восемь лет назад. Девяностые.

– Вот же с-с-сука, сука, сука!

Мишка Костров хлёстко бьёт ладонью по рулю. Новенькая «Десятка» отвечает ему возмущённым гудением клаксона. Скрючившись над приборной панелью, Мишка оглядывает неприметное серое здание при детской больнице. Блядский карцер. Он дёргает ручку двери, выходит наружу, сразу же замечает свежую царапину на литом диске. Проклятье, машину взял только в субботу, новьё новьём! Он пытается отскоблить дерьмо, налипшее на низкопрофильную шину прямо носком кроссовка. Ни хрена не выходит. Миха вытирает ногу о траву, долго и витиевато матерится и, звякнув сигналкой, направляется к зданию. Миха Костров никогда не вернулся бы в эту чёртову жопу области из своей новой жизни, если бы не одно хреновое известие.

Наташка позвонила его тренеру из автомата и как бы между прочим сообщила, что беременна. Просила денег. Когда они встретились лично, она сказала, что денег ей не надо. Чёртова истеричка. Миша не собирался жениться в двадцать три, тем более на ней, а Наташка не собиралась замуж. И рожать она не собиралась. С такой ебанутой бабой вообще не стоило связываться, от таких одни неприятности, напрасно он надеялся, что его пронесёт. Спустя семь месяцев она снова позвонила его тренеру, и вот он – Михаил Сергеевич Костров, действующий чемпион России по ММА – здесь, на пороге роддома. Эта долбаная тварь всё-таки родила. А он не мог оставить всё так. Почему? Да потому что просто не мог.

– Михаил Сергеевич?

В коридоре его ловит хорошенькая медсестра с круглым личиком и крупными светлыми кудрями, которые кокетливо выбиваются из-под чепца.

– Он – это я, – Миха улыбается, вскользь проходясь взглядом по её тощеньким коленкам. Медсестричка краснеет и опускает взгляд. Впечатлилась. А как иначе? Молодой, мускулистый мужик в татуировках, в неплохих шмотках, на крутой тачке. И на рожу весьма неплох. А уж если она хоть иногда смотрит спортивные новости, то наверняка в курсе, кто он такой. Михаил Костров по прозвищу «Скала» знает цену собственной привлекательности – её адресок сегодня же будет у него в кармане. Это немного разбавляет его поганое настроение.

Она отводит его дальше по коридору, открывает дверь палат с отказниками, пропускает вперёд. Мишке хочется заткнуть нос и уши: в комнате стоит плотный запах скисшего молока и многоголосый ор и писк. В палате бегает нянечка, которая едва успевает подойти к каждой кроватке. Сколько их вообще? Десять? Двадцать? Как вообще в таких условиях можно растить детей? Взгляд цепляется за пустую кроватку, с которой нянечка секунду назад сняла и переложила на железную тележку маленький свёрток.

– Что это с ним?

Мишка замечает, что свёрток не двигается и не издаёт ни звука. Ежу понятно, что там ребёнок. Скорее, тельце. Внутри шевелится какое-то неприятное чувство, оно проходится по спине холодком. Хочется передёрнуть плечами. От едва наметившегося хорошего настроения не остаётся и следа.

– Такое бывает, очень редко, но бывает. Детям нужна эмоциональная связь, они, как цветы – если не поливать, чахнут. – Миха всё ещё непонимающе пялится на неё, и сестричка, почувствовав это, поясняет: – Сначала они громко кричат, требуют внимания, потом просто скулят, как щенята, а потом понимают, что к ним никто не подойдёт, и замолкают. Перестают расти, развиваться. А потом умирают. Обычно малышей быстро пристраивают, но порой кому-то из них не везёт. Мы делаем всё, что можем, но это порой физически сложно.

Если Мишка ещё сомневался, то теперь… Ну и сука же!

– Мой-то где?

Она указывает на место у дальней стены. Миша делает один шаг, потом другой, тяжело, словно по вязкой грязи. Глубоко вздохнув, заглядывает в кроватку.

Смуглый, с жиденькими чёрными волосами и носом-пуговицей, в цыплячье-желтом застиранном костюмчике, он лежит и смотрит куда-то в стену – там пляшут тени от кустов. Такое себе развлечение. Он не плачет. Уже не плачет. Мишка чувствует, как колет в носу, но не от запаха детских испражнений. Гнев меняется на растерянность. Костров мнётся с ноги на ногу, даже близко не представляя, что ему вообще теперь делать.

– Точно мой?

– Да, не сомневайтесь. Вот, заявление от Натальи Викторовны…

Блондиночка суёт ему какие-то бумаги, а его от одного звука этого имени уже начинает тошнить. Он не сомневается, что сын его. Миха был у Наташки первым. Первый секс, первый залет. Она не хотела делать аборт – боялась, что потом не сможет родить. А оставить, видать, не захотела. Что люди-то скажут? Сука.

– Ну, привет, друг. – Костров осторожно отгибает край рукавчика и берёт мальчишку за ладошку. Пальцы у него тоненькие, почти прозрачные, и весь он какой-то инопланетный, да вообще, как много он в своей жизни видел таких маленьких детей? Ни разу, пожалуй. Мальчик оживляется, дёргает ножками, крепко сжимает его палец в кулачке.

– Сильный. Хороший будет удар у тебя, мелкий. – Мишка замечает, что у него осип голос. Ещё расклеиться не хватало. Отцовский инстинкт что ли пробился?

– Это хватательный рефлекс. У всех младенцев он есть, – с улыбкой поясняет медсестра. Ей-то смешно, а ему теперь с этим жить.

– Не разбивайте мои мечты, мадмуазель…

– Ирина. – Она снова краснеет и опускает глаза. Костров слышал, что отцы-одиночки вызывают у дамочек лютый восторг. Теперь же он убедился в этом на собственной шкуре. – У вас есть, в чем перевозить?

– Он в бардачок не поместится?

– Михаил Серге-е-евич… – притворно-укоризненно тянет она, едва сдерживая смех.

Ира одалживает ему люльку от коляски, а вечером заходит за ней и остаётся на чай. Остаётся она и на утренний кофе – благо, мальчишка оказался не плаксивым и спал, как сурок – и так три дня подряд.

Костров понимает, во что ввязался, лишь на четвёртый день, когда впервые остается с ним один на один.

– Блять, я две тренировки просрал, у меня бой на носу, а он, чёрт, он ссытся под себя каждые двадцать минут. Может, он больной какой? Ещё жрать ему что-то надо, я ни хрена не понимаю, чем это детское дерьмо отличается от протеина!

Глава 1

12 лет назад

Алиска напрасно надеется, что сумеет пробраться в дом незамеченной: час тридцать, а свет горит во всех окнах. Значит, её ждут. Родители наверняка даже не ложились, а ведь им завтра на работу. По привычке крадучись вдоль забора, даже зная наперёд, что это уже не поможет, Алиса Савельева изо всех сил старается успокоиться. Какой смысл психовать, если тебя поймали с поличным? Вина, стыд, досада и злость – внутри царит хаос, ну почему нельзя просто оставить её в покое? Почему нельзя просто начать, наконец, доверять ей?! Родители привили ей достаточно здравомыслия, так почему им всегда всё мало?! Алиса не могла бросить Ярика в такую трудную минуту. Она не могла просто встать с дивана и пойти домой, чтобы вернуться в положенные двадцать два тридцать. И пусть Ярослав почти два часа молча смотрел в стену, она не могла бросить его просто так, ведь сегодня его отца посадили в тюрьму. Ярик остался совершенно один. Алиска не знала, как рассказать это родителям – а они наверняка уже в курсе – ведь насчёт Костровых она не так давно получила чёткое предупреждение.

Она собралась зайти с кухни и тихонько подняться по лестнице в свою комнату, но в последний момент передумала – это было бы слишком по-детски.

– Алиса.

Спокойный, но строгий голос отца окликает её из столовой.

– Можешь не врать, мы знаем, где ты была, – добавляет он, и у Алисы вспыхивают щёки.

Она делает глубокий вдох и шагает в кухню, находит родителей, сидящих за столом в напряженных позах друг напротив друга. Они сидят так давно, что остывший чай тёмным, мутным кольцом опоясал их белоснежные, полупустые чашки. Алиска встаёт в дверях, готовая к нападению и защите… Нет, к этому она никогда не будет готова. Нет ничего хуже, когда двое самых близких людей не понимают и не поддерживают. Она ведь ничего не сделала!

– О твоей дружбе с Ярославом Костровым мы говорили, кажется, недели две назад. И ты конечно же, благополучно пропустила всё мимо ушей. – Если Сергей Васильевич пытался быть с ней мягким, но убедительным, то Мария Викторовна порой не могла сдержать эмоций. И Алиса отвечала ей тем же.

– Мама, мне уже шестнадцать, я сама могу решать, с кем мне общаться.

Она уже не говорит о том, что многие её одноклассники имеют отношения, одеваются в крутые шмотки, имеют дорогие смартфоны и возвращаются домой, когда им вздумается. Пьют алкоголь и давно занимаются сексом, спокойно обсуждая с родителями все перипетии этой неотъемлемой части человеческой жизни. Когда она отвергла ухаживания капитана школьной команды по футболу – редкостного дебила, к ней едва не приклеилось прозвище «Фригидная», но Ярик тогда заткнул всем рты. Ничего не требуя взамен. Он забирал её, они вместе шли в школу, а потом он приводил обратно, каждый день, когда не пропускал учёбу из-за тренировок или соревнований. Никто из обидчиков не хотел связываться с парнем, который может навалять профессионально, и Алиска чувствовала себя под защитой. Но даже с ним у неё ничего не было, несмотря на то, что они строили планы на совместное будущее. Ярослав не настаивал, а ей… Ей просто было страшно, что мама каким-то своим полузвериным чутьем всё узнает, и тогда плакал её универ. Если отсутствие модных вещей и айфона она могла объяснить жёсткой экономией, то излишне жёсткие рамки, в которые родители запихивали её, словно податливый пластилин, Алиса понять не могла.

– Ты будешь решать это только тогда, когда начнёшь сама зарабатывать себе на сникерсы! А пока я горбачусь в две смены на твоё будущее, будь добра, слушай, что тебе говорят! – чеканит Мария Викторовна. У неё до того злое лицо, что, кажется, говорит один рот, всё остальное, словно камень, неподвижно. – Он тебя даже не проводил. А ведь ночь, – она резко машет рукой в сторону окна, за которым чернеет безлунное небо.

– Он уснул. И тут идти через одну улицу…

– Послушай, дочка, Ярослав отвлекает тебя от главного. Сейчас для тебя нет ничего важнее учёбы. Бюджет от тебя уже уплыл, так что рассчитывать придётся только на себя, – отец перебивает её, и пусть он говорит мягко и вкрадчиво, стараясь убедить, Алиса чувствует, что её здесь никто не хочет слушать. Внутри поднимается волна протеста, и каждое слово теперь воспринимается в штыки. – Алиса, мы хотим, чтобы твоя жизнь сложилась лучше, чем у нас…

– А его отец только что загремел за решётку, – вклинивается мать, и Алиска снова взрывается криком.

– Но Ярик здесь ни при чём!

– Ярослав толком не учится, он днями и ночами избивает грушу в гараже, – продолжает отец. – Из него ничего не выйдет. Ты должна выбирать своё окружение, ничему хорошему он тебя не научит.

– Но я ведь люблю его! – Алиска почти кричит, но голос предательски срывается на всхлип. Это – последний аргумент, после которого, она надеется, родители хотя бы немного смягчатся.

– Ты ещё не в том возрасте, чтобы понимать истинное значение этого слова. Забудешь. – Мария хлопает ладонью по столу, и Алиса не слышит больше ничего кроме собственного плача.

Мама тяжело вздыхает и будто бы смягчается – ну разве стоило доводить собственного ребёнка до истерики?..

– Послушай, таких, как Костров, у тебя будет ещё много…

Алисе до ужаса себя жаль. «Не будет, таких, как Ярик! Не будет!» – вторит внутренний голос, и слёзы текут ручьём, и колени дрожат. Сергей встаёт из-за стола и, взяв дочь за плечи, усаживает на диван.

– А ты у себя одна. Мальчики в его возрасте неопытны и столь же самонадеянны. Если ты забеременеешь…

– Я всё поняла, поняла! – Алиса стыдится этих разговоров. Она утирает слёзы и, стоически выслушав ещё кучу увещеваний, отправляется в свою комнату.

Несправедливо, чудовищно несправедливо. Всё внутри кипит от злости. Алиса готова бежать из дома в чём есть, лишь плотно вбитый в подкорку страх за своё будущее, не даёт ей сделать ни шагу. Да что оно такое, это будущее?

Эфемерное понятие, которое ни потрогать, ни увидеть. Почему из-за этого призрачного нечто она обязана бросить то, что любит здесь и сейчас?! А если никакого будущего нет? А что если она завтра умрёт?!

Глава 2

Каждый раз, когда Алиса возвращается домой, она словно совершает скачок во времени. Ещё пару километров назад она была молодой женщиной с приличной, пусть порой эмоционально опустошающей работой, хорошей машиной, при женихе – управляющем колл-центра, снимающем им квартиру в десяти минутах от центра, а стоило въехать на родную улицу родного городка – снова стала шестнадцатилетней девчонкой. Наверное, потому что здесь ничего за двенадцать лет не поменялось. Её одноклассница – бывшая королева класса – всё так же сидит с бутылкой водки на крыльце и смотрит в никуда. Кажется, в прошлом году коллеги Алисы из опеки забрали у неё дочь. «Бумер» бывшего капитана местной хоккейной команды так и стоит возле дома его родителей, уже не такой ослепительный в своей новизне и прокачанности – капитан получил травму, его карьера в спорте накрылась, а запасного варианта у него не было. Он тоже пьёт водку, только не на крыльце, а у себя в комнате. Оба они – и хоккеист, и "королева" – когда-то насмехались над Алиской: за нежелание расставаться с девственностью, за смугловатую кожу и пухлые губы, за успехи в учёбе; Алиске хочется позлорадствовать, но это было бы слишком по-детски. А она уже давно не ребёнок.

Это сейчас Алиса Максимова чуть обросла шкурой, тогда же она была, как оголенный нерв. Всё, что сейчас кажется смешным и нелепым, тогда представлялось вселенски значимым. Любая проблема, будь плохая оценка, ссора с родителями или насмешки сверстников, становилась вопросом жизни и смерти. Подростки, они такие, ей ли – психологу из службы опеки – не знать этого, да только вот подростку этого не объяснить. Алисе приходится работать с более сложными случаями – с детьми, потерявшими родителей – в тонкости детских любовных перипетий ей по долгу службы вникать нет необходимости. Но она помнит, как это бывает, помнит и старается всегда ставить себя на место пациентов, заставлять себя чувствовать то же, что и они. Порой это выматывает, но она знает, что делает нечто важное. В её сложные годы рядом были родители, а у её маленьких клиентов порой есть только она.

В первые годы учёбы родители ездили к ней, после она стала приезжать сама на Новый Год и майские праздники; побыв дома денёк-другой, она спешила назад, в свою бурлящую жизнь. В этот раз ей предстоит задержаться подольше – отец упал с велосипеда по дороге на работу и повредил ногу.

Ни разу за время своего короткого пребывания дома она не видела ни машины Ярослава, ни его самого. Зато пару раз видела мотоцикл его отца, и лишь это говорило о том, что дом не пустует. Проезжая мимо Костровых по разбитой дорожке, заваленной пожелтевшими листьями, вслушиваясь в шорох собственных шин, она невольно бросает взгляд на их дом. Под навесом стоит мотоцикл Михаила. Машины Ярослава нет – наверное, он на работе. Алиса слышала, он много работает. Ярик Костров остался в её прошлом вместе с наклейками «Зачарованных», кассетами «Спайс Гелс» и диснеевскими мультиками на сиди-дисках – полустёртым воспоминанием с горько-сладкими нотками ностальгии.

Алиса заворачивает на посыпанную галькой дорожку и паркуется возле отцовского гаража, замечает, как разрослись сорняки и разбился асфальт.

– Алиса! – мама встречает её на улице, в переднике, обсыпанном мукой. Алиска улыбается ей, но выходит как-то грустно – мама заметно постарела. Странно, ведь в прошлом году это было не так заметно.

– Привет, мама. – Алиса обнимает её и, щёлкнув кнопкой автомобильного замка, проходит в дом.

Отца она видит в любимом кресле у телевизора. Рядом с ним – костыль, нога лежит на банкетке. Алиса замечает, что носок у него на ноге посерел от частых стирок. Ей вдруг становится так жаль их обоих. Им ведь всего по пятьдесят восемь. Или уже… Она не замечала, как летит время, не замечала, пока один из них не стал беспомощен. Когда-то они были её опорой, её путеводными звездами. Скоро настанет её черёд быть опорой для них.

– Милая, привет, – отец оглядывается, услышав, как скрипнула дверь. – Ты что, плачешь? Да брось, я в порядке, опухоль уже сошла. – Сергей Васильевич искренне улыбается ей, и Алиса старается сдержать слезы, чтобы не испортить встречу. – Спасибо Ярославу.

– Вы общаетесь? – Алиса отчего-то настораживается услышав это имя, особенно в таком ключе. В последний раз имя Ярика Кострова произносилось в их доме далеко не с благодарностью.

– Да не сказать. Я упал, как раз когда у него был выходной. Он мне здорово помог. Даже в травму не понадобилось ехать.

– А стоило бы! У него ведь не рентгеновское зрение! – Она садится на краешек танкетки, пытается осмотреть ушибленное колено и понимает, что её общих знаний недостаточно. Начинает злиться.

– Алис, талонов сейчас нет на рентген, замучаюсь ждать. Всё нормально, не переживай.

Но она злится, и не только на беспечность отца и свою неподходящую квалификацию. Ярослав вдруг оживает, призрачный образ из её воспоминаний вдруг обретает плоть. Она понимает, что Костров – её первая любовь – где-то рядом: он продолжает жить по соседству, работать и, вопреки злым языкам, до сих пор умудряется не сесть в тюрьму, не спиться и не умереть в драке. Алиса будто бы снова проваливается в свои шестнадцать, в точку отсчёта до начала своей новой, взрослой жизни, в которой таким незначительным глупостям, как первая влюблённость, уже нет места. Её охватывает знакомая растерянность, но Алисе уже не шестнадцать. Она быстро берёт себя в руки и решает поддержать разговор.

– Как он?

– Сдал экзамен недавно. Это значит, он теперь главный в бригаде. На сложные случаи ездит. Все-таки взялся за ум.

– Бросил эти свои бои без правил, – вклинивается мама, выделяя «бои без правил» небрежной интонацией.

– ММА*, – на автомате поправляет Алиса, потом одергивает себя. Раньше Ярослав раздражался, когда его вид спорта называли с ошибкой, ему вслед раздражалась и она. Но то было раньше. – Какая разница, – она отмахивается от своих воспоминаний, вторя внутреннему голосу.

– А вот отец его отсидел уже второй раз, – с долей какого-то полудетского ехидства вставляет Мария Сергеевна.

Глава 3

4 года назад.

Ярослав четвёртый час сидит над учебниками – экзамен уже завтра утром, и при успешной сдаче он, наконец, получит, сертификат. Можно будет рассчитывать на повышение. Эван волнуется – если он не сдаст, то стажировка и два года ординатуры пойдут псу под хвост, а буквы, чёрт бы их побрал, как назло расплываются перед глазами и складываются в какие-то совершенно дебильные слова – после ночной смены он проспал только полтора часа и выпил, кажется, столько же литров кофе, терять драгоценное время не хотелось. Всё раздражает: разряжающийся ноутбук, дешёвая ручка, рвущая бумагу, шум за окном. Ярослав уже не помнит, в какой момент завалил себя так, что не продохнуть – наверное, отсчёт пошёл с того дня, как отец сел. И с того злосчастного вечера, когда они расстались с Алисой.

Отец вернулся, отсидев свои пять лет, как раз к двадцатидвухлетию Ярика. Он к тому времени уже третий год работал старшим медбратом в бригаде скорой, тогда у него ещё хватало времени на утренние пробежки. После тюрьмы отец, казалось бы, чуть присмирел – подрабатывал то физруком, то тренером в спортзале, то открывал частные курсы. Всё, вроде бы, начало налаживаться, пока в жизни Михаила не появилась Катерина с говорящей фамилией Прощелыгина. Отец говорил, что она занимается организацией боев и, помимо горячего романа, у них сложилось деловое сотрудничество: Михаил консультировал и тренировал бойцов для чемпионатов. Ярик был не слишком рад, что отец снова наступал на те же грабли.

– Да чтоб вас! – Ярослав слышит, как гремит музыка, поднимает глаза и видит, как на пятачке возле крыльца паркуется маленький белый «БМВ». Музыка истошно надрывается, звук становится сильнее, невыносимее, когда открывается водительская дверь. Это Прощелыга, чтоб её. Она привезла домой отца – они где-то тусовались всю ночь. Заниматься в зале теперь невозможно, Ярик пытается скрыться в своей комнате, но роняет бумаги и путается в шнуре ноута.

– Блять.

Уйти незамеченным не удаётся.

– Да у тебя тут погром! – над головой раздаётся разливистый смех. – Привет. Помочь?

Катерина опускается рядом с ним на корточки, подбирает пару бумаг.

– М-м-м, «Раскрытие шейки матки. Период потугов», как интересно… Ты, похоже, хорошо разбираешься в женской анатомии?!

– Спасибо. – Ярослав забирает у неё из рук листок и поднимается на ноги, игнорируя её внимательный, заинтересованный взгляд.

Катя ему не нравилась. Ярославу казалось, что она плохо влияет на отца. Да, она была весьма хороша собой: фигуристая, смешливая, острая на язык тридцати-трёхлетняя блондинка в самом соку. Но что-то в её внешности было отталкивающим. Такие, как Катерина, походили на охотниц. Правда, Ярик не понимал, на что она охотится здесь, в жопе мира, если чемпионские миллионы отца давно профуканы, а его зарплата в качестве тренера едва ли больше не слишком шикарного жалования Ярика.

– И ругаешься ты так же скверно, как твой отец, – она говорит вкрадчивым шёпотом так, что у Ярослава, кажется, начинает зудеть между позвонков. Таким шёпотом говорят в постели, и этот шёпот по логике вещей должен предназначаться не ему, а его отцу. – Миш, я не говорила, вы так похожи?

Взмахнув светлыми, выгоревшими на солнце волосами, Катя встаёт с пола следом за ним.

– Само собой, это же мой сын, – доносится с кухни. В голосе отца слышится гордость. – Ярик, куда делся весь кофе? Ты его что, прямо в зёрнах сожрал?! Эх, говорил я, нефиг лезть в эту медицину, я как заглянул ему в тетрадку, у меня башка вспухла. Вот сейчас за каждый бой, если ты в Лиге, платят по миллиону, что плохо разве? Охеренные же были перспективы…

Ярослав не отвечает. Он слышал эту речь тысячу и один раз. Отец орал, сокрушался, ныл, хватался то за переломанную в последнем своём бою спину, то за сердце, но на Ярослава не действовало ничего. Он твёрдо знал, что ринг – то, что всю жизнь навязывал ему отец – не для него. Миха пытался реализовать через него свои упущенные возможности – Ярик понимал и это. И действовал от противного: упёртость передалась ему по наследству. К тому же, Ярослав слишком хорошо знал эту кухню – у бойца есть максимум десять лет, и то если травма не сократит этот срок, а после боец становится никем. Отец был прекрасным тому примером.

Поднимаясь по лестнице, Ярослав чувствует, будто у него горит задница – Катерина пялится на неё, не моргая.

Ярославу остаётся два вопроса в тесте, когда раздаётся стук в дверь. На часах два-пятнадцать. Отец уже давно должен спать, чего ему надо?! Он, не раздумывая, распахивает дверь.

– Я видела у тебя свет.

На пороге, лениво опираясь плечом о дверной косяк, стоит Катька. Она босиком и в коротенькой шелковой ночнушке, которая едва прикрывает ей трусы.

– Не спится? – Она просачивается в комнату, осматривается, а Ярослав от неожиданности ни слова из себя не может выдавить. Он лишь молча и глупо пялится на то, как она, покачивая бёдрами, проходит вдоль стеллажей с дисками и книгами, стирая пальцем пыль с корешков, подходит к письменному столу, снова трогает эти проклятые листки с тестами. Эван чувствует себя не лучше загнанного в угол оленёнка, а скорее – полным оленем, которого матёрая хищница загнала в угол его собственного, казалось бы неприкосновенного, логова.

– Ты спасаешь людей?

– Вроде того. – Одно Ярослав понимает точно: Катерины здесь быть не должно. И он не хочет, чтобы она была здесь, как бы, чёрт возьми, ни звенело в штанах. Со своей сокурсницей он расстался месяца два назад, и с тех пор женщины у него не было, однако Катерину он не рассматривал ни в каком виде. Абсолютно ни в каком. Даже развалившейся у него на кровати.

– Тебе моего отца мало?

– Милый, он уже стар. Надолго его, увы, не хватает…

– Тебе лучше уйти. – Обсуждение сексуальных возможностей собственного отца – последнее, что его интересует. Ярик зло сжимает челюсть, чтобы не наговорить лишнего, шагает к двери и распахивает её пошире, встаёт одной ногой в коридор. Чтобы бежать, если она начнёт действовать настойчивее. – Или я уйду.

Глава 4

Наши дни.

– Я завтра уезжаю. Для меня есть работа в Москве, – ставит в известность отец, как только Ярослав ступает за порог.

Десять вечера, Миша на кухне запускает блендер. Значит, опять белковые коктейли. Значит, опять набирает форму.

– Далековато.

Ярослав снимает с плеча и бросает прямо на пол сумку с униформой, проходит в кухню. На столе – запечатанная бутылка шампанского, в вазе – виноград, полукруг сыра на тарелке. Отец кого-то ждёт, а точнее, он ждёт женщину. У Ярика складывается ощущение, что его смена длилась месяц – слишком много событий за раз. За время отсутствия отца он привык к максимально размеренной жизни, порой до тошноты предсказуемой, но вполне определённой – неожиданностей ему хватало на работе. Отец же, сразу, как вернулся из второй отсидки, принёс с собой полнейший хаос – Ярослав не знал, что ожидать от него через час. Это нервировало.

– Старые знакомые попросили. Надо потренировать двух пареньков.

– Опять?! Ты две недели, как освободился, пап…

Михаил врубает блендер. Нарочно, чтобы заткнуть сыновьи нравоучения. В конце концов, кто здесь отец? Ярик намёк отлично понимает, но это ничуть не мешает ему быть уверенным в том, что взрослый здесь только один из них.

– Ага, и две недели живу за счёт пиздюка. Без бабла грустно, знаешь ли.

– Ты нормальную работу найти не пробовал?

– Я? С двумя ходками? Какую? Тачки мыть? Или, может, утки у тебя в больничке?!

– А тебе всегда всё и сразу нужно?

– Мне? Да, – вызывающим тоном отвечает Михаил. Ярослав видит, как отец надувается, как индюк и, подбоченясь, начинает учить сына жизни. В которой сам не особенно преуспел. – Ты вон много чего добился? Сутками пашешь, как проклятый, и даже тачку себе обновить не можешь. Даже вон мадмуазелька твоя прибарахлилась…

Ярослав увидел её машину – серебристую «Тойоту» – когда притормозил возле их дома, чтобы справиться у Сергея Васильевича о ноге. Ярик тогда поспешил уехать, несмотря на его попытки продлить беседу. Она приехала домой, и может быть, стоило поздороваться. Всё, что было между ними, спустя десяток лет представлялось смешным, наивным и несущественным, ведь они были детьми, но Ярослав отчего-то не хотел с ней пересекаться. Он сам не знал, почему, и не собирался об этом раздумывать. Не хотел и не хотел, чёрт с ним.

– Надо было идти на ринг, как я. Знаешь сколько у меня было бабла?! А баб?!

Ярик не стал уточнять, что каждый учебный курс охренительно дорого стоит, что с того дня, как отец впервые сел, он сам оплачивает счета за дом, в котором постоянно то проводка барахлит, то канализация, да и сам дом давно требует капитального ремонта – он достался им от деда. Все деньги Ярика уходили туда. Отец собственной недвижимостью так и не обзавёлся, думал, что успеет. Он напоминал Ярославу большого ребёнка, верящего в Деда Мороза. Точно так же когда-то верил его дед – он каждую неделю покупал лотерейные билеты в надежде однажды выиграть миллион. Эван же предпочитал не надеяться, а вкалывать.

– Ничему жизнь тебя не учит.

Вечером, когда у них на парковке тормозит белый «БМВ», Ярослав убеждается в этом ещё раз.

***

Ярослав не выдерживает, когда они приглашают его выпить с ними шампанского. Крик раздирает ему горло, когда он пытается донести до отца, что тот снова ступает на минное поле. В третий раз его закроют надолго, и Ярик не хочет потерять его окончательно. Надежда однажды быть услышанным тает на глазах, Миха отпирается и упрямо твердит, что уж в этот раз точно всё будет хорошо. Катерина молчит, лишь переводит взгляд с одного на другого, потягивая шампанское из стакана для виски. Она еле заметно улыбается, словно процесс созерцания двух матерящихся мужиков доставляет ей какое-то извращённое удовольствие.

– Ты ни хрена меня не слушаешь, тебе плевать на мои слова. Тебя вообще на меня плевать! Я не понимаю, зачем ты вообще меня забрал.

Только после этих слов Михаил замолкает. Ярослав знает, что это подлый удар, что это скользкая и тяжёлая для обоих тема, но всё-таки не может сдержаться. Ему хочется сделать отцу больно, и у него получается. Миха отворачивается от него, запускает пальцы в волосы, ерошит их, дёргает, утирает нос ребром ладони. Прячет глаза. Ярик хлопает дверью в свою комнату, чувствуя себя правым. И одновременно чувствуя себя погано.

Ночь проходит беспокойно – Ярослав почти не спал. Катя приходит к нему в комнату под утро. Кажется, она ещё и не ложилась – под глазами чернеют точки осыпавшейся туши, краешки век воспалены, на белках краснеют лопнувшие сосуды. Ярик собирается захлопнуть перед её носом дверь, но она, оказывается, сильная – ставит ногу в проём и отталкивает его плечом. Он невольно соприкасается с ней – мышцы её плеч и предплечий тугие и плотные. Наверное, она тоже занимается.

– Слушай, Ярослав. Ты думаешь, что это я виновата, но меня тогда тоже подставили. Я успела смыться, а Миша нет. Я ничего не могла сделать. Сейчас мы работаем на других людей, с ними всё чисто.

Она пытается оправдаться, доказать что к той посадке отца не имеет отношения, но Ярославу плевать, он лишь сильнее злится. Отцу нужно держаться подальше от таких, как эта женщина. Он слишком азартен, он слишком легко поддаётся на провокации, а она сама – одна сплошная провокация.

– Не подрезай отцу крылья. Когда он выходит на ринг, даже тренером, он… понимаешь… – она улыбается, выражение её лица смягчается, становится мечтательным, пухлые губы становятся будто бы больше, растягиваясь в улыбке. – Он просто зверь.

Катерина восхищается им. И это восхищение, как крючок, на который отца так легко поймать. Очевидно, что она рассчитывает поймать на него и сына.

– У тебя лицо очень выразительное. Скулы, нос. Красиво, – она тянет к нему руку, чтобы дотронуться до него, но Ярик делает полшага назад. – Ты повзрослел. И наверняка поумнел.

Снова этот томный взгляд и шёпот. Ярик закатывает глаза и сжимает челюсть. Никогда в жизни ему не хотелось ударить женщину, сейчас же он со стыдом признаёт, что хочет вытолкать её из комнаты.

Глава 5

– Привет! – первым неловкую тишину нарушает Тимоха. – Ты вчера приехала, да? – в ответ Алиса выдавливает из себя хриплое «угу», и следом кашляет, пытаясь прочистить горло. – Давай с нами?

Алиса мешкает, мнётся у ворот, и, наконец, решившись, заходит на площадку. Под её кроссовками шуршит пробковое, местами дырявое покрытие – Ярик не смотрит в её сторону, ориентируется лишь на звук. Он слушает, как она резко выдыхает, делая бросок, как бьёт ладонью по мячу, слушает её голос, её тихий смех, то, как она выговаривает слова. Тимофей что-то болтает и что-то спрашивает, и он, и она отвечают ему невпопад и на автомате. Ни один из них двоих ни разу не попадает в кольцо. Тимоха сделал их подчистую, как и обещал.

– Тима, погуляй с собакой, раз уж ты не спишь. Пакеты в гараже.

Мать Тимофея показывается на углу возле мусорных бачков; она тащит два увесистых мешка, в которых звенит стекло бутылок – наверное, разгребает вечеринку старшего сына. Их дом видно с площадки – Ярослав замечает, как оттуда выползают смурные, помятые с похмелья люди, видит среди них бывшую "королеву" класса и ещё пару знакомых лиц. Они все закончили школу в один год.

Раньше Ярослав мало смотрел на то, что происходит вокруг, он смотрел вперёд, чтобы фраза «из него ничего не выйдет», которую говорили про него все, кому не лень, не стала пророчеством. У многих в этом городке жизнь застыла на школьных достижениях, многие не сумели двинуться вперёд, да и сам город теперь казался ему болотом – чем больше дёргаешься, тем сильнее застреваешь. Хотелось ли ему уехать? Может быть, да только куда? Он барахтался на одном месте, стараясь сделать это место лучше, раз уж сменить его не выходит. У него не было перспектив. Ярослав вдруг показался себе таким же жалким, как все эти люди.

– Ла-а-адно, – разочарованно тянет Тимофей, бросая мяч в угол площадки. – Ярик, ты про тренировку не забудь.

Мальчишка убегает домой, оставляя их наедине. Ярослав наблюдает, как мяч прыгает из одного угла площадки в другой, всё ниже и ниже, пока не докатывается до сетки и не замирает. Тишина поглощает всё вокруг, а Ярик никак не решится в её сторону посмотреть, не то что заговорить.

– Неловко себя чувствую. Почему-то, – подаёт голос Алиса.

– Да, согласен.

Странное ощущение, будто знаешь человека всю жизнь, но видишь впервые. Ярослав, наконец, поднимает на неё взгляд. Это та самая Алиса, но она теперь какая-то другая. Держится иначе, смотрит иначе, выглядит по-другому. Нескладная девчонка превратилась в молодую женщину, очень красивую женщину, и это лишь сильнее сбивает с толку. Но это не повод снова становится шестнадцатилетним тупицей. Они нехорошо расстались, и даже спустя двенадцать лет Ярик чувствовал себя неловко и глупо. Потому что с её приездом их совместное прошлое перестало быть полузабытым воспоминанием. Ярослав отдавал себе отчёт, что всё, что когда-то было между ними – всего лишь детская дружба, и к ним взрослым она уже не имеет отношения. Надо оставлять прошлое в прошлом.

– Начнём с простого, – улыбнувшись, он делает шаг вперёд. – Привет.

– Привет, – Алиса будто бы ждала этого его первого шага. Напряжение сходит с её лица, она подходит к нему и, поднявшись на цыпочки, тепло и крепко обнимает. Она вкусно пахнет. Её волосы всё так же беспорядочно вьются, это – единственное, что осталось в ней неизменным. – Я много слышала о тебе. И я очень рада, что у тебя всё получилось.

– Я тоже.

– Жаль, что мы так ни разу не увиделись за все эти годы, – она доверчиво прижимается к его груди. Ярославу кажется, что у него слишком громко колотится сердце, и ему совсем не хочется, чтобы она это услышала. Странные ощущения – Ярик всё понимает умом, но тело реагирует иначе. Эмоции не поддаются контролю. Его бросает в жар. Он нервничает.

– Рассказывай, как живёшь? – Алиса наконец-то разрывает объятия, отходит подальше. Становится чуточку легче.

– Да нечего рассказывать. Работаю, учусь, сплю.

– Примерно то же самое, – пожав плечами, произносит она.

– Как на личном?

– Нормально. А у тебя?

– Ничего интересного.

Разговор не клеится. Оба смотрят на носки своих кроссовок, желая провалиться сквозь землю или раствориться в воздухе. Ярик-то точно желает, а судя по тому, что Алиска начинает щёлкает пальцами – странно, но он помнит и такую мелочь – то и она не против исчезнуть. От разговора о личной жизни оба уклоняются, словно эта беседа могла стать неприятна кому-то из них. Глупо, ведь они – не бывшие любовники, чувство собственничества не может и не должно их заесть, но Эван не очень-то хочет хвастаться победами, и о её романах слышать тоже не хочет. Он понятия не имеет, о чём говорить. Не о погоде же?

– Ерунда какая-то, – вслух выдаёт свою досаду Ярослав, и, Алиса, вздохнув, поддерживает его.

– Точно.

Оба по сто раз пожалели, что вообще заговорили друг с другом. Ярик пожалел, что не ушёл домой вслед за Тимохой, сославшись на занятость или выдумав какой-нибудь ерундовый повод. Пожалел что заглянул на площадку, что вообще выбрал это направление для пробежки. Надо как-то выгребаться из положения, и лучше искренности ещё ничего не придумали…

– Ярослав, я…

– Алис…

Они одновременно приходят к этому выводу. Начинают говорить, перебивают друг друга и снова замолкают. Ярик по-джентльменски позволяет ей говорить первой.

– Мы тогда здорово натупили. Многое от нас не зависело, но я хочу, чтобы ты знал, ты был очень важен мне…

– Ты мне тоже, и я чувствую себя виноватым, жутко виноватым, я надеюсь, ты меня простишь…

– Ты не виноват. – Они говорят наперебой, вываливая друг на друга мысли, сомнения, выводы, сделанные уже после, в одиночку. Всё то, что они думали и чувствовали, когда это случилось с ними, ощущая, что постепенно освобождаются от груза прошлого и неловкости. – И всё… всё вроде бы сложилось неплохо, правда?

Неплохо. А может, могло быть и лучше? А что было бы, останься они вместе? Он читает эти же сомнения в её блестящих в рассветном сумраке глазах. А ещё в них горит надежда, что да, всё действительно сложилось неплохо, что жалеть не о чем. Ведь не о чем?

Глава 6

Пятнадцать лет назад

Миша выходит из кабинета директрисы. Взведённый, но не поводом для вызова в школу, а тем, что старая корова вздумала строить ему глазки. Вот ведь же! Все бабы бляди, все до единой, а уж те, кто имеет хоть толику власти, особенно. Радует, что всё удалось уладить малой кровью. Старая шлюха отвалит от сына и даст ему спокойно закончить выпускной класс.

– Ну что? – спрашивает Ярик, принимая нарочито безразличный вид. Он сидит в кресле напротив кабинета, скатившись вниз так, что макушки не видно, одни коленки, расставленные в стороны. Расстегнутая до середины куртка на нем, как шар, надулась – одна голова торчит с наушниками в ушах. Воинственный птенец, не хочет показать, что ему страшно. Молодец.

– Пошли, – небрежно бросает Миша и, одернув мотоциклетную куртку и надев на нос авиаторы, вышагивает к двери. На вопрос сына он не отвечает, пусть чуток помучается. Драки на заднем дворе – точнее, избиение, по словам директрисы – это, конечно, не беда, особенно, если за дело, да только вот надо это всё по уму проворачивать, чтобы вот так вот не попадать. На Михаила пялятся: старшеклассницы и молодые учителки. Кто с восхищением, кто с негодованием, за которым старательно прячется всё то же восхищение – он хорошо и долго знает женщин, чтобы не дать себя обмануть.

Они садятся в машину. Ярик забирается на пассажирское сиденье и снова опадает вниз: коленки упираются в бардачок, куртка раздувается вокруг него, как перья у нахохлившегося птенца. Смешной. Мишка никогда не страдал сентиментальностью, но отчего-то, глядя на сына, чувствует, как в груди теплеет. Чёрт знает, как сложилась бы его жизнь, не появись в ней Ярослав. Может, его уже и в живых бы не было.

С того самого дня, когда Мишка впервые взял его на руки, у него мир перевернулся. Нет, он жил и живёт, как прежде – как хочет, по своим правилам, порой без оглядки – но что-то внутри словно по-другому теперь работает. Возможно, он стал более уязвим и даже, может быть, более ответственен. А ещё ему теперь хочется рвать ринг не только за себя. Но и за того пацана, который ждёт его дома. Хорошо это или плохо, Миха не знает, но точно он ни о чём не жалеет.

– Ты меня страшно подвёл, старина. Мне пришлось с ней кокетничать, представляешь? Она же страшная, как, мать её, Чиччолина!

– Меня исключают?

– Да прям! – хмыкает Михаил, вспоминая масляные глаза этой коровы. – Слушай, ты – молодец, что навалял этому педику-капитану, теперь все знают, кто у вас главный пацан на районе, но меня волнует причина. – Ярик молчит, и Миха выдаёт предположение. – Девчонка? – судя по тому, как сын подтягивает коленки и отворачивается к окну, попадает в яблочко. – Ясно.

Ярославу скоро четырнадцать. Всё, как бы, в порядке вещей. Время подходит. Нет, оно катастрофически быстро пронеслось, а он всё откладывал и откладывал, наверное, самый главный разговор. Чтобы сходу врубить нелепое:

– Про презервативы будем разговаривать?

– Я всё знаю, – отрезает Ярослав, глубже закапываясь в многострадальную куртку.

– Отлично, – выяснять глубину познаний, а так же, откуда они у него взялись, Мишка не хочет. Напротив, он выдыхает с облегчением, ведь задача упрощается. – У вас уже… того? Всё было?

– Нет.

Они въезжают на родную улицу, и Ярик уже хватается за ручку двери, чтобы поскорее смыться от неприятного разговора. В пору замки блокировать, чтобы птенец не вылетел раньше времени.

– А почему?

– Она хорошая.

– А что, секс, по-твоему, это плохо?

– Я же сказал. Она не такая, – с нажимом, сквозь зубы давит из себя Ярослав. Он сейчас, как граната без чеки, но Мишка ходить вокруг да около не особенно хочет. Послезавтра начинается процедура взвешивания, сегодня ему вылетать в Москву, потеть в сауне, бегать в целлофане, не жрать толком, не пить – самая жопа. Хочется избавится хотя бы от одной неприятно зудящей ситуации – щекотливой беседы с сыном, которая, блять, нарисовалась именно сейчас, ни раньше, ни позже.

– Ты только с этим не тяни. Девчонки размазней не любят. Если нравится девка, надо брать, зажимать и делать своей, пока другие тебя не опередили…

– Ты не понимаешь! Я не хочу на неё давить! Я как раз таки не хочу быть с ней таким, как ты предлагаешь! – Ярослав взрывается, сгибаясь над приборной панелью, буравит отца взглядом, полным презрения, мол, надо же, учить жизни вздумал! Мишке впору заржать вслух – ведь сам когда-то так же себя вёл. Вот точно так же! Правда, тогда был постарше, это сейчас дети какие-то ядерные пошли…

– И каким таким?

– Быдлом! – зло выплёвывает Ярослав, застёгивая куртку до подбородка, словно забралом отгораживаясь.

– Во дела… – Миха заворачивает на пятачок парковки возле дома, выключает мотор. Значит, он, оказывается, быдло. Надо же, какие открытия! А ведь ни одна баба не жаловалась. – В общем, будут вопросы, задава… – хлопок двери перебивает Мишку, Ярослав пулей вылетает из машины. – Задавай, – договаривает он уже сам себе.

Становится не до усмешек. У Ярослава сейчас самый возраст для отрицания и бунта, а Миха так к нему невнимателен. Ну, кто же виноват, что у пацана нет матери, а сам он сюськаться не умеет?! Досадуя на свою прямолинейность и черствость, он понимает, что его сын впервые серьёзно влюбился, и он прошляпил этот важный момент.

Глава 7

Алиса тихонько прикрывает за собой дверь – родители ещё спят. Проходя мимо лестницы наверх, она испытывает чувство дежавю: сколько раз после свиданий с Ярославом она, как кошка на мягких лапах, шмыгала наверх, чтобы затаиться в своей комнате, а после, утром за завтраком делать вид, что провела дома всю ночь и прекрасно выспалась, давя зевки в кулаке. Возраст, когда она должна была искать оправдания, давно миновал, но всё равно, по старой, въевшейся в мозг привычке, Алиска чувствует себя робко. И прекрасно одновременно. Ощущение, что она только что проработала одну из самых трудных ситуаций из прошлого, дарит чувство эйфории. У неё появился зверский аппетит: Алиса жарит колбасу и два яйца, и ест их прямо лопаткой со сковородки. Она надеется, что на сытый желудок сумеет уснуть, но ей хочется чего угодно: петь, прыгать, танцевать, но только не спать.

Алиса была бы плохим психологом если бы не понимала природу своего состояния. На тлеющие угли словно плеснули бензина – когда она увидела Ярослава на площадке, когда снова взглянула в его светло-голубые, как кусочки неба, глаза, то поняла – ещё не всё прошло. Вопрос стоял лишь в том, стоит ли поддаваться порыву или оставить всё, как есть, ведь у каждого из них теперь своя жизнь. Алиса только сейчас вспоминает, что дома её ждёт мужчина, которого она, вроде бы, любит. Но мысли о нём не вызывают такого же трепета, как мысли об Ярославе.

Он очень изменился. Каркас остался прежним: всё тот же прямой взгляд, голос, расправленные плечи, чуть вздернутый подбородок, горделивый профиль, всё тот же короткий ёжик волос – это всё осталось от Ярика шестнадцатилетнего, но сейчас этот каркас оброс мышцами, щетиной, стал на несколько дюймов выше, в колючем взгляде появилась мягкость и даже какая-то мудрость. Наверное, он навидался всякого за свою жизнь, ведь Ярик теперь спасатель жизней. Если раньше Алиса смотрела на него с восхищением, то сейчас платонические чувства сменились на иные, более земные, и Алиса отдавала себе отчёт, что это влечение может быть лишь отголоском нереализованного желания. Возможно, если бы между ними что-то было, это влечение не было бы таким острым, оно бы не налетело на неё, как буря, от одного лишь взгляда на него. А может, и нет, и всё было бы гораздо хуже, и она вообще не вернулась бы ночью домой.

Гадать можно сколько угодно. Алиса кладёт сковородку в раковину и запускает было воду, но, услышав красноречивое покашливание за спиной, едва не вскрикивает от неожиданности.

– Ты опять за старое?! – в дверях кухни стоит мама в ночном халате. Алиса мельком глядит на часы: уже почти восемь утра, мама обычно всегда встаёт в это время. Учитывая, что Алиса вышла из дома с первыми лучами рассвета… Они с Яриком здорово загулялись.

– В смысле?

– Я тут уже десять минут стою, и ты даже меня не замечаешь. – Алиса всё ещё не понимает сути претензий, и Мария поясняет: – Я видела тебя из окна.

Теперь всё ясно. Алиса по привычке прячет взгляд, судорожно ища в голове оправдания. Сердце начинает колотиться где-то в горле, потому что она действительно виновата. Она нарушила запрет, она снова встретилась с ним… Алиса встряхивает кудрями, отгоняя наваждение, задирает подбородок повыше и поднимает глаза. В конце концов, ей давно уже не шестнадцать.

– Ну, и что?

– А то, что у тебя есть жених.

– И что из этого?

– А вдруг ему кто-нибудь расскажет, что ты ночью шатаешься по улице с бывшим хахалем?

– Да кто ему расскажет, Маш? – из гостиной доносится голос отца и стук трости. – Он здесь никого не знает и не собирается узнавать. Мы для него слишком… деревенско-областные.

– Ты вообще о чём? – недоумевает мама, нахмурив брови и развернувшись всем корпусом в сторону отца.

– Помнишь, как он вёл себя, когда приехал в первый и единственный раз?

Алиса прекрасно помнит, как перед обедом Максим попросил ещё раз всполоснуть ему тарелку горячей кипячёной водой. А принятие ванны и ночёвка вообще превратились тогда в сущий ад. Он принимал душ в резиновых шлепанцах, потому что заметил несколько точек плесени на швах плитки, а утром сделал замечание отцу о несвежести ремонта. Предложил нанять рабочих и оплатить материалы. Отец отказался, мама неловкость замяла, а Алиса до самого отъезда мучилась от стыда, злости и досады. Она привыкла к Максу, подстроилась и уже почти не замечала его крайнего педантизма в быту, но тогда, когда они оказались вне дома, в новой для него локации, все его невыносимые привычки вдруг заиграли яркими красками. Алиса тогда с горечью подумала, что ошиблась, принимая от него кольцо. Но потом всё забылось. Потому что они больше никогда не выезжали в места, где «недостаточно хороший сервис».

– Ну, и что?! – не сдаётся Мария – Чистоплотный, аккуратный молодой человек из обеспеченной семьи…

– Мы ему не ровня. И наша дочь будет обречена всю жизнь подогревать ему тарелки перед ужином и нарезать хлеб под углом тридцать пять градусов, – с нетипичной резкостью обрывает её Сергей. – А вот Ярослав… Он хороший парень. Мы ошиблись, Маш, и я хотел бы извиниться перед ним…

– Ты из ума выжил?!

–… и я был бы рад, если бы они снова начали встречаться…

– Так! Замолчите. Замолчите оба! – Алисе кажется, что от её крика сейчас разлетится посуда. Она никогда так на них не кричала, но смотреть на весь этот цирк у неё нет ни сил, ни терпения. Странно, но сильнее её взбудоражило не то, что они недовольны её женихом – снова, чёрт возьми, недовольны её выбором, а то, что отец вдруг сдаёт назад. То, что он теперь, через столько лет – представить невозможно! – одобряет Ярослава! После всего, что они заставили её испытать из-за их разрыва!

– Вы издеваетесь, да?! – Когда они оба виновато замолкают, Алиса берёт себя в руки и громким, чётким голосом устанавливает новые правила: – Отныне, с этой самой секунды имя Ярослава Кострова в этом доме больше звучать не будет, ясно?! Ни в каком виде, ни при каких условиях. Папа, собирайся, мы едем в больницу.

Глава 8

Рентген показал, что трещины действительно нет. Ярослав в диагнозе не ошибся. Отец начинает сетовать на лишние траты, но Алиса просит его не считать её деньги. На сказанное вслух «Ярослав же сказал…» она отвечает очень красноречивым взглядом. Отец, понурив голову, послушно замолкает, и Алисе становится его жаль. Гнев немного притупился, оставив после себя лишь горьковатое послевкусие досады. Она въезжала в городок с совершенно другим настроем. Да, она волновалась за папу, но мыслила трезво, и была уверена, что всё делает правильно, что жизнь её бежит в верном направлении, навстречу лучшему будущему. Сейчас же Алиса не чувствует ничего, кроме смятения. И желания увидеться с Ярославом ещё раз, чтобы, возможно, это своё смятение развеять и, наконец, договориться с самой собой.

По пути домой они заезжают в аптеку, покупают недостающие лекарства – основную часть, ту, которая не требовала рецепта врача, ему порекомендовал, конечно же, Ярик. Алисе остаётся только закатить глаза при очередной попытке отца вновь заговорить о нём, пусть даже о его профессиональных качествах, а не личных. Она помогает отцу выйти из машины, отводит его домой и вручает в руки матери, сама же, сославшись на необходимость съездить в магазин, остаётся на крыльце. Достав из кармана бумажку, она забивает номер в телефонную книгу и отправляет смайлик смской. Эван отвечает ей почти сразу: «Через пятнадцать минут на том же месте», и возвращает ей смайлик. Алиса улыбается экрану, чувствуя, как заполыхали щёки. На том же месте – на углу улицы, где Ярик обычно встрчал её, чтобы проводить в школу. Стараясь унять волнение, Алиса сходит с крыльца и не спеша идёт на встречу.

Кофе ждёт её в машине – густой, терпкий аромат окутывает салон до боли знакомого пикапа, вырывается на улицу, путается с утренней прохладой, имеющей свой, неповторимый запах дома.

– Она ещё на ходу? – удивляется Алиса, похлопывая старушку по боку, когда Ярик выходит, чтобы открыть ей дверь. В их школьные времена машина Костровых уже была немолода, а уж сейчас… Но выглядит ещё прилично, ржавчины нет, салон чистый. Ярик всегда был аккуратен со своими вещами, но не до фанатизма, как тот же Макс.

– А что ей будет? Я сейчас редко езжу на ней. В основном меня возит машина с сиреной, – Ярослав улыбается так заразительно, что Алиса не может удержаться от смеха. Выходит немного нервно. Она волнуется. Волнуется, потому что он везёт их за город, но нет, ей не страшно – Ярославу невозможно не доверять – просто она слишком хорошо знает этот путь. Волнуется, когда через двадцать минут болтовни ни о чём видит тёмную гладь озера, давшего их городку название. Волнуется, когда они идут по знакомой тропе к их месту под огромным дубом – месту, где они провожали закат, обнявшись под пледом, занимались литературой, с которой у Ярослава было не очень, играли в карты, целовались… Где впервые признались друг другу в любви. Воспоминания захватывают её так, что Алиса обжигается кофе, делая слишком большой глоток. Не зря говорят: первая любовь не забывается – Алиска познает суть этой фразы в полной мере, когда видит их инициалы, выцарапанные ножом на толстой коре.

– Сколько же им лет?! – она дотрагивается до них рукой, обводит буквы пальцами. Надпись хорошо сохранилась, дуб не успел залечить эту рану даже спустя двенадцать лет. Как и она.

– Столько же, сколько мы не виделись, – Ярослав встаёт чуть позади неё, смотрит на ствол дуба ей через плечо.

Первым прорывом было расплакаться, потом захотелось крепко обнять Ярика, ещё через секунду – уйти. Алиса понимает, что снова не в ладах с эмоциями, будто вместо «УАЗ»а она села в «Делориан»* и вернулась на шестнадцать лет назад. И сама вернулась в свои шестнадцать.

– Ты расстроилась?

– Нет, всё хорошо, правда. Просто… я не знаю… я думала, что буду относиться ко всему проще.

Сырой ветер с озера проникает под тонкую кожанку, заставляя зябко повести плечами. Хочется залезть к Ярику под куртку, как котенку, и прижаться к груди, но это было бы слишком интимно. Всё-таки они уже не дети. Она делает ещё глоток.

– Похоже, я себя тоже переоценил.

Кажется, возвращается неловкость их первой встречи на спортплощадке. Ярослав садится на землю у берега, ковыряется в земле, бросает камни в воду. Алиса с досадой и стыдом понимает, что не знает, о чём с ним – с этим новым Ярославом – говорить. Он думает о чём-то своём, она о своём, и если раньше они могли запросто молчать вместе, особенно, когда Ярик валялся прямо на траве вымотанным после соревнований, то сейчас это молчание становится тягостным. Но она ведь не молчать сюда приехала! Алиса мысленно приказывает себе собраться. Спустившись вниз, к берегу, она садится рядом, близко, касаясь его плеча, чувствуя его тепло.

– Расскажи мне что-нибудь?

Кажется, Ярослав чувствует совершенно то же самое. Кажется, он тоже приказывает себе собраться.

– Помнишь Александра Петровича? Нашего физрука? Я как-то попал к нему на вызов…

Алиса усилием воли пытается сосредоточиться на смысле, но, спустя несколько провальных попыток, бросает это дело. Она просто слушает звук его голоса, ощущая, как он отдаётся вибрацией в её плече, которым она соприкасается с его плечом. Его тепло хочется ощутить ближе, ярче. Наверное, это наваждение пройдёт только тогда, когда она окажется в его постели. Да, именно эта незавершенность и заставляет её мучиться – Алиса поняла это ещё утром на кухне. Да вот только не станет ли она мучиться после?

Она чувствует, как его ладонь скользит по её плечу, перемещаясь на талию, под куртку, почти касается полоски обнажённой кожи между краем футболки и поясом джинсов. Она наклоняет голову, кладёт ему на плечо, двигается чуть ближе… Звонок мобильного заставляет её вздрогнуть и будто бы проснуться.

– Извини. Я должна ответить.

Это Макс. Лучше ответить сразу, иначе потом вопросов не оберешься. Лишь услышав в трубке его голос, Алиса с ужасом понимает, что буквально секунду назад готова была ему изменить. Она всегда считала, что подлее измены нет ничего, потому что измена – показатель того что, в отношениях всё очень и очень плохо, и никто из участников этих отношений даже не пытается над ними работать. В паре, где царит гармония, у людей, в душах которых царит гармония, никто не допустит даже такой мысли. Значит, у неё не всё в порядке и ей только лишь хотелось, чтобы так было. Чтобы было, как у всех. Чтобы родители были довольны… Алиса поднимается на затёкшие ноги и, продолжая переваривать внутри себя ужас от осознания, врёт в трубку напропалую. Врёт, что не на озере, а в доме у подруги, врёт, что рядом одна лишь подруга, ужасаясь ещё и тому, что Ярослав прекрасно слышит всё это враньё. Макс не знает об Ярике, как и не знает того, что в её родном городке у неё нет никаких подруг. Да и что он вообще о ней знает?

Глава 9

– Я вижу, ты хочешь передумать?

В голове звенит «Я не понимаю, зачем ты вообще меня забрал?!», перебивая вкрадчивый, но настойчивый голос Катерины. Не то, чтобы Миха жаждал какой-то там сраной благодарности или блядского стакана воды, когда паралич и Альцгеймер возьмут своё, ему просто было охренеть как обидно. Звание отца года ему, конечно же, не светило, Миша и сам это понимал, но неужели Ярослав мог так подумать? Костров-старший ни разу не допустил мысли, что совершил ошибку, забрав сына из роддома, когда его сука-мать сдала его туда. Наверное, у него просто не было на это времени. Да и когда? Лет до шести Яриком занималась няня, а Миха являлся, как подарок, на каждый праздник с мешком самых дорогих игрушек, радуясь, что вон, мол, как я заработал, и не замечая, что восхищенно сын смотрел не на новый самокат или вертолёт на радиоуправлении, а на него, на своего отца. Потом он просто таскал его с собой, показывая жизнь – свою жизнь: «клетку», голозадых девчонок, гантели, весы, перчатки – жизнь, правильнее которой, казалось, не существует. А потом Ярослав начал ходить в школу, и им пришлось выбрать место, где осесть. Столичные частные школы Миха потянуть не смог – его крупный, но нестабильный заработок не выдерживал соревнования с крупными, но стабильными выплатами раз в семестр. И он подумал, что вернуться в дедулин дом – в дом, где он вырос – в жопе Рязани, неплохая идея. С годами восхищение в глазах сына поубавилось. Оно менялось на протест, пренебрежение, стыд, на борьбу за звание главного альфа-самца в доме, на равнодушие и досаду. Последнее ему переносить было сложнее всего. Михе втайне хотелось, чтобы сын продолжал им гордиться.

– Ярик убьёт меня, – не скрывая чувств, отвечает он, на что Катька едко ехидничает:

– Ты всегда его слушаешь, да?

– А ты ревнуешь, как я погляжу? – зло усмехается Миха. Катька такая Катька, перед ней нельзя раскрываться – вмажет так, что в башке будет звенеть. У неё хороший удар, и словами она бьёт не хуже.

– Слушай, в прошлый раз некрасиво вышло… – чуть присмирев, она заходит с другой стороны. Пытается извиниться за дерьмо, в которое вляпалась, и которое пришлось расхлёбывать ему.

– Я как бы в тюрьму сел, пиздец некрасиво.

– Я в курсе.

– А ты свалила…

– Мне просто повезло больше.

–… и зажала мои пять сотен.

– Взяла на сохранение. Возвращаю. – Она кладёт на стол худенький свёрток, который рассыпается веером на пять зелёных бумажек по сто. – Ещё тысячу дам когда скажешь «да».

Он хорошо помнит, как Катька по-бабски сцепилась с одним из «инвесторов» – хозяином клуба, в котором они собрались провести своё знаменитое шоу «Кровавая жатва», помнит, что после этой ссоры, да даже не ссоры – драки, конечно же, из-за бабла – его повязали и впаяли срок за тяжкие телесные. Но он помнит и то, что «Кровавая жатва» стала знаменита в узких кругах в основном благодаря Катерине. И благодаря Катерине снова нашлись инвесторы и клуб в Москве. У неё была репутация склочной, но хваткой бабы, которая привыкла добиваться своего. И в этом они с ней были похожи.

– Миш, – она подходит к нему, кладёт руки на грудь, толкает к кухонному шкафу. Миха чувствует как в копчик ему упирается ребро стола, чувствует, как она крепко прижимается животом к его члену в штанах. Её любимый метод убеждения. Вот же ненасытная баба! – Пройдёт ещё неделя две, месяц… а ты так и будешь продолжать сидеть на его шее. Ты ведь хочешь, чтобы твой сын тобой гордился? Чтобы он не жалел, что его не взяли в другую семью?

– Да что ты понимаешь, Кать…

– Больше, чем ты думаешь, – она проникновенно заглядывает ему в глаза. Старается убедить, что за этими вечно масляными от похоти глазами скрывается что-то ещё. Может, оно так и было, да только Миху это не особенно интересовало. Баба, которая тащится от вида голых потных мужиков по уши в крови, и умеющая делать на этом зрелище деньги – в принципе, это всё, что ему надо было о ней знать. – Поехали. Ты же «Скала», – она оттягивает пояс его штанов, суёт туда руку, становится на колени, рывком стаскивая с него трусы вместе со штанами. – Я хочу «Скалу».

Она называет его «Скалой» всякий раз, когда раздвигает ноги. Её это заводит, его тоже. И сейчас он берёт её прямо на кухонном столе, надеясь, что они успеют закончить к возвращению Ярослава. А нет – не беда, он уже большой мальчик.

Миша не передумает, они едут в Москву. Пять сотен он оставляет сыну. Миха уверен, когда он вернётся на коне, сын его простит.

Глава 10

Тринадцать лет назад.

– Джеб, джеб, кросс.

Три коротких, шумных выдоха, три удара.

– Джеб, джеб, кросс, апперкот.

Четыре коротких, шумных выдоха, четыре удара. Ярослав бьёт со всей силы – у Майкла звенят ладони в «лапах», колени пружинят, тело подаётся назад. Сын у него быстрый, быстрей, чем даже он сам в его годы. Толковый пацан. А как же иначе? Ведь он – сын «Скалы».

Миха промониторил записи боев всех его противников. Несколько тощих семнадцатилеток, двое-трое ещё ничего, но с пробелами в технике – Ярик на голову сильнее их всех, пояс будет его.

– Джеб, джеб, кросс, апперкот. – Слишком рассеянно. Михаил замечает, что сын раз-два стрельнул глазами в окно. Отвлекается какого-то хрена. – Уклон. Уклоняйся, Ярик!

Миха заряжает ему лапой по морде. Голова его дёргается назад, пот веером разлетается с волос – Ярослав едва остаётся на ногах. Он утирает перчаткой пот со лба, испуганно и виновато шарит глазами по полу, словно пытается найти там свою похеренную концентрацию.

– Не зевай. Чего там, марсоход проехал? – Миха выглядывает в окно, замечает стайку девчонок на велосипедах, одна из которых частенько заглядывает к ним в гости. – Ааа, мисс Недотрога твоя.

– Она не мисс Недотрога. – Он сейчас на взъерошенного воробья похож, которого согнали с забора. Щёки пятнами пошли, смутился, будто его за просмотром «Плейбоя» застукали. Ох, уж эта молодёжь, одно только в башке.

– А мисс чего?

– Ни чего.

– Чего ничего?

– Ни чего она не мисс.

– Всё, заработали мозги, мелкий? – бомбардировка вопросами приводит бойца в себя. Взгляд снова фокусируется, руки-ноги возвращаются в стойку, Ярослав трясёт головой по-собачьи, наверняка, звенит в ушах. Ну и нечего пялиться на девок, когда на носу юниорский чемпионат!

– Я не мелкий, – сурово, уже не мямля, отвечает Ярик, выбрасывая руку для прямого удара. Миха уклоняется, Ярослав возвращается на позицию – не занесло. Молодец.

– Не мелкий, да. Герой-любовник ты, – хмыкает Миха, замахиваясь на сына «лапой». Не мелкий, да, уже почти догнал отца по росту. – Поехали.

Серия ударов, потом спарринг и отдых, потом становая тяга, потом бассейн и растяжка, утром кардио, и потом всё по кругу. Вместе с сыном Михаил словно бы заново переживает свой рассвет. В свои четырнадцать-пятнадцать Мишка шлялся по улицам и влипал в истории, которые заканчивались то драками, то милицией. На нём ещё до первой ходки висели два привода по малолетке – вот, что бывает, когда пацану нечем заняться. Разведённые предки херились каждый по своим углам, уверенные в том, что Мишка уже достаточно взрослый, чтобы занять себя сам. И он занимал, как мог. Пока совершенно случайно не встретил своего первого тренера. Когда у тебя опытный наставник, всё в жизни обретает какой-то другой смысл, правильный смысл. И Миха всегда хотел стать таким для своего сына. Чтобы Ярославу не пришлось мыкаться по жизни, как ему когда-то.

– Запомни, мелкий, все бабы – суки, все до единой.

Миха продолжает учить его всем аспектам жизни. У него и здесь многолетний опыт, есть, чем поделиться. И у него самого однажды сносило башку, и закончилось всё это полной жопой. Миша отчаянно желал, чтобы Ярослав поскорее оброс шкурой цинизма, чтобы не влипнуть в такую же историю. Это сейчас Михаил Костров не называет Наташку Малаеву никак иначе, кроме «сука» – и вслух, и в мыслях – а ведь раньше было по-другому.

– Им нравится, что ты такой вот весь из себя засранец. Держи голову холодной, а яйца пустыми. Всегда.

– Когда ты расскажешь мне о ней? – Ярослав бьёт коленом, и в передышке сбивает Миху с толку каким-то бессмысленным вбросом.

– О ком?

– О той, которая тебя таким говнюком сделала.

– В смысле? Ты это про кого? – Михаил начинает раздражаться. Он опускает руки, задирает голову и подаётся вперёд, демонстрируя перевес в силе – пацан, похоже, решил повыпендриваться. Демократия демократией, но порой надо показать авторитет, иначе зарвётся, и плакала вся дисциплина. Но что-то в глазах сына Михе отчаянно не нравится – в них вызов, который простым авторитетным «захлопнись, мелкий» не собьёшь. Пацан растёт, растёт его уверенность, его сила, скоро он перестанет быть удобным и послушным. Мишка даже заметить не успел, когда время так пролетело…

– Про мать. – Как подлый удар под дых. Ярослав говорит это так отчаянно-нагло и требовательно, что Миха вскипает яростью. Ярику прилетает всерьёз – одним ударом Михаил сбивает его с ног, едва сдерживаясь, чтобы не наподдать ему ещё и под зад. Ярослав поднимал этот вопрос лет в восемь, и тогда Миха одной фразой дал ему понять, что тема не обсуждается. Он надеялся больше никогда к ней не возвращаться.

Ярость прогорает, сын не спешит вставать – не то от боли, не то от обиды продолжает валяться на полу, согнувшись в защитной позе. Но Мишка не чувствует жалости, у него внутри пусто.

– Никогда. Не спрашивай. Понял? – чуть склонившись над ним, он нервно стаскивает «лапы» и бросает их прямо на пол возле его головы. – Нет у тебя матери. Ещё раз спросишь, изваляю, как щенка.

Михаил выходит из дома и седлает байк – надо проветриться. Тренировка на сегодня закончена.

Глава 11

Наши дни

– Суицидник или кривоногий?

Фельдшер Вадик задирает голову, оценивая высоту, с которой упал пострадавший, пока Ярослав фиксирует тому шею в воротник. Мышцы напряжены, температура повышена, из носа и ушей натекло с полкружки – тяжёлая черепно-мозговая под конец смены, надо бегом везти в больницу. Ярослав на философскую реплику напарника ничего не отвечает, предпочитая быстро и молча делать своё дело.

– Хмурый ты сегодня. Нормально всё?

– Ага, – на автомате отвечает Ярик. Вынимая запавший язык и следом вставляя в гортань пострадавшего трубку, подключает её к портативному аппарату искусственной вентиляции лёгких. Они загружают носилки в машину, водитель немедленно рвёт с места.

– Давление падает. – Пока напарник готовит систему с физраствором, Ярослав ищет вену в сгибе локтя «летуна».

Молодой парень с ресницами, слипшимися от слёз. Стрижка модная, добротные шмотки, на вид лет пятнадцать-шестнадцать – таких, как он, ждут дома родители, пока они щекочут себе нервы неумелым паркуром или страдают от неразделенной любви. В его возрасте Ярик был по уши занятым, на праздные шатания по крышам у него не было ни сил, ни времени. Но вот от любви он оказался не застрахован.

Они выгружают пациента в приёмном отделении – парню светит экстренная операция. Ярослав сдаёт смену, идёт в душ, переодевается, загружает рюкзак в машину, чтобы ехать домой – всё, как всегда, но мысли то и дело соскакивают на Алису, на последнюю встречу с ней. О чём только думал? Потащил её к этому дубу, себя растравил, её. Неужели она, такая умная и красивая, не сумела бы наладить личную жизнь за эти двенадцать лет? Почему он в свою тупую голову даже мысли такой не допустил? Это он застрял в прошлом, это его проблемы, и её они совершенно не касаются. А он ведь чуть целоваться к ней не полез! Ярослав злился на себя. Он наврал ей про тренировку с Тимофеем – ему просто хотелось поскорее свернуть прощание и завалиться на диван с какой-нибудь игрухой до тех пор, пока не придёт время ехать на работу. Он надеялся, что Алиса уедет домой, поняв, что здоровью отца ничего, в целом, не угрожает, и вся эта нелепость забудется, заместится чем-то более важным.

– Ярослав Михайлович? Вы Ярослав Михайлович, Костров, да?

Из-за соседней машины несмело выглядывает женщина с ребёнком. Нахмурившись, Ярик сходит с подножки и захлопывает дверь.

– Чем могу помочь?

– О, вы уже помогли. Полгода назад. Я просто хотела сказать вам спасибо. Огромное спасибо. Вы спасли моего сына. Вы, наверное, не помните. Он упал в пруд, и все уже думали, что он утонул, но вы… – она расплакалась, и Ярик не находит ничего лучше, чем подойти и тронуть её за плечо, попытаться успокоить.

Для того чтобы выразить свою благодарность, эта женщина оббила немало порогов – разыскать врача, приехавшего на вызов в конкретное место и в конкретный час, тем более, спустя столько времени довольно сложно – требуется изрядная настойчивость, чтобы заставить вечно занятых и зачастую неповоротливых регистраторов поднять архивы. Ярослав привык к разным человеческим проявлениям – его посылали к черту, с недвусмысленными намёками приглашали на чай, совсем недавно вообще грозились прирезать, но сейчас его отчего-то подбирает до дрожи, наверное, всё из-за поганого настроения.

Ярослав присаживается на корточки, смотрит мальчику в лицо, и, как ни странно, узнаёт его.

Тот случай он запомнил хорошо. Ребёнка вытащили из воды практически синим: при падении мальчик ударился головой, потерял сознание, нахлебался воды. Клиническая смерть, до биологической оставались считанные минуты. Те, кто пытался оказать первую помощь до приезда скорой, уже опустили руки. Мальчику было шесть или семь лет. Ярослав не мог допустить, чтобы на его руках погиб ребёнок. Необходимо бороться за пациента до самого конца, пока есть хоть крохотный шанс, хоть призрак шанса – иначе никак, иначе всё теряет смысл. Он производил сердечно-легочную реанимацию до тех пор, пока ребёнка не стошнило водой и он не задышал. Сколько времени прошло, Ярик не знал, но когда он уселся задницей прямо на землю, у него сводило спину и немели руки. Эмоции, которые он на тот момент уже научился засовывать куда подальше, взяли верх. Никогда в жизни он не ощущал себя таким опустошенным и таким ликующим одновременно.

Мальчик тянется к нему и, под усиливающийся плач матери, обнимает за шею. Ярослав, уткнувшись в его маленькое плечо, обнимает в ответ. Его одолевают схожие чувства, как тогда, в тот день: животный ужас от осознания того, что ещё секунда, и всё могло закончиться плохо, и блаженная эйфория от того, что всё закончилось хорошо. Остаётся только расклеиться посреди парковки, – воистину «чудесный» сегодня денёк. Он проводит с ними ещё немного времени, спрашивает, как мальчик себя сейчас чувствует, как проходила реабилитация, отказывается от денежного вознаграждения и вообще от любого вознаграждения, варианты которых без устали перечисляет его мать. Семья уезжает, и Ярослав топает к машине, надеясь, что больше никто и ничто не встанет между ним и долгожданным сном после суточной смены.

Вокруг него сегодня слишком много слёз – Ярик замечает женщину в строгом брючном костюме, стоящую на противоположной стороне дороги. Она смотрит прямо на него, и плечи её содрогаются в рыданиях. Она была немым свидетелем этой сцены с ребёнком – наверное, расчувствовалась. Стоит просто молча сесть в машину и, наконец, уехать с больничной парковки, но Ярику словно что-то мешает. Женщина кажется ему смутно знакомой. Ещё одна бывшая пациентка? Сегодня что, день благодарностей?!

– Женщина, вы в порядке? – спрашивает Ярослав, дождавшись, когда между ними проедет машина. Незнакомка лишь сильнее обнимает себя за плечи, будто пытается свернуться внутрь или ослабить боль в груди. Она бледна, из уголков глаз стремятся потоки слёз, смешанных с тушью – она смахивает их бумажной салфеткой. Женщина выглядит нездоровой, ослабленной, Ярику делается тревожно – надо подойти, помочь добраться до крыльца и проводить на дежурный пост. Он делает шаг на проезжую часть, но словно врезается в невидимую стену, услышав тихое:

Глава 12

– Простите? – Эвану кажется, что он ослышался.

– Я Наталья Малаева. Твоя мать.

Малаева Наталья Викторовна. О, да. Он прекрасно знает это имя. Он помнит, как отец орал, увидев это имя в его свидетельстве о рождении. Документ Михаил закинул на дальнюю полку, и Ярик больше не видел его ни разу. Но имя запомнил навсегда. Он запомнил навсегда, как отец рявкнул на него, стоило лишь раз упомянуть это имя вслух, какие дикие у него были глаза. «У тебя нет матери!» – въелось в подкорку и воспринималось как аксиома, не требующая доказательств. Ярик делает шаг назад, стремясь спасти свой стремительно разрушающийся мир.

– У меня нет матери, – вторит он словам отца. Отвернувшись, он начинает судорожно копаться в замке, надеясь свалить раньше, чем она успеет перебежать дорогу вслед за ним.

– Я знаю, что совершила ошибку, я расплатилась за неё сполна, поверь…

– Меня это не касается.

– Ярослав, – она возникает из-за его плеча и хватает его за рукав.

От её прикосновения словно дёргает током. Она касается его, значит, она живая. Не призрак, не плод его воображения, не детская фантазия. Ярик резко разворачивается, сбрасывает с себя её руку, смотрит ей в лицо. Это от неё он взял голубые глаза против отцовских каре-зелёных, это от неё у него по-бабски пухлая нижняя губа – охренеть какая неудобная штука для тех, кто часто получал по лицу на тренировках. Они с ней слишком похожи, чтобы сомневаться хоть минуту.

– Отец наверняка говорил обо мне и я прекрасно представляю, что он говорил, но прошу, позволь мне рассказать всё, как было, с моей стороны.

– И ты решилась на это спустя двадцать восемь лет? Никак не раньше?! – Она издевается. Точно издевается. Ярослав не хочет слышать больше ни слова, он распахивает дверь и зашвыривает на сиденье сумку с вещами. – Мне это уже не интересно.

Своё он уже отдумал, отстрадал и отплакал ещё лет в восемь. Тогда его ещё мучили вопросы «почему» и «за что», но отец на них не отвечал, лишь требовал закрыть на эту тему рот. А потом Ярик вырос, и острая нужда в родительском тепле отпала сама собой. Мать ему больше не нужна. Он был не нужен ей. Разговоры не нужны никому.

– У меня рак. Мне осталось год или два максимум. Прошу тебя, Ярослав. Дай мне шанс объяснить.

Ярик прикладывается лбом к двери. Слишком много эмоций. Слишком много эмоций, в которых чертовски сложно разобраться. Наверное, всё проклятая профессиональная деформация – как только кто-то говорит о проблемах со здоровьем, внутри сразу же включается спасатель. Даже если человек не заслуживает ни спасения, ни шанса. Ведь не заслуживает? Отец ведь ничего ему не рассказал, она не права. И это желание узнать: почему, забитое на самое дно души, вдруг вырывается наружу.

– Точный диагноз?

– Лимфома Ходжкина.

– Это не приговор, – Ярик вспоминает всё, что знает о раке лимфоузлов. В девяноста процентов случаев при своевременном обнаружении эта вещь излечивается. – Найди другого врача.

– Я поздно обратилась в больницу. Самая длительная ремиссия длилась два года. Потом всё заново. У меня четвёртая стадия.

– Область поражения?

– Печень.

Ярослав вздыхает, задирает голову к небу, смотрит, как медленно ползут на запад ртутно-серые тучи, волоча с собой холодный осенний дождь. Хочется, чтобы это небо свалилось ему на голову.

– Я не прошу сочувствия. Я просто не могу спокойно умереть, зная, что ты меня ненавидишь.

Она действительно умирает. Странно, но Ярослав больше не чувствует ни зла, ни ненависти, только пустоту, огромную как чёрная дыра.

– Садитесь, – бросает он, не глядя на неё. Открыв дверцу, он садится за руль и ждёт, когда она заберётся на заднее сиденье. Ярик надеется, что за весь путь до ближайшей кофейни она не произнесёт ни слова.

– Когда я познакомилась с твоим отцом, мне только-только исполнилось восемнадцать. Я поступила в юридический институт и летом решила подработать. Это был один из первых чемпионатов ММА. От нас требовалось несколько раз пройтись по рингу в коротких шортах. Ничего сложного, неплохая оплата. Я собиралась купить себе импортные туфли, – она улыбается, глядя в чашку с кофейно-молочной пенкой. – Потом я увидела его, он меня, ну и… Всё закрутилось.

Они сидят в какой-то захудалой придорожной забегаловке на семь столов, из которых занят только один. Официантка прикорнула прямо за стойкой, и клиент тихонько выходит из зала, так и не заплатив. От забегаловки до дома около часа езды, и Ярославу кажется, что он не здесь. Что он задрых за рулём и врезался в столб. Он смотрит на Наталью Малаеву, на её говорящий рот, на худые руки, пальцы, отчаянно цепляющиеся за чашку, и не понимает, что чувствует. Внутри так пусто, что даже страшно. Лучше бы распсиховался. Психовать он привык с отцом, а тут… У него никогда не было матери, он не знает, как себя вести с ней.

– Я напрочь забыла о туфлях, об институте и вообще обо всём. Я сопровождала его на соревнованиях, сидела на тренировках, выгоняла из зала его поклонниц, а их было немало… – она вздыхает, берёт паузу. – Родители быстро обо всём узнали. Я была, знаешь, из тех приличных девочек из хороших семей, а твой отец… Ну, ты понимаешь.

Ярику кажется, что он уже когда-то где-то слышал это. Про девочку из хорошей семьи и парня-раздолбая. Только вот Ярослав никогда раздолбаем не был, на него падала тень отца… Ярик чувствует, что снова начинает злиться на него. Вернувшись вчера домой, он обнаружил пакетик от презерватива на полу, немытые, липкие от шампанского стаканы в мойке и пять сотен наличными на столе. Значит, отец всё-таки уехал. И в сравнении с этим фактом Наталья Малаева перестёт казаться ему абсолютным злом. Ярославу хочется знать правду. Ему хочется самому сделать выводы.

– Они угрожали выгнать меня из дома и перестать оплачивать институт, который я и так пропускала. Однажды мне пришлось оставить его на пару недель, мне нужно было подготовиться к экзаменам. Когда я приехала назад, то узнала, что у него другая. Это разбило мне сердце. Я самоустранилась. Через неделю я узнала, что забеременела. Позвонила его менеджеру. Миша передал мне, что ребёнок ему не нужен. Он собирался дать мне денег на аборт. Сначала я согласилась, потом передумала. Я отказалась от денег. С тех пор мы не виделись, – Наталья подбирается к самому важному, Ярослав заламывает под столом пальцы, да так больно, что, кажется, у него лицо перекашивает. Понятно, почему отец предпочёл отмалчиваться, в этой истории он тоже далеко не молодец. – Родители были в ужасе. Я не хотела рожать в восемнадцать, я не представляла, что буду делать одна с ребёнком, без работы и помощи. И я боялась делать аборт, боялась, что больше не смогу иметь детей. Знаешь, всё равно где-то внутри я любила твоего отца, несмотря на то, как он поступил со мной, и может быть, даже до последнего надеялась, что он передумает. Что вернётся… Я не хотела убивать нашего ребёнка. Но и оставить не могла. Родители давили на меня, мне было страшно…

Глава 13

Дождь усиливается. Тонкие серые нити врезаются в почву лезвиями, под машиной набирается лужа – где-то протекает навес, надо лезть, смотреть, латать. Ярослав отвлекается на мысли о насущном, когда маленькая фигурка, прикрывая голову газетой, перебегает дорогу и, перепрыгивая через лужи, залетает к нему на крыльцо.

– Привет. Пустишь под навес? А то меня смоет, – Алиса улыбается ему так просто и заразительно, словно вчерашнего и не было. Она смущённо закусывает губу, и это выдаёт её. Она волнуется.

– Как я могу допустить, чтобы тебя смыло? – Ярослав улыбается ей в ответ, хлопает на ступеньку рядом с собой, приглашая сесть. – Привет.

Комкая мокрую газету, Алиса забирается на крыльцо и опускается на ступеньку выше – рядом с Ярославом слишком мало места, снова касаться его она избегает. Она вообще плохо представляет зачем пришла, но какое-то необъяснимое зудящее чувство выгнало её из дома, несмотря на непогоду, заставило кружить по улице и нервно ждать, когда Ярослав, наконец, вернётся со смены. Она успела дважды сбегать до магазина и обратно и попасть под дождь когда, наконец, увидела его машину.

– Всё нормально? – она трогает его за плечо, заставляя обернуться. Он смотрит на неё снизу вверх ровно секунду, и за эту секунду Алиса успевает заметить тени, залёгшие у него под глазами. Он явно устал, а она лезет к нему со своими разговорами. Алиска чувствует себя виноватой, но уйти не может, как приклеенная. Да и дождь разыгрался не на шутку.

– Да. В целом, да. – Небо не упало ему на голову, ничего, собственно, и не изменилось, лишь сделалось легко и пусто. Легко и пусто, так, словно по нему проехались катком. Вещи, казавшиеся раньше важными, такими больше не кажутся, Ярослав уже не ощущает той вчерашней нервной тряски рядом с Алисой, ему просто хорошо, что она здесь. Снова рядом в самый трудный момент его жизни, как тогда, двенадцать лет назад, несмотря на то, что после сама стала таким же трудным моментом.

– Ярослав, давай поговорим. Обсудим вчерашнее, если хочешь, конечно. Я себе места не нахожу весь день… Помнишь, мы раньше говорили обо всём на свете…

Да, он помнит, как близки оно когда-то были. Алиса была ему лучшим другом, и, сидя под этим самым навесом, они могли часами болтать ни о чём или о чём-то очень важном. Кажется, с того времени прошли уже сотни лет, а все попытки вернуть всё, как было, вызывают лишь горько-сладкую грусть. Сейчас она нравится ему сильнее, чем когда-либо, но это теперь не его Алиска, у неё кольцо на пальце и гибридная «Тойота Приус», у неё своя, налаженная жизнь, а его жизнь только что перевернулась с ног на голову.

– То было раньше. Но мы теперь не такие, как раньше. Мы изменились. У тебя вон грудь выросла, – усмехается Ярослав, шутливо бодая плечом её бедро.

– О да, очень важное изменение, – Алиса в ответ заливается смехом.

– Ещё какое. Знаешь, как сбивает с толку?

В шутке слышится доля правды, Алиса понимает, что его одолевают те же чувства, что мучают и её. Она ощущает, как меняется обстановка – она то разряжается, то накаляется до предела. Ничего не выйдет, он закрылся от неё. Закрылся со вчерашнего дня, с того злополучного телефонного звонка. Надо же было Максу позвонить именно тогда?! Алисе до крика хочется вернуть назад то шаткое доверие, едва проклюнувшееся между ними. Потому что он вдруг становится так дорог ей, как никогда раньше. Как никто и никогда.

– Тогда я начну. Мой отец сказал, что ты ему нравишься и что он хотел бы, чтобы мы были вместе. Представляешь?! Уму не постижимо! И это после всего. Я страшно разозлилась.

– Сегодня я встретил свою мать, – выдаёт Ярослав в ответ, толком Алису не дослушав. Наверное, боялся передумать. Ярик хотел переварить всё самостоятельно, но Алиса так вовремя влетела на его крыльцо, так умело подобрала слова и момент, что он невольно сдаётся и тут же жалеет об этом. Ведь она скоро исчезнет из его жизни, уедет снова. Не хочется снова раскрывать душу, чтобы после Алиса Максимова не забрала её с собой. И в то же время хочется нестерпимо снова стать к ней ближе.

– Что? – У неё округляются глаза, Алиса едва не подскакивает на месте.

– Она нашла меня. Ждала возле больницы. Мы где-то часа полтора с ней проговорили.

– Расскажешь?

Она сжимает его плечо и чуть склоняет к нему голову. Её волосы щекочут ему щеку, её непередаваемый тонкий цветочный аромат тревожит рецепторы, будоражит воображение. Она вся его сейчас будоражит, а Ярославу после всех сегодняшних событий море по колено – ему одинаково хочется послать её к чёрту и затащить в постель, и плевать он хотел на всяких там женихов и «Приусы».

– Алис, иди домой, твой жених, наверное, подумает, что…

– Мне надоело переживать, кто и что обо мне подумает! – она так яростно перебивает его, что Ярик разворачивается к ней всем корпусом, смотрит на неё во все глаза. – Мне надоело, что все всё решают за меня! Что все вокруг знают, как мне лучше! Я хочу делать то, что хочу. А сейчас я хочу быть рядом с тобой!

Он видит в её взгляде решимость. Больше ему ничего не нужно. Оттолкнувшись от пола, он садится на ступеньку выше, ближе к ней, запускает пальцы в её волосы и, резко притянув к себе, целует. Алиса отвечает ему. Ухватившись за воротник его куртки, дёргает на себя и почти падает в его объятия, больно стукается грудью об его жёсткий торс. Все мысли и сомнения остаются за порогом дома, под без устали хлещущим дождём – они вваливаются в комнату Ярослава, не выпуская друг друга из рук, путаясь в одежде, перешагивая через наспех скинутые вещи. Ярик целует её в шею, в ямочку ключицы, наощупь расстегивает бюстгальтер – всё быстро, суматошно, словно наконец-то дорвался до запретного, но остро желаемого. Алиса льнёт к нему всем телом, податливая, горячая, отзывчивая на ласки. Она уже не та милая скромная девочка, которая заливалась краской от первых поцелуев, эта Алиса уже знает, чего хочет. И Ярик уже не тот сопляк, который тогда благородно сдал назад. Сейчас его уже ничего не остановит.

Глава 14

Алиса всегда думала, что их первый раз будет иным – трепетным, романтичным, нежным, но не таким сумасшедшим, напрочь сносящим голову, и это была приятная неожиданность. С Максом у неё практически не случался спонтанный секс. Он тщательно принимал душ, после оральных ласк полоскал рот и избегал целовать её, пока она не сделает то же самое – Максу претила мысль, что ему придётся испробовать своё семя на вкус. Этот миллион условностей порой не давал Алисе до конца расслабиться, и после этих неудачных разов её одолевали уныние и раздражительность. Сейчас же лишь одна пролетевшая вскользь мысль о женихе вызывает у неё отвращение, потому что сейчас ей хорошо, как никогда и ни с кем.

Остаётся только поражаться тому, как чутко они понимают друг друга: с полувзгляда, полувздоха, полустона. От прикосновения его рук по спине словно пробегает разряд – Алиса берёт его ладонь в свои, целует в середину, в точку соединения глубоких, изрезавших кожу линий, целует каждый палец, прижимает его ладонь к своей щеке. Руки, которыми он избивал боксерскую грушу, которыми теперь спасает жизни, которые сейчас нежно и одновременно требовательно изучают её тело – Алиса всегда думала, что у Ярослава самые красивые руки на свете, и сейчас она в очередной раз в этом убеждается. Они переплетают пальцы, когда Алиса, чуть приподнявшись, медленно принимает его в себя. От ощущений сердце подпрыгивает к горлу и в голове мутнеет. Хочется кричать, и она стонет, а голос, кажется, поднимается откуда-то снизу живота, какой-то не её голос – жалостливый и требовательный, надрывный и хриплый. От ощущений сводит мышцы на внутренней стороне бедра, и Алиса подаётся вперёд, прижимает к подушке их сцепленные между собой пальцы, вонзается в его губы. Мягкие, с горьковатым привкусом кофе – она не может оторваться, даже чтобы сделать вдох, не может начать двигаться, боясь разорвать столь долгожданное соединение тел. Алиса чувствует, что в этот раз ей не понадобится много времени – она не помнит, когда её в последний раз так трясло от возбуждения. Наверное, никогда. Ярик перехватывает инициативу и одним рывком подминает её под себя. Алиса чувствует вес его тела, ощущает его глубже и резче, понимая, что ещё пара движений, ещё пара настойчивых, глубоких поцелуев… Едва ли проходит минута, ноги немеют, горло сводит в подступающем крике, сводит тело; Алиса, уже не отдавая себе отчёта, тщетно пытается свести бедра вместе, вырваться, выползти, потому что ощущение близкого оргазма напрочь сносит крышу. Она успевает выдавить из себя нечто неразборчивое про противозачаточные таблетки, чтобы Ярослав не сдерживал себя, и тонет, взрывается, освобождается от напряжения, выстанывает его вместе со звуком его имени.

– Маленькая моя. Девочка. Родная. Я люблю тебя, – Ярик сбивчиво шепчет ей в губы за секунду до того, как последовать за ней. Его объятия становятся жёстче, крепче, мягкие влажные губы тычутся куда-то в основание её шеи, когда он хрипло стонет в такт последним точкам, изливаясь внутрь неё.

Он расслабляется, позволяя себе опуститься на неё всем весом. Ей приятна эта тяжесть, несмотря на то, что дышать становится тяжелее, она всё ещё чувствует его внутри себя, внутри, где горячо и влажно, ощущает что сама покрыта испариной. Дождь хлещет по крыше, по подоконнику и, кажется, прямо над ухом – Алиса блаженно прикрывает глаза, растворяется в этом звуке, перебирая пальцами его волосы.

– Я люблю тебя.

Он поднимает на неё взгляд, полный нежности, Алиса целует его в мокрый от пота лоб.

– Всегда любила. Никого никогда… так, как тебя, – она обводит кончиком пальца черты его лица, шрамы над бровью, старый шов над верхней, когда-то здорово разбитой губой, кривую переносицу, понимая, насколько скучала. Насколько вся её жизнь была искусственной, чужой и до него, и после. – Я больше никуда от тебя не уеду. Слышишь? – В его взгляде что-то неуловимо меняется, Ярик будто не может поверить, что ради него она бросит свою налаженную жизнь, а ведь она так и сделает, теперь ничто и никто её не остановит. И причина вовсе не в выбросе эндорфинов. – Я люблю тебя.

– Я больше не отпущу тебя.

Ярослав много лет сомневался, что поступил тогда правильно, что отверг её, оборвал всё сам, зная, как Алисе больно будет принять решение. Она всё равно бы уехала, и ему не хотелось оставлять ей на прощание ещё большую душевную рану. Но, наверное, всё было к лучшему, потому что в итоге всё вернулось на круги своя.

– Окно открыто! – вдруг вскидывается Алиса, краем глаза замечая огромную натекшую на полу лужу.

– Вот дерьмо! – Ярик шлепает босиком по полу, захлопывает створку, рыщет по комнате, с трудом отыскивает штаны и натягивает их прямо на голое тело. – Сейчас за тряпкой сгоняю. Ламинат разнесёт.

Алиса, согретая жаром тела Ярика, не замечала, что в комнате холодно, а сейчас она вздрагивает, касаясь пола пальцами ног. Надо попросить его прибавить отопление или снова заманить его под одеяло – домой Алиса не собирается. Пока Ярослав возится в кладовке, она надевает его футболку, чудом отыскавшуюся на подлокотнике кресла, и отправляет отцу смс «Я ночую не дома. Без комментариев», иначе с мамы станется вызвать полицию. Она всё расскажет им днём.

Ярослав возвращается с ведром и тряпкой, Алиса вызывается помочь, но он шутливо просит её не мешаться под ногами. Наблюдая, как его сильные руки до треска выкручивают тряпку, она вспоминает один из их рабочих, волонтерских дней в госпитале. Ярик тогда убирал огромную лужу крови в перевязочной. У него не дрожал ни один мускул на лице, а её тошнило до желчи. Когда первый ужас от осознания того, что в медицину ей вход заказан, прошёл, на смену ему пришло восхищение стойкостью и силой духа Ярослава. Больше Алиса никогда не восхищалась ни одним мужчиной. Ни в одном мужчине она не видела стержня, сильного плеча, здорового упорства и целеустремлённости на грани упрямства, и в то же время спокойной рассудительности, умения видеть и принимать вещи такими, какие они есть. В ней – молодой, сильной, взрослой женщине – будто бы снова проклюнулась восторженная юная девочка, которую бросает в жар от одного лишь взгляда на объект своей любви.

Глава 15

Двенадцать лет назад

– Где тебя всю ночь носило?! – Миха уже успел сходить в душ после утренней пробежки, когда сын, наконец, заявился домой. Дохрена помятый – ежу понятно, на крепкий девятичасовой сон он клал большой и толстый болт.

– Работал.

Глаза прячет, нос задирает, независимость из себя строит. Как же задолбали эти его подростковые бунты! У всех дети, как дети: травку курят, девчонок трахают, ну, в комп играют на худой конец, но этот же просто, блять, ни в какие рамки не укладывается!

– Работал? Шваброй по полу гонял?! Какого хера ты режим нарушаешь, Ярослав?! В декабре соревнования…

– Тренировок больше не будет. Меня взяли санитаром на полставки.

– Ты спятил?! Каким нахрен санитаром?! Я в тебя шесть лет вкладывался, а ты ради какой-то юбки хочешь всё просрать?!

Миша дерёт глотку, потому что обидно, мать его, обидно, когда ради человека душу рвёшь, а он к тебе жопой поворачивается. Добыть сыну все чемпионские пояса континента – цель его жизни, раз уж сам Мишка уже для ринга не годится, да только этому, мать, его, Ярославу, всё побоку. Знал бы этот чёртов сопляк, каково оно, барахтаться без цели, знал бы, как Миха Костров жил в его годы – не жил, прожигал, тупо и бесцельно. Миха ему всю жизнь, считай, распланировал и на тарелочке подал: жуй, не обляпайся. И срать ему было на его школьные отметки, он никогда до учёбы его не докапывался и на колледж не откладывал – а нахрена? Мише было важно, как Ярик держит удар. А сам удар сдержать не сумел.

– Юбка здесь не при чём. Это моё решение. Я хочу заниматься чем-то полезным, а не кулаками махать.

Сын отвечает ему с ледяным спокойствием, а Михе хочется влепить ему с вертухи, да только просто так нельзя, а тренировок, видите ли, больше не будет. Полезным хочет заниматься, да в кого он такой сознательный? Миша вдруг вспоминает о Наташке, вспоминает, как его менеджер предупреждал его. «Не связывайся с хорошими девочками». А Миха тогда плевать хотел. Считал его старым сорокалетним брюзгой, пока сам не достиг его возраста. Кто ж знал, что её блядские правильные гены перевесят в его сыне? Вот же сука!

А про то, что юбка не при чём, Ярослав сочиняет – он попёрся в этот сраный госпиталь вслед за соседской заучкой. Мишка закипал от одной лишь мысль о том, что сын с упрямством барана идёт по его стопам, увы, лишь в плане личной жизни.

– Ты же, блять, мечтал, Ярик… – Миха разводит руками, понимая, что орать бессмысленно, меняет тон на просящий, забив хер на гордость. Может, хоть так его подберёт.

– Это была твоя мечта, не моя. И не надо мне её навязывать.

Ярослав непреклонен. Ярослав режет его по-живому. Миха падает на стул, с тоской глядит на шкафчик со спиртным. Хочется влить в себя порцию виски, потому что он снова, как тогда, в свои семнадцать, понятия не имеет, как жить. У него не остаётся ни цели, ни смысла.

В тот же вечер он отправляется в спорт-бар. И в тот же вечер делает первую ставку. Выигрывает. Потому что знает, видит намётанным глазом и форму бойцов, и технику боя, предугадывает едва ли не каждый их шаг. Там, сидя за стойкой в окружении своих новых фанатов, он снова чувствует, что чего-то стоит, чувствует, что снова обретает цель. А потом мудак, принимающий ставки, решает, что самый умный. Он обсчитывает Мишу на целых две штуки. Ярость, гадкое ощущение наебалова, помноженные на лютое желание вмазать находят выход этой же ночью.

Мишку осудили на два года за вооружённый грабёж и порчу имущества, и только после первого года отсидки, он принял решение сына. Понял, что у пацана есть тот самый стержень, есть цель, которой у него, Мишки Кострова, в его возрасте не было совсем. И зауважал его.

Наши дни

Миха присаживается на стул в коридоре больницы, откидывает голову на блядски неудобную железную спинку. Смешанные бои, как и любой большой спорт, полны конкуренции, а нелегальные бои порой превращаются в кровавые разборки, не доходя до ринга. Миха успел достаточно повариться в этой кухне, но такое он видит впервые. Его ребята валяются в отключке, истыканные иголками и укутанные, как мумии, в бинты. У одного пробита башка, у другого перелом шейки бедра, у каждого по несколько ножевых ран. Хорошо ещё – не сдохли. На восстановление уйдёт не один месяц. О спорте, скорее всего, им придётся забыть вообще.

– В них вложили по сотне тысяч в каждого. – Катерина встаёт напротив него, Мишка видит её широко расставленные ноги в драных джинсах и в порнушных, кожаных а-ля ковбойских сапогах. Ни слова о том, что пацанам нет и двадцать пяти, а они уже почти инвалиды, только голые цифры.

Инвестор вложил в этих парней бешеные бабки, и в этот бешеный ценник входила и зарплата Кострова в качестве их тренера. Не надо быть умником, чтобы понять – это говно сотворили наёмники из конкурирующего клуба. Клуба, который на предстоящем шоу собирался занять все призовые места.

Миха ещё раз бросает взгляд на двери палаты. Это были неплохо обученные бойцы, так какого хера они позволили превратить себя в фарш?! Хотя кого он обманывает, это были сырые бойцы. Этим шалопаям и месяца бы не хватило, чтобы прийти в приличную форму, а «Кровавая жатва» должна состоятся уже меньше, чем через две недели.

– Ты плохо за ними следил, Миш. Какого чёрта они ночью шарахались по улице?

– Я им, блять, не нянька! – взрывается он. Катька с ним в одной упряжке, но отчего-то пытается перекинуть всё дерьмо на него. – А где шляешься ты, вопрос? Ещё не на всех хуях попрыгала?

Все эти несколько дней, что они провели в Москве, в закрытом ночном клубе за городом, где должны были состояться бои и где проходили тренировки, Катерина почти каждую ночь – в те ночи, которые были «свободны» от Миши – уезжала с новым мужиком. С Мишей она трахалась и днём, и, он подозревал, не только с ним одним, и в какой-то момент его стало раздражать быть далеко не первым номером в столь плотном расписании своей партнёрши. Несмотря на то, что в верности они друг другу не клялись, Миха ловил кайф от того, что имеет исключительное право на эту похотливую сучку с мозгами банкирши почти на двадцать лет его моложе. Да только всё, кажется, здорово изменилось.

Глава 16

– Я заказала нам отель. Надо выезжать через пару часов максимум, раз у нас время ограничено, – Алиса захлопывает крышку ноутбука и решительно встаёт с дивана.

Для оформления ей хватило пятнадцати минут, пока Ярик, крича до хрипоты «Я его сам убью», тыкался в мобильник, потом холодно и по-деловому беседовал с какой-то Катей, а после звонил на работу – благо, свои паспортные данные она помнила наизусть, а место, где лежит бумажник Ярослава, за двенадцать лет не поменялось. Она понимает одно – дядя Миша снова попал в переплёт, и Ярослав едет в Москву, чтобы разобраться, что к чему. Решение сопровождать его пришло к ней внезапно, но оно – самое правильное, Алиса в этом не сомневается. Они теперь вместе, каких-то дополнительных условностей для этого ей не требуется.

– Нам?! – он отрывается от телефона, разворачивается, весь подаётся в её сторону, и кажется, даже становится выше и шире в плечах. Он разъярён – в нём ещё бурлит злость на отца, и Алису задевает взрывной волной.

– Да, нам, – она невозмутимо пожимает плечами. – Я сбегаю домой за вещами, и ты поторопись.

– Постой! Об этом речи не было…

– Как это не было? – Он грозно надвигается на неё, и Алиса, вместо того, чтобы отпрянуть, делает шаг навстречу, складывает у него на груди ладони, заглядывает в глаза, нежно, с трепетом и любовью, хлопает ресницами зная, что он не станет долго на неё злиться. Потому что как бы сильно он ни изменился, во многом Ярослав остался прежним. – Я сказала тебе, что всегда буду с тобой не только потому, что мне было хорошо ночью. Это моё абсолютно осознанное желание. Я хочу поехать с тобой и поддержать тебя, что бы ни случилось.

Ярик глубоко вздыхает, словно сдувается, ярость рассеивается – Алиса замечает, как смягчается его взгляд. Он берёт её руки в свои, поглаживает запястья, целует косточки фаланг.

– Ну, что тебе там делать? – он заводит её руки себе за спину, обнимает, целует в лоб. – Там чёрт знает что творится. Это может быть опасно.

Именно поэтому она и едет. Они потеряли слишком много времени, чтобы расставаться снова перед лицом неизвестности.

– Ты будешь рядом, значит, бояться мне нечего. И вот, – она берёт со столика ключи от его машины и сжимает их в кулаке, – чтобы ты не вздумал меня обмануть. Я скоро.

Отнять у неё ключи для Ярика не проблема, и она решает взять скоростью. Сбежав по ступенькам, Алиса устремляется в сторону дома, замедляет шаг, только убедившись, что за ней не гонятся. Её вдруг накрывает страшное чувство дежавю. Ровно двенадцать лет назад она точно так же бежала домой, на серьёзный разговор с родителями – разговор, который в тот день круто изменил её жизнь. Сейчас ей предстоит то же самое, но итог будет другим, потому что теперь она имеет право голоса. С Ярославом она больше не расстанется – у родителей нет козырей на руках, они больше не могут на неё влиять. Ей уже не шестнадцать, но только волнуется она точно так же, как и тогда.

Они уже ждут её: отец сидит перед телевизором с перевязанной ногой, лежащей на банкетке, мама стоит в коридоре между кухней и гостиной, нервно теребит уголок передника. Алиса глубоко вздыхает, словно собирается нырнуть в ледяную воду.

– Мама, папа. Я ночевала у Ярослава. Мы вместе. Снова. И сейчас я уезжаю с ним по его делам. С Максом я объяснюсь позже. Я не жду вашего одобрения, и понимания тоже не жду, и мнение своё тоже можете оставить при себе.

– Запоздалый подростковый бунт? – у мамы сухое, осунувшееся лицо, наверное она не спала всю ночь. Игнорируя едва зарождающееся чувство вины, Алиса обходит её и направляется к лестнице на второй этаж. В конце концов, она предупредила их, что не ночует дома, а за чужие реакции она не в ответе. И да, стоило, наверное, бунтовать почаще, потому что мама так и не научилась считаться с её мнением и желаниями, а ведь Алисе, на минуточку, почти тридцать без двух лет.

– Называй это, как угодно.

– Ты ведёшь себя, как шлюха! – врезается в спину, едва она ступает на лестницу. Алиса замирает на месте.

– Мария! – сурово окликает жену Сергей, потому что это уже слишком. Алиса чувствует, как щиплет в носу. Мама никогда не опускалась до прямых оскорблений, и это её лютое противоречие и глухота лишь подстрекают её быстрее бежать наверх. Чувство эйфории после воссоединения с Ярославом сметается ощущением горького разочарования и злости – они не имеют права быть с ней такими, тем более сейчас, ведь она уже совсем взрослая. Да и Алиса, видимо ещё не пережила сепарацию, если её до сих пор это задевает. Надо резать по-живому, иначе будет слишком поздно, и ей – психологу – самой понадобится психолог.

– Мне всё равно, что ты думаешь, – утерев нос рукавом, Алиса гордо вскидывает подбородок. – Не ходи за мной.

Но Мария Викторовна не слушает, она воинственно ступает на лестницу, чтобы закидать её нотациями, пока Алиса собирает вещи. Только бы не отвлечься и что-нибудь не забыть.

– Остановись немедленно! – громкий голос отца заставляет обеих застыть на лестнице в недоумении. Алиса не уверена, кому предназначена фраза. – Маша! – добавляет Сергей, и Алиса припускает быстрее, чтобы не спугнуть удачу. Отец не позволяет матери идти следом за ней, значит, этот раунд Алиска выиграла, получив в его лице неожиданного союзника.

Плотно захлопнув за собой дверь, она кидает в сумку всё, что успела выложить и развесить в шкафах, проверяет документы, делает глубокий вдох и с лёгким чувством волнения берётся за ручку двери. Алиса впервые в жизни уверена в том, что поступает правильно. Потому что впервые то, что она должна не расходится с тем, что она хочет.

– Мне плохо с сердцем! – Мария Викторовна применяет последний, самый подлый аргумент, но Алису уже не сбить с толку.

– Вызови скорую, – холодно бросает она, прежде чем выйти на улицу. Она покидает их дом с тоской и благодарностью. Она любит их, всегда будет любить, но она не обязана бросать свою жизнь к их ногам, лишь потому что она их дочь. Она не их собственность, жаль, что они не понимают этого.