Брачный приговор: без права на развод

1. Беглянка

Раздолбанный ВАЗ, щедро украшенный наклейками, притормаживает и сигналит. Из пассажирского окна высовывается колоритный кавказец, оценивающе оглядывая меня с головы до ног.

– Подвезти? – расплывается в самодовольной ухмылке.

– Нет, спасибо, – бурчу. – Сама дойду.

– Такая цаца, – ухмыляется. – Знала бы, от чего отказываешься.

Открывается ещё одно наглухо тонированное окно, теперь на заднем сиденье. Оттуда появляется загорелая голова в тёмных очках. Зачем ему очки, если в этой машине можно на сварку смотреть? Приспустив их на нос, он тоже окидывает меня взглядом и подсвистывает.

– Далеко не уйдёшь всё равно... – смачно сплёвывает, едва не попадая на мой подол. – Давай подвезём.

– Пошёл в жопу, придурок! – огрызаюсь, не сбавляя шаг.

– Эй, сама не знаешь, от чего отказываешься!

Ага, конечно… От поездки в раздолбанной тачке с толпой горячих южан.

Отхожу подальше на обочину. Машина замедляется следом. Я наклоняюсь, перехватываю юбки и поднимаю их до колена, придерживая одной рукой.

– Вай! – раздаётся дружный возглас.

С трудом балансируя на одной ноге, снимаю белую туфлю на каблуке и, стоя как страус, агрессивно замахиваюсь, целясь железной набойкой в капот.

– А ну, валите отсюда!

Громкий окрик на непонятном языке – и головы мигом втягиваются обратно. Убитая «Лада» издаёт скрежет, напоминающий звук сломанного пылесоса, и уносится вперед.

Машу туфлей перед лицом, разгоняя вонючий дым. Смотрю на дорогу – кроме удаляющегося ВАЗа, ни единой души.

– Так тебе и надо! – ворчу.

Не знаю, кому это: им или себе?

Хамить в моём положении ещё и подозрительным типам – не лучшая идея. Но я зла и устала. И, честно говоря, готова на крайности. Мне нужно выплеснуть злость хоть на кого–то, иначе меня разорвёт на клочки.

Надеваю туфлю, отбрасываю фату за спину и продолжаю идти. Да, я иду в свадебном платье по дороге, ведущей в какую–то глушь. В надежде, что где–то будет автобусная остановка.

В туфлях на каблуках шагать неудобно, но босиком – либо по гравию, либо по раскалённому асфальту – совсем не вариант.

Хорошие туфли, сшиты по индивидуальному заказу. Очень удобные!

Только вот после такого похода вряд ли получится продать их на «Авито». А вот украшения и платье – вполне.

Может, какая–нибудь фифа клюнет на объявление: «Фееричное дизайнерское платье. Было только на примерке. Без негативных флюидов чужого несчастья».

Так и есть, в принципе. Было только на примерке. И на прогулке. Подол слегка запылился, но мы с Леркой мигом это исправим. Мне бы только добраться до неё. Пересижу у подруги, пока всё не утихнет. А если не утихнет – домой не вернусь.

Прибавляю шаг. Меня пока не хватились. Иначе уже здесь бы шныряли машины. Наверное, родители думают, что я крашу губы или делаю селфи возле арки. Надо успевать.

Хоть бы кто–нибудь приличный подвёз – я бы не отказалась.

Впереди появляется машина. Едет в сторону отеля, и я напрягаюсь. Вдруг кто–то из гостей? Осматриваюсь, прикидываю, в какие кусты юркнуть. Платье жалко, но свобода – дороже.

Схожу на обочину, прикрываю глаза от солнца и вглядываюсь. Потоки тёплого воздуха дрожат над асфальтом.

Вроде чёрная… Не наша. У нас все белые – отец специально заказал.

Быстрый взгляд: на кусты, на машину… Господи, что делать?
Решаюсь – выскакиваю на середину дороги. В свадебном платье не заметить меня сложно.

Чёрный, быстрый, бесшумный и очень приличный седан. Я уже это вижу! То, что надо! Размахивая руками, бросаюсь навстречу.

–– Пожалуйста, помогите! – Кричу, будто тот, кто за рулём, может меня услышать.

Хищный капот с ягуаром тормозит в десятке метров от меня. Придерживая рукой дверь на меня с удивлением смотрит высокий мужчина. Он ухожен, гладко выбрит и одет в тёмно–синий костюм и белую рубашку, расстёгнутую на верхнюю пуговицу.

– Совсем сдурела? Куда лезешь?

Выдыхаю с облегчением. Фух. Не из гостей. И, вроде, приличный.

Не похоже, что будет требовать денег или «взаимности» за помощь.

– Подвезите меня, пожалуйста, – бросаюсь к нему. – Только до остановки!

Останавливаюсь, опираясь руками о капот. Всё. Не уедет без меня.

Запыхавшись, откидываю фату и поднимаю глаза. Жалобная речь, которую собиралась произнести, застревает в горле. Только вблизи понимаю: этот мужчина точно не едет в коттедж к детишкам.

Он смотрит цепко и холодно, потирая подбородок. Будто решает – влезу ли в багажник целиком или распиливать. По запястью скользит золотой браслет дорогих часов.

Мне хочется набросить на лицо фату, как забрало шлема, съёжиться и, развернувшись, убежать к родителям.

Я чувствую себя неуютно рядом с ним. Очень неуютно.

– Что случилось? – спрашивает он с раздражением, вскидывая бровь.

– Простите… – лепечу, опуская глаза. Отхожу от капота. – Я как–нибудь… доберусь.

Знала бы, что остановлю водителя с глазами киллера – отсиделась бы в кустах.

– Куда ты идёшь в таком виде? Со свадьбы сбежала?

Логичный вопрос. Но отвечать не хочется. Совсем.

– Друзьям проспорила, – облизываю пересохшие губы. – Глупая шутка…

– Очень глупая, – с ленцой оглядывает платье. На мгновение задерживает взгляд на талии и декольте. Ухмыляется. – Друзья тебя не жалеют.

– Я пойду… Простите.

Осторожно пятясь, выставляю перед собой руки. Словно боюсь, что он прыгнет за руль, газанёт и раскатает меня по асфальту вместе с платьем.

– Недоразумение вышло, – бормочу ещё раз.

Маленькими шагами двигаюсь к обочине.
Поворачиваюсь к нему спиной. Главное – делать вид, что всё нормально. Я просто проспорила. Сейчас – в лес. Плевать, что порву платье. Жизнь дороже.

Хлопает дверца машины. Я каждым натянутым нервом улавливаю этот звук. Сел обратно? Сейчас уедет?

Только шуршания шин не слышно.

Через секунду мой локоть цепко обхватывают железные пальцы. Позвоночник простреливает электрический разряд страха, заставляя оцепенеть.

2. Это вы, да?

– Куда направляешься? – в зеркале на мгновенье мелькает холодная сталь глаз.

Молчу и потираю локоть, который еще болит от его захвата. Это я ещё не сопротивлялась, а если бы решила выделываться, было бы хуже.

– Я вопрос тебе задал.

– На остановку... – попискиваю. – Автобусную.

– Ясно!

Дышать тяжело от тугого корсета и тяжёлого взгляда, который иногда мелькает в зеркале. Съеживаюсь на заднем сиденье и тоскливо наблюдаю как мимо проносятся деревья.

Наверное, он меня похитит, и потребует выкуп. Или изнасилует и закопает, чтобы никто не узнал. Или...

– Сорок восьмой автобус подойдёт?

– Да, конечно... – радостно вскидываюсь, хотя понятия не имею, что это за автобус и куда идёт.

– Теперь говори.

Мысли скачут в голове, как кенгуру. Обычно проблем с коммуникацией у меня нет, но тяжело говорить, когда тебе приказывают.

– Мы с подругами поспорили... – жалобно начинаю.

– Не ври. – Рявкает. – Со свадьбы сбежала?

– Да, – опускаю глаза. – Не хочу...

– Отчего же так?

– У меня парень есть, – бормочу. – А приходится выходить за какого–то старика.

– Что же парень тебя замуж не берёт? Женился бы первый. Или увез тебя сейчас вместо постороннего мужика.

На секунду в зеркале мелькает ехидный прищур и снова взгляд на дорогу.

Тяжело вздыхаю. Не знаю, как объяснить.

Вообще–то Вику всё равно. Сомневаюсь, что он вообще задумывается о моём существовании и мечтает обо мне перед сном. Но, когда он узнает, что я вышла замуж, а он обязательно узнает, ведь фамилию–то я тоже меняю, то шансов у меня не останется вообще никаких!

К тому же на следующей неделе наша компания едет отдыхать на море, и Вик тоже. А там Ленка с ногами от зубов и блондинка Ксюша... Я не могу не поехать с ними! Это мой единственный шанс на счастливую личную жизнь.

Отец сразу сказал, что на время замужества все развлечения отменяются. И плевать ему на мои планы.

– Он женится, но потом. Когда на ноги встанет, – бурчу, разглядывая свои колени, обтянутые белым шёлком.

– Значит, старик твой уже крепко на ногах стоит. А ты у нас, значит, завидная невеста?

В его исполнении версия моего мнимого замужества выглядит не как трагедия несчастной юной девушки, которую лишают законных каникул на море, а как издёвка над ситуацией.

– Не знаю... Мне велели, я не захотела – у нас крепостное право отменили. – Хохлюсь и снова смотрю в окно.

Что–то долго мы едем. Может рано я ему поверила насчет остановки?

– А тебе самой не хочется разве всего этого? Красивая свадьба? Взрослый мужчина?

– Нет не хочу. Хотя отец и сказал, что мне всего две подписи нужно поставить и фамилию сменить на год, я не хочу. Где год, там и два, и три. Пусть с отцом сами расписывают всё, что хотят.

– Ух, какая смелая. Думаешь, что убежав, проблему решишь?

– Я убегала уже. Кстати, мы скоро приедем?

Он игнорирует мой вопрос.

– И каков результат твоего побега?

– Родители хотели, чтобы я училась на маркетолога, а я хотела на дизайнера. Пришлось сбежать и самостоятельно экзамены сдавать. Месяц у подруги жила...

– И как, получилось?

Отвечать не очень хочется. Но молчать как–то глупо. И страшно его злить.

– Да, я на третьем курсе. – Мне кажется, что мимо проносится остановка. Аж подпрыгиваю. – стойте, высадите меня. Вот, здесь! – кричу, указывая пальцем.

– Ясно, дизайнер. По проторенной дорожке идёшь? – он опять никак не реагирует.

Чувствую, как по телу бегут морозные мурашки. Что происходит?

– А мы точно в ту сторону едем? – беспокойно вытираю вспотевшие ладони о колени.

– Точно.

– Кажется, я здесь шла уже.

– Возможно.

Дергаю ручку двери. Ну конечно же, заперто. Бросаюсь и дёргаю другую дверь.

Холодные глаза в зеркале смотрят на меня взглядом тигра, наблюдающего за чокнутой и суетливой белкой.

Я уже узнаю крыши загородного отеля, который папочка снял для проведения регистрации и вижу вереницу белых машин – деловые партнеры, друзья и чиновники, приглашённые на показательное шоу с шикарным банкетом.

Меня озаряет страшная догадка. С ужасом смотрю на широкие плечи и жилистую правую руку, уверенно лежащую на руле.

– Это вы, да? – хриплю.

Притормаживает и, слегка поворачивается ко мне.

– Ты хоть бы фото моё поискала. – Ухмыляется. – Старик! Надо же...

– Простите... – лепечу жалко. – Я не думала...

Да, меньше всего этот мужик похож на дряхлого старца. Скорее это заматеревший медведь. Грозный и опасный, которого я своими тупыми «комплиментами» посмела разбудить среди зимней спячки.

– В том, что ты не способна думать, я уверен!

Не жалейте звездочек для автора.

Просто нажмите "мне нравится" или напишите комментарий, и я увижу, что стоит писать дальше.

3. Дура она у вас!

С тихим щелчком открывается замок на дверице машины

– Выходи, – рявкает на меня, как на безродную шавку.

– Пожалуйста, не надо, – молитвенно прижимаю руки к груди. – Давайте не будем?

– Ты же сама сказала – две подписи и свободна, – ухмыляется, и я замечаю небольшую татуировку, заползающую под воротник белой рубашки.

Боже мой! Он ещё и уголовник? Почему–то я думала, что это всё детская игра. Да, отец сказал мне, что мне придётся принять участие в небольшом постановочном шоу ради семьи.

Но я не ожидала, что мне в мужья дадут здорового мужика с таким мрачным лицом. Он улыбается вообще?

Я наивно предполагала, что пока я сбегу, папа с моим женихом, сами что–то обмозгуют, найдут другой выход. В крайнем случае, депутаты и чиновники, подкормленные на банкете, помогут им найти выход из сложной ситуации.

Вообще, при чём здесь я?

Именно этот вопрос я задала отцу, когда он сообщил, что единственный выход спасти семейный бизнес – это сделать меня на год Суворовой, вместо привычной мне фамилии Воронцова, с которой я прожила уже двадцать лет.

– Я не хочу... может без меня это всё? – Сглатываю колючий комок в горле.

– Ты еще не поняла, девочка, что всё очень серьезно? – Оборачивается ко мне, и я испуганно вжимаюсь в спинку кресла. Когда он смотрел вперед было как–то не так жутко. – Тебе папа не объяснил правила игры. Ты заведомо проиграла!

– Объяснил. – Мямлю. – Только...

– Быстро вышла! - рявкает.

Вокруг машины уже суетятся люди, но никто не торопится открывать двери. Держатся на расстоянии, будто их удерживает невидимое магнитное поле. Просто стоят кружком и смотрят. Среди них я замечаю своего отца. Лицо серое, губы дрожат.

Отрицательно машу головой. Господи, на что я рассчитываю? Что останусь жить в этой машине навсегда?

Он резко распахивает свою дверь. Обступившие машину люди колышутся, как море, но тут же застывают снова. Мужчина делает шаг к моей двери, клацает ручка и меня довольно бесцеремонно выволакивают на улицу.

– Элечка! – Ахает папа и делает шаг вперед.

– Разойдитесь, невесту привёз. Что такого? – некромко произносит мужчина, и толпа гостей начинает редеть. Остаётся только отец и мама, прикладывающая к глазами платочек.

Родители смотрят на меня злыми волками и не подходят. Может быть потому, что мой локоть всё еще сжимает чужая рука?

– Это что? – Крутанув меня, мужчина, как верчёный мяч направляет меня в сторону родителей. – Где вы её взяли?

Я врезаюсь в папу и тут же прячусь за его спину.

– Это Элина... – дребезжит отец. – Я же говорил вам, Константин Сергеевич.

– У вас другая есть, я знаю.

– Есть, но она замужем! – всхлипывает мама и негодующе шипит в мою сторону.

– Разведите!

– Но, Константин Сергеевич, это же время... – отец жалко разводит руками. – Мы не можем ждать.

В нос ударяет едкий запах пота. Отец в одной рубашке, без пиджака. Поэтому я отлично вижу, что под мышками расплылись мокрые пятна.

– Это вы не можете ждать. – Мужчина делает шаг по направлению к отцу, нависает над ним мрачной глыбой, и невысокий полненький отец втягивает голову в плечи – становится ещё ниже. – В ваших интересах было сделать всё, так, как нужно.

– Но... – голос отца дрожит.

– Дочерей надо воспитывать.

– Я воспитываю, стараюсь... – отец дёргает галстук. – И по поводу нашего договора стараюсь... Константин Сергеевич, я же банкет оплатил. Гости приехали. Всего две подписи и вы свободны. Вам – протекция при заключении госконтрактов, мне – доступ к инвестициям.

– Только без ваших продажных чинуш я переживу, а вот вы без денег моих друзей – вряд ли. И я вам нужен больше, чем вы мне. Не забыли, что хотели кое–что легализовать с моей помощью, а?

– Да, так и будет. И я готов на всё...

Я робко выглядываю и ледяной взгляд задевает моё обнажённое плечо под сбившейся лямкой подвенечного платья.

Снова вижу задумчивый жест, как он слегка потирает подбородок. Чётко очерченные губы вытягиваются в прямую линию.

– Ладно. – Отворачивается и делает шаг к гудящим поодаль гостям. – Расписывайте скорее, а потом я ее забираю.

– Как забираете, куда?

– К себе, блядь! – Резко поворачивается к отцу и продолжает, чуть повысив голос. – У неё там Вик какой–то. Глупости сплошные на уме. Она залетит ненароком, мне потом этого нагулёныша воспитывать?

– Но Константин Сергеевич...

– Я сам за ней присмотрю, пока срок контракта не выйдет. На вас никакой надежды.

– Да почему? Я вас уверяю!

– На кого у вас дочь учится?

– На дизайнера... – блеет отец странным голосом.

– Вот поэтому и забираю. Не переживайте, ничего с ней не случится. Временно будет под присмотром. Тщательным. В шарагу свою дизайнерскую – с охранником. К вам в гости – тоже.

– Простите, – отец решительно выпрямляет спину, в жалкой попытке защитить меня. – Почему так строго? Мы не об этом договаривались!

– Я непонятно объяснил? Дура она у вас, что непонятного?

И уже, повернувшись ко мне с лёгкой ухмылкой сообщает.

– Кстати, мне тридцать семь. Не думал, что это так много...

4. Торт со вкусом чупа-чупса

Лениво ковыряю ложечкой свадебный торт и не свожу взгляд с тонкого золотого ободка на безымяном пальце. Вот и всё! Я теперь Суворова. Как полководец!

И в отличие от великого стратега, который в такие ситуации не попадал, в заднице! В полной.

– Улыбнись тому мужчине в бежевом костюме, – папочка, стоящий слева, толкает меня локтем.

– Не хочу!

– Это заместитель помощника губернатора. – гневно вещает он. – Как ты можешь!

– Да хоть космонавт, – бурчу и засовываю в рот розочку из бельгийского шоколада.

– Элечка, пожалуйста, – просит мама, облаченая в торжественное синее платье. – Сделай, как папа велит.

Видимо знатная шишка замечает, что речь идёт о нём, потому что отец вдруг подхватывается и приподнимает бокал.

– Так приятно, что пришли, Станислав Радаманович, – кричит, перекрикивая гул, и салютует ему бокалом.

Видимо шишка отвечает ответным алкогольным приветом, потому что папочка расплывается в довольной улыбке, словно выполнил святую миссию.

– Нельзя так себя вести, – шипит отец мне в ухо. – Приглашены важные люди! Я на твою свадьбу кучу денег угрохал.

– Ты и подарки забираешь, – киваю в сторону изящного сундучка, куда все гости опускают конверты, – так что считай, окупилось. Потом подсчитаешь, может меня будешь каждый год замуж выдавать? Кто следующий на очереди после моего развода? Может этот зам–зам–замыч не против будет?

– Он женат, ты что? - Мама испуганно округляет глаза.

– Какое счастье, можно выдохнуть. – Отколупываю новую розочку.

У нас «деловая свадьба». То есть что–то вроде экономической выставки с качественным фуршетом.

Гости давно разбрелись по «стендам» с закусками, сгрупировались по интересам и, кажется, мало волнуются о том, что несчастная Воронцова, а ныне Суворова, оплакивает над кусочком свадебного торта свою девичью свободную жизнь.

Мужа после регистрации я не видела. Ему сначала позвонили по телефону, и он отошёл. Потом я периодически замечала, как то тут, то там мелькает среди гостей его широкая спина.

– Элечка, не обижайся. Ну всего годик–то потерпи. – Ноет мама.

– Да, я поняла уже давно! – со звонок откладываю ложечку на блюдце и разворачиваюсь к ним. – У отца какой–то сраный завод в Залупинске, который он двадцать лет назад через мутные схемы прихватизировал. Теперь туда полез ОБЭП – и всё, вы в панике. А решение отец нашёл гениальное – продать свою дочь.

– Эля, это для твоего же блага! – отец хмурится. – Многие вопросы будут решаться быстрее, когда фамилия собственника «Стальпроката» не Воронцов, а Суворов.

– Один хрен! – Шепчу неслышно и добавляю ехидно. - Ты, как всегда, идёшь по головам! И я должна из–за твоих махинаций год провести в тюрьме с этим извергом. За что ещё такой срок дают? За угон транспортного средства? Лучше бы так, я хоть покаталась бы и удовольствие получила.

– Не смей так со мной разговаривать! – Отец слегка повышает голос. – Ты знаешь, я всё делаю для блага нашей семьи. Остаться с голой жопой тебе бы не хотелось, правда?

– Мне плевать. Могли и сами со своим Суворовым порешать, без меня.

– Ты же видела его! Как с ним договариваться? Будто у меня был выход...

– Четсно всё надо было делать!

– Сашенька, ты только не нервничай, – подключается мама и кладёт руку отцу на плечо. – Тебе вредно, у тебя давление.

Отец задумчиво жуёт губами.

– Много ты понимаешь, время было такое. Все воровали... – вздыхает. – Кстати муж твой тоже не с ровного места благодетель. К губернатору без помощи «старой гвардии», – он гордо распрямляет плечи, – Суворов бы годами пробивался, а тут, вон посмотри...

Выглядываю из–за его плеча и вижу, что зам–замыч в бежевом костюме беседует с моим «супругом». Суворов стоит ко мне спиной, спрятав руки в карманы. Мне не видно выражение его лица, но зам–замыч активно жестикулирует и что–то увлеченно рассказывает.

Хмыкаю. Не похоже, что Суворов в восторге от нового знакомого. Во всяком случае, его спина выражает хмурое негодование.

Будто почувствовав мой взгляд, он резко поворачивается и меня опять пронзает ледяной молнией. Тут же утыкаюсь в тарелку, пытаясь сдержать стук сердца.

С этим человеком мне придётся провести год? За что?!

Я чувствую, как он подходит. Мне даже не надо поднимать взгляд. Воздух становится плотнее и гуще. С трудом делаю вдох, когда на тарелку падает его тень.

– Отличное мероприятие, Александр Романович. – Не поднимая глаз от тарелки, вижу, как мужчины рядом со мной обмениваются рукопожатиями.

– Я же говорил, что вы сведёте множество полезных знакомств.

– Так и есть. – Слегка скосив глаза вижу, как рядом со мной слегка покачиваются с пятки на носок идеально вычищенные чёрные туфли. – Кстати, гости тоже довольны.

– В нашей среде такие браки не редкость. Криков «горько» никто и не ждёт.

– Я полагаю, нам с Элиной стоит уехать, пока кто–то из подвыпившего бомонда вдруг не решил нарушить традицию. – в голосе "мужа" лёгкая насмешка.

– Вы уверены, что забираете мою дочь? – подаёт голос мама.

– Да. Мне так будет спокойнее. И вам тоже, я полагаю.

Решаюсь слека поднять голову и посмотреть на отца. У него красные пятна расползаются по лицу, – волнуется.

Мама тут же лезет к нему с платочком, чтобы вытереть пот со лба, но отец брезгливо отмахивается.

– Эля, ты должна быть рядом с мужем, – отец ведет шеей, будто ему душно. – Это твой долг ради семьи.

Стискиваю зубы так, что в висках больно. Вокруг начинает ощутимо пахнуть грозой.

Пока я придумываю фразу, которая испепелит отца на месте, мой супруг решает разрядить обстановку.

– Кстати, с чем торт? – вдруг ненавязчиво интересуется он.

– Это меренги и бананово–черничное суфле с бисквитной прослойкой, – лепечет мама.

– Боже, как сложно...

Прямо пальцем лезет в мой кусок и поддевает крем. С удивлением провожаю взглядом его руку и в шоке смотрю, как он облизывает палец.

5. Гусеничка

Он смотрит на меня с лёгкой презрительной ухмылкой, как на волосатую зелёную гусеничку. Не бабочку – нет! Именно, на гусеницу.

Такую, что случайно заметил на подоконнике. И вроде бы интересно наблюдать, как она ползёт – такая нелепая и смешная. Но в то же время – противно. Он брезгливо возьмёт меня палочкой, посадит в банку и закроет крышку. С дырочками. Чтобы не сдохла – но и чтобы не вылезла.

До этого момента я по-глупому верила, что всё как-нибудь само собой рассосётся. Что он посмотрит на меня, решит – ну, нормальная, вроде. Не скандалит, лицо держит, на подписании договора рука не дрогнула, с гостями послушно фотографируется. Да и сейчас, сидит рядышком с родителями... Молодец, ведь! Пусть дальше ползёт, кочевряжится.

Махнёт на меня рукой – и поедет домой один.

В крайнем случае, заберёт с собой, просто потому что он большой, грозный и привык, что его слово – закон. Поживёт пару дней со мной под одной крышей, понаблюдает. Охранник его чёртовый тоже боссу будет докладывать о моём идеальном поведении. Поймёт Суворов, что гусенички – не самые интересные домашние питомцы, и выпустит.

А через год я сброшу его фамилию, как старую кожу, и расправлю крылышки.

Оставалось только быть хорошей девочкой и сгладить впечатление, которое я произвела на него при первой встрече.

Но сейчас... сейчас я вижу: он не собирается отпускать.

Потому что считает меня мелкой безмозглой дурочкой! За которой глаз да глаз...

– Я давно не употребляю чупа-чупсы, – бурчу, опустив глаз в тарелку.

Щёки обдаёт жар. Мне становится ещё более неловко. Сама понимаю, как идиотски звучит моя фраза. Будто я «употребляю» что-то другое.

– Вот и отлично. Тогда поехали. – Демонстративно предлагает свой локоть в качестве поддержки.

А я всё ещё не верю, что это происходит всерьёз. Я боюсь трогать его рукав из хорошей дорогой шерсти. Я уже касалась его на регистрации. Но тогда всё было, как в тумане. Не взаправду. А вот сейчас... Позволю увести себя – и всё. Что-то случится. Прежняя жизнь навсегда изменится!

– Константин Сергеевич прав, – папа под столом сильно наступает мне на ногу, и я невольно ойкаю от неожиданности. Поднимаю глаза и опять ловлю на себе насмешливо-презрительный взгляд «супруга».

– Вам лучше уйти сейчас, – продолжает отец. – Я всё улажу… Скажу, что вы устали, или…

– Никому это не интересно, – отрезает Суворов, кивнув в сторону гостей.

Да. Им действительно плевать. За весь вечер ни одна душа не подошла поздравить меня. Я здесь – просто пункт в чужом контракте.

Поздравляли отца. Слова были стандартные:

– Александр Романович, ну молодец!

И звонкие похлопывания по плечу. Иногда скользящие взгляды в мою сторону и комментарии вроде:

– Дочка у тебя, конечно, красавица...

Я смущённо улыбалась, желая им всем провалиться в пекло с моим женихом в придачу.

Да, церемонию я не очень запомнила. Всё случилось быстро, по-деловому и чётко. Никаких романтичных речей и музыки. Две папки, две подписи и кольцо на пальце. Всё. Потом пара снимков на фоне увитой белыми цветами арки, и отец уже радостно трясёт руку новоявленному зятю, поздравляя с успешным сотрудничеством.

...А на брачном контракте и акте о заключении брака ещё не просохли чернила. Я – просто подпись.

Ирония в том, что я ведь, как и любая девочка, когда-то мечтала о свадьбе. Белое платье, кольца, музыка, глаза любимого напротив. Я ведь раньше верила, что после свадьбы начинается какая-то другая жизнь – светлая и тёплая. А теперь он уведёт меня – и всё.

– Ну... – Чего стоишь? – На скулах появляются недовольные желваки. – Я сказал, пойдём!

Мама, всхлипнув, снова прячет лицо за платочком. Отец молчит, но белеющие губы выдают напряжение. Он передёргивает плечами и решается:

– Вы только пообещайте, что с моей дочерью всё будет в порядке. Я могу положиться на вас, как... – небольшая пауза – как на честного человека?

Суворов моргает. Не сразу понимает средневековый высокопарный стиль. И тогда отец добавляет, сбивчиво, почти шёпотом: – Вы же… не тронете её?

Суворов медленно поднимает брови.

– Только если она сама этого захочет, – серьёзно отчеканивает он.

Ни улыбки, ни намёка на шутку. Голос спокоен, будто он сообщает прогноз погоды на завтра.

Теперь моя очередь удивляться. Я? Сама захочу? Спасибо, конечно. Сразу побежала вышивать подушку с его именем.

Он всерьёз думает, что я, впечатлённая его ледяной рожей и командирским тоном, сама прыгну в постель? От восторга, что он такой великодушный и не залезет ко мне без спроса?

Меня от него тошнит. И от его показной порядочности – тоже.

Господи, как же он меня бесит. До желания врезать – и неважно куда. На языке так и вертится что-нибудь едкое, но я прикусываю губу. Сейчас не время.

Покажу характер – и будет мне колония строгого режима. А за хорошее поведение, глядишь, будет УДО. Или хотя бы прогулка без конвоя.

Я поднимаю глаза, заставляю себя улыбнуться уголком губ, и встаю. Не глядя, беру его под руку.

– Я готова, – говорю тихо.

6. Инструктаж

— Вы сами водите машину? — с наигранным восторгом интересуюсь, когда Ягуар делает круг по гостевой парковке отеля. — Водителя нет?

Не знаю, как вам, а мне, когда я волнуюсь, ужасно хочется говорить. Хоть о погоде, хоть о защите амурских тигров... Лишь бы не молчать в этом напряжённом пузыре. Когда болтаешь, не так жутко. А я ещё надеюсь очаровать этого истукана и выклянчить себе свободу.

— Ты ждала лимузин? — мелькает острый прищур в зеркале заднего вида, и я обиженно хохлюсь на заднем сиденье.

Придурок. Ничего я не ждала. Просто спросила из вежливости. Но объяснять это считаю ниже своего достоинства.

Он замечает, что я надулась, и, чтобы разрядить обстановку, интересуется: — Эля, так ведь? Эвелина?

Он произносит это имя, педалируя каждую гласную, вальяжно растягивая. Я улавливаю в этом издёвку.

— Элина, вообще-то. Вы могли бы заранее узнать имя той, на которой женитесь, — бурчу, уткнувшись в окно.

— Не переживай, я узнал всё, что мне нужно. Двадцать лет, третий курс политеха, в девятом классе переболела корью, грамота за участие в городской олимпиаде, левша...

— Не густо, — рассеянно ухмыляюсь. — Ещё у меня шрам под левой коленкой. В детстве с качели упала. Это вам известно?

— А сейчас ты, значит, взрослая. Про шрам, кстати, не в курсе.

— Сейчас — да. Взрослая.

Натягиваю на озябшие под кондиционером плечи болеро, которое мама накинула на прощанье. И опять боковым зрением вижу стальную молнию, мелькнувшую в зеркале. Фиг, я больше не буду туда смотреть.

— Я ещё кое-что знаю. По знаку зодиака ты — телец, — он точно издевательски ухмыляется. — Теперь достаточно?

Я оживляюсь. Может, он астрологией интересуется? Я могу поддержать тему.

— У меня там только асцендент, Луна и Венера — в Рыбах... А вы кто по знаку зодиака?

Он хмыкает, хлопает ладонью по шее, будто прибил комара, и странно ведёт головой. И я опять чувствую себя какой-то... маленькой дурочкой.

— В общем так, Эля... — начинает он менторским тоном под методичное тиканье поворотника. — Эля, у которой асцендент в Тельце... Давай договоримся, как взрослые люди. Твоя жизнь будет вполне комфортной, если ты не будешь создавать мне проблем. Ты же не будешь?

Мне обидно, что он так несерьёзно со мной разговаривает. И я готова откусить себе язык за то, что ляпнула лишнее. Но я и правда не знаю, о чём с ним говорить. Об индексе Доу Джонса? О стоимости барреля нефти? Что ему сказать, чтобы он воспринимал меня всерьёз?

— Ну так что, договорились? — интересуется раздражённо.

— Я не буду создавать вам проблемы, — послушно даю ответ, который он хочет услышать.

Причём я говорю искренне. Я не хочу с ним ссориться. Я хочу на море с девчонками и Виком. Может, мы с Константином подружимся, и как-то получится отпроситься?

— Вот и умница. Просто поживём, как соседи, какое-то время. Поверь, мне это тоже не слишком нравится. Но я не хочу, чтобы у меня были из-за тебя сложности.

— Не будет сложностей, — клятвенно заверяю.

— Машину водишь?

— Нет, но...

— Ясно. — Он недовольно постукивает пальцами по рулю. — Готовить умеешь?

— Нет, но...

— Понятно. Дурные привычки?

— Это что, например?

— Пьёшь, куришь?

— Нет, что вы...

— Молодец. В общем, Эля... Этот год придётся воздерживаться от дискотек и тусовок. Я тебе это настоятельно рекомендую. И в шарагу свою будешь не одна ездить.

— А с кем?

— С Володей. Он сейчас занят, но познакомишься. Он не болтливый. Но свою работу знает.

— Я сама умею ходить.

— Это я видел, — усмехается. — По трассе, в белом платье. Повторения не хочу. Поняла меня?

— Но?

— Поняла меня, я спрашиваю? — он слегка повышает голос.

Фокусируюсь на плечистой фигуре передо мной. Мне уже не хочется быть хорошей девочкой — хочется плюнуть ему в затылок. Я на дискотеки и так не хожу, и друзей у меня не так уж и много. Тусовки у нас в семье не поощрялись — мама с больным сердцем, ей нельзя волноваться. Хотя отец и при этом умудрялся твердить, что я её в гроб загоню.

Но когда мне вот так в лоб приказывают — не выношу. А у этого здорового лба вряд ли имеется аритмия.

Я люблю рисовать. Разное. Животных, в основном. Наверное, если бы не дизайн, я бы стала ветеринаром или зоологом — у меня сердце сжимается при виде любого живого существа. И они меня любят.

С пяти лет прошу то попугайчика, то котёнка, то собачку. Но родители никогда не разрешали даже мадагаскарского таракана.

Волевым усилием вызываю перед мысленным взором морское побережье и Вика в плавках, который мажет мне спинку кремом. Это была моя мечта, и я готовила мамино сердце к этой поездке целый год. Придумывала практику, взрослых сопровождающих, целую методичку сочинила.

Поэтому сцепив зубы, молча киваю.

— Терпение — не моя сильная сторона, если хочешь знать. У Володи с этим получше, он будет тебя отвозить и забирать во избежание неприятностей.

Вздыхаю и провожу пальцем по стеклу. Ну хоть на лекциях со мной сидеть не будет. Значит, шанс пообщаться с Виком остаётся. Хоть что-то...

— После того, как всё закончится, вернёшься к прошлой жизни. - Боковым зрением вижу, как опять мелькают его глаза в зеркале - жесткие и светлые, как стальные лезвия. — Ах да, чуть не забыл... Никакой информации о счастливой семейной жизни в соцсетях.

Ну об этом мог и не упоминать. Мне это и даром не надо. Мне бы наоборот — как-нибудь скрыть, что я замужем за этим человеком и меня возит в институт громила.

В том, что меня будет возить именно громила, я почему-то не сомневаюсь.

7. Кристальной души человек

За месяц до этого

– Нет, Александр Романович, мне ваш завод и даром не нужен. К тому же, результаты не впечатляют.

Обвожу в кружок итоговую годовую прибыль. Усмехаюсь, щёлкаю колпачком ручки и лениво вожу стержнем по цифрам. Тут слоёв чернил больше, чем денег.

– Константин Сергеевич, я вам мог любые суммы нарисовать, но я честен. – Воронцов театрально прижимает руку к груди. – Вы же сами знаете, этот завод может быть дойной коровой, если его подкормить.

– Знаю. – Откидываюсь в кресле и медленно проворачиваю ручку между пальцами. – Только у вас его отберут через годик, если не раньше. И где будут тогда мои инвестиции?

– Но вы же интересовались...

– Это было пару лет назад. Сейчас времена изменились. Нет.

Воронцов ещё больше потеет, придерживая чёрный дипломат на коленях одной рукой, оставляет на нём влажный след пятерни.

– Послушайте, Константин...

– Константин Сергеевич!

– Константин Сергеевич, – послушно повторяет. – Всё решаемо. Я с юристами консультировался, есть способ сделать всё по красоте...

Морщусь. «По красоте...»

Очередной реверанс девяностых. Скользкие фразы, потные ладони – всё это меня раздражает. Воронцов и ему подобные – негибкие, живущие схемами и связями. Только его «крыша» уже на пенсии, а сам он бегает и суетится, как мокрая мышь, которой вот–вот прищемят хвост.

– Я вижу только один способ. – Медленно кладу ручку на стол. – Я даю вам займ под пакет акций. Через три месяца вы объявляете дефолт. Завод переходит мне – в счёт уплаты.

– Но... это будет невозможно... там долги...

– Сами видите. – развожу руками. – Тогда – удачи.

– Выслушайте! Константин Сергеевич, мой план – бомба! – Воронцов вскакивает и, подхватив дипломат под мышку, закручивает круг по кабинету. Затем бросает его на мой стол, щёлкает замком и достаёт очередную стопку бумаг. Торжественно потрясает ей перед моим лицом. – Я сделаю свою дочь председателем правления!

– Поздравляю.

– Подождите! – вскидывает свободную ладонь. – Вы не дослушали. Вы войдёте в состав правления. Инвестируйте сколько хотите. У вас будет полное право на подпись. Элина там даже появляться не будет – я гарантирую.

Швыряет бумаги передо мной. Я брезгливо отодвигаю их тыльной стороной ладони.

– И зачем мне это?

– Как зачем?! – Он расправляет плечи. – Если возникнут проблемы – ответственность на ней. Вы в шоколаде. Кормите коровку, собирайте сливки.

– У вас там и другие члены правления, насколько я знаю. Зачем я им сдался?

– Они такие же, как Элина. Даже не знают, где завод находится. Всё под контролем. Если что – сядет она.

Вообще–то я редко улыбаюсь, но сейчас мне реально смешно. Этот престарелый клоун сейчас серьезно говорит? Подставляет не только свою родного ребёнка, но и меня?

– Вы в своём уме? Думаете, вокруг одни идиоты?

Воронцов потирает ручки. В глазах хищный блеск.

– Вот тут–то и самое интересное! Мы сделаем введение зятя в семейный бизнес.

– Вы в своём уме?

Приподняв бровь смотрю на него снизу вверх. Воронцов нависает с гордым видом, глаза горят хищным блеском.

– Не переживайте, никто ничего не подумает. – Заговорщически шепчет. – Мы сделаем введение зятя в семейный бизнес!

– У меня дела, Александр Романович. В другой раз обсудим ваши семейные комбинации.

– Зятем будете вы! – торжественно выдыхает он, будто только что открыл Америку.

Я сдерживаюсь, чтобы не хлопнуть ладонью по столу. Он ждёт, что я кинусь обнимать?

– Вы с ума сошли?

– Я вам дочь отдаю! Хорошая девочка, между прочим. Красивая, молодая... Ну, характер – не подарок, но это с возрастом пройдёт.

Молча щёлкаю ручкой. Может быть позвать охрану? Воронцов уже реально достал со своим неликвидом. Всего один звонок, и пересчитает ступени носом.

Слегка обернувшись, смотрю на жирную потную шею в красных пятнах.

Чёрт, не переживёт ведь. Ещё тромб оторвётся...

– Вы не переживайте. – Мельтешит тот. – Просто распишитесь, брачный договор– и всё. Контракт, год формального брака. Элина – председатель, вы – за её спиной. Полный карт–бланш. Она подпишет всё, что скажете.

Провожу ладонью по лицу. Что с ним делать? Наорать?

Взгляд невольно цепляется за цифры – жалкие и бессильные. А ведь предприятие живое. Четыре тысячи сотрудников. Воронцов его просто гробит, скоро без работы останутся все. Завод либо умрёт, либо его спасёт кто–то с яйцами.

– Вот предварительный брачный контракт, – Воронцов стучит дрожащим пальцем по верхнему листочку. – Всё оформили. Ваши юристы могут посмотреть. И, кстати… – шарит в стопке, шуршит, достаёт листочек, густо усеянный печатями и подписями. – Я уже провёл собрание акционеров. Вы единогласно введены в состав правления. Осталась ваша подпись. А потом я акции Элинке отдам и опа... – она ваш начальник!

Хмыкнув поправляю галстук на шее. Меня трудно не только улыбнуть, но и удивить. Воронцову удалось и то, и другое.

– А потом опа... И ваша жена. Класс, да? Вы ничем не рискуете. Вообще!

– Только инвестиции, угу. – недовольно щёлкаю ручкой.

– Они будут оформлены как целевой займ под залог оборудования. Юридически – вы защищены. Кстати, я же вам будущего генерального директора ещё не показал. Вот моя Элинка...

Суетливо лезет в карман брюк и достаёт телефон. Быстро скролит и кладёт его передо мной. Горделиво расправляет плечи.

С экрана телефона на меня смотрит хрупкая девчонка с мягкими каштановыми волосами, вчерашняя школьница, наверное. Совсем не похожа на толстого липкого борова. Как он мог такую нежность породить?

– Красавица, правда? Характер только у неё... – бормочет Воронцов. – но подпишет всё, не переживайте.

Тяжело вздыхаю и нажимаю кнопку селектора, чтобы попросить секретаршу проводить назойливого гостя.

– Светлана... – молчу и смотрю на девчонку на фото.

Карие глаза с длинными ресницами смотрят так доверчиво, что в груди остро вспыхивает жалость. Посадят её жирного папашу, как пить дать. А она теперь ещё и генеральный директор благодаря ему. Может её и не тронут, но крови попортят знатно...

8. Доставлена по адресу

Вообще–то я думала, что такой человек, как мой муж, должен жить в каменном особняке, окружённом высоким забором.

Чтобы обязательно был полосатый шлагбаум на въезде и охранники с доберманами. Да... А на заборе колючая проволока с подведённым напряжением.

Но я предусмотрительно молчу, топая в своём идиотском свадебном прикиде по фойе многоэтажки. Хорошей, красивой, но, вполне обычной, многоэтажки...

– Добрый вечер, Константин Сергеевич.

Консьержка, неожиданно легко для своего почтенного возраста, вспархивает со своего насеста и подлетает к нам. Недовольно жуя губами, оглядывает меня с ног до головы. Невольно запахиваю болеро на груди и отступаю за широкую спину.

– Вам тут документы просили передать... – Протягивает пару листочков с графиками и выразительно шепчет. – Я сказала, что отдам вам лично в руки.

– Спасибо. – Константин Сергеевич перехватывает бумаги и бегло пробегает их взглядом. – Не стоило беспокоиться, могли в почтовый ящик положить.

Пока консьержка обижено хмурится, оскорблённая, что её роль гонца недостаточно высоко оценена, Константин разворачивается и шагает к лифту. Я мелко семеню следом.

Не для графиков она подходила – понятно же. Хотела меня поближе рассмотреть, он что, не понимает?

– Вас можно поздравить? – несётся нам вслед.

– Посмотрим... – отвечает он, не оборачиваясь, и жмёт кнопку вызова лифта.

Опустив глаза, я рассматриваю испачканный подол. Не хочу встречаться с ним взглядами, но чувствую, что он насмешливо созерцает мою склонённую голову.

– Так вы женились что ли, Константин Сергеевич? – не унимается дама.

Воздух рядом со мной приходит в движение, это Суворов резко поворачивается, и я чуть ли не утыкаюсь лицом в грудь, туго обтянутую белой рубашкой. Взмахивает рукой, и меня обдает запахом терпкого парфюма и чего–то мужского. Мускусного, горьковатого...

Даже дыхание перехватывает, а щёки вдруг заливает горячий румянец.

– Вас это не касается, – резко рявкает Суворов.

Консьержка робко пищит, оправдываясь, но тут лифт бесшумно распахивает створки, и я мышкой юркаю туда первой.

Константин заходит, и сразу становится тесно. Я ёжусь, стараюсь занимать как можно меньше места и не знаю, куда деть руки. Наконец, слегка приподняв юбки, утыкаюсь взглядом в туфли – боюсь, что он заметит моё предательски покрасневшее лицо.

Наверное, я выгляжу испуганной, будто за мной маньяк забрался в кабину. Но ничего не могу с собой поделать.

Мне, и правда, страшно и неловко. И я даже не знаю, на какой этаж он нажал.

Лифт с легким треньканьем останавливается.

– Выходи. – Очередной приказ без намёка на «пожалуйста».

Я послушно выплываю. Маленькими шажками, как воспитанная средневековая японка. Терпеливо жду, когда мой «муж», звеня ключами, откроет дверь.

Захожу в прихожую и несмело останавливаюсь в темноте.

Константин хлопает дважды и свет заливает квартиру с высокими потолками. Спокойные цвета. Просторно, стильно. Ни пафоса, ни показухи. Но очень... взрослое и серьезное место. Ни картин, ни ярких акцентов. Как–то скучновато, будто здесь нет жизни. А может, он здесь и не живёт?

Надежда вспыхивает во мне яркой лампочкой. Вдруг, оставит меня здесь, а сам уедет?

Суворов стоит, засунув руки в карманы, полы расстёгнутого пиджака слегка смяты. Опять вижу, уже знакомый мне жест, когда он слегка трогает шею с аккуратно подбритой линией волос.

Громко и с шумом выдыхает и поворачивается ко мне. Запоздало опускаю глаза. Чёрт, наверное, он понял, что я его рассматривала...

– Чего стоишь, проходи!

Проходит мимо, едва коснувшись плечом и я от неожиданности отпрыгиваю в сторону, как дикая зверушка.

– Я дверь закрыть хочу, – в его голосе слышится лёгкое раздражение.

Выжимаю из себя улыбку, хотя сердце от страха колотится, как бешеное!

Дверь хлопает, отрезая от прошлую жизнь. И усталость бетонной плитой ложится на плечи.

Суворов, словно забыв про меня, идёт вперед по коридору, на ходу снимая с себя галстук. А я, почувствовав себя свободнее без его присутствия, устало опускаюсь на пуфик. Пальцы ног давно свело судорогой от напряжения.

И сняв туфли, впервые за этот бесконечный ужасный день я чувствую хоть небольшое, но облегчение.

Так и сижу, босиком. Через тонкие чулки ощущаю тепло пола – наверное, он здесь с подогревом.

Опершись локтями о колени, закрываю лицо ладонями. Внутри у меня чёрная липкая горечь – от усталости, напряжения и неопределенности. Но слёз нет, я даже плакать не хочу. Да и толку от моих слёз.

Я чувствую себя, как зайчик, попавший в капкан. Какое–то время мне удавалось храбриться, надеяться на чудо или верить, что всё само собой решиться. Но вот сейчас, сидя в просторной чужой прихожей, я понимаю... Дела плохи. Я одна. И помощи ждать не от куда.

– Ты долго сидеть будешь... – доносится будто со стороны.

А я даже встать не могу. Так и сижу, запустив пальцы в уложенную свадебную причёску, чувствуя подушечками невидимки и лак. А в глазах сухо и горячо.

– Я тебе пока свою футболку дам. Переоденешься. Завтра вещи твои привезут...

Голос ровный, будничный. Как будто это обычный вечер, и он каждый день привозит в дом девушек в подвенечных платьях.

Бесчувственный чурбан!

Что–то тыкается в мой бок — настойчиво и влажно. Я резко вздрагиваю и едва не вскрикиваю, когда передо мной возникает лысая морда с огромными вытаращенными глазами.

С ужасом рассматриваю безобразное существо, будто только что вытащенное из чрева инопланетянки – морщинистое, с ушами локаторами.

Кошка. Я про таких слышала, но не видела. Сфинкс, кажется...

В этом доме даже кошки чудовищны.

— Ты… живая? — осторожно протягиваю руку.

В ответ кошка тычется лбом в мои пальцы, мурлыча так громко, будто внутри у нее завелся маленький моторчик. Кожа на ощупь мягкая и горячая. Приятная...

– Ты так и будешь там сидеть?

9. Вторая дверь слева

Выпутавшись из-под фаты, оглядываюсь в поисках вещей. Константин Сергеевич сказал, что даст во что переодеться. Не ходить же мне в свадебной кольчуге, в которой и вздохнуть нельзя.

На спинке стула вижу брошенную чёрную футболку. С характерным загибом рукава и чуть вытертым воротом. Такая не для гостевых гардеробов, а для своих, для дома.

Тяжело вздыхаю. Я и есть... Дома.

Корсет расшнуровываю с трудом — пальцы дрожат от усталости и остаточного адреналина. Не стянув чулки, натягиваю на себя найденное.

С подозрением подношу ворот к носу. Боже... она что, ношеная? Пахнет… им. Мужским телом, терпким парфюмом, немного свежестью. Я узнаю этот запах. Он витал в салоне его машины. К горлу подступает странное чувство — тревожное, но не совсем неприятное.

Уже задираю подол футболки, чтобы снять чужую одежду. Только, взглянув на свадебное платье, которое валяется, как сброшенная лягушачья кожа, опускаю руки.

Разглаживаю на животе мятый трикотаж. Футболка большая, почти до колен, и тёплая, как будто хранит его тело. Я в жизни не носила мужских вещей. Ни отца, ни... да ни от кого. Даже не прикасалась.

Подхожу к зеркалу и замираю. Белые чулки, мятая футболка, обнажённые плечи, выглядывающие из чересчур широкого ворота. Выгляжу странно. Уязвимо. И в то же время —вызывающе.

Запрокидываю голову и прикусываю губу. Вот бы Вик увидел… Говорят, девушки в вещах мужчин выглядят сексуально.

— Да ёб... — Резкий звук открывающейся двери обрывает мысли. Затем хлопок и приглушённый мат.

Я взвизгиваю, отскакиваю от зеркала и хватаю платье. Прячусь за креслом, сжимая в руках подол, как щит.

– Конста... Константин Сергеевич? – робко блею. – Вы...

– Ты какого хрена в моей комнате делаешь?

Кручу головой по сторонам и теперь замечаю детали, которые сначала от меня ускользнули. Рукав рубашки, придавленный дверцей. На тумбочке валяются запонки и рядом стоит несколько флаконов туалетной воды.

Блин... Я что, зашла не в ту комнату?

– Выходи, сейчас же! – рявкает из–за двери.

– Я не... Я не одета. – Голос срывается в высокие нотки.

– Задолбала! Почему я должен здесь стоять?

Дверь резко распахивается, и я, взвизгнув, задираю платье повыше, надеясь, что длинный подол закрывает меня, как штора.

Ко мне тут же бросается Нагайна.

– Уйди, не до тебя сейчас. – Пытаюсь отпихнуть её ногой. Но уже чувствую, как тёплая спинка елозит по моей лодыжке.

Невольно хихикаю. Получается глупо и по–идиотски. Но ничего не могу поделать, мне щекотно...

– Я же сказал тебе, вторая дверь! Считать не умеешь? – Слышу, как громыхает дверца шкафа.

Слегка опустив занавеску из свадебного платья, вижу, как обнажённая спина Константина Сергеевича, замерла у открытого шкафа–купе.

Платье чуть не выскальзывает из пальцев, во рту мгновенно пересыхает. Он, видимо, только из душа.

Прямая линия позвоночника уходит в полотенце, плотно обтягивающее бёдра. По плечам скатываются капли воды, поблескивают на смуглой коже. Он что–то ищет в шкафу, и лопатки двигаются медленно и мощно.

Голый мужчина в полотенце! То, чего я боялась.

Таращусь на плечи, позвоночник, лопатки. Ощущение нереальности происходящего усиливается, я будто наблюдаю за каким–нибудь героем фильма. Вот сейчас у него полотенце должно соскользнуть...

Сердце ухает так сильно, что отдаётся в ушах.

– Халат горничная забыла в ванной оставить! – Он, наконец, достаёт с верхней полки какую–то стопку и я, очнувшись, поддергиваю свою «штору» повыше.

Смотрю прямо перед собой, на переплетённые в сложном узоре кружева белые лилии и ромбы.

Слышен шорох ткани, затем недовольное:

– Ты так и будешь стоять? К себе иди...

Неловко потираю пальцами ног лодыжку. Представляю, как я выгляжу. Белые тощие ноги в чулках, торчащие из пены кружев и фатина.

– Вы выйдите, я не одета ведь. В футболке только.

–А говоришь, не одета. Плевать мне на тебя. Иди давай. У тебя в комнате душ есть, а ты здесь расположилась. Вот дурёха...

В его голосе не столько неудовольствие, сколько недоумение.

И правда, чего я стесняюсь. В футболке ведь.

Послушно опускаю платье вниз и оно падает пушистым ворохом к ногам, накрыв с головой Нагайну.

Неловко переступая белыми чулочками, выкарабкиваюсь из этого вороха и, подхватив его, иду к выходу.

– Простите. Соседняя дверь да?

– Наискосок по коридору. – Суворов сидит в синем халате, развалившись в кресле, тёмные брови недовольно сдвинуты к переносице.

– Простите ещё раз. Я к себе.

– Давай!

Прикрываю за собой дверь и бросаю напоследок взгляд на Суворова. Почему–то в памяти всплывает Вик. Симпатяга с очаровательной белозубой улыбкой. Все девчонки курса от него пищат.

Только рядом с этим тридцатисемилетним «стариком», похожим на матёрого тигра, Вик выглядел бы беззубым щенком.

10. Неловкий завтрак

Нагайна спит со мной. Сначала скручивается клубочком в ногах, но мне становится её жалко, казалось, что она мёрзнет. Поэтому я забираю кошку к себе под одеяло. Так и умудряюсь задремать – уставшая и вымотанная, уткнувшись лбом в горячую спинку.

А просыпаюсь спустя несколько часов с колотящимся сердцем и горящими щеками. Да что там, вся кожа пылает, хочется убежать в душ и стать под ледяные струи. Что-то снилось... Что-то приятное и стыдное, вызывающее странное томление в животе.

Утыкаюсь носом в плечо, вдыхаю запах Суворова, и почему-то опять сжимает тело. Скручивает болезненно, но при этом напряжённо-сладко.

Мягкий трикотаж раздражает, будто натирает кожу. Ещё полностью не вынырнув из сновидений, стягиваю футболку через голову, бросаю на пол и только тогда уходит навязчивый запах, мучивший меня.

Нагайна мягко мурлыкает, успокаивая. Толкает лапами в сбитое одеяло и трётся мягкими ушками о мой подбородок. Под её мерное тарахтенье я и засыпаю. И мне ничего больше не снится до самого утра.

Открыв утром глаза, первое, что вижу – куча сумок и чемоданов. Замотавшись в простыню, как в тогу, спускаю на пол босые ноги. Хотя в комнате никого не нет, но ходить голой по чужому дому мне кажется кощунственно.

Здорово, что вещи так быстро доставили – хоть одна хорошая новость. Будет в чём пойти на учёбу. Перетряхиваю сумки в чемоданы, пока не нахожу белье, любимый коричневый свитер и джинсы.

Убегаю в ванную и там уже облачаюсь в привычные и родные вещи.

Наконец-то я могу надеть что-то своё! Оставшиеся шмотки я ногами сбиваю в одну кучу. Потом разберусь, что с этим делать. И, надеюсь, здесь есть горничная.

Единственная вещь, которую я бережно сворачиваю – это футболка, ставшая причиной моих ночных кошмаров.

Я забираю её с собой и отправляюсь на первый семейный завтрак.

При мысли, что сейчас увижу Суворова, мне становится неудобно. Нет, мне хочется его увидеть. Но я не знаю, как себя с ним вести и что делать. Да, я перепутала комнаты, глазела, как озабоченная, на его спину, кривлялась перед зеркалом в чулках.

Наверное, в его глазах выгляжу малолетней дурочкой. Уже мысленно представляю грядущий сценарий: я зайду, а он сидит – такой серьезный и вдумчивый. Я мило поздороваюсь, поблагодарю за одолженные вещи и протяну его футболку.

Вот такая я вся воспитанная и приятная. Мне можно доверять, правда ведь?

Но в гостиной меня встречает... опять спина. Только совсем другая.

Словно в насмешку за мои ночные муки, я вижу вовсе не мощный обнажённый рельеф, а кургузый пиджак, туго натянутый на лопатках. Обладателя спины я не вижу, согнувшись над столом, он, судя по звукам, что-то жуёт.

Обескураженно моргаю, глядя на мятые синие полы.

- Эм...

Мужчина поворачивается и продолжая жевать, почёсывает щёку.

- А... А где Константин... Сергеевич?

Мужчина, вытянув бледные тонкие губы, гудит и руками старательно изображает руками руль.

- Уехал что ли?

Получаю одобрительный кивок и какое-то время стою молча и соображаю. Я расстроена и разочарована. А ещё обижена так сильно, что хочется плакать.

Я настолько убога, что со мной нельзя провести утро по-человечески? Как-то поговорить, объяснить правила нашего совместного существования. Неужели я настолько незначима?

Делаю пару глубоких вдохов, чтобы не разрыдаться, и разглядываю гибрид мрачной няньки и водителя, который, видимо, должен смотреть, чтобы я не натворила глупостей.

- Вы Владимир?

Гибрид ухмыляется и мелко кивает. Снова потирает щеку.

Боже мой, немой что ли? Мне дали немого водителя?

Меня, как ошпаривает, кипятком догадки. А мой новый супруг не бандит случайно? Отчего такое внимание к моей безопасности? Не хватало ещё, чтобы за мной теперь охотились полиция и конкуренты по наркокартелю или что там у него.

А не Суворов ли сделал моего водителя немым?

В ужасе смотрю на футболку Суворова, которая висит у меня на сгибе локтя. Снимаю с неё свой волос и встряхиваю. Осматриваю на наличие пятен, вдруг я тоналкой измазала? Я не знаю причины, по которым Владимир стал немым, но мне всё меньше хочется злить своего супруга.

Бережно развешиваю футболку на стуле и на всякий случай еще прохожусь ладонями по плечам. Пусть Владимир расскажет потом, как я трепетно отношусь к вещам Суворова.

Хотя как он расскажет?

Владимир делает жест головой в сторону выхода, и я обреченно киваю.

- Да, сейчас кофе попью.

11. Фамилия

– Привет, Элька, – Стефания бросает на парту рюкзак, украшенный шильдиком известного бренда и падает рядом. – Как выходные провела?

– Да так, ничего особенного. – Хмурюсь, разглядывая набросок овчарки, сделанный прямо в конспекте. Нос у собаки невыразительный, я хочу, чтобы она слегка ощерилась в оскале, но пока мне это не удаётся.

– У тебя всегда ничего особенного. Послушать, так живёшь не с богатыми предками в особняке с бассейном, а в монастыре.

– Стеф, правда, ничего такого. – Ластиком стираю собачьи усы и сбрасываю ладонью катышки от бумаги на парту. – К нам даже бассейн приходит чистить мощная тётка, а не симпатичный парень с бицепсами, как в киношках.

Подруга фыркает, и отворачивается. Наверное, у неё есть свежая сплетня, и она ждёт встречного вопроса. Но я прячу взгляд и концентрируюсь на овчарке. Стараюсь не думать, что будет, когда все узнают.

...Узнают, что я теперь замужняя дама.

Конечно, рано или поздно это произойдёт. Хотелось бы поздно, конечно! Фамилию я изменила, это было по словам папы необходимо, но откуда в институте об этом могут узнать буквально на следующий день? А потом придумаю что–нибудь.

– Эль, да отвлекись ты от собаки своей. – Стеф не выдерживает, видимо свежая новость так и распирает её изнутри.

Я поднимаю голову. Стеф улыбается и смотрит на меня таким взглядом, что я невольно закрываю конспект с рисунком.

– В общем, – она облизывает губы, – Ленка с Виком рассталась!

Я округляю глаза:

– Что правда?

– Да, точно говорю!

Оборачиваюсь через плечо и смотрю на Ленку, нашу одногруппницу – красивую и яркую. Она, и правда, выглядит какой–то блеклой. Глаза опухли и покраснели, словно плакала всю ночь.

– А море как же? Они, вроде вместе собирались ехать...

– Ленка не поедет, наверное. Там что–то серьезное.

Ленка, увидев, что я пристально её рассматриваю, бросает на меня ненавидящий взгляд и я тут же отворачиваюсь.

Мне жалко Ленку, видно, что она искренне переживает. Но в груди маленьким комочком теплится надежда, что расстались они с Виком из–за меня. Боже мой, неужели, и правда я ему нравлюсь?

– Он поедет, наверное. Что такого–то... Мы же давно собирались. И Влада, друга своего, не оставит же одного нам на растерзание.

Стеф хихикает, а я низко опускаю голову, стараясь унять стук сердца. Сдадим сессию, и поедем на море. Как и собирались! Большой компанией. И Лены там не будет...

Теперь Вик свободен, и между нами нет преград!

...Только моё грёбаное замужество и немой водитель!

Если хоть кто–нибудь узнает прямо сейчас, всё рухнет. Нет, мне никто из друзей не запретит поехать. Но будут смотреть на меня, как на чокнутую.

Даже Стеф, будет шокирована. Потому что на фиктивное замужество решаются или отчаявшиеся уродины, или полные дуры.

Я не хочу быть ни тем, ни другим.

Зажимаю переносицу пальцами и так шумно выдыхаю, что листочки конспекта шевелятся.

Я должна что–то сделать! Я должна поехать со всеми! Шанс сам летит ко мне в руки, и я должна им воспользоваться!

Только бы никто ничего не узнал. В курсе только Лера – моя близкая подруга еще со школы, мы с ней жили по соседству. Для остальных всё должно остаться тайной.

Нужно вырваться в поездку, а там уже в шутку рассказать всё, что произошло. Там другая обстановка, всё пропитано лёгкостью и флиртом. Там Вик поймёт...

Только бы вырваться!

На самом деле, я не знаю, что думать о наших с Виком отношениях. Их нет, но мне очень хочется, чтобы они были.

Год назад мы столкнулись с высоким пятикурсником в фойе. И он вдруг сказал: «Привет, вкусняшка, как дела?» Я от неожиданности забыла все слова и покраснела. Это был самый красивый парень, которого я видела в жизни. Но это была не вылизанная модельная красота, а дерзкая и резкая, сшибающая с ног.

На ногах я устояла, только онемела от шока и, пока открывала рот, пытаясь придумать подходящий ответ, он небрежно перебросил рюкзак на другое плечо и пошел дальше по коридору. А я так и осталась стоять столбом, понимая, что попала... Вот она любовь с первого взгляда!

И пока шли разговоры о моей свадьбе, я пыталась пробиться к сердцу главного сердцееда нашего института. Ненавязчиво попадалась ему на глаза, пару раз будто случайно столкнулась с ним у входа. Надеюсь, что он не заметил, что я была уже синяя от холода, потому что ждать его в тот день пришлось долго.

Он каждый раз улыбается мне, как старой знакомой и отвешивает что–то вроде: «Вкусняшка, хорошего дня!» Сердечко каждый раз тает, как масло на сковородке.

Нет, я не маньячка. Больше всего я боюсь, что Вик узнает не только о том, что я замужем, но и о том, что он мне так сильно нравится. Ведь инициатива должно идти от мужчины, так ведь? Поэтому я не веду себя, как чокнутая сталкерша.

Несколько легких диалогов, общие знакомые... Я шла к своей цели медленно, но верно. А этот летний отпуск на море – вообще стоил мне тонны нервных клеток. И вот, когда уже были обговорены сроки, шла речь о покупке билетов, оказывается хоп... И я замужем!

— Элька, чего сидишь? — Стефания пихает меня локтем в бок. Я вздрагиваю, выныривая из собственных мыслей.

Поднимаю глаза. Преподаватель, невысокий, с идеально симметричными усами, хмуро щурится на меня поверх очков. Все уже стоят, только я сижу, как окаменевшая.

Торопливо вскакиваю. Мы получаем благодушный кивок, и вся аудитория с грохотом усаживается на свои места.

Мирон Григорьевич Затесов — тот ещё тип. Любит пафос и гробовую тишину. Профессионально умеет вызывать у студентов чувство вины одним движением бровей.

Мирон Григорьевич вальяжно разваливается на своём месте и ждёт, когда загорится монитор, лениво щелкает мышкой.

И вдруг замирает.

— Так, не понял… — голос у него мягкий, но с железной интонацией. Он поднимает глаза на аудиторию. — У нас, что ли, новенькая?

Сердце падает в пятки. Я уже догадываюсь к чему всё идёт.

12. Не по протоколу

Девчонка на свадьбе выложилась по полной. Это вызвало уважение.

Я ожидал от неё истерик, слёз, криков. Поймав её на трассе, уже ничему бы не удивился. Мысленно был готов высказать всё папаше, а саму девчонку отправить в третьесортный отель под присмотром Володи.

То ещё удовольствие — жить с охранником в прихожей, а Володя умеет нагнать жути.

Не потому, что я жестокий чурбан, а потому что у нас сделка. И если не очерчу границы сразу, мне сядут на шею.

Но она вела себя достойно, хотя по мордашке было заметно, что вымотана и расстроена.

Это поумерило моё раздражение. Делать то, что ты должен, не смотря на внутреннее нежелание - это проявление внутреннего стержня, как по мне.

Губы слегка дрожали, когда подписывала бумаги, но слезами их не залила. И на свадебном фуршете вела себя достойно. Только иногда зыркала своими глазищами и тут же опускала их вниз, будто стеснялась.

До последнего не знал, куда её — в отель или домой. Конечно, не собирался приглядывать за ней целый год, я же не нянька. Лучше сейчас напугать, чем потом расхлёбывать.

Отец предупредил, что характер у неё не сахар. А мне не нужны проблемы с репутацией, и уговаривать её каждый раз поставить подпись на документах мне тоже не хочется.

Был бы другой путь, я бы выбрал его. Главное, чтобы не было капризов. А мы пока с Элей в одной лодке — не столько супруги, сколько партнёры.

Привёз домой, потому что решил: девчонка заслужила нормальный душ и кровать. И пусть знает, где моя конура, мало ли что...

И, самое главное, Нагайна теперь будет не одна. Меня всегда мучила совесть, что завёл животное и томлю его в одиночестве.

Быстрый стук, дверь открывается.

— Константин Сергеевич, корейцы приехали, производство смотрят, — мурлычет моя секретарь Светлана.

"Константин Сергеевич".

Бровь слегка дёргается от этого обращения. На работе это звучит весомо, подчеркивает статус. А когда так говорит Эля… это звучит, как обращение к глубокому старику.

— И как корейцы? - ляпаю невпопад, разглядывая, как тон блеска для губ Светланы идеально гармонирует с шейным платочком, кокетливо повязанным так, чтобы слегка прикрыть декольте. Совсем слегка.

— Я не знаю, — странно смотрит на меня и пожимает плечами. — Только приехали ведь. Десять человек, как и обговаривали.

Сам понимаю, что спросил глупость. Откуда секретарю знать, как там корейцы. Она же не встречала их с табличкой у самолета.

Но почему-то накатывает раздражение. Устало потираю глаза двумя пальцами.

Сегодня почти не спал!

— Кофе мне сделай. Без сахара, как всегда.

Светлана понятливо кивает и исчезает.

Имя у неё странно. Так и хочется назвать девчонку Эвелина. Элина - как-то обкромсано, будто у неё половину имени отняли.

Я уехал рано утром, как только привезли её вещи. Сам притащил их в комнату.

Можно было оставить в прихожей, но я потерял Нагайну. На завтрак она не вышла, обычно всегда у ног трётся. А тут...

Как только, стараясь не шуметь, занёс в комнату первый чемодан, кошка вылезла из–под одеяла и подошла за порцией обнимашек. Подхватив кошку, невольно глянул на свою юную жену.

Дурная она, но симпатичная. И моя футболка ей удивительно шла, делая её соблазнительной. Я это понял только утром.

Не когда она кочевряжилась у зеркала — там было по–ребячьи глупо. А вот сейчас — да.

Не то чтобы футболка просвечивалась, сползло плечо или что–то в этом роде. Но у меня с воображением всё отлично. И я сам мог додумать, что и как там, под ней.

Ненормальный я, потому что вдруг почувствовал одурительное желание. Причем так, в таких позах и такими способами, о которых эта девчонка и слыхом не слыхивала.

Нагайна мявкнула, требуя завтрак. И я, как был, с кошкой на руках, тихо опустился на край кровати, протянул руку и подтянул одеяло, укрыв Эле плечи.

Затем осторожно, словно украсть что–то собирался, протянул руку и, едва касаясь, провёл по её волосам.

Тёмные пряди разметались по её плечам, спине, подушке. И эти волосы меня притягивали. Они оказались такие тяжёлые, мягкие… и пушистые какие–то.

Потёрся лбом о мягкую кошачью спину. Чёрт, я долбаный извращенец. Пялюсь на спящую девчонку.

Тихо вышел из комнаты, и когда принёс оставшиеся два чемодана, даже не посмотрел в её сторону.

— Ваш кофе.

Звонко цокая каблучками, Светлана приносит чашку на подносе.

Эффектно покачивая бёдрами, подходит ближе и ставит её передо мной. Когда наклоняется, от неё идёт волна чего–то мятного и цветочного. С наслаждением принюхиваюсь, и тело привычно откликается волной возбуждения.

Невольно тянусь за ней, и она замечает. Улыбается.

Знаю, чего она ждёт.

— Свет, после корейцев, как обычно...

— Поняла, Константин Сергеевич. — Моргает, склонив голову.

Как всегда – это значит, я заеду к ней отметить. В квартиру, которую я ей снимаю. Нет, у нас чисто рабочие отношения. И Светлана, и правда, классный сотрудник. И красивая, что на переговорах немаловажно. Но иногда, как она сама смеётся, «для здоровья и укрепления корпоративного духа», чего бы нет...

— Хочешь, я тебе бутер сделаю?

Сразу хмурюсь.

— Света, в жену не играй.

— Извини… Извините.

Прикусывает нижнюю губу и выходит из кабинета.

Была бы она фиговым сотрудником и начала бы борзеть – пофиг, послал бы подальше. Но Светлана слишком эффективна, чтобы запросто её лишиться.

Стараюсь погрузиться в графики и цифры. Корейцы скоро будут здесь, после осмотра производства должны приехать на обсуждение условий поставок оборудования.

Мысли опять скачут, не могу сконцентрироваться на сделке.

Интересно, Володя уже отвёз Элю? Или она так и сидит на кровати, гладит Нагайну? Может быть, вещи разбирает?

Рука тянется к телефону, но я заставляю себя спрятать беспокойство. Эля с Володей — большие, сами разберутся. Если тишина – значит, всё нормально. Не буду наводить кипиш, как истеричная бабушка.

13. Статуя скорби

Я подъезжаю к парковке около института, с трудом протиснувшись между рядами машин. Приходится припарковаться где-то вдоль дороги. И пешком идти до серебристого седана Володи.

Метров двести – немного. Но когда где-то на другом конце города корейцы сидят в ресторане и поглядывают на дверь в ожидании меня, фраза «время-деньги», как никогда актуальна. Надеюсь, Светлана сможет их очаровать и продержать сколько нужно.

Матерюсь, коснувшись белоснежной рубашкой пыльного бока БМВ. Чёрт! Наставились, не пролезть.

Откуда у студентов деньги на такие тачки? Зачем им учиться, если, судя по всему, у них и так всё хорошо?

Кем потом будут эти богатые избалованные мальчики и девочки? Неужели после окончания института их ждёт работа на должности рядовых помощников или младших менеджеров, и они будут позволять гонять себя в хвост и гриву? Хвататься зубами за любую возможность двинуться наверх, чтобы выжить?

Когда я учился, у меня не было машины. Я купил подержанный ВАЗ уже после получения диплома. Все деньги, которые зарабатывал – вкладывал в дело, в продвижение. И ездил на трамвае.

К третьему курсу у меня было небольшое агентство недвижимости, где работали мои же одногруппники из числа небогатых. Они пахали на все сто, выкладывались и гоняли по сделкам и объектам после лекций. А больше всех пахал я.

И моему агентству верили, потому что я никогда и никого не кидал!

Параллельно раскручивал идею с производственной оснасткой, из чего потом и выстроил свою бизнес-империю.

Говорят, что мне везло, но это не так! Просто я всегда действовал быстро, не тратя времени на долгие раздумья. Пока собираешься и анализируешь, упустишь момент и останешься ни с чем. Другие быстро займут место. Слабаков ждёт забвение и пустота.

Так же и с этой Элей Воронцовой. Если бы не я, её отец легко пошёл бы к кому-нибудь другому, чтобы предложить удобного председателя правления, по совместительству, супругу. Даже догадываюсь, кто бы не отказался от такого сладкого куска. Но я успел первым.

Дёргаю дверь машины Володи и падаю на заднее сиденье. Володя резко оборачивается ко мне, на его лице явное облегчение.

А я, когда вижу девчонку, скрутившуюся рядом, понимаю, чего он мне писал и сам не смог разобраться. Не понятно, куда её – к родителям, к врачу, ко мне домой...

- Бля... – невольно вырывается из меня, пока разглядываю спутанные волосы Эли, которые превратились в какое-то непонятное кубло на затылке. – Володя, ты хоть бы окна открыл. Запотело всё.

Охранник послушно нажимает кнопку и стекло ползёт вниз, в машину врывается свежий воздух.

Лица Эли я не вижу. Она уткнулась мордахой в колени, руками обхватила ноги. Даже не шелохнулась от моего присутствия. Спина едва вздрагивает.

- Давно она так? – бросаю взгляд на Володю.

Он мычит и показывает на часы.

- Час?

Получаю утвердительный кивок. Что с ней делать?

Ладонью слегка хлопаю по узкой спине.

- Эй, Эля... Всё хорошо? Кто-то обидел тебя? – Стараюсь, чтобы голос звучал ласково.

Молчание, только между лопаток пробегает дрожь.

- Ты дралась что ли? Покажи, что у тебя?

Тишина в ответ.

Ерошу волосы и машу ладонью Володе.

- Давай домой езжай.

Володя, получив указание с облегчением выдыхает и заводит машину. Понимаю его, час сидеть и смотреть на эту застывшую статую скорби – то ещё удовольствие. К тому же ничего сделать с этим нельзя.

Володя аккуратно выруливает между тачек, а я провожаю взглядом мой чёрный ягуар, припаркованный у института. Ничего, вечером отправлю кого-нибудь за ним.

Сейчас отвезу девчонку домой, дам ей успокоительное, и к Корейцам. Заодно рубашку сменю.

Где-то на периферии сознания мелькает мысль, что Светлану сегодня придётся отменить.

14. Ничего не случилось

Тащу эту дурочку за руку, как баржа – маленькую лодку. Она не сопротивляется, идёт следом еле переставляя ноги.

Мне нехорошо от её пустого взгляда и застывшего выражения лица. В желудке пакостное жжение, словно влил в себя стакан суррогатного алкогольного пойла.

Да что с ней вообще?

Пока ждём лифт, опять подплывает консьержка.

–- Константин Сергеевич, документы я в ящик положила.

–- Угу... – покачиваясь на носках смотрю, как медленно сменяют друг друга зелёные цифры этажей. Эля стоит рядом, голова опущена.

–- Ой, а что это с молодой вашей?

– Всё хорошо, – цежу сквозь зубы, даже не удостаиваю консьержку взглядом.

Мой тон не оставляет сомнений в том, что я хочу послать её подальше. Но мерзкая баба приседает и заглядывает девчонке в лицо.

– Ой, может ей скорую вызвать? Или корвалольчик накапать? – Она трогает Элю за руку, и та послушно, как робот, разворачивается в её сторону.

– Стоять! – гаркаю. – А ты, пошла на хер... – Добавляю потише, буравя взглядом дотошную женщину.

Консьержка отшатывается и приседает. Зато Эля так и стоит, глядя в одну точку. Если бы осталась в институте – не известно, что было бы дальше. Вон она, как кукла! С ней же сейчас можно делать, что угодно. А, если бы это не Володя её увёз, а кто другой?

А, может, и сделали?

Даже в глазах темнеет от ярости, при одной мысли о таком.

Схватив девчонку за плечи, вталкиваю её в лифт. И когда двери закрываются, успеваю увидеть консьержку, с распахнутым ртом.

Ещё одна теперь в шоке! Поздравляю тебя, Суворов!

В коридоре Эля падает на кушетку и роняет лицо в руки. Также, как сидела в машине.

Да твою ж ты мать! Что стряслось то?

Не понимаю я ничего в этих бабьих истериках. Хотя это и истерикой назвать сложно.

Опускаюсь перед ней на колени и пытаюсь отвести в стороны руки. В машине перед Володей не стал этого делать, но сейчас–-то что мешает?

– Эля, всё хорошо. Ты дома, ты в безопасности. Всё позади... – бормочу какой–-то успокоительный бред.

Она послушно выпрямляется и смотрит на меня пустыми глазами. И нет в них её огонька – упёртого и любопытного. Живого.

Пиздец! По щекам, может, её отхлестать?

Схватив за щёки, поворачиваю её голову влево и вправо. Бледная, губы и глаза опухли. Но вроде без синяков или царапин.

Чёрт, не могу её ударить. Глупо как–-то. И мысль с корвалолом консьержки кажется уже и не такой уж плохой.

– Уйди Нагайна, не до тебя.

Ногой отшвыриваю подошедшую меня встречать кошку. Она обижено мявкает и мне кажется, что я вижу в глазах Эли какое–-то оживление.

Подхватив ошалевшую от такого обращения Нагайну, сажаю её на колени Эле.

– Смотри, Нагайна к тебе пришла... Сейчас песенку споёт. Послушай...

Какой–-то бред несу, лишь бы не молчать. Кошка неодобрительно смотрит на меня огромными, как блюдца, глазами. Презрительно фыркает и, изящно изогнувшись, трется ушами об Элину шею.

Девчонка вздрагивает и опускает голову. Обхватывает кошку руками, гладит тонкими пальцами кожаные складочки, покрытые пушком.

И, наконец, громко всхлипывает. И потом ревёт, уткнувшись в кошку. Нагайне, наверное, это не очень нравится –- она несколько раз зыркает на меня.

Ничего, терпи. Ты сегодня вместо носового платка. И корвалола.

Не отхожу от Эли, стою, прислонившись к стене спиной. Терпеливо жду, когда она успокоится.

Наконец, она поднимает заплаканные глаза. И у меня реально сдавливает горло. Просто у нее сейчас такие глазищи… Не взрослые даже. А будто старуха глянула. Такая, что уже всю жизнь прожила и сама на краю могилы стоит.

Не выдержав, снова опускаюсь на корточки, стараясь прогнать пробежавший между лопаток холодок. А в башке опять самые ужасные мысли – изнасиловали, ограбили, умер кто–-то...

– Эля... – тихонько начинаю и кладу ладонь ей на затылок. – Что случилось?

Ладонью, лежащей на её затылке ощущаю дрожь.

– Простите, –- растерянно смотрит на меня. – Просто...

Нагайна, сердито мявкнув, спрыгивает с её колен и идёт, гордо покачиваясь, по коридору. Эля провожает её взглядом и снова смотрит на меня.

По–-детски шмыгает и вытирает нос тыльной стороной ладони.

– Простите, –- повторяет уже более уверенно. – Ничего не случилось. Но в институт я больше не вернусь.

15. Классная жена

— Так, ещё раз, — повторяю ласково и настойчиво, — что стряслось?

Чувствую себя директором школы, воспитателем детсада или председателем родительского комитета. Чёрт знает кем себя чувствую, только не собой.

— Ничего особенного. Вы всё равно не поймёте…

— Так, а вот это уже позвольте мне решать, пойму или не пойму. Давайте сначала…

Она пожимает плечами и встаёт с пуфика. Снова шмыгает носом, идёт в свою комнату, тащит рюкзак за одну лямку, и он волочится за ней, как щенок. Дурацкий брелок, прицепленный к кармашку, раздражающе брякает по паркету.

Дверь в её комнату с грохотом захлопывается.

Классная жена!

Тебе всегда достаётся всё самое лучшее, Суворов!

Телефон вибрирует в кармане. На экране — «Светлана». Чёрт, забыл про корейцев.

— Да, Светлана? — стараюсь говорить спокойно, хотя внутри уже всё кипит.

— Константин Сергеевич, они уже пообедали и ждут вас. Спрашивают, не случилось ли чего.

— Знаю, Светлана, знаю, — сухо обрываю я. — Уже выезжаю. Через десять минут буду.

В трубке слышится облегчённое «Хорошо».

Десять минут? Какого чёрта, Эля!

Я пару минут жду, прислонившись к стене. Жду, что она выйдет и объяснит. Может быть, неловко ей или стыдно, в порядок себя приводит…

А мне реально страшно её бросать вот так. Одну!

Я не знаю, что у неё в голове. Может быть, она руки на себя наложит или сейчас по всем соцсетям запускает видео, где жалуется на свою нелёгкую жизнь.

Или, реально, что-то страшное происходит?

Устав ждать, стучу в двери.

— Эля, я зайду?

Там молчание.

Выдыхаю пару раз, чтобы успокоиться и не придушить новобрачную, захожу. Она лежит на кровати, заложив руки за голову и смотрит в потолок.

— Я с тобой разговариваю!

Меня уже трясёт от мысли о том, как я буду объясняться перед партнёрами, а тут ещё её демонстративная поза, словно наплевать ей на всё! Ты ко мне спиной, а я тут, между прочим, должен быть на важнейших переговорах. По хорошему же спрашиваю. Беспокоюсь за тебя, чёрт возьми!

Подхожу с другой стороны кровати, и, как есть, в ботинках, ложусь рядом. Тоже укладываю руки под голову, и локтем слегка задеваю её локоть.

Она фыркает и двигается.

— Я предупреждаю, вы не поймёте, — отрешённо сообщает то ли мне, то ли светодиодной люстре.

— Я предупреждаю, ты ничего не потеряешь, если расскажешь, — отвечаю ей в тон.

Эля так тяжело вздыхает, что мне невольно становится её жалко. Может и не пойму, конечно, но постараюсь. Видно, что девушка огорчена до крайности.

— Они всё знают… — тихо говорит, и мы вместе какое-то время пялимся на люстру.

— Кто?

— Одногруппники…

Более идиотской ситуации не придумать. Я лежу в ботинках на кровати рядом с почти незнакомой девушкой и чувствую себя следователем, выбивающим показания.

— И что?

Она резко поворачивается ко мне, ложится на бок и подпирает голову ладонью. Сверлит взглядом — усталым и обречённым.

— Это было… Унизительно. И гадко. И смеялись все.

— Смеялись? Над чем?

— Надо мной, над вами…

Она закрывает глаза рукой и, определённо, старается сдержаться. Но слёзы уже всё равно катятся сквозь пальцы.

— Слышь, Эля… Ты чего? — глухо спрашиваю, и сам не узнаю свой голос.

Вот только что думаю о том, что пусть лучше рыдает, чем статуей сидит. А теперь она ревёт, и я опять чувствую себя беспомощным.

— Мне ведь, когда сказали, что надо замуж выйти, я не плакала. Ну надо, и надо, — шелестит Эля, не отрывая рук от лица. — Думала, всё как-то само образуется. Планы на жизнь строила…

— Так никуда не денутся твои планы. Год подождёшь, и всё будет.

— Я же говорю, вы не поймёте…

Эля поворачивается на другой бок, и я теперь вижу только её спину.

— Вы, как мой отец…

Мне неприятно, что сейчас мой эмоциональный спектр сравнивается с Воронцовским. И, судя по всему, мы с ним болтаемся где-то внизу шкалы. Ну уж нет!

Не выдержав, подхватываюсь и обхожу кровать. Присаживаюсь перед ней на корточки.

Стараясь действовать аккуратно, как минёр, отвожу с мокрого лица пряди волос.

— И что сказали твои… Ну эти, одногруппники.

Эля прерывисто вздыхает, морщит нос. Я уж было отдёргиваю руку, решив, что ей неприятно. Но она, в конец сбив меня с толку, вдруг тянется за моей ладонью, как бездомный котёнок.

— Это тяжело, — вдруг произносит и снова всхлипывает.

Ком к горлу подкатывает. Проклятая беспомощность. Хочется и утешить её, и выскочить за дверь, потому что время поджимает.

Видно же, что человек в отчаянии. И бесит собственное бессилие. Не прикажешь же ей срочно встать и радоваться. А ведь надо уже ехать.

— Что тяжело, котёнок?

Сам не знаю, как вырывается это из меня. Никогда не был склонен к сантиментам. Все эти зайки, котики бесили до ужаса и казались ужасно глупыми. И тут на тебе. Но Эля сейчас — взъерошенная, обиженная, потерянная, и правда напоминает заблудшего котёнка.

Прокашливаюсь, делаю вид, что прочищаю горло. Глупо это всё как-то.

— Я... я просто не могу. Я дышать не могу, понимаете? — вдруг начинает она. — Это... это как будто меня вышвырнули из моей собственной жизни и в другую не допустили.

— Ну… Всё наладится.

Она кривится, и почему-то я не сомневаюсь, что сейчас она опять сравнивает меня со своим отцом. Тем не менее, выдыхает и снова продолжает.

— Это неприятно слушать.

— Что они говорили?

— Да глупости всякие, — снова поворачивается на спину и буравит глазами потолок, неожиданно зло добавляет. — Идиоты! Самое безобидное, типо:, а у тебя муж тоже с одним глазом? Они даже не в курсе, что одноглазым был Кутузов…

Медленно покачиваю головой, пряча усмешку. Реально, идиоты.

— И ты расстроилась из-за их шуточек?

— Да не только… Хотя они ржут, что на свадьбу не позвала, что мужа прячу… Так такое про вас говорят, вы бы слышали.

16. Страхи

Я хочу уйти подальше от этого непонятного, некомфортного ощущения, и, что важнее всего, от этой девчонки, постоянно сбивающей с толку и заставляющей делать то, чего я не хочу и не планирую. Ощущать то, чего мне триста лет не надо.

— Вернусь поздно. Двери закрой за мной, — велю, обернувшись уже с порога комнаты. И хмурюсь, глядя на Элю.

Она сидит на кровати, как-то затравленно глядя на открытые двери. Где-то у входа в лотке скребется Нагайна. Звук не самый приятный, конечно, но не должен служить причиной для ужаса, который притаился в глазах девчонки.

— Эля, ты чего?

— А вы совсем поздно придёте, да?

— Да, с Нагайной ложись спать. Она лучше собаки тебя охранять будет, — пытаюсь улыбнуться, но мне это плохо удаётся.

— А вам, правда, уже надо уходить? — тихо интересуется Эля.

Сглатываю.

— Конечно, надо, — она отвечает за меня сама. — Простите. Я глупости говорю. Просто… — Эля косится в сторону темного коридора. — Я просто никогда не оставалась одна. На ночь. В чужой квартире.

Смотрю на нее с недоумением. Двадцать лет девчонке, я в её возрасте счастлив бы был, если бы меня оставили одного в таких хоромах. Отец говорит, что характер у неё тот ещё. Может, играет, придуряется?

Но в её глазах только растерянность. Ни капли самоуверенного кокетства, которое я отлично вижу в глазах опытных женщин.

— Ты это... — потираю переносицу. — Подруге позвони. Позови кого-нибудь в гости. Я разрешаю. Всё, пока.

— Не могу.

Новый всхлип заставляет меня вновь обернуться. Чёрт, это закончится когда-нибудь?

— Слушай, ну у тебя же есть подруга какая-то. Ты по шоссе к ней шла, я помню. Вот держи деньги, — лезу в портмоне и бросаю на кровать несколько крупных купюр. — Вызови ей такси. Пиццу закажи, шампанского. Ты же совершеннолетняя, продадут. Отметите... — У меня телефона нет.

Глухо матерясь, снова сажусь на кровать.

— А с телефоном что?

— Разбила-а-а... В туалете, нечаянно.

— Ё-маё! — чуть не сплёвываю с досады. — Час от часу не легче. Эля, ты чего, боишься, что ли?

— Я дома смотрела сериал один, типо «Х-файлс», только современный. Там тоже всё именно так начиналось. Девушка сначала слышала шорох, а потом...

Если бы не румянец стыда, который заливает её щеки, наверное, я бы сейчас наорал на неё и ушёл, хлопнув дверью. Нет, сначала встряхнул, чтобы мозги на место встали, а потом наорал.

— Я не понял, ты боишься, что ли? — протянув руку, касаюсь её подбородка и заглядываю в глаза.

Она молча кивает, румянец становится ещё ярче.

— Я ведь даже позвонить никому не смогу, если что-то случится. Я просто... Просто мне тяжело, — облизывает губы. — Поэтому я о глупостях всяких думаю.

— Так, а с телефоном твоим что стряслось?

Она неожиданно отшатывается.

— Вам-то какая разница! — вдруг орёт на меня. С её губ срывается приглушённое рыдание. — Разбила нечаянно, сказала же!

Ух ты. На меня сто лет никто не орал. Тем более девчонки. А уж так… Я даже растерялся.

— Тпру. Стоп. — Выставляю ладони перед собой, в слабой надежде этим прекратить ее истерику. — Не нервничай. Не надо. Телефон завтра купим, сейчас поздно уже. Что тебя вдруг с катушек сорвало?

— Идите уже. Вам же надо!

Скрещивает руки на груди и обиженно смотрит из-под насупленных бровей. Глаза припухли, кончик носа покраснел, волосы взъерошены.

Ох, прав Воронцов. Характер не подарок у неё. Ну а чего я хотел?

Как назло, в этот момент звонит Светлана, и я рявкаю в трубку так, что на том конце секретарь вздрагивает.

— Знаю, что уже поели китайцы... Да, корейцы, один хрен! Чего хочешь от меня? Не знаю... В музей их своди пока, на вернисаж, в бордель... Мне плевать! Когда смогу, тогда и буду.

Эля сжимается в комок от моего крика.

Отрубаю телефон и тяжело дышу, уставившись в стену. Сам знаю, что неправ. Светлана не виновата, она пытается делать свою работу. А орать я должен на это чудо с глазами, которое всхлипывает сейчас на кровати в моей гостевой комнате.

Жестко проведя по лицу ладонью, недовольно смотрю на Элю.

— Давай так. Если я лягу в соседней комнате, ты уснешь? — Она мелко кивает. — Сразу предупреждаю: ты уснёшь, и я уйду. Чтобы по-честному было.

Больше не ожидая от Эли никакой реакции, встаю и выхожу в коридор. В гостиной открываю форточку и сажусь на диван. Не решаясь снова звонить, отправляю Светлане пару хороших мест в мессенджер и убеждаю, что буду через пару часов.

Ночевать она одна боится… Мать его, так! А шарахаться по шоссе в свадебном платье – не боится.

Положив подушку под голову, прислушиваюсь к тихому звуку шагов в коридоре, вот стукнула дверь, включилась вода. Видимо, умывается. Сам не замечаю, как задремал.

Подскакиваю с дивана, спросонья не поняв, как здесь оказался. И сразу гляжу на часы. Два часа, обещанных Светлане, уже прошли.

Чертыхнувшись, оглядываюсь в коридор и хмурюсь. Там горит свет.

Поднимаюсь с твёрдым намерением устроить Эле разгон, что она до сих пор не спит. Выпороть, а потом уехать, наплевав на её слёзы и вопли.

Однако, зайдя в её комнату, молча застываю на пороге.

17. Следы

В спящей женщине есть какая-то магия. Истинная красота и безмятежность.

Мне уже чертовски много лет, а я об этом не знал. Почему?

В молодости было не до этого, а потом никто из многочисленных подруг не задерживался до утра. Сейчас, глядя на неё, в груди что-то сжимается. Это не просто желание, это что-то более глубокое, почти инстинктивное.

Она так беззащитна и спокойна, и я чувствую дикое желание оберегать её, быть рядом, несмотря ни на что.

В этот момент стираются границы нашей фиктивной сделки. Нет разницы в возрасте, нет её детских обид и моих взрослых раздражений. Есть только спящая женщина, к которой меня необъяснимо тянет.

Губы Эли припухли, под глазами – тени. То ли от ресниц, то ли от недавнего рёва... Хорошенькая всё-таки.

Телефон в кармане вибрирует сообщением. Явно Светлана решается напомнить о себе... И почему-то злюсь на помощницу за это. Неужели сама не может решить, что с корейцами делать?

Снова бросаю взгляд на спящую девушку и подаюсь вперёд, не веря своим глазам.

На нежной коже, чуть пониже шеи, отчётливые следы пальцев.

Вот чёрт!

В груди ёкает от тревоги: её что, придушили? Присаживаюсь рядом с ней и уже внимательнее вглядываюсь в оголённую ключицу, стараясь отбросить всю лирическую шелуху и сосредоточиться на этих отметинах.

Что-то ты темнишь, девочка. Обидел что ли кто? Пальцем провожу по подбородку, раздумывая. Так хочется разбудить и расспросить обо всём. Только жаль её... Пусть выспится.

Снова вибрирует телефон.

Грёбаные корейцы! Чтоб вас собаки сожрали! У меня здесь ребёнка обидели, и ещё не известно, что произошло...

В психах отключаю телефон и, тяжело сопя, снова смотрю на Элю.

Обычно мне до фени чужие страдания. У меня и взрослые мужики навзрыд могут рыдать, и ничего. А тут бешусь от пары синяков и маяюсь от того, что не понимаю...

Что же делать с тобой, Эля?

Наклоняюсь, чтобы поправить одеяло, и улавливаю едва различимый аромат её волос. И тут меня накрывает.

Я помню этот запах! Давно, очень давно… Когда миром для меня был сиротский приют, каждый четверг нам давали к обеду особые булочки. Вкусные, румяные, посыпанные сверху золотистой крошкой.

Не сказать, чтобы в другие дни нас голодом морили — и печенье было, и сладкие сухари, но эти булочки… Они были другими. С раннего утра по всем коридорам первого этажа разносился запах свежей сдобы. Я готов был на любые ухищрения – отпроситься в туалет, нарваться на взыскание – лишь бы снова пройти по этому коридору, вдохнуть этот аромат, почувствовать его каждой клеточкой.

И потом, за обедом, я ждал этой булки, как самой заветной награды, готов был драться за лишний кусочек. И сейчас, вдыхая этот запах, я снова там, в далёком прошлом, чувствую тот же восторг, ту же щемящую нежность.

Блин, я же взрослый мужик. С чего меня так повело?

Резко поднимаюсь и иду к выходу. У дверей останавливаюсь и смотрю через плечо на Элю. Нет, не могу... А если, и правда, что-то случилось?

Отец мне её только доверил – и на тебе!

Через пять минут возвращаюсь и стелю себе одеяло на пол у её кровати. На одну половину ложусь, другой – укрываюсь. Мне не привыкать, когда-то спал так частенько. Только за последние двадцать лет ни разу так спать не доводилось.

«Дожил ты, Суворов!»

Ничего с корейцами не случится, завтра договорим. А брошу её одну сегодня, вдруг сбежит опять?

Явно не всё так просто, как она говорит!

Так и проваливаюсь в сон, прислушиваясь к лёгкому дыханию. Жаль, что легкий аромат сдобы на полу не чувствуется.

Просыпаюсь резко и быстро, от того, что кожей, нутром ощущаю чужой взгляд. Затёкшая спина сразу напоминает о том, что негоже в тридцать семь возвращаться к подростковым привычкам.

По старой привычке не сразу открываю глаза. Сначала прислушиваюсь.

Легкий шорох – это Эля сбрасывает одеяло и снова смотрит на меня. Я это чувствую, знаю... Изображая спящего, причмокнув, забрасываю руку за голову. И едва сдерживаю улыбку, услышав испуганное ойканье и скрип пружин. Так и подмывает заглянуть ей в глаза до того, как она успеет сориентироваться.

Но терплю. Интересно, что она дальше делать будет.

Через меня осторожно переступают босые ноги, слышно, как она берет со стула одежду и тихонько пытается улизнуть из комнаты.

– Это же твоя комната! Куда собралась? – Спросоня голос звучит глухо, но в утренней тишине производит эффект разорвавшийся бомбы.

Эля взвизгивает.

Привстаю, опираясь на локти и рассматриваю её.

– Простите, Константин Сергеевич. – Она неуверенно переступает с ноги на ногу. – Не хотела вас будить...

– Завязывай с «Сергеевичем» этим, договорились? – прижимаю пальцы к глазам и снова смотрю на неё. Она кивает. – Просто Костя...

– А вы всю ночь здесь... – опускает глаза.

– Нда... Всю. – Встаю и, хотя полностью одет, заворачиваюсь в своё боевое одеяло. – В общем, одевайся, приводи себя в порядок и...

Не найдя подходящих слов, забрасываю конец одеяла на плечо на манер римской тоги и выхожу из её комнаты.

Не спрашивать же у нее напрямую, что стряслось.

Разберёмся.