Брак по контракту со злодейкой

Пролог

— Что за абсурд?! — воскликнула я, с досадой захлопнув новую книгу от любимого автора.

Гнев кипел внутри меня, словно буря, и я не могла сдержать раздражения. Вся моя душа была наполнена ожиданием — ведь каждое новое произведение моего кумира было для меня особым событием. Я всегда ждала их с трепетом, когда они подходили к финалу, затаив дыхание, чтобы наконец насладиться очередной историей. И каждое такое ожидание оправдывалось: сети интриг, захватывающие сюжетные повороты, яркие герои, с которыми я буквально проживала каждую страницу. Я грызла ногти от переживаний, переживая их судьбы так же остро, как свои собственные.

Но сейчас всё было иначе. Новинка оказалась полным разочарованием. От слова «совсем». В ней не было ни капли той магии, что раньше заставляла меня замирать от восторга. Всё казалось плоским и бессмысленным — действия героев лишены логики, а их романтические отношения — будто нарисованные на воде. Между ними не было ни искры, ни настоящей химии с самой первой встречи. Всё вышло так сухо и глупо, словно автор решил просто побыстрее закончить историю и поскорее избавиться от персонажей.

Злодеи... Они оказались настолько безхарактерными и безамбициозными, что даже не хочется их воспринимать всерьез. Их поступки — палевные и глупые до невозможности — будто специально делались для того, чтобы читатель сразу понял: эти персонажи — просто карикатуры на злодеев.

И как такое вообще могло пройти редактуру? Как главных антагонистов не казнили или хотя бы не остановили на самом начальном этапе? Всё это выглядело настолько неправдоподобно и бездарно прописанным… Я чувствовала разочарование и раздражение смешанными волнами: ведь я так надеялась на лучшее, а получила пустоту и скуку.

Конечно, понятно, что автору нужно было растянуть сюжет, чтобы книга казалась объемнее. Но при чтении создавалось впечатление, что стиль у неё совсем не тот — словно кто-то другой писал за неё. Она никогда раньше не писала подобного, и это явно сказалось: не получилось вписать яркие, впечатляющие сцены или привычные всем магические бои, которые захватывают дух. Но как так можно было отнестись к собственному творению?! Как можно было выпустить в свет такую халтуру?

Моему возмущению не было предела. Я не могла понять: как вообще можно было написать такое и даже подумать о публикации? Это же книга, которая буквально высосана из пальца — кругом одни клише и стереотипы. Всё выглядит так, будто автор просто наспех набросал сюжет, а редактор одобрил без особого внимания. Неужели её заставили писать это? Или она сама поверила в эту бессмыслицу?

Самое забавное — или скорее печальное — то, что лучшая подруга героини оказалась весьма недальновидной, завистливой и ревнивой стервой. Хотя иногда она проявляла таланты расчетливой натуры и умела играть в свои игры. Но при этом сама не поняла — или не захотела понять — в какой момент её начал травить собственный жених.

Он преследовал только выгоду для себя, а на деле оказался полным неудачником и пустышкой. Всё его поведение казалось настолько очевидным и предсказуемым, что даже читать было скучно: как будто все герои просто шли по заранее проторенной дорожке без малейших эмоций или искренних чувств.

Зато никто не оплакивал смерть талантливой, но безумно глупой девицы. Главная героиня — Жозель — по-наивному и совсем по-детски обиделась на неё и отвернулась в самый важный момент, когда ещё можно было подругу как-то образумить. Казалось, она просто не могла понять, что именно потеряла, ведь эта девушка могла стать её настоящим союзником или хотя бы поддержкой. Но Жозель выбрала гордость и обиду, и в итоге упустила шанс исправить всё.

Герцог — жених главной героини — оказался таким же расчетливым и холодным человеком, каким его изображали. И вдруг, словно по волшебству, в его сердце «неожиданно» по уши влюбилась Жозель. Она потеряла счёт времени от попыток найти с ним хоть минутку для разговора, а он игнорировал её напрочь. Его взгляд был холоден и равнодушен, словно она вообще не существовала. Он не показывал ни малейшего интереса или симпатии — будто она была просто очередной тенью в его жизни.

Всё вышло слишком наигранно и натянуто. Причины, почему его светлость вдруг решил связаться с блондинкой — так и остались за кадром. Не раскрыта ни мотивация его поступков, ни то, почему в конце концов у них всё же состоялась свадьба — как будто сценарий писался наспех и без особого смысла. Всё сводилось к бесконечным ходам туда-сюда: вокруг да около, без реальных причин или логичных действий. Никаких убедительных фактов или мотивов — только пустая игра на публику.

Стоило лишь в магазине открыть первые страницы и решить для себя, стоит ли эта книга своих денег. Я дочитала её только благодаря своему упрямству, надеясь, что начало сделано специально — чтобы заинтриговать, а дальше меня ждёт какая-то прекрасная, сочная начинка. Но нет — ошиблась. И тут я просчиталась.

С тяжёлым вздохом книга была отложена в сторону, а я с грустью посмотрела на настенные часы. В холодильнике мышь повесилась — так и не успела избавиться от этой неприятной мысли. Выйти из комнаты и идти в магазин совсем не хотелось. Как на зло, соседка по квартире уехала на выходные к родителям, и у меня даже не было мотивации вылезти из нагретой кровати, чтобы просто развеяться, не говоря уже о пополнении запасов еды.

Однако сидеть без дела и чахнуть в четырёх стенах тоже было глупо. Поэтому я кое-как собрала свою тушку с кровати и заправила постель. С сожалением взглянула на старенький ноутбук — тот самый, который уже несколько месяцев откладываю заменить. И дело вовсе не в деньгах: я поставила себе цель — накопить на новый гаджет, чтобы потом наградить себя за терпение, упорство и отличные результаты.

Поэтому я всеми силами стараюсь поднять свои оценки до максимального балла и с отличием защитить дипломную работу в этом году. Полностью погрузилась в учёбу, и лишь изредка, как сегодня, позволяю себе сделать небольшую передышку — погрузиться в книги любимых писателей. Но сегодня явно не мой день — эта передышка оказалась напрасной, и настроение резко испарилось.

Глава 1

Открывать глаза было страшно. В голове стоял глухой, непрерывный звон — словно я всю ночь напролёт просидела в шумной компании с выпивкой и не могла долго уснуть после. Он бил по вискам, мешая сосредоточиться, заставляя чувствовать себя разбитой и разбежавшейся мыслью. Последние события мелькнули перед глазами — поход в магазин, сообщение на телефоне, затем — внезапный удар, грохот, крики и яркий свет. А дальше — тёмное окно памяти: я в роли пострадавшей, лежащей на асфальте, с серьёзным сотрясением мозга и ощущением, будто внутри разорван один из жизненно важных органов.

Но что удивительно — я не услышала привычного писка больничных аппаратов. Не почувствовала запаха спирта или медикаментов — тех характерных запахов стерильности и дезинфекции, которые обычно наполняют палаты и поликлиники. Всё было тихо, словно меня окружала невидимая стена или плотная пелена. Внутри же ощущалась лишь отвратительная тошнота. Мутная голова, словно внутри всё кипит и разлагается. Тяжесть в теле, будто я носила на себе груз из свинца, и слабость, которая заставляла каждое движение даваться с трудом.

Пульс бился слишком медленно или слишком быстро — трудно было понять. Время растягивалось и сжималось одновременно. Каждая попытка пошевелиться давалась с усилием, словно тело сопротивлялось возвращению к жизни после долгого засыпания. И всё это ощущение — смесь боли, усталости и страха — делало моё состояние почти невыносимым.

Мои попытки увенчались успехом, и я наконец смогла открыть глаза. В тот момент меня сразу же поразил яркий свет — резкий, слепящий, будто кто-то включил прожектор прямо в лицо. Я поморщилась от его остроты, а спустя мгновение услышала звук — резко открывшуюся дверь. Точнее, дверь незнакомой роскошной комнаты, которая открылась медленно, но в моём состоянии показалось мне слишком громко и быстро.

— Госпожа, вы наконец-то очнулись! — радостно защебетала впорхнувшая в комнату девица в форме горничной.

Я недоуменно уставилась на неё, не понимая, что происходит. Внутри всё ещё было мутно и разбито — боль ушла на второй план, уступив место удивлению и растерянности. Пока я наблюдала за ней, она быстро расправляла шторы и впускала в комнату яркий дневной свет. Её движения были быстрыми и уверенными: она пересекла половину комнаты за считанные секунды и открыла шкаф.

— Все за вас так испугались, когда увидели ваше состояние! — продолжала горничная с искренней заботой. — И вы даже не захотели объяснить, что случилось. Ваша матушка очень переживает, ведь скоро у вас должна была состояться помолвка с графом Уинтерли. А теперь вы словно превратились из счастливой невесты в девушку с разбитым сердцем, хотя видимых причин нет.

Я слушала её слова, чувствуя, как внутри всё перемешивается: страх, недоумение и какая-то странная пустота. В голове всё ещё стоял этот яркий свет и шум — словно я оказалась в чужом мире, где всё происходит слишком быстро и слишком ярко.

Рыжеволосая девица продолжала говорить, а мои глаза по мере поступающей информации становились всё более похожими на два больших блюдца — расширенными, ошарашенными, словно я только что увидела нечто невероятное и неосознаваемое. Какая к чёртовой матери помолвка? Какой граф Уинтерли? Что за чертовщина здесь происходит? И кто эта странная горничная, которая называет меня госпожой и нисколько не сомневается в моей личности? Почему всё ощущается так чуждо, так неправдоподобно?

Я в полном шоке уставилась на свои руки. Они казались чужими — изящными, с нежной гладкой кожей и тонкими пальцами, совсем не похожими на мои. Внутри всё сжалось от удивления и тревоги, как будто я вдруг оказалась в теле другого человека или в каком-то сне. Не успела опомниться, как подскочила с кровати и пошатнулась. Перед глазами посыпались искры, словно только что прошла через сильный удар или резкую смену положения. Голову закружило так резко, что казалось — сейчас она расколется пополам. Боль усилилась с новой силой и создалось впечатление, что внутри всё разрывается.

И тут мой взгляд упал в зеркало — я увидела своё отражение. В тот момент всё внутри рухнуло. Мои глаза расширились до предела, сердце забилось учащённо, дыхание сбилось. Я потеряла контроль над собой: встала — и тут же снова опустилась на кровать, не в силах поверить своим глазам. Всё вокруг стало зыбким и нереальным — словно проснулась в кошмаре, из которого невозможно проснуться.

В отражении я увидела девушку лет восемнадцати — с длинными, идеально ухоженными чёрными волосами, которые мягко струились по плечам и казались почти живыми. Лицо было вытянутым, кожа — бледной, но без признаков болезненности, скорее сдержанной красоты. Главной чертой выделялись глаза — глубокие золотые с алыми всполохами в зрачках, словно внутри горели дремлющие огни. В зеркале отражалась высокая, стройная и очень худая девушка — совершенно чужая мне, словно кто-то другой.

Я медленно провела пальцами по собственному лицу, ожидая увидеть что-то знакомое. Но отражение повторило мои движения точно, как будто я наблюдала за кем-то другим. В этот момент на мою увеличившуюся грудь упала тонкая, но пушистая смоляная прядь. Внутри всё сжалось от паники: челюсть так резко со звоном упала на пол и укатилась под кровать, что я даже не успела её удержать. В голове зазвучал глухой шум — будто всё вокруг стало гулким эхом.

Я потеряла связь с реальностью. Всё вокруг казалось расплывчатым и нереальным: цвета стали блеклыми, звуки приглушёнными. Сердце забилось сильнее, дыхание участилось — я надеялась лишь на одно: что это всё сон или иллюзия, что я проснусь в своей кровати и всё исчезнет. Но ощущение чуждости внутри не исчезало. Я зажмурилась крепко, пытаясь сосредоточиться на ощущениях: на тепле своей кожи, на звуках комнаты. Всё равно внутри оставалась пустота и тревога.

Понимание того, что я оказалась в теле чужого человека в незнакомом месте, давило на меня сильнее любой боли или страха. Я чувствовала себя так же беззащитной и растерянной, как ребёнок в новом мире — без опоры и понимания происходящего. И чем больше я пыталась понять или найти объяснение — тем яснее становилось: мне нужно было действовать осмысленно и осторожно. Иначе я рисковала потерять себя окончательно.

1.2

Служанка вернулась быстро, уже держа в руках поднос с прозрачным графином и стаканом. На её лице сияла великодушная улыбка, а глаза искрились счастьем и лёгким беспокойством — словно она знала что-то важное, что мне ещё предстоит понять. Я до сих пор не решила, как к ней относиться и какую роль она играет в моей новой жизни, в которой вопросы только множатся и запутываются всё сильнее.

Осторожно приняла протянутый стакан и сделала глоток, пытаясь утолить жажду — не только физическую, но и ту, что разъедала изнутри. Внутри всё ещё царил шок, и я не знала, как относиться к своему перерождению, с которым даже не успела смириться до конца. Как вообще к этому привыкнуть? Раньше подобное случалось только в книгах и фильмах — фантастика или сказки. А тут — реальная жизнь, которая кажется нереальной сама по себе. И нет ни одного подтверждения тому, что я не нахожусь в бреду или иллюзии.

Мысленно пыталась найти опору — хоть какую-то уверенность или ясность. Но всё вокруг казалось зыбким: реальность расплывалась на глазах, а внутри бушевали сомнения и страхи. И всё же я понимала — мне нужно держаться. Потому что впереди ждала неизвестность.

— Что вчера произошло? — решаюсь спросить у служанки и прощупать почву, чувствуя, как внутри всё сжалось от тревоги. — Я ничего не помню...

— Ох, молодая госпожа... — глаза рыжеволосой расширились от удивления, словно она увидела призрака. — Вы вчера повздорили с госпожой Эйсхард по поводу своего жениха, а потом сбежали через окно и исчезли в компании леди Меливе.

— С госпожой Эйсхард? — мой голос дрогнул, а глаз нервно дёрнулся, и сама не поняла, как вслух озвучила вопрос.

— С вашей матушкой, графиней Келлией Эйсхард, — собеседница моргнула растерянно и с сочувствием взглянула на меня. — Зачем же вы так много пили, молодая госпожа? Вам же нельзя! Вы слабо переносите алкоголь... — её голос затрепетал в тревоге, а глаза наполнились слезами.

Меня словно поразило молнией: всё зашевелилось и закрутилось вихрем. Внутри всё кричало: «Что за безумие?». Каждая секунда становилась всё более острой и болезненной. И наконец-то дошло — куда занесло и чьё тело сейчас занимаю. Называется, повозмущалась по сюжету — теперь мне придётся расхлёбывать все последствия своей глупости.

Добро пожаловать в шкуру главной недальновидной и глупой злодейки романа! В этот столь неудачный для меня день я превратилась в Элению Эйсхард — девицу с вздорным характером, запасным вагоном ревности, смешанной с завистью и личной злобой. Ах, да, ещё по сюжету меня принуждает к браку тот заморочивший голову доходяга — человек, который в конечном итоге не только разрушит мою жизнь, но и отравит меня в самом конце.

Я — безрассудная, капризная и опасная девушка, не знающая границ своих страстей и слабостей. Внутри бушует хаос: страхи, гнев, отчаяние — всё перемешано в клубок, который трудно распутать.

Нервный смешок всё же сорвался с губ, и я едва сдержалась от смеха. Внутри всё кипело — ирония судьбы, которая так явно издевалась надо мной в этот день. Сложно представить, почему мне так не повезло в очередной раз. Не могу сказать, что я была плохим человеком. Старалась избегать конфликтов, не влипать в сомнительные истории. Не усердствовала с алкоголем, да и компания у меня была приличная — достойные люди, которых я уважала. Так почему же меня угораздило попасть в такую ситуацию с этой тушкой — столь неприятной особы, которая явно не заслуживала моего внимания?

Но несмотря ни на что, я не собираюсь опускать руки и позволять сюжету идти своим чередом. Нет — я изменю свою судьбу. Я сама решу, как поступать дальше. Главное моё преимущество — знание основных сюжетных поворотов и главных тайн избитого сценария без единой изюминки. Я знаю, что будет дальше, помню все ключевые моменты — и именно это даст мне шанс вырваться из ловушки.

— Всё не настолько плохо, — вымученно улыбаюсь девушке, которая, кажется, готова развернуть панику прямо здесь и сейчас.

Исходя из книги, слуги очень любили единственную дочь графа Эйсхарда и уважали её. Она, несмотря на свой нрав и беспечность, не обижала их, пусть и доставляла неприятности частыми побегами из поместья. Я ничего личного не имела к Розель — новой горничной Элении — и не собиралась её обижать утверждениями, что я не та, за кого меня принимают. Проще оставить всё на своих местах и не доставлять себе лишних проблем. Правда, теперь всем знакомым с прошлой Эленией придётся смириться с мыслью, что я наконец-то образумилась.

Мои планы не включают вылазки с сомнительными друзьями, которые в будущем предадут меня и подставят под удар. Лучше сразу оборвать с ними все контакты и придумать способ избавиться от ненужного жениха, умело запудрившего мозги моей предшественнице. Повторять её ошибки и умирать от яда я не собираюсь.

Я должна найти свой путь — любой ценой. Иначе всё закончится так же трагично, как в книге: с предательством, смертью и потерянной надеждой. Но я сделаю всё по-своему. И пусть планируется настоящее безумство, отступать или плыть по течению слишком глупо.

Семья Эйсхардов почитаема и известна в высших кругах знати. Граф часто участвует в светских мероприятиях, ведёт беседы с влиятельными бизнесменами и вертится в их кругах благодаря своим шахтам на личных территориях. Эти шахты славятся своей исключительной чистотой и высоким качеством изумрудов и алмазов.

Каждый стремится заручиться поддержкой графа или заключить выгодную сделку на поставку определённого количества драгоценных камней, ведь репутация Эйсхарда как надёжного поставщика и делового партнёра давно закрепилась в элите.

Эта семья — не просто богатая и влиятельная, она символ статуса и власти, а её имя вызывает уважение и даже немного трепета среди тех, кто знает цену настоящему качеству и честности в делах. В этом мире блеска и интриг каждый ищет свою выгоду, а Эйсхарды умеют держать свои карты при себе — ведь за внешним благополучием скрываются свои тайны и опасности.

1.3

— Очень надеюсь, что вы ничего не скрываете, — прошептала Лилит, и в её голосе прозвучала жалостливая нотка, дрожащая от внутреннего напряжения. Она словно из последних сил держалась, чтобы не позволить страху прорваться наружу. Казалось, она боялась даже дышать — будто любой ответ мог стать ударом, разбивающим её хрупкие надежды, как тонкое стекло, рассыпающееся от малейшего касания. — Вы же знаете, мы все от чистого сердца желаем вам добра… И если вдруг что-то не так — мы всегда рядом и готовы помочь, чем сможем.

— Я помню, — отозвалась я с мягкой улыбкой, стараясь не выдать растерянность. Внутри же металась мысль, с отчаянием пытаясь определить, на каком именно моменте книги я теперь оказалась. — Не напомнишь… когда состоится наша свадьба с Луиджи? — выдохнула с заметным усилием, словно сам вопрос был горькой костью, застрявшей в горле

— Через полтора месяца, — ответила девушка без колебаний, но с сильным удивлением, будто пришло известие о конце света.

Её реакция была абсолютно оправданной — настоящая Эления никогда бы не забыла дату самого важного дня в своей жизни. В отличие от своего обожаемого Луиджи, которого любила до безрассудства, она жила грёзами об их совместном будущем. Буквально парила в облаках от счастья до тех пор, пока не начала замечать следы его измен — сначала неуловимые, потом всё более наглые. Эти предательства разъедали её изнутри, стирая светлую мечту, как дождь смывает мелом нарисованное сердце.

И тогда, потеряв веру в него, она сама потянулась к чужим недосягаемым объятиям — не ради мести, а в отчаянной попытке заполнить зияющую пустоту в груди. Она верила, что кто-то сумеет заглушить боль, подарить хоть каплю тепла… Но судьба, как назло, дважды ударила её по рукам. И в итоге её взгляд обратился к главному герою — тому, кто не мог и не должен был стать её опорой. С этого всё и покатилось под откос, ведь вторым избранником был его брат.

Эления больше не напоминала себя. Её страсть, когда-то искренняя и светлая, исказилась, как треснувшее зеркало. Она стала одержимой, истеричной, цепляющейся за того, кто не принадлежал ей. Огонь, что раньше согревал, жёг её изнутри, лишая рассудка и сна. Любовь превратилась в проклятие — медленно, жестоко, неумолимо.

Моргнув несколько раз, я позволила взгляду скользнуть по стройной фигуре служанки, уловив в себе странный отклик — лёгкое, едва ощутимое дрожание где-то глубоко внутри. Сердце будто замерло на мгновение, а затем забилось чуть быстрее. Не от страха, скорее от предчувствия, которое не имело чёткого облика, но всё равно давило, как невыносимо тихий вопрос, не находящий ответа.

В памяти медленно всплывали обрывки недавних событий — странности, случайные совпадения, жесты, слова. Они складывались в цепочку, неуловимую поначалу, но всё яснее проявлявшуюся в сознании, будто в тусклом свете проступал едва заметный рисунок. Что-то шло не так. Я ещё не знала, что именно, но ощущение этого становилось всё плотнее, всё ближе.

До свадьбы оставалось ещё несколько месяцев, но времени — по-настоящему свободного, осмысленного — не было. Я остро чувствовала: мне не хватит оставшихся дней, чтобы выстроить путь от навязанного союза к свободе. Не хватит, чтобы всё завершить достойно, не задев чужих интересов, не оставив после себя руин. Мысль об этом сжимала грудь — не паникой, а чем-то более тонким, едва различимым, словно тоской по тому, чего не случилось и уже не случится.

Сомнения, раньше скрытые, теперь медленно и упорно поднимались со дна. Я всё яснее понимала, что меня ждёт: вопросы, взгляды, тишина за закрытыми дверями. Не столько конфликт, сколько холод, разочарование, может — отвращение. Особенно со стороны родителей Луиджи. И всё же это не пугало меня. Решимость, рожденная не внезапно, а шаг за шагом, теперь звучала в каждом вдохе. Тихо, но уверенно.

Перед внутренним взором возник он — Луиджи, которого я сама себе нарисовала в голове во время чтения книги. Его лицо, как будто написанное без тепла. Безжизненный блеск глаз, в которых отражалась не забота, а интерес. Усмешка, скользящая по губам, будто всё происходящее давно стало для него игрой. Я наблюдала за этим образом, как наблюдают за кем-то, кого уже отпустили — не с болью, но с отдалённой печалью, которая скорее принадлежала телу, чем мне самой.

Во мне просыпается почти детское, озорное желание — увидеть лица всех, когда случится неизбежное. Как отреагирует его жадная до денег мать, ставшая рычагом для сына, чтобы заключить брак с настоящей Эленией? Пытливо, холодно, сдержанно? Или в её взгляде промелькнёт уязвлённая гордость, оскорблённая тем, что кто-то посмел не оправдать ожиданий? А сам Луиджи?.. Интересно, что почувствует этот уверенный в себе игрок, когда поймёт, что его красивая, выгодная партия вдруг вышла из игры по собственной прихоти? Что его «драгоценная мишень» обогащения — ускользнула в самый неподходящий момент?

В голове всё перемешалось — чувства, образы, предчувствия. Но сквозь этот сумбур отчётливо проступало одно: предстоящий конфликт был неизбежен. Для него наш союз — не про чувства, не про меня, а про двери, которые открываются одним браком. Путь к богатству, к весомой фамилии. Он не упустит такой шанс. Не захочет, даже если придётся пойти на крайние меры.

Я знала, что у него есть кое-что против графа Эйсхарда — компроматы, слухи, может, что-то более весомое. Но ему это не поможет, потому как в моих руках огромное преимущество перед всеми.

Пока я пребывала в размышлениях, Лилит помогла мне собраться — быстро и бесшумно, будто всё происходящее было частью давно отрепетированной сцены. Она провела меня до самой столовой, и я почти беззвучно поблагодарила её про себя. Без неё, пожалуй, я бы и правда потерялась — в коридорах, в этих сверкающих интерьерах, да и в собственных мыслях тоже. Пока мне остаётся одно: наблюдать, запоминать, не спешить.

1.4

Трапезная поместья встретила меня тёплым мягким светом и пряным ароматом свежей выпечки, в котором причудливо смешались корица, ваниль и едва уловимый оттенок карамелизированного масла. Над столом висела матовая люстра с рассеянным светом, создавая иллюзию уюта — словно этот зал был вырезан из другого, более мирного мира, где не существовало тревог, интриг и обрывков чужой памяти.

Родители настоящей Элении уже сидели за длинным дубовым столом. Мать — безупречно прямая, в светлом утреннем платье, с тёмными волосами, уложенными с пугающей точностью. Даже в спокойствии её осанки чувствовалась привычка к контролю. Отец — сухощавый, с проницательным взглядом и усталостью, отпечатавшейся в жёсткой линии рта. Его возраст угадывался скорее по глазам, чем по внешности: в них светился опыт, осторожность и потребность видеть суть, не отвлекаясь на внешние шелуху.

Их взгляды встретили меня синхронно — холодно-нейтрально, с оттенком едва различимой настороженности. Словно они ждали от меня чего-то необратимого. Вспышки, слёз, скандала. Или откровения.

Я задержала дыхание на долю секунды, выровняла плечи и позволила себе сдержанную, отточенную улыбку. Лёгкий кивок — сначала матери, затем отцу. Не покорная девичья поклоностность, а вежливый жест ровни, уверенной в себе. Именно так, как, казалось, поступила бы настоящая Эления — не лебёдушка, не мятежница, а наследница. Привычная к вниманию, но не нуждающаяся в одобрении.

— Доброе утро, — произнесла я ровным тоном, подбирая интонацию между мягкостью и уверенностью.

— Доброе утро, — отозвалась мать, почти сразу переведя взгляд на мой наряд. Её бровь едва заметно дрогнула. — Ты сегодня встала позже обычного, дорогая. Всё в порядке?

Я едва заметно наклонила голову, позволяя себе тень замешательства — словно истинная Эления на мгновение задумалась, но не хотела привлекать к этому внимания. Подчёркнуто женственная и слегка уязвимая, как подобает утреннему разговору за столом. Внутри же всё ещё гудело от внутреннего сопротивления: копировать манеру наследницы Эйсхард мне было не к лицу. Я всё ещё чувствовала себя в чужом платье, чужой коже и чужом теле. Повторять её тон, походку, привычки — значило отрицать саму себя. Но выбора не было.

— Да, простите, — произнесла я с лёгкой улыбкой, пряча напряжение за тоном, в котором скользнула капля смущения. — Немного болела голова. Видимо, перемена погоды сказалась.

— Действительно, сегодня прохладнее, — сдержанно согласился отец, откинувшись чуть назад и взяв в руки чашку. Тонкий фарфор казался хрупким в его сильных пальцах. — Воздух сырой, но по-своему приятный. Осень чувствуется. Самое время подумать о поездке в Реттанвальд, сменить обстановку.

Имя этого места прозвучало для меня пустым звуком, как будто вырезанным из чужого мира. Ни образов, ни ассоциаций. Только внутренний холод оттого, что я — чужая в собственной жизни. Я слегка приподняла бровь, будто припоминаю знакомое, и сделала вид, что раздумываю.

— Это может быть хорошей идеей, — кивнула я медленно, словно взвешивая. — Особенно если там тише, чем здесь, — я позволила себе лёгкий вздох и продолжила, тщательно подбирая слова, будто делюсь чем-то личным, но не слишком глубоким: — Пожалуй, стоит немного сменить ритм. Последние дни я ощущаю себя несколько… напряжённой.

Фраза прозвучала просто, но в ней сквозило больше правды, чем я ожидала. Внутри это напряжение давно стало неотъемлемой частью меня — оно ползало под кожей, стягивало горло, превращало каждую улыбку в маску. Даже простое утро в кругу «родных» превратилось в игру, где ставка — всё.

Мать вежливо кивнула, но взгляд её стал чуть пристальнее — холодный, как утренний иней, и такой же осторожный. Она словно сканировала меня взглядом, высматривая крошечные отклонения от привычной ей дочери.

— Ты выглядишь бледнее, чем обычно. Тебе следует больше отдыхать, — произнесла она без особой теплоты, но и без упрёка. Констатация факта — сухая, как отчёт.

Я изогнула губы в лёгкой, сдержанной улыбке, почти не меняя выражения лица. Позволила себе каплю благодарности и тень усталости во взгляде — не вызывающую сочувствия, а лишь подтверждающую сказанное. Ни намёка на дерзость. Ни тени протеста. Сейчас я — Эления. Их Эления. Та, которой они привыкли доверять и чьим капризам потакали.

— Вы правы, — отозвалась я мягко. — Я постараюсь быть благоразумнее.

Мать удовлетворённо кивнула, словно отметила правильный ответ. И, как по щелчку, разговор свернул на другой путь — безопасный, лёгкий, словно специально отрепетированный для утренней трапезы. Последние светские новости сыпались, как жемчуг из рассыпанной нити: кто с кем обручён, как прошёл званый вечер у герцогини Алвис, что за возмутительный цвет платья выбрала племянница маркизы к открытию сезона.

Я кивала в нужные моменты, вставляла безобидные фразы: «О, как любопытно», «Неужели?», «Это неожиданно», — и делала вид, что втянута в беседу. Порой позволяла себе уточняющий вопрос — осторожный, ни к чему не обязывающий, чтобы поддерживать иллюзию вовлечённости.

Но внутри… Внутри я будто скользила по тонкому льду, под которым билась мутная река тревоги. Я повторяла про себя каждое имя, фиксировала манеру говорить, отслеживала, как мать чуть сжимает чашку, когда говорит о герцогине, а отец сдержанно морщится при упоминании фамилии Треваль. Всё важно. Всё может пригодиться.

Я ещё не знала, к какой Эление они привыкли — вздорной или покладистой, эмоциональной или отстранённой. Но одно было ясно: излишняя яркость могла насторожить, тогда как лёгкая холодность — напротив, сойти за усталость, переутомление, или даже обычное аристократическое равнодушие.

Пока всё шло гладко. Осторожность — моя лучшая маска. И я держалась за неё так, словно от этого зависела не просто роль, а сама жизнь.

Разговор постепенно выдохся, стал вялым, словно растёкся по утреннему столу, смешавшись с паром над чашками и шелестом газетного листа, лежащего рядом с отцом. О погоде, о щедром урожае в южных графствах. Повседневные мелочи, звучащие почти уютно — если бы не навязчивое ощущение, что я играю чужую роль и каждое слово, каждое движение могут выдать меня с головой.

Глава 2

Я ждала момента встречи с Луиджи с противоречивым нетерпением — одновременно желая поскорее избавиться от этой занозы и, в то же время, оттягивая неизбежное, как приговор. Встречаться с человеком, который с первых страниц вызывал у меня отторжение, не входило в число приятных перспектив. Но выбора не было — чем раньше я поставлю точку в этой фарсовой помолвке, тем больше шансов у меня остаться в живых.

Уверенности в том, что он ещё не начал действовать, не было. Кто знает, что происходило за кадром, пока я наблюдала за развитием сюжета как читатель? Наверняка были встречи, визиты, невинные чаепития, даже свидания в поместьях. А ведь для человека с нужным намерением — и холодной головой — это идеальная возможность. Пара капель в вино с нужной дозировкой — и никакой поимки. Главное — точность и практика.

Я понятия не имела, чем могла быть отравлена прежняя Эления. И уж точно не знала, как провериться на наличие яда без вызова подозрений. Некоторые вещества и вовсе невозможно выявить сразу. Особенно если это медленно действующий яд с накопительным эффектом. Серебро могло бы стать примитивным способом выявления отравы, но кто станет внезапно пить из серебряной посуды, словно из ниоткуда развив манию преследования? Это вызовет вопросы. Возможно, те, на которые я не смогу ответить.

Письмо с уведомлением о разрыве помолвки и отмене предстоящей свадьбы было отправлено графом Эйсхардом ещё в обед — без промедлений, с помощью магического артефакта. Никто не желал тянуть время и терзаться ожиданием: дошло ли оно, прочитано ли, и какую реакцию вызвало. Впрочем, в случае с Луиджи и его семьёй всё было до смешного предсказуемо.

Не прошло и пяти минут, как пришёл ответ. Надменный, перегруженный вежливой формальностью и нескрываемой обидой. В письме содержалась целая россыпь вопросов — от причин столь внезапного отказа от уже согласованного союза до намёков на «неожиданную неустойчивость невесты». В завершении они уведомили, что прибудут в гости всем семейством — уже сегодня, к ужину.

Глава семьи Эйсхард, прочитав письмо, лишь усмехнулся, не удостоив послание и малейшей серьёзности. Он коротко бросил, что подобная наглость вполне соответствует их манере — и, по сути, ничего иного от них ожидать было бы наивно. Его реакция оказалась удивительно спокойной — сдержанный цинизм, присущий человеку, который давно распознал суть своих «партнёров».

Теперь в поместье царила деловая суматоха. Слуги сновали по залам, хотя те и без того сияли чистотой. Готовилась изысканная трапеза — блюда, достойные королевского стола, хотя все знали: такие старания не требовались. Всё происходящее было не гостеприимством — а вежливой демонстрацией. Мол, даже в скандале наш дом остаётся выше любого подозрения.

Я наблюдала за этим со стороны, стараясь не терять самообладания. Внутри ощущалась лёгкая неловкость, смешанная с фоном тревоги. Мать — я всё ещё привыкала так её называть — с кем-то спокойно беседовала в галерее, раздавая точные указания, проверяя списки и не упуская ни малейшей детали. Её лицо оставалось безупречно спокойным, словно предстоящий визит был обычной формальностью, а не попыткой обиженной стороны оказать давление.

Впрочем, и я сама должна была выглядеть соответствующе. Не слабой девицей, поддавшейся сомнениям, а наследницей рода, знающей цену своему решению. Никто не должен использовать моё состояние себе в выгоду, чтобы вернуть прежнее преимущество.

Я не находила себе места. Мысли сжимались в кольцо, и в какой-то момент я начала мерить комнату шагами, будто в этой пустой, безмолвной суете можно было отыскать спасение. Чем ближе надвигался вечер, тем сильнее росло гнетущее ощущение: совсем скоро я встречусь с тем, кто при желании без колебаниц способен отправить меня на тот свет согласно сценарию.

Но всё было ещё хуже — он прибудет не один. С ним приедет вся его семья. Не знаю, как у них здесь принято, но с моей точки зрения — это классическая змеиная семейка с внешним лоском и гнильцой внутри. Особенно его мать. Женщина с ледяным взглядом и ядом на языке, она никогда не скрывала презрения к Элении. Для неё будущая невестка была не более чем удобной фигурой в доме, которую следовало превратить в услужливую тень — без воли, без гордости.

Она и глазом не моргала, когда её сын, не утруждая себя даже тайной, проводил ночи с девушками сомнительной репутации и ещё более сомнительного происхождения. Главное для неё было одно: чтобы он приносил в дом золото. Остальное — чувства, честь, человеческое достоинство — не имело значения. Как именно он добывал эти деньги, оставалось за завесой. Но по тому, с каким азартом она пересчитывала монеты, сомнений в её участии не оставалось.

Совершенно очевидно — прежняя Эления никогда не стремилась наладить отношения с родителями Луиджи. Она чувствовала, кем они были на самом деле, и не тратила сил на вежливые притворства. И, признаться, я её понимаю. Подобным людям невозможно ничего доказать — и не стоит. Попытка угодить лишь ослабляет позицию. Они чуют слабость, как хищники кровь.

Я даже не удивлюсь, если мысль об отравлении зародилась не у Луиджи, а была кем-то вложена. Его матерью, к примеру. Женщина с безупречной улыбкой и нутром ростовщицы. Вполне возможно, она сочла смерть жены не трагедией, а выгодной возможностью: избавиться от неугодной невестки и выдать сына за кого-то, чья фамилия сияет чуть ярче. Всё ради того, чтобы вновь втиснуться в высший свет, пусть и впритирку.

Глава их семейства — тот, кто когда-то обладал состоянием, но растратил его за карточными столами, играя в удачу, которой у него отродясь не было. Луиджи унаследовал не только имя, но и стратегию: очаровать, запутать, выжать всё возможное. А потом — либо шантаж, либо выгодная помолвка, как в случае с Эленией. Он не влюблялся. Он торговал. И сейчас я — его товар, готовый к обмену. Или к уничтожению, если сделка срывается.

Меня буквально передёрнуло от одной только мысли о предстоящей встрече с Луиджи. Его обходительность — тонкий слой лака, под которым скрывается плохо высушенная гниль. Он вежлив только до тех пор, пока всё идёт по его сценарию. Стоит сбиться с текста — и он уже не играет, а показывает настоящее лицо. Липкое, ядовитое, равнодушное.

2.2

Заинтересовавшись столь неожиданным увлечением прежней Элении, я начала листать страницы глубже — и вскоре уже не могла оторваться. На полях почти каждой главы мелькали чёткие, уверенные пометки, сделанные её рукой.

Где-то она уточняла мысль автора, где-то опровергала теорию, приводя встречные доводы. Она не просто спорила — она аргументировала. Подчёркивала слабые места концепций, объясняла, почему подход неприменим на практике, и предлагала альтернативу. Всё — ясным, точным языком, с примерами, основанными на реальных событиях из истории её королевства.

Я поймала себя на том, что испытываю искреннее восхищение. Не показное, не вежливо-сдержанное, а то настоящее, редкое ощущение, когда понимаешь — перед тобой был ум. И всё же, чем больше я читала, тем настойчивее возникал вопрос: как она, обладая таким мышлением, позволила другим с лёгкостью сломать себя? Как человек, умеющий просчитывать экономику на ходу, превращать сухую теорию в живой анализ, допустил, чтобы его самого свели к тени?

В её записях не было поверхностности. Она умела объяснять сложное просто и доступно. Так, что даже ребёнок бы понял. И я всё больше сомневалась: та Эления, которую я знала по книге, была ли она настоящей? Или это лишь образ, с удобством поданный извне и с готовностью принятый всеми?

Я криво усмехнулась, горько вспоминая, к чему в книге привёл именно этот день. С него начался её медленный, почти незаметный излом. Эления, как ни старалась, не устояла. Её постепенно приручали — лаской, давлением, ожиданиями, тонкими уколами вины. Всё, что казалось ей любовью, было лишь ловко подобранной ширмой.

Любовь к Луиджи застилала ей глаза, как густой туман, сквозь который невозможно было разглядеть даже очевидное. Слишком слепо, слишком отчаянно она верила в него. А потому не видела — или не хотела видеть — ни его похождений, ни странных источников дохода, ни равнодушия, которым он исподволь заполнял каждый их день.

Она ждала его, как ждут солнце в ненастье — покорно, преданно, глупо. И закрывала глаза на придирки будущей свекрови, терпела, надеялась, объясняла себе всё как могла. Но всё это ничем хорошим не закончилось. Он раздавил её чувство так же легко, как пинают упавший цветок. А в ответ на её преданность — бросил взгляд сверху вниз и выдал пару слов, от которых даже на страницах книги хотелось опустить глаза. Так она осталась ни с чем — ни с любовью, ни с достоинством. Только с разбитым сердцем и эхом чужого презрения.

Хмыкнув, захлопнула книгу и откинула за спину прядь тяжёлых волос, которая сползла на грудь, пока я зачитывалась. Мир, в который я попала, полон магии, да, но мышление у меня всё ещё из другого пространства. Того, где нет заклинаний, зато есть холодный расчёт, алгоритмы, и привычка думать на несколько шагов вперёд.

Мы там, в будущем, лишены волшебства, но взамен получили кое-что не менее опасное — технологии, скорость, информацию. И если Луиджи думает, что сможет переиграть меня в борьбе за мою жизнь и свободу, пусть лучше пересчитает свои карты. Я не из тех, кто послушно плывёт по течению. Особенно теперь.

Я смогла заручиться поддержкой семьи — той, что досталась мне в этой реальности. И хотя разум подсказывает: не стоит расслабляться, сердце всё же цепляется за то, чего не было в прежней жизни. Отец, который встал на мою сторону, не дожидаясь объяснений. Мать, в чьих словах пока нет тепла, но чувствуется уважение и гордость. Это редкость — особенно в мире, где правила важнее чувств.

Граф Эйсхард прямо заявил, что не желает видеть Луиджи в нашей семье. И всё же — пошёл мне навстречу. Дал мне право выбора. До чего же странно вышло: в книге он казался грозным и бескомпромиссным, почти антагонистом. А в жизни оказался тем, кого я впервые назвала отцом — пусть только в мыслях.

Мне стоило начать с главного — научиться смотреть на людей рядом как на свою новую семью. Не просто вежливо кивать, не просто играть роль, а по-настоящему попытаться привыкнуть. Они не виноваты в том, что я оказалась здесь, по прихоти случая или чего-то большего.

А может, мне и впрямь дан второй шанс — такой, какой не каждому выпадает. И я не намерена его упустить. С прежним багажом знаний, с другим мышлением — у меня есть преимущество. Осталось лишь научиться использовать его грамотно. Найти, наконец, своё место. Может, и призвание.

Луиджи?.. Бояться его смысла нет. Он не из тех, кто пойдёт на откровенно отчаянный шаг — у него слишком мало хребта для настоящей угрозы. А что до его попыток шантажа — они смешны.

Те сомнительные бумаги, которые он когда-то подобрал у мусорки, выглядят убедительно лишь на расстоянии. Сам он, похоже, до конца не понимает, насколько они бесполезны. И если вдруг осмелится использовать их против меня — я сделаю первый ход. Придумаю, как превратить это в удар по нему самому. Выставить всё как дешёвую фальсификацию, обвинить в подлоге. Здесь за подделку документов могут сорвать не только титул — и он об этом знает.

В приподнятом настроении я дождалась прихода горничной и вместе с ней отправилась к гардеробу, чтобы выбрать наряд для ужина. Мы перебирали ткани, оттенки и покрой, пока взгляд не упал на платье, от которого буквально перехватило дыхание.

Чёрное, с тонкими алыми вставками и изящным лифом — оно будто сразу узнало меня. Облегающее в талии, подчеркивающее каждую линию, и в то же время свободно спадающее к щиколоткам, где подол чуть касался высоких каблуков. Мне не пришлось притворяться — я действительно влюбилась в него с первого взгляда.

Лёгкое, почти детское волнение прошлось по груди, когда я разглядывала себя в зеркале. Когда-то, в прошлом мире, я бы просто прошла мимо такого платья: слишком дорого, слишком эффектно, слишком не для меня. А главное — куда его тогда было надеть? Разве что в мечтах.

— Вы выглядите потрясающе, миледи, — проговорила Розель с лёгким удивлением. — Даже походка стала иной, более уверенной.

Я улыбнулась ей, чуть смущённо опустив глаза. Щеки предательски залились румянцем — не потому, что комплимент был чересчур дерзким, а потому что в прошлой жизни я слышала их реже, чем хотелось бы. Хоть и знала, что не была обделена внешностью, похвала всё равно казалась чем-то редким и ценным.

2.3

До ужина оставалось меньше получаса. Я смотрела на своё отражение в зеркале, и, к собственному удивлению, чувствовала не тревогу — а восхищение. Золотистые глаза, подчёркнутые тонкой линией угольно-чёрного, будто светились на фоне бледной кожи. Ресницы, выгнутые и тёмные, придавали взгляду пронзительность. Он казался решительным, почти непроницаемым.

Внутри всё сжималось. Где-то под грудной костью копилась острая тревога — не паника, нет, а тонкое, липкое напряжение. Волосы были собраны в строгую причёску, но из неё, точно продуманная шалость, выбивались несколько прядей, мягко ложась на шею.

Я тренировала выражение лица, как актриса перед премьерой. Ловила тени эмоций, стирала лишние. Отрабатывала интонации, подбирала формулировки, чтобы не дать ему ни одной трещины, в которую он сможет втиснуть свою власть.

Луиджи наверняка попытается оказаться со мной наедине — надавить, уговаривать, играть в нежность и напоминания. Всё ради того, чтобы я передумала, отступила и простила. И именно этого я боялась. Не его лично — нет. Я боялась тех моментов, когда голос становится тихим, а глаза — чужими. Я уже жила в таких отношениях.

Мой бывший знал, как обернуть доброту в капкан, как незаметно подчинить, прижать, сделать удобной. Но я не из тех, кто позволяет себя лепить. Я не фарфоровая, скорее — дикая кошка, что может затаиться, но при первой возможности пустит когти. Так было раньше. И будет теперь.

Измена. Слово, слишком знакомое мне, чтобы вызывать что-то кроме хладнокровной отстранённости. Мне тоже довелось пройти через это и отказаться от собственных чувств. Добить собственное сердце, чтобы вырвать его с мясом и выбросить из собственной жизни предателей. Потому жалеть Луиджи, даже если учесть давление его матери, — бессмысленно. У каждого есть выбор. И он у него был.

Он мог отступить, сказать «нет», отказаться участвовать в авантюре, которая разрушила чью-то жизнь. Но он предпочёл плыть по течению. Прятаться за чужой спиной. Стать тем, кто тихо, подло, без сопротивления позволяет злу происходить. Именно поэтому я не жду от него ничего благородного. Ни раскаяния, ни объяснений, ни попытки загладить вину. В лучшем случае — очередная игра. В худшем — попытка ударить ниже пояса.

Что он может предложить мне сейчас, когда я знаю сюжет до последней главы? Разве что грязную попытку скомпрометировать — выставить в таком свете, чтобы мои родители не могли поступить иначе, кроме как «спасти» ситуацию через брак. Потому что опозоренная девушка — это не просто уязвимость. Это пятно. Даже если она останется в доме, даже если её не выгонят, — будет достаточно одного взгляда. Одного шёпота. Одного сомнения. А сомнение — страшнее проклятия. Оно не убивает сразу. Оно точит медленно, лишая уважения, влияния, даже любви.

Он может попытаться сыграть на этом. Но на этот раз — я знаю правила. И знаю, как сделать так, чтобы именно он остался в проигрыше.

В нужный момент я поднялась — плавно, с грацией кошки, прекрасно осознающей внимание к каждому своему движению. Лёгкий поворот головы, выпрямленная осанка — и я направилась к лестнице, ступая уверенно, но не торопясь. С каждым шагом с напряжением прислушиваюсь к голосам, эхом разносящимся по поместью. Они уже здесь. Семейство Уинтерли, как и следовало ожидать, прибыло раньше назначенного времени — по-своему символично. Вечно спешат оставить впечатление, ещё не успев войти.

Мать Луиджи стояла у порога, окутанная мехом и собственной важностью. Её золотистые волосы были уложены безупречно — ни одной сбившейся пряди, ни капли живого тепла. На лице — маска светской учтивости, едва сдерживающая раздражение, которым она щедро делилась с дворецким. Тот мужественно держал удар.

Не удержавшись, склонила голову чуть на бок и усмехнулась уголком губ. Глава их дома выглядел, мягко говоря, не в форме. Живот под камзолом предательски нависал, угрожая расстегнуть пуговицы, которые уже отчаянно сопротивлялись. Редкие, давно не подкрашенные волосы выдавали не столько возраст, сколько равнодушие к собственному виду. Он стоял чуть поодаль, будто сам стеснялся своей роли в этом спектакле.

А я лишь наблюдала. Словно хозяйка театра, в котором актёры опоздали, забыли реплики, но всё равно надеются на аплодисменты.

Сам Луиджи стоял чуть поодаль и с нескрываемым презрением косился на нашего дворецкого — того самого, кто, несмотря на безупречные манеры, не выказал гостям ни капли демонстративного почтения. Ни поклонов, ни суеты — лишь молчаливая вежливость, почти вызывающая. Тем не менее, он был безукоризненно галантен, когда принимал их верхнюю одежду. Ни одного лишнего слова. Ни одного взгляда, который мог бы быть расценён как дерзость. И в этом — его особенная сила.

Я невольно задержала на нём взгляд. Дворецкий всегда напоминал мне не человека, а самого дьявола, вырвавшегося из преисподней. Утром и во время суеты я не смогла его рассмотреть как следует, потому сейчас воспользовалась возможностью и прошлась изучающим взглядом по мужскому лицу. Его кожа — бледная, почти фарфоровая — контрастировала с короткими чёрными волосами и слишком тёмными глазами, чтобы в них отражался свет. Они не просто смотрели — они изучали, просвечивали, прожигали до костей.

Отвлекшись от этого почти гипнотического зрелища, я перевела взгляд на жениха. Луиджи тоже заметил моё появление — об этом красноречиво говорил его мгновенно потемневший взгляд. Он тут же, будто по сигналу, локтем подтолкнул свою мать. Женщина резко прекратила ворчать на дворецкого и начала поворачиваться ко мне, как актриса, вспомнившая, что находится на сцене.

2.4

Мы расселись по своим местам с внешней непринуждённостью, но в воздухе уже дрожала напряжённая тишина — плотная, как стекло перед трещиной. Даже случайный звон столовых приборов показался бы здесь бестактным. Я чувствовала взгляды: одни — тяжёлые, выжидающие, другие — колкие, обёрнутые в фальшивую вежливость. Никто не спешил нарушить молчание. Мы, хозяева, лишь наблюдали, давая гостям возможность осознать вес момента и оценить, на чьей территории они находятся.

Слуги двигались с выученной неторопливостью, разливая вино так, будто растягивали сцену умышленно. Каждый жест был безупречен, но замедлен — словно в тон тому ожиданию, что витало над столом. Я сдерживала улыбку. Внутри всё пело от холодного предвкушения: впервые в этом теле я ощущала контроль. Мимолётными взглядами перебирала присутствующих: мать Луиджи, жеманно расправляющую платок на коленях; его отца, уже начавшего потеть от одного только безмолвия; и, наконец, самого Луиджи, у которого под вежливой маской начинала дрожать тень раздражения.

Когда его мать наконец рискнула нарушить паузу, мне пришлось усилием воли удержать уголки губ, чтобы не дрогнули от озорной усмешки.

— Какой чудесный стол… — пропела она голосом, натянутым, как струна. — Видно, что хозяйка подошла к ужину с душой. Всё так утончённо.

И, не дожидаясь ответа, взяла бокал и медленно пригубила, будто заранее празднуя победу, которой никогда не будет.

— В доме Эйсхарда всё делается основательно, — заметил отец с лёгкой, почти ленивой улыбкой, откидываясь на спинку кресла. Его взгляд скользнул по лицам гостей, цепкий и хищный. — Особенно когда повод требует точности. Мы ведь, в конце концов, обсуждаем не меню.

Я молча провела ногтем по краю бокала, сосредоточенно, почти задумчиво. Сердце гулко отдавало в груди, но лицо оставалось непроницаемым. Всё должно быть выверено до последнего слова. Мне ещё только предстояло сделать первый ход — и он должен был быть точным, как удар скальпеля. Пусть Луиджи и его змеиная семейка уверены, будто всё идёт по их сценарию — я не из тех, кто сдаёт роли заранее. Особенно если знаю финал пьесы.

Луиджи тем временем медленно поставил бокал, не сводя с меня взгляда карих глаз. Его губы изогнулись в мягкой, будто бы тёплой улыбке, но за ней пряталась холодная выучка — жест, отрепетированный до автоматизма. Он смотрел на меня так же, как, наверное, смотрел на десятки девушек до этого: с ласковой маской, за которой пустота и расчёт.

— Я должен признаться, ты сегодня выглядишь… иначе, — блондин слегка наклонился вперёд, подперев подбородок ладонью. Его голос звучал лениво, как у скучающего аристократа, разглядывающего новую игрушку. — Уверен, перемены тебе к лицу. Надеюсь, они не коснулись нашего общего будущего?

Слова повисли в воздухе, как едкий пар, обжигая без жара. На секунду пересохло во рту, но я не позволила себе ни дрогнуть, ни моргнуть. Подняла бокал, сделала медленный глоток — с тем самым жестом, в котором больше силы, чем в любой реплике. А затем, глядя ему прямо в глаза, ровно ответила:

— Благодарю за комплимент, Луиджи. Иногда перемены не только к лицу, но и к разуму. Особенно когда они становятся жизненно необходимыми.

Он чуть заметно напрягся. Улыбка дрогнула, но не исчезла — он ещё пытался играть. Зато его мать, уловив перемену в интонации, поспешила вмешаться, словно хотела вернуть сценарий в привычное русло:

— Удивительно, как ты повзрослела, дорогая, — её голос был обёрнут в бархат, но в нём прятались тонкие иглы. — Прямо расцвела. Мы с мужем были искренне рады услышать, что всё идёт по плану. Такие браки — редкость в наше время: согласие сторон, уважение, хорошее происхождение…

Она сделала паузу, достаточно длинную, чтобы слова успели осесть, как яд в бокале.

— И отсутствие реальной выгоды, — невозмутимо вставил отец. Он даже не потрудился смягчить голос. — Мы ведь говорим честно, не так ли?

Мать Луиджи замерла — на краткий миг в её взгляде промелькнуло раздражение, но она быстро вернулась к роли, найдя новое оружие: улыбку шире, голос мягче, как шёлк, стелящийся по стеклу. Они все вели себя так, словно забыли истинное значение письма и всё сказанное в нём.

— Разумеется, граф. Но ведь дело не в выгоде. Мы же говорим о союзе… о чувствах. Не так ли?

Я позволила себе краткую паузу, словно обдумывала услышанное. Потом аккуратно поставила бокал на подставку и слегка поддалась вперёд, не сводя взгляда с Луиджи. Голос мой зазвучал тихо, но в каждой ноте чувствовалась точность, словно каждый слог — выверенное лезвие.

— Как хорошо, что вы это сказали. Я как раз и хотела обсудить с вами… чувства. И их отсутствие, — улыбнулась с той мягкостью, от которой у Луиджи едва заметно дрогнули пальцы, лежащие на краю тарелки.

Он приоткрыл рот, будто собирался что-то вставить — но я, не изменив интонации, чуть приподняла ладонь: лёгкий, почти незаметный жест, вежливый и окончательный.

— Прошу. Дай мне договорить. Это важно.

Я выдержала паузу — долгую, точную, выверенную. В зале воцарилась полная тишина. Даже приборы больше не звенели — слуги словно затаили дыхание, и воздух стал плотнее, как перед бурей.

— Думаю, мы все понимаем: брак по расчёту — это не союз по взаимному согласию. Когда-то Эления… я… — я намеренно запнулась, позволив себе крошечную слабость, такую человеческую, что она только усилила контраст с последующими словами, — …верила в искренность. В то, что за лесть, за улыбками и обещаниями стоит что-то настоящее и по-настоящему надеялась, что влюбилась, — я перевела взгляд на Луиджи. Он всё ещё пытался сохранить маску, но в уголках губ уже проскальзывало напряжение. — Но жизнь… быстро расставила акценты. Всё это оказалось ширмой. Покрывалом для настоящих намерений. Впрочем, я никого не обвиняю. Мы просто слишком разные. У нас — разные цели. Разное понимание преданности. И уж точно разный взгляд на то, что значит достоинство.

Мать Луиджи напряглась. Её губы сжались в тонкую ниточку, словно шелк, натянутый до хруста. Но она молчала. И я продолжила, уже чуть тише, но с такой же ясностью — как приговор:

Глава 3

Ужин закончился быстрее, чем кто-либо ожидал — и куда тише, чем опасались. Семейство Уинтерли, поняв, что терять здесь уже нечего, предпочло не затягивать своё пребывание и не позориться ещё больше. Они удалились с нарочитой учтивостью, за которой ясно чувствовалась сдержанная злоба и уязвлённое тщеславие.

Луиджи, вопреки всем моим предположениям, не попытался уединиться со мной, не заговорил о чувствах, не попытался сыграть в покаяние. Ни словом, ни жестом. Лишь его взгляд… Скользящий, вымеренный, как у человека, прикидывающего, где именно его поймали и каким будет следующий ход. Именно он оставил после себя самое неприятное послевкусие, хотя больше всего стоило опасаться действий и языка графини Уинтерли.

Я чувствовала, что жду подвоха, но не дрогнула. Сохраняла ровную, спокойную маску, даже когда внутри дрожали струны, натянутые тревогой. Ни резких движений, ни лишних фраз.

Они закончили трапезу спустя каких-то десять минут. И всё — как по щелчку. Больше никто не сказал ни слова. Разговор был исчерпан, и все присутствующие это поняли. Но чем тише становилось в зале, тем гуще становилось напряжение — словно даже воздух не желал отпускать гостей мирно. Скандала, которого все ждали, не случилось. И именно это было самым тревожным.

Я провожала их задумчивым взглядом, не отрываясь от прямой, надменно выпрямленной спины Луиджи. Интуиция звенела тонкой струной внутри — тревожной, почти болезненной. Опасность не исчезла. Она затаилась, выжидает. И я знала: именно он — блондин с отточенной улыбкой — остаётся главным кандидатом на роль палача в этой изящной пьесе.

Каждое его движение вызывало у меня внутреннюю настороженность. На протяжении ужина я неотрывно следила за тем, куда он тянется рукой, не позволяла ни приблизиться, ни коснуться моей тарелки. В прошлом он сам выбирал блюда для Элении, будто знал лучше неё, что ей подойдёт — на деле же подчиняя её себе даже за столом. Я не собиралась повторять эту ошибку. На этот раз он и не попытался. И всё же я ни на миг не позволила себе ослабить контроль.

Когда за гостями захлопнулась дверь, в зале повисло оглушающее молчание. Оно было таким плотным, что казалось — воздух стал вязким. Только спустя несколько секунд матушка выдохнула — медленно, с усталой грацией женщины, выжившей в политической буре. Она провела рукой по виску, словно стряхивая с себя последний след присутствия нежеланных гостей.

— Что ж… Всё могло закончиться куда хуже, — негромко произнесла матушка, бросив на меня внимательный, чуть изучающий взгляд. Жестом она пригласила меня следовать за собой, и я, чувствуя, как в животе завязывается тугой узел, подчинилась без лишних вопросов. — Но, к сожалению, на этом вечер не заканчивается. Есть ещё один момент, который мы не обсудили заранее. Прости, мы с отцом решили… не нагружать тебя лишним перед ужином.

— Не нагружать? — я приподняла бровь, хотя уже чувствовала, как внутри поднимается знакомая волна — не страха даже, а утомления. Очередная «мелочь» с привкусом беды. — О чём речь?

В это время отец, уже устроившийся в своём кресле, устало провёл рукой по лицу и на несколько секунд прикрыл глаза, будто подбирал слова. Он выглядел так, словно ему хотелось выкурить что-то крепкое — или хотя бы выпить, желательно до того, как начнётся следующая буря.

Я напряглась. То, как он медлил, говорило само за себя. Это было нечто большее, чем просто «неприятная обязанность». И почему-то уверенность в том, что меня сегодня отпустят, рассыпалась в прах.

— Через два дня состоится бал у маркизы Делавир, — наконец сообщил он, голос его звучал сдержанно, но в каждом слове сквозила неизбежность. — Один из тех приёмов, что не пропускает ни одна значимая семья столицы. Мы получили приглашение. И отказаться, увы, не можем.

Меня будто прошибло молнией. Я не сразу смогла ответить — язык словно прилип к нёбу. Мысль о том, что после всего пережитого сегодня мне придётся снова облачиться в несвойственную и совершенно новую для себя светскую маску, улыбаться, изображать безмятежность и терпеть пустые, напыщенные разговоры, вызывала глухой протест где-то под рёбрами. А хуже всего — я помнила этот бал, о котором шла речь.

Именно на нём Эления была официально представлена как невеста Луиджи Уинтерли. До того ходили только слухи в высшем обществе, но именно тогда она обрела статус «занятой», и всё общество приняло это за свершившийся факт. И теперь я должна появиться на этом же балу, но при других обстоятельствах. Похоже, так просто всё не закончится.

— Думаю, теперь у тебя будет другой статус, — произнесла матушка. В её голосе не было ни нажима, ни холодной строгости — лишь мягкость, вплетённая в уверенность. — Незамужняя, но свободная. Поверь, это вызовет куда больший интерес, чем ты думаешь.

Я перевела взгляд на неё. В её чертах не было ни капли иронии. Только тонкий оттенок беспокойства, чуть заметный в складке у губ. И, возможно, ожидание. Я чувствовала, что этот бал — больше, чем просто событие. Это первая сцена моей новой роли. И у меня не было права забыть, с какой историей вышла на этот свет.

— А также даст нам шанс показать, что семья Эйсхард не боится говорить правду и не теряет достоинства, даже когда рвёт связи, — сдержанно, но весомо проговорил отец. Его тон не оставлял сомнений: он уже просчитал возможные последствия и был готов встретить их лицом к лицу. — Но не стоит преждевременно скидывать Уинтерли со счетов. Поверь, они ещё покажут свою истинную суть. Подлость редко уходит тихо — она всегда ищет способ ударить в спину.

Я кивнула, не споря. В голове уже стремительно разворачивалась картина предстоящего бала. Люстры, перешёптывания, взгляды через плечо. Все те, кто когда-то был частью жизни настоящей Элении, — они точно заметят перемены. Уж слишком хорошо они знали прежнюю — ту, которую презрительно считали глупой, наивной, ведомой.

Я всё ещё не знала, насколько это было правдой. Чем больше узнаю о своей предшественнице, тем сильнее закрадывается мысль: а не был ли образ, показанный читателю, искажён? Возможно, за неприглядной оболочкой скрывалась вовсе не слабость, а тщательно заученная роль. Или же её просто задушили — медленно, изощрённо — до того, как она успела стать собой.