Браслеты судьбы

Пролог

Я крался по лесу, вслушиваясь в каждый шорох — впереди шла мама. Она будто совсем не замечала, что её неизменная зелёная накидка, доходящая до самой земли, цеплялась за ветки и корни, несмотря на то, что оглядывалась. Казалось, она боялась, что кто-то следует за ней. Знала ли она, что я здесь, и просто не подавала виду или действительно пока не замечала моего присутствия? Эльфийская магия помогала мне почти что сливаться с природой, однако мама тоже так умела, как и могла при желании почувствовать мою ауру.
Она дошла до источника и остановилась у самой воды, после чего посмотрела на небо, словно что-то обдумывая, а может и молясь Сиаре́лле. Длинные белокурые локоны делали её похожей на лесного духа, сошедшего со старинных гравюр. Не опуская взгляда, она медленно сняла накидку… и я увидел свёрнутые переливающиеся крылья.
Так она фейри! Моя мама — фейри! Не может быть! Они ведь необычайная редкость. Даже просто встретить их — огромная удача. Нужно обязательно рассказать Ксандру!
Я замер завороженный: она расправила крылья и, словно прекрасная лебедь, взлетела над озером. Полупрозрачные пластинки переливались на солнце всеми цветами радуги, отбрасывая блики на озёрную гладь и деревья. На мгновение показалось, что вся она засветилась, да так, что стало больно глазам. Вокруг неё, вторя плавным движениям, кружилась в чарующем танце мерцающая пыльца. Мама будто подчинялась одной ей слышимой мелодии, наигрываемой невидимой окари́ной. А может, и сама на время стала музыкой.
Я мог бы наблюдать за ней вечность, однако она вдруг замерла, будто что-то услышала или заметила. Опустилась на берег и потянулась к завязкам платья, похоже, желая искупаться. Я, смутившись, тут же сбежал.
Не разбирая дороги я нёсся по лесу, ведь у меня для кузена такая потрясающая новость: моя мама — самая настоящая полулегендарная фейри. Ксандр ни за что не поверит!
Это объясняло, почему её колыбельные такие прекрасные. Голос фейри чарует и завораживает. Говорят, самые красивые мелодии на Ситэ́лии создали эльфы, однако тётя Ама́ла однажды проболталась, что это не так: знаменитые эльфийские баллады всего лишь наследие далеких предков-фейри.
Внезапно меня осенило: Ксандр, который всегда притворялся, что ему досаждает мамино пение, на самом деле оказывался им заворожён. Нельзя не любить пение того, кто сам — музыка. Я даже приостановился, ошарашенный этим открытием: в самом деле, Ксандр каждый раз оборачивался барсом во время колыбельных. И совсем не потому, что ему не нравилось, как я всегда думал, а потому что он стеснялся своего восторга. В звериной форме легче скрыть эмоции. Он же наследник трона, да ещё и взрослый уже. Ему, наверное, становилось стыдно от того, что он завороженно слушал балладу о любви несчастной девушки-монстра и прекрасного принца.
Я побежал ещё быстрее. Нужно срочно рассказать Ксандру, что он может больше не переживать: дело не в том, что он так и не научился контролю эмоций, а в том, что голосу фейри невозможно сопротивляться.
В ворота замка я проскочил уже запыхавшись. Ксандр сидел на скамье возле тренировочной площадки и чистил меч. Он с таким усердием натирал его, что я тут же понял — он очень зол. Отполированное лезвие сверкало на солнце и будто отражало пламя, горевшее в его глазах.
— Ты опять сбежал, — ледяным голосом сказал он.
Я спрятал руки за спину и опустил голову — эта поза всегда внушала ему веру в то, что я раскаялся.
На самом деле Ксандр никогда не злился на меня всерьёз. Это он только с виду такая ледышка, кажется, вот-вот окатит презрением или такой же холодной яростью. А внутри он самый любящий и заботливый кузен на свете — уж это я точно знаю.
Он мысленно досчитал до десяти. Я понял это по тому, как шевелились его губы, да и дышать он старался размеренно. Его папа тоже всегда так делал, когда ему рассказывали о наших с мамой проказах. Она хоть и на пару-тройку десятилетий старше, однако вела себя, словно маленькая непоседливая девчонка: играла с нами, веселилась и хохотала. Если бы не увиденное сегодня, я бы ни за что в жизни не догадался, кем она является на самом деле.
— Когда же ты повзрослеешь, — вздохнул Ксандр. — Восемь лет — достаточный возраст, чтобы начать понимать, к чему могут привести твои действия.
Я подумал, что воспитательный момент позади, и открыл рот, чтобы поделиться восхитительной новостью, однако он неожиданно продолжил:
— Кри́фель полетел следом за тобой, но магическая защита замка его не пропустила. Он долго метался по саду в поисках тебя, потом пропал. Умей нести ответственность за свои поступки. Найди птицу, — сказал он и вернулся к полировке меча, больше не обращая на меня внимание.
Ой. Увлечённый слежкой, я совсем забыл о защите и о том, что Крифель никогда не расставался со мной дольше, чем на час. Он почти всю жизнь рядом. Мама подарила его на мой первый день рождения.
После долгих блужданий по саду, пары вытоптанных клумб и выговора от садовника я нашел Крифеля: он прятался в глубине сада, в самых зарослях маятахи.
— Крифель, — позвал я.
Он всегда прилетал на мой зов, однако сейчас ответом мне стала лишь тишина и неподвижность. Я полез к нему, в кровь расцарапывая руки и лицо.
Он лежал, подняв лапки и приоткрыв клювик: совсем холодный и застывший. Глазки-угольки затянула белёсая плёнка. Мой самый дорогой друг застыл в вечности.
Я сидел на земле, совсем не по-феровски громко всхлипывая. Крифель казался таким крошечным под огромным душистым кустом. Я аккуратно поднёс его хрупкое тельце к глазам, как будто это могло хоть что-то изменить. Словно в забытьи, я слизывал солёную влагу с губ и шептал, как горячо люблю его, умолял вернуться и не бросать меня, гладил по переливающимся перьям. Я от всей души желал, чтобы он остался со мной. Ничего я не желал прежде так горячо.
Когда остекленевшие глаза Крифеля вспыхнули красным, подобно двум маленьким уголькам, я вздрогнул. А затем произошло самое настоящее чудо: он зашевелился. Сначала согнул лапки, после чего неловко привстал на моих ладонях, встопорщил перья и тут же легонько тюкнул меня клювиком в запястье. Как делал это всегда. Живой и невредимый.
Его горящие красным огнём глаза меня не смущали, к этому легко привыкнуть. Главное, что он ожил. Возможно, такие глаза — плата за возвращение из мира мёртвых. Это ведь такие мелочи в сравнении со свершившимся волшебством. Я верил — Сиаре́лла услышала мою молитву и сжалилась.
Так, держа его на руках, я и побежал домой. Мне не терпелось рассказать всем вокруг о своем счастье. Я бежал и показывал живого Крифеля каждому встречному, только люди почему-то не улыбались, напротив — отшатывались от меня. Почему они не радуются? Ведь это такое чудо! Сиарелла оживила птичку. Одна из служанок вообще охнула, прижала ладонь к губам и бросилась в замок, к лестнице, ведущей в покои дяди.
Я вертел головой, высматривая Ксандра, а не обнаружив его, решил сесть на ту же скамейку, на которой он совсем недавно полировал оружие. Ножны всё ещё лежали здесь, значит, он непременно вернётся. Это проще, чем разыскивать его по всем коридорам и залам замка. От радости я посвистывал и очень не по-взрослому болтал ногами.
Через несколько минут — а может, прошло чуть больше времени, я не заметил, — кто-то окликнул меня. Обернувшись, я увидел ту же служанку, что недавно бросилась наутёк. Она держалась поодаль, хотя по этикету ей следовало подойти на расстояние в три локтя и склониться в книксене. И смотрела на меня, словно перепёлка, которую спугнули с гнезда.
— Фер Алиэрэль, фер-кан Генрих ждёт вас в кабинете. Он попросил не задерживаться, — сказала она и, не дожидаясь ответа, вновь ускользнула прочь.
И даже не поклонилась!
Почему все какие-то странные? Ожившему Крифелю не радуются, забывают кланяться. Да и коридор, всегда заполненный просителями, ожидавшими аудиенции, оказался как никогда пуст. Гулкое эхо моих шагов отражалось от каменных стен и высокого потолка и разносилось по всему огромному замку, который точно вымер.
В дядин кабинет я влетел, отбросив все эти мысли. Мне не терпелось рассказать ему о случившемся, так что я повёл себя не лучше служанки: сразу подбежал к его столу, хотя следовало остановиться в дверях и спросить позволения подойти. Дядя Генрих бросил на меня долгий взгляд. Покачал головой. Затем дрожащей рукой нашарил на столе лист зачарованной бумаги и накарябал всего пару слов, умудрившись поставить три кляксы и в одном месте прорвать лист. А ведь он такой аккуратный и почерк у него очень красивый. Из записки дядя Генрих сложил кривоватый вестник и черкнул на одном из крыльев журавлика непонятное «Фэрга́нем» .
При этом он бормотал под нос:
— Всё будет хорошо… всё будет хорошо… всё будет хорошо…
Озадаченный, я грел холодного, однако активно трепыхающегося Крифеля и всё никак не мог понять, почему вечно спокойный и собранный дядя Генрих так нервничает. Он ведь правитель — ему вообще нельзя показывать свои эмоции.
Он немного успокоился, только когда вестник, покачивая кривыми крыльями, вылетел в окно и скрылся за замковой оградой. Тогда я и вылил на него свою невероятную историю, не забывая демонстрировать своего верного воскресшего друга.
— Ал, — обратился ко мне дядя Генрих, терпеливо выслушав, — иди погуляй. А птичку оставь у меня — ей лучше отлежаться в клетке. К тому же посмотри, она голодная. Вон как тебе в ладонь тычется: наверняка зёрна ищет.
Расставаться с Крифелем мне не хотелось ни на мгновение. Кто знает, что случится, стоит мне выйти из кабинета. Я прижал его к себе ещё теснее, желая услышать биение маленького птичьего сердечка. Только вот оно почему-то совсем не билось. Странно.
— Ты его так крепко сжимаешь, что вот-вот задушишь, — продолжил дядя Генрих. — Ты же знаешь, птички не любят быть в руках. Оставь его здесь, я велю принести ему корм.
Верно! Я так испугался, что совсем забыл про осторожность. Мне не хотелось навредить ещё совсем слабому Крифелю. Почти не касаясь хрупкого тельца, я опустил его на дядин стол.
— Иди, Ал. Я позову тебя, а когда твой друг поест, отнесу его к тебе и посажу в клетку.
Интересно, зачем он меня звал? Может, Ксандр ему наябедничал, что я из замка сбежал? А потом я вывалил на него историю о чудесном воскрешении Крифеля, и он всё забыл?
Выйти я не успел. Всё, что происходило дальше, словно утонуло в тумане.
В углу кабинета внезапно нарисовалось окно портала. Он выглядел совсем иначе, нежели тот, какой обычно открывал дядя Генрих. Сначала он походил на шаровую молнию: светящаяся точка вспыхнула и стала разрастаться, а потом стал похож на огромную рамку, по контуру которой сверкали слепящие разряды. Он раскрылся с настолько страшным треском, что заломило в висках.
В попытке защититься от этого ужасающего звука я закрыл уши руками, однако лучше бы закрыл глаза…
Из открывшегося портала шагнуло чудовище. Оголённый меч в руках, на остриё насажена голова страшного монстра. Чёрная мантия заляпана кровью и разодрана. Из-под капюшона выбиваются тёмные и седые пряди. И хотя этот капюшон надвинут почти до самого носа, всё равно он не до конца скрывает ужасное лицо, изрытое незажившими ранами, края которых кое-где обуглены — похоже, их пытались прижечь.
Чудовище вскинуло голову. Капюшон сполз с головы, и теперь волосы походили на клубок ядовитых змей. Губы искривились в усмешке. Глаза — полностью чёрные, без белков — глянули пристально, затягивающе, пригвождая к месту. В них плавилась Бездна.
Я закричал. В ужасе выскочил за дверь и со всех ног понёсся во двор, надеясь найти Ксандра. Ноги путались и подворачивались, однако я всё бежал и бежал, то и дело оглядываясь.
Служанка появилась из-за угла внезапно. Я не успел затормозить и на полном ходу врезался в неё. Она вскрикнула, схватилась за сердце и резко побледнела. Из её груди вырвался хрип, глаза выпучились. Она хватала ртом воздух, словно вытащенная на берег рыба. Я вцепился в её предплечья, однако под моими ладонями кожа начала плавиться, словно воск, а потом и вовсе запузырилась. Запахло палёным.
— Убийца, — сипло выдохнула она.
Она уже даже не могла кричать от боли, которую причиняли ей мои прикосновения. Её глаза закатились. Вздрогнув в последнем конвульсивном движении, она повалилась на пол, погребая меня под своим телом.
— Ксандр! — завопил я. — Дядя!
Я пытался спихнуть с себя мёртвую служанку, однако ничего не получалось, лишь множились на её теле ужасные раны. Она душила меня своим весом, придавливала с каждым мгновением всё сильнее.
Ксандр появился внезапно. Просто материализовался в воздухе, нависая над нами. Его лицо расплывалось и двоилось, а глаза горели огнём, почти как у Крифеля.
— Убийца, — не своим голосом сказал он и мерзко расхохотался. Страшно, с надрывом. — Это ты её убил. Ты-ы-ы…
— Нет… Нет. Нет! Не-е-ет!
Я дёрнулся, изо всех сил упёрся в грудь служанки и наконец смог столкнуть её с себя. Быстро встав, я бросился бежать и от Ксандра. От его смеха кровь стыла в жилах.
Хриплое «убийца!» звенело у меня в ушах.
От этого ужаса не спрятаться. Захлёбываясь в собственном крике, я толкнул первую попавшуюся дверь и ввалился в комнату.
На полу, раскинув руки в стороны, лежала мама. К ней в последнем судорожном движении прижался окровавленный Вист. Маленькими ручками он вцепился в оборки платья и закаменел. Над ними стояло и скалилось чудовище из дядиного кабинета. Кровь стекала по его губам и капала на белоснежное платье. Её кровь. Он пил из разодранной шеи. На её лице и груди чернели такие же уродливые ожоги, как у служанки. Кровь на моих руках.
Кровь повсюду.
— Это ты её убил, — донёсся до меня голос Ксандра.
Или это голос в моей голове?
— Нет… нет… нет… — всё шептал я, однако никто меня не слышал.
Я попытался вытереть руки о блузу. Казалось, что крови стало только больше. Чудовище алчно посмотрело на меня и ухмыльнулось.
Попятившись, я наткнулся на закрытую дверь. С трудом нащупал ручку. Она не поддалась. Чудовище усмехнулось ещё мерзостнее.
Не в силах выносить его вида, я отвернулся — и увидел их: дядю Генриха и тётю Ама́лу. Их изодранные тела крест-накрест лежали возле кровати в луже крови. На их телах тоже темнели следы от моих ладоней. В воздухе стоял запах палёного мяса. Я хотел закрыть лицо руками, однако не смог. Руки превратились в лапы чудовища. Уродливые, с длинными окровавленными когтями.
Кровь повсюду. Кровь на моих руках.
— Это ты их убил, — голосом Ксандра сказало чудовище.
— Не-е-ет!