Брат, которого я вернул

Глава 1. Логистика

Утро начиналось с горечи. Не с той благородной, что обещают надписи на кофейных пачках, а с выверенной, будничной горечи дешевого молотого кофе, заваренного прямо в чашке. Кирилл смотрел, как темные частицы, словно взвесь речного ила, медленно оседают на дно белой керамики. Он подождал ровно столько, чтобы первый, самый обжигающий пар сошел, и сделал глоток. Горячая, терпкая жидкость обожгла язык и пищевод, отправляя в мозг единственно верный сигнал: «Проснись. Пора».

Его рабочее место было алтарем порядка в мире хаоса. Два монитора на кронштейне, парящие над столешницей, чисто вытертой еще с вечера. На левом – карта Европы, прошитая тонкими, пульсирующими нитями маршрутов. Красные, желтые, зеленые – статус грузов. На правом – вязкое полотно текста. Технические спецификации, накладные, таможенные декларации. Испанский, перетекающий в польский, спотыкающийся об английские технические термины и требующий немецкой точности на выходе.

Работа Кирилла была тихой войной с энтропией. Он был лингвистом-логистом. Человеком-фильтром между водителем-литовцем, который везет из Испании «комплектующие для гидравлических систем», и диспетчером на складе в Гамбурге, который ждет «Hydrauliksystemkomponenten». Одно неверно понятое слово, одна двусмысленность в описании груза – и фура с высокоточным оборудованием на миллион евро застрянет на границе на неделю, обрастая штрафами и неустойками, как ракушками.

Его пальцы двигались над клавиатурой с механической грацией. Копировать. Вставить в переводчик для черновой проверки. Открыть корпоративный глоссарий. Заменить «junta tórica» не на простое «кольцевое уплотнение», а на точное, утвержденное номенклатурой «O-Ring Dichtung DIN 3771». Он не создавал, он исправлял. Он брал чужую небрежность, языковую путаницу, спешку – и превращал ее в четкий, однозначный алгоритм, понятный любому звену в цепи.
Воздух в комнате был неподвижным и плотным. Пахло остывающим кофе, теплой пылью на радиаторах процессора и едва уловимо – средством для мытья стекол, которым он вчера протирал мониторы. За окном занимался серый, безликий рассвет, но Кирилл его почти не видел. Его мир был здесь, в свечении двух прямоугольников, в логике маршрутов и строгости терминов. Здесь все было под контролем. Здесь от его действий был прямой, измеримый результат. Зеленая нить маршрута, добравшаяся до конечной точки. Статус «Доставлено».

Он сделал еще один глоток кофе, поморщившись от попавшей на язык гущи. Тишина квартиры давила на уши. Не умиротворяющая, а ватная, лишенная жизни. Единственным звуком был низкий, утробный гул системного блока под столом и сухой, отчетливый щелчок клавиш. Щелк-щелк-щелк. Устранить двусмысленность. Подтвердить маршрут. Сохранить документ.

Все было на своих местах. Все шло по плану. Еще один обычный день, состоящий из тысяч чужих проблем, которые он методично решал, одну за другой, не поднимая головы от экрана.

Щелчки клавиш слились в монотонный, убаюкивающий стрекот. Прошло часа два. Цифры и буквы на правом мониторе начали расплываться, терять резкость по краям. Кирилл потер переносицу, чувствуя, как под кожей нарастает тупое, вязкое напряжение. Кофеин, влитый в систему наспех, выгорел, оставив после себя лишь легкую изжогу и сухость во рту. Пора.
Он отодвинулся от стола. Колесики кресла протестующе скрипнули по ламинату. Вставая, он потянулся, разминая затекшую спину – позвонки хрустнули сухо, как ломающийся сухарь. Тихий щелчок ручки – и он вышел из своего рабочего кабинета-кокона в пространство общей комнаты, залитой уже более уверенным утренним светом.

Кухня была продолжением гостиной, отделенная лишь барной стойкой. Здесь все было на своих местах, но порядок был иным – не стерильным, как у его мониторов, а жилым. На стойке лежала раскрытая книга, рядом – забытый ободок для волос. Кирилл прошел к шкафчику, его домашние тапочки мягко шлепали по полу.

Он достал две чашки. Свою – ту же самую, белую, со следами кофейной гущи на дне, которую он просто сполоснул под струей воды. И ее – увесистую, керамическую, цвета обожженной глины, с неровными краями ручной работы. Он всегда заваривал ей кофе отдельно, в маленькой гейзерной кофеварке. Это был ритуал, еще одна логистическая операция, но лишенная дедлайнов и штрафов.

Движения его были отточены и экономны. Отвинтил нижнюю часть серебристого кофейника, до блеска натертого кухонным полотенцем. Налил воды ровно до предохранительного клапана – ни миллиметром больше. Насыпал в ситечко молотый кофе, разровнял горку тыльной стороной ложки. Никакой трамбовки, он знал, что это портит вкус. Свинтил две половинки, почувствовав, как резьба мягко, но плотно встает на свое место. Поставил на самую маленькую конфорку. Щелчок пьезоподжига, синий цветок пламени обнял дно кофейника.

Пока кофе готовился, Кирилл прислонился бедром к столешнице. Он смотрел в окно, на серое полотно неба, на котором голубь чертил неуверенную траекторию. Воздух на кухне начал меняться. Сначала появился тонкий, едва уловимый запах нагретого металла. Затем к нему примешался густой, орехово-шоколадный аромат, который медленно, но верно вытеснял все остальные запахи, заполняя пространство, делая его теплым и обжитым. Из носика кофейника послышалось шипение, потом – прерывистое, булькающее бормотание, похожее на довольное урчание. Кофе готов.

Он снял его с огня, налил густую, черную жидкость в глиняную чашку. Пар поднимался над ней, завиваясь спиралью. Взяв чашку, он направился к двери в соседнюю комнату – ее кабинет.

Он вошел без стука. Валя сидела спиной к двери, в больших наушниках, полностью погруженная в свой экран. Ее рабочее место было уютным хаосом – стикеры на мониторе, стопка книг, смешная фигурка динозавра, держащая в лапах карандаш. Кирилл подошел тихо, поставил чашку на пробковую подставку рядом с ее рукой. Она вздрогнула, но, увидев его, тут же улыбнулась, стягивая наушники на шею. Из них донесся обрывок чьей-то речи на английском.

– Спасибо, – шепотом сказала она.

Глава 2. Анатомия

Экран заполнился ссылками. Платная реклама наверху – яркая, назойливая. "Избавление от зависимости НАВСЕГДА!", "Комфортные условия, 100% анонимность". Кирилл начал методично, одну за другой, открывать вкладки. Сайты были похожи друг на друга, как близнецы. Глянцевые витрины исцеления. Улыбающиеся врачи в белоснежных халатах. Пациенты, играющие в волейбол на изумрудном газоне. Просторные комнаты, больше похожие на номера в недорогом отеле. Обещания, гарантии, призывы "позвонить прямо сейчас".

Все это было фальшивым, как пластиковые яблоки в вазе. Кирилл смотрел на эти фотографии и не мог представить на них свою мать. Ее, с опухшим от слез лицом и потухшим взглядом, играющую в волейбол. Это было так же нелепо, как пытаться перевезти жидкий азот в картонной коробке. Он закрывал вкладки одну за другой, чувствуя, как внутри нарастает раздражение от этого маркетингового шума. Он искал не санаторий. Он искал решение.

И он понял, что не знает, из чего состоит проблема.

Курсор снова замигал в поисковой строке. "Признаки бытового алкоголизма". "Женский алкоголизм стадии". "Созависимость".

Мир логистики с его четкими правилами и терминами остался где-то далеко. Кирилл погружался в новую, куда более вязкую и страшную вселенную, где у каждого симптома было свое холодное, клиническое название.

Он читал, и буквы на экране складывались в портрет его матери, в историю его семьи.

«Анозогнозия – отрицание болезни». Всплыло в памяти ее вечное: «Да я просто расслабляюсь! Устала за неделю. Я в любой момент могу бросить, просто не хочу».

«Потеря ситуационного контроля». Вспомнился юбилей тетки, куда мама пришла уже «навеселе», ее слишком громкий смех, разбитый бокал, стыдливые взгляды родственников.

«Рост толерантности к алкоголю». Он вдруг осознал, что уже не помнит, когда в последний раз видел, чтобы она выпила всего один бокал вина. Бутылка, открытая в пятницу вечером, к субботе была уже пуста.

Он сидел, впившись взглядом в экран, и чувствовал, как информация, которую он поглощал, действует на него, как холодный компресс на свежий ожог. Она не лечила, но приносила странное, мучительное облегчение. То, что казалось ему уникальным семейным проклятием, стыдной, грязной тайной, на самом деле было болезнью. Описанной в учебниках. Классифицированной. С симптомами, стадиями и прогнозами.

Особенно его зацепило определение «алкоголизма выходного дня». Жизнь от пятницы до пятницы. Будние дни – серая, безрадостная пустыня, которую нужно пересечь, чтобы в конце недели получить свою награду, свое забвение. Это было не просто похоже. Это было оно. Точное, безжалостное описание ее жизни, ее графика существования.

Воздух в комнате стал спертым, тяжелым. Кирилл почувствовал знакомый запах – фантомный, въевшийся в память с детства. Запах перегара, смешанный с запахом духов, которым она пыталась его заглушить. Он потер виски. Его работа заключалась в том, чтобы видеть систему в хаосе. И сейчас он видел систему. Это была не череда случайных срывов. Это был отлаженный механизм саморазрушения, работающий по своему собственному, неотвратимому расписанию.

Он кликнул на ссылку со словом «созависимость», не ожидая ничего особенного. Просто еще один термин, еще одна галочка в списке для понимания проблемы. Но страница, которая открылась, была другой. Здесь не было фотографий улыбающихся врачей. Здесь не было списков симптомов. Вместо этого — текст. Плотный, вязкий, безжалостный.

Кирилл начал читать, и ему показалось, что кто-то вскрыл его черепную коробку и препарирует его мысли, раскладывая их на операционном столе под яркой лампой.

Статья не обвиняла. Она объясняла. И это было страшнее любого обвинения.

Слово «Спасатель» прыгнуло на него с экрана, как хищник. Не «помощник», не «заботливый сын», а именно «Спасатель». Человек, чья самооценка напрямую зависит от способности «решать» чужие проблемы. Человек, который получает извращенное удовлетворение не от того, что близкому хорошо, а от самого процесса «спасения».

Кирилл почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он вспомнил себя. Свои звонки матери по утрам в субботу: «Ну как ты? Голова болит? Может, таблеток привезти?». Свои попытки «отвлечь» ее – купить билеты в кино, куда она в итоге не пойдет, заказать ей продукты на дом, чтобы она «не ходила лишний раз в магазин» (а на самом деле – чтобы не купила бутылку). Каждое его действие, которое он считал проявлением любви и заботы, здесь, на этой странице, было описано как симптом. Симптом его собственной болезни.

Он читал дальше. «Контроль». Это слово повторялось снова и снова. Созависимый пытается контролировать зависимого. Его настроение, его поступки, его употребление. Это иллюзия контроля, которая дает «спасателю» чувство собственной значимости.

И Кирилл увидел это. Увидел, как он выстраивал логистические цепочки не для грузов, а для собственной семьи. Если я сделаю А (позвоню вовремя), то она не сделает Б (не напьется сильно). Если я обеспечу В (решу ее бытовые проблемы), то она, возможно, почувствует Г (благодарность) и изменит свое поведение. Это была та же самая работа. Он был диспетчером ее жизни. Неудачливым, проваливающим каждый рейс, но упорно продолжающим прокладывать новые маршруты в своей голове.

«...Созависимый часто не знает, как строить отношения с трезвым человеком. Его роль "спасателя" становится ненужной, и он может подсознательно провоцировать срыв, чтобы вернуться в привычную и понятную для себя модель поведения...»

Эта фраза ударила его, как разряд тока. Он отшатнулся от монитора. А как? Как общаться с трезвой матерью? Он не знал. Их разговоры всегда строились вокруг ее проблем. Ее здоровья, ее настроения, ее жалоб. Это был фундамент их отношений. А если убрать этот фундамент, что останется? Пустота? Неловкое молчание? Он вдруг с ужасающей ясностью понял, что боится ее трезвости не меньше, чем ее пьянства. Трезвая мать была для него неизвестной переменной в уравнении, которое он не умел решать.

Глава 3. Точка на карте

Он не вернулся за свой стол. Компьютер ушел в спящий режим, погасив экраны, и комната погрузилась в полумрак, храня лишь тихий гул системного блока. Кирилл остался в гостиной. Он стоял у окна, глядя на расплывчатые огни ночного города, но видел перед собой только маленькую, пульсирующую точку на карте в телефоне. Пункт Б.

Валя нашла его там же. Она уже убрала со стола чашки, протерла столешницу. Движения ее были тихими, привычными – она наводила порядок, закрывая гештальты прожитого дня. Увидев его застывшую у окна фигуру, она остановилась.

– Все думаешь? – спросила она мягко.

Он не сразу обернулся. Словно ему нужно было время, чтобы вынырнуть из той глухой, безвоздушной деревни, где он был мыслями. Он медленно повернулся к ней. Лицо его в сумраке казалось высеченным из камня.

– Я поеду к нему, – сказал он. Это не было предложением или вопросом. Это был факт, сухой, как отчет о доставке груза.

Валя не удивилась. Она подошла ближе, встала рядом, но не прикасалась к нему, давая ему пространство.

– Когда?

– Завтра. Или послезавтра. Как только дела рабочие разгребу. На пару дней.

– Просто так? – ее вопрос был не праздным. Она знала его. Он никогда ничего не делал «просто так». За каждым его действием стояла логика, причина.

Кирилл помолчал, подбирая слова. Он не хотел вываливать на нее весь тот липкий ужас, который поднялся со дна после разговора с бабушкой. Он хотел сделать это… своим проектом.

– Я позвонил бабушке, – начал он издалека. – Разговорились. Она сказала… что у него не все в порядке.

– Насколько «не в порядке»? – Валя смотрела на него внимательно, ее взгляд был похож на скальпель, аккуратно вскрывающий его недомолвки.

Вместо ответа он протянул ей телефон, на экране которого все еще горела карта. Точка назначения.

– Я ему написал. Сказал, что приеду. Он сразу скинул адрес. Сразу. Даже не спросил, зачем.

Он сделал ударение на последнем слове, и Валя все поняла. Она посмотрела на точку на карте, потом снова на него.
– Ты думаешь, ему нужна помощь?

– Я не думаю. Я знаю, – сказал Кирилл, и в голосе его впервые прорезался металл. – Я просто… съезжу, посмотрю. Оценю обстановку. Что там и как. Может, все не так страшно, как она говорит. Может, ему просто поговорить не с кем.
Он врал. И себе, и ей. Но эта ложь была необходима, как анестезия перед операцией. Она позволяла не думать о том, что он будет делать, если обстановка окажется именно такой страшной, или даже хуже.

Валя взяла его руку. Ее пальцы были теплыми, сухими.

– Хорошо, – сказала она просто. – Езжай, конечно. Только… будь осторожен, ладно?

– В смысле? – он не понял.

– В смысле, с собой будь осторожен, – уточнила она. – Ты же сейчас опять наденешь свой плащ супермена и полетишь всех спасать. А там, может, спасаться никто и не хочет. Просто… посмотри. Поговори. Не решай за него ничего. Слышишь?

Он смотрел на нее. На ее серьезное, сосредоточенное лицо. Она была его голосом разума. Тем самым диспетчером на складе в Гамбурге, который всегда требовал точности и не позволял эмоциям вносить хаос в логистику.

Он медленно кивнул.

– Я просто посмотрю.

Но оба они знали, что это неправда. Он ехал не смотреть. Он ехал спасать. Потому что не умел иначе.

Утро началось не с кофе, а с молчаливого, методичного ритуала, похожего на подготовку к спецоперации. Кирилл достал из шкафа свой городской рюкзак – черный, из плотного нейлона, с множеством карманов, каждый из которых имел свое строгое предназначение. Он не бросал в него вещи. Он выкладывал их на застеленной кровати, создавая на сером покрывале натюрморт из предметов первой необходимости.

Джинсы, свернутые в плотный, аккуратный валик. Две футболки – серая и черная, сложенные в идеальные прямоугольники. Теплый свитер. Смена белья и носков, упакованная в отдельный пакет с зиплоком. Несессер, где зубная щетка в футляре лежала параллельно тюбику с пастой. Маленький флакон с антисептиком для рук.

Рядом легли артефакты выживания в чужой, потенциально враждебной среде. Внешний аккумулятор, заряженный на сто процентов, – его личный гарант связи с миром. Упаковка протеиновых батончиков – на случай, если с едой возникнут проблемы. Бутылка воды. И, наконец, большая пачка влажных антибактериальных салфеток. Он посмотрел на нее с особым вниманием. Это была его страховка от чужой грязи, от непредвиденного хаоса.

Он раскладывал все это по карманам рюкзака с точностью логиста, распределяющего груз по контейнеру. Тяжелое – вниз и ближе к спине. То, что может понадобиться срочно, – во внешние отсеки. Каждая вещь заняла свое место. Он застегнул основное отделение. Звук молнии, прошедшей свой путь от начала до конца без единой запинки, был глухим и окончательным. Миссия утверждена. Рюкзак стоял у кровати, подтянутый и готовый, как солдат перед выходом.

Покупка билета была делом пяти минут. Никаких поездок на вокзал, никаких очередей в кассу. Он сел за свой алтарь из двух мониторов, открыл сайт автобусных перевозок. Привычный сине-белый интерфейс. Календарь. Поля «Откуда» и «Куда». В графе назначения он вбил название поселка, который находился ближе всего к точке на карте, присланной Витей. «Ключи». Слово было пустым, лишенным всяких ассоциаций.

Система выдала два рейса в день. Утренний и вечерний. Он выбрал утренний. 8:30. Место 17, у окна, по ходу движения. Оплата картой. Щелчок мыши. Деньги списались, и на экране тут же сгенерировался PDF-файл с билетом. Он не стал его распечатывать. Просто сохранил в отдельную папку на телефоне, назвав ее коротко и ясно: «Витя». Еще одна логистическая операция была завершена.

Автовокзал встретил его запахом, который невозможно было подделать или забыть. Густой коктейль из холодной солярки, чебуреков из привокзального ларька и сырой, въевшейся в бетон пыли. Информатор надтреснутым, безразличным женским голосом объявлял о прибытии и отправлении рейсов, растягивая гласные, как изжеванную резинку. Люди текли мимо – студенты с рюкзаками, старушки с клетчатыми баулами, мужчины в рабочих куртках, пахнущие табаком и усталостью. Кирилл чувствовал себя здесь чужим, наблюдателем, изучающим хаотичную, плохо организованную транспортную систему.
Его автобус, уже не новый, с мутными от дорожной грязи окнами, подали на седьмую платформу. Он показал водителю QR-код на экране телефона, закинул рюкзак на верхнюю полку и сел на свое семнадцатое место. Кресло приняло его с усталым скрипом. Велюровая обивка была затертой до блеска, на ней виднелись смутные очертания от сотен, тысяч безымянных пассажиров.

Глава 4. Разговор

Первая кружка не вылечила. Она была лишь анестезией, позволившей хирургу — второй дозе — сделать свою работу. Витя снова наклонился, и ритуал повторился, но на этот раз в нем было меньше отчаяния и больше деловитости. Рука, державшая бутылку, все еще подрагивала, но уже не так хаотично. Он снова наполнил эмалированную кружку до краев.
И снова выпил ее единым, безостановочным глотком.

Кирилл наблюдал за этим, и ему казалось, что он видит, как в сложный, разбалансированный механизм заливают масло. Эффект был почти мгновенным и пугающе наглядным. Мелкая, высокочастотная дрожь, бившаяся в пальцах брата, начала затухать, словно кто-то медленно выкручивал ручку громкости на неисправном приемнике. Судорожное подергивание головы, заставлявшее его постоянно щуриться, прекратилось. Мир, до этого дрожавший и расплывавшийся по краям, для Вити, очевидно, обрел резкость.

Он поставил пустую кружку на пол. На этот раз — без звяканья, с глухим, уверенным стуком. Затем он поднял на Кирилла глаза. И в них не было ни капли стыда.

Это было самое страшное. Он не стеснялся. Не прятал взгляд, не пытался оправдаться. Он сидел посреди своего пластикового кладбища, в грязной одежде, с лицом мертвеца, только что вернувшегося к подобию жизни с помощью яда, и смотрел на младшего брата прямо, спокойно, почти с вызовом. Он не пытался ничего скрыть, не извинялся во второй раз. Он просто был. Он предъявлял себя Кириллу во всей своей чудовищной, неприкрытой правде.

И именно в этой тишине, в этом спокойном, лишенном стыда взгляде Кирилл услышал самый оглушительный крик, который ему когда-либо доводилось слышать. Это не было апатией или безразличием. Это была последняя, единственно доступная ему форма коммуникации. Он будто говорил: «Смотри. Смотри внимательно. Вот он я. Вот дно. Я дошел. Я больше не притворяюсь. Я не могу даже сделать вид, что я в порядке. Теперь твой ход». Его состояние, его дом, его запах, его ритуалы — все это было не просто симптомами болезни. Это было гигантским, отчаянным транспарантом, вывешенным для единственного зрителя, который мог его прочесть. Это был крик о помощи, изданный полным и безоговорочным отказом от борьбы.

Вторая кружка подействовала. Она не принесла радости, она принесла функциональность. Витя выпрямился, и в его движениях появилась смазанная, но все же осмысленная координация.

– Я тут… – начал он, и его голос звучал уже ровнее, будто смазанный тем же пивом, что и суставы. – Хочу тебе кое-что показать.

Он протянул руку и взял с заваленного стола геймпад от приставки. Пальцы его, уже не так сильно дрожа, легли на стики и кнопки. Он нажал на кнопку включения.

Из-под стола донесся тихий, нарастающий гул вентилятора. Телевизор моргнул и ожил, вспыхнув ярким логотипом игровой системы. Этот прямоугольник чистого, цифрового света в полумраке комнаты выглядел как портал в другой мир, инородный и неуместный.

– Тут песни новые… нашел, – продолжал Витя, не оборачиваясь, полностью поглощенный процессом навигации по меню. – Прям… цепляют, понимаешь?

Он говорил это с такой простой, искренней интонацией, будто они сидели не в филиале ада, а в обычной гостиной, и он просто хотел поделиться с братом любимой музыкой. Этот диссонанс, этот призрак нормальности посреди тотального распада, ударил по Кириллу сильнее, чем запах и грязь. Он почувствовал, как стены комнаты сжимаются, как воздух становится густым и непригодным для дыхания. Ему нужно было выйти. Немедленно.

– Да-да, ты включай, – торопливо пробормотал он, поднимаясь с табурета. – Я сейчас, на секунду.

Он почти бегом вышел из дома, толкнув скрипучую дверь. Холодный, сырой воздух ударил в лицо, как пощечина. Он жадно глотнул его, потом еще и еще, пытаясь вымыть из легких смрад, который, казалось, уже въелся в слизистую. Он отошел от дома на несколько шагов, в поле, повернувшись к нему спиной, словно боясь, что тот засосет его обратно.
Дрожащими пальцами он достал телефон и набрал номер жены.

Она ответила почти сразу, ее ровный, спокойный голос прозвучал как музыка из другого, упорядоченного мира.

– Ну что?

Кирилл не мог говорить громко. Он сжал телефон так, что побелели костяшки, и зашептал в него, сдавленно, захлебываясь словами:

– Валя, это просто ужас. Это… я даже представить не мог, что так бывает.

– Что там? – ее голос оставался спокойным, но в нем появилась нотка напряжения.

– Он желтый. Понимаешь? Просто желтый, как пергамент. Худой, как скелет. И… Валя, у него ведро у кровати стоит. Помойное ведро. Он в него ходит. Прямо там.

Он замолчал, тяжело дыша. Он вывалил на нее самую суть, самую квинтэссенцию увиденного ужаса. На том конце провода повисла пауза. Валя не ахнула, не запричитала. Она думала.

– Значит, ты был прав, – сказала она наконец, и в ее голосе была сталь. – Значит, делай, как решил.

– А если он не согласится? Если пошлет меня?

– Говори про психотерапевта, – ее тон был четким, как инструкция. – Только добавь одну деталь. Скажи, что перед встречей с таким серьезным специалистом нужно… привести себя в порядок. Чтобы голова была ясная. Предложи ему сначала на пару дней лечь прокапаться. Подготовиться к консультации. Это логично звучит. Это забота. Понимаешь?

Кирилл слушал ее. И хаос в его голове снова начал выстраиваться в четкую, пошаговую схему. Забота. Подготовка. Логика. Она дала ему слова, которые он мог использовать. Она перевела его панику на язык понятного ему алгоритма.

– Понял, – выдохнул он. – Да. Так и сделаю.

Он зашел обратно, и смрад дома, после нескольких глотков чистого воздуха, ударил с новой силой, как физическая пощечина. Витя сидел, сгорбившись, и смотрел на него из своего гнезда.

– А, вот ты где, – сказал он, и в его голосе проскользнула детская обида, будто его бросили посреди игры. Он неловко кашлянул, а потом, словно что-то вспомнив, сказал: – Смотри.

Он задрал край своего засаленного свитера. На животе, на желтоватой, дряблой коже, расплывалось уродливое пятно. Это был ожог. Несвежий, уже заживающий, но страшный. Сморщенная кожа восково-розового цвета с оплавленными, коричневыми краями. Было видно, что его никто не обрабатывал, он затягивался сам, как мог.

Глава 5. Легенда прикрытия

Валя встретила его в коридоре. Она ничего не спрашивала, просто посмотрела ему в глаза, и в ее взгляде он прочел все: и тревогу, и готовность слушать. Он молча снял куртку, разулся, прошел в ванную и долго, остервенело мыл руки, будто пытаясь смыть с них невидимую грязь.

Они сидели на кухне. На столе стояли две чашки с остывающим чаем. Кирилл не притронулся к своей. Он закончил свой рассказ, выложив перед ней все, как есть: желтое лицо, помойное ведро, ожог, слезы над клипами и, наконец, это тихое, усталое «я согласен».

– Он согласился на психолога, – подытожил он, глядя в одну точку на столешнице. – Я предложил ему сначала прокапаться, чтобы в нормальном виде приехать. Он и на это согласился.

Валя молчала, медленно вращая в пальцах свою чашку.

– Ты ему сказал, что это будет ребцентр? – спросила она тихо, но ее вопрос прозвучал в тишине кухни, как выстрел.

– Нет, – ответил Кирилл, не поднимая глаз. – Скажу, когда будем подъезжать. Или не скажу. Это уже работа мотивационной бригады.

– Кирилл, – она поставила чашку и посмотрела на него в упор. – Ты понимаешь, что это обман? Мы обманом вытаскиваем человека из дома, чтобы насильно запереть его на девять месяцев. Это похищение. Фактически.

Слова были произнесены. «Обман». «Насильно». «Похищение». Она назвала вещи своими именами, содрав с его плана камуфляж из терминов вроде «интервенция» и «легенда».

Кирилл вздрогнул, как от удара. Он поднял на нее глаза. Взгляд у него был тяжелый, как у человека, который не спал несколько суток.

– А какой у меня есть другой вариант? – спросил он глухо. – Какой, Валя? Оставить его там, чтобы он сгорел в следующий раз, когда уснет с сигаретой? Чтобы его печень отказала через месяц? Чтобы я потом ехал его хоронить?

Его голос не дрожал, но в нем звенел холодный, сжатый до предела металл. Это была не истерика. Это была констатация.

– Я знаю, что это обман, – продолжал он, глядя ей прямо в глаза. – Я знаю, что это, возможно, незаконно. И я знаю, что он, может быть, будет ненавидеть меня за это. Но я не вижу другого сценария. У меня его просто нет. Это не один из вариантов. Это единственный вариант, который у нас есть, чтобы он не умер.

Он говорил это не потому, что был абсолютно уверен в своей правоте. Он был не уверен. Он был в ужасе. Но его ужас перед бездействием был в тысячу раз сильнее, чем ужас перед действием, пусть даже таким чудовищным. Его неотступность рождалась не из силы, а из полного, тотального отсутствия альтернативы. Он был как сапер, который видит перед собой только один провод, который нужно перерезать. Может, бомба взорвется. А может, и нет. Но если не резать, она взорвется точно.

Он смотрел на нее, и во взгляде его была немая мольба. Он не просил ее одобрения. Он просил ее не мешать. Не отнимать у него этот единственный, пусть и уродливый, но все же план.

Валя долго смотрела на него. Потом медленно, очень медленно кивнула.

– Хорошо, – сказала она. – Я поняла. Что нужно делать?

На следующий день Кирилл закрылся в своем рабочем кабинете. Это была его территория, его командный пункт. Он снова набрал номер центра. На этот раз знакомый, уставший голос консультанта на том конце провода показался ему почти родным.

Кирилл, отбросив эмоции, сухо изложил ситуацию: «Объект согласен на детоксикацию с последующей консультацией у психотерапевта». Он намеренно использовал это безликое слово — «объект». Оно создавало необходимую дистанцию, превращало брата в задачу, а не в трагедию.

Консультант на том конце слушал молча, давая ему выговориться.

– Я понял, – сказал он, когда Кирилл закончил. – Схема рабочая, мы так часто делаем. Смотрите, как это будет выглядеть, чтобы вы понимали. Напрямую из его деревни в ребцентр мы его не повезем. Это бессмысленно.

– Почему? – спросил Кирилл.

– Потому что он у вас, как я понимаю, в глубоком минусе. Организм отравлен настолько, что он просто не сможет воспринимать информацию. Первые дни в центре — это лекции, группы, задания. А он будет лежать пластом и думать только о том, как бы ему похмелиться. Это все равно что пытаться учить таблицу умножения человека с температурой сорок. Пустая трата времени и ваших денег.

Логика была безупречной. Кирилл кивнул, хотя его никто не видел.

– Значит, так, – продолжил консультант, и в его голосе появились нотки диспетчера, прокладывающего маршрут. – Ваша первая задача — доставить его в город. В клинику, с которой мы работаем. Это частная наркология, там все анонимно, не бойтесь. Я вам скину адрес и телефон. Вы звоните туда, записываетесь на программу «детокс», дня на три, лучше на пять. Говорите, что от нас, там поймут.

Он сделал паузу, давая Кириллу переварить информацию.

– Вы привозите его туда. Сами. Как брат, который заботится о брате. Оформляете, платите. Его кладут в палату и начинают капать. То есть, чистить кровь от всей этой дряни. Это самое важное. За эти пять дней из него выйдет основная отрава, он придет в более-менее адекватное физическое состояние.

– А потом? – спросил Кирилл, уже догадываясь, что будет дальше.

– А потом наступает день выписки. День «поездки к психотерапевту», – в голосе консультанта не было ни капли иронии. – Вы ему говорите, что за ним сейчас заедут, чтобы отвезти на ту самую консультацию. И за ним действительно заезжают. Только не вы, а наши ребята. Та самая мотивационная бригада.

Кирилл сжал в руке телефон.

– Они забирают его прямо из клиники?

– Именно. Для него это будет выглядеть логично. Он прошел «подготовку», теперь едет к врачу. Он будет спокоен, расслаблен. Наши ребята подъедут, представятся, скажут, что они от психотерапевта, помогут собрать вещи и посадят в машину. А привезут, как вы понимаете, уже к нам. К тому моменту, как он поймет, что что-то не так, он уже будет за воротами нашего центра. Возражать будет поздно. Это самый чистый и безболезненный способ.

Консультант говорил об этом так просто, так обыденно, будто объяснял, как заказать пиццу. Он не уговаривал, не оправдывался. Он просто излагал отработанный до мелочей, безжалостный, но эффективный протокол.