Брат мужа. Привыкай страдать

1. Холод рядом

Он — старший брат её покойного мужа, опасный и влиятельный человек.

Она — вдова, которую его семья подозревает в убийстве мужа. Её вины в его смерти нет, но это не доказать.

Он ненавидит её и берет в жены, лишь чтобы держать врагов ещё ближе, чем друзей, и не остановится, пока не выяснит, кто на самом деле убил его брата.

1. Холод рядом

Соня

Я просыпаюсь от странной тишины. Даже часы в углу будто перестали тикать.
Тянусь к Алексею… и натыкаюсь на ледяную кожу.

— Лёша?.. — шепчу, но уже знаю внутри, что ответа не будет. И всё равно пытаюсь растормошить.

Дёргаю мужа за плечо, потом сильнее, трясу. Его голова безвольно заваливается на бок.

— Нет… — выдыхаю.

Внутри взрывается леденящий спазм. Горло перехватывает, к глазам мгновенно подступают слезы.

Из груди сам рвется крик. Дикий и отчаянный. Я судорожно отползаю от мужа и не хочу верить, что он мертвый. Ноги путаются в простыне, движения не приносят результата.

Дверь распахивается. На пороге появляется горничная Ирина, которая всегда подает утренний чай. Она делает два шага вперед, прижимает ладони к щекам, глаза расширяются, но это выглядит будто отрепетировано.

— Господи! — театрально ахает она. — Что… случилось?

Я жду, что она подбежит, проверит пульс, вызовет скорую… но вместо этого она просто разворачивается на месте и направляется к двери.

— Я позову управляющего, — бросает она и исчезает в коридоре.

Я судорожно кутаюсь в простыню, не в силах вдохнуть. Смотреть на мужа страшно, но и не смотреть не могу. Как? Мне не осознать, что он мёртв. Выглядит будто спящий, но бледный. И от его вида меня пробирает могильный озноб.

Через несколько мгновений в спальню заходит высокий мужчина в безупречном тёмном костюме. Владимир. Управляющий. Лицо каменное, невозмутимое. Он всегда такой.

Владимир приближается, щупает пульс на шее мужа, коротко кивает себе. Затем смотрит на меня и тянется к халату.

— Вам надо одеться, София Николаевна, — произносит почти заботливо и сам набрасывает мне на плечи тонкий шелк, бережно запахивает, словно я ребёнок.

До меня доходит, что я в откровенной пижаме. Мы с Алексеем не спали, он не торопился, но говорил, что ему нравится, когда я выгляжу сексуально.

Владимир достает телефон и кого-то набирает. Полицию? Охрану?

— Виктор Леонидович, — произносит чётко. — Надо, чтобы вы приехали.

Он позвонил моему свёкру. Самому страшному человеку, который мне известен.

Спустя десять минут дом наполняется людьми. Похоже, полиция, может, частная служба, наша охрана, все ходят туда-сюда.

До меня долетают обрывки слов: «по естественным причинам», «не похоже на убийство», «сердечный приступ».

Полиция не думает на меня, и это радует, но меня трясет. Я сижу на диване в гостиной, сжавшись в комок и обложив себя подушками, будто в гнезде, где меня никто не тронет.

Мне страшно. И самое ужасное, я правда не понимаю, как такое могло произойти.

Алексей никогда не жаловался на здоровье. И ему было всего двадцать пять! Молодой парень! Как он мог умереть во сне? Как у него могло остановиться сердце? Мы даже сексом не занимались.

У нас не было особой любви. Навязанный его отцом и моим отчимом брак для закрепления бизнес-партнерства. Но Алексей был добрым и неконфликтным, мы ладили, смеялись вместе, смотрели фильмы.

Он не торопился с первой брачной ночью. А как узнал, что у меня никого не было, так и вовсе сказал, что будет ждать сколько надо. И я была этому рада. Ждала, наверное, что слюбится, но никак не слюблялось.

И вот он мертв. И хотя близки мы не были, мне всё равно больно это осознавать. Слёзы то и дело колются в переносице, но я не позволяю себе раскиснуть. Наверняка полицейские захотят меня допросить. Не хочу быть зареванной коровой.

В какой-то момент входная дверь, которая и так не закрывается до конца из-за шастающих людей, открывается резко. Настежь.

Я вздрагиваю от звука, с которым она стучит в отбойник. Поворачиваю голову, ожидая увидеть своего пугающего свёкра, но вижу ещё более пугающего мужчину. Его взгляд безошибочно находит меня, вцепляется в мое лицо нескрываемой ненавистью.

Это Максим Казанцев. Мы несколько раз встречались на семейных сборах, и он казался мне просто хмурым здоровяком. Сейчас это буря, воплощенная в теле мужчины. Пугающе красивом теле. От вида разворота плеч и идеально прямой мощной спины во мне появляется совершенно неуместное чувство, которого быть не должно.

Из-за спины Максима появляется свёкор. Такой же высокий, но возраст под шестьдесят уже берет своё, и на фоне сына он кажется меньше.

Оба останавливаются в гостиной, где к ним подбегают двое в штатском. Видимо, следователи. Вполголоса дают краткий отчет. Виктор Леонидович слушает внимательно, а Максим смотрит только на меня, и под этим взглядом я ёжусь. Пробирает до мурашек.

Выслушав доклад, оба идут ко мне. Решительно и неотвратимо. Точно два ледокола, прокладывают путь через всю гостиную и останавливаются напротив меня.

— К тебе есть вопросы, — жёстко бросает Максим.

— И ты на них ответишь, Соня, — чуть более мягко, но не менее требовательно добавляет свёкор. — Идем в Лёшин кабинет.

Я медленно встаю. Ноги едва держат, но сейчас, особенно под взглядом Максима, бедра наливаются свинцовой тяжестью.

2. Допрос 

Соня

Я сажусь в тяжёлое кресло, упираясь ладонями в подлокотники. ткань под пальцами намокает от пота.

Виктор Леонидович устраивается за Лёшиным столом. Массивная фигура, взгляд холодный, как лёд в стакане. Рядом с ним Максим. Он не просто смотрит. Он прожигает. И от его взгляда в комнате становится душно.

Виктор упирает локти в столешницу, сцепляет пальцы в замок.

— Где ты была этой ночью? — спрашивает, рассматривая ногти.

— В постели, — отвечаю, стараясь держать голос ровным.

— С кем? — он так и не отрывается от своих рук.

— С мужем, — отвечаю с видом «само собой!».

Максим тихо и хрипло усмехается. Едко. Злобно.

— Мужем… — произносит он едко, будто слово испачкано. — И он случайно умер рядом с тобой.

Я сглатываю, спина влажнеет под тонкой тканью халата.

— Это… было утром! — пытаюсь возразить. — Я проснулась, а он…

— А он не проснулся, потому что мёртв, — жёстко обрывает свёкор. — Ты уверена, что ничего не сделала?

Я киваю.

— Уверена! Разумеется…

Слова глохнут на языке, когда Максим двигается вперёд и пространство между нами становится опасно тесным. Я слышу его дыхание, чувствую, как пахнет его кожа — смесь табака и чего-то тёмного, пряного.

— Лжёшь, — произносит он тихо, но так, что кожа на шее покрывается мурашками. — Ты убила его.

— Зачем мне его убивать? — изо всех сил пытаюсь удержать голос от дрожи.

— Чтобы прикарманить деньги, — он не мигает. — Чтобы стать богатой маленькой вдовушкой и сесть паразитом на шее у Казанцевых.

Сердце глухо ударяется в рёбра. Мне не доказать, что я никогда не хотела денег его семьи. Тело сковывает страх, но я стараюсь не отводить взгляда.

— Я не убивала Лёшу, — выговариваю тихо.

— Ты думаешь, мы поверим? — бросает Виктор Леонидович. — Ты всего месяц прожила с ним, и он внезапно умирает. Слишком удобно!

Максим чуть наклоняется ко мне, и я непроизвольно вжимаюсь в спинку, но места не хватает. Его ладонь сжимает подлокотник в сантиметре от моей руки.

— Я разберу тебя по косточкам, — говорит он низко. — И заставлю признаться.

Он давит уже одним своим присутствием, а от этих слов в желудке взрывается тошнота. Эти двое явно винят меня в смерти Лёши. Я глубоко вдыхаю, чтобы не разреветься. Прессинг невероятный, но мне нельзя показать слабость.

— Не выйдет, — отвечаю тихо и смотрю ему в глаза. — Сначала докажите, что я убила Лешу.

На его лице мелькает злость, густо смешанная с интересом. Словно я диковинка заморская. Виктор Леонидович хмуро откидывается в кресле.

— Ладно, — говорит он. — До окончания расследования ты останешься в этом доме. Покидать территорию будешь только под охраной.

— Я вас услышала, — цежу я.

Максим отстраняется, и мне наконец-то удаётся вдохнуть глубже.

— Я сам займусь ею, пап, — глухо говорит он, глядя на отца.

Свёкор кивает.

— Встань, — бросает мне.

Я поднимаюсь с трудом, словно всё тело налито свинцом. Халат чуть разъезжается на груди, и я ловлю, как взгляд Максима по моей шее, ныряет в ворот, в котором видна кружевная кромка пижамной майки. Он смотрит не стыдливо, не случайно, а оценивающе, будто я вещь, которую можно осмотреть перед тем, как забрать.

— Запри её в гостевой спальне, — говорит Виктор Леонидович сыну. — В супружеской работают криминалисты.

Максим встаёт вместе со мной, и я неожиданно ощущаю, насколько он выше и шире. Его тень накрывает меня целиком. И рядом с ним я чувствую себя букашкой.

Он позволяет мне самой выйти из кабинета, а потом подходит вплотную. Идет чуть позади как конвоир. И его давящая аура заставляет меня дрожать.

— Держите дистанцию, — говорю тихо, даже не думая.

— А ты перестань вести себя как святая, — отвечает он почти в ухо, и в этом низком голосе столько угрозы, что по коже пробегает жар и холод одновременно.

Мы останавливаемся у двери соседней с нашей спальни. Максим не спешит меня впустить. Вместо этого он нависает надо мной, одна рука в кармане, другая упирается в стену рядом с моей головой, цепкий взгляд пронизывает до костей, а зрачки почти во всю радужку. В их черноте можно утонуть.

— Здесь нет полиции, София, — произносит он медленно. — И нет никого, кто тебя спасёт, если я захочу задать вопросы по-своему.

— Я сказала правду, — чеканю вполголоса.

Он наклоняется чуть ближе, и мне непроизвольно хочется сжать бёдра.

— Тогда молись, чтобы она была единственной, — шепчет он и толкает дверь рядом.

Я захожу в комнату. За спиной щелкает замок. Его шаги удаляются, и вдруг сквозь дерево доносится его глухой голос, уже не для меня:

— Я заставлю её признаться, отец. И не важно, сколько на это уйдёт ночей.

Визуалы героев

Максим Викторович Казанцев

39 лет. Старший сын Виктора Казанцева, главы влиятельного клана, контролирующего логистику, нефтяную промышленность и частную охрану. Жёсткий и расчетливый, с холодным умом и железной дисциплиной, он умеет подчинять себе людей без лишних слов. Опасная смесь силы, власти и умения просчитывать каждый шаг делает его противником, с которым никто не хочет столкнуться.

София Казанцева (В девичестве Залесская)

18 лет. Падчерица Константина Залесского, магната железнодорожных и водных грузоперевозок, контролирующего транспортные хабы по всей стране. Выпускница экономического колледжа, поступила на факультет международных отношений, но вынужденно перевелась на обучение экстерном из-за брака с Алексеем Казанцевым. Хрупкая внешне, но упорная и наблюдательная, с врождённым чувством собственного достоинства.

Виктор Леонидович Казанцев (свёкор Сони)

60 лет. Глава клана Казанцевых. Выпускник транспортного факультета. Начинал с технических должностей, но благодаря уму и жесткой хватке, сумел познакомиться с правильными людьми выстроил многомиллионную семейную империю. Строгий, прямолинейный, умеет давить одним взглядом и принимать решения без лишних эмоций.

Алексей Викторович Казанцев (покойный муж Сони)

25 лет. Младший сын Виктора Казанцева, формально занимал должность в семейном бизнесе, но предпочитал административную и представительскую работу. Окончил Санкт-Петербургский государственный экономический университет, специализация — международный менеджмент. Спокойный, неконфликтный, с мягким характером и привычкой избегать острых углов.

Константин Сергеевич Залесский (отчим Сони)

56 лет. Владелец крупного транспортно-логистического холдинга. Окончил Московский государственный университет путей сообщения, специализация — организация перевозок и управление на транспорте. Холодный, расчётливый, умеет играть в долгую, привык добиваться своего через деньги, связи и давление.

3. Чёрный шёлк траура

Соня

Первые дни после смерти Лёши проходят будто в вязкой серой дымке.

Я почти не выхожу из своей комнаты. Здесь невыносимо тихо, и эта тишина глушит всё: мысли, эмоции, даже время.

Из развлечений мне оставили только телефон. Вайфая нет, мобильного интернета тоже. Я могу только читать скачанные книги или играть в игры.

Одежды мне тоже не дали. Всё, чем я располагаю — шелковый халат и кружевная пижама.

Ванная здесь смежная, еду приносят без слов — иногда горничная, иногда один из охранников. Замок щёлкает, кто-то из них входит, оставляет поднос на столике у окна и уходит, не встречаясь со мной взглядом.

Я не пытаюсь заговорить — боюсь услышать в ответ только молчание или сухое «Виктор Леонидович просил не беседовать с вами».

Комната стала тюремной камерой. Я могу ходить от кровати до окна, но каждый шаг кажется бессмысленным.

Изоляция давит. Я будто в вакууме. Отчим не звонит, будто списал меня со счетов, открестился как от прокаженной. А между тем, брак с Лёшей был его идеей. Мама, если бы была в порядке, не позволила бы, но она в коме.

По маме я тоскую, наверное, больше всего, не считая горечи о своей собственной незавидной судьбе.

Я не знаю, что со мной сделает семья мужа, если полиция решит, что я виновна. И мне страшно думать, что случится, когда за меня возьмется Максим.

Похороны назначены на пятый день. Судя по всему, проводили вскрытие в попытке выяснить точную причину смерти. Или найти следы моего мнимого вмешательства.

Вечером накануне похорон снова щелкает замок. Входит Ирина. В руках у неё чёрный чехол. Она молча достаёт из него платье и разворачивает на кровати. Шёлк мягко стелется, словно чёрная вода. Длинные рукава, закрытая шея, подол в пол, — всё, чтобы спрятать меня целиком.

— Виктор Леонидович велел передать вам платье для завтрашней церемонии. Вы должны его надеть, — говорит она тихо и выходит, так и не подняв на меня глаз.

Я провожу пальцами по ткани. Она прохладная, гладкая, издает тихий шорох. Лето за окном стоит влажное, с липким дождём и запахом нагретого асфальта, а они наряжают меня в траурную броню. Наверняка это платье — тоже часть наказания. Чёрный шёлк будет прилипать к коже и мешать дышать. Сковывать движения.

Утром я одеваюсь как велено. Не хочу испытывать судьбу и злить Виктора Леонидовича. Охранники забирают меня из комнаты, как конвоируемую преступницу. Идут по сторонам от меня, но не касаются. И на том спасибо.

Мы спускаемся по лестнице, шаги гулко отражаются от стен.

Во дворе уже ждет чёрный седан с тонировкой. Охранники сажают меня назад и припирают мощными телами с обеих сторон.

Я сижу по центру сиденья, зажата между мужчинами, которым на меня глубоко плевать, и лишь смотрю на серые капли дождя, скатывающиеся по стеклу.

Мир снаружи кажется чужим, далёким, будто я уже не часть него. Внутри просыпается щемящая тоска. Я была бы рада даже под дождем погулять. Не видела улицы пять дней. И, похоже, меня ещё не скоро выпустят, если это вообще произойдет.

Вскоре машина тормозит. Меня вынимают и ведут на кладбище. Здесь витает запах мокрой земли и гробовой тишины.

Только у Лешиной могилы уже гудит толпа гостей и немного репортеров. При моем приближении они поворачиваются в нашу сторону и принимаются отрывисто щелкать затворами фотоаппаратов.

Среди соболезнующих поднимается шёпот, похожий на шуршание сухих листьев: «Это она», «Видела? Вдова», «Говорят, она его убила».

Я иду медленно. Голова высоко, плечи прямые. Я должна выглядеть сильной, хотя внутри всё дрожит, и каждый шаг даётся нечеловеческим усилием.

Максим уже тут. Я стараюсь на него не смотреть, но кожей ощущаю его щупающий взгляд. И когда я случайно ловлю его, вижу хищное суровое лицо. Он рассматривает меня так, будто уже присвоил. Как каннибал, мысленно разделавший меня на вкусные куски.

Соня на похоронах

Церемония проходит в привычном порядке. Священник читает текст, потом высказывается Виктор Леонидович. Говорит теплые слова. Стелла Арнольдовна, Лёшина мама, безутешна, вытирает слёзы белоснежным платком. Но стоит ей посмотреть на меня, в глазах появляется ядовитая ненависть.

Охранники не позволяют мне приблизиться, даже землю на гроб кинуть. Я стою как неприкаянная родственница, которой тут никто не рад.

После того, как гроб опускают в землю, соболезнующие начинают расходиться и кучковаться, а ко мне подходит Стелла Арнольдовна. Губы в тонкую линию, глаза красные, но сейчас не от слёз — от гнева.

Она вроде ласково берет меня за ладонь, со стороны это выглядит как жест поддержки. А потом сжимает руку так, что я вздрагиваю от боли. Хрящи хрустят.

— Убийца, — шепчет она, и в её голосе нет ни тени сомнения.

За её спиной возникает грозная фигура Максима. Смотрит он только на меня, а я замираю, даже не вырывая руку у свекрови. Просто терплю, будто и правда принимаю вину.

— Не огорчайся, мам, — бархатисто говорит он, обнимая её за плечи. Стелла Арнольдовна разжимает руку. — София заплатит за смерть Лёши. Я позабочусь.

Мать сбрасывает его руку, одаривая меня последним ядовитым взглядом, и уходит.

А Максим холодно кивает охране, и они уводят меня к машине. Я иду как на казнь, определенно понимая, что теперь я в этой семье не просто чужая. Я враг.

4. Следствие

Соня

Начинается расследование. Охранники привозят меня в полицейский участок. Казенные стены, косые взгляды. Охрана остается снаружи, а я вхожу в комнату для бесед под пристрастием.

Внутри меня уже ждёт присланный отчимом адвокат. Малашов Павел Юрьевич. Молодой и амбициозный.

— Меня прислал Константин Сергеевич, — говорит он, представляясь. — Ничего не бойтесь. И не отвечайте на вопросы, пока я не дам разрешения. Вы проходите по делу как свидетель, так что пока вам никто не выдвинул обвинений.

Я молча киваю. Отчим не пожелал сам повидать меня. Прислал человека.

Павел, конечно, говорит, что это «чтобы мне помочь», но я вижу, что он лишь марионетка моего отчима, которого интересует не моя правда, а как всё это скажется на нём самом.

Вскоре заходит следователь. Сухой, усталый, в сером костюме и темно-синей рубашке.

Первый допрос долгий и выматывающий. Я сижу за холодным столом, ладони мокрые. Следователь с лицом, которое, кажется, никогда не улыбалось, методично повторяет одни и те же вопросы.

— Где вы были в ночь на пятнадцатое? — голос равнодушный.

— В постели, с мужем, — отвечаю тихо.

— Свидетели? — он даже не поднимает головы.

— Моя подзащитная уже отвечала на этот вопрос, — спокойно вставляет Павел.

— Тогда пусть ответит ещё раз, — холодно отрезает следователь. — Что вы делали вечером?

— Ужинали, — отвечаю.

— Что ели?

— Пасту и салат, — я закатываю глаза, — это же есть в отчете судебного эксперта!

Следователь игнорирует.

— Кто готовил?

— Повар, — огрызаюсь, хотя внутренне сжата в комок.

— Имя повара? — он давит и давит.

Я напрягаюсь.

— Я не знаю, который. У нас их несколько, — тру переносицу. Голова начинает гудеть.

— Как удобно! — язвит мужчина.

Павел снова вмешивается:

— Вы же можете опросить персонал. И задавайте вопросы по делу!

— Я и задаю, — парирует он, листая материалы дела, которое вообще не должны были открывать. — Муж умирает рядом с вашей клиенткой, а она ничего не знает.

Я вцепляюсь пальцами в подлокотник, но не отвожу взгляда.

— Я не убивала Лёшу! — голос срывается, и в кабинете на секунду становится тихо. — Сколько раз я должна сказать одно и то же?

Павел кладёт руку мне на локоть:

— На сегодня достаточно.

Следователь откидывается на стул, и уголки губ криво тянутся вверх:

— Мы ещё встретимся. Не уезжайте никуда, София Николаевна.

Да куда я уеду? Он просто не знает, что я и так в тюрьме.

Дальше дни слипаются в одну невыносимую серую массу.

Меня регулярно возят на допросы. Охрана доставляет меня туда и обратно. Каждый раз я сижу на заднем сиденье, стиснутая телами двух амбалов, точно я опасная рецидивистка и смогу сбежать.

Следователи меняются, но постоянно задают одни и те же вопросы. Присутствие Павла чуть помогает. Он вступается, когда задающий вопросы переходит грань.

— У них ничего на вас нет, — говорит он. — Не поддавайтесь на провокации.

Ему легко говорить «не поддаваться». С каждым таким допросом мое терпение подтачивается. И самое главное, весь этот следственный фарс происходит только потому что Казанцев старший продавил открытие дела. Чтобы ещё сильнее деморализовать меня.

Проходит почти месяц. Я уже настолько измотана одинаковыми беседами, лишь с небольшими вариациями, что откровенно грублю следователям. И ненавижу охранников, которые возят меня туда-сюда.

И конца-края этому не видно, пока однажды вечером в дом, где меня держат, не приезжает две машины. Я слышу рычание двигателей из-за окон, а когда выглядываю, вижу, что ко мне приехали сразу все действующие лица семейного слияния.

Отчим, Виктор Леонидович и Максим одновременно выходят из машин и идут к дому. И через пару минут дверь моей тюремной комнаты открывается. На пороге охранники.

— Идемте, София Николаевна, — приказывает один из них.

— Куда? — спрашиваю я утомленно.

— Увидите, — он прибавляет раздражения голосу и шире открывает дверь.

Я сжимаюсь внутренне. Готова к чему угодно.

Я знаю, что следствие зашло в тупик, им не доказать, что я убила мужа. В его теле не было найдено токсинов, не было следов насильственной смерти. Всё выглядит, как и выглядело до этого — как естественная смерть. Но что на этот раз для меня приготовил свёкор, остается загадкой, которая меня пугает.

Охрана ведёт меня в кабинет Лёши. Виктор Леонидович сидит за столом, с видом хозяина положения. Кивает мне на кресло напротив, и я сажусь.

За спинкой кресла Максим, возвышается грозовой тучей. Скользит по мне с взглядом, от которого хочется распрямить спину и в то же время спрятаться.

Слева стоит мой отчим. С каменным лицом и идеальным спокойствием. Но я прожила рядом с ним шесть лет и успела научиться чувствовать, что творится у него в душе. Сейчас он подавлен. Ему явно не по душе эта ситуация.

На столе лежит папка с документами.

— Новый брачный контракт, — Виктор Леонидович двигает бумаги ко мне. — Подписывай.

— Сначала прочитаю, — говорю я сдержанно, а у самой холод по коже.

Как они собрались перезаключать брачный контракт с покойным?

Сжимаю руки под столом, и ногти впиваются в кожу. Успокаиваюсь и беру бумаги.

Первое, что бросается в глаза. Брачный контракт с Максимом Казанцевым. Вот и ответ. Меня просто передают другому брату, чтобы не выпускать из семьи.

— Читай или не читай, всё равно подпишешь, — лениво бросает Виктор Леонидович. Максим кивает с довольным видом, будто охотник, уже видящий, что жертва попала в капкан.

Я медленно листаю страницы, и по позвоночнику пробегает ледяная дрожь. Это нельзя подписывать ни при каких обстоятельствах!

5. Ловушка

Соня

Пальцы скользят по страницам, и бумага кажется шершавой. Словно наждачка, царапает кожу. В голове гул. Строчки плывут перед глазами, но каждое слово въедается в сознание, словно раскаленный гвоздь.

Пункт четвёртый.

«Супруга обязуется проживать исключительно в резиденциях семьи Казанцевых или иных местах, определённых супругом, без права самостоятельного выбора...»

Внутри поднимается дрожь, но я продолжаю читать.

«Любые поездки, выезды и перемещения согласовываются с супругом... Супруг получает полный доступ к переписке, звонкам и любым видам связи...»

Ладони холодные, но спина горит. Перед глазами маячит жуткая картинка, где я со скованными руками стою посреди большой черной клетки. И в ней нет двери. Только прутья.

«Супруга не имеет права зарабатывать самостоятельно… Финансовые средства предоставляются исключительно по усмотрению супруга...»

— Это... — я сглатываю, но ком в горле только крепнет, — вы предлагаете срок в тюрьме!

Максим медленно обходит кресло, в котором я сижу, и встаёт сбоку. Ладонь ложится на спинку, почти касаясь моих волос. Его тень падает на страницы.

— На самом деле пожизненное, Соня, — тихо, но с металлической ноткой. — Пожизненно — значит, до самой смерти.

Я поднимаю глаза, и он смотрит на меня так, будто уже держит за горло. И то, что следователи не нашли состава преступления, ему вообще фиолетово.

— Я не убивала Лёшу, — слова выходят чуть громче, чем шёпот. — Просто отпустите меня. Зачем я вам?

— Ты и так знаешь, — рокочет Максим. — Или я тебе разъясню. Потом.

— Не спорь, — велит Виктор Леонидович, откинувшись в кресле, будто наблюдает за спектаклем. — Тебя никто не отпустит. Теперь точно нет.

Я сжимаюсь, точно хочу превратиться в точку. Внутри протест во весь рост. Я не хочу в эту клетку. Я не хочу оказываться в доме этого пугающего Максима. Меня в дрожь бросает от его присутствия.

— Я не подпишу, — произношу глухо, отодвигая от себя бумаги.

— Подпишешь, — Максим коршуном нависает надо мной. — Потому что у тебя нет выбора.

Я бросаю умоляющий взгляд на отчима. Он невозмутим и спокоен. Ему плевать. Даже неясно, зачем он приехал.

— Это предательство памяти Лёши! — вру, пытаясь уцепиться за хоть какую-то защиту.

Максим хмыкает, и уголок его рта поднимается.

— Не смеши, Соня, — выговаривает, чуть наклоняясь ко мне. — Мы оба знаем, что ты его не любила. Как и он тебя.

— Вы были женаты, потому что это было нужно нашим семьям, — подает спокойный голос Виктор Леонидович. — Сейчас нам нужно, чтобы ты стала женой Максима. Поверь, так и будет.

Слова бьют острее, чем пощёчина. Я качаю головой, ощущая, что меня загнали в ловушку. Выхода нет. Прессинг со стороны обоих Казанцевых невыносимый. Я снова отчаянно смотрю на отчима. Неужели ему нисколько не жаль меня?

— Подпиши, Соня, — глухо, но твёрдо произносит он.

— Что? — у меня аж челюсть отвисает. Я не ожидала этого. Хотя, похоже, что мой отчим, что Казанцев старший хотят вернуть стабильность союзу, который был подкреплен моим браком с Лёшей.

— Подпиши, — повторяет отчим.

— Константин Сергеевич, — взмаливаюсь. — Не поступайте так со мной.

Он равнодушно смотрит на меня, потом переводит взгляд на Казанцева старшего.

— Мы выйдем? — произносит почти заискивающе. — Мне нужно поговорить с падчерицей наедине.

— Две минуты, — отвечает тот, лениво глядя на часы.

Отчим открывает мне дверь, и мы выходим в коридор. Охрана отворачивается, делая вид, что они тут не присутствуют.

— Константин Сергеевич, вы что, с ними заодно? — шиплю я.

— Успокойся и послушай, Соня, — цедит он.

Я не могу спокойно слушать. Меня переполняет адреналин. И обида.

— Я не хочу замуж за Максима, — причитаю. — Вы же видите, он меня убить хочет!

— Замолчи и послушай, — отчим подходит ближе, говорит тихо, таким стальным тоном, что я даже вздрагиваю и затыкаюсь. — Это ненадолго. Надо им кость бросить. Показать, что ты у них под контролем и готова сотрудничать. Потом я помогу тебе развестись.

— И они поверят? — тяну с подозрением.

— Когда убедятся, что ты не сможешь растренькать их деньги, успокоятся. Я подготовлю всё, чтобы спокойно освободить тебя от Максима.

— А если я не подпишу?

Он задерживает взгляд.

— Тогда они тебя уничтожат, — жестко в лоб говорит он. — Ты или сядешь, они найдут за что, или просто исчезнешь. Виктор Казанцев фигура такого полета, какой мне и не снился. Я ничего не смогу сделать.

Я замираю. Холод сжимает ребра. Похоже, выбор из плохого и очень плохого. Слёзы беспомощности жгут глаза. И ничего нельзя сделать. Я оказываюсь во власти мужчины, который меня одним ударом убить может. И смотрит он на меня так, будто хочет этого с первого взгляда.

Мы возвращаемся в кабинет.

Я опускаюсь в кресло, беру ручку. Пальцы дрожат, но я ставлю чертовы подписи, где это требуется.

Рядом с креслом снова вырастает Максим. Его ладонь ложится мне на плечо, палец слегка скользит по шее, будто проверяет пульс. Он наклоняется ко мне, опаляя своим теплом, так что мне хочется отодвинуться, но его рука не дает.

— Добро пожаловать в твой личный ад, невеста, — шепчет он мне на ухо. — Я о тебе позабочусь.

 6. Переезд

Соня

На следующий день, когда снова открывается замок моей тюремной спальни, заходит Ирина с завтраком и двое охранников.

Они с равнодушными лицами проходят мимо меня и по-хозяйски открывают шкаф. На время следствия из гардеробной супружеской спальни мне сюда принесли какие-то вещи, сейчас забирают и их.

Вместо того, чтобы есть яичницу и тосты, я с тревогой смотрю за двумя громилами Казанцевых.

— Что происходит? — всё-таки не удерживаюсь от вопроса.

— Вы переезжаете, София Николаевна, — басит один из мужчин. — Остальные вещи уже упакованы. Выберите, в чем поедете.

Я только сейчас понимаю, что сижу тут в халате. Поднимаюсь с кровати и забираю из шкафа простые джинсы и худи. Максим меня ржавой ложкой четвертовать собрался, вот и не буду наряжаться на собственную казнь.

Мужчины аккуратно, но бездушно складывают остальные вещи в коробку. Скотч с трескучим звуком раскатывается, запечатывая внутри всю мою теперешнюю жизнь и ставит жирную точку на моем «прежде».

Мне дают время одеться, потом выводят к машине. У меня с собой только телефон и носовые платочки. Даже сумочки не требуется.

Очередной черный внедорожник ждёт во дворе дома. У Лёши был Майбах. Дорогая, но хотя бы элегантная машина. А остальное семейство, включая саму Стеллу Арнольдовну, использует только гробы на колесах. И охрана у них под стать.

Дорога проходит в молчании. Окна затонированы, в салоне пахнет отдушкой и парфюмами охранников, снова сжимающих мое тело между своими точно в тисках. Мне уже начинает казаться, что и это часть плана по причинению мне максимального дискомфорта.

Резиденция Максима появляется в лобовом стекле, точно замок, выплывающий из-за горизонта. Высокий дом, этажа четыре, участок вокруг огромный, обнесен высоким сплошным забором.

Особняк красивый, но пугающий. Темный камень стен, четкие линии архитектуры, в облике этого сооружения есть что-то готическое и холодное, мертвое от склепа.

Машина вкатывается на участок через автоматические ворота. Водитель кивает здешней охране в небольшое строение рядом с забором. В окно с зеркальной тонировкой никого не видно, но я точно знаю, что там такие же церберы, как эти.

На территории расхаживают двое в костюмах с ушными рациями. Наверняка в этом небольшом одноэтажном доме целый центр управления с мониторами, серверами и пультом сигнализации.

Мне помогают выйти из машины. Не грубо, но и не деликатно. Точно я неудобный чемодан.

Охранники, обступив, ведут меня к двери, точно я президент. Горько усмехаюсь такой параллели. Или слишком важная, или слишком опасная. Только ни то, ни другое неправда.

В холле пахнет деревом, сигарами и букетом ароматизаторов. Меня встречает женщина с темными собранными в хвост волосами и жесткими чертами. На ней брючный костюм, а тело под ним как у борца — крепкое и мускулистое.

— София Николаевна, — произносит она строго. — Я Ольга, покажу вам вашу комнату.

Я не спорю. Меня едва не качает от волнения, что сейчас, вот-вот я встречусь с Максимом. Я тут на его территории, мне некуда деться, и тут мне совсем никто не поможет.

Комната оказывается просторной, с большой кроватью, на которой идеально симметрично разложены подушки. Шкаф-купе с зеркалом вдоль стены, небольшой стол, кресло в углу. Классика гостевой спальни. Я жду, когда принесут коробку с вещами, но Ольга собирается уходить.

— А вещи? — я в шоке смотрю на нее.

— Максим Леонидович сказал, что эти вещи вам не понадобятся, — тем же стальным тоном отвечает женщина. — У вас появится новая одежда.

Я отшатываюсь, словно получила удар в грудь. Хотя на самом деле это удар ниже пояса. По моим воспоминаниям, по мне самой. Моя одежда — это индивидуальность. Максим сразу её отбирает. И дело не в одежде, это не просто «отнял платья». Он стирает мою личность. Лишает контроля над пространством.

Я понимаю, что спорить бесполезно, но в душе поднимается шторм. Это подло — вот так отбирать у меня всё.

— Я поняла, — выдавливаю, только чтобы она ушла.

И Ольга уходит. Дверь за ней притворяется, но замок не щелкает. Получается, в этом доме у меня больше пространства. Только выходить не хочется. Желание лишь спрятаться и закрыться. Но вряд ли мне это позволят.

Жизнь уже превратилась в ад, а Максим, кажется, только разогревается.

И тут словно траурный гонг, подтверждающий мои опасения, звучит его голос снизу:

— Привезли? — секундная пауза на ответ охраны. — Свободны. — И ещё через мгновение: — Зови в столовую. Пора нам поближе познакомиться.

7. Правила дома

Соня

Я уже знаю, что меня сейчас кто-то позовет вниз и морально готовлюсь к очной ставке. Другим словом я это назвать не могу.

Происходит всё так, как я и предположила. Ольга почти в приказном тоне объявляет, что мне нужно спуститься в столовую, и ждет, чтобы проводить. У меня почти не осталось моральных сил возмущаться, хотя мне очень не нравится этот надсмотрщик в юбке.

Мы спускаемся, и Ольга показывает мне столовую. Просторная, светлая, с панорамным окном, напротив которого стоит большой стол из черного стекла. Идеально чистый, ни пылинки, ни отпечатка пальцев. Длинный, как в фильмах про королей и заговоры.

Сервировка к обеду. Максим в безупречно выглаженной белой сорочке, уже сидит в торце стола. Я не решаюсь сесть рядом, занимаю место с другой стороны напротив. Нас разделяет метра три тяжелого молчания. В серебре приборов отражается тёплый свет ламп.

Я в джинсах и худи чувствую себя подростком, случайно попавшим на приём к аристократам.

Мужчина в костюме повара подает еду. Я даже не смотрю, что передо мной. Запах растравляет аппетит, вкусный, этого достаточно. Я смотрю на Максима, который сидит тут с видом короля, с выверенной, ленивой властью в каждом движении.

Максим поднимает взгляд от тарелки и медленно скользит им по мне, будто раздевает прямо здесь, за этим столом.

— Моя жена, — произносит ровно, но с тихой сталью, — не будет ходить в таком.

Сердце от его тона начинает колотиться сильнее. Я берусь за приборы, но с тихим звяком возвращаю вилку на гладь стекла.

— В каком? — упрямо поднимаю подбородок. — В своей одежде?

— В таком, — он едва заметно двигает вилкой в мою сторону, взгляд возвращается к моему лицу, но задерживается на губах. — Это не уровень семьи Казанцевых.

Внутри всё вскипает.

— Зато это мой уровень, — отвечаю с нажимом. — Вы подло отняли мою жизнь, а теперь хотите выкинуть вообще всё, что у меня осталось?

— Я ничего не отнимал, Соня, — он не повышает голос, говорит мягко, почти с оттенком заботы, но от этого ещё холоднее. — Просто убрал всё лишнее.

Слово «лишнее» колет прямо в сердце.

— Лишнее? — горько усмехаюсь. — Может, и меня на свалку отправите?

Он плавно подаётся вперёд, упирает локти в стол и сцепляет пальцы. И смотрит на меня так, будто прикидывает, сколько у меня слоёв защиты, и с какого начать.

— Не давай поводов, — отрезает жестко. — Пока я от тебя избавляться не собираюсь. Более того, из дома выходишь только с охраной. Без исключений.

Я накалываю несколько кусочков мяса из шикарного куриного фрикасе в сливочном соусе, но внутри копится яд.

— Кто я тут? Домашний питомец? — повышаю голос, а сама упираюсь в спинку стула, словно ищу за собой стену. — Зачем я вам?

Он усмехается уголком губ, но глаза остаются холодными:

— Врагов, Соня, я держу ближе, чем друзей.

Я понимаю, что он видит мой страх, но в нём нет удовольствия хищника, который хочет напугать. В нем другое — ровная, выверенная констатация факта: он собирается держать меня в поле зрения каждую секунду.

И всё же, при всей этой ледяной отстранённости, он не скрывает интереса. Я вижу это в микродвижениях — как напрягаются мышцы на его руке, когда он берёт бокал; как взгляд на мгновение становится тяжелее, скользя по моей шее, как дыхание чуть замедляется, когда я нервно облизываю губы.

— До первой брачной ночи живёшь в гостевой спальне, — говорит он небрежно, но каждое слово точно стальной гвоздь в крышку моего гроба. — Потом твоё место будет рядом со мной.

Я сглатываю и отвечаю с ядом, который прячет дрожь:

— Можете даже не надеяться, что я буду в восторге.

Максим откладывает вилку и не спеша встаёт. Обходит стол, а я не могу оторвать взгляда от его неумолимой грации. Он двигается ровно, как человек, привыкший, что мир уступает ему дорогу. Останавливается рядом, и я чувствую его тепло — оно пропитывает воздух между нами.

Его пальцы касаются спинки моего стула, потом скользят выше, почти задевая волосы.

Я ловлю его взгляд сбоку — в нём угроза, опасность, которая отзывается под кожей предательским трепетом.

— Перестань проверять моё терпение, Соня, — его голос опускается на полтона ниже, и у меня бегут мурашки. — Иначе я покажу тебе, на что способен.

— Лучше сразу убейте, — бросаю едко, не отрывая взгляда, хотя внутри всё сковано страхом, точно ледяной коркой.

Максим чуть склоняет голову, поднимает уголок губ, только улыбка выходит такой, будто он уже знает, как прикончит меня.

— Всему своё время, Соня, — рокочет довольно. — Быстро ты от меня не отделаешься.

В этот момент телефон у него кармане оживает.

Максим медленно отходит, достаёт гаджет, смотрит на экран и отвечает коротким, сухим «да».

Не глядя на меня, направляется к двери и на пороге гостиной бросает:

— Продолжим позже.

Я остаюсь сидеть в пустой столовой, слушая его удаляющиеся шаги. Пальцы дрожат, сердце дубасит в висках, а внутри пылает дикая смесь злости, страха и того подлого ощущения, которое я боюсь назвать.

8. Это уже не я

Соня

Утро начинается с громкого стука в дверь. Я вздрагиваю. Ещё лежу в постели, на мне футболка и трусики, потому что больше ничего не осталось, а голой спать я побоялась.

Дверь открывается, и не дожидаясь моего «можно» заходит Ольга.

— Доброе утро, София Николаевна, вам доставили одежду.

За ней двое в костюмах вносят три больших коробки и вкатывают вешалку на колёсиках, заполненную плечиками. Ольга жестом велит поставить всё у стены.

Я жду, чтобы она ушла, но она идет к коробкам, откидывает клапаны и начинает доставать вещи, точно ей самой интересно посмотреть, что там.

Сначала несколько комплектов кружевного белья. Оно красивое, не прозрачное до вульгарности, но явно не для сна и уж точно не для того, чтобы чувствовать себя защищённой. Чёрное, белое, бежевое — всё с узорами, на тонких лямках, из ткани, которая больше открывает, чем закрывает.

Платья трикотажные, обтягивающие, мягко подчеркивающие фигуру. Не слишком короткие, но такие, что скрыть изгибы тела в них невозможно.

Классические брюки, пара блузок как для офиса. Я ищу взглядом что-то для дома, мягкое, уютное, привычное. Ничего. А ещё нет ни ночнушки, ни пижамы. Даже футболок нет.

— А домашнее? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ.

— Максим Викторович сказал, что всё необходимое здесь, — отвечает Ольга спокойно, будто комментирует прогноз погоды.

Во мне поднимается волна злости, но тут же глохнет. Я тут как в тюремной камере, где возмущаться бессмысленно. Всё это пугающе напоминает процедуру, когда у заключённого забирают личные вещи и выдают робу.

Ольга скользит по мне придирчивым взглядом.

— Переоденьтесь в новое. Ваши старые вещи я заберу, — приказывает, не просит.

— С какой стати? — вырывается у меня грубее чем прилично.

— Это приказ Максима Викторовича, — просто отвечает она. — Одежду, в которой вы сюда приехали, вам больше носить нельзя.

Я хватаю воздух ртом. Вчера я уже лишилась всего остального, что было «моим». Сегодня Максим забрал у меня последнее. Все до капли. Всё, что могло мне напомнить о том, кто я такая.

— Спускайтесь завтракать, — добавляет Ольга и выходит.

Я переодеваюсь медленно. Складываю свою одежду стопкой. Теперь я в обтягивающем платье и кружевном белье под ним. Красивое платье. Кремовое, с черной полосой на подоле, с короткими кокетливыми рукавами. Отлично сидит, но в зеркале уже не «я», а чей-то проект. Чужая собственность.

Остаток дня проходит ровно. Максима не видно, и я внутри этому рада. Развешиваю вещи в шкафу, ловлю себя на том, что вещи сами по себе мне нравятся. У того, кто их подбирал, хороший вкус. Но символ, который они несут, подавляет и причиняет боль.

Следующий день ничем не отличается, а на третий день прямо с утра Ольга снова заваливается ко мне в комнату после короткого стука.

— Максим Викторович желает вас видеть, — произносит она с порога.

— Вас не вламываться не учили? — вспыхиваю, кутаясь в одеяло, потому что спать теперь приходится голой, чтобы не занашивать красивую новую одежду и тело отдыхало.

— Вам дискомфортно? — говорит она чуть смущенно. — Вы можете не обращать на меня внимания. Считайте меня мебелью, которая в состоянии передвигаться и говорить.

— Я считаю вас человеком, Ольга, — я чуть сбавляю тон. — И мне было бы комфортнее, чтобы вы дожидались моего ответа, прежде чем войти.

— Я услышала вас, София Николаевна, — отвечает она, и во взгляде, кажется, мелькает уважение. — Спускайтесь, пожалуйста. Максим Викторович не любит долго ждать.

Да уж. Этот зверь точно не любит долго ждать.

Ольга уходит, а я одеваюсь. Комплект белья, платье, на ноги босоножки, которые я негласно определила как домашние. Спускаюсь на первый этаж, Максим встречает меня у открытой двери в одну из комнат.

В чёрной рубашке без пиджака, рукава закатаны до локтя, на запястье серебристые часы, и этот блеск как будто подчеркивает силу его руки. Он смотрит на меня не мигая, в глазах — что-то лениво-хищное, как у зверя, который ещё не решил, нападёт ли прямо сейчас.

— Входи, — тихо говорит он.

Но в этом «входи» нет ни просьбы, ни даже намёка на возможность отказа.

Когда я перешагиваю порог, Максим притворяет дверь. Внутри обстановка гостиной, только более интимная, чем в основной. Как комната для приватных бесед.

— Раздевайся, — приказывает он из-за спины, и я чувствую прожигающий взгляд затылком.

— Могли бы просто приказать мне спуститься голой, — фыркаю и поворачиваюсь.

— Если я захочу, чтобы ты ходила по дому голой, я так и скажу, — цедит он, скользя взглядом по моему телу, задерживается на груди, потом на талии. — А сейчас я хочу, чтобы ты разделась здесь.

Слова Максима режут тишину, и у меня в груди всё сжимается. Я не хочу подчиняться, но кожа уже горит, словно он провёл ладонью по ключицам. Он не торопится, просто смотрит, и в этом взгляде столько тягучего, что я начинаю ощущать вес ткани на себе слишком остро, словно платье мешает дышать.

Сердце бьётся быстро-быстро, по лопаткам скользит холодок, а между бёдер разгорается предательский жар. Я не двигаюсь, только чувствую, как его власть просачивается под кожу, и от этого по спине бегут мурашки.

9. Белое на витрину

Соня

— Если так и продолжишь стоять, я сделаю это сам, — торопит Максим.

Пальцы против воли тянутся к кромке платья, и я стягиваю его с себя через голову. Делаю через силу, потому что не хочу перед ним оголяться. Но понимаю, что выбора нет.

Я опускаю руки, в кулаке сжат тонкий трикотаж, я прикрываю им низ живота, но от горячего щупающего взгляда это не спасает. Максим рассматривает мою грудь, шею, поднимается к лицу.

— Отдай платье, — приказывает.

Я сгораю от стеснения, хочется сбежать, и я даже почти дергаюсь к двери, но останавливаю себя. Он не позволит уйти. Зажмуриваюсь на мгновение и заставляю себя передать ему одежду.

— А теперь собери волосы и подними на макушку, — произносит он чуть хрипло.

Я не понимаю, зачем он это делает, но подчиняюсь. Потому что страшно не подчиниться. Но тело подло вспыхивает под его взглядом. Он оценивает, точно примеряется, в каких позах лучше меня взять.

Максим несколько мгновений смотрит на меня с задранными руками, которыми я поддерживаю шевелюру, потом крутит пальцем в воздухе, чтобы я повернулась.

Я делаю оборот вокруг оси и слышу его голос:

— Хорошо сложена. И прическа высокая пойдет, — это не комплименты, скорее как заметки на полях.

Я поворачиваюсь полностью и вижу, как он выглядывает в гостиную.

— Марина, второе платье, — бросает кому-то там.

И в комнату входит женщина с чехлом в руках. До меня наконец доходит суть происходящего.

— Ах да. Куда же без платья принцессы! — язвлю я, скрещивая руки на груди, чтобы хоть как-то закрыться.

А щёки всё равно начинают гореть. Мне неловко стоять перед ним почти голой.

— Ты не принцесса, — отрезает Максим. — Считай, что тебе примеряют саван. Просто нарядный.

От его слов по спине ледяные мурашки. Мне не хочется верить, что он допускает мысль убить меня, но по нему не скажешь, что это шутка.

— А сразу можно было предупредить? — спрашиваю стальным тоном, пока Марина расстегивает чехол и вынимает платье.

Максим медленно направляется ко мне. Снова с неторопливостью тигра, который подходит к лани. Он приближается, вглядываясь мне в глаза. Потом улыбается кровожадным оскалом.

— Мне нравится, — говорит низко. — Как ты на меня смотришь. Со смесью страха и желания в глазах. Это… интригует.

Да что он такое говорит? Какое ещё желание? Страх — да, но… Я невольно облизываю губы и ловлю его взгляд на них. Чувство, что он сейчас готов в них впиться. Но он отстраняется.

— Это Марина, — уже спокойно добавляет он, указывая на миниатюрную шатенку в блузке и джинсах. — Она подгонит твое платье.

Марина подходит с белым шелковым платьем. У него кружевная спина и фасон по фигуре. Красивое, это правда.

Портниха помогает мне в него влезть и будто нарочно медлит, проводит пальцами по плечам, спине, разглаживая ткань.

Шёлк ложится на тело, обволакивая, прохладный и гладкий. Портниха застёгивает спину, и каждый шорох маленькой пуговки будто вбивает гвоздь в мою грудь.

— Повернитесь, — говорит Марина.

Я оборачиваюсь. И ловлю его взгляд. В нём нет улыбки, но есть медленный, уверенный жар, который пробирается под кожу.

— Неплохо, — наконец произносит он. — В этом ты хотя бы выглядишь, как моя жена.

— Зачем вам этот фарс? — спрашиваю не сдержавшись. — Всё дело же в Лёшином состоянии? Вы его уже себе вернули, зачем устраивать спектакль со свадьбой?

— Тебе, я так понимаю, плевать на статус и публичное реноме, Соня, — произносит он увещевающе. — Мне не плевать. Моя семья должна выглядеть пристойно. В глазах всех.

На этом Максим уходит. Примерка заканчивается, портниха закалывает платье в местах, где его нужно ушить, и, раздев снова, тоже оставляет меня наедине с собой.

Я надеваю трикотажное платье, которое Максим оставил на диване, и не сразу выхожу в общую гостиную, потому что боюсь и одновременно очень хочу увидеть Максима. Снова столкнуться с ним взглядом и ощутить голод, с которым он на меня смотрит. Лёша никогда так не смотрел.

Но от одной мысли об этом голоде я холодею до кончиков пальцев. Я девственница. Я боюсь Максима просто самого по себе. Но больше всего я боюсь всех этих мыслей.

До вечера я хожу как в тумане. Максим, как оказалось, сразу уехал, как только посмотрел на мою примерку. И до самой ночи отсутствует.

Перед сном я нехотя иду в душ, который на этаже. В гостевой нет смежной ванной, и как бы ни было страшно, я не могу не мыться.

Вода смывает с кожи чужие руки и взгляды. Становится легче.

Благоухая приятным женским гелем для душа, который тоже завезли сюда явно для меня, я заворачиваюсь в большое белое полотенце и выхожу.

Мокрые волосы падают на плечи, махровая ткань щекочет разгоряченную кожу. В этот момент от удовольствия я даже забываю, в чьем доме нахожусь, пока не открываю дверь в коридор.

Максим стоит опершись плечом о стену, будто ждёт именно меня.

Я вздрагиваю и замираю, как кролик перед удавом. И от взгляда, каким он на меня смотрит, в животе всё стягивается в раскаленный узел. А он неторопливо направляется ко мне.

10. Будешь моей

Соня

Он подходит, и воздух между нами густеет. Я не могу двинуться, потому что знаю, что некуда бежать. И я не убегу. Если захочет, он настигнет. А ещё я не хочу показывать страх.

Он медленно поднимает руку. Пальцы ложатся мне на шею, тёплые, твёрдые. Большой палец медленно скользит по ямке у горла. Он смотрит туда же — на ключицы, на мокрую кожу, на которой остались капли воды.

Я сжимаюсь. В теле поднимается дрожь. Потому что он может одним движением сломать мне шею. И потому что глубоко в теле, там, где мне страшно признаться даже себе, поднимается позорный жар.

Максим поднимает взгляд к моим глазам. В нем жаркий голод и сдерживаемая ярость. Я знаю, что он ненавидит меня, и вижу, что хочет. Мозг клинит от этого диссонанса.

— Завтра, — говорит он тихо, почти шёпотом, но в этом звуке есть сталь, — ты станешь моей.

От этих слов по коже прокатывается острая дрожь. Я наконец нахожу силы сделать шаг. Но не назад. Слишком страшно оказаться в замкнутом пространстве ванной. Вбок. Вдоль стены, крадучись.

Максим отпускает меня, лишь плавно сжимает пальцы, которые только что держали мою шею. Во всех его движениях столько власти, что в бедрах появляется тяжесть.

Хочется сказать, что его я не буду, максимум — он доберется до моего тела, но во рту вязко. И говорить что-то страшно.

Я перехватываю полотенце плотнее и поспешно убегаю в гостевую спальню. Запираю за собой дверь с колотящимся сердцем. В руках дрожь. В горле сушь.

Платье уже готово, разложено на кресле. Ждет завтрашнего выхода. Я бросаю на него обреченный взгляд. Завтрашний фарс надо просто пережить. А потом… выжить в этом вынужденном браке.

Хочется надеяться, что если мне удастся доказать свою невиновность, Максим просто отпустит меня. Вот бы это было так!

С утра меня будит Ольга. Стилист Ксения и Марина, которая занималась платьем, уже тут. И всё, что они делают, слишком похоже на ритуал перед жертвоприношением. Я спускаюсь к машине уже в свадебном платье, с высокой прической, из которой живописно выбиваются оставленные непослушными локоны. Максим ждет меня в гостиной. Смеряет довольным взглядом, в котором торжество смешивается с извечной ненавистью.

Он празднует триумф.

А я внутри рассыпаюсь на осколки. Оплакиваю свою жизнь и незавидную судьбу. Но внешне я этого не покажу. Я поднимаю подбородок и скольжу по нему равнодушным взглядом. Максимально равнодушным, какой могу только изобразить, чтобы скрыть шквал внутри.

Нас везет не лимузин. Не кабриолет. Очередной черный внедорожник. Одно отличие, меня сжимают не два амбала, а давит присутствие Максима на заднем сиденье. Я не смотрю на него, слежу за проплывающими мимо пейзажами.

Мы едем не в город — по кольцевой, в другой особняк Казанцевых. Это почти замок. Огромный и помпезный. На подъездной дороге припаркована вереница очень дорогих машин. Ламборджини, Мазератти, Ягуары, Роллс Ройсы. Все эти люди приехали посмотреть на то, как Максим забирает мою жизнь.

Чуть поодаль я замечаю несколько журналистских фургонов. Светская хроника будет орать об этом браке.

Церемония проходит в большом зале на первом этаже, с высокими потолками, огромными люстрами и густым запахом цветов, который кажется удушливым.

Я в белом платье и элегантных лодочках. Всё подходит идеально, но кажется, что платье мешает дышать, и туфли жмут. Каждый шаг обжигает ступни.

Максим рядом, в идеально сшитом костюме, держит меня за локоть чуть сильнее, чем это нужно. Пальцы сомкнуты так, что я отчетливо осознаю: стоит дёрнуться — и он оставит мне синяки. Взгляд ровный, спокойный, как у человека, который всё контролирует.

Когда свадебный регистратор спрашивает согласна ли я, внутри я кричу «нет», но вслух выдыхаю «да». Голос едва слышен.

Максим надевает кольцо, его пальцы задерживаются на моей ладони, обжигают, точно раскаленный металл.

— Можете поцеловать невесту, — произносит регистратор.

И я замираю. Цепенею как пойманная в мышеловку мышь. Жду грубости или наоборот пренебрежения. Сейчас просто идеальный момент, чтобы показать всем друзьям и партнерам семьи, что он не собирается любить жену.

Максим поворачивается ко мне, на удивление мягко берет меня за затылок и, притянув к себе, целует в губы так, что дыхание захватывает. И глаза закрываются сами. Я трепещу внутри и снаружи.

Это не игра на публику. Поцелуй по-настоящему страстный, но в рамках, которые допустимы на людях. Его губы ласкают мои несколько секунд, и он отстраняется.

Я открываю глаза и встречаюсь с его взглядом. Опасно горячим, хищным и совершенно недобрым.

Репортеры щёлкают затворами, гости аплодируют. Всё это как в кино, только я — актриса в чужом сценарии.

А дальше нас ждет прогулка по территории для фотографий, ответы на вопросы прессы. И фуршет.

Праздничный зал гудит. Столы ломятся от блюд, шампанское льётся рекой. Родственники, партнеры и «друзья семьи» то и дело подходят, чтобы поздравить нас. Я каждый раз заставляю себя вежливо улыбнуться.

Подходит очередной поздравитель. Плотный мужчина с тяжелым лицом и налитыми глазами. Он наклоняется ко мне слишком близко, почти вклиниваясь между мной и Максимом.

— Чёрной вдове белый не к лицу. — Он выдыхает в лицо перегаром и зло ухмыляется. — Лешка молодой был. Хороший. И… как бы это сказать… не сам до могилы дошёл, да?

У меня горячие мурашки по спине катятся. Щёки вспыхивают мгновенно. Оскорбление застревает занозой под ребрами, что не вдохнуть.

Потом поворачивается к моему мужу:

— Макс, ты уверен, что выбрал себе правильную вдовушку?

Секунда тишины кажется вечностью.

Максим кладёт ладонь на плечо этому мужчине и чуть сжимает. Смотрит прямо в глаза. От него такая концентрированная угроза исходит, что даже я ёжусь. А раскрасневшееся лицо гостя мгновенно бледнеет.

— Ты сейчас на моей свадьбе, Аркадий. И разговариваешь с моей женой, — его голос мягкий, но в этой мягкости сталь, от которой стынет кровь. — Извинись перед ней за оскорбление.

11. Пленница в белом

Соня

Я замираю на пороге. Он смотрит на меня тяжёлым, обволакивающим взглядом, в котором всё — собственническая жёсткость, желание и тот самый голод, от которого у меня внутри сворачивается горячая спираль.

— Можно… я хотя бы переоденусь? — спрашиваю тихо, во рту сухо как в Сахаре. Пальцы вцепились в шелк на бёдрах, будто платье — мой последний щит.

Максим смотрит так, что моё тело становится чувствительнее в самых неприличных местах. Без жалости, без колебаний.

— Я сам тебя раздену, — произносит он негромко, но воздух рядом с ним густеет. — Заходи, жена.

Я машинально отшагиваю назад, упираюсь лопатками в дверной косяк.

— Не надо… прошу, — выдыхаю, почти шёпотом.

— Что «не надо»? — он подходит ближе, тяжёлый и тёплый запах его парфюма перебивает все мысли.

Я не нахожу слов. Только качаю головой. Сердце бьется в горле.

Он усмехается уголком губ. Красивый, властный. Обаятельная полуулыбка, но глаза ледяные.

Он берёт меня за локоть и мягко, но неумолимо вталкивает внутрь спальни. За спиной щелкает замок, точно приговор. Меня трясет так, что он наверняка заметит.

Максим становится позади, его уверенные ладони скользят к пуговицам на спине. Он принимается расстегивать их одну за одной, и каждое движение усиливает дрожь у меня под кожей.

— Ты дрожишь, — произносит он, и я чувствую, как горячее дыхание касается шеи. — Боишься меня?

— Да… очень, — выдыхаю, глядя перед собой.

Я пытаюсь смириться с неизбежным, и у меня ничего не получается.

— Правильно, — его голос становится ниже, тяжелее. — Но пока ты покорна, я не сделаю тебе больно.

Когда воздух начинает холодить талию, Максим стягивает платье с плеч. Ткань мягко шуршит и сползает, обнажая тело. Вскоре платье мягким комком падает на пол. Я остаюсь в кружевном белье, которое было частью свадебного наряда, и чулках.

В этом есть что-то ещё более интимное, чем нагота.

Максим обходит меня по кругу, словно акула. Шаги медленные, как у охотника, рассматривающего добычу в силке. Его взгляд скользит по плечам, груди, талии, бёдрам, задерживается на изгибах, от чего становится жарко.

— Красивая, — наконец говорит он. — Молодое тело, отличная фигура.

Он бы ещё в зубы заглянул как на невольничьем рынке.

— Зачем… я вам? — выдавливаю я сквозь дрожь в голосе.

Он останавливается передо мной, чуть наклоняется, чтобы мы были на одном уровне.

— Потому что я тебя хочу. — Его глаза темнеют. — А ещё ты убила моего брата. И я заставлю тебя заплатить.

— Я не убивала Лёшу! — выговариваю ожесточённо. — Сколько раз повторять?!

— Цыц, жена, — он кладёт палец на мои губы, и от этого прикосновения по позвоночнику пробегает ток. — Расслабься и получи удовольствие… иначе я заткну тебе рот иначе.

Я замираю. Он убирает палец, и воздух между нами становится наэлектризованным.

Максим с довольным видом уходит мне за спину и расстёгивает лифчик. Я вздрагиваю, хватаюсь за него, пытаясь удержать, но он пробегает пальцами по плечам, стягивая бретельки, и мне ничего не остается, кроме как позволить ему снять эту деталь гардероба.

После этот зверь в облике мужчины возвращается вперед, берет меня за плечи, чуть сжимает пальцы, заставляя меня свести лопатки. Грудь позорно выпячивается, но я не рискую напрягать руки.

Максим удовлетворенно кивает, скользит ладонями вниз, обхватывает талию, затем ещё ниже. Забирается пальцами под кружево трусиков с боков, несколько секунд ничего не делает, будто давая мне смириться с тем, что произойдёт дальше. А потом опускается на корточки и стягивает с меня белье, аккуратно не задевая резинки чулок.

Его лицо прямо напротив низа живота, и я непроизвольно пытаюсь закрыться. И он, естественно, перехватывает запястья, разводит в стороны.

— Ты везде красивая, — хрипло говорит он.

Он кладет одну ладонь мне на бедро, ведет вверх по внутренней стороне, чуть выше чулка. И я забываю вдохнуть.

Я не понимаю, как это работает. Я его не знаю, я его боюсь, но когда он трогает меня так, мысли отключаются. В теле поднимается гул, от которого нет спасения. Я хочу сказать «нет», но губы не слушаются.

Его пальцы останавливаются в паре сантиметров от места, где всё уже горит. Он не торопится, смакует мою беспомощность, будто точно знает, как моё тело откликается на него.

А затем Максим выпрямляется. Смотрит в глаза, наклонившись, проводит губами по линии шеи, к ключице, чуть прикусывает кожу. Приближает свои губы к моим. Его горячее дыхание смешивается с моим рваным. Но он не целует. Будто ждет, чтобы я сделала первый шаг. Мягко, но неуклонно отвоевывает у меня всю волю.

— Уже теплее, — шепчет он, скользя ладонью по животу и выше, к груди. — Хорошая девочка.

Я непроизвольно сжимаю бёдра. Он легко разводит их, забираясь пальцами между. Я задерживаю дыхание. Ощущение собственной слабости только усиливает жар.

Но он не продолжает. Будто нарочно издевается. Я уже изнываю от желания. Дикого и исступленного. Какого к его брату никогда не испытывала. И хочу, чтобы он хотя бы чуть шевельнул пальцами.

— Ложись, — приказывает он, чуть отстраняясь, но не отпуская мой взгляд. — На кровать.

Я медлю, но он делает шаг вперёд, и я отступаю, пока ноги не упираются в край матраса. Сажусь.

— Ляг на спину, — его голос становится тёмным, низким. — Широко расставь ноги.

Я снова медлю. Это слишком стыдно.

— Не заставляйте… — голос звучит хрипло и умоляюще. — Я стесняюсь…

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог? — в тоне предупреждение.

Он надвигается и встает у изножья кровати огромной мрачной глыбой. Откуда ему знать, что с его братом я голой даже в кровать не ложилась…

— Нет, — выговариваю я тихо.

И всё-таки подчиняюсь. Делаю, как он сказал. Горячий стыд липко прокатываются по коже. Жар между бедер становится нестерпимым.

— Хорошая девочка. Теперь… — он усмехается, проводя пальцем по внутренней стороне колена, — ласкай себя.