Будешь моей

1

Ева

Я люблю субботние вечера за то, что они будто специально придуманы под шампанское и плохие решения. В этот раз плохое решение звало меня из зеркала, где я примеряла платье, и поддерживало свою подружку — Сабину, которая влезла в туфли на каблуке и уже третью минуту строчила мне в ухо планы на ночь.

— Ну давай, не тяни, — подмигнула она, пожимая плечами так, будто у неё в сумке запасной город. — Танцевать, смеяться, заводить новые неприятности. Клуб один раз в неделю — по расписанию.

Клуб был полон: мягкий свет, бархатные диваны, дымка от сценических машин, которая делала всех чуть таинственнее. Музыка била волнами — низкие басы разгоняли кровь, а голос ди-джея, неожиданно мягкий, говорил что-то про «лучшие треки этой ночи». Повсюду были девушки в блестках и парни, уверенные в себе как в заграничной валюте. Воздух пах шампанским, дорогим парфюмом и ночной капустой — то есть, морскими нотами, которые я всегда любила, потому что напоминали о доме. Сабина заселила нас у барной стойки: вид — на танцпол и на вход, чтобы наблюдать за всем и ничего не упустить.

Мы заказали шампанское. Потом ещё одну бутылку. Потом ещё. Я чувствовала себя как героиня какого-нибудь романтического фильма — только без сценария и с гораздо большим запасом смеха. Сабина рассказывала мне смешные истории о своих бывших — она умеет так изящно высмеять мужчин, что их обида превращается почти в благодарность — и пододвигала мне бокал.

— Смотри, — шепнула она вдруг, и указала на парня у края стойки. — Смотри, какая ставка. Высокий, темный, самодоволен, но в меру. Возьми его.

Я посмотрела. И застыла: он оказался именно таким, каким не принято описывать в скучных анкетах — высокая опора, пиджак без лишних деталей, запах сигарет дорогих, аккуратные ботинки. Но были глаза — огромные, голубые, как небо после ливня. Я не знала его имени и не стремилась знать. Мне было просто приятно смотреть.

Он посмотрел на меня в тот момент, когда в клубе началась другая песня, и будто стакан шампанского в руке оборвал тонкую линию между мной и порядочной жизнью. Его взгляд долго держал мой — не просто посмотрел и отпустил, а зафиксировал, будто изучал предмет искусства в витрине. Я почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло: «Ого, только не это», — подумала я, с улыбкой, которая всё ещё не доросла до смелости.

— Ну? — подсунула Сабина мне бокал. — Хватай момент.

Я сделала глоток — пузырьки щекотали нос и поднимали настроение до уровня, когда полезно говорить глупости. Я кивнула, пытаясь выглядеть непринуждённо, и в этот самый момент кто-то начал смешно пятиться позади меня, уступая дорогу официанту. Моё движение было идеальным: поворот головы, смешок, жест — и чашка шампанского наклонилась слишком трогательно.

Шампанское полетело в замедленной драматической сцене прямо на пиджак того самого парня.

— Оло, только не это! — пронеслось в голове, но было поздно: пузыри совершили своё.

Я почувствовала, как дрожь прошла по барной стойке; люди вздохнули как одна большая публика, и на секунду мир стал шумно-чувственным кино. Он замер, смотря на мокрое пятно, которое расползалось по ткани, как маленькое пятно моря на картине. Я стояла с пустым бокалом в руке, прямо как после неудачного фокуса.

— Я… прости — начала я, и моя улыбка тут же попыталась превратиться в извинительную мордочку щенка. — Я не хотела. Честно. Это шампанское само прыгнуло.

Он сначала посмотрел на меня так, как будто решал: недостаточно ли это извинение, чтобы выбросить меня вон, или стоит дать шанс неожиданности. В голосе его слышалась раздражённая ровность:

— Вы целенаправленно купались в моём костюме, мисс? — сухо.

— Нет, — завизжала Сабина тут же, как будто по инструкции. — Это я! Она у меня чуть со свадьбы не вернулась. Всегда так.

Он вздохнул и будто устал от драм — но в уголках губ пробежала линия, похожая на улыбку. Он наклонился к барной салфетке, схватил её, и, не поднимая взгляд, сказал тихо:

— Дайте салфетку. Быстро.

Я мигом полезла в сумку: салфетка, косметичка, несчастное чувство собственной неловкости. Сухой платок, едва влажный, словно был последней надеждой цивилизации. Я ткнула его человеку в руки.

— Я буду оплачивать химчистку, — произнесла я решительно, потому что алкоголь — это такой обманчивый помощник смелости. — Или куплю новый костюм.

Он, наконец, поднял на меня взгляд — и там уже не было суровой гримасы, только тихая заинтересованность, и немного удивления, как будто моя неуклюжесть сделала его вечером более занимательным.

— Интересная тактика знакомства, — пробормотал он, и в голосе появилась та самая лёгкая усмешка. — Редкая.

Он сначала придавил губы, будто думая над словами, а потом рассмеялся — неожиданно и от души. Его смех оказался глубоким, чуть бархатистым, и он отозвался эхом в моей груди. Я сама рассмеялась от облегчения — смех вылечил ситуацию, как волшебник после неудачного трюка.

— Ну всё, — сказала Сабина, шаркая ногой и притворяясь строгой. — Мы уходим. Утро уже ходит по клубам в тапочках, а вам нужно завтра устраивать скандал зависти.

— Что? — я оглянулась на часы на барной стойке. Действительно, время было преступно позднее. — Уже утро?

— Почти, — проворчала Сабина и резко схватила меня за руку. — Так, не тормози, мы уходим.

Я хотела ещё что-то сказать ему — может, попросить номер, сделать вид, что я не сделала бы это специально — но Сабина уже таскала меня к выходу, мы пробивались через людей, через ноты, через запахи.

Чувство какого-то недосказанного зависло между нами; я оглянулась. Он стоял в дверях, поправляя пиджак, и когда наши глаза встретились в последний раз, мне показалось, что он слегка улыбнулся — и кто-то внутри меня тихо повторил фразу, которой я только что слышала в его голосе: «Какая странная, но милая».

— Подожди! — закричала я, но Сабина только подняла бровь и ускорила шаг. — Мы не можем уехать просто так!

Она повернулась к парню и с неподдельной невозмутимостью крикнула:

Привет, дорогие читатели!

Меня зовут Лаура Кет, и я безумно рада видеть вас здесь.

У меня уже есть множество историй, которые я долго держала в своем телефоне, и наконец-то настал момент показать их миру.

Я пишу о любви, эмоциях и чувствах, которые близки каждому.

Очень хочу, чтобы вы нашли в моих книгах частичку себя, улыбнулись, влюбились вместе с героями и получили удовольствие от чтения.

Поддержите меня: добавьте книгу в библиотеку, ставьте лайки и подписывайтесь на мой профиль. 💖

Ваша активность для меня огромная мотивация продолжать и радовать вас новыми историями.

Спасибо, что вы со мной! 🌸

2

Будильник завопил так, будто кто-то решил лично проверить, умею ли я вставать в воскресенье ради величайших подвигов — например, позавтракать. Я взвилась на кровати, схватила телефон и, не разбирая что к чему, швырнула его на пол. Пусть орёт дальше — я не собираюсь поддаваться на понедельничные провокации в воскресенье.

— О, проснулась императрица, — раздался уже знакомый голос, и в спальню ввалилось облачко пара и смеха. Сабина — с полотенцем на голове, как маленькая буря, — выглядела так, будто душ сделал её ещё более опасной в хорошем смысле.

— Тихо! — проворчала я, прикрыв лицо подушкой. — Почему будильник орёт в воскресенье? Это незаконно.

— Закон? — Сабина прыснула, отбросив полотенце так, что оно едва не свалилось с головы. — В воскресенье закон — это шампанское и диван. А не твой телефон.

— Было бы шампанское, я бы не бросала его на пол, — буркнула я и с ухмылкой попыталась выглянуть из-под одеяла.

— Так ты его НЕ купишь для незнакомца? — глянула на меня Сабина, присев на край кровати. — Ты серьёзно заявляла это вчера в клубе.

Я подпёрла локоть, притворно рассердившись.

— Я не собираюсь оплачивать чью-то химчистку просто потому, что мои руки оказались грациозными в момент, когда официант решил устроить фейерверк. Это шампанское само — это всё алкоголь, он виноват, не я.

— «Само», — переспросила Сабина, будто это новое имя для всех твоих бед. — Ты мастерски переводишь стрелки. Но всё же — ты не можешь отрицать, что он смотрел на тебя как на произведение. Или как на редкий вид. Или как на лаванду в супермаркете.

Я улыбнулась, хотя внутри было странное, тёплое тугательное ощущение. Его глаза — да, глаза — снова всплыли в голове: глубокие, необычные, с оттенком моря и дождя одновременно. Интересно, кто это? — мелькнуло. И моментально прибавилось тупого смущения: почему люди, которых я видела один раз и вялой накачке алкоголя, вдруг занимают столько места в моей голове?

— Не думай, что я сейчас стану романтической и побегу ему покупать пиджак, — добавила я вслух. — Это была случайность. Честно.

— Конечно, случайность, — подтвердила Сабина и подмигнула. — Но случайности притягиваются, как магнит. Кстати, ты помнишь, что у тебя сегодня назначена первая примерка? Агентство звонит тебе и просит подойти.

Я приподняла бровь.

— Что? Когда?

— Недавно пришло приглашение, ты же помнишь? Ты согласилась, пока тряслись ноги и ты пыталась сделать вид, что не боишься камеры. — У Сабины был этот взгляд: «Я всё запомнила за тебя».

Я улыбнулась и, не слишком раздумывая, откинулась на кровать, уже ловя себя на желании чуть приукрасить реальность. Модельное агентство. Примерка. Это звучало почти как вызов, и вызовы у меня почему-то всегда получаются лучше, чем обещания себе.

— Ладно, — сказала я. — Но сначала — зеркало. Я хочу понять, как выглядит эта «модель» в реальности.

Я встала, нагнулась за полотенцем Сабины (она не успела заметить) и, ещё в нижнем белье, вышла к зеркалу. Пределы моей наглости в квартире: стоять в тонком мерцающем халате было слишком красиво, поэтому я позволила себе немного больше — бельё, которое всегда заставляло меня чувствовать себя не как у телека, а как на съёмочной площадке собственной жизни.

Я поставила одну ногу чуть вперёд, прогнулась, затем шагнула — медленно, почти театрально. Мои длинные ноги, из-за которых мне так часто завидовали девчонки, разыграли короткую, самую честную дефиле прямо у зеркала. Волосы — белоснежные, длинные — разлетелись в сторону от резкого движения, будто кто-то в комнате включил ветреную сцену. Я засмеялась — смех получился полный и немного самодовольный.

— Огоо, — с восхищением произнесла Сабина. — Ты выглядишь так, будто тебе положено быть на обложке. Можно будет приписать: «Без фотошопа».

— Перестань, — я прикрыла глаза, наслаждаясь моментом и едва слышимым пузырьком волнения в груди. — А если я подведу? Если скажу что-то не то?

— Ты не подведёшь. Ты — живой кадр. И ещё у тебя есть одно существенное преимущество: ты умеешь смеяться, а не натягиваться, как манекен.

Я открыла глаза и глянула на себя вновь. В зеркале отражалась какая-то храбрая, слегка недовольная, но готовая к новым приключениям версия меня. Мне захотелось взять этот образ с собой в агентство.

В этот момент позвонил звонок — не обычный, а радостно-похвальный, как объявление маленького чуда. Я дернулась.

— Кто это? — спросила Сабина, уже на ходу надевая домашние тапочки.

— Курьер? — пробормотала я и, схватив халат, бросилась к двери. Сердце вдруг стукнулось как будто в такт раннему уличному джазу.

На пороге стоял мужчина в аккуратной форме, держал в руках огромный букет. Белые розы смотрели на мир так спокойно, будто знали всё о воскресеньях.

Я застыла, букет в руках мне показался слишком большим для обычной доставки.

— Для… Евы? — произнёс курьер, глядя на меня с лёгкой вежливостью.

Я почувствовала, как губы сами собой растянулись в улыбке. И где-то глубоко, почти невзначай, пронеслась мысль, которую я уже однажды слышала в чужом голосе: интересно, кто это?

3

Ева

Я сидела перед зеркалом, аккуратно расчесывая свои белоснежные волосы, чувствуя, как каждый локон поддаётся расческой и словно оживает под моими пальцами. Мягкий свет утреннего солнца пробивался через занавески и играл на поверхности моих волос, придавая им почти магический блеск. На губах был лёгкий румянец — я делала нежный макияж, потому что впереди меня ждала встреча с модельным агентством, и я хотела выглядеть так, чтобы меня заметили, но не так, чтобы подумали, что я сюда приехала только ради красоты.

Возле кровати стоял мольберт с моей недоделанной картиной. Я бросила на неё быстрый взгляд и вздохнула: «Как же я буду успевать два хобби — рисование и моделинг?» — но тут же оторвала взгляд от полотна, потому что внимание полностью захватил огромный букет белых роз, аккуратно поставленный на столе.

— Ну что, красавица, — весело сказала Сабина, опираясь на спинку стула, — тебе сегодня предстоит решать судьбы человечества или только показывать ноги?

Я улыбнулась, протягивая подруге маленькую записку, прикреплённую к букеты: «Для самой очаровательной девушки».

— И кто же это мог прислать? — Сабина взяла записку в руки, разглядывая её с лёгкой насмешкой.

— Не знаю, — призналась я, слегка смущаясь. — Не подписано. От кого же это?

Сабина рассмеялась, взмахивая рукой:

— Ну, если это не тайный поклонник, то я сама не знаю, кто умеет так выбирать цветы. Главное — не забудь про меня, когда будешь сниматься на обложку журнала «Модный мир».

Я только кивнула, всё ещё глядя на розы. Внутри меня снова пробежала мысль о вчерашнем вечере: тот странный незнакомец… его глаза. А теперь кто-то прислал мне цветы. Мир явно решил сделать мою жизнь немного страннее.

— Ладно, — наконец сказала Сабина, собираясь уходить. — Желаю тебе удачи. Не подведи их всех, а то я устрою тебе шопинг-марафон наказания.

— Спасибо, — улыбнулась я, провожая её до двери. — Увидимся вечером.

Когда дверь закрылась, я вздохнула и собралась в такси. Дорога к агентству была полна движением: город медленно просыпался, машины громко сигналили, прохожие спешили по своим делам, а я сидела, слегка нервничая и поглаживала свой наряд, словно он мог придать мне сил.

Агентство встретило меня светлыми просторными залами с огромными окнами, через которые солнце играло на белоснежной мебели. Меня проводили в кабинет, где уже сидел молодой парень с тёмными волосами — он поднял глаза и улыбнулся, протягивая руку:

— Вы должны быть Ева. Я Митя, — сказал он, и голос оказался неожиданно мягким, уверенным, и немного игривым.

— Приятно познакомиться, — ответила я, сжимая руку, чувствуя лёгкое тепло и уверенность в себе.

Он сел напротив меня, разглядывая фотографии, которые я отправила в агентство. Его взгляд задерживался на каждом кадре чуть дольше, чем нужно, а во взгляде мелькало восхищение.

— Очень красивые фотографии, — сказал он, слегка улыбаясь. — Но я уверен, что в жизни вы выглядите ещё лучше.

Я почувствовала, как на щеках появляется румянец, но внутри — гордость: да, я действительно могу быть заметной.

— Спасибо, — тихо пробормотала я. — Я старалась.

— Отлично, — продолжил он. — У нас возникла неожиданная ситуация. Главная модель, которая должна была идти на ближайший показ, разорвала контракт в последний момент. Мы ищем кого-то, кто сможет заменить её. Вы хотите попробовать?

Я моргнула, слегка ошарашенная.

— Простите? — сказала я, но уже почувствовала, как сердце забилось быстрее. — Я… я не готова к такому ответственному шагу!

— Это серьёзное решение, — вмешался фотограф, который вдруг заглянул в кабинет. Невысокий, экстравагантный мужчина с аккуратной бородкой, в строгом костюме, он выглядел так, словно мог убедить любого поверить в невозможное. — Нам нужен человек, который сможет пройтись по подиуму достойно. Важно не подвести проект. На нас смотрит влиятельный человек, и он возлагает большие надежды.

Я глубоко вздохнула, чувствовала, как растёт внутреннее давление. Вся эта сцена казалась слишком внезапной. Я не хотела подводить ни агентство, ни влиятельного человека.

— Но… я не могу! — сказала я резко. — Это слишком ответственно. Я… я не готова.

— Послушайте, — мягко вмешался Митя, — вы справитесь. У вас всё есть: внешность, харизма, умение держаться перед камерой. Просто доверьтесь себе.

Я закрыла глаза на секунду, представив себя на подиуме: свет прожекторов, аплодисменты, взгляды всех вокруг… И внутри промелькнула мысль: только бы влиятельным человеком оказался не мой родной отец, который всеми способами пытался сломать жизнь мне с мамой. Он ведь тоже очень авторитетный человек в стране. Хотя, что ему было бы нужно от модельного агентства?

Я открыла глаза и посмотрела на Митю:

— Ладно, — вздохнула я, — я согласна. Но только ради того, чтобы не подвести этого влиятельного человека. А кто он? Как его зовут?

Митя улыбнулся, чуть наклонился вперёд и сказал:

— Его зовут… Марат.

Сердце внезапно застучало быстрее. Марат. Имя, которое я уже где-то слышала… Или я ошибаюсь?

Если вам нравится история — не забудьте добавить её в библиотеку 💖 Это помогает книге подняться в рейтинге!

4

Ева

Я сидела в гримерке и, глядя в большое зеркало, аккуратно подправляла губы — чуть смягчить яркость помады, чтобы при свете софитов она не кричала, а шептала. Визажист уже ушёл к другой модели — видимо, мир требовал ещё одного гламурного героя сейчас же — и я осталась с пудрой на щёках и немного нервным трепетом в ладонях. Я вспомнила о картине, на которой я бросила пару мазков, но сейчас важнее было не полотно, а подиум. И гонорар. И обещание не подвести.

— Небольшой штрих, — прошептала я себе, сжимая карандаш для губ, — и всё будет ок. Только не переборщить.

В это мгновение в примерку влетела высокая брюнетка — будто ветер, собранный в маленькую человеческую форму. Короткие густые чёрные волосы обрамляли её лицо, а большие круглые чёрные глаза смотрели так, будто могли остановить мир и потребовать уважения. Она была идеальна: стройная, грациозная, с походкой, говорящей «я родилась под софитами».

— Ты Ева? — спросила она, не скрывая, что задаёт вопрос с ноткой вызова. И тут же добавила: — Ну что ж, посмотрим, кто тут заменит нашу звезду.

Я приподняла бровь и чуть улыбнулась — не из слабости, а из принципа.

— Заменю с удовольствием, — ответила я дерзко. — У меня ноги, улыбка и чувство меры. Что ещё нужно модели в наше время?

Девчонки в гримёрке зашикали смешками; воздух наполнился легкой залихватской энергией. Алла (так она назвалась позже) не отступала, её взгляд был холоден, но в нём проскальзывала тревога: новая — значит неизвестность, а неизвестность — угроза.

— Не думай, — пробормотала она, подходя ближе так, чтобы я почувствовала запах дорогого шампуня. — Не думай, что ты сразу станешь любимицей публики.

— Не думать не могу, — ответила я, глядя в её глаза. — Но могу шагать по подиуму так, что у публики не останется выбора.

Слова были игривые, но я чувствовала, как между нами натягивается струна соперничества. Ничего страшного — я привыкла к адреналину.

Я надела платье: ткань ласкала кожу, шла в идеальной складке, подчёркивала талию и длинные ноги. Это был тот самый эффект: «вот она, женщина, ради которой шьют целые коллекции». Я улыбнулась своему отражению — мир был готов, теперь очередь за подиумом.

Алла смотрела на платье так, как некоторые люди смотрят на чужие успехи — с лёгкой злостью и ревностью. И вдруг её рука взметнулась — не для комплимента, а с явной целью. Ткань поддалась её пальцам, и в тот же миг раздался тихий рваный звук.

— Что ты делаешь? — выдавила я, не в силах поверить собственным глазам.

— Думаешь, место тебе? — холодно прошептала она, и в её руках платье начало рваться буквально по швам.

Сначала я подумала, что это странный жест театральности. Потом поняла, что это не жест — это нападение. Между нами вспыхнула искра: руки, слова, толчки; несколько моделек начали подыгрывать, визажисты вбежали, пытаясь разнять нас, но в горячке драки платье окончательно испортилось — длинная чёрная драпировка висела клочьями, как разгромленная сцена.

Я в панике металась по гримёрке, пытаясь найти хоть что-то похожее на запасной наряд, но у агентства не было другой пары «вечеринок судьбы». Ни одно платье не подходило по размеру или не соответствовало замыслу, а времени оставалось всё меньше — показ вот-вот должен был начаться.

Я выбежала из здания, глотнув свежего воздуха, и побежала на задний двор — там, где модели обычно отдыхали у бассейна: мягкие диваны, пару зонтиков и маленькие островки зелени, которые создавали иллюзию спокойствия в сердце модного хаоса. Я плюхнулась на диван и не могла отвести взгляда от своего осколка платья, валявшегося в руках одной из ассистенток.

Краем глаза я заметила мужчину, который подходил к заднему двору. Он шёл неторопливо, уверенной поступью, как будто пространство подстраивалось под его шаги. Высокий, брюнет, с плечами спортсмена — и эти глаза… те самые — огромные, синие, как небо после дождя. Я узнала его силуэт мгновенно, и одна мысль застыла в голове: Это же он — тот самый из клуба.

Он остановился на краю зоны и посмотрел прямо на меня. Его лицо было спокойным, но голос, когда он заговорил, прозвучал с лёгкой усмешкой:

— Ты почему здесь, в последние минуты перед показом? — спросил он. — Ты же должна быть за кулисами, готовиться.

Я, не скрывая эмоций, показала на испорченное платье и выпалила:

— Видишь? Алла решила устроить художественный перформанс над моим нарядом.

Он взглянул на ткань и, неожиданно, в губах его промелькнула усмешка, которая смешивала раздражение и явный интерес.

— Непрофессионально, — сказал он, и голос его был ровный, с нотками дерзости. — Знаешь что хуже всего в такой ситуации? Когда проект рискует сорваться из-за чьего-то настроения. Но я привёз кое-что, что может спасти вечер.

Он отошел, а через несколько минут во двор въехал матовый чёрный мерседес. Машина выглядела роскошно и угрожающе одновременно. Парень открыл багажник — и оттуда показалось несколько великолепных платьев новой коллекции: мягкие ткани, аккуратные швы, цветовые переходы словно специально сделанные для меня.

— Ты как будто специально приходишь с мастерской феи, — выдохнула я, всё ещё не веря происходящему.

Он усмехнулся и добавил с лёгким вызовом:

— И да, не могу не напомнить — ты та, что недавно разлила шампанское в ночном клубе. Ты обещала купить мне пиджак. Помнишь? Это было весело.

В груди у меня застучало: он тоже помнил. И вдруг весь этот хаос — драки, рваное платье, адреналин — обрел другую окраску: стыд смешался с тёплой неловкой радостью. Я покраснела, едва слышно произнесла:

— Мне очень неловко… Я не специально.

Он вздохнул, словно решая, можно ли мне доверять, и протянул одно из платьев.

— Надень это, — сказал он. — Лучше идти на сцену в том, что подходит, чем в том, что полагают за старый трофей. Я не люблю, когда проекты рушатся.

Я приняла платье из его рук, и когда мои пальцы прикоснулись к его — ощущение было как у тёплой ладони, которая обещает помочь. Я посмотрела ему в глаза — они были знакомы и теперь казались ещё ближе.

5

Ева
Я стояла за кулисами, ладони чуть потели, а сердце тарабанило так, что казалось — диктор на подиуме услышит мой ритм и решит заменить музыку на барабанную дробь. В голове снова как заклинание крутилась его имя — Марат. Он был там, где сейчас собрались все взгляды, и мысль о том, что этот показ — для него, делала моё волнение одновременно большим и каким-то странно уютным.

Визажисты доводили последние штрихи, кто-то распылял лак, в воздухе сладко-горчило от духов и фиксирующих спреев. Свет прожекторов уже нагревал кожу, и мне хотелось вдохнуть как можно глубже — воздуха хватало на вдох, но не на страшные мысли. Я поправила плечи, проверила стойку в зеркале и представляла, как шаг за шагом превращаюсь в ту самую версию себя, которая может пройти по подиуму и не упасть от страха.

Выход был короткий, но каждое мгновение на нем — как долгое дыхание перед прыжком. Публика, сотни глаз, блеск телефонов — и я. Платье сидело идеально: ткань ложилась по бедрам, талия вырисовывалась, а разрез позволял ноге рассказать свою маленькую историю. Я шагала. Походка ровная, уверенная; взгляд прямой, немного надменный — ровно столько, сколько нужно, чтобы зрители поверили, что это не шоу, это — демонстрация.

Они смотрели на меня. Чьи-то глаза медленно скользили по силуэту, кто-то шептал; волна восхищения накрывала как тёплый плед. И вдруг я увидела его — Марат. Он сидел в первом ряду, высокий, в темном костюме, и не отрывал от меня взгляда. Его лицо было спокойным, но в нём плескалось нечто похожее на восхищение. В груди вспыхнуло странное тепло — не совсем от гордости, скорее от того, что я увидела в его взгляде признание. Он казался гордым и внешне недоступным, но у него был тот самый взгляд, который цеплял.

Когда я спустилась за кулисы, шуршание ткани ещё долго отзывалось в ушах. Создатели показа перешёптывались, глаза их расширены от удивления: кто-то шепнул, что платье — не из сегодняшней коллекции. Я услышала слова как отдалённый гул: «Не его работа», «Это что, старая модель?». Сердце снова подпрыгнуло — если правда, то какие у нас сейчас будут последствия?

За кулисами меня уже ждала Алла. Она подошла с такой грацией, будто тестировала почву, а в глазах была заметна холодная заноза конкурентки.

— Ну и как? — произнесла она, улыбка была как нож. — Ты действительно думаешь, что пробьёшься сюда на одних глазах и белых волосах?

— Думаю, что пробьюсь на ногах и изумительном моем терпении, — ответила я, чуть дерзко, потому что режим «не позволять себя обидеть» включился мгновенно. — А волосы — это так, моя прелесть .

Девчонки за нами посмеялись, атмосфера была электрическая. Алла пыталась поддавить, но я держалась. Внутри я думала: Не важно, что она чувствует. Важно, что я пришла сюда не ради того, чтобы сдаваться.

В этот момент в помещение ворвался Митя, лицо его было напряжено. Он подошёл ко мне и тихо сказал:

— Ева, иди со мной.

Я хотела объяснить, что платье — не моё преступление, что случилось вовсе не по моей воле, но Митя уже вертелся на месте и жестом показывал идти вслед. Он улыбался, но не говорил лишнего — и это одновременно пугало и успокаивало: ощущение, что он знает больше, чем показывает.

К нам подошёл высокий мужчина с ухоженной светло-русой бородой, видно — дизайнер по жизни. В воздухе остался шлейф его дорогих духов, а костюм сидел на нём так, как будто ткань была создана специально для его тела. Он представился как Леон, и голос его был ровный, с лёгкой бархатной нотой.

— Вы — Ева? — спросил он и посмотрел на меня снизу вверх с неподдельным интересом. — У вас необычная грация. Я в шоке.

Меня ударило в щёки тепло от комплимента. Леон осмотрел меня ещё раз, и в его глазах мелькнуло искреннее восхищение.

— Это платье я шил для своей музы, — продолжил он, — но вы превзошли все мои ожидания.

Он говорил с той уважительностью, с какой художник говорит о картине. А потом, как будто по команде, в разговор вмешался Марат. Он подошёл вплотную, его взгляд обжигал — в нём было больше утверждения, чем любопытства.

— Я дал это платье ей, — сказал он коротко, и в голосе была гордость. — Не мог оставить её в такой ситуации.

В этот момент Митя повернулся ко мне и спокойно, деловито проговорил, будто объяснял премудрость простого факта:

— Марат — наш влиятельный инвестор. От него многое зависит.

Слова ударили сильнее, чем прожектор. Внутри что-то скрутило: он инвестор… тот самый человек, которому я согласилась не подвести. Тот, кто дал мне платье. Я посмотрела на Марата: он стоял гордо, как редкая статуя, и смотрел на меня так, будто сделал мне услугу и одновременно проверял цену этой услуги.

Леон слегка смутился от присутствия Марата рядом, но потом дизайнер наклонился ко мне и сказал тихо, приглашающее:

— Можно с вами поговорить на минуту?

По взгляду Марата я поняла, что он не в восторге от приватного уединения, но лишь нахмурился и отшагнул на шаг в сторону. Леон повёл меня в угол за кулисами, где было тише и пахло свежим кофе.

Он начал отсыпать комплименты: о походке, о глазах, о том, как ткань лёгла, и как мне нужно лишь немного времени, чтобы стать заметной. Его слова были тёплыми и в них чувствовалась уверенность человека, который видит талант и сразу знает, что с этим делать.

— Вы станете известной, — сказал он на прощание и пожал мне руку с лёгким обещанием. — Мы ещё увидимся.

Когда Леон ушёл, я стояла, и в голове всё ещё звенело от его слов. Алла мрачнела в углу, хотя пыталась выглядеть равнодушной — она явно рассчитывала, что меня выгонят. Но я осталась. И это было сладкое чувство победы.

Я собиралась уходить домой — грим смывается, мысли улетают, а тело требует уюта. На улице уже начался сильный летний дождь; капли били по асфальту, город свернулся в серебристые лужи. Я стояла под козырьком и ждала такси, сарафанное радио про себя же пыталось успокоить: «всё нормально, такси скоро будет».

Такси почему-то тянуло. Минуты тянулись, и я вдруг подумала: Еле успеваю не замерзнуть, еслы бы ты был здесь — ты бы предложил зонтик. В этот момент в зеркале парящего над бумагой дождя я увидела чёрный силуэт. Подъехал он — матовый чёрный мерседес, который так и шептал: «не с этой улицы, но всё равно здесь».

6

Ева

Дождь стучал по крыше машины ровным, успокаивающим ритмом — тот самый летний дождь, который умеет смывать суету и оставлять только чистую, сладкую усталость. Я припала лбом к холодному стеклу и следила за каплями, которые дрейфовали вниз, превращая ночный город в полотно размытого золота. Внутри салона пахло кожей, дорогим одеколоном и лёгким дымком — смесь, которая неизменно ассоциировалась у меня с мужчинами «взрослыми и знающими, чего хотят».

— Что думаешь? — внезапно прервал паузу его ровный голос. Марат сидел за рулём, глаза устремлены на дорогу, но тон его был будто направлен прямо ко мне.

Я посмотрела на себя в зеркало заднего вида: холодные софиты ещё слегка светились на шёлковой ткани платья, локоны падали мягкими волнами. Внутри всё ещё горело от того, как шаг по подиуму превратился в маленькую победу.

— Думаю, что я всё ещё покрыта солью и блёстками, — ответила я, пытаясь пошутить и скрыть трепет. — И что, оказывается, дожди бывают весьма романтичными.

Он улыбнулся — ровно так, чтобы уголки губ играли, но глаза оставались чуть суровыми. — Ты сегодня шагала как… как та, кто родилась, чтобы выходить на подиум. Не каждый может сделать так, чтобы ткань и тело говорили одним языком.

Я почувствовала, как от его слов ещё сильнее расправились плечи. Вот тебе и признание, — подумала и невольно улыбнулась. Смущение и гордость боролись внутри, словно щенки, которые ещё не научились мирно делить ставку в пироге.

— Спасибо, — выдохнула я. — Я старалась. Но это не только я. Платье, свет, тренер — и, конечно, комплименты от фотографа. — Я отвела взгляд. — И немного везения.

— Везение — чудесная вещь, но оно любит подготовленных. — Его голос был немного мягче. — Ты подготовилась.

Пауза. За окном мелькали огни, и капли отбрасывали на стекло маленькие, мерцающие миры.

— А ты? — спросила я, всё-таки любопытная. — Что значит для тебя «инвестор» на бумаге и «Марат» в реальности? Ты не просто дал платье — ты оказался в нужном месте в нужный час. Как это по-твоему происходит?

Он чуть задержался на дороге, плавно перестроился, и его профиль в свете приборной панели выглядел как скульптура: строгая линия носа, аккуратный подбородок. — Использую деньги, чтобы создавать площадки. Поддерживаю проекты. Иногда вмешиваюсь, если вижу, что ромб коллекции начинает кривиться. — Он улыбнулся уголком. — Но я не люблю вмешиваться в мелочи. Мне важен результат. И люди. Особенно те, кто умеет работать и не терять душу.

Люди. Душа. Слова звучали неожиданно человечно. У меня вздрогнуло сердце: я привыкла к богатым репликам, но редко слышала в них тепло.

— Значит, ты не просто «тот, кто платит», — пробормотала я. — Ты не тот, кто разбивает жизни ради прибыли?

Он взглянул на меня. Его взгляд был честным, но непроницаемым одновременно. — Нет. Я не ломаю ради прибыли. Я строю ради прибыли. — Затем добавил с лёгкой иронией: — Хотя, если кто-то начнёт разрывать чужие платья, я могу стать жестоким инвестором.

Я не удержалась и рассмеялась. Смех разрядил остатки напряжения. — Хорошо, что ты пришёл в нужный момент, а не в художественно-разрушительном.

Он покачал головой, как будто вспоминая тот вечер. — И кстати о клубе: ты помнишь обещание с пиджаком? — спросил он вдруг, подавая это как маленькую шутку, но с очевидным подтекстом.

— Ой! — я ухватилась за мысленную нитку и покраснела. — Я помню. Но считай это заслугой шампанского — оно само прыгнуло… — Я помолчала и добавила с притворным вызовом: — Ты же, кстати, тогда не так уж и сильно простоял в моём костюме, чтобы жаловаться.

Он усмехнулся. В свете приборной панели его улыбка была одновременно мягкой и игривой. — Возможно. Но помни: долгов у меня не бывает. Я принимаю вознаграждение в виде хороших выходов и иногда — в виде кофе.

— Я запомню, — ответила я, смеясь. Кофе с Маратом. Звучит как заголовок.

В машине воцарилась тёплая, почти домашняя тишина. Я чувствовала себя удивительно спокойно, хотя внутри всё ещё было много вопросов: о его мотивах, о его доле в агентстве, о том, зачем влиятельный человек лично вмешался, чтобы помочь новичку. Почему именно мне? И что он обо мне думает?

— Ты ведь наверное рисуешь, — неожиданно сказал он, как будто читая мои мысли. — Это правда? Мне кажется, люди, которые рисуют, видят мир глубже. Они не просто проходят мимо — они замечают линии. Это честь — быть предметом чьей-то картины.

Я посмотрела на него: вопрос был серьёзен, без флирта, и его искренность тронула. — Да, рисую с детства. Это как дыхание, — призналась я. — Мода — это тоже искусство, но другое. Там быстрее, ярче, мобильнее. А на холсте я могу остановить момент.

— И что важнее для тебя? — спросил он мягко.

Скорее всего, всё важно одновременно, — подумала я вслух. — Я не хочу выбирать. Я хочу жить так, чтобы было место и для кисти, и для подиума.

Он кивнул, и в его губах мелькнуло одобрение. — Тогда ты бесценна. Люди, которые не умеют выбирать между страстью и работой, обычно становятся великими в обоих.

Я улыбнулась, отчасти от польщения, отчасти от неожиданной лёгкости. Внутри всё ещё сидала осторожность, но рядом с ней — новое приятное ощущение доверия.

Когда подъезжали к моему дому, дождь усилился, и улица покрылась серебряной вуалью. Мэрседес плавно остановился у тротуара. Он выключил двигатель, и в салоне воцарилась тихая темнота.

— Спасибо, — сказала я тихо, стараясь, чтобы голос не дрожал. — За платье, за спасение… и за машину без царапин на душе.

Он улыбнулся, и взгляд его стал мягким, почти домашним. — Ты хорошо держалась. — Он протянул руку, открывая мне дверь.

Я сделала шаг на мокрую плитку, и капли дождя мгновенно покрыли платье мелкими блёстками. Подняв на него взгляд, я услышала его последнее, спокойное, но обещающее слова:

— Это только начало, Ева.

7

Марат

Мой офис располагался на последнем этаже небоскрёба, и из панорамных окон открывался вид на весь город. Огни вечернего мегаполиса переливались, словно море маленьких огоньков, а свежий ветер с моря пробирался через приоткрытые окна, наполняя помещение холодной энергией. Кабинет был моим убежищем: строгие линии мебели, темный орех, стекло и металл, ничто лишнее, только я и мои решения.

— Марат, по проекту «Альтаир» нужно срочно пересмотреть бюджет, — донесся голос моего заместителя, резкий, но уверенный.

Я поднял взгляд от документов.

— Покажи мне цифры, — сказал я спокойно, но в голосе звучала твёрдость.

На экране возникли таблицы, графики, прогнозы. Я просматривал их, быстро вычёркивая слабые позиции, выдвигая новые условия. Мой взгляд был острым, как лезвие.

— Если мы пойдём на это изменение, возможны потери на двадцать процентов, — заметил аналитик.

— Согласен. Но двадцать процентов лучше, чем провал на шестьдесят, — ответил я. — Сделаем перераспределение. В понедельник докладываю акционерам.

Все кивнули и быстро начали выполнять указания. В офисе царила деловая суета: звонки, шаги, легкий шум клавиатур. Мне нравилось это ощущение контроля.

Вечером подъехал Тёма — блондин с голубыми глазами, мой лучший друг с универсальной улыбкой и обожаемый всеми девушками. Он вошёл в кабинет с привычной дерзкой лёгкостью, словно собирался украсть весь мир.

— Привет, командующий, — с усмешкой сказал он, опираясь на подоконник. — Ты вообще спишь? Или живёшь здесь, как современный Робин Гуд?

Я усмехнулся, не оборачиваясь от документов.

— Робин Гуд, говоришь… только вместо бедняков я обкрадываю рынок.

Он бросил мне взгляд и, как всегда, смеясь, вытащил бутылку виски.

— Тогда предлагаю отметку успехов. Виски, твоя компания и я.

Через десять минут мы уже сидели за столом, бокалы слегка звенели, и аромат выдержанного виски смешивался с вечерним морским воздухом.

— Знаешь, — начал Тёма с озорной улыбкой, — тебе бы роман завести. Девушка, цветы, прогулки… Типа «мягкая сторона Марата».

Я откинулся на спинку кресла и усмехнулся, почти с холодной усмешкой.

— Романтика — это для тех, у кого нет целей, Тёма. Я выбираю цели, а не иллюзии.

Он фыркнул, отпил виски, но в глазах мелькнуло понимание: моя жизнь действительно чужда эмоциям, по крайней мере, внешне.

— Ладно, но будь осторожен, — продолжал он, серьезнея на мгновение. — У каждого врага есть слабое место. Иногда это не он сам… а те, кого он пытается защищать.

Эта фраза задела что-то внутри. Я делал вид, что не обращаю внимания, но в глубине сознания мелькнула мысль: иногда сила человека — лишь маска, а слабость скрыта там, где никто не ожидает.

Мы смеялись, говорили о женщинах, проектах, поездках, но я всё время держал в голове план. Этот мир — шахматная доска, и каждая фигура должна быть на своём месте. Я знал, что впереди будет ещё больше ходов, и что слабое место врага не всегда там, где думаешь.

Вечером, когда Тёма ушёл, а я остался один, взгляд снова упал на город. Огни казались ярче, когда знаешь, что за ними скрывается игра с высокими ставками. В этой игре нельзя ошибаться, нельзя доверять иллюзиям.

Я сделал глоток виски, откинулся в кресле и про себя подумал:

Иногда враг не тот, кто перед тобой. Иногда слабым звеном становится кто-то другой… кто тебе дорог. И этот кто-то может всё изменить.

Если вам нравится история — не забудьте добавить её в библиотеку 💖 Это помогает книге подняться в рейтинге!

8

Ева

Я шла в агентство с тем особенным чувством — будто кто-то невидимо подталкивал меня плечом: «Вперёд, Ева, сегодня твой день». На небе светило мягкое солнце, но в душе было немного дождя — оттого, что ожидание всегда чуть щекотало нерв. В сумке лежало платье для примерки, в голове — список вопросов, которые я собиралась задать фотографу, и (тсс) — несколько мыслей о Марате. Не посылала их туда специально, они просто пытались вырваться наружу, как пузыри в шампанском.

Агентство встретило меня привычным хаосом: визажисты с пачками кистей, ассистенты с коробками, где лежали туфли, обувщики, обсуждающие, кому какой каблук подойдёт, и лёгкий запах лака для волос, который смешивался с ароматом кофе. На ресепшне — та самая панель, где мигают имена моделей. Всё звучало как подготовка к маленьком, но важном событию.

— Ева! — приветливо крикнул Митя, когда он заметил меня. — Ты как после показа? Королева или разбитая принцесса?

— В меру королева, — ответила я, приподнимая подбородок, — и в меру разбитая. Но дух боевой.

— Это хорошо. У нас сьёмка в полдень, — махнул он рукой, — Леон будет через десять минут, он специально просил поговорить с тобой. И да, не переживай: всё под контролем. Алла уже в гримёрке шепчется с визажисткой — выглядит счастливой, как кот, которого кормят.

Как только я услышала «Леон», сердце слегка подскочило, уже не от Марата — теперь ещё и от мысли о Леоне, но я тут же улыбнулась и постаралась выглядеть невозмутимо. Леон — взрослый, успешный, обладающий тем утончённым обаянием, которое не кричит о себе, а вкрадчиво шепчет. Интересно, что скажет он сегодня?

Не успела я пройти в свою гримёрку, как дверь распахнулась, и вбежала Алла — та самая, с чёрными глазами и короной уверенности.

— Ты серьёзно? — тихо, но звучно бросила она, когда наши взгляды встретились. — Ты считаешь, что можешь просто… так? После всего?

Я инстинктивно выпрямилась. Её тон был как холодная вода: освежающий, но неприятный.

— Что «после всего»? — переспросила я, с намеренной невозмутимостью. — После показа? После работы? После того, как мне пришлось отдать своё платье на переработку? Я не понимаю.

Её губы сжались. — Не делай вид, что не понимаешь. Ты знаешь, кто здесь была «звезда». Мы репетировали. Мы — команда. А ты… ты как будто перетекаешь в нужные места и всё.

Комната загудела от шёпота — несколько девушек подглядывали за нашей мини-драмой в щёлку двери. Мне хотелось засмеяться и сказать: «О, Алла, у меня даже есть расписание: утро — кофе, день — репетиции, вечер — спасать платья». Но голос внутри шепнул «твердо, но мило», и я ответила спокойно:

— Алла, я ценю вашу работу. Я здесь, чтобы делать своё. Если ты считаешь, что кто-то «перетекает» — так, может, просто мы все делаем своё лучше. Но если у тебя есть конкретные претензии — скажи их открыто. Я взрослый человек.

Её взгляд стал острым, но кто-то в коридоре окрикнул «Леон!» — и в дверь вошёл он. Свет, как будто послушный ассистент, тут же повернулся к нему. Леон выглядел именно так, как я себе его и запомнила: изысканно, легко, с той спокойной уверенностью, которая как хорошая нота — запоминается и остаётся.

— Простите, что вхожу не в идеальное время, — сказал он, обходя комнату взглядом, который одновременно оценивал и ласкал. — Я искал Еву.

Я почувствовала, как внутри что-то тёплое отозвалось — это был лёгкий смущённый щем. Леон подошёл, протянул руку, и его голос был тёплым:

— Здравствуйте. Леон. Я видел ваш показ вчера. Вы… очень естественны на сцене. Это редкость.

— Спасибо, — выдохнула я, стараясь не упустить дыхание. — Это много значит от человека вашей профессии.

Алла, услышав похвалу со стороны взрослого маэстро, заметно побледнела. В её глазах читалось «как ты смеешь», и она даже сделала шаг, чтобы ввернуть своё замечание, но Леон опередил её:

— Алла, вы тоже великолепны, — кивнул он в её сторону, — но сегодня я бы хотел поговорить с Евой о нескольких идеях. Можно?

Алла, разозлилась не скрыто. — Конечно, — с натянутой улыбкой произнесла она, — говорите. Только помните: я — первая модель.

— Первая — не значит единственная, — спокойно ответил Леон. — Искусство любит новизну.

Её лицо — длинная, тонкая маска раздражения. Я почти слышала, как у неё в голове что-то ломалось: «Мой план подстроить всё так, чтоб её убрать» — и ладони её сжались.

Митя, который всё это время находился чуть в стороне, не выдержал и подкатил, блеснув чарующей улыбкой:

— Леон, ты как всегда драматичен. Ева, ты оставляешь всех без воздуха. Может, после сьёмки кофе?

Я рассмеялась — Митя пытался быть милым, но в его тоне сквозило лёгкое соревнование. «Хорошо», — подумала я, — «он мил, но сейчас внимание Леона другого порядка».

Разговор зашёл в тёплую волну: Леон предлагал идеи для следующей рекламной кампании, описывал образ женщины-музы, которой, по его мнению, не хватало в современном мире. Он говорил о светлых красках, о движении ткани как языка, о том, как глаза могут стать островом, который притягивает. Его слова звучали как музыка, и я ловила себя на том, что слушаю их, не перебивая.

— Вы умеете чувствовать, — сказал он, глядя прямо в мои глаза. — Это важно. И у вас есть тайная нота. Это редкость. Я хочу, чтобы вы стали частью моей маленькой коллекции.

Я робко улыбнулась и почувствовала, как Алла на секунду шаркнула ногой. Она явно не ожидала, что взрослый модельер проявит настолько явный интерес к новичку.

— Почему я? — выдала я на автомате, хотя внутренне была польщена. — Я не знаю, достойна ли…

— Вы уже достойны, — перебил он мягко. — Но давайте убедимся в этом фотографией и терпением. И да, — он слегка улыбнулся, — мне кажется, у нас с вами будут интересные беседы.

Мы проговорили ещё минут десять, обсудили съёмочные даты, образ, детали. Я уходила из комнаты с лёгким дыханием счастья и тревоги одновременно. Леон — хороший человек, он действительно делает мир красивее. Но мысленно, как неизменное пятно, сидел Марат. Его голос, его глаза, его спокойная усмешка — всё это ворчало в моём сознании, как кошка, требующая внимания.

9

Ева

Кафе «Марисель» встретило меня лёгким ветром с набережной и мягким джазом, который, будто специально, играл на полутоновом настроении — не слишком громко, чтобы мешать разговорам, и не слишком тихо, чтобы не дать им заскучать. За окном море тихо вздыхало; капли света от солнца степенно катались по волнам. Я вошла и на секунду зависла у витрины с круассанами — потому что успехи надо отмечать хотя бы булочкой — и тут же увидела его.

Он сидел за столиком у окна, руки на чашке кофе, профиль строгий и… удивительно мягкий в этом утреннем свете. Пиджак аккуратно снят, костюм выглядел так, будто ткань сама решила лечь по нему идеально. Марат. Сердце сделало странный скачок, потом успокоилось и приняло ровный такт: «всё под контролем». Как всегда, внешне безупречный и чуть неприступный.

— Превосходный выбор места, — сказал он, когда я подошла. Его голос был тёплый, но ровный, и в нём слышалась та самая лёгкая усмешка, которую я уже успела полюбить и бояться одновременно. — Кофе здесь как море — глубокий и живой.

— Спасибо, — ответила я, стараясь не выдать, что внутри меня бушует маленькая буря. — Я надеялась, что джаз здесь не будет слишком ретро.

Он рассмеялся. — Ретро — это стиль, а не диагноз. Садись. — Он отодвинул стул.

У меня дрогнули коленки — не от модного кресла, а от того, что вот она — обычная сцена: двое, кофе, море, и целое неописуемое количество «что если». Я села и заказала капучино, потому что капучино — это как поцелуй утра: тёплый и немного опасный.

— Ты выглядела потрясающе на подиуме, — начал он, не теряя времени на пустые слова. — Не так, как многие, кто просто ходит. Ты рассказывала историю.

В груди что-то расправилось. — Спасибо, — выдохнула я. — Это было… неожиданно. Я хотела просто не упасть.

Он улыбнулся. — Падать — это для тех, кто летает в неверном костюме. А ты, похоже, уже знаешь, как держать баланс. Расскажи мне о себе. Не о платьях, не о показах — о тебе. Почему моделинг? Почему живопись?

Вопрос простой, а внутри он был словно вызов. В глубине квартиры моей памяти всплывали мазки, запах масла, мольберт у окна. Рисование — это был мой первый язык.

— Рисую с детства, — начала я, глядя на его руки, которые казались скульптурными. — Это термин, который не терпит спешки. Моделинг — спешка. Но в этой спешке я нашла новое поле для эксперимента: движение, свет, ткань — это тоже краски. Я хочу, чтобы мои картины жили не только на холсте, но и в жизни. Чтобы мода могла быть художником.

Он кивнул, и в этом кивке было столько понимания, что у меня на миг заледенел язык: он слушает. — Это смелая мысль, — сказал он. — И редкая. Большинство людей боится смешивать языки искусства.

— Я не боюсь, — ответила я, а в голове мелькнуло: пока что. Было странно говорить о мечтах вслух. Но его взгляд — спокойный и внимательный — будто подтверждал, что не всякая тайна должна останавливаться в груди.

— А семья? — Он задал этот вопрос мягко, почти как если бы предлагал десерт. — Кто тебя поддерживает?

Я сделала маленький вдох и ответила привычной полуистиной: — Мама. И люди, которые рядом. Я не люблю рассказывать про прошлое, оно иногда слишком громкое. — Я улыбнулась неуверенно. — А ты? Что для тебя семья — это люди или статус?

Его лицо на секунду стало серьезнее. — Для меня — это ответственность и иногда инструмент. — Он сказал это так просто, что внутри заскребло. Я не стала уточнять: «Инструмент для чего?», потому что чувствовала: вопрос от меня преждевременен.

Мы говорили о многом: о том, как свет вносит в работу модельной съёмки свои законы, о том, как эмоции управляют кадром, а не наоборот. Он говорил мало о себе, но когда говорил — слова ложились как плитки мозаики: аккуратно, красиво и с тайной картинкой в центре.

— Помнишь тот вечер в клубе? — спрашивал он вдруг, и в голосе мелькнуло лёгкое поддразнивание. — Надеюсь, сегодня ты без шампанского. Это экономичнее для всех пиджаков.

Я хихикнула, почувствовав, как внутри садится лёгкое тепло от воспоминания. — Шампанское — коварный агент, — ответила я. — Но обошлось. На этот раз я за кофе.

Он улыбнулся и посмотрел на меня как будто впервые всерьёз: — Ты действительно умеешь держать себя. И не только на подиуме.

Сердце запело: мы — диалог, он — оценка, и в этом откровение. Я почувствовала, что доверие — это не мгновенная спонтанность, а медленное решение. И я, к своему удивлению, готова была его принять. Но рядом с ним шевелилась тревога: у него был этот недоступный профиль, который говорил: «я контролирую». Контроль — это хорошо в бизнесе и опасно в отношениях.

— У меня есть проект в голове, — продолжил он, словно читая мои мысли. — Я давно думаю о том, чтобы объединить искусство и моду. Не просто фотосессии, а небольшие перформансы: картины, которые оживают, застывшие эмоции, которые становятся движением. Нужна муза, которая не боится быть собой.

Я чуть наклонила голову: — И кого ты видишь на месте этой музы?

Он улыбнулся так, будто ответ был очевиден для него и одновременно неожиданен для меня. — Тебя, Ева. — Он произнёс моё имя так тихо, что на моих губах расцвела улыбка и сразу же застыла от волнения.

— Я? — выдохнула я. — Почему я?

— Потому что ты рисуешь, — сказал он. — Потому что ты умеешь видеть и не бояться быть видимой. И потому что в тебе есть тот редкий срез искренности, который делает образ настоящим. — Он посмотрел на мою руку, на походку, на глаза, как будто измерял каждый сантиметр души. — Я хочу, чтобы ты стала лицом одного моего проекта.

В груди что-то стукнуло громче. «Лицо проекта» — звучало настолько внушительно, что внутри тут же разгорелось противоречие: улыбаться или бежать? принять шанс или сохранить простую свободу? Я представила, как мои картины рядом с модой оживают в витринах, как люди, которые раньше видели мою работу лишь на холсте, теперь увидят её в жизни.

— Это серьёзно? — спросила я, потому что голос должен был быть осторожным, знакомым с тем, как много слов обещают и мало что делают.

10

Ева

Я согласилась. Слово вырвалось не сразу — оно прошло через тысячи сомнений и лёгкое внутреннее торжество: да, я хочу этого. Когда подписывала договор в агентстве, рука чуть дрожала, но внутри было солнечно — как будто малюсенький холст наконец получил первый мазок. Марат смотрел на меня с той самой тихой одобрительной улыбкой, и это было как знак: «Делай».

Утро в студии было как всегда — смесь кофе, лака для волос и электричества от сотни идей. Освещённые фоны, коробки с туфлями, стеллажи с одеждой — всё шумело и готовилось к делу. Леон уже вовсю обсуждал позы с фотографом, ассистенты уносили светильники, а Алла крутилось у зеркала, словно кошка, ожидающая свою добычу.

— Ева, ты выглядишь будто только что сошла со страницы журнала, — прошептал Митя, подмигнув. — Надо будет беречь тебя от атак папарацци.

— Ага, — ответила я, подмигнув в ответ, но внутри было странное волнение: смесь гордости и лёгкого страха. Он вдруг показал руку, — приходи в обед, мы отрепетируем твой шаг.

Марат пришёл в студию спустя час, будто в комнату вошёл другой воздух: спокойный, уверенный, с лёгким шлейфом дорогого одеколона. Он сел на край фотоплатформы и наблюдал. Я поймала себя на том, что собираю дыхание: он тут, и всё вокруг будто зазвучало в другом ключе.

— Сегодня покажем, на что ты способна, — сказал он тихо, когда я подошла. Его взгляд был ровным, в нем — ожидающая требовательность, но не жестокость. — Леон, давай начнём с лёгкой серийной съёмки. Я хочу увидеть её в движении.

Леон кивнул, но в глазах его промелькнула нотка, которую я прочла сразу: интерес, но и лёгкая ревность. Он был взрослым человеком, но желанием обладать девушкой, чей талант он почувствовал, он дал понять без слов. Мне стало немного неловко — и приятно одновременно: ощущение собственной значимости поднимало настроение.

Съёмка шла как по маслу: Леон давал точные указания, я слушала, двигалась, искала баланс между пластикой и искренностью. Митя помогал с деталями, подсказывал угол головы. Марат смотрел, иногда делал тихую пометку в джентльменском блокноте. Его присутствие вдохновляло и в то же время давило — как будто от него зависело гораздо больше, чем просто эстетика.

И вот случился маленький каламбур судьбы. Я шла по мини-подиуму в длинном платье — ткань была легко струящаяся, шлейф немного цеплялся за черный кабель, который ассистент не успел убрать. Нога зацепилась, и всё завертелось: я потеряла равновесие и, пытаясь удержаться, сделала шаг вперёд — прямо в руки, которые протянул мне Марат.

Он поймал меня за талию, притянул к себе инстинктивно и мощно. Наши лица оказались почти вплотную — я почувствовала тепло его дыхания на губах, запах мужского одеколона, лёгкую вибрацию его сердца через рубашку. Мир на секунду сжался до двух точек — его глаз и моих губ. Казалось, губы вот-вот соприкоснутся.

— Ой! — выдохнула я невпопад, вилкой смазав тонкое пространство между нами. — Простите, я… я не рассчитала шаг.

Леон, стоявший за кадром, застыл и смотрел. Его взгляд стал острым, даже немножко зелёным — ревность, тонкая, едва заметная, но настоящая. Он сделал шаг вперёд, будто хотел вмешаться, но Марат просто улыбнулся и отстранился, не повышая голоса, не делая сцен.

— Всё в порядке? — спросил он тихо, и в этом простом вопросе было столько власти, что мне стало неловко и сладко одновременно.

— Да, — прошептала я. — Спасибо. — Сердце колотилось так, что казалось, будет слышно в ушах всех присутствующих.
Леон подошёл ближе, его голос был ровный, но в нём дрогнул оттенок. — Ты уверена, что хочешь идти этим путём? — спросил он, будто намекая, что сценическая близость с инвестором может быть сложной штукой.

Я удивлённо посмотрела на него. — Леон, я пришла работать. Я не играю роли, если только роль — быть честной на камеру. — Я улыбнулась и поняла, что нужно переадресовать внимание. — И мне очень важно, чтобы работа была профессиональной.

Он молча кивнул, но глаза его остались напряжёнными. Митя вовремя вставил шутку, чтобы разбавить атмосферу, и съёмка продолжилась. Но что-то изменилось: теперь в комнате висела тонкая ниточка напряжения между тремя взрослыми местами: мной, модельером и инвестором.
После съемки Леон попросил меня зайти в примерочную: «Нужно откорректировать образ, и я хочу пару слов лично», — сказал он и молча посмотрел на Марата. Он ревнует, — подумала я, чувствуя одновременно щекочущее удовольствие и тревогу.

В примерочной было тесно, мягкий свет, полки с одеждой и зеркало, в котором отражалось всё — и мои мысли, и легкая улыбка. Леон говорил комплименты, объяснял нюансы движений — он был добр и внимателен. Я слушала и чувствовала, как сердце моё дрожит в ритме нового признания: мне нравится, когда меня замечают.

Вдруг дверь тихо приоткрылась — и там стоял Марат. Его лицо было серьёзным, без той мягкости, что былa раньше. Он вошёл в примерочную, закрыл дверь за собой и сказал ровно:

— Можно пару минут?

Я ощутила, как кровь прилила к лицу. — Конечно, — ответила, хотя внутри что-то упало. Что-то меняется, — подумала я.

Он подошёл и сел на край скамеечки напротив зеркала. Его взгляд был строгим и внимательным. Я чувствовала, будто он сканирует меня не как модель, а как нечто большее — как ситуацию, которую нужно упорядочить.

— Расскажи мне о своём отце, — сказал он внезапно. Тон был ровный, но в нём слышался настоящий интерес — и что-то ещё, что я не могла сразу определить.

Я удивлённо посмотрела на него. В голове мелькнула мысль: почему он спрашивает о родителях? — и я сгладила ответ привычной вежливой правдой.

— Отец? — повторила я. — Он хороший. Поддерживает, любит, дал дом и спокойствие. Я всегда благодарна ему.

Я говорила про Георгия с таким тёплым чувством, будто каждый слог был пёрышком на его ладони. Это не был мой биологический отец, но я называла его отцом по привычке и по сути — он стал мне родным.

Марат слушал, и на его лице промелькнуло что-то, что я не могла понять: смесь ожидания, напряжения и… осторожной жесткости.

11

Ева

Я возвращалась с продуктового — в сумке побрякивали багеты и банка оливок, и в голове вертелись пустяковые заботы: что приготовить на ужин, позвонить Сабине и, может быть, попробовать новую краску для картины. Двор был залит мягким светом вечера; на набережной морской ветер гнул паруса и делал мои волосы живыми. И вдруг, у фонарного столба, как будто специально подправляя ракурс жизни, стоял он — Леон.

Он выглядел, как всегда, безупречно: пальто на плечах, немного расстегнутая рубашка, аккуратная борода, и от него шёл тот лёгкий запах — смесь дерева и цитруса — который я уже научилась узнавать как «Леонов аромат». Он заметил меня первым и улыбнулся так, что я почувствовала, будто мир на секунду стал чуть чище.

— Ева! — поздоровался он, опуская взгляд на мои сумки и с видимым сочувствием помог взяться за одну. — Как тщательно ты подбираешь продукты: багет и оливки — классика. Можно угостить художника.

— Леон, здравствуйте, — рассмеялась я. — Это моя экономическая программа «поесть и не разориться». — Я отводила взгляд, потому что присутствие Леона всегда заставляло меня немного краснеть.

Он посмотрел на меня с таким вниманием, будто проверял, в каком ключе будет строиться разговор, и мягко предложил:

— Не хотите прогуляться? Небольшая беседа на набережной — свежий воздух, вдохновение.

Я согласилась. Мы шли вдоль воды, и город словно шептал нам свою утреннюю версию: чайки кричали, волны шлёпали о набережную, а фонари играли бликом в глазах. Леон был деликатен: сначала говорил о работе, о запланированном образе для коллекции, о том, как ткань должна «дышать» на фигуре.

— Ты вчера выглядела невероятно, — вдруг сказал он, и это было не просто комплимент: — по-настоящему. Вся социальная поза исчезла, и осталась ты — чистая фигура. Это редкость.

Я чувствовала, как внутри поднимается приятное тепло. Леон видит меня, — подумала я. — Он замечает, и это дорого. Но тут в моей голове снова засвистел Марат: его спокойный взгляд, слова о проекте, его тёплая строгость. Я невольно провела пальцами по краю багета, как будто искала там опору.

— Слушай, — начал Леон, чуть смягчив тон, — а что у тебя с Маратом? Я видел вас вместе на показе и потом по городу. Вы часто общаетесь?

Вопрос прозвучал деликатно, но в нём скользнула нотка того, что он не просто интересуется как профессионал. Я замялась.

— Это рабочие отношения, — сказала я на автомате. — Он инвестор проекта. Мы сотрудничаем. Никаких сенсаций.

Он кивнул, но на лице его мелькнуло нечто вроде тени. — Понимаю. Просто, — он сделал паузу, посмотрел мне в глаза, — модельная работа и личная жизнь редко уживаются без последствий. Тем более если в игре фигурируют влиятельные люди.

Я приподняла бровь. Вот это уже серьезно, — подумала я. — Почему он так говорит? Мне захотелось с юмором отмахнуться:

— Леон, ты хочешь сказать, что я должна жить в стеклянном пузыре и ни с кем не общаться? Я не робот.

Он улыбнулся, но взгляд остался серьёзным. — Я хочу сказать, что полезно помнить про границы. Когда влиятельный человек начинает интересоваться не только твоей работой, а твоей жизнью — это может быть риск. Не все готовы к ответственности за чужие жизни.

Я почувствовала, как в груди сгустилось что-то нехорошее. Он намекает на то, что Марат может быть опасен для карьеры? — подумала я. В голове тут же забормотали оправдания: Марат помог с платьем, он платит за проект, он — тот, кто дал мне шанс. Но Леон выглядел не просто обеспокоенным — в нём читалась ревность, аккуратно спрятанная за деловой вуалью.

— Леон, — мягко произнесла я, — я ценю вашу заботу. Но мне кажется, что мы говорим о разных «влиятельных». Для меня сейчас важно не терять фокус на работе. Я хочу развиваться как модель и художник.

Он остановился, и его лицо смягчилось. — Я знаю. И именно поэтому говорю это: держи дистанцию. Пусть профессионалы решают дела, а личное — останется личным. Иногда эти миры пересекаются, и в самый неподходящий момент мир может разбиться на части.

— Ты как будто меня оберегаешь, — сказала я, и в словах было немного смеха, немного благодарности. — Как наставник такого стиля жизни.

— Я скорее как тот, кто видит, — ответил он. — И если кого-то нужно предостеречь — я это сделаю.

Мы сделали ещё пару шагов, и разговор лёг на более лёгкие рельсы: он рассказывал о новых тканях, о том, как некоторые материалы ведут себя на ветру, я жаловалась на то, что мой кулинарный талант сводится к обжаренному багету. Он смехнулся и — будто не мог удержаться — добавил, оглядывая меня искоса:

— Ты хорошо выглядишь с багетом.

Я рассмеялась, цвет поднимался в щеках, и на миг забыла все серьёзные разговоры.

Но когда мы вернулись к дому, у порога мне позвонил телефон. На экране мигал знакомый номер — Митя. Я ответила, слегка сердито — ведь вся эта беседа сделала меня немного напряжённой.

— Ева! — услышала я его бодрый голос. — Фотографии! Они появились! Всё восстановлено — похоже, это был какой-то глюк сервера, но техподдержка всё решила. Успокойся, всё в порядке.

Я глубоко вздохнула, как будто внезапно выдохнув весь накопленный страх. — Митя, ты просто спаситель! — засмеялась я, и Леон, слыша в трубке мою радость, улыбнулся мягко.

— Значит, можно не драматизировать? — спросил он, а в голосе — заметная доля облегчения.

— Можно, — ответила я, и в этот момент почувствовала смешанные эмоции: благодарность к Мите, лёгкое волнение от Леона, тёплая память о Марате и растущая уверенность в себе.

Когда я прощалась с Леоном, он протянул мне руку и сказал небрежно, но с глубиной: — Будь осторожна, Ева. Я верю в тебя. И если потребуется совет — ты знаешь, где меня найти.

Я посмотрела на него и подумала: Два взрослых мужчины, два подхода, и обе дороги вроде бы ведут к одному: к моей защите… или к моей путанице.