Бумажный самолётик

Бумажный самолётик

Кажется, словно вся напряжённость собралась именно здесь, в этом кабинете, витая серой птицей под сводами потолка. От взмахов её сильных крыльев, он весь покрыт трещинами, такими же кривыми и длинными, как и трещины в моих костях.

После той аварии с моими ногами происходило что-то совсем неладное. Пролежав несколько удручающих месяцев с закованными в гипс ногами, я всё время надеялась на лучшее. Я только зря тратила время… Доктора обещали, что я поправлюсь и уже скоро буду бегать, а я улыбалась и верила им, потому что другого выбора не было. Ни у меня, ни у них.

Сейчас мы с родителями сидим в кабинете очередного «замечательного специалиста», ожидая, что он скажет нам что-то другое кроме фразы: «Очень тяжёлый случай, боюсь, я не могу вам помочь». Проехав столько стран и не слыша ничего другого, здесь я уже и не надеялась, но родители не сдавались. Мать отчаянно искала всё новые клиники, пичкая меня лживыми словами: «Ты обязательно поправишься». Скорее она говорила это для себя.

Честно, я даже привыкла к своему креслу-каталке. Эдакая железная коробка, с помощью которой я могу забавлять окружающих, восклицая: «Теперь я буду колесить по миру!» Вот только окружающим было не весело от этой забавной шутки, они все, как один, глядели на меня со слезами в глазах, жалея меня «от всей души» и сетуя на Бога. Как будто от этого мне легче…

- Тяжёлый случай… - доктор проговорил это с той же безысходностью в голосе, что и все остальные, почему-то заставляя меня улыбаться.

«Я знала», - мысленно отмечаю про себя, в голове ставя галочку.

Мать трясущимися руками подносит к красным глазам платок, отец лишь сжимает руки в кулаки, готовясь к ещё одному разочарованию.

- Не говорите так, - очень тихо произносить матушка с нарастающим отчаянием в голосе. – Неужели мы объездили столько стран, чтобы всюду слышать одно и то же?!

Отец кладёт руку на её трясущееся плечо, поворачивая взгляд ко мне. А я словно не здесь, витаю где-то под потолком на спине у серой птицы, считая трещины. Доктор вновь склоняется над фотографиями с рентгеном моих коленных чашек в привычном молчании. Закрываю глаза, представляя себя в каком-то более весёлом месте: в таком мире, где я ещё могу ходить. С трудом, ох, с трудом…

- Есть шанс, - проговаривает доктор, кажется, так громко, что начинает звенеть в ушах. Мать с отцом округляют глаза, цепляясь за эти слова, как за последнюю надежду.

- Любые деньги, - произносит отец твёрдо, а я снова вспоминаю как это – ненавидеть себя.

Столько денег впустую… Они могли бы быть счастливы, они могли бы начать новую жизнь, ведь у меня есть брат и он полностью здоров. Они слишком хорошие родители, на чьи плечи свалилась ужасная обуза. И они будут нести её всю свою жизнь, потому что считают, что эти их вина.

Мама расцеловывает меня в обе щеки, оставляя на коже соленые капли и всё повторяет: «Ты отправишься в лучший реабилитационный центр. Там тебе помогут, милая. Слышишь, помогут!» Серая птица сбрасывает меня со своей спины, пролетая сквозь стену, а я не хочу, чтобы она меня оставляла…

***

Ненавижу реабилитационные центры… Вокруг обстановка, напоминающая морг, только с функцией весёлых медсестёр, заставляющих покойников дёргаться. Одиночные комнаты, что я прозвала «камерами» тоже особого восторга, не внушали, а расклеенные воодушевляющими плакатами стены – угнетали. Самым неприятным было отсутствие трещин на потолке – я не знала, чем заниматься в свободное время.

В начале курса меня стали подсаживать на местную пищу и приспосабливать к графику. За мной везде и всюду носились врачи, делая из заботливых нянек. Я всё спрашивала их: «Зачем? Ведь всё без толку…» - а взамен меня записала к психологу. Теперь пришлось слушать монотонные лекции с участием ещё нескольких покойников о том, что мы не вылечимся, если не будем в это верить.

Но я исправно ездила на эти лекции, ведь иногда под потолком мелькали крылья птицы, которая теперь навевала мне странный покой. Эта была синей. Синий – цвет спокойствия, фантазий и смерти. Не чёрный, а именно синий. Иногда я замечала её в движущихся по потолку тенях и радовалась, каждый раз находя в тех местах кривые узоры.

Каждый день ко мне в «камеру» заходили доктора и массировали ноги. Всё это не давало особых результатов, я лишь чувствовала страшную боль, словно затвердевший пластилин пытаются размягчить. Особого проку, как я и ожидала, от этого не было. Но вот, что забавно – мне нравилось там. Здесь меня всюду окружали такие же обиженные судьбой люди, не греющие себя и остальных какими-то выдумками. Но я сейчас говорю только о нашем крыле, как мы любили его называть – крыло колясников. Здесь было ещё несколько корпусов, но в моём положении «гулять» по ним особо нет желания.

Один из корпусов как раз был виден из окна моей комнаты, куда я часто заглядывала в надежде увидеть что-то новенькое. Я проводила много времени, наблюдая за шелестом листьев на ветру, тщетно ища свою пернатую подругу между тенями. И хоть птицы были лишь частью моего воображения, я не могла существовать без них. Птица – какой бы она ни была –стала частью моей мечты, стала тем, кем я себя представляла. Ведь для того, чтобы летать, ноги не так важны.

Закрывая глаза и погружаясь во тьму, я летала, продолжая видеть мир перед глазами, но мир другой… Мой мир. Пока ты летишь – ты не думаешь о том, где будешь приземляться. Но крылья тоже болят, болят почти ощутимо. Падая камнем на землю, я вздрагивала, открывая глаза от того, что чувствовала судорожную пульсацию в ногах. Просто боль, боль, тянущая меня на землю. Она словно цепь – не даёт мне взлететь. Но, может, это и к лучшему?