Буря Моретти.Tempesta

1 глава.

Иногда кажется, что дом умеет шептать.
Когда родители спорят, эти стены дрожат едва-едва, как будто тоже боятся. Сегодня шёпот стал громче. Я стою на лестнице и слушаю, как отец говорит своим низким, уверенным голосом:

— Британи, это единственный выход.

— Для кого? Для тебя или для неё? — отвечает мать.
После этой фразы я уже не могу не слушать.

Мир в котором живет мой папа — Джеймс Шортино привык решать всё сам. Отцу шестьдесят один, и он всё ещё держит Вегас в кулаке. Говорят, его называют мистером Джеймсом, даже враги. Для меня он — человек, который пропал из дома, когда мне было семь, и вернулся только, когда у меня появился собственный голос, чтобы с ним спорить.

Теперь этот голос хочет кричать.
Я спускаюсь, босиком, чтобы не слышали шагов. За дверью кабинета — два стакана виски, густой табачный дым и запах денег.

— Мы договорились, — говорит отец. — Брак между семьями.

— Ей шестнадцать, Джеймс.

Мамин голос дрожит.

— Через два года будет восемнадцать. Это альянс, не романтика.

Слова ударяют, как щёлчок по коже.
Брак. Альянс.

Я врываюсь в комнату.
— Простите, а можно я хотя бы узнаю имя человека, которому вы только что планировали продать мою жизнь?

Отец поднимает глаза. В них нет ни капли смущения.
— Лоренцо Моретти. Будущий Дон Палермо. Сын Дона Рензо.
— Прекрасно, — говорю я, чувствуя, как внутри что-то сжимается. — Может, мне сразу начать учить итальянский? Или просто надеть фату и пойти прыгнуть с крыши — сэкономим на свадьбе?

Мать прижимает руки к лицу.
— Эмбер, пожалуйста…
— Нет, мама. Папа заключает сделку, а я — бонус в комплекте. Хоть предупредили бы заранее, что у нас распродажа дочерей.

Отец встаёт. Медленно, будто каждое движение — закон.

— Заканчивай.

— Смысл заканчивать, если все и так закончится браком?

Он подходит ближе. Его голос тихий, усталый:

— Мне нужен наследник, Эмбер. У нас нет сына. Когда я уйду, место займёт кто-то из других семей, и всё, что я строил, исчезнет. Лоренцо — мой выбор. Он умен, холоден и понимает, как управлять миром.

— Замечательно. Значит, он — вы, только моложе. А я — просто способ продлить власть.

Он смотрит прямо в глаза.

— Это не просьба. Это судьба нашей семьи.

Я выхожу из кабинета и поднимаюсь наверх, слыша, как где-то внизу тихо звучит мамин плач.

Судьба.
Интересно, если судьбу бросить с балкона, она разобьётся или научится летать?

Позже, ночью, я открываю окно и смотрю на огни Вегаса. Этот город живёт на шуме. Здесь нельзя спрятаться — только притворяться.
Внизу по дороге медленно проезжает кортеж — чёрные машины с итальянскими номерами.
Я понимаю: сделка вступает в силу.

Мой отец продаёт наследие.
А я — его гарантия.

***

Утро пахло апельсиновым соком и лицемерием.
Мама всегда старалась придать завтракам семейный вид — фарфор, свежие булочки, идеальный порядок на столе. Даже когда наш дом стоял на крови и деньгах.

Я спустилась на кухню в пижаме и с выражением лица, которое заранее говорило: не спрашивайте, как я спала.
Мама сидела у окна, листала планшет, притворяясь спокойной.

— Доброе утро, — произнесла она с тем самым голосом, каким люди обычно говорят “всё будет хорошо”, когда не верят ни слову.

— Угу, доброе. Мы сегодня продаём меня целиком или по частям? — спросила я, наливая себе кофе.

Она вздохнула.

— Эмбер…

— Что? Просто хочу знать, какой курс доллара к дочери сегодня.

Она отложила планшет.

— Это не просто сделка, ты же понимаешь. Это способ продлить род нашей семьи.

— О, конечно. Поэтому идеальный вариант отдать шестнадцатилетнюю девочку в руки итальянской мафии.

Мама прикусила губу.

— Лоренцо не такой.

— Ты его знаешь?

— Я слышала о нём. Говорят, он умный.

— Ага. Я тоже умная, но почему-то никто не предлагает меня в жёны ради союза клана.

Тишина зависла между нами. Только звук ложки, стукающей о чашку.

Потом мама мягко сказала:

— Сегодня приедет его семья. Постарайся вести себя… достойно.

— Что значит “достойно”?

— Не кричи, не спорь, не устраивай сцен.

— А если он окажется чудовищем?

— Тогда у тебя будет два года, чтобы понять, как с чудовищами обращаться.

Она встала, подошла и осторожно убрала прядь волос с моего лица.

— Иногда мы не выбираем, как начинается наша жизнь, Эмбер. Но можем выбрать, как в ней играть.

Я смотрю ей в глаза. Моя мама когда-то была красивой женщиной с мечтами, теперь — королева в золотой клетке. Она знает, что говорит.

— Хорошо, — отвечаю. — Я сыграю. Только не обещаю, что по вашим правилам.

К обеду дом превратился в театр. Слуги бегали, накрывали стол, отец отдавал распоряжения. Воздух дрожал от ожидания.

Я стояла перед зеркалом, в лёгком кремовом платье. Волосы собраны, взгляд холодный.
Ты — Шортино, сказала себе. Не показывай слабость.

Снизу доносился шум машин.
Моретти прибыли.

Мама постучала в дверь:

— Они здесь. Пойдём.

Я спустилась по лестнице, чувствуя взгляды. Отец стоял у входа, рядом — высокий мужчина в дорогом костюме, с глазами цвета ночи и выражением лица, будто мир должен извиниться за то, что существует.
Это был Лоренцо Моретти.

Он не улыбался. Просто посмотрел прямо на меня — внимательно, оценивающе, почти скучающе.
Я подняла подбородок.

— Добро пожаловать в Лас-Вегас, — сказала я. — Надеюсь, здесь вас не смутит отсутствие гробов на каждом углу.

Кто-то из его сопровождающих едва сдержал смешок.
Лоренцо чуть приподнял уголок губ, но не ответил. Только заметил тихо:

— Отец не шутил. У вас острый язык.

— А у вас, похоже, хроническая надменность, — парировала я.

Он посмотрел на отца, затем снова на меня.

— Прекрасно. Значит, нам не придётся притворяться, что нам это нравится.

2 глава.

Когда тебе семнадцать, все уверены, что ты ничего не понимаешь. Но в семье Шортино понимание — роскошь, от которой всех давно отучили.

Прошёл год с той первой встречи. С тех пор каждое упоминание фамилии Моретти вызывало у меня аллергическую реакцию: дрожь, сарказм и желание уехать в Канаду. Но вчера отец произнёс фразу, которая похоронила все надежды: — Время пришло.

Так я и узнала, что через неделю состоится официальная помолвка.
Теперь я сижу в своей комнате, глядя на зеркало. В отражении — девушка в белой рубашке, с заплетёнными в косу волосами и глазами, которые устали злиться.
Невеста мафиози. Звучит как название дешёвой книги, только мне никто не предлагает гонорар.
Дверь открывается — мама. Та же усталость в улыбке, та же попытка казаться спокойной.

— Ты готова? Сегодня придут журналисты. И… гости.

— Если гости — это снова Моретти, то, может, я просто спрыгну с балкона и пропущу ужин?

— Эмбер…

— Что, мама? Я просто уточняю план побега.
Она подходит ближе, берёт за руки.

— Послушай. Это уже решено. И чем больше ты сопротивляешься, тем больнее будет тебе.

— Я не сопротивляюсь. Я просто не хочу, чтобы мой жених был человеком, у которого улыбка выглядит как оружие.
Мама чуть усмехается, но глаза тревожные.

— Он сильный. А сильные мужчины пугают только тех, кто привык жить за чужой спиной.

— Спасибо, мам. Отличное пожелание на помолвку.
Она уходит, а я остаюсь одна с тишиной и собственными мыслями. Иногда мне кажется, что стены этого дома пропитаны договорённостями.

К полудню в особняке снова шумно. Флористы, охрана, официанты, политические “друзья семьи”. Я стою в коридоре и смотрю, как отец разговаривает с какими-то мужчинами. Его лицо — ледяная маска. На мгновение он поворачивается ко мне:

— Эмбер. Будь приветлива.
— Конечно, папа. Я ведь лицо Синдиката, а не человек.

Он не реагирует. За дверью слышны шаги. И вот появляется он. Лоренцо Моретти. Год прошёл, а он будто стал ещё холоднее. Тот же взгляд, в котором нет ничего лишнего, только расчёт. Но теперь к нему добавилось что-то другое — спокойная уверенность человека, который знает, что победил ещё до начала игры.

— Мисс Шортино, — произносит он. — Вы изменились.

— А вы нет. Всё такой же ледяной.

— Лёд, в отличие от огня, сохраняет форму.

— А огонь, в отличие от льда, живой.

Он чуть улыбается, на секунду — едва заметно.

— Тогда посмотрим, кто из нас выживет.

Помолвка проходит под вспышками камер и звоном бокалов. Два Дона пожимают руки. Я стою рядом с Лоренцо, чувствуя, как отец кладёт мне на плечо руку — словно ставит подпись на контракте.
Когда Лоренцо надевает кольцо на мой палец, мне хочется рассмеяться. Не потому что смешно. Потому что страшно.
— Красивое кольцо, — говорю я тихо.

— Оно стоит меньше, чем цена твоей свободы, — отвечает он.

— А вы, похоже, любите напоминать о реальности?

— Я просто не хочу, чтобы ты строила иллюзий.
Я поднимаю глаза.

— Не волнуйтесь, мистер Моретти. Иллюзии — это не по-американски. Мы предпочитаем цинизм и контракты.
Он чуть склоняет голову.

— Тогда у нас больше общего, чем ты думаешь.

3 глава.

Когда самолёт снижался над Сицилией, казалось, что земля сама выдыхает тепло. Сквозь иллюминатор море выглядело густым, как нефть, а крыши домов — будто старые монеты, потемневшие от времени.
Я никогда не была в Европе, а теперь лечу знакомиться со своей “второй семьёй”. Отличная фраза для некролога.
На мне — белая рубашка и лёгкая бежевая юбка, волосы собраны, но выбившиеся пряди щекочут лицо. На шее цепочка — подарок мамы. Её способ напомнить, кто я, когда вокруг всё другое.
Когда самолёт приземлился, я глубоко вдохнула. Воздух пах солью, бензином и чем-то древним.

У аэропорта стояли чёрные машины. У каждой — мужчина в костюме, взгляд прямой, как прицел. Я сразу поняла, где мои.
Лоренцо стоял немного в стороне. Тёмный костюм, расстёгнутый воротник, взгляд, от которого хочется или спрятаться, или подраться. Рядом — парень с лёгкой улыбкой и более мягкими чертами.

— Добро пожаловать в Палермо, мисс Шортино, — сказал он,

— Я Чезаре, брат вашего будущего… — он чуть замялся, глядя на Лоренцо, — …палача.

— Рада познакомиться, — сказала я, улыбнувшись. — Вы первый, кто не пытался продать меня в этом путешествии.
Он рассмеялся.

— Тогда, может, всё не так плохо, как кажется.
Лоренцо молчал, только смотрел.

— Садись, — сказал он коротко.

В машине я чувствовала его присутствие, даже если он не двигался. От него исходило спокойствие, в котором можно было утонуть, если слишком долго смотреть.

Особняк Моретти стоял на холме, как храм. Белые колонны, каменные львы, запах лимонных деревьев.
Внутри всё выглядело как музей, где каждый предмет старше меня. Из соседней комнаты вышла женщина — высокая, статная, с серебром в волосах и мягкими глазами. — Эмбер, — сказала она с акцентом. — Я Розалия, мать Лоренцо. Думаю, что ты меня помнишь. Добро пожаловать в наш дом.
Она обняла меня неожиданно тепло.
— Здесь все свои. Не бойся.
За её спиной Лоренцо стоял прямо, будто даже в собственном доме он на посту. Чезаре, наоборот, был лёгким, разговорчивым.

— Я покажу тебе дом, если хочешь. Только не говори Лоренцо, он считает, что гостей надо держать в одном крыле, чтобы не потерялись.

— А вы что, прячете трупы в другом? — спросила я.

— Иногда, — ответил он с серьёзным лицом.
Я рассмеялась впервые за день.

Они ужинали поздно. На столе — паста, вино, фрукты. Всё пахло слишком вкусно, чтобы злиться. Чезаре рассказывал истории: как случайно перепутал чужой мотоцикл с полицейским, как однажды на спор полез в колодец. Я смеялась.
Лоренцо ел молча. Только изредка поднимал взгляд, когда я смеялась слишком громко.
— Что? — спросила я однажды, встретившись с ним глазами.

— Ничего. Просто… шумно.

— Привыкайте. Я — американка. Мы говорим громко, чтобы заглушить совесть.
Уголок его губ чуть дрогнул.
— И чтобы никто не понял, когда врёте.
Чезаре вмешался:

— Хватит, брат. Мы же за ужином, а не на допросе.

Позже, в саду, я вышла подышать. Воздух пах лимоном и морем. Чезаре догнал меня.

— Не слушай его. Он просто… привык быть льдом.

— Значит, я должна быть огнём?

— Может, просто собой. Лёд иногда тает от света, не только от жара.
Я улыбнулась.

— Вы, кажется, слишком добры для этой семьи.

— Просто пока никто не заставил меня выбирать, кого убить.
Он сказал это спокойно, как факт. И вдруг стало ясно — за лёгкостью Чезаре скрывается тот же кодекс, что и у брата. Просто он носит маску света.

Позже, в комнате, я стояла у окна. Палермо мерцал огнями. Снизу, во дворе, Лоренцо разговаривал по телефону. Голос низкий, ровный. Он что-то сказал по-итальянски — и в этой речи было больше власти, чем в любом контракте отца.
Я смотрела, как он поднимает взгляд, словно чувствует, что я там. Мгновение — и наши взгляды встречаются. Холод и пламя снова. Но теперь в этом что-то новое. Любопытство.
Утро в Палермо началось с запаха кофе. Настоящего, горького, густого как грех. Я проснулась от солнечного света, пробивавшегося через ставни, и отдалённого звука итальянской речи. В этом доме люди говорили тихо, но уверенно, как будто каждое слово имело вес.
Я накинула лёгкий халат и вышла на балкон. Внизу — сад, где в воздухе пахло лимоном и жасмином. Где-то вдали слышались голоса мужчин, глухие, уверенные. Лоренцо, конечно, среди них. Ему не нужно было кричать, чтобы слушали.

Постучали в дверь.
— Можно? — в щёлку заглянул Чезаре. На нём была белая рубашка, рукава закатаны, волосы чуть растрёпаны.

— Если это приглашение сбежать из дома мафии, я согласна, — сказала я.

— Увы. Только на завтрак, — ответил он с невинной улыбкой.

— Мама хочет, чтобы ты спустилась.
Я закатила глаза, но улыбнулась.

— Ладно, веди. Только не дай мне случайно сесть на место Папы Моретти — я ещё не готова умирать.

— Расслабься, — сказал он, когда мы шли по длинному коридору. — У нас убивают только за предательство. Или за то, что кто-то съел последнюю пасту.
Я засмеялась, и смех эхом прошёлся по каменным стенам.

За столом уже сидела Розалия — в строгом платье, но с глазами, в которых было всё, кроме строгости. Рядом Лоренцо, с чашкой кофе и взглядом, в котором не было сна. Только контроль.
— Доброе утро, — сказала я, сев напротив. — Прекрасная погода для переговоров и нервных срывов.

— У нас не принято иметь срывы, — ответил Лоренцо спокойно. — Только решения.
Я пожала плечами.

— Значит, я принесла в дом немного американской демократии. Мы там любим срывы.
Чезаре тихо рассмеялся, но Лоренцо не улыбнулся.

— Здесь демократия не работает. Здесь слушают тех, кто выжил.
Розалия положила руку ему на плечо:

— Лоренцо, дай девочке привыкнуть. Это не Палермо, а она не одна из наших.
Он откинулся на спинку стула.

— Если хочет быть частью семьи — пусть учится.
Я посмотрела на него.

— Я не просила быть частью вашей семьи. Меня просто продали.

4 глава.

Дом Моретти жил по своим часам — старым, механическим, без стрелок для сна. Я начала привыкать к этому ритму: к шагам охраны под окнами, к запаху кофе в шесть утра, к звонким голосам на итальянском, к вечерам, когда солнце тонет в море, будто кто-то гасит огонь, не желая, чтобы кто-то видел правду.
Сегодня всё казалось обычным.
Я завтракала с Розалией и Мирабеллой — девочкой с темно-каштановыми кудрями и глазами цвета шоколада. Она всё время говорила, быстро, с восторгом.
— Ты красивая, — сказала она с неожиданной прямотой. — Я думала, американки будут холодными, как кола со льдом.

— А ты, — улыбнулась я, — не такая, как я представляла итальянцев. Ты смешная.

— Это потому, что я не Дон, — ответила она с детской уверенностью. — Папа говорит, Дон не должен быть смешным.
Розалия улыбнулась, а в её глазах промелькнула усталость, которая не имела возраста. Я вспомнила Лоренцо — его молчание, когда мы ужинаем, и то, как он смотрит на всех сразу и на никого конкретно. Иногда мне кажется, что он живёт в мире, где воздух сделан из приказов.

После завтрака я пошла по саду. Море мерцало за холмами, воздух был густой, сладкий. Виноградники шумели, как море.
Чезаре где-то смеялся с рабочими, а я, сама не зная зачем, свернула за хозяйственную постройку. Там пахло пылью, металлом и чем-то чужим.
И вдруг услышала голоса.
Один из них — низкий, холодный, узнаваемый. Лоренцо. Второй — дрожащий, чужой. Итальянские слова срывались, обрывались, будто кто-то молил, клялся, оправдывался.
Я не видела, что происходит. Только слышала. И поняла, что этот разговор не о бизнесе. Что-то в тоне Лоренцо заставило кожу покрыться мурашками: ровный, спокоен, без злобы — но безжалостен.
Потом — громкий звук и тишина. Пауза, в которой сердце пропускает удар.
Я отступила, почти на цыпочках, и, когда вернулась к дому, руки дрожали. На запястье блестел браслет, отражая солнце. Я смотрела на это крошечное сверкание, чтобы не думать о том, что только что услышала.

За обедом он был таким, как всегда — спокойным. Чезаре что-то рассказывал, Мирабелла рисовала вилкой круги на тарелке. Лоренцо ел молча, будто ничего не случилось.
Я смотрела на него, пытаясь увидеть хоть один след, хоть тень. Ничего.
— Ты плохо выглядишь, — сказал он тихо, не поднимая глаз. — Серьёзно? А я думала, у меня просто новый стиль — «свидетель мафиозного утра».
Он всё же поднял взгляд.
— Ты следила за мной? Ты была там?
— Где? — спросила я, хотя знала.
Он медленно поставил бокал.

— Не ходи туда, где тебе не место.

— А где моё место, Лоренцо? На витрине между кольцом и фамилией?
Мирабелла перестала шевелиться. Розалия тихо сказала:

— Дети, хватит.
Но он не сводил с меня глаз. И в них не было злости. Только странное, уставшее понимание.

Позже, когда солнце садилось, я сидела на ступенях у сада. Мирабелла принесла лимонад.
— Ты злишься на него? — спросила она.

— Не знаю. Наверное, боюсь.

— Папа говорит, Лоренцо делает то, что должен. Всегда.

— А тебе не страшно жить с людьми, которые могут убить? Она задумалась.

— Иногда. Но Лоренцо… он не злой. Просто холодный. Как камень, который лежит на солнце — вроде бы греется, но внутри остаётся холодным.
Я посмотрела на неё, на её детское лицо, и вдруг поняла, что она говорит правду. Он не злой. Он просто другой.

Поздно ночью я услышала, как он вернулся. Шаги по коридору, тихие, тяжёлые. Я не выдержала и вышла.
— Ты не спишь, — сказал он.

— После всего, что я сегодня слышала, — вряд ли.
Он остановился, прислонился к стене. Свет из окна скользил по его лицу, делая его старше, чем он был.
— Это была необходимость, — сказал он.

— Я вроде и не спрашивала.
— Но хочешь знать.
Я молчала. Он сделал шаг ближе. Запах табака, кожи, соли. — Ты думаешь, я чудовище?

— Думаю, ты человек, которому не оставили выбора.
На секунду в его глазах мелькнуло что-то живое — усталость, вина, возможно боль.

— Ты ещё не понимаешь этот мир, — сказал он.
— Может быть. Но я хочу понять тебя.
Он посмотрел долго, слишком долго. Потом тихо произнёс: — Тогда будь осторожна, Эмбер. Когда начинаешь понимать тьму — она начинает понимать тебя.
И ушёл.
Я осталась одна в коридоре, где пахло морем и металлом. Сердце билось быстро, и где-то внутри росло странное, пугающее чувство. Не страх. Не ненависть. Что-то другое.
Что-то, что нельзя было назвать. Ещё.

5 глава.

Лас-Вегас.

Я проснулась от звуков шагов и запаха кофе, перемешанного с духами матери. В доме царила суета — слуги бегали по коридорам, стилисты ругались с флористами, кто-то кричал, что цветы не того оттенка, кто-то ронял подносы. Казалось, весь особняк сошёл с ума.
А я просто лежала и смотрела в потолок.
Сегодня.
Слово звенело внутри, как набат. Сегодня я перестану быть Шортино. Сегодня я стану Моретти.
Я попыталась глубоко вдохнуть, но воздух был тяжёлым, как плотная ткань. От штор пахло пылью и лавандой. Где-то на улице завывал ветер — пустыня знала, что грядёт буря.
Я натянула халат и босиком подошла к окну. Внизу, во дворе, суетились повара, охранники, кто-то устанавливал арку из белых роз и чёрных лилий. Белое и чёрное. Символично. Если кто-то и умел превращать день свадьбы в похоронную эстетику — то это моя семья.

— Мисс Эмбер! — горничная Мария почти влетела в комнату. — Ваша мама просила, чтобы вы спустились через двадцать минут. Парикмахер уже ждёт, а платье... боже, платье просто сказка!

— Сказка, да. Только вот не решила ещё — со счастливым концом или с отсечённой головой.
Она нервно хихикнула и вышла. Я посмотрела на своё отражение в зеркале — бледное лицо, зелёные глаза, слишком серьёзные для восемнадцати. Ещё несколько недель назад я могла бы сказать, что мне семнадцать. Могла бы быть просто девчонкой.
Но сегодня — не могла.
Пальцы дрожали, когда я заплетала волосы. Всё казалось чужим — даже собственное тело. Я вспомнила Палермо. Год и два месяца назад. Солнце тогда било прямо в глаза, запах моря был горьким, а Лоренцо Моретти стоял напротив — высокий, собранный, словно создан из камня и воли.
Он почти не говорил. Только смотрел.
И этот взгляд был как холодный металл на коже — обжигающий в своей сдержанности. Тогда я сказала, что никогда не выйду за него и добьюсь своего. Он не ответил, лишь уголок губ дрогнул, он уже знал, что всё решено. А я питала надежды.
С тех пор я его не видела.
Но иногда… снился его силуэт — не лицо, не голос, только ощущение, будто он где-то рядом, невидимый, но неизбежный.
Дверь распахнулась — мама влетела в комнату как буря, вся в шелке и духах.
— Эмбер, любовь моя! Ты ещё не одета? Господи, эти люди сведут меня с ума. Кофе слишком крепкий, фотограф опоздал, а твой отец… ну конечно, он опять на звонке с какими-то сенаторами! — Она замахала руками, как будто могла отмахаться от хаоса.
— Мам, я хотя бы кофе выпью?

— Только один глоток. Потом тебя будут красить, и, ради Бога, не вздумай снова спорить с визажисткой.

— Я? Спорить? Никогда. Просто иногда у людей странное представление о моём лице.
Она закатила глаза, но уголки её губ дрогнули.

— Сегодня ты должна быть идеальной. Все будут смотреть на тебя.

— Замечательно. Я всегда мечтала быть экспонатом на выставке мафиозного искусства.
Мама притихла, подошла ближе, поправила мой халат и тихо сказала:

— Ты справишься, Эмбер. Я знаю, тебе страшно, но ты справишься.
Я не ответила. Потому что если бы открыла рот, могла бы заплакать.
Когда я спустилась вниз, особняк гудел. Люди в костюмах, блестящие бокалы, горы цветов. Где-то играл саксофон, кто-то смеялся слишком громко. Я чувствовала себя героиней фильма, где все знают сценарий, кроме меня.
Папа стоял у окна, говорил по телефону, и лишь на секунду посмотрел на меня.

— Эмбер, ты готова? — Голос был твёрдый, без намёка на сомнение.

— Конечно, — ответила я. — Я же невеста века.
Он кивнул.

— Сегодня здесь будет семья Моретти. Постарайся... — он замолчал, подбирая слова. — Постарайся быть достойной.
Я усмехнулась.

— Не переживай, я никого не убью. Пока.
Он ничего не сказал, но в уголках глаз мелькнула тень улыбки.
Из-за открытых дверей слышались шаги. Глухие, размеренные. Охранники открыли ворота.
И всё вокруг будто замерло.
На подъездной дорожке остановился чёрный автомобиль. Вышли люди в строгих костюмах. Среди них — он.
Лоренцо Моретти.
Тот, кто год и два месяца жил в моей памяти, как нерастворимая заноза. Тот, чьи глаза я пыталась забыть, но помнила слишком хорошо.
Он был всё тем же — высокий, сдержанный, холодный. Только теперь в его взгляде было что-то иное. Не просто долг. Что-то... живое.
Я почувствовала, как по спине пробежал холод. Сердце забилось так, будто внутри заперли птицу.
— Сеньор Моретти, — выдохнула я, стараясь звучать спокойно.

— Мисс Шортино, — ответил он. Его голос стал глубже. Более итальянским, если такое вообще возможно.
Он посмотрел на меня чуть дольше, чем следовало. И я вдруг поняла: этот день действительно наступил. Не легенда. Не слух. Не угроза.
Свадьба.
И теперь — отступать было некуда.

Солнечный свет пробивался сквозь высокие витражи, дробясь на сотни золотых бликов. Пахло розами и дорогим парфюмом — так густо, что кружилась голова. Вокруг шептали, улыбались, снимали, обсуждали, но для меня мир сузился до одной фигуры у алтаря.
Лоренцо.
Он стоял прямо, руки за спиной, тень от его ресниц ложилась на скулы. Чёрный костюм сидел идеально, как броня. На секунду мне показалось, что его глаза темнее обычного — будто там горел тихий, уверенный огонь.
Когда отец подвёл меня к нему, пальцы Лоренцо сомкнулись на моих. Ладонь горячая, крепкая. Он не сжал — удержал. Как предупреждение.
Слова священника проходили мимо. Они были просто звуками: обещаю, клянусь, навеки. Всё, что я слышала, — собственное дыхание и ровный, чуть хриплый голос рядом, когда он произнёс своё “Да, согласен”.
Мой ответ прозвучал глухо, почти неслышно:

— Да, согласна.
Мир будто замер. И тогда он шагнул ближе.
Я даже не успела вдохнуть, как его губы коснулись моих. Поцелуй не был ни нежным, ни медленным. Он был настоящим — уверенным, требовательным, властным. В нём не было спектакля для публики, только короткий, пульсирующий миг, в котором я почувствовала, как земля уходит из-под ног.
Ладони похолодели. Шум гостей растаял, как будто нас затянуло внутрь тишины. Когда он отстранился, я попыталась вдохнуть — и не смогла. Грудь горела, колени дрожали.
— Добро пожаловать в новую жизнь, мисс Моретти, — произнёс он почти шепотом, губы всё ещё опасно близко.
Я выдохнула, собралась и выплюнула первое, что пришло в голову:

6 глава.

Утро встретило меня тишиной — странной, вязкой, будто даже воздух знал, что теперь всё иначе. Сквозь щели тяжёлых штор пробивался свет, и он казался слишком ярким, слишком реальным. Где-то за стенами особняка уже просыпался Лас-Вегас — город, который никогда не спит, но сегодня почему-то звучал как взволнованное ожидание.
Я лежала, глядя в потолок, и пыталась понять, что чувствую. Радость? Нет. Страх? Наверное. И ещё что-то неуловимое, между облегчением и смирением. Сны этой ночью были такими же неровными, как и день — шумными, ослепительными, полными голосов.
Я повернула голову. Лоренцо сидел у окна, на низком кожаном диване. Белая рубашка расстёгнута у воротника, рука на колене, взгляд куда-то вдаль. В его лице не было усталости, только спокойствие, почти раздражающее. И всё же… в этом спокойствии была забота.
— Ты не спишь, — сказала я. Голос был сиплым, будто чужим.
— Пора вставать, — отозвался он, не оборачиваясь. — Нас ждут.
Эти два слова — «нас ждут» — прозвучали как приговор. Я вспомнила голоса, крики, всплеск бокалов ночью. Вспомнила, что сегодня утром люди, стоящие за этими стенами, будут ждать доказательства того, что наш брак «истинный». Старая традиция, которой он обязан следовать, чтобы показать: союз заключён по всем законам их мира.
— Ты серьёзно? Они правда… ждут это? — я села, натянула простыню на грудь. Он кивнул.
— Это важно. Старики должны увидеть символ. Без этого начнутся разговоры, сомнения.
— Символ, — я усмехнулась, хоть и хотелось кричать. — У нас в Америке символом брака обычно считают кольца. Или торт. Он наконец повернулся ко мне.

— Здесь — не просто Америка. Здесь — моя семья, коренные итальянцы. Даже если я не будущий Дон в Палермо, это наша традиция которую проходят все девушки.
На секунду мне показалось, что он хочет сказать что-то мягче, но он лишь вздохнул, поднялся и подошёл к креслу, где лежало платье. Осторожно снял его, встряхнул и подал мне.
— Одевайся. Мы идем вместе.
— Великолепно, — пробормотала я. — Публичная казнь в прямом эфире.
Он склонил голову чуть набок, уголок губ дрогнул.

— Если бы я хотел тебя казнить, я бы не купил тебе платье от Диор.
Сарказм был спасением. Я попросила его взглядом отвернуться и натянула лёгкое голубое платье, то самое, в котором выглядела почти невинно. Ну, моя невинность уже в прошлом. В зеркале отражалась не невеста — чужая женщина, с усталыми глазами и дрожащими пальцами.
Когда он протянул руку, я, не глядя, положила свою в его ладонь. Тёплую, надёжную, слишком уверенную.
— Боишься? — спросил он тихо.

— А ты? — парировала я.

— Нет. Я привык, что на нас всегда смотрят.

— Ну, поздравляю, теперь ты женат на девушке, которая ненавидит публику.
Он не ответил, только слегка сжал мою руку — не приказ, не предупреждение, а, кажется, поддержка.
За дверью шум усиливался: голоса, смех, звон бокалов. Всё это казалось чудовищным фарсом. Но когда он посмотрел на меня, спокойно, уверенно, я вдруг поняла: он действительно готов нести это вместе со мной.
Мы вышли из спальни. Коридор особняка залит светом, мрамор блестит, как лёд. Снизу доносились выкрики, и у меня перехватило дыхание.
— Что они там кричат? — спросила я, хотя и так знала ответ. — Они ждут подтверждения, простыни.
Я фыркнула.

— Великолепно. Моя жизнь теперь официально шоу.
Он посмотрел на меня с тем же спокойствием, но в его взгляде мелькнула едва заметная тень — как сожаление.

— Привыкай, Tempesta. В этом городе всё — шоу.
Я ничего не ответила. Мы шли по длинному коридору, и каждый его шаг отдавался эхом, как отсчёт нового времени. Теперь я — миссис Моретти. Теперь я — не просто дочка Дона, а часть Лас-Вегаса, его блеска, лжи и крови.
А рядом шёл мужчина, чьи пальцы держали меня крепко, как якорь. Холодный, бесстрастный, но — мой?

Мы шли по коридору, и с каждым шагом шум становился громче. Люди за дверью смеялись, кричали тосты, и я всё отчётливее понимала, что нас ждёт не праздник — представление.
Я остановилась у двери в зал.

— Они и правда ждут… это?

— Это часть традиции, — спокойно ответил он. — Они должны увидеть доказательство, что союз заключён по всем правилам.
— В Америке у нас, знаешь ли, достаточно просто сказать «да».

— В Италии мы не верим словам, — сказал он. — Мы верим поступкам.
Я скрестила руки.

— Прекрасно. Надо было родиться в другой стране.

— Поздно, Tempesta, — сказал он тихо.

Он взял в руки свёрнутую белую ткань — символ, доказательство, позор и честь в одном. Я почувствовала, как холод пробежал по коже.
— Пойдём, — сказал он. — Нас ждут.
Когда двери распахнулись, свет ослепил меня. Толпа гостей замерла, ожидая. Я чувствовала взгляды на себе, словно тысячи игл. Мама стояла сбоку — красивая, гордая, но в её глазах блеснуло что-то материнское, тёплое. Поддержка.
Лоренцо держал меня за руку, как будто направлял по сцене. Я чувствовала, что он делает это не ради приличия — он действительно оберегал меня. В его мире это, возможно, и было проявлением нежности.
Когда толпа взревела, я едва не вздрогнула. «Что покажет простыня?» — выкрикнул кто-то из мужчин. Смех, аплодисменты, шум.
Я ощутила, как ладонь Лоренцо чуть сильнее сжала мою.
— Дыши, — тихо сказал он. — Это просто обряд.
Я кивнула, хотя дыхание всё равно сбилось. Всё это казалось чудовищным. Но когда он посмотрел на меня — спокойно, уверенно, без капли сомнения, — мне вдруг стало чуть легче.
Он вышел вперёд, бросил взгляд в сторону мужчин у длинного стола.

— Всё по традиции, — произнёс он хрипло, и зал взорвался одобрением.
Я смотрела на него, на то, как уверенно он держит спину, как будто этот шум был для него привычным. Для меня же — это был гул чужого мира, который теперь стал моим.
Я вздохнула, приподняла подбородок и прошептала:

— Добро пожаловать в брак, мистер Моретти.

Он усмехнулся и ответил:

7 глава.

ЛОРЕНЦО

Вечер ложился на Лас-Вегас медным светом — тем самым, который делает всё вокруг похожим на мираж.
Новый дом стоял на холме, за глухими воротами. Белый камень фасада отражал закат, будто насмехаясь над всем, что внутри. Я не любил роскошь ради роскоши, но этот дом был нужен — демонстрация силы, статуса. Дом для Дона. И теперь — для неё.
Эмбер ходила по гостиной, оглядывалась, словно оценивая крепость, в которой её заперли. На ней было лёгкое платье, волосы убраны в небрежный пучок. С виду — девчонка. Но за этими зелёными глазами прятался огонь, который она отчаянно пыталась скрыть за шутками.
— Большой, — сказала она, скрестив руки. — Даже слишком. Можно заблудиться и умереть от скуки, пока ты на встречах. — Вряд ли, — ответил я, проходя мимо. — Я приставлю к тебе охрану. Если заблудишься — найдут.
— Романтично, — протянула она. — Вместо букетов — люди с оружием.
Я усмехнулся краем губ. Сарказм — её броня. Она стреляла словами, чтобы не показывать страха. Но я видел — её пальцы слегка дрожали, когда она поправляла браслет на запястье.
— Его зовут Валентино, — сказал я. — Работает со мной давно. Молодой, но надёжный.

— Молодой и надёжный? — приподняла бровь. — Так ты решил приставить ко мне красивого телохранителя, чтобы я не умерла от тоски?

— Чтобы ты не умерла вообще.
Она рассмеялась, но глаза остались серьёзными.

— У тебя всё так просто, да? Люди умирают, ты ставишь новых, как шахматные фигуры.

— Именно поэтому я всё ещё жив.
Я подошёл ближе, положил папку на стол. Контракты, финансовые документы, первые дела Синдиката, которые я должен был взять под контроль. С этого момента — я часть американской системы, и этот дом был её символом.
Эмбер остановилась у окна, глядя на город.

— Лас-Вегас, — произнесла она тихо. — Город, который никогда не спит.

— И город, где никогда не забывают.
Она обернулась. В её взгляде было что-то новое — не вызов, не страх. Скорее любопытство.

— Значит, теперь мы здесь. Муж и жена.

— Формально — да, — ответил я.

— А неформально?

— Неформально — ты пока гость в моём доме.
Она фыркнула.

— Прекрасно. Тогда я буду вести себя, как воспитанная гостья: вежливо, но с чувством собственного достоинства.
Я не удержался от улыбки.

— Это тебе идёт.
Молчание повисло между нами, тяжёлое, но не пустое. Она не отводила взгляд, будто проверяла, насколько далеко может зайти.
— Лоренцо, — произнесла она наконец. — Можно спросить?

— Ты и так спрашиваешь всё, что хочешь.

— На этот раз — серьёзно.
Я кивнул.
— У нас… теперь брак. — Она запнулась, подбирая слова. — Я не готова… выполнять всё, что с этим связано. Не сейчас.

Я ответил спокойно:

— Я не требую.
Она удивилась, будто ожидала от меня чего угодно, кроме этого.
— Правда?

— Я умею ждать, Эмбер.
Она усмехнулась — устало, с каким-то облегчением.

— Тогда... могу я хотя бы знать, собираешься ли ты... встречаться с другими женщинами?
Я не сразу ответил. Подошёл к окну, глядя на светящийся город. Лас-Вегас был как пламя — красивое, опасное, пожирающее.
— Если ты не готова к близости, — сказал я наконец, — я не стану ломать. Но я не из тех, кто живёт воздержанием.
Я повернулся. Она стояла всё так же — прямо, но глаза выдали, как сильно её ранит этот ответ.
— Значит, — произнесла она, — если я не готова, ты будешь... с другими?

— Да. Это честно.
Она стиснула губы, потом вдруг рассмеялась — тихо, почти нервно.
— Честно... — повторила. — Знаешь, для мафиози ты удивительно прямолинеен.

— Прямолинейность экономит время.
— И убивает романтику, — поддела она.

— Романтика не платит счета.
Она подошла ближе, остановилась напротив, подняв голову, чтобы встретить мой взгляд.

— Тогда договорились, Дон Моретти, — сказала она с лёгкой усмешкой. — Пока я не готова — ты волен делать, что хочешь. Только не приводи своих... девушек для развлечений в наш дом.
— Я не настолько глуп, — ответил я.
— Я на это рассчитываю.
Мы молчали. Лицо Эмбер оставалось спокойным, но глаза — зелёные, будто два раскалённых изумруда — говорили больше слов. В них была боль, вызов и что-то ещё… слабый отблеск любопытства.
Я подошёл ближе. Она не отступила, только чуть напряглась. — Знаешь, что забавно, Эмбер? — тихо сказал я. — Ты больше боишься не меня, а того, что можешь начать понимать меня. Она моргнула, и на её лице мелькнула тень растерянности.

— Это твой итальянский способ флирта?

— Это факт.
Она вздохнула, обернулась к окну.

— Тогда держи дистанцию, Лоренцо. Для обоих безопаснее.

— Я не обещаю.
Она бросила на меня взгляд — смешок, вздох, раздражение и тревога в одном движении.

— Знаешь, ты невозможен.

— Я Дон, Tempesta. Для нас невозможное — рутина.
Она покачала головой, но уголок её губ дрогнул.

— Прекрасно. Тогда я пойду искать свою комнату. Пока ты не решил, что и это — часть твоей рутины.
Я смотрел, как она уходит, её шаги — лёгкие, но решительные. Этот дом вдруг перестал казаться пустым. В тишине остался только запах жасмина и отголосок её смеха.
И впервые за долгое время я подумал, что, возможно, буря, которую я впустил в дом, — именно то, что мне нужно.

8 глава.

Прошёл месяц. Ровно тридцать один день со свадьбы, которую Лас-Вегас, наверное, будет вспоминать ещё долго — те, кто выжил после количества шампанского и обещаний вечной любви. А я всё ещё не знала, каково это — быть женой.
Нет, технически я теперь миссис Моретти. У меня было кольцо, которое блестело как уличная вывеска, паспорт с новой фамилией и дом размером с отель. Но ничего, что хотя бы отдалённо напоминало близость, в этих стенах не существовало.
Мы с Лоренцо были как два незнакомца, случайно оказавшихся в одной клетке. Он вставал рано, уходил на встречи, возвращался поздно, пах чужими духами и сигарами. Иногда бросал вежливое «спокойной ночи» в мою сторону, и всё. Никаких разговоров. Никаких касаний. Никаких поцелуев.
Я, конечно, знала, что брак по расчёту — это не история о вечной любви под луной, но, чёрт возьми, я ожидала хотя бы минимального участия. Хотя бы, не знаю, чтобы он поинтересовался, как я, пока я тут тихо схожу с ума в огромном доме с мраморными полами и эхо, которое звучит как напоминание: ты одна.
И каждый раз, когда он приходил с чужим запахом — лёгким, сладким, женским, будто чужие пальцы только что касались его рубашки — внутри всё переворачивалось. Я могла бы притвориться, что не замечаю. Могла бы сделать вид, что мне всё равно. Но я — не могла.
Так что да, я устраивала сцены. Истерики. Саркастические комментарии, которые, по сути, были замаскированными уколами ревности.
— Лоренцо, может, ты хотя бы приводи своих парфюмерш домой? Пусть подберут аромат, который не будет вонять изменой, — сказала я однажды, когда он вошёл в холл, небрежно снимая пиджак.
Он даже не моргнул.
— Это просто духи, Эмбер. Люди пользуются ими.

— Женщины, Лоренцо. Женщины пользуются ими.

— Возможно, я проходил мимо женщины.

— Возможно, ты проходил сквозь неё, — пробормотала я, закатив глаза.
Он не ответил. Просто прошёл мимо. А я кипела. Меня выворачивало изнутри — не потому, что он изменял, а потому, что ему, кажется, было плевать. Хуже равнодушия ничего нет. Оно как лёд, который прожигает сильнее огня.
И вот в один из вечеров я решила: хватит. Если он не собирается хотя бы попытаться быть мужем — значит, я заставлю его обратить на меня внимание. Не с помощью скандала, а… чего-то другого.

Моя блестящая идея родилась после долгих часов гуглинга: «Как завоевать внимание холодного итальянца?» Интернет предлагал всё — от шёлковых халатов до психологических манипуляций, но я выбрала вариант №3 — еда. Идея была проста: он итальянец, значит, путь к его сердцу идёт через желудок.
— Ризотто, — сказала я себе в зеркало, словно произносила боевой лозунг. — Ризотто с шафраном. Звучит дорого и по-итальянски. Что может пойти не так?
Ответ: всё.
Кухня встретила меня запахом чистоты и отсутствием опыта. Кастрюли блестели, как новые, потому что они и были новыми. Кухарки обычно занимались всем этим, но сегодня я их отпустила. Пусть миссис Моретти покажет, на что способна.
Первые полчаса я воевала с рисом. Потом — с плитой. Потом — с собственными руками, потому что зачем-то решила помешивать без лопатки. В какой-то момент Валентино, мой личный телохранитель и по совместительству, единственный свидетель моих экспериментов, появился в дверях.
— Синьора, всё в порядке?
— Конечно, Валентино. Просто рис решил, что он теперь часть интерьера.

— Может, позвать кухарку?

— Нет! Это… сюрприз.

— Для Дона?

— Ага.

— Тогда, может, я вызову врача заранее?
Я кинула в него полотенце. Он увернулся, но улыбнулся. Валентино был слишком вежлив, чтобы смеяться, но его глаза смеялись за него.
Когда Лоренцо пришёл домой, я стояла посреди кухни, заляпанная соусом и отчаянно притворялась уверенной. Ризотто выглядел… ну, как будто его уже кто-то ел. Но пахло неплохо, и я решила, что запах — это половина успеха.
— Ты готовила? — спросил он, глядя на стол.

— Да, — гордо сказала я. — Итальянское блюдо. Чтобы ты почувствовал себя как дома.

— В Палермо?

— В смысле — там, где тебя кормят любовницы.
Он поднял бровь.

— Сарказм — это соус?

— Секретный ингредиент.
Он сел, попробовал ложку. Я затаила дыхание. Пожевал. Проглотил. Поставил вилку.

— Неплохо, — сказал он ровно.— Спасибо, Эмбер.
И всё. Никакой улыбки. Никакой искры. Просто вежливость. Он поблагодарил — и ушёл.
А я осталась стоять у стола, смотря на его пустую тарелку, и вдруг всё внутри сжалось. Не от обиды — от какой-то безысходности.
Я не знала, чего ждала. Что он восхитится? Что скажет, что это трогательно? Что останется и спросит, зачем я всё это сделала? Но Лоренцо Моретти, видимо, не понимал намёков. Он понимал только факты, сделки и холодный порядок.
Я вздохнула и уткнулась в ладони. Тихо, чтобы никто не услышал. Но в дверях стоял Валентино. Он не сказал ни слова — просто посмотрел. Грустно, с пониманием. Я даже не успела отвернуться — он уже исчез.
И вдруг стало по-настоящему пусто.
Я рассмеялась — истерично, сквозь слёзы.

— Молодец, Эмбер, — сказала я себе. — Хотела устроить ужин, а устроила спектакль с элементами трагедии.
Где-то за стеной зазвенел телефон — наверняка снова Лоренцо. Наверное, он уже ехал к своим «деловым партнёрам». А я осталась с тарелками, запахом шафрана и ощущением, что ризотто получилось всё-таки вкуснее, чем наша жизнь.
Но что бы он там ни думал — я не собиралась сдаваться. Даже буря должна знать, как ждать.