Бывшие. Без права выбора

Первая глава

– Мамуля, ты плачешь? – голос дочки вывел меня из оцепенения.

– Нет, родная, просто в глаз попало, – я вытерла ладонью предательскую влагу с лица и заставила себя улыбнуться.

Лика тут же просияла и принялась взахлёб рассказывать про танец, который они учили сегодня в детском саду. Она что-то показывала руками, вставая на цыпочки, а я чувствовала, как с каждой секундой тяжелеет камень у меня на душе.

Дочка продолжала танцевать, а я вдруг ясно увидела в ней его черты. Не просто общие, нет. Это было его упрямое выражение губ, его прямой, пронизывающий взгляд и тот самый азарт в глазах. Максим.

Её отец. Мой бывший муж, который одним своим поступком шесть лет назад перечеркнул всё: нашу любовь, наши клятвы... и будущее, в котором мы были бы счастливой семьёй. Он смотрел на меня с её лица, и в горле встал горький ком. Он не просто разбил мне сердце. Он украл у нашей дочки отца, а у меня веру в то, что кому-то можно доверять.

Я резко отвернулась, словно от яркого пламени. Шесть лет я запрещала себе эти воспоминания, хоронила их под слоем повседневных забот, взращивая обиду как броню. А сейчас, в своём самом слабом и отчаянном моменте, я позволила им вернуться.

Мысль возникла сама собой, ясная, неумолимая и горькая, как полынь. Человек, разрушивший мою веру в любовь. Человек, перед которым я клялась никогда не унижаться, теперь единственный, кто мог спасти папу.

Ирония судьбы была подобна пощёчине. Просить его – значило переступить через всё, что осталось от той гордой девушки, которой я была. Но не просить – значило позволить отцу умереть. Гордость? Её не осталось. Её растоптали десять дней, отделяющих папу от смерти.

Передо мной поплыл туманный образ, и я словно заново услышала тот самый звонок, перевернувший всё.

– Соня... Анализы из федерального центра наконец-то пришли. У папы... подтвердилась болезнь Фабри, – мама замолчала, словно собираясь с мыслями. – Врач сказал, что те симптомы, что мучили его все эти годы, всё от неё. А теперь... теперь поражение сердца и почек. Без срочной терапии через две недели почки отца будет уже невозможно спасти.

Моё собственное сердце сжалось в ледяной ком.

– Мамуль, не паникуй, – выдавила я, и мои слова прозвучали фальшиво даже в моих ушах. – Они же должны были предложить какие-то варианты? Клинические исследования, что-то...

– Вариант один. В Германии, в Майнце, готовы взять его на агрессивную схему лечения. Но им нужна стабильная работа сердца, а оно, Сонь, тоже на грани и может не выдержать. У него каждый день на счету. Понимаешь?

От её последних слов по коже побежали мурашки.

– Значит, мы сделаем всё возможное, соберём деньги… – начала я, уже мысленно листая список контактов, представляя, кому можно написать.

– Соня, ты не понимаешь, – голос матери снова дрогнул, но на этот раз от безнадёжности. – Даже если мы с тобой продадим обе наши квартиры, мы не наберём и половины. Там речь о другом порядке цифр.

– Можно же взять кредит, обратиться в благотворительные фонды! Мама, нет безвыходных ситуаций! – я почти кричала в трубку, прижимая её к уху так, что оно начало болеть.

– Кредит? Я на пенсии, – её ответ прозвучал горько. – А у тебя ИП. Тебе ни один банк не даст и десятой доли без залога. Благотворительность? Я обзвонила все фонды – везде очередь на месяцы вперёд.

В трубке повисла тишина, густая и беспросветная. Меня всё больше накрывала волна отчаяния, леденящая и беспощадная. В груди похолодело и опустошённо сжалось, словно из меня вынули последнюю надежду.

– У нас нет этих месяцев! – снова заговорила мама, и её голос сорвался. – У нас есть только десять дней…

Её голос оборвался, а вместе с ним рассеялся и туманный образ. Я подняла взгляд и посмотрела на циферблат часов, стрелка которого неумолимо отсчитывала последние дни жизни моего отца. Не давая себе опомниться, я сорвалась с дивана. Резкость моего движения заставила Лику вздрогнуть.

– Солнышко, маме срочно нужно уйти. Посидишь с тётей Мариной, хорошо?

Лика не просто обрадовалась, она обрадовалась так, как может радоваться только пятилетний ребёнок, у которого отменяются скучные вечерние ритуалы и начинается маленькое приключение. Она громко захлопала в ладоши. Для неё тётя Марина была доброй волшебницей, пахнущей пирогами.

– Соседи должны помогать друг другу, – твёрдо повторяла она. – Тем более, с Ликой сидеть – одно удовольствие.

Своих детей у неё не было, и в нашей семье она нашла ту отдушину, которой ей так не хватало. Словно само провидение поселило её за стеной, чтобы в самый тёмный час у меня была опора.

Мысль, что Лика будет в тепле и безопасности, была единственным лучом света. Я поймала на себе её ясный, доверчивый взгляд и почувствовала острое жгучее чувство вины. Я шла к человеку, которого все эти годы скрывала от неё. К её отцу. И впервые за всю жизнь мне пришлось задаться вопросом: была ли я вправе лишать её его, даже если он этого заслужил?

Переодевшись, мы с дочкой позвонили в соседнюю квартиру.

– Софьюшка? Что случилось? – соседка взволнованно перевела взгляд с меня на Лику.

– Тёть Марин, выручайте! Чрезвычайная ситуация! Мне на полтора часа, я умоляю!

Тётя Марина сразу же стала серьёзной.

– Конечно, родная! Иди, не волнуйся. Мы с Ликушей что-нибудь вкусное испечём, – она взяла за руку девочку, которая уже радостно тянулась к ней. – Иди, решай свои дела.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я и практически побежала к лифту.

Я несколько раз пролетела на красный свет, отчего мне вслед неслись пронзительные гудки, но мне было не до этого, я должна была успеть до закрытия.

Вот только настоящее безумие началось у входа в сияющую башню «Меркурий». Роскошный вестибюль был почти пуст, часы показывали без пяти восемь.

– Смирнов, – выдохнула я охраннику за стойкой. – Мне к Максиму Александровичу Смирнову, срочно!

– Запись? – он лениво поднял на меня глаза.

Вторая глава

Время не просто остановилось. Оно рухнуло, разбилось вдребезги о его холодный, ничего не выражающий взгляд. И в осколках этого разбитого времени я увидела его. Настоящего. Не того призрака, что жил в моей памяти, а живого, дышащего мужчину в трёх метрах от меня.

Чёрт возьми, он почти не изменился.

Шесть лет. Шесть долгих лет, а он будто подменил себя на идеальную копию, только... лучше. Взрослее. Строже. Черты лица, которые я когда-то изучала в полумраке нашей общей спальни, стали резче, скульптурнее. Тот же упрямый подбородок, те же губы, что умели так обжигающе улыбаться и так язвительно усмехаться. На мгновение меня ослепила эта физическая память тела – мои ладони всё ещё помнили тепло его кожи.

И тут же, словно опустилась стальная заслонка. Всё живое в его глазах погасло, вымерло, остался лишь плоский, леденящий свет. Он медленно поднялся из-за стола. Высокий, собранный, как хищник перед прыжком. Его движение было неестественно плавным, но по напряжению в его плечах я поняла: этот удар пришёлся точно в цель. Он не ожидал. Ничего не ожидал. И теперь его мозг лихорадочно искал подвох в моём появлении, а холодная маска едва успевала скрывать подлинное потрясение.

– Шесть лет, – наконец произнёс он, и в его голосе прозвучала тихая, опасная усмешка. – И вот так... без предупреждения. Ты всегда умела эффектно появляться.

Прежде чем я успела найти хоть какой-то ответ, в кабинет ворвались два запыхавшихся охранника.

– Максим Александрович, простите! Она проскочила... Сейчас мы её...

Один из них уже протянул руку, чтобы схватить меня за локоть, и у меня внутри всё сжалось в ледяной ком. Всё кончено. Сейчас меня вышвырнут на улицу, и последний шанс рухнет.

Я выпрямила спину, готовясь к унижению, к борьбе, к чему угодно.

Но Макс медленно поднял руку, останавливая охранника одним жестом. Его взгляд не отрывался от меня.

– Всё в порядке, – сказал он ровным, бесстрастным тоном, словно констатировал погоду. – Можете быть свободны.

Охранники замялись, обменявшись недоумёнными взглядами, но, молча ретировались, притворив за собой дверь. Щелчок замка прозвучал громче любого хлопка. Мы остались одни. В ловушке роскошного кабинета и нашего общего прошлого.

На его губах играла та самая язвительная усмешка, которую я ненавидела и... которую помнила до сих пор.

– Ну что ж, – начал он, и каждый его звук был отточен, словно лезвие. – Поскольку ты уже ворвалась в мой кабинет и устроила цирк в моём холле... Может, расскажешь, с чего это вдруг ты пришла ко мне, хотя, если мне не изменяет память, клялась навсегда вычеркнуть меня из своей жизни?

В его голосе не было просто злобы. В нём стояла та же старая, знакомая боль, что жила и во мне. Но я не позволила себе дрогнуть.

– Ты думаешь, мне было легко сказать те слова? – выдохнула я, глядя ему прямо в глаза. – Но видеть, как другая женщина целует тебя у меня на глазах, было тяжелее смерти.

Его лицо исказила гримаса, будто от физической боли.

– Я не изменял тебе, – его голос был тихим и жёстким, как удар кинжалом. – Никогда. Но ты так легко поверила в это. Так легко... вычеркнула меня.

– Я видела это своими глазами, Макс! – голос снова предательски дрогнул, выдав всю накопленную боль. – В тот день я пришла к тебе, чтобы...

Я чуть не сорвалась, едва не рассказав о дочке, но слова застряли у меня в горле комом предательства. Я не могу. Не сейчас. Не здесь. Эта тайна – единственный щит, что отделяет мою дочь от этого холодного мира и человека, который однажды уже разрушил наш общий. Я чувствовала, как правда рвётся наружу, и сжала зубы так, что свело челюсти. Он ничего не узнает о ней.

– Я пришла, потому что очень соскучилась, а нашла тебя в объятиях Евгении. Что я должна была подумать?

Он резко сделал шаг навстречу, и его лицо стало маской холодной ярости.

– Ты должна была дать мне слово! Хотя бы одно! Вместо этого единолично вынесла приговор. Молчание. Бумаги от адвоката. Ты поступила со мной как с преступником, не дав возможности на защиту.

Тот поцелуй... Это был не порыв страсти. Это было холодное, расчётливое унижение. Презрение к нашему браку. К нам. И если бы я осталась выслушивать его оправдания, это бы означало, что я готова простить такое. Что моё достоинство ничего не стоит. Что я согласна быть той, кого можно предать, а потом откупиться парой ласковых слов.

Я так не могла. Я должна была убить всё это в себе. Сразу. Окончательно. Иначе бы я сломалась. А у меня нет такого права, потому что во мне уже жила его частичка, которую он тоже предал, даже не зная о ней. Лучше я буду для него стервой, которая ушла без слов, чем жалкой дурочкой, которая плачет и просит любить себя.

– Так объясни сейчас! – сорвалось у меня, срываясь на крик, в котором слышались все шесть лет отчаяния. – Объясни, что это было, если не предательство?

Он замер, и по его лицу пробежала тень. Казалось, он вот-вот разразится гневной тирадой. Но вместо этого губы его искривились в ледяной усмешке.

– Нет, – тихо произнёс он, и это прозвучало страшнее любого крика. – Ты потеряла право на мои объяснения в ту секунду, когда повернулась ко мне спиной. Теперь ты здесь, потому что тебе что-то от меня нужно. И мне... внезапно стало интересно, на что ты готова, чтобы это получить.

В горле стоял ком. Каждое слово давалось с невероятным усилием. Он ждал. Ждал, когда я упаду на колени, буду рыдать и умолять. И часть меня действительно была готова на это. Но там, глубоко внутри, горел огонёк, не гордости, а подлинной ярости.

Ради отца я готова была вынести всё. Ради дочери обязана была сохранить хоть крупицу себя, чтобы не сломаться окончательно. Я посмотрела на него, не отводя глаз, впервые за весь этот разговор.

– Максим, – имя, которое я не произносила вслух годами, обожгло губы. – Мне нужна твоя помощь.

Третья глава

– Помощь, – повторил он, как будто пробуя это слово на вкус.

Он медленно прошёлся передо мной, его взгляд, тяжёлый и пронзительный, скользнул по моим рукам, бессознательно сжатым в кулаки. Каждый его шаг отдавался в тишине кабинета гулким эхом, отсчитывая секунды моего унижения.

– И, конечно, это вопрос жизни и смерти?

Я чувствовала, как по спине бегут мурашки. А он явно наслаждался этим. Наслаждался моей беспомощностью, моим отчаянием.

– Папа… – голос сорвался, и я сглотнула ком в горле, заставляя себя говорить чётко, без дрожи. – У моего отца болезнь Фабри. Если в течение ближайшей недели не отправить его на операцию в Германию, будет уже поздно. Но речь идёт о сумме, которую мы с мамой, даже если продадим всё, что у нас есть, не сможем собрать.

Он остановился напротив, и в его глазах что-то промелькнуло. Не сочувствие, нет. Скорее, холодный, расчётливый интерес.

– Значит, я твой последний шанс? – произнёс он задумчиво. – Настолько сложный случай?

– Очень, – прошептала я. – Я… я оформлю долговую расписку, буду работать на тебя до последнего дня жизни…

– Избавь меня от подобных причитаний, – он усмехнулся, и этот звук резанул по живому. – Я хочу увидеть бумаги: историю болезни, заключение врача, всё, что ты мне сможешь предоставить…

– Конечно, всё что угодно…

– Всё что угодно? – ухмыльнулся он. – И чем же ты мне можешь быть полезна? Мир изменился, ты – нет.

От этих слов стало физически больно. Он был прав. Я отстала от жизни, погрузившись в материнство и выживание. Но я не позволила ему это увидеть.

– Тогда зачем ты меня слушаешь? – выдохнула я, поднимая подбородок. – Зачем отпустил охрану?

Его губы тронула та самая язвительная улыбка, которая когда-то сводила меня с ума, а теперь вызывала лишь леденящий ужас.

– Потому что я, пожалуй, помогу твоему отцу.

Сердце ёкнуло, в груди вспыхнула слабая, почти невероятная надежда. Но я знала Максима. Знала его слишком хорошо.

– Что ты хочешь взамен? – спросила я, и мой голос прозвучал чужим, плоским.

Он подошёл к столу, взял со столешницы перьевую ручку, весомую, дорогую, повертел её в пальцах. Казалось, время замедлилось, ожидая его вердикта.

– Ты станешь моим личным ассистентом. На всё время, пока твой отец будет на лечении и последующий период реабилитации, – его голос был низким и ровным, но в нём проскользнула какая-то надтреснутость. – Полное послушание. Без возражений. Ты будешь выполнять всё, что я скажу.

Он посмотрел на меня, и в глубине его глаз, как осколок, блеснуло что-то неуловимое.

– Или ты хотела, чтобы я просто дал тебе денег? Как банк? – он усмехнулся, но в этой усмешке не было радости. – Нет, Соня. Ты пришла ко мне, и я хочу понять, на что ты действительно способна, когда на кону стоит жизнь дорогого тебе человека. Хочешь спасти отца? Докажи. Каждым своим действием. Каждой минутой, проведённой рядом со мной. Без права на ошибку.

Воздух перестал поступать в лёгкие. Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Это было хуже, чем я могла предположить. Хуже денег, хуже долга. Это было рабство. Добровольное рабство у человека, который меня ненавидел.

– Ты… ты не можешь так поступить, – прошептала я. – У меня есть дочь… Лика… ей пять лет, и я не могу…

Имя дочки сорвалось с губ само собой, от ужаса и отчаяния. Его взгляд на мгновение стал острее, внимательнее, но почти сразу же снова стал непроницаемым.

– Пять лет... Как мило, – тихо, почти невольно, повторил он, и его взгляд на секунду стал отрешённым, будто он заглянул в какую-то параллельную реальность, где всё сложилось иначе. Но потом он резко встряхнулся, и маска безразличия вернулась на место, став только ещё жёстче. – Твои личные обстоятельства – твои проблемы. Ты пришла сюда сама, зная, что у тебя есть ребёнок. Обратись к мужу, пусть он возьмёт заботу о дочери на себя.

Его слова вонзились в самое сердце. Отец моей дочери, стоящий от меня в трёх шагах, предлагает мне обратиться к несуществующему мужу. Горькая ирония ситуации сдавила горло.

– У меня нет мужа, – прозвучало резко и отрывисто, гораздо резче, чем я планировала.

На его лице промелькнуло что-то стремительное, почти неуловимое. Не торжество. Не злорадство. Что-то более острое и тёмное.

– Нет? – он медленно подошёл ближе, и в его глазах загорелся опасный, колкий огонёк. – А ведь я был почти уверен. Спустя пару месяцев после того, как нас развели, я видел тебя в том кафе на Рахманинова. Ты сидела с каким-то темноволосым мужчиной. И смеялась. Так заразительно, будто у тебя в жизни не было ни одной проблемы. Ни одного разбитого сердца, оставленного за дверью.

Его слова повисли в воздухе, и я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Не из-за обвинения, а из-то тона. В его голосе, пропитанном ядом, слышалась горечь. Настоящая, невыдуманная. Он не просто констатировал факт. Он... ревновал? Все эти годы? Мысль была настолько абсурдной, что на секунду выбила меня из колеи.

Я лихорадочно перебирала в памяти обрывки прошлого. Кафе на Рахманинова... Спустя пару месяцев... И вдруг, словно вспышка, в сознании возник образ.

– Я... – начала я, но голос предательски дрогнул.

– Что, Соня? – он язвительно поднял бровь. – Уже не можешь вспомнить, кем он тебе приходился? Или их было так много, что все лица слились в одно?

И тут меня осенило. Темноволосый. Заразительный смех. Сергей. Мой двоюродный брат, которого он видел всего пару раз на наших семейных праздниках в самом начале отношений. Он не узнал его. Он увидел то, что хотел увидеть – подтверждение того, что я легко забыла его и нашла утешение с другим.

Я была готова выкрикнуть: «Это был мой брат, идиот!». Но тут же отбросила эту идею. Зачем? Чтобы оправдаться перед ним? Чтобы увидеть, как его спесь рухнет? Нет. Пусть верит в то, во что хочет верить. Его заблуждение – это ещё один кирпич в стене, которая защитит мою тайну. Пусть думает, что я легкомысленная стерва. Так будет проще.

Четвертая глава

Дверь лифта закрылась, отсекая меня от того ледяного ада, что царил в его кабинете. Я прислонилась лбом к холодной металлической стенке, пытаясь перевести дух. В ушах всё ещё стояло эхо его голоса: «С сегодняшнего дня ты живёшь по моим правилам». Я сжала веки, но под ними стояло его лицо, безжалостно и чужое.

Путь домой слился в одно тёмное пятно. Я не помнила, как вела машину, как переключала передачи. Руки сами крутили руль, а в голове билась одна и та же мысль, как заезженная пластинка: «Я согласилась. Уступила». Но при этом я отчётливо понимала, что у меня просто не было выбора.

Подъезд нашего дома встретил меня затхлой, но такой родной тишиной. Я остановилась у своей двери, и рука с ключом неожиданно замерла в воздухе. Я хотела сначала умыться, прийти в себя, но одна в пустой квартире я бы просто разрыдалась. И, практически не задумываясь, я повернулась и тихо постучала в соседскую дверь.

Она открылась практически мгновенно, словно тётя Марина стояла и ждала. Она широко улыбалась, но в следующий миг на её лице отразилась тревога.

– Софьюшка? Родная, что случилось? – её тёплый, грудной голос был полон такого неподдельного участия, что у меня снова предательски задрожал подбородок.

Она, не дожидаясь ответа, взяла меня за локоть и мягко, но настойчиво втянула в свою квартиру.

– Заходи, заходи скорее, что-то ты совсем расклеилась.

Запах свежей выпечки, ванили и уюта ударил в нос, а следом я увидела её.

Лика.

Она спала, свернувшись калачиком на большом диване под лоскутным одеялом, которое тётя Марина связала за прошлую зиму. В одной руке дочка сжимала потрёпанного плюшевого зайку, подаренного той же тётей Мариной.

Всё внутри во мне перевернулось. Вся злость, весь стыд, вся горечь отступили, уступив место волне такой всепоглощающей, болезненной нежности, что перехватило дыхание. Я медленно подошла и опустилась на колени перед диваном.

Осторожно, кончиками пальцев, я коснулась её волос. Мягких, шелковистых, пахнущих домом. Провела рукой по щеке. Она во сне сморщила носик и что-то прошептала, перевернувшись на другой бок. Моё сердце сжалось так сильно, что стало больно.

– Я ходила к её отцу, своему бывшему мужу… – слова полились сами собой, хотя ничего подобного я не планировала.

Женщина внимательно меня слушала, давая мне выговориться.

– Он согласился, – в итоге произнесла я, не отрывая взгляда от дочери. – Согласился помочь с папой.

– Ну, слава богу! – выдохнула тётя Марина, и я услышала, как на кухне звенит чайник. – Значит, договорились?

– Договорились, – прошептала я. – Я должна стать его личным ассистентом. На всё время, пока папа будет на лечении. Полное послушание. Без возражений. Он сказал… что я буду его инструментом и ему плевать на мои обстоятельства.

В воздухе повисла тяжёлая, густая тишина. Потом я услышала, как тётя Марина резко поднялась.

– Что? – её голос прозвучал не с испугом, а с холодной, острой яростью, которую я никогда от неё не слышала. – Что он себе позволяет? Инструмент? Да он с ума сошёл, этот твой Максим!

Она подошла ближе, её лицо было суровым и решительным.

– Слушай меня, Соня, и запомни хорошенько. Ты не инструмент. Ты – мать. Ты – дочь. Ты сильнее, чем он когда-либо будет. Он что, думает, что может вот так, использовать тебя в угоду своим прихотям? Использовать твоё горе?

Её тёплая, чуть шершавая ладонь легла поверх моей, всё ещё лежавшей на голове Лики.

– Нет уж, дорогая. Ты ему не дашься так просто. Ты возьмёшь его деньги, ты спасёшь отца. А ему… ты покажешь. Покажешь, какую чудовищную ошибку он совершил. Ты выдержишь. Ты будешь холодной как лёд, и острой как бритва. Будешь делать всё, что он скажет, и сделаешь это так безупречно, что у него зубы затрещат от злости.

Её слова падали, как тяжёлые, тёплые капли, смывая с меня грязь унижения, и во мне словно что-то сдвинулось, выпрямилось.

– А за Лику не беспокойся, – твёрдо сказала тётя Марина. – Я её из сада заберу, накормлю, и спать уложу. И даже не перечь, считай, ты мне большое одолжение делаешь. У меня всё равно тоска без детского смеха. Так что голова у тебя должна быть свободна. Ты поняла меня? Ты не одна.

Я подняла на неё глаза. Слёзы высохли, а в груди, вместо ледяного кома, впервые за этот вечер появилось что-то твёрдое, почти осязаемое. Что-то похожее на стальную опору.

– Да, – сказала я, и мой голос, наконец, обрёл почву под ногами. – Я даже не знаю, как вас благодарить...

– Никаких благодарностей, – отрезала она вставая. – А он ещё пожалеет о своём решении, вот увидишь.

Я осторожно взяла Лику на руки, и тётя Марина помогла нам перебраться в нашу квартиру. Убедившись, что у меня всё хорошо, она тихо удалилась. Я уложила дочку в свою большую кровать, прижалась к её тёплой спинке и, обняв её маленькое тело, наконец закрыла глаза. Дыхание Лики, ровное и спокойное, постепенно усыпило и мою тревогу.

Утро пришло слишком быстро. Но оно было другим. Я стояла перед зеркалом в своей спальне и наносила макияж, хотя уже давно отвыкла от этого. Рука не дрожала. Внутри была та самая собранная, холодная пустота, о которой говорила тётя Марина.

Я надела свой любимый деловой костюм. Ярко-красный, словно цвет крови, гнева и бесстрашия. Мой доспех на предстоящую битву.

– Он просто бывший, – сказала я себе, глядя в глаза своему отражению.

Но в груди что-то кольнуло. Что-то острое и быстрое, словно укол булавки. Неправда. Он никогда не был и не будет «просто» кем-то. Но сегодня это не имело значения.

Лика сонно жевала кашу на кухне.

– Мама, ты красивая, как принцесса, – млела она, и её слова обожгли мне душу.

Я присела перед ней, поправив воротник платьица.

– Спасибо, солнышко. Ты сегодня с тётей Мариной, хорошо? Мне нужно на работу.

– На новую работу? – уточнила она, и в её глазах вспыхнул интерес.

– Да, – ответила я, целуя её в макушку. – Но, если мне придётся задержаться, помни: мама тебя любит сильнее всего на свете.

Пятая глава

Я припарковалась, взяла свой новый, строгий портфель с лежащим внутри ноутбуком и вошла в сияющий холл. Один из вчерашних охранников молча наблюдал, как я подхожу. Его лицо оставалось каменным.

– Здравствуйте, мне к Смирнову, – сказала я. – Я его новый ассистент.

– Пропуск, – произнёс он, – Без пропуска не пущу. А то ходят тут всякие, одна дамочка вчера вообще в кабинет генерального проскочила.

– Но я сегодня первый день, – я смотрела на него в ответ, вспоминая свой вчерашний марафон. – Должно же быть какое-то распоряжение на этот счёт?

– Паспорт.

Я протянула ему документ, и он тут же что-то стал печатать на компьютере. Затем пристально на меня посмотрел и медленно, с преувеличенной тщательностью, оформил временную карточку.

– Обязательно получите постоянный пропуск, этот действует только сегодня.

Я снова зашла в уже знакомый лифт и поднялась на последний этаж. В приёмной никого не было, и я пошла сразу к нужной мне двери. Его кабинет был пуст. Я замерла на пороге, не решаясь шагнуть внутрь. Взгляд непроизвольно скользнул на его стол. Он был идеально чист, ни одной лишней бумажки. Всё, как он любил. Всё, как было и раньше.

– Нет, – резко одёрнула я себя. – Никаких «как раньше».

Я медленно зашла внутрь и направилась в противоположную от его стола часть кабинета, где стоял небольшой столик и стул. Я села, положив сумку на стол, и стала ждать. Каждая минута тянулась мучительно долго.

Ровно в восемь дверь открылась. Он вошёл, не глядя на меня. До меня тут же донёсся шлейф его парфюма, и моё сердце сделало в груди один болезненный, предательский кувырок.

– Кофе, – прозвучало его первое утреннее распоряжение, брошенное в пространство, пока он просматривал свежую корреспонденцию. – Чёрный. Без всего.

Я молча встала и вышла. В приёмной за своим столом сидела дородная женщина лет пятидесяти. Элегантная, холодная, с безупречной укладкой и бесстрастным лицом. Она смотрела в монитор, делая вид, что не замечает меня.

– Здравствуйте, меня зовут София и я новый помощник Максима Александровича, – произнесла я, подходя к её столу. – Не подскажите, где я могу приготовить ему кофе?

Она медленно посмотрела на меня. Её глаза, умные и оценивающие, скользнули по моему лицу, и в них не промелькнуло ни капли радушия.

– По коридору направо, – ответила она сухо, сделав паузу, словно выдавая государственную тайну. – Третья дверь слева.

И всё, она не представилась в ответ, не произнесла дежурное «приятно познакомится», явно давая понять, что я здесь чужак, непрошеный гость.

– Спасибо, – кивнула я, чувствуя, как по щекам разливается краска.

На кухне я поставила чашку под кофемашину, и руки сами собой сложились в крепкие, уверенные кулаки. Глубокий вдох. Выдох. В этот момент почему-то вспомнились слова тёти Марины: «Холодная, как лёд. Острая, как бритва». Да, так и нужно. В конце концов, я была здесь не для того, чтобы заводить подруг или завоёвывать чьи-то симпатии. Я была здесь на передовой. Получить деньги. Спасти отца. Вернуться к дочке.

Когда всё было готово, я поставила дымящуюся чашку перед ним на стол. Он взял её, отпил маленький глоток и поставил обратно с лёгким, но отчётливым стуком.

– Не то. Слишком крепкий. Переделать.

Это была первая ласточка. Первая проверка на прочность. Я почувствовала, как по щекам разливается жар, но лицо осталось каменным. Я молча взяла чашку, вылила в раковину на кухне и сделала новую. Снова поставив чашку перед ним.

Он даже не притронулся.

– Отнеси это моему секретарю и забери у неё моё расписание на день. Его нужно синхронизировать с моим личным календарём.

Я сделала и это. Секретарша вновь смерила меня снисходительным взглядом, но распечатанное расписание отдала.

А дальше начался мой персональный ад. Настоящий, выверенный до мелочей.

– Софья, найти в архиве договора с «Кронос-Холдингом» за позапрошлый год. Все экземпляры. Бумажные.

Я провела два часа в пыльном подвале архива, перерывая папки. Когда принесла стопку, он, не глядя, бросил:

– Отсканируй. Систематизируй по датам. И занеси в базу.

Когда я всё отсканировала, оказалось, что все эти материалы уже есть в общей базе данных компании.

– Софья, закажи обед из ресторана «Палермо». И учти, у партнёра аллергия на морепродукты.

Я потратила сорок минут на звонки, уточняя каждый ингредиент. Когда обед привезли, он распаковал его, осмотрел и отодвинул.

– Я передумал. Мы с ним встретимся прямо там.

Казалось, его забавляло всё это.

– Софья, необходимо составить презентацию по этим данным, – он скинул мне на почту гигабайты неструктурированных цифр. – К пяти вечера.

А на часах было уже три.

Каждое задание было бессмысленным, унизительным или невыполнимым в отведённые сроки. Он не кричал, не злился. Он был холоден, как айсберг. Он просто отдавал приказы, а потом наблюдал. Я постоянно чувствовала его взгляд на своей коже, как физическое прикосновение. Он ждал, когда я сломаюсь. Когда заплачу. Когда брошу ему в лицо эту папку с договорами.

Но я держалась. Я глотала комья обиды и усталости. Я вбивала данные в таблицу, пока в глазах не начинало рябить. Я бегала по этажам, выполняла его поручения и отвечала на его колкости ледяным «хорошо» или «сделано».

К семи вечера я физически ощущала каждый мускул в своём теле. Голова раскалывалась, спина ныла от неудобного стула. Я закончила очередную бесполезную презентацию и отправила ему на почту.

И теперь сидела в своём углу, пытаясь привести в порядок перепутанные им бумаги. Внутри всё клокотало. Если он снова поручит мне сделать что-то подобное, я взорвусь, не смогу промолчать. И в этот момент, словно услышав мои мысли, он поднял на меня взгляд. В полутьме его глаза казались абсолютно чёрными.

– На сегодня всё.

Его голос прозвучал привычно ровно, без единой эмоции. Я молча кивнула, взяла свою сумку и направилась к двери, чувствуя себя полностью разбитой. Я уже почти вышла, когда он вдруг заговорил.