Бывшие. Любовь с осложнениями

Глава 1

Женя.

Смотрю на снимок собственных лёгких. Чёткие контуры узлов и тень, которая в одну секунду перевернула мою жизнь.

Страх и паника выжигают меня изнутри.

– Ну, Алин, и что ты думаешь?

Алина, моя подруга и по совместительству онколог в краевом центре, молчит. Губы её сжаты в суровую и ровную линию. Она смотрит на меня долго, пристально, словно подбирает слова, тщательно взвешивая их в своей голове.

Но в её взгляде нет надежды.

Я читаю в них свой вердикт.

– Жень, ты и сама всё понимаешь, – отворачивается. – Результаты гистологии однозначны. Да и снимки...

Мир будто рушится вокруг меня. Складывается, как карточный домик.

– Это… Это онкология? – Спрашиваю, хотя ответ уже знаю.

– Да.

Желудок сжимается в спазме, совершая экстремальный кульбит.

Всё, чего я так хотела – дом, дети, счастливая жизнь с Богданом – теперь кажется недосягаемым. Оно медленно превращается в мечту, которую мне не суждено воплотить.

Мне всего тридцать три.

Еще пару недель назад я думала, что жизнь только началась.

А теперь…

Теперь она неумолимо движется к логическому завершению.

Что я чувствую?

Не знаю… Ничего. Пустоту.

Тотальную, всепоглощающую пустоту.

Алина обходит стол и обнимает меня своими худыми тёплыми руками. Кладёт подбородок на моё плечо.

– Родная, готовься-ка ты к химии. Чем быстрее начнём, тем лучше. И Богдана своего морально готовь, – тихо-тихо говорит она, покачиваясь вместе со мной из стороны в сторону.

– Богдана?

– Мужчины такое тяжело переживают. Они когда чувствуют себя беспомощными, начинают всякую хтонь вытворять.

Да, он может.

Он заботливый очень, чуткий, эмпатичный.

И хоть он ворчит вечно, что его мягкость мешает ему стать лучшим нейрохирургом, я знаю, что именно это и сделает его в итоге самым замечательным врачом.

– Ладно, я ему… Я скажу. Ты только не распространяйся сама, ладно?

– Не буду.

Я специально не в своей больнице диагностику проходила.

Решила избавить себя от сплетен и перешёптываний. Потому что там обязательно докрутят, переврут и накинут мне за спиной ещё диагнозов сверху.

Я ведь узнала совершенно случайно. Решила сделать полную проверку организма. Была уверена, что со мной всё хорошо.

Проверилась на свою голову...

И я, положа руку на сердце, не знаю, что лучше – знать и жить в этом стрессе, или пребывать до поры до времени в счастливом неведении.

Как врач я, конечно, за первый вариант.

А вот как человек...

Мне по-человечески страшно. До жути. До одури.

– Алин, а шансы?..

– Хорошие шансы, не дрейфь, – улыбается подруга. – Повоюем. Прогноз неплохой, вовремя обнаружили. Но это дело такое, знаешь... Главное – твой настрой. Держи хвост пистолетом.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но ничего не выходит. Вместо этого губы нервно вздрагивают и растягиваются в зловещей кривой ухмылке.

– Я поняла… Ладно. Спасибо.

– Давай, родная моя. Я рядом. Запишу тебя на понедельник к нашему пульмонологу. Сходишь к нему, пускай тоже глянет. И постарайся не нервничать сейчас, это лишь усугубит состояние.

Подхватываю своё пальто со спинки стула.

Выхожу из кабинета.

В голове туман и вата.

Я в таком неадеквате, что даже не помню, как добралась до машины.

Сажусь за руль. Холодная оплётка неприятно жжёт подрагивающие пальцы.

Сжимаю их крепче.

Вдыхаю в себя воздух, пытаясь осознать то, что внутри меня сидит теперь какая-то гадость, медленно меня убивая.

Еду домой.

Улицы, ярко освещенные фонарями, кажутся теперь враждебными. Их свет – ядовитым.

Город живёт своей жизнью – машины гудят, люди спешат по делам, толпятся на остановке в ожидании автобуса. Мамы гуляют с малышами. Мир шумит, пульсирует. У всех свои заботы. У всех – будущее.

А у меня теперь… Опухоль.

Как сказать об этом Богдану?

Это наверняка разобьет ему сердце.

Он сильный, но я знаю, что это его раздавит. Он решит окружить меня неусыпным контролем, начнёт поиски лучших врачей, поднимет связи, поставит всё медицинское сообщество на уши…

Я знаю, что так будет.

Он иначе не умеет.

За те два года, что мы вместе, он уже тысячу раз доказал, что сделает всё ради меня. И я ужасно боюсь, что он погрязнет вместе со мной в этом кошмаре.

Поднимаюсь в квартиру.

Ключ соскальзывает с замочной скважины, глухо царапая металл. Меня крупно трясёт и лихорадит. Щёки горят, а онемевшие губы не шевелятся.

Психуя, стучу по дверному откосу ладонью.

Чёрт!

Дверь открывается.

– Привет, – Богдан в белой рубашке, галстуке и пиджаке. При полном параде.

Красивый, как всегда.

Улыбается так, что у меня колени подкашиваются. А серые глаза, оттенком напоминающие налитое свинцовой тяжестью туч осеннее небо, смотрят на меня с любовью.

– Привет, – почти беззвучно выдавливаю на выдохе.

– Чего скребёшься? Я думал – мышка какая.

– Это всего лишь я…

Он забирает у меня сумку и делает шаг назад.

Вхожу.

Дома пахнет волшебно… Запечённым в духовке мясом, зеленью, свежими овощами.

Замираю на пороге, стараясь сдержать слёзы.

В груди жжёт, и я хватаюсь за дверной косяк, чтобы удержать себя от того, чтобы не разрыдаться прямо здесь.

Улыбаюсь через силу.

– Ты готовишь ужин?

– Праздничный ужин! – С гордостью.

– Что за повод?

Богдан подходит ко мне вплотную, обнимает за талию. Целует нежно в уголок губ.

– Давай, раздевайся, мой руки, – помогает мне снять пальто, убирает в шкаф. – Сейчас расскажу.

Словно запрограммированная, делаю то, что велено.

Сажусь за стол.

Богдан сияет, как рождественская звезда, и наливает мне в бокал пузырящийся напиток.

Моё внутренне состояние никак не коррелирует с атмосферой реальности.

Глава 2

Женя.

Молчу.

Я не знаю, что говорить.

Вот он сидит передо мной – уверенный, счастливый, полный энтузиазма. А я должна разрушить его мир и грёзы.

Он не понимает, почему я молчу. Теряет терпение.

– Что значит «я не поеду»? – Голос его остаётся спокойным, но я чувствую нарастающее напряжение. – Мы же говорили об этом. И планировали ехать вместе, если меня возьмут. Женя, это же шанс! Нельзя его упускать!

Нельзя, да.

И ты его не упустишь.

Опускаю взгляд в тарелку на нетронутый кусок ароматного мяса.

Богдан прекрасно готовит.

Он вообще идеальный…

Сердце колотится так, будто собирается проломить мою грудную клетку и сбежать отсюда.

Прикладываю к нему ладонь, втрамбовывая обратно.

– Богдан, – пытаюсь собрать мысли, но в голове полнейший хаос. – Я не поеду, потому что… Потому что я хочу расстаться.

Мои слова зависают в воздухе над нами лезвием гильотины.

Богдан замирает, но уже через пару секунд выходит из ступора.

– Что за глупости? – Резко, громко. – Жень, ты что себе там придумала?

– Это правда.

Он смеётся коротко, нервно.

Отрицательно качает головой.

– Нет. Я тебе не верю. Это шутка, да? Ты решила пошутить?

– Богдан… Я серьёзно.

– Жень, прекрати. Ты что, сошла с ума?

– Я от тебя ухожу.

– Ты не можешь просто так сказать мне, что всё кончено. Почему? Нет ни единой причины! Ты любишь меня, а я тебя. У нас всё хорошо. Женя!

Нет, он не сдастся и не отстанет.

Но я должна додавить.

Должна сказать то, что точно уязвит его и убедит уйти.

И мне гадко от самой себя за то, что я собираюсь произнести вслух.

Всё моё тело сопротивляется. В горле вмиг пересыхает, язык словно набухает и прилипает к нёбу.

– Я ухожу, потому что я люблю другого мужчину, – несмотря на отвращение от самой себя и жгучего стыда, что разливается сейчас по венам вместе с кровью, я заставляя себя смотреть ему прямо в глаза.

Лицо Богдана меняется.

Его уверенность, спокойствие, сила – всё это рушится.

– Что? – Неверяще шепчет.

– Всё так. Поэтому твоя поездка очень кстати, – зло смахиваю слёзы со щёк. – Прости, что не сказала тебе раньше, я… Я пыталась набраться храбрости.

Его лицо заливает краской от гнева.

Он встаёт из-за стола.

Делает пару шагов к коридору, но останавливается и резко разворачивается ко мне.

– Набраться храбрости? Для чего? Чтобы бросить меня? Чтобы сказать, что ты, не успев расстаться с одним мужиком, втрескалась в другого? – С неприязнью и гримасой неприкрытого омерзения. – Да кто ты после этого такая, Жень?

Его слова препарируют, режут меня на куски, но я не могу ничего ответить.

Я не хочу себя защищать.

Всё внутри кричит о том, что это ложь, что я делаю это ради него.

Но сказать правду – значит обречь его.

Он выходит в коридор.

Иду за ним.

– Богдан, прости. Мне очень жаль.

– Тебе жаль? – Он горько смеётся. – Какое удобное слово! Думаешь, им можно прикрыть что угодно?

Он хватается за пальто, сдёргивая его с плечиков. Его движения резкие, злые, угловатые.

– Что ж, совет вам да любовь, – бросает он через плечо. – Надеюсь, ты будешь счастлива с ним.

– Богдан, – я делаю шаг вперёд. – Пожалуйста, прости меня. Не держи на меня зла.

Он оборачивается. Глаза – чёрные дыры.

– Нет, Жень, так не получится. Я зол. Я чертовски зол. И я… Нет, я не прощу тебе этого. Никогда.

Он открывает дверь, делает шаг за порог.

– Завтра заберу вещи, пока тебя не будет дома. Не хочу тебя больше видеть.

Дверь захлопывается, и в квартире становится оглушительно тихо.

Стекаю по стене на пол, сжимаю голову руками.

Грудь будто стянули обручем, и я чувствую, что дышать больше не могу.

Это правильно, шепчет что-то внутри. Ты сделала правильно.

Но мне всё равно очень больно…

Глава 3

Три года спустя.

Женя.

Паркую машину на своём привычном месте на стоянке для сотрудников и на мгновение задерживаюсь в салоне.

Ещё одно утро, ещё одна гонка.

Бросаю мимолётный взгляд в зеркало заднего вида.

Ах, свежа, как майская роза! – Хотелось бы мне сказать, но, увы, это далеко не так.

Под глазами тёмные круги усталости, скулы впалые, волосы тусклые.

Однако, у меня вообще есть волосы! И это настоящее счастье. Потому что ходить в парике – это пытка. Всё чешется, колется и мешается.

И как же прекрасно, что этот этап далеко в прошлом.

Хватаю сумочку с пассажирского, выхожу из машины.

Бегу к клинике.

– Женька! Жень! – Слышу голос Риты.

Оборачиваюсь.

Она чешет за мной от своей машины на каких-то неимоверных каблучищах!

– Привет, Женёк! – Догоняет меня. Тяжело дышит. – Тоже опаздываешь?

– Ага. Уже второй раз подряд. Медведев точно устроит разнос.

– Тогда не тормозим, – улыбается Рита и подталкивает меня в спину в сторону входа.

Мы вместе заходим в клинику, пикаем пропуска, перекидываемся короткими приветствиями с коллегами у стойки ресепшена.

Просторный холл частной клиники полон движения: пациенты уже трутся тут с результатами анализов, медсёстры чирикают на посту.

Аромат свежезаваренного кофе смешивается с запахом дезинфицирующих средств.

Ах, симфония!

– Давай быстрее, – шепчет Рита, поторапливая меня, когда мы забегаем в раздевалку.

Мы молча переодеваемся и мчимся в конференц-зал, где уже вовсю идёт утренняя планёрка.

Все места заняты.

Олег Викторович Медведев, заведующий, бросает на нас тяжёлый взгляд. Коротко косится на часы, но ничего не говорит.

Святой человек!

– Итак, коллеги, – продолжает он, когда мы с Ритой устраиваемся у стены. – На повестке дня две хорошие новости.

– Нифига себе, сегодня прям аншлаг, – кивает Рита на забитый зал

Да, действительно. Сегодня все в полном составе.

– Во-первых, – Медведев важно поправляет галстук, – через неделю к нам наконец-то прибудет новый рентген-аппарат, который мы с вами так долго ждали! Ура, товарищи!

По залу проносится одобрительный гул.

Толпа жиденько и лениво аплодирует.

Да, мы этот аппарат ждали больше года, все возможные очереди отстояли.

– И, во-вторых, – Медведев делает паузу, словно наслаждается моментом триумфа. – Уважаемые коллеги, мы наконец-таки нашли замену Григорьеву и отделение нейрохирургии снова откроет свои двери для пациентов. Хочу представить вам талантливого врача и просто замечательного человека, который прилетел специально ради нас из Цюриха.

Нейрохирург…

Цюрих…

Мой мозг заторможенно пытается срастить два этих факта, тогда как бессознательное вопит от паники!

Я просто перестаю дышать.

В голове звон.

Нет, это не он. Кто-то другой… Тоже нейрохирург и тоже из Цюриха.

Мало их там что ли?

– Коллеги, – голос Медведева доносится откуда-то издалека, словно из-под толщи воды. – Прошу любить и жаловать, Богдан Андреевич Ларионов.

Мир вокруг замирает.

Я не могу двинуться, даже повернуть голову, чтобы убедиться, что это действительно он.

– Ой, хорош… – мурлычет Ритка. – Мать, ты глянь, какого нейрохирурга к нам ветром занесло.

Поднимаю растерянный взгляд.

Богдан.

Высокий, уверенный в себе, с лёгкой полуулыбкой, он неторопливо обводит глазами зал.

Он такой же, как раньше, но…

Нет. Он совсем другой.

Отстранённый. Возмужавший. И нет на его лице теперь ни тени прежней мягкости.

– Уважаемые коллеги, я рад быть здесь, – голос его холодной волной растекается по аудитории. – И я крайне благодарен Олегу Викторовичу за это предложение и возможность поработать в такой замечательной клинике. Надеюсь, мы со всеми найдём общий язык.

В этот самый момент его глаза встречаются с моими.

И тут же в них мелькает то, чего я боялась увидеть больше всего.

Неприязнь.

Отвращение.

Почти брезгливость.

Как в тот самый вечер, когда я собственными руками убила нашу любовь.

Земля уходит из-под ног.

Моё сердце замирает на секунду, а потом срывается в такой безудержный галоп, что мне кажется, его нестройное биение слышат все вокруг.

Богдан не отводит взгляда, словно бросает мне вызов.

Я же опускаю низко голову и пытаюсь сделать вид, что ничего не произошло.

Но внутри я уже рушусь…

Глава 4

Женя.

После окончания летучки я по стеночке двигаюсь к выходу из аудитории, мечтая слиться с интерьером или мимикрировать под тумбочку.

Я всё ещё чувствую на себе прожигающий взгляд Ларионова, но, к моему счастью, он сейчас слишком занят — его окружает толпа коллег, мечтающая познакомиться поближе с новым нейрохирургом из самого Цюриха!

Знаю я наших девчонок, они такой лакомый кусочек ни за что не пропустят.

Тфу на них!

Ты ревнуешь что ли, Женечка?

А Женечка ревнует, да.

Нет, понятное дело, он не держал три года целибат и женщин у него, должно быть, хоть отбавляй. Но одно дело, когда всё оно где-то там… И совсем другое — когда у меня на глазах.

В голове всё ещё мутно, а сердце стучит так громко, что кажется, оно вот-вот выскочит наружу.

Богдан.

Здесь.

В этой клинике.

В пяти метрах от меня.

И новость о его переводе шокирует меня до глубины души.

Нет, я предполагала, что он рано или поздно вернётся в Россию. Но я думала, что первым делом он отправится покорять Москву и крутые столичные клиники. Наша Красноярская больница хоть и частная, хорошая, с новым оборудованием и стильным ремонтом, но всё же простовата по меркам Богдана.

Ну, или нет…

Мимо проходят коллеги, переговариваясь о новеньком нейрохирурге. Кто-то смеётся, кто-то шепчет восторженное «из Цюриха, представляешь?!».

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох.

Не помогает.

Реальность расползается по швам.

Тащусь вперёд, ничего не соображая.

— Женька! — Догоняет меня Рита. Её лицо светится, глаза горят нездоровым энтузиазмом. — А ты чего даже ничего не сказала?

— По поводу?

— Ну… Новенький! — Она едва не подпрыгивает на месте. — Это что за тестостероновая гора?! Разве нейрохирургам можно быть такими симпатишными? Может, пойти ему свой нервный тик показать? Пусть проконсультирует…

Резко хватаю её за локоть и толкаю дверь сестринской. Вваливаемся туда.

Оглядываюсь, чтобы убедиться, что здесь никого нет.

— Ой, Жень! — Рита обиженно вырывает из моей хватки руку. — Ты чего?

— Чего-чего… Помнишь, я тебе про бывшего своего рассказывала?

Рита хмурится.

— А! Ну, помню. И что?

— Мой бывший… — Взмахиваю в воздухе ладонью, подгоняя Риткин мозг соображать шустрей. — Нейрохирург... Из Цюриха…

Терпеливо жду, пока подгрузится процессор...

— Подожди… — Распахиваются шокировано её и без того огромные глаза. — Так этот Ларионов и есть твой бывший?

— Да!

— Вот блин, — с чувством хлопает себя по лбу. — Титова, ну ты и дура! Такого мужика упустить! Это ж сколько мозгов надо иметь, м?

— Дура, да.

А чего отрицать?

Самая настоящая.

Рита шумно выдыхает и, скрестив руки на груди, смотрит на меня в упор.

— Ладно, тогда демонстрацию нервного тика придётся отложить. Но я одного не понимаю: почему ты всё ещё стоишь здесь? Иди к нему! Иди и скажи, почему ты тогда с ним так поступила!

Кусаю нервно губы до боли.

— Рит, ты правда думаешь, что он станет слушать?

— Ну… Мы можем взять галоперидол в психиатрии, и тогда у него не останется выбора.

— Сумасшедшая ты, Ритка, — не могу сдержать улыбки.

Дверь осторожно открывается.

В проёме показывает голова Расула.

— О, девчонки, — тёмные брови взлетают в приветствии. — А чего вы здесь шепчетесь? Небось, новенького обсуждаете?

Расул заходит, прикрывая за собой дверь.

Он высоченный, под два метра. Даже выше Богдана, наверное.

Плечи широкие, массивные. Глаза такие тёмные, что сливаются со зрачками.

Он выглядит устрашающе, но ровно до тех пор, пока не откроет рот. Как и подобает хорошему кардиохирургу, с сердцем у Расула полный порядок — оно огромное и доброе.

Наверное, поэтому мы так быстро сдружились втроём, и теперь не разлей вода.

— Нет, конечно. Нам этот новенький вообще не интересен, — отрицательно мотаю я головой.

— Расул, ты в курсе, что это и есть Женькин бывший? — Сдаёт меня с потрохами Ритка.

Моргаю ей многозначительно.

Спасибо, блин… Заклюют же теперь меня вдвоём.

— Да ладно?! — Расул в изумлении кладёт ладонь на лоб. — Офигеть! Хочу подробностей!

Я закатываю глаза и плюхаюсь на диванчик.

— Спасибо, Рита. Теперь я знаю, кому нельзя доверять секреты.

— Какие от меня могут быть секреты, а? Я же маг дел сердечных!

— Ты кардиохирург. Это несколько иное.

— Да, я кардиохирург, и каждый день воочию наблюдаю бьющиеся человеческие сердца, — Расул лезет в шкаф на стене, достаёт пакет с печеньем. Философски взмахивает им в воздухе. — Ну, или не совсем бьющиеся. Там уж как повезет. Печеньки будете?

Ритка тянется пальцами в пакетик.

— Да уж, Титова, попала ты, — Расул откусывая печенье, небрежно стряхивает с груди крошки. — Хуже, чем работать со своей второй половинкой, может быть только работать с бывшей второй половинкой. Он же наверняка станет тебя терроризировать!

— Или полностью игнорировать, — добавляет Рита.

Расул тычет в её сторону крекером, мол, как же ты права.

— Точно! А это ещё хуже. Нет оружия страшнее полного игнора.

С раздражением закрываю лицо ладонями, пытаясь справиться с нарастающим ощущением тотальной беспомощности.

Мой тщательно выстроенный маленький мирок вдруг сдвинулся и накренился. Я больше не чувствую себя в безопасности.

После того, как я вошла в ремиссию, мне пришлось буквально учиться жить заново. Искать внутри себя опору, выстраивать надёжный фундамент.

Болезнь подкосила меня во всех смыслах, а тяжёлый разрыв с Богданом оптимизма не добавлял.

Стыдно признаться, но иногда я даже ловила себя на мысли, что не хочу без него…

Не хочу.

Но упорно вставала, расправляла плечи и снова и снова шла в свои страхи.

А теперь… Теперь снова смута и хаос.

Он так близко, на расстоянии вытянутой руки, но никогда не позволит мне к себе прикоснуться.

Глава 5

Женя.

Мы с Расулом отскакиваем друг от друга, как две отрицательно заряженные частицы.

Чувствую, как пылают мои щёки от стыда, словно после нехилой пощёчины.

Кажется, даже воздух в комнате застывает неподвижно, изумлённый тем, как глупо я снова сама себя подставила.

Это дар, Титова! Это дар…

Мне хочется оправдаться и закричать, что это вовсе не то, чем кажется, но, чёрт возьми, как-то слишком много в наших отношениях этого «не то, чем кажется».

Хотя о чём это я?

Никаких отношений между нами нет. Богдан просто меня ненавидит.

Ненавидит, да.

Не нужно быть ясновидящей и уметь читать мысли, чтобы понять это. Ведь все его мысли на мой счёт совершенно красноречиво отражаются сейчас на его лице: нос чуть сморщен у основания, губа сложены в кривую линию. Взгляд прищуренный, колючий. И серые глаза сейчас — не меланхоличное осеннее небо, а стальное лезвие скальпеля, препарирующего меня наживую.

У Богдана такой вид, словно ему здесь нестерпимо воняет и его вот-вот стошнит.

Он даже не пытается скрыть презрения.

Холод, сквозящий в нём, проникает под кожу, буравит мясо и вонзается в кости.

И в моей голове не рождается ни единого сценария, в котором Богдан бы согласился выслушать мои сбивчивые объяснения насчёт прошлого. Ни единого.

— Как видите, Богдан Андреевич, всё здесь продумано для удобства и полноценного отдыха наших врачей, — наконец откашливается Олег Викторович, стараясь сгладить неловкость.

Он знает, что мы дружим. Не надумает себе всякого непотребного.

А вот Богдана в обратном будет очень сложно убедить.

— Да уж, — хмыкает Ларионов. — Миленько у вас тут.

Богдан бросает последний шипастый взгляд в мою сторону, разворачивается и выходит.

Олег Викторович коротко постукивает по часам на запястье, без слов напоминая о том, что скоро начнётся амбулаторный приём.

Дверь захлопывается.

Лицо Богдана всё ещё стоит перед глазами, будто выжженное на сетчатке пятнышко после яркого света.

Сдавленно выдыхаю, отворачиваюсь и зажмуриваюсь.

Зачем он здесь? Зачем жизнь снова сталкивает нас?

Голос Олега Викторовича постепенно удаляется и стихает.

— Да уж, дело дрянь… — Нарушает тишину Рита. — Похоже, он действительно тебя ненавидит.

Расул молча и виновато поджимает губы, будто он только что всё испортил.

Тянусь по дивану к пачке с печеньем, зло засовываю одно в рот. Жую, не чувствуя вкуса.

— Всё, — категорично отрезаю. — Я больше не хочу это обсуждать.

Рита размыкает губы, чтобы что-то сказать, но я уже вылетаю из сестринской.

По коридорам клиники тянется лёгкий запах антисептика. Привычный, почти успокаивающий, хотя сегодня он совершенно не помогает.

Я спускаюсь на первый этаж в клинику. Сегодня у меня только амбулаторный приём. Это значит, что я могу отвлечься и заняться делом, за которое я цепляюсь, чтобы чувствовать себя нужной.

На ресепшене Оля передаёт мне ключи.

— Вы сегодня в первом, Евгения Сергеевна.

— Спасибо. Запись плотная?

— По завязку, — Оля склоняет голову к плечу. — Это ещё если внештатно не придут.

Натягиваю на лицо профессиональную улыбку.

Мои девочки-постоянницы, как птички, уже сбились в стайку у кабинета.

— Здравствуйте, Евгения Сергеевна! — Тоже улыбаются.

Кто-то с пузиком беременным уже, кто-то с эндометриозом…

На отсутствие пациентов мне жаловаться не приходится.

Открываю дверь.

— Ну, кто там у нас первый сегодня?

Работа начинается, а вместе с ней — возможность хотя бы на время забыть о присутствии Богдана в стенах этой клиники.

***

Подбиваю собранный анамнез в электронную историю болезни и отправляю в общую базу.

В дверь стучат.

Устало потягиваюсь, разминая затёкший позвоночник и плечи.

— Входите.

— Здравствуйте! — Скромно топчется на пороге девушка. Новенькая. Раньше её у себя не видела. — Я Долгорукова. На пятнадцать тридцать.

Коротким жестом предлагаю ей сесть за стол напротив.

Открываю карту.

Марина обследовалась раньше в другой клинике, жалобы стандартные — болезненная менструация, слабость.

— Евгения Сергеевна, вы последняя моя надежда, — Марина резко поднимает на меня глаза. Пальцы, сжимающие ремешок сумки, подрагивают. Голос спокойный, но вижу, что на взводе она. — Я уже не знаю, что делать. Мы с мужем три года пытаемся… А ничего не выходит.

— Три года пытаетесь забеременеть?

— Да. Я и тесты на овуляцию покупала… Всё строго по часам. Муж обеспокоен. Да и я…

— Спокойно, Марина, выдыхайте. Давайте обо всём по порядку. Вы давно обращались к гинекологу?

— Ну… Полгода назад. Там всё нормально было, только сказали, что с циклом какие-то проблемы. Мелочи. Выписали витамины и гормоны.

Киваю.

"Мелочи".

Как же часто за этим скрывается что-то куда более серьёзное.

— Хорошо, а цикл регулярный?

Она качает головой.

— Нет, не очень. То две недели задержка, то раньше времени начнётся. А когда приходит, то… Уж простите за подробности… Кровит так, что хоть с работы уходи.

Делаю пометки в карточке.

— Боли внизу живота?

— Да, постоянно. Живот как камень становится. Иногда тошнит, голова кружится.

— Температура?

— Бывает, но я грешу на переутомление. Работа очень нервная… — Её голос срывается. — Евгения Сергеевна, у меня подруга только под вашим кураторством смогла зачать. Тоже долго маялась. Помогите, пожалуйста.

В глазах — немая мольба.

Я прекрасно знаю это желание женщины стать матерью.

Ведь мы с Богданом тоже хотели и планировали.

И в Марине сейчас я узнаю себя, только несколько иную версию. Версию трёхгодичной давности.

— Мы обязательно со всем разберёмся и найдём причину ваших неудач. Но для этого нужно будет пройти несколько исследований. Для начала осмотр. Возможно, потребуется УЗИ. Это даст нам больше информации.

Глава 6

Женя.

Бегу по коридору стационара, заполненному пациентами и персоналом, но мне кажется, я всё равно слышу собственное сердцебиение. Воздух тяжёлый, пахнет антисептиком. Он вязнет в лёгких.

Впереди маячит розовый халат Тани — нашего второго гинеколога. Она тоже торопится.

Догоняю.

— И тебя дёрнули? — Бросает она на меня усталый взгляд.

— Оля сказала, собирают всех. Что-то экстренное.

— М-да, значит, будет жарко.

Мы переглядываемся. Таня хмурит изящные тонкие брови.

— Ты не в курсе, что там?

— Нет, весь день на приёме просидела.

— Я тоже…

Внутри сидит это гнетущее ощущение срочности.

Не люблю его… К нему сложно приспособиться, потому что иногда счёт идёт на минуты, и от скорости принятия наших решений зависит чужая жизнь.

Иногда очень страшно осознавать, сколько власти дано в наши руки.

Влетаем с Таней в конференц-зал, уже полный врачей.

Ритка с Расулом, живо что-то обсуждая, шепчутся в углу.

Богдана я замечаю сразу, как только захожу. Он стоит у большого экрана на стене, скрестив руки на груди. Сосредоточенно всматривается в снимок, но оборачивается, когда дверь за моей спиной громко хлопает, закрываясь.

Безошибочно определяет меня в толпе.

И если бы не ступор, сковавший моё тело, то я бы ни за что не вынесла этого взгляда — словно крюком влезли в самую душу, разворошили там всё и извлекли наружу нечто очень важное.

Олег Викторович молча подаёт нам с Таней распечатки — медицинскую карту пациента, в чью честь мы все здесь собрались.

Рывком опускаю в документ глаза и почти тут же ощущаю, как по спине пробегает неприятный холод.

— Пациентка, двадцать восемь лет, поступила три часа назад после ДТП, — громко рапортует Медведев. — Шоковое состояние, выраженная бледность, тахикардия, гипотония. Травмы: множественные переломы рёбер, травма живота с подозрением на повреждение внутренних органов, признаки внутреннего кровотечения. Сейчас пациентка на операционном столе, наши хирурги уже работают и принимают стабилизационные меры. Нам же с вами необходимо экстренно определить объём и приоритетность дальнейших вмешательств.

В конференц-зале становится совсем тихо. Все напряжённо изучают данные в распечатках.

Бегу глазами по строчкам.

Высокая СОЭ и лейкоциты. Гемоглобин и эритроциты, напротив, очень низкие.

Поднимаю голову.

— Нужно проверить состояние органов малого таза, исключить кровотечение и…

— На КТ головы признаки травматической субарахноидальной гематомы, — холодно перебивает Богдан. — Давление на мозг растёт, состояние критическое. Нужна срочная декомпрессия, иначе потеряем все шансы спасти её.

— Да, но у неё явные показатели повреждения органов малого таза. Это может быть причиной кровотечения, — снова пытаюсь протолкнуть своё предположение.

Богдан бросает на меня взгляд, полный неприкрытого раздражения. Лицо каменное, губы сжаты в плотную линию.

— Давление на мозг — это вопрос жизни и смерти. Всё остальное может подождать, — говорит он, обращаясь, однако, к Олегу Викторовичу.

— Но кровотечение тоже угрожает жизни, — повторяю настойчиво. — Нужно провести дополнительное обследование, чтобы оценить состояние органов малого таза и решить, нужно ли срочное вмешательство.

Ларионов морщится, словно я сказала что-то совершенно несуразное

— Прошу прощения за грубость, но что здесь вообще делает гинеколог? — С пренебрежением. — Я думал, это обсуждение экстренного пациента, а не плановый осмотр в женской консультации.

Меня захлёстывает злость, топит волной обиды. От негодования учащается пульс, грозясь сорваться в тахикардию. Но я сжимаю кулаки, чтобы не показать свою слабость.

— Не стоит так преуменьшать мою значимость, Богдан Андреевич, — выдавливаю через сжатые зубы.

Он усмехается.

— Вашу значимость, Евгения Сергеевна, сложно преуменьшить. Это как делить на ноль. Скажите честно, как часто вы оперируете? Хотя бы раз в неделю стоите за хирургическим столом?

— Достаточно часто, чтобы понимать, что кровотечение может быть причиной летального исхода. Если это внутреннее кровотечение из малого таза, то промедление может стоить пациентке жизни!

В конференц-зале воцаряется стерильная тишина. Все, кажется, даже дышать перестали — с интересом наблюдают за извечным конфликтом врача хирургической и терапевтической направленности.

Я чувствую, как идёт пятнами от гнева шея и лицо.

— Олег Викторович, я настаиваю, — перевожу взгляд на Медведева в поисках поддержки.

Богдан перебивает меня снова:

— Я забираю пациентку себе. Первым делом спасаем мозг. Это приоритет.

Олег Викторович кивает одобрительно.

— Хорошо, Богдан Андреевич, так и поступим.

— А что с органами малого таза? Мы ведь должны проверить… — Робко подаёт голос Таня.

Богдан резко оборачивается к ней.

Его лицо озаряет демонстративно-благожелательная улыбка.

Он скашивает взгляд вниз, на хромированный бейджик, сияющий на груди моей коллеги.

— Блестящая идея, Татьяна! Рад, что в нашей команде есть думающие специалисты. Вы идёте со мной.

Таня, довольная и гордая собой, следует за Богданом на выход.

Растерянно смотрю им вслед…

Горло перехватывает, словно на нём сжимаются стальные клешни.

Молча глотаю обиду.

Голоса Богдана и Тани удаляются.

— Что с тобой, Титова? — Медведев с укором качает головой. — Как с цепи сорвалась, ей-богу…

— Олег Викторович, да я…

— Возвращайся в клинику, заберёшь пациенток Татьяны. Она пока здесь нужна.

Он уходит.

И все остальные тоже потихоньку расходятся.

Я же не могу двинуться с места. Ощущаю себя так, словно меня толкнули.

Внутри что-то с хрустом ломается.

Насколько же сильна его ненависть, раз он не может удержаться от шпилек даже в такой напряжённой ситуации...

— Женёк, ты как? — Рита обнимает меня за плечо.

Глава 7

Женя.

Небольшое «окно» между пациентами стараюсь использовать с пользой для себя — пытаюсь привести в порядок мысли после стычки с Богданом.

Помешиваю кофе в изящном фарфоровом стаканчике.

Ложечка стучит о стенки — тонко, пронзительно и раздражающе.

Надо бы перестать, но я продолжаю, наблюдая, как кофе закручивается в маленькую спираль в центре стакана.

Откуда эта нелепая тревога внутри?

Глубокий вдох.

Глоток.

Горьковато-сладкий вкус обжигает нёбо, пробивается теплом сквозь комок нервов, стоящий в глотке.

На минуту становится легче, а потом опять — обида, злость, тревога. Круг замыкается.

Богдан…

Не могу перестать думать о нём.

Глупо. Всё это глупо.

Прошло ведь уже три года.

Целых. Три. Года.

Люди за это время успевают построить карьеру, создать семью, найти новую работу, с нуля начать жизни. А он, похоже, даже на миллиметр не сдвинулся с той точки кипения, в которой я его оставила.

Пытаюсь внушить себе, что так даже лучше. Что именно это — его холод, его ненависть и презрение — поможет мне поставить точку там, где до сих пор было многоточие.

Но мне страшно признать: нет, оно не помогает.

Я ведь прекрасно понимаю, почему он так смотрит на меня. Знаю, почему фыркает при любом моём слове, обесценивает мои знания, будто его личная миссия — доказать мне, что я здесь никто. Это всё понятно.

Гораздо хуже то, что мне не удаётся его игнорировать. Его взгляд прожигает насквозь, даже если я стою к нему спиной. А колкости он отпускает так мастерски, что ему даже не нужно повышать голос, чтобы выбить почву у меня из-под ног.

Нет ничего хуже, чем когда войну тебе объявляет человек родной и близкий, знающий досконально все твои стратегически слабые места.

Господи, мне только работать с ним не хватало…

Слово за словом, мысль за мыслью, я упираюсь в очевидное: если так будет продолжаться, я просто не выдержу. Я же знаю, как это работает. Ненависть в воздухе растёт, давит, перекрывает кислород.

Ненависть плохо поддаётся лечению временем. Она лишь усиливается, пока не найдёт выхода наружу.

Делаю ещё один глоток, и горячий кофе обжигает губы.

Секунда боли трезвит.

Может, уехать?

Почему нет?

Я ведь давно уже об этом думала. Красноярск, конечно, неплохой город, но что меня здесь держит?

Может, покрутить глобус, закрыть глаза, ткнуть пальцем в случайное место. Снова стать чужой в новом городе. Искать, создавать, заново строить. Это ведь лучше, чем оставаться здесь и каждый день ощущать эту ядовитую атмосферу.

А я смогу?

На секунду я закрываю глаза, откидываюсь на спинку кресла.

Смогу, наверное…

Но почему я чувствую, что бегство будет ещё большим поражением? Почему я не могу просто уйти — оставить всё это позади?

Он всё равно считает меня слабой. Не способной. Не стоящей даже капли уважения.

Вот это и останавливает.

Глупо.

Не его мнение. Не его фырканье.

Глупо позволить всему этому определять мою жизнь.

Три года.

Все три года я пыталась убедить себя, что он для меня больше не существует. Что я двигаюсь дальше, что у меня, как и у него, новая жизнь.

Но вот он здесь, рядом, совсем близко.

И я понимаю, что лгала себе все эти три года.

Богдан всё ещё в моей голове. Всё ещё внутри.

И он…

Ненавидит меня.

А я — люблю.

Делаю глубокий вдох.

Не думать. Не думать о том, как сложно теперь будет. Не думать о том, как сильно он влияет на меня.

Надо собраться. Просто собраться и заниматься тем, что я умею лучше всего — помогать людям.

Телефон звонит, на экране высвечивается имя Артёма, нашего анестезиолога, которого мы в коллективе между собой называем Айс, за его хладнокровие и невозмутимость.

— Да?

— Женя, готовься сменить коллегу, — безапелляционно.

— Что-то случилось?

— Таня не может найти причину кровотечения. Пулей, плиз.

— Бегу.

Бросаю трубку и мчусь наверх.

В предоперационной ждёт медсестра.

Быстро стягиваю с себя одежду, забираю из её рук стерильный хирургический костюм. Под шапочку убираю все волосы. На лицо маску, закрывающую рот и нос. После — халат, который медсестра помогает завязать на спине.

Мою руки, обрабатываю антисептиком, давая им обсохнуть на воздухе.

— Давайте перчатки, — вытягиваю ладони вперёд.

Медсестра подаёт стерильные перчатки. Ловким движением надевает одну, другую. Проверяет, чтобы они герметично сели на рукавах халата.

Вхожу в операционный блок.

Богдан стоит у головы пациентки. Он нагружает операционную команду своими короткими, резкими приказами. Череп пациентки вскрыт, изнутри блестит кость черепа.

В воздухе висит густое напряжение.

— Давление восемьдесят пять на пятьдесят. Долго не протянет, — Айс не отводит взгляда от мониторов.

— Жень, я всё проверила. Матка, трубы, яичники — всё цело, — Таня сводит брови над переносицей. — Кровотечение есть, но я не понимаю, где. Я везде посмотрела.

— Значит, не везде.

— Было бы неплохо, если бы вы приступили к работе, Евгения Сергеевна, — цедит Богдан.

Подхожу к операционному столу вплотную. В голове прокручиваю возможные причины кровотечения и план действий. Время на счету, и каждая минута может стоить этой несчастной жизни.

— Жень, надо было сразу тебе пойти, — шепчет Таня.

— Нормально всё.

Таня не выходит на экстренные операции, только на плановые. Так что не удивительно, что растерялась немного. Бывает. Она молодая ещё, три года практики.

— Сатурация падает, — тянет Айс. — Даю кислород.

— Таня, ретракторы. Дай мне доступ к матке. Отсос, — тяну руку.

Медсестра вкладывает инструмент.

Зачищаю пространство в малом тазу, убирая сгустки крови.

— Всё равно не видно, крови слишком много. Пинцет с тампоном.

Глава 8

Женя.

Прощаюсь с последней на сегодня пациенткой. Тру ошалевшие от усталости глаза с таким остервенением, что перед ними начинают кружить черные мушки.

Поясница ноет, ноги гудят, но самое неприятное — это ощущение, будто внутри меня всё стянуто в тугой узел. После сегодняшнего дня я должна быть опустошена, однако вместо этого всё тело словно находится в постоянной готовности к бою.

Телефон вибрирует на столе.

Расул: Мы с Ритой у выхода, ждём тебя. Скоро там?

Быстро набираю ответ.

Женя: Ещё минут двадцать.

Мне нужно просто выйти на свежий воздухе, пройтись, забуриться за столик в баре с друзьями и забыться в разговорах. Это единственное, чего я хочу.

Но сначала кое-что сделаю…

Выключаю компьютер, закрываю свой кабинет. Оли на ресепшене уже нет, и я кладу ключи в верхний ящик её стола.

В коридоре уже совсем тихо.

В конце смены больница всегда становится другой — вроде это всё те же стены, но атмосфера разительно меняется. Днём — это место, где люди выздоравливают, ночью — место, где они сражаются за свою жизнь. Давление падает, сердца останавливаются, дыхание прерывается, словно тьма приходит испытать, хватит ли у людей сил противостоять ей. Она, как безжалостный судья, подводит черту, и те, кто прошёл испытание, доживают до рассвета.

Ночь в больнице — это испытание и для пациентов, и для врачей. Но именно в это время ты особенно остро понимаешь цену каждой спасённой жизни, каждого упрямого удара сердца.

На лифте поднимаюсь на четвертый этаж в реанимацию — «ремка», как ласково зовут это место врачи.

Датчики тихо пищат, мониторы гудят своим механическим ритмом.

На посту сидит Яна, молодая медсестра. Подрабатывает здесь, пока заканчивает последний курс медицинского.

Она уставшая, с выразительными кругами под глазами, но всё равно приветливо улыбается, когда замечает меня.

— Здравствуйте, Евгения Сергеевна.

— Привет. Спокойно?

— Слава Богу! — Чуть прикрывает глаза Яна.

Ещё один интересный факт — врачи любят упоминать Бога. Даже те, кто в него не особо верит. Это что-то вроде невидимого щита, который мы выставляем перед собой. Когда ты каждый день видишь, как хрупка жизнь, иначе нельзя. Тебе просто необходима опора, хоть какая-нибудь. Кто-то, кто разделит с тобой груз принимаемых решений. Потому что очень сложно удержать такой вес на одних плечах.

— Как наша новенькая?

— Которая после ДТП?

Киваю.

— Тяжёлая, но стабильная, — Яна пожимает плечами. — В пятой палате она.

Ноги сами несут меня туда.

Толкаю дверь.

Внутри тусклый свет, приборы издают свои монотонные сигналы.

Девушка лежит под одеялом. На бледном полотне лица ярко выделяются налитые синяки и ссадины. Даже через все трубки и бинты видно, как она молода. Ей всего двадцать восемь. Её жизнь только начинается.

А теперь?

Теперь всё это висит на ниточке.

Подхожу ближе, рассматриваю данные на мониторах. Сердце стучит стабильно, давление держится. Грудь её слабо поднимается под ритм аппарата ИВЛ.

Её глаза плотно закрыты, а лицо, несмотря на травмы, спокойное. Почти безмятежное.

Но я знаю, какая буря происходит у неё внутри.

Эта девушка… У неё, наверное, есть мечты, любимый человек. Наверняка кто-то ждёт её дома. Кто-то, с кем она хотела разделить завтра утренний кофе.

Но её жизнь изменилась за секунду. И всё, что ей остаётся сейчас, — это бороться.

Дверь тихо приоткрывается.

Я оборачиваюсь.

Богдан, уткнувшись в планшет, заходит в палату. Поднимает медленно глаза.

Через тонкие прямоугольные стёкла очков одаривает меня таким взглядом, словно мне на голову ушат ледяной воды вылили, но не говорит ни слова. Игнорируя моё присутствие, он подходит к мониторам и вносит данные в планшет.

Рассматривает девушку.

Прочищаю горло, чтобы избавиться от спазма, сдавившего его.

— Ваш вердикт, доктор?

Он на секунду замирает. Поднимает голову и смотрит на меня поверх оправы.

— Эта ночь покажет, — сухо. — Но есть необратимые повреждения мозга. Высок риск когнитивных нарушений.

— Хотите сказать, что возможно изменение личности?

— Возможно. Даже вероятно.

— Это ужасно, — шепчу.

— Это жизнь, — бросает он равнодушно.

Сжимаю руки в кулаки. Не потому, что злюсь. Потому что чувствую, что могу потерять контроль над голосом.

— Надеюсь, у неё есть близкие, которые о ней позаботятся.

Он хмыкает, резко, почти насмешливо.

— Близкие люди не всегда бывают рядом, когда нужны, — отвечает он, и я вздрагиваю от этих слов.

Молчу несколько долгих секунд, которые своим писком отмеряет кардиомонитор.

— Богдан… Раз уж так вышло, что мы теперь работаем вместе, то давай поговорим. Всё обсудим.

— А разве нам есть что обсуждать?

— Да, — киваю. — Я же вижу, что ты обижен.

Он качает головой и фыркает, будто я сказала что-то смешное.

— Не проецируйте на меня свои комплексы, Евгения Сергеевна. Наши прошлые отношения не имеют никакого значения.

Его слова как удар. Даже не знаю, чего я ожидала, но точно не этого.

— Не имеют значения? — Задыхаюсь от возмущения. — Ты чуть пациентку не угробил из-за своей гордости и обиды!

— Вы заблуждаетесь, Евгения Сергеевна. У меня и в мыслях не было пытаться отомстить вам через пациентку. Я привык работать с профессионалами. Привык к тому, что мои коллеги обладают достаточными навыками и компетенциями. И когда я брал на операцию Татьяну, я по умолчанию предполагал, что она ничуть не хуже вас. Поэтому вопрос о намеренном зловредительстве здесь не стоит, как бы сильно вам не хотелось притянуть его сюда за уши. Однако, я признаю свою ошибку, и впредь буду выяснять уровень хирургической подготовки врача.

Слова слетают с его губ так чётко и слаженно, словно он готовил речь.

Я же в полном раздрае.

Глава 9

Женя.

Бар «Гадкий цыпленок» находится прямо за углом от больницы, что является его главным преимуществом, из которого вытекает и главный недостаток — здесь всегда можно встретить кого-то из коллег. Всегда. В любой день недели и, кажется, в любое время суток.

Кто-то отмечает успешную операцию, кто-то топит в алкоголе стресс, а кто-то просто зашёл убить пару часов до следующей смены.

Наш любимый столик прячется в углу зала у самого окна. Отсюда хорошо видно больницу, и это странным образом успокаивает. Как будто даже находясь в баре можно контролировать то, что происходит сейчас там.

— Неужели так и сказал? — Рита подаётся вперёд, скрестив руки на столе. Её глаза горят таким интересом и любопытством, что я немного раздражаюсь.

— Да, так и сказал. «Одному придётся уйти, но точно не мне». — Я нарочито копирую его холодный тон и манеру говорить.

Расул фыркает, откидывается на спинку стула и отставляет свой стакан с лимонадом.

— Жень, отправь его к Ритке. Пусть сердечко проверит. А если там что-то не так — ко мне на стол. Может, подправлю какие клапаны.

Рита поворачивается к нему с прищуром.

— Руки прочь от чужих клапанов, мясник. Вы, хирурги… Вам лишь бы кромсать да подправлять! К тому же, любовь — она не в клапанах.

— Да? Всё ещё придерживаешься теории, что она в левом предсердии?

— В левом предсердии, конечно, — серьёзно кивает Рита. — Оно же принимает кровь, насыщенную кислородом. А значит, с него всё и начинается.

Я закатываю глаза, но диалог друзей уже встал на старые рельсы.

— Всё начинается с левого желудочка, — поправляет Расул, назидательно поднимая указательный палец вверх. — Там берёт начало большой круг кровообращения. А любовь — это не кислород, а адреналин. Дайте мне скальпель, и я покажу тебе, где именно в сердце она живёт.

Рита поднимает брови, её лицо становится таким же надменным, как и тон.

— Я же говорю — мясник.

— Да ладно тебе, — усмехается он, игнорируя выпад. — Все знают, что главный клапан в любви — митральный. Если он не работает, то всё, никаких бабочек в животе. Только одышка и застой крови.

— Чушь, — парирует Рита. — Всё зависит от аортального клапана. Если он не пропустит кровь, то вместо любви будет ишемия.

Спорят, как обычно.

Спорят так, будто любовь можно измерить давлением, скоростью кровотока или уровнем гормонов.

Но если всё так просто, то почему даже спустя три года у меня болит и ноет за грудиной, а сердечный ритм проваливается в тахикардию?

— Друзья мои, может, хватит? — Цокаю. — Если не прекратите, я начну рассказывать вам о женских гениталиях.

— А что, давай! — Тянет нахальную улыбку Расул. — У меня в последнее время такой плотный график, что слушать про гениталии — уже секс. А если серьёзно, Жень, то поговорить с Ларионовым всё же надо.

— Я знаю! — Взрываюсь. — Я пыталась! Но, видите ли, это сложно — пытаться поговорить с человеком, который категорически отказывается тебя слушать.

Рита тянет свой безалкогольный коктейль через соломинку, её брови красноречиво изгибаются.

— Моё предложение про галоперидол всё ещё в силе, и вообще… — Рита давится коктейлем, глаза её округляются. — Ой-ей… Женька, твой персональный демон явился.

Непонимающе моргаю и оборачиваюсь через плечо.

Богдан…

Он садится за маленький столик у стены, идеально освещённый приглушённым светом.

Один.

Спокойный, невозмутимый, будто весь зал принадлежит только ему.

Ну, что за напасть… Никуда от него не деться. Ни в больнице, ни за её пределами.

Я отворачиваюсь, делаю вид, что страшно поглощена своим напитком. Трубочкой помешиваю лёд, глухо постукивающий о стенки стакана.

— Что он делает? — Накидываю в интонации побольше равнодушия.

— Заказывает что-то, — отвечает Расул, не отрывая взгляда от Богдана.

Ритка приветливо машет рукой в сторону Ларионова. Тут же фыркает, закатывая глаза.

— Фу, бука какой. Ноль эмоций. Как он вообще живёт с таким характером?

Да нормальный у него характер…

Я ведь помню, каким он был.

Мягким и добрым, эмпатичным. Конечно, в Цюрихе его пообтесали и выбили всё, что мешает стать профессионалом. Но я знаю, что внутри этой ледяной глыбы всё ещё живёт мой Богдан. Человек, с которым я строила семью и от которого мечтала родить ребёнка.

Рита через столик подталкивает меня в плечо.

— Женька, это твой шанс. Иди.

Давлю нервный смешок.

— Ты с ума сошла? Сейчас? После сегодняшнего? Я ещё одного разговора с ним не выдержу.

— Здесь много людей. Он же не будет устраивать истерику на публике? — Расул задумчиво барабанит пальцами по столу.

— Ты думаешь? Я в этом не уверена. А ещё один его выпад в мою сторону грозит мне инфарктом.

— Женёк, с тобой кардиолог и кардиохирург. Откачаем, не дрейфь!

Я выразительно изгибаю бровь, но Расул, кажется, абсолютно серьёзен.

— Жень, чем раньше, тем лучше. Это надо либо лечить, либо ампутировать, само не пройдёт. Но если ты поговоришь, то любом случае, будет лучше, чем сейчас.

Я молчу.

Я знаю, что друзья правы. Я и сама думаю точно так же, но, чёрт, как же сложно заставить себя говорить в пустоту. Он ведь как глухая стена сейчас, и мои жалкие попытки выйти на контакт старательно пресекает.

— Да. Хорошо. Я пойду.

— Давай, Женёк! Мы с тобой!

Опрокидываю в себя остатки малинового морса, почти давлюсь приторной сладостью, и встаю.

Решительно, но с бешено бьющимся сердцем направляюсь к его столику.

Богдан замечает моё приближение. Серые глаза, сверкающие в приглушённом свете, отдают холодным блеском острых лезвий.

Вскрывает меня без инструмента.

Музыка в зале будто стихает, а всё вокруг замирает.

Внутри меня с отчётливым хрустом что-то рвётся, но упрямство заставляет двигаться дальше.

Я должна поговорить с ним.

Должна всё рассказать.

Глава 10

Женя.

Моё тело двигается, словно на шарнирах.

Разворачиваюсь, ноги подкашиваются. Как чужие. Непослушные. Тяжёлые.

Иду к своему столику.

Сажусь.

Пальцы находят стакан Расула. Сгребаю его.

Зажмуриваюсь. Делаю глоток, жалея, что там не алкоголь.

Пузырьки лимонада щиплют нёбо. Скребясь и щекоча, спускаются по пищеводу вниз, превращаясь в ещё одну дозу чего-то острого, болючего.

Вот дура.

Дура! Феноменальная идиотка!

— Жень, да ладно, — мягко говорит Рита, накрывая мою ладонь своей.

— Не ладно, — отвечаю резко. — На что я вообще рассчитывала?

— Ты рассчитывала на то, что вы просто поговорите, — вмешивается Расул, задумчиво разглядывая потолок. — Что ты расскажешь ему всё о своих мотивах, он тебя поймёт, вы возьмётесь за руки и споёте «Кумбайя», глядя на закат из окон больницы. Так?

Это должно бы меня разозлить. Но самое ужасное в том, что Расул прав.

Как бы наивно это ни звучало, где-то глубоко внутри я надеялась на этот нелепый сценарий.

Глупо, но… Надежда была.

И теперь её нет.

Потому что у Богдана — другая, и все наши разговоры особого смысла не имеют.

— Ладно. Всё равно. Это не важно. Его личная жизнь меня больше не касается.

— Да ладно тебе. Может, не такая уж она и личная. Может, она просто подруга?

Я бросаю взгляд через плечо на ту девушку.

Она сидит ко мне спиной, но повёрнута сейчас в профиль. Делает заказ.

Она красивая. Миловидная, аккуратная, изящная, нежная. Есть в ней что-то такое… Воздушное, хрупкое, уязвимое. Не удивительно, что Богдан выбрал себе в пару именно такую женщину.

Её хочется защищать, тогда как у Богдана есть острая потребность горой закрывать тех, кто рядом.

А я что? Я его лишила этого права, за него решив, что сама буду сражаться со смертью. Вот и получай, Титова. За что боролись, как говорится…

— Да, она очень похожа на «просто подругу», — ядовито говорю я, отворачиваясь от парочки.

— Ну а что? — Рита усмехается. — Иногда ведь бывают исключения. Женщина может дружить с мужчиной. Вот как мы с Расулом, например.

Она кладёт ладонь на плечо Расула. Тот поджимает губы и коротко напрягает челюсть. Я вижу, как скулы, поросшие щетиной, проступают чётче.

Мгновение — и на нём снова его обычное лицо.

Прячу улыбку.

— Ну честно, — продолжает Рита, — я бы никогда не подумала, глядя на них, что они пара.

— Ладно, чёрт с ним. Как бы там ни было, своё место в клинике я ему не уступлю. Да, я не самый хороший человек, но нельзя же вот так со мной обходиться!

Решительно поднимаюсь, накидываю пальто на плечи, забираю сумочку.

— Всё, спасибо, друзья. На сегодня с меня хватит социализации. Хочу домой.

— Да ладно тебе, Жень! Только пришли ведь! Что ты дома будешь делать?

— То, что подобает сильной, самодостаточной и независимой женщине в подобной ситуации: я собираюсь наесться шоколадного мороженого под слезливую мелодраму, а потом немного порыдать под одеялом.

Друзья с тоской пожимают плечами, но не отговаривают.

Знают, что бесполезно.

Иду к выходу.

Позади меня кто-то взрывается смехом.

Звук кажется невыносимым.

Не успеваю себя тормознуть — оборачиваюсь.

Богдан, продолжая смеяться, кладёт руку девушке на плечо. Она коротко сжимает его ладонь своими тонкими пальчиками. На безымянном сверкает колечко.

Довольные.

Улыбка Богдана, тёплая и участливая, целиком и полностью посвящена любимой.

Когда-то эта улыбка была только моей…

Из груди словно вырывают что-то. Выдёргивают, разрывая артерии и вены, и я исхожу кровью и захлебываюсь в собственных эмоциях от шока и боли, но никто вокруг этого не замечает.

Мне надо уйти, а я не могу оторвать от парочки завороженного взгляда.

Смотрю в кривое зеркало, безжалостно транслирующее мне возможный сценарий жизни, который теперь мне недоступен.

Богдан внезапно поворачивает голову и смотрит прямо на меня.

Наши взгляды с отчетливым металлическим лязгом встречаются в воздухе.

Время снова замирает.

Тело прошибает током.

И мне кажется, что он что-то пытается мне сказать.

Без слов.

Просто взглядом.

Но что именно?

Я не понимаю. Я разучилась читать его сигналы. Наши радары теперь работают в полном рассинхроне.

Богдан что-то тихо говорит, и его пассия, взметнув в воздухе блестящей гривой, тоже поворачивает голову в мою сторону.

Прищурившись, оценивающе рассматривает.

Сгорая от стыда, выхожу из бара в прохладный вечер…

Глава 11

Женя.

Заканчиваю операцию.

Плановая лапароскопия, удаляем кисты яичника. Ничего сложного. Пациентка под общим наркозом, от меня и команды требуется лишь сосредоточенность.

Для гинеколога это рутинная процедура, но я всё равно держу концентрацию на пределе. Любое неосторожное движение, любая мелочь — и последствия могут быть необратимыми. Это слишком большая ответственность, чтобы позволить себе ошибиться, даже если всё кажется простым и отточенным до автоматизма.

— Порт-иглу, пожалуйста, — не поднимая головы, вытягиваю руку.

Ввожу инструмент через небольшой разрез в брюшной полости.

— Подаю углекислый газ, чтобы приподнять брюшную стенку и улучшить обзор.

Направляю камеру, обследуя внутренности. На мониторе появляется увеличенное изображение яичника с кистой.

Попалась!

Тебя-то я и искала.

— Зажим.

Фиксирую. Отделяю кисту от здоровых тканей.

Мои руки двигаются плавно, будто подчиняясь не сознанию, а инстинктам.

— Коагулятор.

Прижигаю сосудики, останавливая небольшие кровотечения. После удаления кисты осматриваю рабочее поле ещё раз, и, убедившись, что всё в порядке, откладываю инструмент в лоток.

Операция длится не больше часа, но для меня она — словно бесконечность. Секунда за секундой я стараюсь удерживать мысли в границах этой стерильной комнаты, отгоняя призраков прошлого и напряжение, связанное с их присутствием.

— Зашиваем, — делаю шаг назад от стола.

Дальше тут без меня справятся.

Покидаю операционный блок, стягиваю перчатки и халат. Сегодня было четыре операции подряд, и, несмотря на их простоту, чувствую я себя так, словно провела двое суток на ногах. Голова тяжёлая, в висках долбит, руки ватные. Бросаю взгляд на часы: вечер уже, скоро домой, а мне ещё нужно разгрести истории болезни и написать несколько отчётов.

Бюрократия…

Терпеть не могу бумажки. Иногда мне кажется, что я больше пишу, чем пациентов лечу.

Устала…

И постоянное присутствие Богдана рядом не идёт на пользу моей нервной системе. Это не просто стресс, это настоящая бомба замедленного действия. Я знаю, что мне нельзя волноваться, нельзя поддаваться эмоциям, но именно это Богдан и делает — вытягивает из меня нервы, как изношенные струны.

Каждый раз, когда он оказывается рядом, сердце разгоняется до таких скоростей, что я всерьёз переживаю — как бы оно не вырвалось из груди.

Мне нельзя допустить отката.

Я не могу позволить, чтобы болезнь вернулась. Не хочу снова переживать тот ужас, когда тело, которому ты доверяешь, вдруг предаёт тебя самым подлым образом.

Больничные коридоры тянут холодом. Флуоресцентный свет придаёт всему вокруг блеклую стерильность. Иногда мне кажется, что больница – это не просто место, это состояние. Пространство между жизнью и смертью, где границы размыты, а воздух пропитан ожиданием.

Захожу в сестринскую. Наливаю себе растворимый кофе и открываю шкаф — у Расула всегда припрятаны какие-нибудь сладости, и… О, да. Нахожу пачку вафель с лимонной начинкой.

Я не питаю особой тяги к сладкому, но сейчас хочется чего-то… Пусть даже невкусных лимонных вафель.

— Фу, — тихо кривлюсь, но всё равно открываю упаковку.

Сажусь на диван с чашкой кофе. Медленно пью, уставившись в стену.

Глоток.

Горечь разливается на языке, будоража рецепторы.

Моё внимание медленно рассеивается, взгляд устремляется в пустоту.

На секунду я позволяю себе забыть обо всём — о пациентах, о коллегах, о Богдане. Но эта иллюзия покоя длится недолго.

Секунду спустя меня накрывает знакомое чувство страха и тревоги, которые я так хорошо помню.

Я вспоминаю, как узнала о своей болезни.

Сколько тогда было боли и отчаяния.

Как долго я пыталась понять, почему это случилось. Я ведь не курила, очень редко употребляла алкоголь, занималась спортом. Всё делала «правильно».

И всё же…

Никто не готовит тебя к тому, что однажды ты услышишь это страшное слово. Оно ломает тебя, растягивает на нити, оставляет только два вопроса: «за что?» и «почему именно я?»

Вспоминать это — всё равно, что снимать старую корку с поджившей раны. Но я помню. Каждый тот день. Страх, бесконечные анализы, процедуры, химиотерапия.

Моя рука машинально тянется к вафлям. Вкус лимонной начинки кажется приторным и искусственным, будто сделанным из пластика. Морщусь, но всё равно ем.

На секунду мне становится смешно: сколько мы, врачи, талдычим пациентам о правильном питании, о вреде сахара — а сами едим то, что найдём. Эти вафли — олицетворение всех тех компромиссов, на которые мы идём, чтобы просто протянуть очередной день.

Кофе и вафли расслабиться не помогают.

Так и не допив, выплескиваю остатки кофе в раковину, мою кружку и отхожу к окну.

Темно уже.

Луна сегодня полная, яркая, похожа на головку сыра…

Дверь резко открывается, и я вздрагиваю.

Богдан, держа подмышкой папку с какими-то документами, заходит размашистым шагом, но на полпути останавливается. Сдавленно что-то бормочет себе под нос при виде меня и дёргается, чтобы развернуться.

Но я останавливаю его.

— Нет. Оставайся. Я уже ухожу.

Он пожимает плечами и проходит к столу. Наливает себе кофе. Молчит.

Смотрю на его широкую спину. На тугие и крепкие мышцы предплечья, увитые венами.

Наверное, в зал ходит, думаю отстранённо.

Повезло его новой женщине. Надеюсь, она не такая тупица, как я, и своего счастья не упустит.

Да что я в конце концов, тварь дрожащая? Девчонка какая, чтобы за ним носиться?

Бессознательное требует позакрывать к чёртовой бабушке все гештальты, мешающие спокойно спать. И этот мой внутренний голос громче, чем все доводы разума.

Богдан медленно размешивает сахар в своём кофе.

Я делаю нерешительный шаг к нему.

Мне кажется, задыхаюсь. Но я должна. Я просто должна сказать ему правду. А дальше — пусть он делает с этим, что хочет.

Глава 12

Женя.

Поднимаюсь по ступеням на крыльцо больницы. Автоматические двери гостеприимно разъезжаются, и на меня обрушивается знакомый запах дезинфицирующих средств и горячего кофе из автоматов.

Сегодня я не то, что не опоздала, но даже приехала на полчаса раньше необходимого.

Удивительно.

Обычно утро — это суматошный бег по кругу: шесть будильников, паника, наскоро уложенные волосы и остывший кофе из термокружки в дороге. Но сегодня всё иначе.

Я проснулась в пять утра, резко, будто кто-то дёрнул меня за ниточку из сна. В голове — ни одной связной мысли, просто жгучее желание дышать, двигаться и вообще что-то делать. С утра я даже успела позаниматься йогой, совершила паломничество к холодильнику в поисках хоть какого-нибудь завтрака, ничего не нашла, смирилась, зато неторопливо сделала макияж и, впервые за долгое время, не бежала к машине с пугающим осознанием, что опаздываю на «пятиминутку».

Переодеваюсь в светлый рабочий костюм.

Вхожу в аудиторию, куда потихоньку подтягиваются остальные коллеги.

Первое, что вижу — естественно, его.

Богдан сидит в первом ряду, чуть развернувшись в сторону Медведева, приготовившись впитывать информацию. На нём привычный тёмно-серый хирургический костюм, оттенком идеально попадающий под цвет глаз. Руки сцеплены в замок.

Он словно специально демонстративно игнорирует всех вокруг, просто сидит и смотрит вперёд, сверлит какую-то видимую лишь ему точку.

Выбираю место в дальнем углу зала — как можно дальше. Чем больше расстояние между нами, тем легче дышать.

Наверное…

Я усаживаюсь, бросаю на стол телефон. Богдан оборачивается на звук, я же опускаю рывком глаза и делаю вид, что читаю сообщения. Но всё равно ощущаю, как он скользит по мне взглядом, почти равнодушным, но с той тенью, которую не понять — то ли это глухая ненависть, то ли раздражение, то ли…

Титова, завязывай со своим Богданом!

Богдан.

Бог-дан.

Даже его имя застревает в горле.

Я думала, что за три года можно искоренить всё, что связано с этим человеком. Но нет. При каждой нашей встрече я — словно оголённый нерв.

Я победила болезнь. Избавилась от опухоли, что прорастала тонкими сосудиками в моё тело.

Избавиться от любви оказалось сложней. И химия здесь бессильна.

Быть рядом с ним больно, даже если мы не говорим.

Особенно если не говорим!

— Так, коллеги, прошу минуту вашего внимания! — Звучит голос Медведева. Он захлопывает ладонями папку и пристукивает её краем по столу, чтобы успокоить гудящую аудиторию. — Коротко по делу, времени у нас, как всегда, мало.

Сажусь ровнее, делаю вид, что полностью сосредоточена на планёрке.

В зале становится тише.

— Через неделю в конгресс-центре «Гранд Холл Сибирь» пройдёт медицинский симпозиум. Приедут ведущие специалисты со всей страны. От нашей больницы требуется три человека для выступлений. С небольшими, но содержательными научными докладами.

Ну, конечно. Медведев просто обожает подобные события — презентации, доклады, демонстрации успехов. Дай ему волю, и мы бы все вместо того, чтобы лечить, разъезжали по симпозиумам.

— Богдан Андреевич, — Олег Викторович резко поворачивается в сторону Богдана. — Я буду настаивать, чтобы вы представляли нашу больницу. Ваш опыт, ваша стажировка в Цюрихе — это то, что стоит демонстрировать и чем нужно хвастаться.

Закатываю глаза.

Полетели снова дифирамбы Ларионову…

— Олег Викторович, я с радостью, — отвечает Богдан, и я слышу эту лёгкую самоуверенность в его голосе.

А вы, Богдан Андреевич, тот ещё павлин. Вон как хвост распушил…

Не откажется от возможности показать себя, красивого.

Я скрещиваю руки на груди, смотрю в окно и пытаюсь не слушать.

Дверь резко открывается.

На пороге Рита и Расул — оба улыбчивые, будто их только что вытащили с летнего пикника. Расул слегка щипает Риту за бок, а она хлопает его по руке, как будто гонит назойливую муху.

— Проходите скорей, не отвлекайте коллег, — бурчит Медведев беззлобно.

Друзья занимают места у стенки за моей спиной. Расул шумно придвигает стул, а Рита, проходя мимо, еле заметно касается моего плеча.

— Женя, ты чего такая хмурая с утра? — Шепчет, наклоняясь к моему уху.

— Просто обычное утро.

— Хорошо, с первым докладчиком определились, — продолжает Медведев. — Нужно выбрать ещё двух. Я жду ваших предложений. Для опоздавших повторяю — медицинский симпозиум через неделю!

Все в аудитории моментально находят себе занятие — задирают рукава халата, чтобы глянуть время, лезут в телефоны или делают вид, что отскабливают невидимое пятнышко с коленки.

Расул перегибается через спинку моего стула.

— Женька, иди!

— Иди-иди! — Тут же подключается Рита. — Всё меньше времени на Ларионова будет!

Шикаю на них.

— Если вы такие умные, сами и идите. Мне работы в больнице хватает.

Олег Викторович скользит взглядом по залу, оценивающе разглядывая каждого из нас. Он слегка щурится, когда его взгляд останавливается на мне.

Мы все, словно школьники, которых вот-вот вызовут к доске, вжимает головы в плечи.

«Лес рук, господа деревья» — звучит в голове звонкий голос моей учительницы литературы.

— Ну что? Никто больше не хочет? — Голос Медведева звучит с вызовом и укором, будто он наверняка знает, что ответов не будет. — Евгения? Может вы?

Я вздрагиваю.

— Простите, Олег Викторович, но в этот раз я пас. У меня слишком много пациентов сейчас.

Он недовольно поджимает губы и быстро переводит взгляд на другого коллегу.

— Николай Сергеевич?

Тот громко вздыхает из другого конца аудитории:

— У меня сейчас не единой актуальной наработки, а с нуля писать научку я просто не потяну.

Медведев хмурится, постукивает пальцами по краю стола. Его взгляд останавливается на «сладкой парочке» кардиологов, что хихикают, думая, будто их никто не слышит.

Глава 13

Женя.

Захожу в сестринскую и плотно закрываю за собой дверь.

Секунда тишины…

Мне нужно выдохнуть и сосредоточиться.

Я врач. Прежде всего, я врач. По крайней мере, пока нахожусь в этих стенах.

Как бы ни кипело внутри, как бы ни скручивало нервы в тугой узел после этой проклятой планёрки, сейчас я должна думать только о предстоящей операции. О пациентке, о хирургии, о чётких и слаженных действиях в операционной.

У Богдана же это как-то получается, в конце концов.

Подхожу к окну и скрещиваю руки на груди, глядя вниз.

На парковке привычная утренняя суета. Мужчина в тёмной куртке, сутулясь, выходит из машины и вытаскивает из багажника дорожную сумку. Наверное, привёз в больницу родственника. Женщина в длинном пальто сжимает телефон в руке и торопливо шагает ко входу, что-то нервно и гневно тараторит в трубку. Ветер гонит по асфальту жухлые прошлогодние листья — февраль близится к концу, снег в городе уже сошёл, оставив после себя грязь и лужи.

Нервно тереблю мочку уха. Резкое неловкое движение — и тонкая застёжка срывается. Сережка падает на пол, тонко звякнув о плитку, и закатывается под диван.

Чёрт.

— Да чтоб тебя… — тихо ругаюсь и опускаюсь на корточки, просовывая руку в узкую щель.

Пытаюсь нащупать пропажу, но вместо этого пальцы врезаются то в гладкий холодный кафель, то в какие-то мелкие крошки. Брр…

Цедя проклятья, продолжаю шарить ладонью.

Дверь сестринской распахивается.

Я непроизвольно застываю.

— Ну и чего сразу расстраиваться? — Узнаю голос молодой медсестры Любы. — Не взял на операцию, так что теперь, конец света?

— Люб, ты не понимаешь, — отвечает Таня тихо и раздражённо. — Богдан Андреевич отказался от меня. В открытую. Это же клеймо.

— Ой, да ладно тебе, — отмахивается Люба. — Не преувеличивай. Просто запал он на нашу Евгению Сергеевну, вот и всё.

Я замираю, пальцы стискиваются в кулак.

Может, выползти, пока не поздно? Пока эти две сплетницы не успели наболтать чего-нибудь такого, за что им потом придётся краснеть.

Но я не успеваю даже пошевелиться, потому что Таня зло фыркает:

— Но ведь все считают, что она лучший хирург, чем я. Даже Ларионов! Хотя он здесь без году неделя.

На фоне слышу звук открывающегося шкафчика. Шелестит какая-то упаковка.

— Ну мужики иногда вообще не понимают, что творят, — со вздохом отвечает Люба. — Хотя, конечно, он сейчас как локомотив может протащить Титову на самый верх. Ей для этого даже делать ничего не придётся. Просто держаться поближе.

— Почему в меня всегда влюбляются не те мужики?

— Так ты сама ничего не делаешь, Танюх! Ты на Титову глянь! Она же бедному нашему Богданчику Андреевичу прохода не даёт! Вечно рядом крутится. Вот и ты будь посмелее.

Я закусываю губу.

Прохода не даю?

Интересная теория…

— Да куда мне с Титовой тягаться. У неё опыт. С Медведевым она на короткой ноге. Ещё и Ларионов теперь…

Снова шелестит пачка. Два рта синхронно хрустят печеньем.

— Честно? Я считаю, что женщинам в хирургии вообще делать нечего, — отрезает категорично Люба.

— Ну спасибо, поддержала.

— А что? Нам в колледже очень активно это внушали. Работаешь гинекологом — вот и работай. А в операционную не суйся. Хирургия — это мужская профессия.

— Тебя если устраивает всю жизнь капельницы ставить — флаг в руки, — зло фыркает Таня. — А у меня амбиции есть. И потенциал, который я хоронить не намерена.

— Ну раз амбиции, значит, будь понаглее. Иди к Ларионову, напросись ассистировать, пускай видит, что от тебя тоже есть толк. А после операции как бы невзначай пригласи его кофе выпить в знак благодарности.

— Думаешь?

— Ну, за спрос в лоб не дадут, так ведь?

Таня устало выдыхает.

— Наверное. Да, пойду и напрошусь ассистировать. Представляю Женькино лицо, когда она узнает… — С ехидной усмешкой в голосе. — Решила все лавры себе присвоить.

Снова шуршание.

— Эй, куда?

— Потом доешь. Пойдём, приём скоро начнётся. Получим потом от Медведева.

Голоса удаляются, дверь сестринской открывается и закрывается.

Я медленно выползаю из-за дивана, сжимая в руке серёжку. Вставляю её в ухо и защёлкиваю застёжку.

Вот же Танька стерва…

В принципе, ничего нового. Это же больница. Коллектив большой, все друг друга знают, а если и не знают — то обязательно узнают через сплетни или додумают. Кто с кем встречается, кто кого ненавидит, кто как себя ведёт в операционной. Кто с кем дружит и, главное, против кого.

Детский сад, честное слово.

Но то, что Таня положила глаз на Богдана, просто выбешивает.

Сказать ей, что у него есть женщина? Пускай губу сильно не раскатывает.

Хотя, в сущности, мне нет до этого никакого дела. Правда. Честно-честно.

Но, чёрт возьми, как же это раздражает!

Ну, Таня! К чему эти подковёрные игры?

Она что, всерьёз думает, что сможет приударить за ним прямо здесь, в больнице? Что он не заметит её попыток, что он…

Трясу головой, отгоняя ненужные мысли.

Сосредоточься, Женя. Всё, забиваем. С этого момента нам категорически наплевать на Богдана Андреевича и его личную жизнь.

Обидно, однако, что все мои многолетние труды сейчас готовы перечеркнуть лишь потому, что некоронованное светило нейрохирургии обратило на меня свой ясный взор. Это что, все предыдущие достижения отменяются, да? Теперь все будут за спиной шептаться о том, что Титова выезжает за счёт успешного коллеги.

А ведь если бы ситуация была обратной, если бы это я вернулась из Швейцарии, то мне пришлось бы ещё доказывать актуальность знаний и профпригодность.

Как ни крути, а к мужчинам в нашей профессии действительно относятся лояльней.

Выхожу из сестринской и направляюсь в отделение нейрохирургии.

Мне нужно обсудить с Богданом детали предстоящей операции, распределить роли, обговорить план действий. Это обычная рабочая рутина. Спокойная. Чёткая.

Глава 14

Женя.

Выхожу из операционной, снимаю маску и с облегчением втягиваю воздухе полной грудью.

Несмотря на многочасовую концентрацию, я чувствую себя в тонусе, что не удивительно, ведь Богдан своим провокационным заявлением словно ввёл мне пару кубиков адреналина прямо в сердце. Я до сих пор не понимаю, что это было…

Как на это отреагирует его пассия? Очень интересно.

Я не хочу быть третьим углом в чужих отношениях.

По дороге в свой кабинет сталкиваюсь с Олегом Викторовичем. Он бросает на меня быстрый взгляд, проходит, но тут же тормозит.

— Женя?

Оборачиваюсь.

— Как прошла операция?

— Успешно. Очаги эндометриоза удалены полностью. Будем контролировать состояние, корректировать анальгезию. Думаю, через пару дней сможем оценить динамику.

Медведев кивает, явно довольный ответом.

— Хорошо. Очень хорошо.

Готовлюсь встать на лыжи, но Медведев не даёт — жестом подзывает подойти поближе.

— Скажи-ка мне, Жень, — складывает важно руки на груди, — ты почему отказалась выступать на симпозиуме? Такой хороший шанс блеснуть. Проявила бы инициативу!

— А инициатива, Олег Викторович, часто наказуема.

— Всё ещё дуешься, что тогда не тебя, а Ларионова поддержал?

— Нет, мне всё равно.

— Да брось, Женя, — смотрит на меня с укором. — Я, если честно, думал, что через Богдана Андреевича поднатаскаю Татьяну. Но, судя по всему, он не горит желанием с ней работать. А вот с тобой — охотно. Так что ты пользуйся.

— Пользоваться? Мне это не нужно. Я и без Ларионова прекрасно справляюсь. До его появления здесь как-то же работала, и всех всё устраивало.

— Работала, Женя. — Прищуривается Медведев. — Но твоя карьера может расти ещё стремительнее, если ты выберешь верный локомотив.

Я недовольно сжимаю губы.

Опять этот «локомотив».

И ведь никто не думает, что меня вполне устраивает двигаться одиночным медленным вагончиком.

Теперь, из-за чрезмерного внимания Богдана к моей персоне, все вокруг станут считать, что мне нужен кто-то, кто меня протащит. Как будто без Ларионова я не профессионал, а какое-то случайное явление в хирургии.

— Подумай, Жень. Вы могли бы с Ларионовым написать совместную статью. Взять за основу, скажем, ту пациентку после ДТП. Описать ваш опыт. Он может быть полезен нашим коллегам. А тебе не помешает публикация. У Ларионова и опыт заграничных коллег, и имя его уже широко известно.

Я глубоко вдыхаю.

— Нет, Олег Викторович, сейчас не актуально. Как только я пойму, что готова к научной работе, сразу займусь публикациями. Но не сейчас. И не с Ларионовым.

Говорю чётко, отрезая любую возможность продолжения этого разговора.

Медведев смотрит на меня с лёгким разочарованием, но не настаивает.

— Как знаешь.

Уходит.

Захожу в свой кабинет, плотно закрываю за собой дверь и облокачиваюсь на неё спиной. Закрываю глаза.

Выдыхаю медленно.

Богдан…

Его приезд всё усложнил. Если раньше у меня было чёткое ощущение своей позиции, своего места в этой больнице, то теперь всё идёт наперекосяк.

Я не понимаю, как правильно себя вести рядом с ним.

В операционной всё ещё более-менее сносно — там мы хирурги, и прячем личное за инструментами и профессиональной лексикой.

Но за пределами?

Кто мы друг другу сейчас?

Каждый его взгляд, каждое слово заставляют меня сомневаться в своих решениях. А ещё эти разговоры за спиной, будто я лечу вверх по карьерной лестнице, потому что Ларионов так решил.

Как же бесит!

В дверь настойчиво стучат, ручка дёргается.

Я прижимаюсь к двери крепче, придавливаю её спиной.

Снова стук.

— Женя, открой, — в спокойном голосе Богдана слышатся нотки нетерпеливого раздражения.

Если я вот так постою и претворюсь, что меня нет, может, он уйдёт?

— Я знаю, что ты там. Открывай.

Нет, не уйдёт.

Выломает дверь, вынесет стену, войдёт в окно или раскрошится на атомы и просочится с потоком воздуха в замочную скважину, — я же знаю его…

Тихо ругаюсь сквозь зубы и отхожу в сторону.

Дверь тут же открывается.

— Ты держала дверь, — прищурившись, рассматривает меня Богдан.

— Нет.

— Да, держала.

— Господи, Ларионов, у тебя мания величия. Там замок заело.

— Ну естественно.

— Может, мне ещё признаться, что я в панике от тебя под стол хотела забраться?

— А хотела?

Фыркнув, усаживаюсь на своё место. Бессмысленно перекладывать папки с одного края стола на другой, просто чтобы чем-то занять руки.

— Богдан, что ты хотел?

— Я пришёл за тобой.

— Как трогательно.

— Женя.

— Что?

— Кофе. Забыла?

Поджимаю губы, делая вид, что рассматриваю документы. На самом деле написанного не вижу — строчки плывут, буквы пляшут.

— Женя?

— Нет, не забыла. И никакой кофе я с тобой пить не пойду.

Он удивлённо вскидывает брови.

— Почему же? Я думал, мы договорились.

Захлопываю папку. Нет, отвлечься она не помогает. Более того, уверена, что Богдан видит мой необременённый интеллектом взгляд, расфокусировано пляшущий по страницам.

— Нет, ты поставил меня перед фактом. Это несколько разные вещи. К тому же, мы с тобой всё уже обсудили. Разве нет?

— Женя, мы ведь собираемся работать вместе…

— Мы собираемся работать в одной больнице, но не вместе, — перебиваю. — Люди уже шепчутся, Богдан.

— О чём?

— О том, что ты… — Я осекаюсь, раздражённо трясу головой. — В общем, неважно.

— Нет уж, говори. О чём?

— Да о том, что ты тянешь меня наверх. Что я без тебя никто. Что у меня тут какие-то… Особые условия.

Я говорю это с нажимом, глядя прямо в его глаза.

Пусть понимает. Пусть слышит.

Богдан молчит. Долго. Взгляд его наливается свинцом.

— Кто говорит?

— Не важно. Скоро об этом будут судачить на каждом углу.

Глава 15

Женя.

Утро начинается в стандартном режиме — я вхожу в больницу, втягиваю носом хорошо знакомые запахи, здороваюсь с коллегами. «Пятиминутка» проходит без эксцессов, слава всем богам.

Спускаюсь в клинику.

Оля, прижимая плечом телефонную трубку к уху, приветливо улыбается.

— Доброе утро, Евгения Сергеевна! — бодро говорит она, и я машинально улыбаюсь в ответ.

— Доброе, Оль. Как дела?

— Всё спокойно. У вас сегодня всего пятеро.

— Прекрасно!

Забираю ключи от своего кабинета. В коридоре встречаю Таню. Кажется, она не в духе.

Она всегда на что-то обижена, часто чем-то недовольна. Но сегодня, кажется, её настроение особенно мрачное.

Сталкиваюсь с ней лицом к лицу. Она смотрит на меня с каким-то странным выражением, будто я только что забрала у неё последнюю конфету.

— Доброе утро.

— Доброе, — бурчит она, даже не пытаясь скрыть своё раздражение.

О, ясно, я в списке неугодных. Это из-за Богдана, да? Потому что он изъявил желание пить кофе со мной, а не с ней?

Впрочем, мне сейчас не до её капризов. У меня приём. Я должна сосредоточиться, а не рассуждать о том, что моя персона кому-то встала костью в горле.

В кабинете я быстро навожу порядок, раскладываю документы, включаю компьютер. Первые пациентки уже ждут, и я начинаю приём. Всё идёт своим чередом: осмотры, консультации, назначения. Но ближе к полудню в кабинет заходит Марина.

Она выглядит совсем иначе, чем в прошлый раз. Сегодня она улыбается, глаза блестят, и даже походка её кажется более лёгкой, пружинистой.

— Евгения Сергеевна, здравствуйте! — Присаживается она на стул напротив. Поправляет газовый шарфик, повязанный вокруг шеи.

— Здравствуйте, Марина. Хорошо выглядите. Как вы?

— Отлично! Я сдала анализы, прошла все обследования. Мне сказали, результаты будут в моей карте.

— Да, они должны подтянуться, — лезу в базу, открываю медкарту Марины.

Изучаю данные.

И на первый взгляд, всё не так плохо: гормональный профиль в норме, чуть повышенный С-реактивный белок указывает на воспаление, что, в целом, не удивительно при Марининых жалобах. Но потом я дохожу до УЗИ и МРТ.

Образование в области правого яичника, размером три сантиметра, неоднородная структура, с участками повышенной эхогенности, признаки инвазии в окружающие ткани. МРТ подтверждает наличие образования с подозрением на вовлечение крестцово-маточных связок.

Чувствую, как в груди что-то разрастается и сжимается от хорошо знакомого мне острого чувства безысходности, но гоню всё это подальше, в самый тёмный уголок сознания, к паукам и тараканам.

Да, это не просто киста.

Сама структура, инвазия, вовлечение тканей — всё это наводит на мысль об онкологии.

— Евгения Сергеевна, у вас волшебная аура, — вдруг говорит Марина, прерывая мои мысли.

Перевожу на неё взгляд.

— Спасибо, — с трудом натягиваю уголки губ, не желающие складываться в улыбку, стараясь скрыть тревогу на лице.

— Вы знаете, мне кажется, что я уже беременна, — Марина чуть подаётся вперёд. Золотой крестик, выпорхнув из разреза блузки, глухо ударяется о край столешницы.

Марина, коротко сжав на нём пальцы, отправляет его обратно.

— Правда? Почему вы так думаете?

— Чувствую!

— Сделали тест?

— Нет, пока не стала. Но знаете, у меня большая задержка, а ещё... Я чувствую что-то в животе. Вот здесь, — она укладывает бережно ладонь на низ живота. — Это ведь может быть эмбрион, да?

Я качаю головой.

— На таком сроке вряд ли бы вы почувствовали эмбрион. Марина, ложитесь на кушетку, давайте я вас осмотрю.

Она послушно ложится, пока я надеваю стерильные перчатки.

Провожу пальпацию живота. Образование явно прощупывается, и это только усиливает мои подозрения.

Марина не сводит глаз с меня — всматривается в лицо, буквально сканирует, пытаясь считать по нему свой диагноз.

— Евгения Сергеевна, там что-то не так?

— Вставайте, — стягиваю перчатки, швыряю в контейнер.

Сажусь за стол, наливаю из графина воды в стакан и ставлю на край стола.

— Марина, скажу честно, меня смущают ваши анализы. И это образование... По УЗИ сложно сказать, что это. Нам нужно будет сделать биопсию, чтобы точно определить природу опухоли.

— Биопсию? Опухоли? — Голос, дрогнув, ломается. Брови обескуражено взлетают вверх.

— Да. Это процедура, при которой мы берём небольшой образец ткани для исследования.

Марина замолкает, её лицо бледнеет.

Трясущимися руками тянется к стакану с водой, делает несколько жадных глотков.

— Это что-то серьёзное?

— Я не хочу вас пугать раньше времени, но имеет место быть онконастороженность.

— Онконасто… Рак? Думаете, у меня рак?

— Это лишь предположение, поэтому нам и нужно во всём убедиться.

— Боже мой… — хрипло выдыхает Марина.

Закрывает лицо ладонями.

Рыдает.

Я чувствую, как моё сердце сжимается. Сколько раз я видела эти слёзы? Сколько раз мне приходилось говорить эти слова?

И каждый раз это больно, словно в первый.

— Марина, прошу вас, не нужно переживать раньше времени. Давайте сначала во всём убедимся. К тому же, медицина шагнула вперёд, и сейчас многие виды онкологии поддаются лечению, особенно если обнаружены вовремя.

— Но ведь я не смогу тогда стать мамой, да? — Всхлипывая, поднимает голову.

По щекам чертят черные дорожки слёзы, смешанные с тушью.

— Мы постараемся сделать всё, чтобы такая возможность у вас была.

— Господи, Господи-и-и… Боже мой, как же я скажу об этом мужу? Он у меня такой чувствительный. Очень переживает за меня. А у него сейчас на работе сплошной стресс — он генеральный директор крупного предприятия, и у них сейчас слияние.

— Уверена, он сможет дать вам необходимую поддержку.

— Боже... Нет. Я... Я, пожалуй, не буду пока ему об этом говорить.

Морщусь.

В корне неверная стратегия, и я знаю это слишком хорошо. Ровно по той же тропинке я ходила три года назад. Там ничего нет. Тупик и борьба в одиночестве.

Глава 16

Богдан.

Гранд Холл «Сибирь». Огромное пространство, залитое ярким светом.

Высоченные потолки. Ряды кресел быстро заполняются представителями медицинского сообщества. Симпозиум обещает быть масштабным.

Прохожу через фойе, отмечая знакомые лица — профессора, хирурги, молодые коллеги. Даже пара однокашников, мимо которых я стараюсь прошмыгнуть незамеченным.

— Ларионов! — Раздаётся позади меня, и я оборачиваюсь.

Навстречу идёт Алексей Жданов, нейрохирург из Москвы, крепкий мужчина с густыми тёмными волосами и цепким взглядом. Мы несколько раз пересекались на конференциях, а однажды даже работали вместе в операционной в Швейцарии, когда он приезжал на краткосрочную стажировку.

— Ха, Ларионов! — Протягивает он руку.

Пожимаю.

Жданов с хлопком припечатывает ладонь к моему плечу.

— Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть! Ты, вроде, не фанат подобных мероприятий?

— Не фанат, — киваю. — Медведев настоял.

Жданов усмехается.

— А ты и отказать не смог?

— Просто решил, что это меньшая из потерь.

— Тогда надеюсь, что хоть доклад у тебя стоящий.

— Ты же знаешь меня. Я не выхожу на сцену без хорошего материала.

— О чём хоть? — Подбородком указывает на распечатки в моей руке.

— Комплексный подход к реконструктивным операциям при сочетанных травмах органов малого таза.

— Малый таз? Ларионов, тебя каким ветром в таз занесло?

— Это соавторская работа.

— Правда? А где соавтор? — Жданов оглядывается по сторонам.

— Приносит пользу человечеству — работает.

Пусть Женька отказалась ехать, но это не помешало мне пихнуть её в соавторы. Никаких лишних телодвижений от неё не потребовалось, а научка в копилку не лишняя.

Смотрим со Ждановым на сцену, где уже начинают собираться докладчики.

— Там, впереди, представители зарубежных клиник. Немцы, французы. Вроде, даже кто-то из Швеции есть.

— Супер, будет возможность обсудить последние методики.

— Ты после выступления сразу уезжаешь?

— Скорее всего, — пожимаю плечами. — Работы в клинике хватает.

— Вот ты каким был, таким и остался. Работа на первом месте.

— А что, есть другой вариант?

Жданов смеётся.

— Ну, например, остаться на фуршет и вспомнить старые добрые времена.

— Старые добрые меня не интересуют.

Он ухмыляется, но ничего не отвечает.

Было время, когда работа не стояла на первом месте. На алтарь я тогда возвёл нечто иное.

Женщину.

Поставил ставку на любовь.

И ставка не сыграла.

Увы.

После этого я пошёл вразнос и сосредоточился на вещах более практичных, приземлённых и полезных.

Объявляют начало симпозиума. Жданов уходит к коллегам из своей клиники, я занимаю свободное место в центре.

Доклады сменяют друг друга, звучат знакомые имена, коллеги обсуждают новые методики.

Я выступаю в числе первых — быстро, чётко, по существу, без воды и лишних сантиментов.

Отстрелявшись, занимаю своё место. Слушаю выступления вполуха — больше думаю. Проматываю недавнюю операцию.

И, нарушая привычный маршрут, мысли мои огибают тело пациентки, лежащей на столе, и кружат вокруг Жени. Она чертовски крутой специалист! И я рад, очень рад, что она достигла таких высот сама.

Наверное, наш разрыв пошёл на пользу нам обоим.

Если бы не он, вероятно, Женя только сейчас вышла бы из декрета. И, конечно, ни о каком карьерном росте речь бы не шла.

А теперь она счастлива.

Счастлива же?

Слышу за спиной приглушённый смех.

Оборачиваюсь.

Расул и Маргарита сидят несколькими рядами позади. Их тела чуть развёрнуты друг к другу, ладонь Расула недвусмысленно лежит на острой коленке Риты. Сидят они так близко, что не остаётся сомнений в статусе их отношений.

Шепчутся и хихикают, словно два школьника на задней парте.

Расул резко поднимает голову и ловит мой взгляд. Глаза его темнеют.

Обливаем друг друга ядом взаимной неприязни.

Но он не отворачивается. Я тоже.

По органом разливается кислота уже знакомого раздражения.

Этот тип совсем охренел! В больнице обнимается по углам с Женей, а когда её нет рядом — быстро находит замену.

Удобно. Практично. По-скотски.

Скрипя зубами, отворачиваюсь.

Не моё дело. Мне плевать, что там у неё на личном фронте. Плевать.

Повторяю, как мантру, пытаясь убедить самого себя, однако внутри всё протестует.

Как бы я ни старался, как бы ни пытался доказать себе, что всё прошло, что Женя — всего лишь коллега, однако против правды не попрёшь — я к ней по-прежнему неравнодушен.

Три года я пытался забыть её и внушить себе идею лютой, беспощадной ненависти к женщине, что без анестезии, на живую вскрыла мою грудную клетку, раскурочила там всё, вынула оттуда истекающее кровью сердце и раздавила его в пальцах.

Как же легко ненавидеть на расстоянии. И невыносимо сложно держать себя в руках, когда она снова рядом.

Чёрт…

Я выдыхаю медленно, заставляя себя вернуться к реальности.

Объявляют перерыв.

Прохожу мимо стола, уставленного блюдами с закусками микроскопического размера. Насмешка над желудком мужчины…

Снова натыкаюсь взглядом на Маргариту и Расула. Он смотрит на неё так, словно сожрёт сейчас вместо канапешки. Отправит в рот целиком и проглотит.

У Расула разве что слюна не течёт.

Козёл.

Покружив ещё немного вокруг фуршетного стола, направляюсь в туалет. Выхожу из кабинки, мою руки. Холодная вода стекает по пальцам, смывая раздражение. Тру ладони, сосредотачиваясь на этом механическом действии.

Глубокий вдох, выдох.

Нахрен всех. Расула, Риту, Женю. Пускай сами разбираются, что у них там за Санта-Барбара.

Дверь кабинки позади меня открывается.

Расул.

Он становится рядом, к соседней раковине. Закатывает рукава рубашки, включает воду.

Мы молча моем руки. Этот простой процесс по старой профессиональной привычке занимает много времени, и каждую секунду этого времени мы сверлим друг друга в отражении зеркала.