Бывшие. Миллиардер под елкой

Глава 1

Анфиса

Последний документ подписан, ноутбук выключен. Я закрываю папку с маркетинговым проектом с чувством удовлетворения.

Меня ждет Красная Поляна, десять дней ничегонеделания. Муж Гриша, который наконец-то оторвется от своих бесконечных проектов, и моя Стешка. Доченька уже неделю не может уснуть в предвкушении «настоящего снежного Нового года». Эйфория так и распирает изнутри.

План безупречен: сначала домой, докинуть в чемоданы последние вещи, потом в сад за дочкой и встретиться с Григорием в аэропорту.

— Пап, я всё! Как долетим, я позвоню! — отправляю сообщение папуле и выскакиваю на морозный воздух. Домой. Хотя нет, не домой. К Грише. Общую квартиру нам только предстоит купить.

Вставляю ключ в замок. Тишина. Обдумываю, что нужно еще доложить: зубные щетки, Стешкины розовые варежки, которые она внезапно захотела взять…

Скидываю сапоги.

И тут взгляд цепляется за женский шарф на паркете. Тонкий, дорогой, персикового цвета. Не мой. Я такое не ношу.

В груди что-то резко и тяжело опускается, словно камень в ледяную воду. Нет! Только не это!

Ноги становятся ватными, но я иду дальше по коридору. К спальне.

Дверь приоткрыта. Оттуда доносится приглушенный женский смех. И низкий, знакомый до боли голос Григория. Он что-то говорит, я не разбираю слов, но тон… Тон такой ласковый, каким он давно уже не разговаривал со мной.

Медленно, словно во сне, подхожу ближе и заглядываю в щель.

Мир рушится. Тихо, беззвучно, превращаясь в груду битого стекла. На нашей кровати, на белоснежных простынях, которые я с такой любовью выбирала, лежит блондинка. Почти голая.

А Гриша… Мой муж сидит на краю и нежно проводит пальцами по ее щеке. Это такой интимный жест, что у меня перехватывает дыхание.

— …обязательно поедем, — говорит он ей, и в его голосе я слышу ту самую нежность, которой мне так не хватало. — В следующий раз только вдвоем. А пока мне нужно с Анфиской и ее прицепом в Красную Поляну…, а то она достала уже канючить…

Не могу пошевелиться. Меня словно парализовало. Просто стою и слушаю, как этот человек, который давал мне клятвы… который знал, через что я прошла… называет мою малышку «прицепом».

Он предает меня и мою дочь, которую, казалось, принял. Говорил, что чужих детей не бывает.

Но Стешка никогда не называла его папой. Только «дядя Гриша». Детское сердце, видимо, чувствовало фальшь, которую я так отчаянно старалась не замечать.

Сумочка, которую я держала в руке, с грохотом падает на паркет.

Они резко оборачиваются. Григорий вскакивает, его лицо бледнеет. На нем боксеры и расстегнутая рубашка, которую я гладила сегодня утром.

— Анфиса! — хрипло вопит. — Я… мы не…

Я не слушаю его оправданий. Вижу только его растерянные глаза и наглое лицо любовницы мужа. А еще эту кровать. Нашу кровать.

— Я… за вещами, — выдавливаю, не узнавая свой голос. Отворачиваюсь от них и иду к шкафу, начинаю механически сдергивать вешалки, запихивая свои платья, костюмы, белье в чемодан. Руки дрожат.

— Анфис, давай поговорим, — муж подходит ко мне, пытается взять за руку. Его прикосновение обжигает, как раскаленное железо. Я резко отдергиваю руку.

— Не трогай меня, — шепчу. — Никогда больше не трогай меня!

— Ну что ты как ребенок! — срывается Гриша, и в его голосе появляется злость. Всего минуту назад он был нежен с другой, а теперь злится на меня. Абсурд! — Это просто секс! Ничего серьезного!

— Для тебя ничего, — говорю, захлопывая чемодан. Я чувствую себя абсолютно разбитой. Пустой. — Для меня всё очень серьезно. Поездка отменяется. Наш брак тоже.

— И куда ты пойдешь? — слышу его язвительный, полный презрения вопрос. — Опять к папочке? В твои-то годы? Я всегда знал, что ты дура. Мать-одиночка с прицепом! Я тебя приютил, возился с твоим ребенком, хотя хотел своего! Слушал насмешки друзей, а ты…

Я оборачиваюсь и смотрю на него. Прямо в глаза. И, кажется, впервые вижу его настоящим. Мелочным, жестоким эгоистом.

— Не смей говорить о моем ребенке, — говорю тихо, но в моем голосе звучит угроза. — Она никогда не была для тебя дочерью! Стеша была проверкой, которую ты с треском провалил! И да, я ухожу к отцу. Туда, где меня и мою дочь любят. Без условий.

Беру наши с дочкой чемоданы и сумку, разворачиваюсь и выхожу. За спиной слышу тяжелое дыхание мужа и приглушенный шепот той женщины. Дверь закрываю тихо.

Глотая слезы, погружаю наши вещи в багажник машины. Никто не поможет… нет у нас никого больше, кроме моего больного папы.

Еду в садик за своей малышкой. Стешка вылетает ко мне, сияющая, в новенькой голубой шапочке.

— Мам! Мы летим? Ты почему такая… грустная?

— Всё хорошо, моя радость, — смахиваю предательскую слезу, которую больше не могу сдержать, и крепко сжимаю маленькую ручку дочери. — Просто… дядя Гриша не поедет с нами.

В машине моя девочка прижимается ко мне, и ее доверчивое тепло — единственное, что меня согревает.

— Мам, а он обидел тебя?

Закрываю глаза. Я не буду врать своему ребенку. Даже если правда неприглядна.

— Да, солнышко. Но мы с тобой сильные. Мы справимся. Теперь у нас будет свое, особенное приключение. А потом погостим у дедушки.

Аэропорт — это кипящий котел из чемоданов, смеха и предпраздничной суеты. Мы сдаем багаж, и я веду малышку к выходу на посадку.

Вокруг одни семьи. Мужчины, которые несут своих дочерей на плечах. Один, высокий, с темными волосами, подбрасывает малышку в розовом пуховике, и она заливается счастливым звонким смехом.

И меня накрывает волной такой острой, застарелой боли, что сердце сжимается. Где он? Игорь… отец моей Стефании. Мужчина, одна ночь с которым вознесла меня на небеса и уронила в адское пекло.

Что с ним сейчас? Почему даже спустя шесть лет одно воспоминание о нем отзывается в душе? Я любила его. Безумно, безоглядно. Так любят лишь один раз за жизнь…

— Мама, смотри, самолет! — Стешка дергает меня за рукав, и ее восторг, как луч света, рассеивает мою тоску. — Мы правда полетим прямо к облакам?

Глава 2

Анфиса

Теплый влажный воздух Сочи бьет мне в лицо, едва мы со Стешей переступаем порог аэропорта. На термометре за стеклом плюс пять градусов.

С неба сыплется неопределенная субстанция: не дождь, не снег, а что-то среднее, превращающее асфальт в блестящее серое зеркало.

Снежка тут же прилипает носом к холодному стеклу двери.

— Мам, а где же сугробы? — в ее голосе звучит настоящее разочарование. Она представляла себе зимнюю сказку, а получила осень с промокшими ботинками.

— Они ждут нас высоко в горах, родная, — стараюсь говорить убедительно, но в душе костеря погоду. — Вот поднимемся, и там всё будет.

Аэропорт гудит, как растревоженный улей. Люди в ярких пуховиках, дети на чемоданах, запах кофе и вечная суета. Крепче сжимаю руку дочки и веду к стойке трансфера.

Ловлю на себе мужские взгляды: деловые, усталые, оценивающие.

После Григория каждый из них кажется подозрительным. «Никому нельзя верить», — напоминаю себе. И следом, предательски: «А ведь одному ты поверила сразу и полностью…»

Ловлю такси. Машина чистая, водитель мужчина лет пятидесяти с умными, усталыми глазами. Помогает погрузить чемоданы.

— В Красную Поляну? Погода там сейчас получше будет, — говорит, трогаясь с места. Голос спокойный, но без панибратства.

Стеша, устроившись рядом, молча смотрит в окно на промокшие пальмы. Ее вера в Новый год пошатнулась.

Таксист ловит взгляд моей дочери в зеркало заднего вида.

— Девочка, а ты, я вижу, снега ждала? — спрашивает серьезно, без сюсюканья.

Стеша кивает, не отрываясь от окна.

— А он есть. Наверху. Его специально для самых терпеливых и смелых берегут, — говорит таксист. — Ты ведь смелая? Преодолела целое небо.

Стеша немного оживляется и кивает.

— Вот видишь. Значит, и снег тебе достанется. Проверено, — он подмигивает ей в зеркало, и на его лице появляется легкая улыбка.

И в этот момент Снежка вдруг замирает. Я вижу, как ее лицо бледнеет, а глаза становятся огромными от ужаса.

— Мамочка… — выдыхает она, и ее голос дрожит. — Мы… мы забыли Олешку.

У меня в желудке всё обрывается. Олешка — плюшевый олень с потертым носом, подаренный моим отцом на ее первые именины. Без него Стеша не засыпала ни разу в жизни.

— В самолете… Он в кармашке сиденья остался… — она вот-вот расплачется, и это уже не каприз, а настоящая детская паника.

Я и сама на грани истерики. Возвращаться? Звонить в аэропорт? Это же…

— Спокойно, — раздается спокойный голос таксиста. Он не оборачивается, но его властная и деловая интонация заставляет меня замолчать. — Как зовут оленя? Олешка? Хорошо.

Он включает «аварийку», аккуратно прижимается к обочине, достает телефон. Набирает номер.

— Алло, Сарик, это Вахтанг. Слушай, тут у меня пассажиры, девочка маленькая, игрушку в самолете забыла… Да… Рейс из Москвы, только что сел.

— Плюшевый олень. Синий, с колокольчиком, — сообщаю особые приметы, таксист кивает. — Понял. Буду на месте через минут пять. Встретишь у выхода для экипажа? Договорились.

Мужчина кладет трубку и снова смотрит на нас в зеркало. На его лице выражение спокойной уверенности человека, который привык решать проблемы.

— Ваш Олешка совершит небольшую экскурсию по служебным помещениям, а потом мы его заберем. Мой друг работает там. Не переживайте.

Не могу вымолвить ни слова. От неожиданности и этой невероятной доброты незнакомца. В горле встает ком.

— Спасибо… — наконец выдавливаю я.

— Не за что, — пожимает плечами и снова трогается. — У меня внучка такого же возраста. Я понимаю.

Стеша перестает плакать. Она смотрит на водителя, как на волшебника.

Мы едем дальше. За окном мелькают мокрые улицы, и понемногу в сердце, сжатом обидой, начинает теплиться что-то похожее на надежду. Не на чудо. А просто на то, что в мире еще есть люди, которые могут остановиться и помочь.

А через двадцать минут, у выхода для персонала, суровый мужчина в форме действительно протягивает через приоткрытое окно слегка помятого, но целого Олешку. Стеша прижимает его к себе так сильно, будто он вернулся из кругосветного путешествия.

Таксист Вахтанг только кивает, когда я пытаюсь сунуть ему в руки дополнительные деньги.

— Счастливого Нового года, — говорит просто. — И хорошего снега вам там, наверху.

Мы выгружаемся у отеля. Я смотрю вслед удаляющимся огонькам его машины, держа за руку дочь, которая наконец улыбается, крепко обняв оленя.

— Спасибо, — шепчу про себя. Незнакомцу. И этому новому, непредсказуемому дню.

Отель «Горная Корона» встречает нас ослепительным светом, теплом и праздничным гулом. Высокий атриум весь сияет золотыми и белыми огнями, в центре огромная ель, украшенная тысячами шаров и мерцающих гирлянд. Повсюду детский смех, голоса, звук катящихся чемоданных колес. Пахнет хвоей, сладостями и дорогим парфюмом.

Регистрируюсь. Стеша стоит рядом, прижимая к груди спасенного Олешку, и молча, большими глазами, наблюдает за этим ярким миром. И вдруг я ловлю ее взгляд. Она смотрит не на елку, не на аниматора в костюме Снегурочки. Она смотрит в сторону большого дивана у камина.

Там семья. Мальчик и девочка, лет пяти-шести, как Стеша, в одинаковых вязаных свитерах с оленями. Они спорят, тыча пальцами в планшет.

Их отец, высокий мужчина в дорогом, но каком-то очень уютном свитере, наклоняется к ним, что-то объясняет, и его лицо озаряется спокойной, снисходительной улыбкой. Мать поправляет девочке косичку. Идиллия. Картинка из рекламы «идеального семейного Нового года».

И я вижу, как в глазах моей дочери появляется тихая, неподдельная грусть. Не зависть даже. А какое-то глубокое понимание того, чего у нее нет.

Стеша просто смотрит на этого отца, который легко подхватывает дочку на руки, чтобы она лучше рассмотрела гирлянды наверху. У моей девочки никогда не было этого. Ни укачиваний на сильных руках, ни бросания вверх к потолку со смехом, ни этого особенного, только папиного, чувства защищенности.

Глава 3

Анфиса

— Боже, я окончательно спятила, — думаю, прижимая пальцы к вискам. Сердце все еще бешено колотится. — Уже голоса слышу.

Я стою и таращусь на толпу у стойки, выискивая в ней хоть что-то знакомое. Но вижу только суетливых незнакомцев: папу с двойняшками, молодую парочку в одинаковых свитерах, пожилую женщину с собачкой в сумке. Никакого Игоря. Конечно! Совпадение, нервный срыв, фантазия. Надо взять себя в руки.

— Мам, ты кого ищешь? Там кто-то есть? — Стеша тянет меня за подол пальто, ее голос возвращает меня в реальность.

— Никого, солнышко, просто показалось, — говорю, натягивая улыбку. — Голоса иногда путаются в таком шуме. Всё в порядке. Поехали наверх, нас ждет сюрприз.

Лифт плавно поднимается на самый верхний этаж. Когда я открываю ключом-картой дверь в номер 701, и свет автоматически заливает пространство, мы с дочкой замираем от восторга.

Стеша выскальзывает у меня из-под руки и издает тихий восхищенный вздох.

— Боженька… мама, мы здесь будем жить?! Правда-правда?!

Наш люкс — это целая вселенная. Мы стоим в просторной гостиной с высокими потолками и панорамным окном во всю стену, за которым, словно на гигантском экране, темнеют величественные силуэты гор, усыпанные сверкающими огоньками трасс.

Прямо сейчас в небе над ними загорается первая вечерняя звезда. В центре комнаты огромный диван-трансформер, покрытый мягкими пледами, а напротив — камин (электрический, но как убедительно потрескивают «поленья»!). У стены стол с приветственной корзиной: фрукты, шоколад, игрушечный медвежонок в шапочке с помпоном.

— Это наша гостиная, — объявляю, проводя экскурсию. — А вот здесь, смотри, волшебная лестница!

Винтовая лесенка из темного дерева ведет на второй уровень: в открытую спальную галерею, где стоит шикарная кровать под балдахином из светлого тюля.

— Там будет твоя крепость, — шепчу Стеше на ушко.

— А внизу твоя! — она бежит исследовать дальше.

За скрытой дверью-купе оказывается ванная комната размером с нашу старую кухню. Здесь и джакузи на двоих, и отдельная душевая кабина с тропическим душем, и две раковины. На полочках куча маленьких флакончиков с гелями, шампунями и бомбочками для ванны.

— Мы будем как русалки! — заключает Стеша, осторожно трогая пузырящуюся розовую бомбу.

Но ее внимание приковано к окну. Она прижимается лбом к холодному стеклу.

— Мама… Смотри. Там же целая гора снега. Настоящая. Можно пойти?! Прямо сейчас, пока не стемнело совсем?! Пожалуйста!

Переодевание напоминает цирковое представление. Я пытаюсь застегнуть на Стеше термобелье и теплый комбинезон, а она, стоя на одной ноге, декламирует стихотворение про снежинку и кружится, пытаясь поймать невидимые снежинки.

В итоге комбинезон оказывается застегнут криво, наизнанку торчит ярлык, одна нога уже заправлена в сапог, а вторая все еще болтается в носке. Я сама, пытаясь побыстрее, надеваю свитер задом наперед, и мы еще пять минут давимся смехом, разглядывая в зеркале мою перевернутую оленью аппликацию на спине.

В результате выходим, похожие на двух неуклюжих, но очень счастливых пингвинов.

Вечерняя поляна у отеля, подсвеченная фонарями — это чистый восторг. Воздух колкий, морозный, пахнет хвоей и детством. Снег хрустит под ногами. Мы бегаем, играем в догонялки, оставляя следы-лабиринты, и падаем в пушистый снег, взметая искрящиеся облака. Щеки горят, дыхание сбивается от смеха.

— Давай слепим семью! — предлагает Стеша.

Мы лепим трех снеговиков. Сначала маленького «снеговичонка». Это легко и весело. Потом «маму». Я стараюсь придать ей изящные формы, вставляю веточки-реснички. А потом беремся за «папу». Катаем большой тяжелый ком. Стеша помогает изо всех сил, кряхтя и упираясь.

— Осторожно, доченька, сейчас он у нас убежит! — шучу я.

Когда снежный папа стоит рядом с мамой и малышом, Стеша вдруг замолкает. Она смотрит на нашу ледяную семью, а потом так тихо, что я едва слышу, говорит:

— А я могу у боженьки попросить папу? Чтобы он был с нами. Живой, настоящий. Тогда бы маме не пришлось так грустить и работать все время. А я бы всем в садике рассказывала, какой у меня папа самый сильный. Что он может носить меня на плечах до самого неба. И что он меня никогда не бросит…

У меня перехватывает дыхание. Словно ее тихие слова слепили снежок и запустили мне прямо в сердце. Опускаюсь перед малышкой на колени, не в силах сдержать слез, которые тут же замерзают на ресницах.

— Милая моя… — только и могу прошептать, прижимая Стешу к себе. Она обнимает меня, и мы сидим так, две одинокие девочки в огромном сверкающем мире.

В этот момент, когда я почти поверила, что могу быть счастлива в этой маленькой снежной скорлупе, в нашу идиллию с глухим болезненным шлепком врезается крепко слепленный, совсем не детский снежок.

Он прилетает Стеше прямо по руке, которой она обнимала меня. От неожиданности и боли дочка не падает, а резко вскрикивает и садится в снег, хватаясь за кисть.

Сначала я не понимаю. Потом вижу ее испуганное, сморщившееся от боли лицо, и во мне вспыхивает безумная животная ярость.

— Эй! Вы что, с ума сошли?! — громыхаю. Вскакиваю, заслоняя собой дочку. — Тут ребенок! Глаза откройте!

Из-за сугроба, как чертенок из табакерки, появляется мальчик лет шести-семи в ярко-красной, как сигнальный флажок, куртке. Лицо разгоряченное, озорное, но в огромных глазах проявляется испуг.

— Ой! Извините, пожалуйста! Я не хотел! Я целился в тот фонарь! — он тычет пальцем куда-то в сторону.

Я уже открываю рот, чтобы попросить его позвать родителей, но за мальчиком появляется его отец. Высокий мужчина в дорогой практичной темно-синей горнолыжке, в руках он несет детские санки.

— Олег, я же говорил, не бросай в сторону людей… — начинает он спокойным усталым голосом, затем поднимает на нас глаза.

И наши взгляды встречаются.

Шум горнолыжного курорта, смех, музыка из ресторана, гул подъемника мгновенно превращаются в белый шум, будто кто-то выдернул вилку из розетки.