Бывшие. Назови цену, Дракон!

Глава 1

Я шла туда, где камень всегда пах солью.

Не морем — тут до моря неделями верхом, — а старой, вылежанной солью, впитавшей клятвы, кровь, пот, пепел. Пахло так, будто стены когда-то облизывал шторм, вылизал досуха, а потом застыл и оставил белые кристаллы в швах огромных плит. Пальцы скользили по шершавому выступу арки, и гранит отвечал, как живой: едва ощутимая вибрация шагнула по коже, поднялась к локтю, к плечу, к горлу.

— Узнали, — сказала я пустоте и не удивилась, когда пустота шевельнулась.

Зал Обетов встретил меня не тишиной — шёпотом. Не словами, а звуком, похожим на дыхание тяжёлой печи, где гаснет уголь. Этот шёпот шагал за мной по кругу, провоцировал оглянуться: в резных карнизах молью мерцали руны, как ночные светлячки, в провалах окон без стекла висели отрезанные полосы неба — серые, с фиолетовым подбоем. Воздух был холоден, и от него сводило зубы; в носу — соль, железо и старый дым.

Алтарь стоял там же, где всегда: огромный каменный стол с разошедшейся трещиной, как старый шрам. Я помнила, как нёбо пересохло, когда я впервые положила на него ладони — «здесь давай», сказал он тогда. Зал помнил тоже. Он не забывает.

Теперь на алтаре лежал Каэл.

Не король и чёрный маг... Для Зала Обетов все равны, пока не заговорит кровь. Каэл был просто телом, неправдоподобно тяжёлым для моего взгляда. Свет, сочащийся из узких проёмов, полосами резал его лицо; под этими полосами кожа казалась чужой — серой по венам, будто кто-то залил их пеплом и дал застыть.

«Шип Ночной Мантикоры», — сказала мысль без моего разрешения.

Под ключицей у дракона темнела метка, неправильный овал, в котором шевелились иглы. Я видела, как они едва заметно сходятся и расходятся, будто дышат. Каждое движение игл отзывалось в зале тихим стеклянным звоном, как если бы по камню провели ногтем. Дракон не был связан — наоборот, ремни, что обычно лежали в нише, валялись на полу, сброшенные, как ненужное. Значит, кто-то его сюда принёс, уложил и убежал. Или он пришёл сам и упал.

— Поздно, — прошептала я и почти поверила.

Он был бледен до синевы, губы сухие треснувшие, ресницы отбрасывали тени на скулы. Вены на шее — серые, ближе к виску — почерневшие. Я знала, сколько часов у «Шипа Ночной Мантикоры» на распускание, — и сколько у меня на гордость. Гордость в такие минуты — роскошь. Я бросила её, как мокрый плащ с плеч.

— Каэл, — позвала. — Я пришла на твой зов.

Он не открыл глаз. Лишь горло дрогнуло, будто ему хотелось проглотить что-то большое и острое и не получалось. Рука лежала вдоль корпуса, пальцы напоминали когти, обнажённые до костей. Я подалась ближе, уткнулась взглядом в его грудь — поднималась ли? Да. Едва-едва. Как слабая волна, что не дойдёт до берега.

Зал Обета шепнул моё имя.

Не вслух — под кожей. Как бывает, когда засыпаешь и падаешь во сне, а тело вздрагивает само. Я поймала на кончиках пальцев дрожь камня: «Э-ла-ра». В этом шёпоте был не призыв — признание. Он помнит.

— Я здесь, — ответила я, сама удивившись, как спокойно прозвучало.

Спокойствие — профессиональная привычка. Внутри вальсировали нелепые вещи: злость и нежность, память и желание забыть, то самое рациональное «я предупреждала», смешанное с похабной, почти смешной мыслью, что он даже умирая умудряется лежать красиво. Да, я такая. Ведьмы тоже люди. Люди, у которых руки всё ещё помнят его плечи, его тепло, и от этого хочется закричать.

Я положила ладонь ему на грудь. Кожа была горячей — не лихорадочной, а драконьей, такой тёплой, что у меня перехватило дыхание. Под ладонью — тяжёлый, неровный стук сердца, каждое «тук» отдавалось болью, будто молот бил по сосуду с трещиной. Шрам у ребра вздулся белой ниткой. Я переставила пальцы чуть выше, к ключице, близко к метке, — и Зал Обетов зашипел.

Шипение шло из глубины, из трещин, из вековой соли. Руны на карнизе мигнули, вспыхнули густым синим и погасли, как глаза, которые на секунду открылись и снова закрылись. Казалось, сам зал втягивает воздух, приникает к нам ближе, готовится слушать.

— Я знаю, — сказала я камню. — Знаю, что ты хочешь цену. Знаю, что не отпустишь просто так.

Я наклонилась ближе к лицу бывшего возлюбленного. От него пахло железом и чем-то горьким — не травами, не зельями, а сырой силой, как после грозы пахнет озоном. Несколько коротких вдохов, ладонь крепче прижата к груди, второй рукой я проверила пульс у шеи. Есть. Тонкая нитка. Держится.

— Слышишь меня? — шепнула, не ожидая ответа и всё равно ловя малейшее движение.

Он пошевелил губами. Тихо. Сухо. Слов почти не было — только звук, и этот звук я узнала безошибочно.

— Ведьма.

Я горько усмехнулась.

— Да, твоя беда пришла. Удобно, правда?

Он не рассмеялся. Зато пальцы правой руки дрогнули, будто он хотел схватить меня за запястье, как всегда, и сдержался или не смог. Я подалась на полшага ближе, поставила колено на каменную плиту, почувствовала, как холод проползает сквозь ткань, впивается в кость. Холод отрезвил мысли.

— Сколько? — спросила я Зал Обетов и себя одновременно. — Сколько у нас времени?

Ответ пришёл не словами. Где-то под полом чиркнуло, как по кремню — искра без огня. Я считала часы сама, считала, пока шла, считала, пока смотрела на серые вены.

— Семь часов? — уточнила я у собственных губ. — Уже меньше.

Яд — живой. Его назвали «Шип Ночной Мантикоры» не за одно лишь жало; он врастает, как сорняк, прорастает к сердцу, и чем ближе рассвет, тем сильнее ломится наружу. Если не выдернуть — в сердце вырастет змей и разорвет его, поглотив жизнь.

— Не смей уходить, — сказала я Каэлу, уже не хлёстко, а тихо, как говорят больным детям. — Уходить умеют все. Имей волю остаться.

На миг показалось, что зрачки под веками двинулись, будто он пытается оторвать веки от тяжёлого сна. Я не стала ждать. В такие минуты ждать — значит терять.

Я достала нож.

Простой, железный, с выщербленной кромкой — любимый. Он всегда лежал в моём мешке на дне, завернутый в ткань с запахом полыни. Я ткнула ткань зубами, стянула; железо пахнуло ржавчиной, и зал вздохнул, будто вспомнил старые игры. Я подвинула мешок соли ближе.

Глава 2

Я привыкла к его голосу как к оружию: короткий, низкий, режущий по живому. Даже когда он шепчет, у слов есть лезвие.

— Не тяни, — выдавил Каэл так, будто это «не тяни» весило тонну и распирало рёбра изнутри. — Делай.

— Делать я умею, — ответила я, не убирая ладонь с его груди. — Но сначала — говорить. Кто пустил «Шип»?

Его веки приоткрылись, серые глаза вспыхнули и тут же погасли, как тлеющий уголь, который тронули палкой.

— Враг… — он на вдохе. — Внутри Совета.

— Спасибо, король, очень конкретно, — я даже не попыталась завуалировать яд. — Фамилия у врага есть? Или мы играем в «угадай, кто убийца»?

Он слабо повернул голову ко мне. Скулы выступили сильнее, тень провалилась под ними. На миг в нём проступило что-то хищное, драконье. Даже лежа на камне, даже обескровленный, он умел смотреть так, будто отдаёт мне приказы.

— Имён не назову, — произнёс он ровно. — Пока жив… один человек.

— То есть ты опять выбрал корону, а не меня, — сказала я кивнув, и пальцы у меня едва заметно дрогнули на его коже. — Секреты, интриги, высокая игра. Я уже видела эту пьесу. Конец — мне известен.

Он закрыл глаза, как от яркого света, хотя свет был тусклым. Под ключицей метка «Шипа» вздохнула иглами, как тараканьи лапки под стеклом. Я отвела ладонь на полдюйма — чтобы не дать яду лишнего шанса — и услышала, как камень подо мной скрипнул недовольно.

— Ты пришла, — сказал Каэл, и в этих двух словах было слишком многое: и «знала, что придёшь», и «не имел права звать», и «всё равно позвал бы». — Значит, не всё равно.

— Не всё равно, — согласилась я. — И ты знаешь почему. Поэтому — договорим. Кто пустил «Шип»?

— Я сказал всё, — сухо. — Враг внутри. Нити тянутся от троих. Я не дам тебе их имён. Пока ты… — он сглотнул, растрескавшиеся губы дернулись, — пока ты держишь мою жизнь в ладони

— Как трогательно, — хмыкнула я. — Ты бы удивился, сколько в меня помещается злости, когда меня довести.

Я просто смотрела на него — чуть снизу вверх, потому что стоять вытянувшись было неудобно; колено ныло от холодного камня, в спине сводило от сквозняка. В зале пахло солью и железом — густо, как во рту после укуса языка. По карнизам бегали тусклые руны — как мыши, осторожно и настороженно. Они слышали нас. Они всегда слышат.

— Ты выбрал корону тогда, — продолжила я, не торопясь и не делая вид, что спешу. — Я выбираю первую помощь сейчас. Но чтобы я заплатила цену правильно, мне нужно знать, что именно мы спасаем. Короля? Дракона? Или мужчину, который однажды… — я запнулась, слова споткнулись, как об каменный порожек, — который однажды держал меня за запястье и говорил «не бойся, я всегда рядом».

Он словно попытался улыбнуться — вышло криво, мне было больно на это смотреть.

— Хорошо, — прошептал он. — Скажи… цену мне.

— Не из тех ртов сейчас щедрость, — я наклонилась ближе, чтобы он слышал чётче. — Ты и так весь — цена. Но играем по правилам Зала Обетов. Здесь указываю я и камень. И да, я повторюсь: кто пустил «Шип»?

Тишина.

— Скажи «Совет», и я пойму, — сказала я мягче, — Скажи «трое», и я сложу. Скажи «никто», и я уйду, потому что не смогу помочь.

Глупая угроза. Я не уйду. Обе мы это знали — я и зал. Но иногда угрозы нужны, чтобы услышать правду.

Каэл медленно вдохнул — грудная клетка едва заметно поднялась под моей ладонью; на секунду сердце сбилось, потом снова неровно толкнуло пальцы.

— Трое, — сказал он наконец. — Но… один — наш. Если ты узнаешь имя сейчас, камень возьмёт его как плату. И… мы потеряем больше, чем «Шип» забрал.

Я замолчала. Зал хмыкнул — да, именно так, очень по-человечески. Янтарные огоньки всполохнули, разлились по резьбе, затухли.

— Любишь ты, — сказала я, — подсовывать мне задачи, где любой ответ — дрянь.

— Хватит говорить... — он открывал глаза уже увереннее, взгляд становился менее мутным. — Делай. Пока шип… не пророс.

Он хотел, как всегда, взять в руки управление: «делай», «не тяни», «я сказал». Я удобнее перехватила нож левой рукой, правую не убирала с его груди: пульс был путаный. Камень под пальцами вибрировал, как натянутая струна.

— Хорошо, — сказала я наконец. — Будем делать без имён. Но запомни: я не твоя тень. Я — ведьма. И если в моем заклинании окажется дырка — за последствия я не ручаюсь.

— Знаю, — коротко.

Я разложила вещи — кусочек холста с нацарапанными знаками, пучок высушенной кровавки, щепоть соли. Соль я просеяла на камень тонким снегом — круг, ещё круг, третий — плотнее, чтобы шип не утёк. Пахло морем, которого здесь нет; пальцы онемели от холода. Я прибрала прядь волос за ухо.

— Повтори, — сказала я, — чего ты не скажешь.

— Имена, — без паузы.

— Повтори, чего ты хочешь, — я заставила его произнести формулу желания.

Драконьи и чёрные маги презирают подобные «детские игры», но Зал Обетов любит ясность. Каэл на секунду промолчал — и, глядя мне прямо в лицо, очень чётко сказал:

— Жить. И чтобы ты… — он вдохнул, и я увидела, как лезвие боли двинулось по шее под кожей, — осталась жива.

Грудь сжало изнутри — так, что захотелось выругаться грязно, на простом языке рынка, а не на благородной речи магов. «И чтобы ты осталась жива» — это слишком дорогая клятва из его рта. Я бы хотела поверить, что он действительно так думает.

— Услышала, — сказала я. — Камень — тоже.

Зал ответил мгновенно. Руны вспыхнули так ярко, что я машинально прикрыла глаза. Не янтарём теперь — белым, хищным, соляным. Свет пробежал по резьбе, рванулся в пол, прошил трещины, выгрыз дорогу к алтарю — и встал стеной вокруг нас, как тонкий круговой шторм. По коже побежали мурашки — те самые, мелкие, злые.

Гудение поднялось от ступеней к груди, к горлу. Слова встали сами собой: назови цену.

— Приняли, — выдохнула я и подняла взгляд на Каэла. — Коротко: камень хочет плату. До того, как я лезу внутрь твоего яда.

— На мне, — с привычной, до дрожи знакомой гордостью. — Я плачу.