Бывшие. Правило трёх « Н »

Пролог

До сих пор самым страшным днём в моей жизни считалось то самое четвёртое июля. День, который пах пирогом, дорогими духами и предательством.

Удивительно, как память цепляется за ничтожные детали, пока твой собственный мир разлетается на осколки. Я помню, что накрапывал дождь, и я радовалась, что надела свои тёмно-синие замшевые туфли – они не промокали. Помню, как несла в руках контейнер с ещё тёплым яблочным пирогом, его сладкий аромат щекотал нос. Яблоки были из сада моей мамы, а пирог – любимый рецепт Дениса. Я ехала к нему на работу, чтобы устроить маленький сюрприз.

Капитан полиции Денис Мамонтов, мой муж, мой красавец-герой, в десятый раз за месяц засиживался на работе.

«Дело, Лерочка, – хрипел он в трубку, и в его голосе я слышала благородную усталость защитника правопорядка. – Этот маньяк из парка не даёт нам вздохнуть. Спасибо Марине Игоревне, без неё мы бы совсем не справились».

Марина Игоревна. Начальница его отдела. Железная леди с глазами, как у ястреба, и фигурой модели. Я её недолюбливала. Ей бы на подиум или в модельное агентство. Не из-за ревности – Боже упаси! – а потому что она смотрела на меня так, будто я была не женой её лучшего сотрудника, а неудачно подобранным аксессуаром.

Дежурный у поста встретил меня обаятельной ухмылкой.
– Здравствуйте, Валерия Павловна! К капитану с провиантом? Молодец. Только он, кажется, у шефа.

Я кивнула и прошла по длинному, вылизанному до блеска коридору. Пол блестел, как лёд, отражая строгие линии светильников. В воздухе витал запах чистящего средства, бумаги и чего-то неуловимого – власти, что ли.

Дверь в кабинет Марины Игоревны была приоткрыта. Не захлопнута до конца. Оттуда доносились приглушённые голоса. Я уже собиралась постучать костяшками пальцев, весело крикнув: «Пирог прибыл!», как мой взгляд упал на узкую полоску света между дверью и косяком.

Сердце предательски замерло, предчувствуя беду.

Они стояли у массивного дубового стола, заваленного папками. Он, мой Денис, в своей идеальной форме, с расстёгнутым воротником, от которого почему-то стало душно и мне. Она, Марина Игоревна, уже без пиджака, в одной шелковой блузке, которая странно смялась на её обычно безупречном плече. Его рука лежала на этом плече. Её пальцы вцепились в его предплечье. Они не целовались. Они просто стояли лоб в лоб, и на его лице было выражение, которое я видела только в наши самые сокровенные моменты. Это выражение принадлежало мне, только мне, но никак начальнице отдела. А она смотрела на него с голодом, нежностью и собственническим видом. Только женщина узнает этот взгляд.

Контейнер с пирогом выскользнул из моих онемевших пальцев и с глухим, предательски тихим шумом шлёпнулся на идеальный казённый пол. Крышка отскочила, и кусок тёплого, душистого пирога, с любовью замешанного в нашей кухне, выкатился на линолеум.

Они вздрогнули и резко отпрянули друг от друга. В их глазах мелькнуло не замешательство, не ужас, а быстрая, как молния, ярость – будто я, а не они, нарушила что-то священное.

Денис сделал шаг ко мне.
– Лера… – его голос, ещё минуту назад бывший нежным, зазвучал хрипло и сдавленно. – Это не то, что ты подумала.

Я не помню, что я ответила. Не помню, как вышла из здания. Помню только запах. Уже не яблок и не духов. А запах горящего. Горел мусорный бак, а у меня было ощущение, что горел мой брак, моя вера, моя жизнь. И пепел от него оседал на моих прекрасных непромокаемых туфлях.

Помню, как захлопнула дверь такси, и водитель, бросая на меня испуганный взгляд, рванул с места, будто увозил меня от эпицентра катастрофы. Так оно и было. Я смотрела в запотевшее стекло, не видя улиц, не видя дождя. Перед глазами стояла одна и та же картина: его рука на её плече, их сомкнутые лбы, её взгляд.

Дом встретил меня гробовой тишиной. Только тиканье настенных часов на кухне, подаренных его матерью, звучало как отсчёт времени до конца света. Я прошла в гостиную и остановилась посреди комнаты. Мои туфли оставляли на полу грязные следы.

Я не плакала. Внутри всё застыло, превратилось в комок колючего, болезненного льда. Я механически сняла куртку, и она грузно упала на пол. Я не подняла её.

И тут зазвенел дверной звонок. Короткие, настойчивые, требовательные звонки. Я знала, кто это. Он примчался следом. Не чтобы утешить, а чтобы зачистить территорию. Установить контроль над ситуацией. Как на работе.

Я не двигалась. Звонок сменился резкими, яростным стуком в дверь – он ведь знал, что я дома.
– Лера! Открой! Немедленно! – его голос за дверью был жёстким, командирским, лишённым тех оттенков нежности, которые я слышала ещё утром.

Мои ноги сами понесли меня к двери. Рука сама потянулась к замку. Я не хотела его видеть, но какая-то часть меня, всё ещё замужняя часть, действовала на автопилоте.

Дверь распахнулась. На пороге стоял он. Высокий, подтянутый, в своей форме, которая сейчас казалась мне не символом чести, а униформой предателя. Его лицо было напряжённым, губы сжаты в тонкую упрямую линию.

Он переступил порог, заставив меня отступить, и захлопнул дверь.
– Лера, – начал он, и его голос был низким, сдавленным, каким бывает, когда он ругает провинившихся подчинённых. – Ты должна меня выслушать. Ты всё неправильно поняла.

Он попытался взять меня за плечи. Его прикосновение, обычно согревавшее меня до кончиков пальцев, теперь обожгло, как раскалённое железо. Я дёрнулась, отшатнулась от него, как от прокажённого.

– Не трогай меня! – мой собственный голос прозвучал хрипло. – Никогда больше не смей трогать!

Он вздохнул, и в этом вздохе сквозь показное терпение прорвалось раздражение.
– Хватит истерик, Лера. Веди себя как взрослая женщина, а не как испорченный ребёнок. Мы работали. Обсуждали сложное дело. Было напряжённо. Она расстроилась, я её поддержал. Всё.

Я смотрела на него, и лёд внутри начал трескаться, сменяясь дикой, всепоглощающей яростью.
– Поддержал? – выдохнула я. – Это как? Положить руку на плечо начальнице? Прижаться лбом? Смотреть на неё так, как… как смотришь только на меня? Это у вас такой новый служебный протокол, капитан Мамонтов?

Глава 1

Пять лет — это как прожить маленькую жизнь в перерыве между проблемами. Первая серьёзная случилась тогда, пять лет назад, в том кабинете, и её отдалённое воспоминание до сих пор вызывало горечь во рту. А потом было много следующих. Преждевременные роды. Два месяца в больнице с ежедневной молитвой, чтобы моя малышка выжила. Когда казалось, что я справилась с одной, непременно появлялась другая. Следующей стала мамин инсульт. Зато остальные проблемы уже не казались такими масштабными. Так проблемки просто.

Моя новая жизнь была похожа на бесконечный, отлаженный марафон. Работа в банке, где цифры были предсказуемы и не предавали. Детский сад. Аптека. Больница. Дом. Иногда мне казалось, что я не дышу, а лишь делаю короткие, экономные вдохи между этими точками на карте моего выживания.

Вот и сегодня я, как всегда, бежала. После работы — в садик за Катей, которая уже вовсю демонстрировала характер, доставшийся ей, увы, не от меня.
— Мам, а почему ты всегда последняя? — упрекающе спросила она, засовывая свои маленькие ручки в рукава куртки.
— Потому что мир крутится не вокруг тебя, солнышко, — автоматически ответила я, застёгивая её молнию. — Есть работа, есть бабушка…
— Знаю, знаю, — вздохнула она с преувеличенной взрослой тоской.

— Мам, а можно мы купим киндер? — Катя смотрела на меня своими огромными, карими глазами, и сердце сжималось от противоречивых чувств — любви и щемящей боли.

— В другой раз, солнышко, — я потянула её за руку, ускоряя шаг. — Бабушка одна дома, её нельзя надолго оставлять.

Сиделка звонила ещё в пять, извиняющимся тоном сообщила, что ей срочно нужно уйти по личным делам. В груди тут же поселился знакомый холодок тревоги. С мамой могло случиться всё что угодно: она могла упасть, пытаясь дойти до туалета, могла забыть выключить чайник, могла просто испугаться одиночества и тишины.

Мы почти бегом шли домой.

Наш дом — мамина трёхкомнатная квартира в старом, но уютном доме. Наше с Катей убежище и наша крепость, которую мы делили с мамой и… с братом, когда он был дома.
— Быстро руки мыть! И переодеваться! — скомандовала я Кате, едва переступив порог.
Она послушно потащилась в ванную, а я, скинув пальто прямо на вешалку в прихожей, бросилась в мамину комнату.

Воздух в комнате был тёплым, спёртым, пахло лекарствами и сладковатым запахом немощного тела. Мама лежала на кровати, укрытая лоскутным одеялом, которое она сама сшила много лет назад, когда её руки ещё слушались её. Увидев меня, она медленно повернула голову. Её глаза, такие же, как у меня и у Матвея, утратили былую живость, но в них всё ещё теплился огонёк сознания. Она попыталась что-то сказать, но из её перекошенного рта вырвалось лишь невнятное, тягучее мычание. За пять лет я научилась его понимать.
— Всё хорошо, мам, я уже дома, — мягко сказала я, поправляя одеяло. — Ты кушать хочешь?
Она кивнула, едва заметно двинув головой.
— Сейчас, подожди немного. Сварю суп. Всё хорошо? Ничего не болит?
Она снова кивнула, и её взгляд стал немного спокойнее. Этот безмолвный диалог был нашей ежедневной рутиной.

Я вышла из комнаты и почти бегом направилась на кухню. Пора было звонить Матвею. Он должен был приехать с вахты из Нягани сегодня утром. Вчера вечером он звонил как раз перед посадкой в поезд: «Лер, я выезжаю, встреть меня с борщом, а то там одна столовская баланда». Мы смеялись. Он был моей опорой, моим единственным сообщником в этой борьбе за нормальную жизнь. Месяц он работал там, на севере, а месяц жил здесь, ухаживая за мамой, пока я была на работе. Это было наше негласное соглашение. Он копил на квартиру для себя и своей Люды, а я… я просто старалась выжить.

Достав кастрюлю, я включила воду и одним движением зажала телефон между плечом и ухом, набирая номер брата. Гудки были ровными, монотонными. «Подъезжаешь к туннелю, связи нет», — подумала я, принимаясь чистить картошку. Но гудки шли раз за разом, и ровный голос оператора сообщал, что абонент недоступен.

Тревога, тихая и противная, как подвальная сырость, начала подползать к сердцу. Я положила телефон на стол и попробовала ещё раз. Снова гудки. Снова «абонент недоступен».

«Не нервничай, — сказала я себе. — Может телефон сел. Всё логично». Но что-то гнусное и холодное шептало внутри, что это не так. Матвей всегда ставил телефон на зарядку в поезде. Всегда.

Тогда я нашла в контактах номер его друга Санька, с которым они всегда ездили на вахту вместе. Набрала. Сердце колотилось где-то в горле.

Трубку сняли почти сразу.
— Сань? Привет, это Лера. Вы с Матвеем где? Он телефон не берёт…
На той стороне повисла неловкая, густая пауза. Такой паузой обычно предваряют плохие новости.
— Лер… — голос Санька прозвучал неестественно тихо, сдавленно. — Мы… мы ждём тут. Полиция уже… Матвей… Лера, он был на своём месте, лежал на верхней полке, а когда я проснулся – он пропал. Его нет. Вещи на месте, а его нет.

Мир не рухнул. Он замер. Звук кипящей воды на плите, веселый голос Кати из комнаты — всё это стало фоновым шумом, доносящимся из другой вселенной. Единственной реальностью был хриплый голос в трубке и леденящая пустота, растущая внутри.

Я опустилась на стул, не в силах держать телефон. Он со стуком упал на кафель. Но я не могла пошевелиться. Потому что понимала, что с этой проблемой я вряд ли справлюсь.

Визуал

Валерия и Екатерина Черновы. После развода Лера вернула себе девичью фамилию, и дочь записала тоже как Чернову. Валерии 28 лет, работает в банке. Катерине 4 года, ходит в садик.

Глава 2

Два дня растянулись в бесконечную череду звонков, унизительных ожиданий и леденящего душу молчания. Два дня, за которые я успела ощутить себя крошечным, никчёмным винтиком в огромной, равнодушной государственной машине.

Я обзванивала все мыслимые и немыслимые инстанции. Транспортная полиция отвечала сухими, заученными фразами: «Расследование ведётся, гражданка Чернова, наберитесь терпения». Дежурный в нашем участке, куда я, в конце концов, доползла с заявлением, смотрел на меня усталыми глазами и говорил то же самое: «Ищем. Как будет информация – сообщим. Вы успокойтесь, не нервничайте».

«Успокойтесь». Это слово стало моим личным триггером. Его произносили врачи в больнице, когда я рожала Катю. Его бубнил по телефону Денис, когда я нервничала от усталости и бессилия. Его теперь повторяли люди в форме, от которых зависела судьба моего брата.

«Успокойтесь» звучало как «смиритесь», «отстаньте», «ваша проблема никого не волнует».

Но я не могла успокоиться. Я не была создана для бездействия. Моя жизнь за эти пять лет превратилась в сплошное действие, в бег с препятствиями. А теперь мне предлагали просто сидеть и ждать, пока какой-то незнакомый человек сочтёт нужным бросить мне обглоданную кость информации.

Я металась по квартире, как загнанный зверь. Даже Катя, обычно непоседливая и шумная, притихла и смотрела на меня большими, испуганными глазами. Мама мычала с кровати, чувствуя мою панику, и это лишь усугубляло чувство вины. Я подвела всех. Я не могла найти брата. Я не могла их защитить.

И тогда, в самый отчаянный момент, когда казалось, что стены вот-вот сомкнутся и раздавят меня, в голове оформилась мысль. Мысль, от которой я тут же попыталась отмахнуться, как от назойливой мухи.

Он.

Денис Мамонтов. Капитан полиции. Тот, кто когда-то разбил мне сердце, но кто при этом был блестящим, до остервенения целеустремлённым профессионалом. Он жил своей работой, дышал ею. Он знал все рычаги, все тропки, все возможности системы, в которой я беспомощно барахталась, как муха в паутине.

Внутренний диалог закипел мгновенно, разрывая меня на части.

– Нет. Ни за что. Только не он, – твердила одна часть моего сознания.
– Но он может найти. Он хорош в этом. Ты же сама всегда это знала.
– Он предатель. Он козёл. Он не заслуживает даже твоего голоса в трубке.
– А что заслуживает Матвей? Твоя гордость или его жизнь?
– Он ничего не знает о Кате. А если узнает? Захочет увидеть? Захочет… отнять?

Сердце сжалось от животного страха. Моя дочь. Моё единственное солнышко. Я представила его холодный, оценивающий взгляд на ней – и мне стало физически плохо.

Я схватилась за спинку стула, пытаясь перевести дыхание.

– Успокойся, – приказала я себе самой, иронично цитируя всех своих мнимых утешителей. – Ты не собираешься пускать его в свою жизнь. Это всего лишь звонок. Один-единственный звонок с просьбой о помощи. Ты не будешь ничего ему рассказывать о себе. Не будешь спрашивать о его жизни. Скорее всего, у него уже давно новая семья, дети… Он вообще вряд ли помнит тебя.

Последняя мысль почему-то кольнула больнее, чем должна была. Я отбросила её с яростью.

Это была сделка с самой собой. Я продаю ему пять минут своего унижения в обмен на шанс найти брата. Чистая сделка. Без эмоций. Без прошлого.

Руки дрожали, когда я взяла телефон. Я не искала его номер в контактах – его не было там уже пять лет. Эти одиннадцать цифр были выжжены в моей памяти навеки, как клеймо.

Я набирала их медленно, будто мои пальцы утяжелили свинцом. Каждый гудок в трубке отдавался гулким эхом в моей пустой грудной клетке. Казалось, прошла вечность.

И вдруг – щелчок. И его голос. Низкий, спокойный, уверенный. Тот самый, что когда-то шептал мне слова любви, а потом холодно приказывал «успокоиться».

– Алло.

Одно только слово. И весь воздух из комнаты будто выкачали.

Всё моё внимание сконцентрировалось сейчас на телефоне, прижатого к уху так сильно, что в виске застучала кровь. То самое «алло» прозвучало тихо, ровно, без тени любопытства. Голос человека, который берёт трубку, уже зная, что его время ценно, и ожидая, что на том конце это понимают.

На мгновение я онемела. Весь тщательно выстроенный монолог, все аргументы и холодные, деловые интонации, которые я репетировала про себя, испарились, оставив после себя лишь липкий, детский страх и ком в горле размером с яблоко.

– Говорите, – его голос прозвучал снова, и в нём послышались нотки лёгкого, привычного нетерпения. Он явно был на работе. Я почти физически ощутила запах того самого коридора – чистящего средства, власти и бумаги.

Когда я, наконец, смогла говорить, голос прозвучал хрипло и чуждо, будто его насильно вытаскивали клещами из самого нутра.
– Денис, привет. Это… Лера.

На другом конце повисла краткая, но оглушительно громкая тишина. Он не ожидал. Я представила, как его пальцы, которые привыкли сжимать ручку, непроизвольно сжались. Я представила его лицо – нахмуренный лоб, складка между бровей, холодный взгляд. И ненавидела себя за то, что до сих пор помнила каждую черту.

– Лера, – произнёс он наконец. Его голос не выдал ни удивления, ни радости, ни раздражения. Он просто повторил моё имя, как будто зачитывал показания свидетеля. – Что случилось?

Эти два слова вернули меня в реальность. Жёсткую, безжалостную.

Он не спрашивал «Как ты?» или «Как жизнь?». Он сразу перешёл к сути.

Что случилось? Потому что со мной, в его картине мира, могло случиться только что-то плохое. Что-то, что требовало его профессионального вмешательства. Он это понимал.

И это помогло. Это остудило пылающие щёки и заставило выстроить слова и мысли в чёткую линию обороны.

– Мне нужна твоя помощь. Не личная. Профессиональная, – я сделала глубокий вдох. – Пропал мой брат. Матвей.

_______