Бывшие. Право на надежду

ПРОЛОГ

Терпеливо наблюдаю за врачом приёмного отделения, пока она осматривает моего сына и заполняет карту.

Андрейка все это время мне улыбается. Но…

По его серьезным глазам и тёмным кругам на бледном лице понимаю – бодрится мой маленький мужчина.

Как только протокол приёма пациента подходит в финалу, надеваю на Андрея маску с клапаном забора воздуха и фильтром очистки и прошу посидеть в коридоре.

– А когда Матюшева будет? Понимаете, мы не можем ждать. Для Андрея каждый день задержки операции.., – спотыкаюсь на слове, которое не произношу ни при каких обстоятельствах.

– Надежда Ивановна, вы же медик. Сами все понимаете. У Матюшевой трагедия в семье. Как все решит, так и вернётся, – спокойно отвечает, окидывая меня усталым взглядом доктор. – Вы пока устраивайтесь. Придет назначенный вашему сыну врач. Вы с ним все и обсудите.

До внезапной болезни сына, я была такой же – ровной, холодной и несколько отстраненной.

А сейчас…

Сейчас мои нервы, как оголенные провода.

Меня дергает все и от всего. Мой мир сузился до маленькой точки с эпицентром под названием Андрей Кортис.

Любой не тот жест, взгляд, тон, слово, особенно медиков, я воспринимаю, как вызов и личное оскорбление.

Никогда и подумать не могла, что весь мой профессионализм пойдёт прахом, лишь только я прочту диагноз, который лично для меня станет приговором.

Поняв, что добиться большего от дежурного врача не смогу, беру сумку с вещами и Андрюшу за руку. Теперь тактильный контакт с сыном для меня мой фитиш.

Андрей уже даже и не сопротивляется.

Да, и он как всегда находится в погружении, слушая книгу на английском языке.

У меня фантастически умный и способный сын. Он в свои семь лет отлично владеет английским.

Пока медсестра приемного ведет нас переходами, коридорами и по отделению, отмечаю, где сестринский пост.

Осматриваю палату и терпеливо слушаю про распорядок дня, время, когда я должна покинуть отделение, и уверение, что доктор скоро придет.

Но…

По личному профессиональному опыту знаю: обход давно завершен. Значит, врач к вновь поступившим зайдёт при наличии свободного времени.

Минут через двадцать мои слова подтверждает медсестра, забежавшая глянуть – кто тут у нас.

– Андрюша, посиди, пожалуйста, в палате, – прошу сына, как только мы остаемся вдвоем.

Андрей кивает головой. Я иду искать ординаторскую и заведующего отделением.

Погуляв минут пятнадцать в бесплодных попытках, возвращаюсь к палате. Приоткрываю дверь.

Слышу голос сына и мужской. Понимаю – это врач.

– Дядя, вы только маме не говорите. Хорошо? – вкрадчиво просит Андрейка.

– Но… Ведь обманывать некрасиво, – отвечает ему густой баритон.

Этот голос я знаю и узнаю среди тысячи. Поэтому моё сердце пропускает удар, а желудок сжимается до размера грецкого ореха.

Смотрю в затылок врача и понимаю – наша с сыном жизнь прежней не будет.

Мужчина оборачивается.

Мой умница сын восклицает:

– Мамуль, а доктор к нам сам пришел… Он – хороший! Он английский знает…

Врач и Андрей смотрят на меня медовыми глазами, симметрично склонив голову вправо.

У обоих во взглядах неприкрытое любопытство.

– Здравствуйте, – вежливо здороваюсь, всматриваясь в бейджик, словно читаю имя и отчество, которые знаю и никогда не забуду.

Моё холодное приветствие стирает с лица Волина улыбку.

– Я лечащий врач Даниил Владленович. Мы с Андреем Викторовичем Кортис уже познакомились, – ровно и спокойно говорит Даня. – А с вами, Надежда Ивановна, я побеседую, где-то через час.

Больше не говоря ни слова, но чётко показывая глазами “ждать”, Волин широкой и стремительной походкой покидает палату.

А я остаюсь… со своей бедой, мыслями и воспоминаниями.

Как мы вместе учились, дружили, а по ночам познавали друг друга. После выпуска разъехались. Он – заграницу. Я – отрабатывать целевое направление.

Могла ли я тогда знать, что наша встреча через восемь лет станет для обоих еще тем “сюрпризом”...

Обращение автора к читателям

Дорогие друзья!

С волнением и радостью представляю вам свою новую книгу “Бывшие. Право на надежду”.

Это история, в которую я вложила частичку своей души, история о любви, которая не сдается, о надежде, что живет даже в самых сложных обстоятельствах.

Надежда и Даниил – особенные для меня герои. Их путь не был простым: ошибки, сомнения, боль расставаний... Но именно через эти испытания они ищут (и, возможно, найдут) то самое главное, ради чего стоит жить – право верить, любить и прощать.

Я искренне надеюсь, что их переживания отзовутся в ваших сердцах, что вы проживете эту историю вместе с ними – со всеми ее радостями, горестями и, конечно, надеждой.

Ведь надежда – это то, что делает нас людьми.

Спасибо, что доверяете мне ваше драгоценное время. Пусть эта книга подарит вам теплые эмоции и, возможно, заставит задуматься о чем-то важном.

Моя новинка - участник прекрасного литмоба "Вернуть любовь"

Встречайте новый авторский литмоб «Вернуть любовь»!

Однажды совершив ошибку, они расстались, разочаровавшись в любви. Но спустя долгое время судьба решила подарить им еще один шанс. Воспользуются ли они им, сумеют ли забыть былые обиды и начать все заново? Все это вы узнаете из наших историй!

#литмоб_вернуть_любовь

Присоединяйтесь. Эмоций хватит на всех!

❤️❤️❤

С уважением ваша Мара Евгеника.

P.S. Добавляйте книгу в библиотеку, ставьте звездочки и читайте с удовольствием.

Буду рада вашим отзывам и впечатлениям – для автора это самая ценная награда!

Глава 1

Сегодня день зачисления. Я несусь к университету как ошпаренная, спотыкаясь о трещины в асфальте.

Вчерашний дождь оставил после себя лужи, в которых отражается хмурое небо.

Мои дешевые кеды промокли насквозь, но мне плевать – надо узнать: есть ли я в списке зачисленных студентов на бюджет.

Сердце колотится так бешено, что кажется, его стук слышит каждый прохожий.

В горле пересохло, хотя я только что выпила бутылку воды.

Добегаю до корпуса. Вбегаю внутрь. Смотрю доску со списками. Не могу найти свою фамилию – буквы плывут перед глазами, сливаясь в серые размытые полосы.

От волнения у меня начинается тремор – легкая дрожь в коленях и пальцах рук.

Решаю отойти и перевести дух.

Падаю на холодную металлическую скамейку. Начинаю нервно перебирать и тереть пальцы, как делаю это всегда в моменты сильного стресса. И вдруг…

На мои колени падает тень.

Поднимаю голову – вижу его.

Того самого парня, с которым мы случайно познакомились в день подачи документов в приёмную комиссию.

Он стоит передо мной, заслоняя солнце, и почему-то кажется гораздо выше, чем в моих воспоминаниях.

Очень симпатичный. Хотя нет…

Не просто симпатичный – красивый в этой небрежной, естественной манере, которая бывает только у тех, кто никогда не напрягается по поводу своей внешности.

Мне он кажется очень... взрослым. Настоящим мужчиной, а не мальчишкой, как большинство моих сверстников.

Если я поступаю в мед с золотой медалью и по целевому, то он пробивается сам.

Имя его, кажется... начинается на “Д”? Дмитрий? Денис? Черт, не помню. Вообще, я редко запоминаю имена парней – не до того мне.

В школе у меня была только учеба, а романтические вздохи одноклассников казались глупой тратой времени.

После подачи документов я с этим парнем несколько раз пересекалась во время вступительных экзаменов – в коридорах, у столовой. Но…

Мы просто кивали друг другу. И не больше.

Я была с медалистами, а он – в общем потоке, так что близко не общались.

Хотя пару раз ловила на себе его взгляд – внимательный, оценивающий, но без той похабной наглости, которая обычно бывает у молодых парней.

– О, привет! – голос парня звучит теплее, чем я ожидала.

Он улыбается, и в уголках его глаз собираются мелкие лучики.

– Если я не перепутал, тебя зовут Надежда?

Замираю. Сердце вдруг делает странный кульбит в груди.

Запомнил?!

Странно – на меня такие красавцы обычно не обращают внимания.

В школе я была серой мышкой – очки, косы, строгий взгляд учительницы.

Даже сейчас, когда сняла очки и распустила волосы, не могу избавиться от ощущения, что я невидимка.

– Да, Надежда, – бормочу и снова начинаю теребить пальцы, чувствуя, как предательский румянец заливает щеки.

Он замечает мой нервный жест и смеется – не злорадно, а как-то... тепло…

– Эй, нет, я не психиатр, – он садится рядом, и скамейка слегка прогибается под его весом. – Но вижу – ты, Надежда, на взводе.

От него пахнет чем-то свежим – не одеколоном, а просто чистотой и легким запахом стирального порошка. Неожиданно приятно.

– Конечно, нервничаю! – вырывается у меня. – Не знаю, прошла по баллам или нет... Хотя вроде бы должна была, но вдруг...

– Чудачка… Подожди… Ты же золотая медалистка, – цокает он и пожимает плечами.

Замечаю, как двигаются мышцы под тонкой тканью его рубашки.

– Я же точно это помню...

– Ничего себе, столько информации запомнил... — удивляюсь и тут же прикусываю язык: зачем сказала это?

Но… Он только улыбается шире:

– Ну, мы же вместе документы подавали. Ты тогда сказала, что у тебя медаль, и тебя отправили в отдельную очередь. Помнишь, эта тетка с синими волосами из приемной комиссии?

Качаю головой, чувствуя себя неловко:

– Ой, извини… Наверное, не обратила внимания... В тот день я, вообще, мало что помню, кроме собственного страха.

– Да ладно…

Он машет рукой, и я замечаю тонкие серебристые шрамы на его костяшках.

– Назови фамилию. Схожу – посмотрю.

– Фанина.

Парень, имени которого я все ещё не вспомнила, встает, и мне вдруг становится холодно без его тепла рядом.

Смотрю, как он уходит к спискам – высокий, подтянутый, с прямой спиной.

Какой-то... другой. Не такой, как все.

Сижу, сжимая скамейку так, будто от этого зависит моя судьба.

Ногти от переживания впиваются в ладони, но я почти не чувствую боли.

В голове крутится только одна мысль: “Поступила ли я? Поступила ли я?”

Мой “посол” возвращается через пять минут – глаза горят, как у мальчишки, который нашел клад.

– Ну что, Надежда Ивановна Фанина... – растягивает он слова, и у меня перехватывает дыхание. – Танцуй! И это не шутка. Ты зачислена!

– Правда?! – говоря, ощущаю, как моё сердце, словно птичка бьётся о рёбра, и слезы собираются на нижних ресницах. – Ой, спасибо! У меня, честно, в глазах всё двоилось, что даже свою фамилию не видела...

– Да… брось. Было бы о чём волноваться? – он смеется. – Золотая медаль, целевое – тебя должны были без экзаменов взять!

– Угумс… Где ты видел, чтобы в мед без экзаменов брали? – фыркаю, но уже чувствую, как напряжение начинает отпускать. – А ты? Ты поступил?

– Поступил, – кивает он радостно.

Я вижу, как горят его глаза. В них столько жизни, столько... чего-то такого, чего я не могу назвать, но что заставляет мое сердце биться чаще.

– Тебя же... Даниил зовут? Если я не перепутала, – осторожно говорю я, внезапно вспоминая его имя.

– Всё верно, – смеется он, и от звука его голоса у меня по спине бегут мурашки. – Здорово, что запомнила.

– Отлично… Приятно познакомиться, – улыбаюсь в ответ. – Спасибо, Даниил, что... принес мне добрую весть. Я пойду.

Договорив, встаю со скамьи, чтобы уйти.

– Ну уж нет, просто “спасибо” не прокатит, – глаза Дани блестят хитринкой. – Мне будет приятно, если такая красивая девчонка, как ты...

Визуализация героев

Дорогие мои, давайте познакомимся с нашими героями!

Главная героиня Надежда Ивановна Кортис/Фанина в девичестве.

Надюша – трепетная лань. Она внешне очень мягкая, покладистая, спокойная и даже, как многим может показаться, нерешительная рохля и размазня. Но… Не торопитесь делать выводы. Потому как внутри этой прекрасной девы стальной стержень и характер.

И все же… Посмотрите, какая она у нас милаха!

Главный герой – Даниил Владленович Волин

Наш Даня – человек непростой, мужик с характером и гонором, профессионал высшего класса. Он всего добивается сам, потому уступать и жить по чьим-то правилам не привык. Но…

Дане все же придётся и свой характер, и натуру доминантную, и мужское самолюбие вкупе с шовинизмом засунуть… Ну, сами знаете куда!

И самый наш главный персонаж – цемент истории – Андрей Викторович Кортис.

Этот парень даст взрослым “джазу”. В свои семь лет Андрюша – очень взрослый, развитой, понятливый и мудрый.

Несмотря на анамнез Пролога, история будет лёгкой и приятной. Без дамы-драмы и “стеклища”!

Ну, что, дорогие мои, нравятся вам наши герои? Если “да”, то пишем комментарии. Если “нет”, то тем более пишем! Я люблю любое ваше мнение!

С уважением Мара Евгеника.

Глава 2

Первый курс даётся мне тяжело, несмотря на все школьные достижения.

Анатомия. Бесконечные латинские термины. Зачёты, которые приходится сдавать чуть ли не каждую неделю. Ночные зубрёжки в общаге под светом настольной лампы.

Иногда на меня нападает тоска и мысли, что я устала и больше не выдержу.

В такие моменты будто из ниоткуда появляется Данька. И всегда пусть и с дурацкими, но с шутками и прибаутками и со стаканом кофе – уже остывшего, потому что он вечно опаздывает – и с готовыми конспектами, которые сам разрисовывает забавными схематичными человечками на полях.

Иногда я помогаю ему с предметами, в которых Даня плавает. Или он делает за меня то, на что у меня не хватает времени и сил.

Между нами складывается что-то вроде дружбы. Хотя все вокруг, от одногруппниц до бабулек в общаге, твердят: этого быть не может.

Потому как парни думают о девушках только в горизонтальной плоскости. Но…

Даня умеет быть другим.

И он мой друг!

И мне с ним интересно!

Даниил разносторонне эрудированный парень. Помимо учебников, он читает Ницше и Камю, разбирается в искусстве. И не просто в классике, а в каком-то странном концептуальном перформансе.

Он может часами говорить о квантовой физике или средневековой поэзии, причём так, что даже я, круглая “пятерочница”, слушаю его, раскрыв рот. На моём фоне он выглядит... выигрышно во всем. и внешне тоже.

Я всегда была серой мышкой, заучкой, которая знает ответ на любой вопрос, но не знает, как завязать непринуждённый разговор на вечеринке. А с Данькой я вдруг превращаюсь в другого человека – более живого, более смелого.

Все свободное время первого курса мы с Даниилом гуляем по музеям, выставкам, заброшенным местам на окраинах.

Он как настоящий москвич таскает меня в театры на странные авангардные постановки, после которых я три дня не могу понять, что вообще увидела, но почему-то мне нравится.

Я живу в общаге – тесной комнатёнке на троих, где микс несвежести и “Доширака”.

Данька же, как я постепенно понимаю, москвич из небогатой, но интеллигентной семьи. Но…

При этом в нём нет ни капли высокомерия, которым страдают многие коренные москвичи. Девчонки постоянно к Даниилу липнут – смеются громче, чем нужно, “случайно” касаются его руки, закидывают волосы за плечо, ловят его взгляд. Только он, как мне кажется, относится к ним... осторожно что-ли. Словно ждёт чего-то большего.

И я точно знаю, что ему нравлюсь. Не так, как они.

Но… Между нами только дружба.

По крайней мере, так было до конца первого курса.

А потом у нас случился секс.

...По дружбе.

Произошло это дома у Дани. В его такой “даниловской” комнате. Слегка небрежной, но ужасно уютной.

Ну, это когда книги не стоят ровными рядами, а лежат стопками на подоконнике, на полу, даже на гитарном чехле в углу.

А еще на стене – постер с Мунком, который он когда-то привёз из Осло, и фотографии. Мои в дурацком свитере, в огромных клоунских очках, с красным поролоновым шариком на носу. И несколько общих, где мы с ним дурачимся на Воробьёвых горах.

Мы допиваем из чайных бокалов приятный терпкий напиток, который Даня принес из отцовских закромов.

Я уже чувствую, как по моим венам и телу приятной тяжестью разливается тепло.

Еще немного шумит и плывёт в голове. Но…

Головокружение не от напитка.

А от того, как Даниил смотрит на меня в последние полчаса – не как друг, а как...

Ну, как смотрят… мужчины.

Взгляд его скользит по моим губам. Потом вниз, к вороту и расстегнутым пуговицам рубашки. И снова возвращается к губам.

В глаза мне Даня не смотрит.

Или упорно притворяется, что не смотрит.

Он вертит в пальцах пустой бокал, перекатывает его между ладонями.

– Надь, – начинает Данька неожиданно, – а ты веришь, что друзья могут переспать просто так?

Фыркаю, но внутри что-то рвется и дрожит.

– Ты про “друзей с привилегиями”? – делаю вид, что это шутка. – Или про “секс без обязательств и последствий”?

– Ну, типа того. Без чувств, без обязательств. Просто... потому что хочется. Или потому что доверяешь человеку.

В комнате становится душно.

Я прищуриваюсь, пытаясь понять, куда он клонит.

– Ты это к чему?

Он откидывается на спинку дивана, ухмыляясь, но в уголках глаз читается напряжение.

– Да так… ни к чему… так философский вопрос.

Я потягиваю малиновую терпкую жидкость, чувствуя, как она вдруг стала обжигать мне губы. Тепло разливается по животу, но ниже уже другое тепло – тревожное, назойливое.

– М-да, интересно, – протягиваю. – А ты веришь?

Данька задумывается, наклоняя бокал так, что в нем ловится отсвет лампы.

– Не знаю. Но мне кажется, с тобой – возможно.

Замираю, боясь ему сказать, что у меня никогда ещё такого не было.

Пока думаю, мое сердце стучит так громко, что, кажется, он должен его услышать.

– Это... предложение? – спрашиваю осторожно, хихикая и делая вид, что шучу. Но…

Сама слышу дрожь в своём голосе.

Данька смеётся – коротко, нервно – и не отвечает. Вместо этого наклоняется ко мне ближе.

Чувствую, как его дыхание смешивается с моим, тёплым и чуть сладковатым и отдадим вишней.

– А если я скажу “да”? – сиплю от волнения.

Он медленно проводит пальцем по моей руке – от запястья до локтя.

По коже за его прикосновением бегут мурашки.

– Тогда, – его голос переходит в тихий хрип, – мы проверим теорию на практике.

И я не сопротивляюсь.

Почему? Да… потому что мы – друзья…

Потому что это ничего не значит…

Потому что я вру самой себе…

Потому что сама хочу этого…

И это происходит…

И Данька с какой-то странной радостью удивляется, что он мой первый друг…

А после… Мы строго соблюдаем договорённость под грифом “Мы просто друзья”.

После той одной на двоих ночи мы вырабатываем своеобразный ритуал: утром делаем вид, что ничего особенного не произошло, а вечером в объятиях друг друга можем спокойно обсуждать свои романтические похождения.

Глава 3

– Надя… Фанина…

Голос Лены, моей сокурсницы, режет тишину пустого коридора, словно ножом по натянутой струне.

Эхо разносится между голыми стенами, отражаясь от кафельного пола.

Я даже вздрагиваю, не ожидая этого внезапного вторжения в мои мысли.

Непроизвольно сжимаю папку с конспектами, чувствуя, как картон слегка прогибается под пальцами.

– Видела сейчас твоего Волина с Царенок.

Слово “твоего” звучит так ядовито, будто Ленка намеренно подчеркивает его кавычками, выговаривая с сладковатой интонацией.

Чувствую, как по спине пробегает холодок, но внешне старательно сохраняю полное спокойствие и безмятежность.

Небрежно пожимаю плечами, дескать: мне плевать.

И хмыкаю с улыбкой, словно мне действительно плевать. Но…

Кончики моих пальцев тем временем похолодели.

– Не… Ну как так, Надь? Вы же вместе… А он все время трется с другими девками.

Ленка не унимается.

В её голосе звенит фальшивое сочувствие, а вот в глазах – живое любопытство стервятника, ждущего, когда я, как ежик оголю свой нежный пузик, чтобы разобрать меня на куски.

Ленка переминается с ноги на ногу.

Свет от окна падает на ее лицо, высвечивая мелкие морщинки вокруг поджатых губ.

Резко поворачиваюсь. Мои волосы взметаются облаком, хлестая по щеке.

Бросаю на нее взгляд, который означает “заткнись”. Но…

Ленка интерпретирует его по-своему, прикрывая ресницы в мнимом сочувствии.

– Понимаю… Все они козлы двуногие, – вздыхает она, делая вид, что солидарна.

Визуальные признаки говорят мне о другом. Её пальцы теребят прядь выбившихся из хвоста волос, а в глазах горит азарт фальши.

Вздыхаю, потому что не хочу этой фальшивой солидарности.

В горле стоит ком, и я сглатываю его вместе с обидой.

– Нет… Не понимаешь, – наконец срывается с моих губ.

Слышу, что мой голос звучит резко и хрипло.

– Мы с Даниилом просто друзья. И он волен общаться, с кем ему нравится, – отвечаю спокойно и холодно. Но…

Сердце мое бешено колотится, будто пытаясь вырваться из грудной клетки.

Договорив, ускоряю шаг, чувствуя, как подошвы кроссовок почти не отрываются от скользкого линолеума. Будто убегаю. От Ленки. От ее слов. От самой себя. Мне нужно на кафедру хирургии, но ноги сами несут меня в кардиологию – туда, где Волин проявляется редко.

На каждый шаг мысленно произношу всего один риторический вопрос: “Почему?”

– Ой… Да ладно корчить из себя.., – не унимается Ленка. – Просто друзья… То-то Волин на выходных под ночь крадётся на наш этаж…

Ее слова летят мне в спину.

Сжимаю челюсти так сильно, что начинает пульсировать висок.

Короткие ногти впиваются в кожу ладоней, оставляя полумесяцы на коже.

Оторвались от Лены, облегчённо выдыхаю. Но… Судьба, видимо, решает, что этого мало.

Буквально через несколько минут натыкаюсь на “сладкую парочку”.

В рекреации кардиологии, у подоконника высокого окна с потрескавшейся шпатлевкой, стоит Даниил. Солнечный свет падает на него, очерчивая широкий разлет плеч.

Рядом с ним Светка Царенок. Она смеется, запрокинув голову, и я вижу, как ее волосы, цвета темного меда, переливаются в свете весеннего солнца, рассыпаясь по плечу Волина.

Заметив меня, “принцесса фармы” вешается Даньке на шею, обвивая руками, как ядовитый плющ.

И целует.

Не просто чмокает в щеку. Нет…

Она всем телом прилипает к нему и присасывается к его губам, как пиявка.

Ее пальцы впиваются в его толстовку и мнут ткань, демонстрируя страсть.

Даниил замечает меня через плечо Светки.

И машет рукой.

Так спокойно. Так буднично.

Как будто ничего не происходит.

Как будто мне не должно быть больно.

Задерживаю дыхание, чувствуя, как ледяная волна накатывает изнутри.

Через силу поднимаю уголки губ, ощущая, как они дрожат.

Машу в ответ. Моя рука мне кажется чужой, деревянной.

И тут меня спасает Вовка Храмов.

Он идет навстречу, широко раскинув руки, и я буквально ныряю в его объятия, как утопающий в спасательный круг.

Запах Храма – дешевый одеколон с нотками табака – резко контрастирует с дорогим ароматом брендового парфюма Даниила.

– Надюх, лабу перенесли на час, – говорит Вовка. В моих заложенные болью ушах голос Храмова звучит неестественно громко.

– Пошли в столовку, а?

Киваю, слишком резко, и тут же цепляюсь за его руку, чувствуя под пальцами шершавую ткань фланелевого рукава рубашки с запахом секонда. Мы проходим мимо парочки. Пол под моими ногами мне внезапно кажется неровным.

Даниил, не отрываясь от Светки, поднимает свободную руку и показывает мне знак “супер”.

Чувствую, как в животе образуется тугой, болезненный комок, будто кто-то с силой держит мои внутренности в кулаке.

Хочется поднять средний палец в известном жесте, чтобы послать Волина.

Хочется кричать и топать ногами.

Хочется подскочить и ударить его.

Но… Я гордо приподнимаю подбородок и просто молча прохожу мимо, ощущая, как Вовкина рука горячей лентой обвивает мою талию.

Остаток дня провожу в читалке, зарывшись в учебники по терапии.

Страницы расплываются перед глазами, буквы сливаются в черные червячки.

Госы. Диплом. Ординатура.

Эти слова должны быть моим щитом. Моим спасением. Но…

Мысли возвращаются к Волина и нашей договоренности первого курса: “У нас не отношения, а просто дружба. И секс тоже дружеский.”

В общагу возвращаюсь затемно.

Фонари отбрасывают длинные тени. Мое отражение в витринах магазинов кажется изломанным, раздробленным.

Ноги гудят, глаза слипаются, а в голове – каша из информации и обрывков сегодняшнего дня.

Принимаю душ, смывая с себя все: и усталость, и злость, и эту дурацкую, липкую надежду, что может быть…

Горячая вода обжигает кожу, но внутри остается холод.

Забираюсь в кровать, натягивая на себя одеяло с выцветшими звездами – подарок Дани на прошлый день рождения.

Глава 4

Лежу на Данькиной груди, прижав ухо к его теплой коже, и слушаю ритм его сердца.

Пальцы Дани медленно скользят по моей спине, оставляя за собой мурашки.

За окном тихо шумит дождь, а в комнате пахнет его одеколоном и нашим одним на двоих теплом.

– Ну что, там наслушала? – раздается прямо у меня над головой, вибрируя в груди. – Нормальный ритм? Сердце есть?

Приподнимаюсь, опираясь на локоть, и смотрю ему в глаза.

В них – микс усталости, удовольствия, радости и того самой его харизмы, от которой у меня внутри все переворачивается все годы нашей “дружбы”.

– Нормальный. Сердце есть.

Даниил хмыкает:

– И что тебе говорит мой пламенный мотор?

– Многое...

Опускаю голову обратно на его грудь, пряча улыбку.

– Например, то, что ты влюблён.

Данька фыркает, и его живот подо мной вздрагивает:

– Влюблён? Не-е-е… Надюш, ты путаешь или хитришь… Знаешь же, любовь – это, ва-а-а-ще, не про меня.

– Что значит “не про меня”?

Поднимаюсь на локтях. Пристально смотрю в его породистое лицо. Вздергиваю бровь.

– Неужели ты за всё это время ни в кого не влюблялся?

– Влюблялся и любить – штуки разные, Надь… Его рука замирает на моей лопатке.

– Но… В принципе, мне не нужно ни то, ни другое. Ты же знаешь, у меня есть цель, – говорит Данька, чмокая меня, куда попадает. – Я собираюсь за границу. Уже почти всё на мази. Вот защищу диплом, получу документы – и в Германию.

Замираю. Хотя раз сто слышала об этом. С первого дня нашего знакомства ещё во время подачи документов. Но…

Каждый раз, когда Даня говорит это вслух, у меня внутри все сжимается и сердце колотится, как овечий хвостик.

– Дань, зачем тебе уезжать? И почему именно в Германию? – спрашиваю, хотя все ответ знаю прекрасно. – И почему ни в какую другую страну?

– У меня же там живет мой биологический отец. Забыла? – Данька говорит это так спокойно, будто объясняет очевидное. – И дядька в клинике работает и преподаёт в университете. Вот я хочу у него учиться.

Молчу, сжимая пальцы до боли, чтобы отвлечь себя и не пустить слезу отчаяния.

– Понятно… – наконец, выдыхаю.

– Может, и тебе поехать, Надь? – Даня в очередной раз задает вопрос, ответ на который мы тоже оба знаем.

– Куда поехать? – отвечаю вопросом на вопрос, мой голос звучит резко. – И как ты себе это представляешь? Как я поеду?

После моих слов Даниил замирает.

Вижу, думает. Ну, или подбирает правильные слова.

– Ну-у-у… Мы постараемся, сделать тебе документы. Например, по студенческому обмену. Сначала я уеду, потом вытащу тебя. Ты будешь там продолжать учиться, закончишь ординатуру.., – Даниил говорит быстро, будто боится, что я его перебью. – Ты же… Зачем тебе здесь зависать в этой стране?

Я отрываю себя от него и сажусь, скрестив ноги.

– Дань, ты интересный такой. Ты же знаешь – у меня целевое направление. Я не могу никуда дёрнуться. Да и как мои родители? И брат в этом году поступает, ему помочь надо.

– Надь, зачем ты думаешь обо всех? О себе подумай… Тебе всё равно учиться в ординатуре…

Даниил тоже садится. Его лицо теперь на одном уровне с моим.

– Чем ты будешь ему помогать, Надюх?

Задав вопрос, он смотрит и на меня выжидательно.

– Что значит чем? Вернусь в свой город. Отработаю целевое направление. Я узнала уже. Они зачтут ординатуру в отработку.

Данька хватает меня за руку, дергает на себя и прижимает крепко к груди.

– Слушай, ну целевое направление.., – шепчет он мне на ухо. – Ты же лучшая студентка курса. С красным дипломом тебе могут дать открепительный.

Отвожу взгляд, потому что не могу как Данька все бросить и уехать. Даже просто потому что мне страшно…

– Я же говорила тебе, Дань. Не могут… Мне предлагают остаться на кафедре. Я обращалась в управлении здравоохранения, получить открепительный, чтобы здесь на кафедре работать и проходить ординатуру в Центральной кардиологической больнице, – объясняю, а сама слышу, как дрожит мой голос. – Мне отказали. Сказали, что у них не хватает кардиологов, нужны врачи, и я должна вернуться. Ну, ты же помнишь…

Даниил стискивает зубы.

– Слушай, ну должны же быть какие-то варианты решения этой проблемы.

Смотрю на него и понимаю, что жду. Жду, что он скажет что-то еще. Что-то важное только для меня. То, ради чего можно все бросить.

– Ну, хорошо. Давай зибзически. А зачем мне ехать? Ради чего конкретно?

Слушая меня, он морщится.

– Ну как зачем? Я же сказал – у тебя там будет больше перспектив. И в конце концов, найдёшь там себе хорошего, обеспеченного бюргера. Выйдешь замуж. Зацепишься в Германии. Будем продолжать дружить, общаться.

Меня будто обливают ледяной водой.

– Выдашь меня замуж за обеспеченного немца? – спрашивая, передергиваю плечами. – А может я за Храмова выйду?

Глава 5

Осталось всего есколько месяцев до государственных экзаменов и аккредитации.

Университетские коридоры становятся привычным общим пространством для нашего общения с Данькой.

Мы пересекаемся редко, мельком.

Волин всегда куда-то спешит – в его руках папки с документами, в глазах сосредоточенность.

– Надь, привет! – бросает он на ходу, даже не замедляя шаг.

– Привет, – отвечаю, но он уже за поворотом.

Иногда Даниил всё же останавливается, но разговоры наши короткие, будто сообщения мессенджера:

– У меня, кстати, всё готово, осталось только госы пережить – и я улетаю. Дядя договорился насчёт работы и учёбы.

– А жильё?

– Первое время отец обещал приютить. Потом разберусь.

Данька говорит это так легко, будто речь не о переезде в другую страну, а о поездке на дачу.

Я же, слушая его, стою и думаю: “Черт, последний месяц. Даня ещё здесь. И я ещё могу случайно наткнуться на него в буфете или библиотеке. А потом – пустота”.

Однажды Волин ловит меня после лекции, берёт за локоть, тащит за угол:

– Надь, ну подумай ещё раз. Пока не поздно. Мой дядя может помочь с документами – ты приедешь ко мне.

– Дань, я же объясняла уже... У меня целевое. Открепительный не дадут…

– Да брось, Надь!

Волин раздражённо проводит рукой по волосам.

– Ты сама себя закопать и похоронишь в этом замухранске. Надь, ты же умница, тебе светит большое будущее! А в Германии ты получишь европейский диплом…

– У меня брат поступает в этом году. Родители не потянут двоих.

– Ну и что? – его глаза вспыхивают. – Ты всю жизнь будешь жертвовать собой?

– Это не жертва, Дань. Это просто... жизнь и ответственность за других людей. Есть такое нравственное понятие…

Волин фыркает, отворачивается:

– Нравственность… Молодец… Прикрыла причинное место фиговым листом! Ты о себе должна думать, Надь. О своей карьере. О своем будущем.

– А семья – это не будущее?

– Будущее – это ты сама, Фанина! – Волин почти кричит, потом резко берёт себя в руки. – Все так делают. Даже альтруисты в критический момент спасают себя первыми.

Молчу. Возможно Данька и прав. Но…

Я не могу. Не могу смотреть в глаза матери, зная, что отбираю у брата шанс. Не могу стать ещё одной проблемой в их и без того нелёгкой жизни.

Волин уходит, не попрощавшись.

Смотрю ему вслед. Он идет по коридору уверенной походкой с прямой спиной и с развернутыми широкими плечами.

Мне Данька напоминает ледокол, который вечно куда-то пробивается сквозь невидимые преграды.

Ночь. Тишина. Общага пуста.

Все разъехались на выходные.

Мне не до сна.

Я занимаюсь научной работой. Тема сложная: “Инновационные методы в кардиохирургии”.

Сижу за столом, передо мной – исписанные листы, распечатки, конспекты.

Руководитель хвалил, но я всё равно перечитываю текст в десятый раз, будто в нём спрятана ошибка, которая всё испортит.

Вдруг – стук в дверь. Тихий, но настойчивый.

Открываю – и замираю. Данька.

В его руках – букет полевых цветов (откуда он их взял в городе?), бутылка шампанского, пакет с вкусностями.

– Надька, – как всегда обворожительно улыбается Волин. – Я ужасно соскучился.

– Я... занимаюсь, – бормочу, но сердце бешено колотится.

– Брось!

Волин заходит в комнату, ставит свои дары на стол.

– Ты себя загнала. Давай отвлечёмся. Мои родаки уехали к бабке в Рязань, дача свободна.

– Дань... Ты на время смотрел?

– Три часа. Всего три часа. Поедем, подышим воздухом, выпьем. День отдохнешь. Потом со светлой головой легче будет.

Знаю, что должна сказать “нет”. Что у меня защита, что нельзя. Но его глаза – тёплые, и в них столько надежды и нежности, что я слабею.

– Ладно, – сдаюсь и в подтверждение машу рукой.

Дача. За окном расцветает тонкой полосой рассвет.

Тишину нарушают треск деревьев и далёкое уханье совы где-то в лесной чаще.

Воздух густой, насыщенный ароматом нагретых за день сосен и свежескошенной травы.

Мы наконец-то выбираемся из постели, сидим на скрипучей веранде, освещенные тусклым светом старинного керосинового фонаря, что качается от легкого ветерка. В пластиковых стаканчиках - дешевое шампанское, пузырьки которого давно перестали играть, осев на дно.

Данька в трусах развалился в плетеном кресле, его длинные ноги небрежно закинуты на стол.

– Представляешь, – его голос звучит хрипловато от выпитого, – в посольстве толстая чиновница смотрит на мои документы и говорит: “А где заверенная копия свидетельства о рождении вашей бабушки?”

Волин вдруг разражается своим фирменным смехом – громким, лёгким, заразительным. Подхватываю этот смех, но внутри – тяжелый, холодный камень, что давит на солнечное сплетение.

– Надь, а помнишь, как мы завалили химию… это было начало первого курса? – говоря, Данька неожиданно тыкает меня в бок пальцем, как всегда слишком сильно.

Морщусь, потирая место боли:

– Помню. Ты тогда сказал, что легче сдохнуть, чем пересдать на “трояк”.

– И ведь пересдал и выжил!

Волин снова заливается смехом, запрокидывая голову назад.

В свете фонаря вижу, как играют мышцы на его шее, как блестят зубы, как дрожат ресницы, отбрасывая длинные тени на скулы.

Вдруг он вскакивает и включает старый радиоприемник. Из динамиков льется вальс из фильма “Тот самый Мюнхгаузен” – наша песня с первокурсной вечеринки.

– Потанцуем!

Данька с разбегу хватает меня за руки и начинает кружить по веранде.

Мои волосы разлетаются прядями. Радуюсь тому, что успела завязать простынь, как римскую тогу, а то бы танцевала как Маргарита – голая.

Мы спотыкаемся о разбросанные вещи, чуть не падаем. Но…

Волин крепко держит меня за талию. Его дыхание горячее обжигает мою шею, пахнет мятной жвачкой и тем самым дешевым шампанским.

Я закрываю глаза и растворяюсь в этом моменте...

Глава 6

Сижу напротив мужа, опустив голову на скрещенные руки.

У меня нет сил ни о чём говорить, ничего обсуждать, ничего рассказывать.

Я вообще хочу, чтобы время повернулось вспять – в то время, когда с моим золотым Андрюшенькой всё было хорошо.

Ещё год назад мы даже представить не могли, что с нами такое может случится.

И в принципе ничего её не предвещало. Андрюша просто переболел ОРВИ.

Одному Богу известно, что и откуда пошло. Не знаю. Может, иммунитет у сына просел… Хотя Андрей за шесть лет своей жизни практически не болел. Я на больничном с сыном сидела несколько раз. Один из них как раз последний. После чего вместе с результатами анализов к нам пришло извести, разделившее нашу жизнь на до и после.

А сейчас... Сейчас понимание масштабов проблемы сносит меня, как сель, засыпая камнями отчаяния.

Внешне держусь. Особенно в присутствии сына. Но… В душе врач не может победить мать.

И в минуты, когда меня не видит Андрюша, я просто реву, как белуга.

Потому что ничто, кроме стопроцентного донора, не спасёт Андрюшу.

У него редкая группа крови – четвёртая резус-отрицательная, и поиск донора костного мозга или стволовых клеток затруднен по этой причине.

Да ещё как оказалось, у Андрюши несколько аутоиммунных заболеваний имеют наследственный компонент, и существуют триггеры, которые могут спровоцировать начало или обострение этих заболеваний.

Если они начнут прогрессировать, то все может выйти из-под контроля – и тогда о пересадке можно и не мечтать.

Я вывела сына из школы на домашнее обучение. Постоянно стерилизую всю квартиру.

Муж не имеет отношения к медицине и относится ко всем моим действиям раздражённо.

Объясняю ему: любая малейшая инфекция – и положительная динамика полетит в тартарары.

Мы перенесли занятия в центре развития и английский с преподавателем в онлайн режим. Теперь всё, чем занимается Андрей, только по удалёнке через экран компьютер.

Я прекрасно понимаю, что моему малышу не хватает внешней среды.

Хотя Андрюша никогда не отличался особым желанием общаться с детьми, но сейчас у него такой возраст – социализация ему необходима.

А вместо этого сыну приходится всё время быть дома. Одному.

Раньше наш дом был полон гостей, а сейчас мы живём тихо и обособленно. Я никого не пускаю, чтобы никто не мог принести инфекцию.

Даже изолировала от внука деда с бабой.

К Андрею приходят только врач и лабораторная медсестра, которая забирает анализы. И то…

Я выдаю им в предбаннике защитные костюмы и маски, чтобы они не дышали на моего Андрюшу.

С момента постановки диагноза у меня развилась паранойя. Я боюсь всего и поэтому перестраховываюсь во всем.

Муж психует и постоянно мне высказывает свои претензии.

Вот и сейчас: Андрюша уснул, а мы сидим в кухне. Виктор с бокалом, а я – с чаем.

– Надь, ну не может же такого быть, чтобы вообще нигде не нашлось донора! – начинает он. — Ну хорошо, у него редкая группа крови и резус. Но ведь можно найти донора с такой же группой, с таким же резусом?

– Да, но при поиске донора для пересадки костного мозга или стволовых клеток требуется точное совпадение по группе крови и резус-фактору, а также по антигенам гистосовместимости. А у Андрюши несколько аутоиммунных заболеваний.., – тихо шепчу, роняя в чашку слезы.

– Ну так надо поискать того, который подойдёт!

– Мы этим занимаемся, – отвечаю мужу то, что уже говорила раз сто.

– Надь, ты что? Как врач, не можешь ускорить этот процесс? – говорит муж с претензией в голосе. – Уже столько времени прошло, а вы всё топчитесь на одном месте! Какие же вы медики? Вот поэтому у нас столько людей и помирает! Уже даже за последние полгода можно было хоть что-то для Андрюхи придумать! Но ты же сама врач, тебе как врачу должны пойти навстречу!

– Виктор, ну о чём ты? За это время очень много сделано. Андрюшке провели массу исследований. Выявили проблемы, которые могут помешать пересадке. Это же не рану на пальце зашить и не гипс наложить! Здесь большая генетическая составляющая. Андрюша ещё тот генетический пазл, поэтому работа огромная. И мы продолжаем. – Ой, да ладно… Продолжают они, – язвительно выдыхает муж, выбивая из меня слезы.

Но… Я беру себя в руки и продолжаю объяснять:

– Во-первых, нам нужно было достичь ремиссии. Сейчас Андрей хорошо себя чувствует, у него хорошие скрининги. Во-вторых, два донора, которых нашли, к сожалению, не подошли. Мы даже до пересадки не дошли. Теперь ожидаем, что ответит Москва. Все над этим работают, и отдел здравоохранения тоже. Так что ты не прав.

– Я не прав? Неужели придётся делать платную операцию? – муж задает вопрос, который его больше всего волнует.

– Не знаю. Всё не так просто. И для меня это неважно.

– А ты что, не можешь в квоту Андрея «засунуть»?

– Какое странное слово – “засунуть”.., – говорю, растирая слезы по щекам. – Мне кажется, или тебе...

– А что «тебе»? Лично мне кажется, что мы так и будем жить в этом подвешенном состоянии.

– В подвешенном? Вить, а что в твоей жизни изменилось? По-моему, ты как жил, так и живёшь. У тебя как всегда: рыбалка, друзья, волейбол, футбол. Ты ни в чём себе не отказываешь. Я даже не спрашиваю, почему ты в последнее время задерживаешься допоздна.

– А что ты хочешь меня спросить, Надь? – раздражается муж.

– Ну, спроси. Хочешь узнать, есть ли у меня любовница?

– Нет. Не интересно. Мы два взрослых человека. Изначально договорились: как только у тебя появится женщина, ты мне сам об этом скажешь. Если это серьёзные отношения – мы просто расстаёмся. Вот и всё. Ты держишь свои обязательства, я – свои.

– Ну вот поэтому я и живу с тобой — потому что ты держишь свои обязательства. За это и выпьем, – пьяненько улыбается Виктор.

– Может, не стоит об этом мне постоянно напоминать? – сверлю мужа глазами. – В конце концов, никто тебя не тянул оказывать мне такую честь!

Глава 7

Время идёт, а я волнуюсь. Информации о том, что нас берут в клинику к лучшему специалисту, до сих пор нет.

Несколько раз ходила в отдел здравоохранения, разговаривала с начальником. Он всё понимает. Поясняет: сделали всё, что смогли – теперь надо ждать результата.

Мы с Андрюшей снова проходим скрининги.

Меня радует факт, что динамика хорошая. И все равно дергаю, потому что время идет.

Коварная болезнь может изменить вектор в любой момент, и все усилия полетят в тартарары.

Не выдерживаю и всё-таки звоню своему преподавателю, объясняю ситуацию.

Он обещает попробовать помочь через Министерство здравоохранения.

Через несколько недель наше направление приходит в горздравотдел.

Теперь надо собираться в дорогу. Начинаю думать.

Поездом и самолётом с Андрюшей – не могу. Слишком много инфекций.

Остаётся только машина.

Обращаюсь к мужу. Прошу Виктора отвезти нас. Но…

Он никогда не ездил в Москву из нашего провинциального городка.

Разговор ни к чему не приводит. Виктор упёрся наотрез.

Вечером после дежурства захожу к родителям,

Родительский дом встречает меня теплом и запахом пирогов, но в груди – камень.

Голос предательски дрожит, когда начинаю рассказывать о проблеме с поездкой.

Отец тяжело вздыхает, его большая рука осторожно гладит мою спину.

– Дочка, не переживай, – говорит он с нарочитой бодростью, но в глазах читается тревога. – У нас инженер Константин часто ездит в Москву.

Папка делает паузу, пытаясь разрядить обстановку:

– Костя, он этот… Как это говорят. А вспомнил… брутал. Он тебе понравится. Уж всяко лучше, чем твой муженёк–недотёпа.

Затем, собравшись с мыслями, добавляет более деловито:

– Если дата подойдёт, Константин возьмёт вас с собой. Он там в каком-то институте учится, так что маршрут знает.

Проходит несколько дней. Телефонный звонок отца застает меня врасплох.

– Надюшка, согласился Константин, – в голосе папы слышится явное облегчение. – Приходи вечером порворим.

Не могу сдержать радостный возглас, но тут же кусаю губу:

– Пап, а сколько это будет стоить?

– Да… ну, тебе, Надюха, – интонацией отец отмахивается, будто от назойливой мухи, но говорит с непоколебимой уверенностью:

– Дочка, не думай об этом.

Разговор продолжаем вечером, когда я забегаю к родителям.

– Надь, перестать думать о ерунде. Конечно, мы с матерью поможем.

Голос папки становится мягче, теплее:

– Вы для нас с матерью все. Андрюха – наш любимый внук.

Затем с лёгкой усмешкой добавляет:

– Брательник твой пока не женится, ему бы по девкам набегаться.

И уже серьёзно, в коридоре, когда я одеваюсь, отец повторяет:

– Ты не переживай, дочь. У нас с деньгами нормально. Костя согласился просто так вас довезти. А я с ним рассчитаюсь – сменами поставлю, премию выпишу.

Моргаю, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы:

– Пап, разве так можно?

Отец крепко сжимает моё плечо, в его глазах — что-то неуловимо тёплое:

– Всё можно, если есть желание. А если желания нет – так ничего и нельзя.

Мать, услышав наш разговор, стремительно выходит в коридор. Её руки дрожат, когда она обнимает меня.

– Доченька, ну как же так? – в голосе мамы слышны слёз. — Кто же знал, что так случится...

Она всхлипывает, бессильно сжимая кулаки:

– Откуда эта зараза? Откуда взялась только эта сломанная хромосома?

Устало закрываю глаза, чувствуя, как накатывает раздражение:

– Мам, хромосомы тут ни при чём. Все с ними нормально. Не переживай.

Но… Мать уже не слушает, уносясь в воспоминания:

– Ой, что ж мы его не уберегли тогда... – её пальцы судорожно впиваются в мою куртку. – Не переболел бы – и сейчас был бы здоров!

Я беру мамино лицо в ладони, заставляя посмотреть на себя:

– Мам, никто не знает, когда это могло проявиться, – говорю, стараясь звучать убедительно. Затем, делая глубокий вдох, добавляю более твёрдо: – Статистика говорит, что в раннем возрасте – 90% выздоровления. Будем надеяться, что с Андрюшей всё будет хорошо.

Возвращаюсь домой с хорошей новостью.

Витька, как всегда, полулёжит на диване, уткнувшись в телевизор, с которым он лениво переругивается.

Стараюсь говорить ровно, но голос предательски дрожит:

– Вить, всё нормально, вопрос решён. Нас отвезут в Москву.

Муж даже не поднимает глаз, его голос звучит глухо:

– Да?! Ну, и славно.

Наконец, он отрывается от экрана, бросает с раздражением:

– Думаю, сколько ещё денег во всё это вбухать придется...

Резко оборачиваюсь:

– Зачем ты мне это сейчас говоришь?

Виктор встаёт, его лицо искажает гримаса досады:

– Ну, как есть, – муж разводит руками, будто оправдываясь. – Деньги на новую машину откладывал, а теперь уйдут на лечение.

Смотрю на него и вдруг понимаю: он не злой. Просто испуганный.

Испуганный так, что даже не знает, как это выразить. И вместо гнева мне вдруг становится его жалко.

– Вить, не надо их на лечение. Я что-нибудь придумаю, – говорю быстро, почти торопливо. – В Москве устроюсь в больницу, хоть санитаркой, но буду зарабатывать.

Муж фыркает, проводя рукой по лицу:

– Ты что, держишь меня за жмота?

Мои пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки:

— Нет, — отворачиваюсь к окну.

Виктор вдруг выглядит усталым.

– Не надо всё усложнять. И так проблем хватает. Но… я понимаю твои мысли. Не хочу, чтобы финансовая нагрузка легла только на тебя.

Виктор резко поворачивает меня к себе и с горькой усмешкой произносит:

– Конечно, устроишься там на работу... А потом и сюда не вернёшься.

Закусываю губу:

– Не знаю. Может, стоит над этим подумать.

И, не дожидаясь ответа, иду к сыну.

Андрюша сидит с книгой, в наушниках.

Бровки сына слегка нахмурены от сосредоточенности.

Глава 8

Накануне поездки в Москву у нас с Виктором снова вспыхнул разговор о деньгах.

Вернее, не разговор, а очередное молчаливое противостояние.

Муж сидел на кухне, сжимая в руках чашку с остывшим кофе, а я, стоя у окна, смотрела, как за стеклом медленно гасли последние огни ночного города.

– Не надо тратить деньги на машину, – произнесла как можно спокойнее. – Я найду способ подзаработать.

Вик усмехнулся, и этот звук резанул меня, как лезвие.

– Опять? – в его голосе прозвучало привычное раздражение. – Ты уже третий месяц говоришь, что найдешь работу в Москве. А пока что все держится на моей зарплате.

Я сжала пальцы. Да, держится. Но разве он не понимает, что я не могу просто взять и устроиться куда угодно? Что у меня на руках больной ребенок, что каждый день – это череда анализов, процедур, бесконечных ожиданий?

– Я и так работаю. Да и лечение по квоте, – напомнила, будто это могло что-то изменить. – Мы ее выбили. Пока все – за счет государства.

– Пока, – бросил муж и отодвинул чашку.

Это “пока” повисло в воздухе, как приговор. Если донор не подойдет. Если квота не покроет все. Если...

Но я не хотела думать об этих “если”.

И меня злило, что мой муж Виктор стал человеком, который разучился верить

Вик слушал меня вполуха, время от времени бросая короткие, как удары, реплики:

– Бесполезно.

– Ты наивна.

– Деньги на ветер.

Когда-то Виктор был другим. Оптимистом. Человеком, который верил, что все можно исправить. Но…

За эти месяцы что-то в нем сломалось. Или просто выгорело.

Вчера он долго сидел в детской с Андрюшей. Они болтали про рыбалку.

Вик говорил, что скоро они снова поедут на реку, будут закидывать удочки, смеяться, жарить улов на костре.

Андрюша хохотал, вспоминая, как в прошлый раз поймал огромного карпа, и они с отцом вдвоем тащили его на берег.

Я стояла в дверях и смотрела на них. На Виктора, который все реже улыбался, и на нашего сына, который все чаще притворялся, что не боится.

Смотря на своих мужчин, я думала о насущном – общежитие, работа, надежда…

Жить мне предстоит в общежитии для медиков – в клинике матерям негде оставаться.

“Как же так? – думала я, когда впервые услышала об этом. – Ребенок борется за жизнь, а его мать должна ночевать где придется?”

Но… Мне в этом вопросе повезло. Мой бывший преподаватель из института, Сергей Николаевич, договорился о временном месте в общаге.

– Ты же знаешь, как у нас все сложно, – сказал он мне по телефону, и в его голосе звучала усталость и забота.

Работа. Это слово теперь звучало для меня как спасательный круг.

Деньги будут нужны – всегда, везде, в любом случае. На основной работе я взяла отпуск, но если все затянется – придется уходить в неоплачиваемый.

А потом... А потом – как повезет.

Если донор подойдет – это удача. Если нет… То все начинай сначала.

Два предыдущих – не подошли.

Первый раз я плакала. Сидела в туалете больницы, кусая кулак, чтобы не разрыдаться навзрыд – Андрюша не должен был слышать. Врач говорил что-то про “частичную совместимость”, “риски”, “лучше поискать другой вариант”.

Я кивала, автоматически слушая термины, которые уже выучила наизусть за эти месяцы.

Второй раз я не плакала. Просто сжала челюсть так, что к вечеру заболела голова.

Андрюша сидел на кровати и смотрел, как медсестра берет кровь.

– Мама, а этот дядя мне подойдет? – спросил сын, и я увидела в его глазах ту самую надежду, которую сама старалась в себе возродить.

– Не знаю, солнышко. Но… Мы это проверим.

Донор номер два тоже не подошел.

Теперь – третий.

Врачи говорят, что этот вариант лучше. Статистика, цифры, проценты – все складывается в аккуратные графики, которые должны вселять уверенность. Но…

Я больше не верю графикам.

Я верю только тому, как дрожит рука Андрюши, когда он прячет ее под одеялом после укола.

Как сын сжимает губы, когда ему больно, но он не хочет показать это.

Ему всего семь. В семь лет он уже знает, что такое “биопсия”, “химиотерапия”, “трансплантация. Знает, что иглы могут быть толстыми и тонкими. А еще ужаснее слово “потерпеть”.

И Андрюша уже научился терпеть.

И вместе с ним терплю и верю, что этот донор тоже окажется “совместимым”...

Но… Я все равно боюсь…

Больше всего боюсь взгляда сына.

Вчера, когда я сказала, что “в этот раз все может получиться”, Андрюша просто кивнул. Без восторга и радости – просто кивнул.

Как будто уже привык, что “может” – это не значит “точно”.

Я глажу своего малыша по кудрявым волосам, они уже отрасли, по пока еще мягкие, как пух.

– Мы же с тобой сильные, да? – шепчу в свою любимую макушку.

Сын молчит. Потом вдруг обнимает меня, прижимается ко мне, как будто не может больше держаться. Его маленькие пальцы вцепляются в мою кофту, лицо утопает в складках ткани.

– Я не плачу, мам…

Голос Андрюши глухой, сдавленный.

– Я просто… немного устал…

И в этот момент я ненавижу все.

Ненавижу белые стены больниц, где дети учатся терпеть боль, вместо того чтобы бояться темноты. Ненавижу коллег–врачей, которые говорят “подождём следующего донора” так же буднично, как “завтра будет дождь”.

Ненавижу себя за эту беспомощность – ведь я должна была защитить сына от всего этого.

Но… Больше всего ненавижу мир, который научил моего семилетнего сына не плакать.

– Я знаю, солнце. Я знаю…

Мои пальцы дрожат, когда я глажу его по спине.

Андрюша засыпает быстро, как все больные дети – будто его выключают.

Я лежу без сна, прислушиваясь к его дыханию. Знаю, в спальне ворочается Виктор.

Мы пробовали близость – отчаянно, почти зло, как будто могли через боль в теле заглушить другую боль. Не получилось.

Тени на потолке медленно плывут, сливаясь с моими мыслями: “А что если и третий донор не подойдёт? А что если квота не покроет всё? А что если…”

Глава 9

Андрюшка по дороге болтает с Константином.

Мне нравится, что мужчина уделяет внимание моему сыну. И Андрейка этому тоже рад.

Костя спрашивает, чем Андрюша увлекается, какие книжки любит.

Андрей рассказывает, что сейчас его интересуют книги на английском языке.

– Мама мне покупает сказки.

– Серьезно? Ты читаешь на английском? Понимаешь все слова?

– Не-е-е…не всегда. Но… Меня мама научила переводить слова, и я пользуюсь словарём в планшете, – вот, говорит Андрюша, немного задыхаясь, потому что в новой маске ему неудобно разговаривать.

Мне очень жалко сына. Но… Андрею приходится с этим мириться.

– Ну ты, братан, молодец! Я тобой горжусь! – искренне восхищается моим сыном Константин, чем радует мою больную и раненую душу.

Сижу – слушаю внимательно, как Константин с Андрюшей обсуждают всё подряд – машинки, мультики, девчонок в садике.

Андрюха говорит, что он уже большой – ходит в школу.

– Ой, в школу я тоже не хожу, потому что меня перевели на домашнее обучение. Ну, вы же понимаете… Мама боится, что я в школе могу подхватить какую-нибудь инфекцию, и тогда мне не смогут провести операцию.

– Все правильно мама думает. Мама точно знает, как нужно поступать. Маму нужно слушаться, – отвечает Андрюше Константин и подмигивает в зеркало заднего вида, то-ли моему сыну, то ли мне. и говорит.

– А ты тоже слушаетесь свою маму, – тут же уточняет моя умница.

– Конечно, я хоть взрослый, но маму обязательно слушаю. Мама плохого не скажет, – уверенно произносит мужчина и снова подмигивает, как я понимаю, теперь уже точно мне.

Улыбаюсь в ответ и внимательно слушаю смешные детские истории Кости: как он, присоединив моторчик, из велосипеда сделал свой первый мотороллер. Потом рассказывал, как делал свою первую машину.

– Она была… фанерная! И она даже ездила! Ой, мне тогда было… ну, чуть больше, чем тебе, наверное. Может, лет десять. И для меня была настоящая радость – сделать свою первую машину.

– А вы констр-р-руктор? – спрашивает, грассируя, Андрюшка.

– Ой, молодца! Слово даже такое знаешь, – тут же Константин хвалит Андрея. – Я таких слов в детстве не знал.

– Дети сейчас другие, – по-взрослому заявляет сын, чем веселит меня. – Ну, более развитые что-ли, – так мама говорит.

– И в этом мама твоя права на все сто, – говорит Константин и бросает на меня взгляд. – Нет, Андрейка, я не конструктор. Хотя… В принципе сейчас закончу университет и буду близок к этой профессии. А знаешь что, думаю, что все же буду конструктором.

Я с удивлением смотрю на Константина, приподняв бровь. Потому что завод, на котором он работает вместе с моим отцом, имеет совсем другое направление. И оно никак не связано с конструированием.

Не выдерживаю, спрашиваю:

– Константин, вы сейчас получаете высшее образование… Я правильно поняла?А какие-то планы у вас уже есть?

– Планы? Ну да, конечно, есть. Во-первых, я хочу… хочу стать ИТРом на нашем заводе. Без высшего образования это практически невозможно. Планирую расти по карьерной лестнице. И есть у меня нормальная, здравая мысль – как у солдата, который мечтает стать генералом. Думаю стать директором завода.

– Серьёзная заявка, – отвечаю, улыбаясь.

– Ну да. Ещё у меня есть мысль заняться своим бизнесом. Вот как раз это будет касаться конструирования, создания новых моделей.

– Да вы что? – искренне удивляюсь.

– Зря смеетесь, Надежда. В детстве я очень любил велосипеды и самокаты. Вот думаю: если, например, изготавливать самодвижущиеся электрические велосипеды и самокаты…

– Константин, знаете, а это интересно!

– Ну да, почему бы этим и не заниматься? Во всяком случае, думаю над этим. Насколько я знаю, уже во многих других странах такая тенденция есть. Вот и я хочу, чтобы у нас тоже все было… только своё.

– Вы патриот! Полностью вас поддерживаю. Нужно заниматься своим делом. Но если вы станете директором нашего завода – это тоже будет классно!

Пока мы говорим, Андрюха начинает кивать носом и засыпает.

Константин посматривает на Андрюшку.

Вижу, что у него есть вопросы, но он их не задаёт. Просто говорит:

– Надежда, у вас такой классный сын. А можно я буду к вам обращаться на “ты”? И… Надя?

– Да, конечно. Мы же с вами, наверное, почти ровесники. Ну, или где-то, наверное, так.

– Спасибо за разрешение. И ты ко мне тоже обращайся по имени и без “выканья”, мне это будет приятно.

– Хорошо, – соглашаюсь я, понимая, что этот мужчина мне определённо нравится.

– А вы… ой, то есть ты, Костя, надолго в столицу?

– Взял отпуск за свой счёт. У меня госы и защита диплома. Сейчас сессия, а потом всё сразу.

– Здорово! У нас в меде только госы были. Мы дипломы не защищали…

– Как без защиты диплома? – ожидаю Константин.

– Выпускники медицинских вузов проходят процедуру лицензирования для получения права на медицинскую деятельность, – говорю и наблюдаю за тем, как Костя уверенно ведёт машину.

Неожиданно вспоминаю Даньку, потому что Константин мне чем-то напоминает Волина.

Даниил с юности был человеком, который точно знает, куда идёт.

И мне это нравилось. И не потому что я была от него без ума. Просто в этой его целеустремлённости было что-то... очень живое и заразительное. Того чего нет в моем муже.

И это не карьеризм – просто ясность. Есть цель – значит, надо двигаться вперёд, без этих вечных моих “а вдруг” и “а если”.

Я никогда Даньку за это не осуждала. Наоборот, иногда даже завидовала, тому как он мог твёрдо стоять на своем, знать, чего точно хочет...

А у меня и сейчас вся жизнь – как снежинка в метель.

Мне и сейчас мысль о Данькиной определённости кажется чем-то недосягаемым, роскошным, как та шуба в витрине, на которую только смотришь и вздыхаешь.

“Хоть бы Андрюшке так повезло – чётко знать, что делать”, – мелькает у меня в голове. И сразу же ловлю себя на другом. – Пусть не сейчас. Ему бы просто поправиться, а там... там видно будет”.

Глава 10

Дорога в Москву тянется перед нами длинной серой лентой, растворяясь в предрассветном тумане.

За окном мелькают бесконечные белые поля с черными проталинами, редкие покосившиеся деревеньки, придорожные кафе с потрескавшимися вывесками.

В машине звучит медленный блюз и спокойный, размеренный голос Кости, заполняя тишину между нами.

Он рассказывает просто, без прикрас, не пытаясь произвести впечатление.

– В восемнадцать думал, что вся жизнь у меня впереди, – говорит он, плавно перестраиваясь на обгон. – Поступил в институт, отучился год – и бросил. Мне тогда казалось, что я трачу время зря.

Снова разглядываю его профиль – мужской твердый подбородок, короткая стильная стрижка, едва заметный шрам над бровью, улыбчивые глаза и губы.

В его лице читается жизнь, прожитая не по учебникам.

– Потом завод. Десять лет жизни – в цеху, в мазуте, в графике “день-ночь-отсыпной”, – Костя говорит спокойно.

Но… Я замечаю, как сжимаются его пальцы на руле.

– Через время понимаю: если не сейчас – то никогда...

В его голосе звучит что-то, от чего у меня по спине пробегают мурашки.

– Я уже говорил, мечтаю открыть свое дело. Не лавочку – настоящее производство. Сейчас над этим работаю.

Когда Костя на секунду поворачивается, я вижу в его глазах тот самый огонь, которого мне так не хватало в Викторе последние годы.

Не тлеющие угли усталости, а настоящее, живое пламя.

И вдруг – как удар.

Когда-то и у меня были планы.

Научные работы, которые руководители называли “перспективными”.

Приглашение преподавать в университете – кафедра хотела заполучить молодого специалиста с “нестандартным подходом”.

Переезд в Москву, о котором мы с Виктором мечтали по вечерам, строя воздушные замки.

Всё это было.

А потом Андрюшин диагноз.

Одно слово, четыре слога – и мир разделился на “до” и “после”.

Сжимаю пальцы, наблюдая, за спящим Андрюшкой. Его ресницы вздрагивают – может, снится та самая рыбалка с отцом?

– Знаешь, Надюш, – вдруг произносит Костя, и в его голосе появляются новые ноты, – я всегда считал, что человек сам кузнец своего счастья. Но иногда... иногда жизнь проверяет нас на прочность. И тогда важно не сломаться…

Говоря, Костя не смотрит на меня, но мне кажется, он читает мои мысли.

Закрываю глаза.

“Андрюша поправится... Сын мой обязательно поправится… Боже, услышь меня!” – слова крутятся в голове, как молитва.

Только сын поправится – я вернусь к своим исследованиям. И может, правда переедем в Москву.

Лишь бы Андрейка поправился...

– Ты сильная, Надюш, – тихо говорит Костя.

– Нет, – отвечаю. – Просто у меня нет выбора.

Но впервые за долгие месяцы где-то глубоко внутри меня, под грузом страхов и усталости, шевелится что-то теплое.

Выдохнув снова прикрываю глаза и проваливаюсь в короткий, но лёгкий сон.

Вздремнув и проснувшись от первого солнечного зимнего луча, внутри себя радуюсь. Словно этот искристый шалун – вестник хорошего.

Открываю глаза.

За окном уже вырисовываются первые московские высотки.

Константин, заметив, что я не сплю, протягивает мне термос:

– Кофе. Только крепкий, – уточняет он с улыбкой.

Вливаю в себя ароматный напиток и снова украдкой смотрю на Костю.

Понимаю, что мне нравится, как он себя ведёт: его улыбчивость, приятный голос, даже взгляд, которым он на меня смотрит. Но…

Тут же одёргиваю себя: “Это просто от усталости. Может, мне просто не хватает мужского внимания, чтобы хоть немного разбавить и снизить градус своего эмоционального негатива и усталости.”

На парковке клиники я буду Андрюшу.

Константин помогает занести вещи.

Андрейка вдруг спрашивает у него:

– Дядя Костя, а вы к нам придёте? Навестите меня?

– Конечно. Решу свои вопросы. Немного освобожусь – и заеду. Обязательно! – улыбается Костя и задает сыну вопросы, от которого у меня перехватывает дыхание. – Андрюха, у тебя же есть телефон? Обменяемся номерами?

На лице Андрея расползается улыбка. И мой малыш с ликованием в глазах диктует номер своего телефона.

– Я и сообщение могу написать, – с гордостью говорит моя умница. – Я умею писать. Сам научился.

– Андрей, да ты самый крутой парень из известных мне малышей, – одобрительно отвечает ему Константин, поглаживая моего сына по голове.

Андрей с Костей болтают еще несколько минут, и мы прощаемся, потому что нас вызывают к врачу приёмного отделения.

В кабинете я терпеливо наблюдаю за коллегой, пока она осматривает моего сына и заполняет карту.

Андрейка всё это время мне улыбается. Но…

По его серьёзным глазам и тёмным кругам под глазами на бледном лице понимаю – бодрится мой маленький мужчина.

Как только протокол приёма пациента подходит к финалу, надеваю на Андрея маску с клапаном забора воздуха и фильтром очистки и прошу посидеть в коридоре.

– А когда Матюшева будет? Понимаете, мы не можем ждать. Для Андрея каждый день задержки операции.., – спотыкаюсь на слове, которое не произношу ни при каких обстоятельствах.

– Надежда Ивановна, вы же медик. Сами всё понимаете. У Матюшевой трагедия в семье. Как всё решит, так и вернётся, – спокойно отвечает доктор, окидывая меня усталым взглядом. – Вы пока устраивайтесь. Придёт назначенный вашему сыну врач. Вы с ним всё и обсудите.

До внезапной болезни Андрея я была такой же — ровной, холодной, несколько отстранённой.

А сейчас…

Сейчас мои нервы – как оголённые провода.

Меня дёргает всё и от всего.

Мой мир сузился до маленькой точки с эпицентром под названием “Андрей Кортис”.

Любой не тот жест, взгляд, тон, слово, особенно медиков, я воспринимаю как вызов и личное оскорбление.

Никогда и подумать не могла, что весь мой профессионализм пойдёт прахом, лишь только я прочту диагноз, который лично для меня станет приговором.

Поняв, что добиться большего от дежурного врача не смогу, беру сумку с вещами и Андрюшу за руку. Теперь тактильный контакт с сыном для меня – как кислород.

Глава 11

Мужчина оборачивается.

Мой умница сын восклицает:

– Мамуль, а доктор к нам сам пришел… Он – хороший! Он английский знает…

Врач и Андрей смотрят на меня медовыми глазами, симметрично склонив голову вправо.

У обоих во взглядах неприкрытое любопытство.

– Здравствуйте, – вежливо здороваюсь, всматриваясь в бейджик, словно читаю имя и отчество, которые знаю и никогда не забуду.

Моё холодное приветствие стирает с лица Волина улыбку.

– Я лечащий врач Даниил Владленович. Мы с Андреем Викторовичем Кортис уже познакомились, – ровно и спокойно говорит Волин. – А с вами, Надежда Ивановна, я побеседую, где-то через час.

Больше не говоря ни слова, но чётко показывая глазами “ждать”, Волин широкой и стремительной походкой покидает палату.

Как только Даниил выходит, я остаюсь один на один со своей бедой, своими страхами и кошмарами, мыслями и воспоминаниями, к которым добавляются новые.

Первая мысль – понял ли Данька, что Андрюша – его сын? Мне бы хотелось, чтобы не понял. Потому что я совершенно не хочу обсуждать эту тему в разрезе новых событий. Не хочу выглядеть плохой матерью, не хочу его жалости. Вообще ничего от него не хочу. И его не хочу… даже просто видеть…

Если бы можно было вернуться на несколько часов назад, то я бы совсем не поехала в эту клинику. Нет. Вру себе…

Просто хотела бы, чтобы всё сейчас рядом была Матюшева. И бы с ней я бы решала вопросы. Потому что разговаривать об этом с Даниилом не могу. От слова “совсем”.

Смотрю на Андрюшку. Он внимательно – на меня, как будто всё понимает. Потом встаёт, подходит, обнимает и произносит:

– Мамуль, ну ты чего так расстроилась? Как будто сейчас заплачешь.

– Что ты, малыш, нет, конечно. Я не заплачу и не собираюсь. Всё хорошо. Видишь, доктор пришёл?

– Да-да, мама! Он мне так понравился! Он такой интересный и так хорошо говорит на английском. Мы с ним даже поболтали.

– Да ты что, Андрейка? О чём это вы разговаривали?

– Ну, я сказал, что вот как-то так заболел, но обязательно поправлюсь. И что я в это верю. И ты в это веришь, и доктор тоже сказал, что он в это верит, – говорит мне сын, пытаясь улыбаться.

– И это прекрасно, мой милый. Андрюша, нам надо перекусить с тобой.

– Мам, я не хочу есть. Если честно… Я спать хочу?..

Андрюша так говорит, что у меня внутри всё снова дёргается и обрывается. Я прекрасно понимаю, что Андрейка хочет спать – потому что него слабость.

Укладываю сына. Жду пока уснёт.

Набираю подругу, чтобы она продиктовала мне результаты анализов. Мы коротко разговариваем. Я получаю распечатку. Рассматриваю показатели. Вижу, что немного просели. Это меня огорчает.

Андрюша мирно спит. Я глажу своего малыша по голове, смотрю на него и беззвучно плачу.

По щекам катятся слёзы, но я не позволяю себе даже малейшего всхлипа.

Знаю, надо спрятать слёзы – Андрюшка их просто не должен видеть. Эти слёзы не для него.

И снова вспоминаю Даньку. То, как он звал меня с собой. И его уверенность, что все будет иначе.

Сейчас у меня появляется такая же мысль: “Если бы я поступила по-другому? Если бы согласилась поехать с ним, то он никогда бы не женился на другой. Остался бы со мной. С Андрюшкой. И вместе мы бы смогли победить эту коварную болезнь…”

На последнем слове останавливаю себя. Думая, что история не любит сослагательного наклонения.

И главное сейчас – донор. Конечно, можно сказать Даннилу.

Он может оказаться именно тем донором, который позволит выполнить операцию. Здраво рассуждая, я хочу именно так. Но…

Решаю не торопиться.

Если удастся использовать материал стороннего донора, то Даньке не буду говорить, что Андрей — его сын.

Пока я думаю, Андрюшка спит.

На мой телефон приходит смска от Константина:

“Как вы? Как устроились? Как настроение у Андрюхи?”

Это сообщение неожиданно радует меня. Перечитываю текст несколько раз и набираю ответ:

“Устроились, всё нормально. Андрюша спит”.

Буквально через минуту вижу новую смс:

“Рад, что всё хорошо. Держи меня в курсе. Если будет нужна помощь – я помогу”.

И тут я снова чувствую, как по щекам текут слёзы. Потому что давно никто не проявлял ко мне участия. Ни ко мне, ни к Андрюшке.

А здесь – совершенно посторонний человек, с которым мы просто познакомились в дороге.

И его интересует, как мой сын, как мы устроились.

Отвечаю: “Спасибо. Хорошо. Напишу.”

Тут же прилетает от Кости: “Обязательно напиши. Буду ждать. Если нужна помощь — приеду.”

Пишу: “Спасибо. Хорошо, я поняла.”

Ложусь рядом с Андрюшей, закрываю глаза.

И задрёмываю так крепко, что мне даже снится сон. И в этом сне снова вижу Даньку. Воспоминания из наших институтских лет: как мы ели пирожки, сидели на Воробьёвых горах, пили кефир с булками, ездили на озеро, были у его родителей на даче… Как я любила просыпаться с ним в общежитии, когда он приходил ко мне.

Вспоминаю нашу близость. Не желая того, сравниваю Даньку с мужем. Конечно, в этом сравнении Витька проигрывает на все тысячу процентов. Но…

Спасибо ему. За то, что в той ситуации, в которой я оказалась, он мне помог.

О беременности я узнала уже после, как приехала в свой город.

Будучи “взрослой” девочкой (странный, но очень верный оксюморон) родителям не могла сказать. Мне было стыдно. Я понимала, что падаю бременем на их плечи.

И в этот момент мне подвернулся Витька.

Я сидела на берегу реки, как когда-то с Данькой, пила кефир, ела булку и болтала ногами.

Витя подошёл, сел рядом и спросил:

– Чего ты такая печальная?

Мы начали болтать ни о чём, а потом я, видно устав бороться со своими демонами, выпалила ему всё, что наболело.

Не сказала, кто отец ребёнка. Просто призналась:

– Я беременна. Не знаю, как сказать родителям. Потому что сейчас содержание меня и ребёнка не входит ни в их планы. И я пока не знаю, что делать.

Глава 12

Не знаю, сколько нахожусь на грани между сном и реальностью, потому что всё время прислушиваюсь к дыханию Андрюши.

Как только слышу лёгкое движение воздуха и шелест двери, пытаюсь открыть глаза, но получается как-то не сразу – сон всё ещё держит меня.

И тут чувствую прикосновение к плечу. Открываю глаза и вижу Даниила.

Он перегибается через меня, трогает голову Андрюхи, морщится и жестом показывает, чтобы я вставала.

Тихо поднимаюсь, касаюсь губами лба сына. Температуры нет, но мне совсем не нравится испарина на лбу и носике.

Одеваю мокасины, поправляю волосы, собираю их заколкой и смотрю на Даниила.

Он шепчет: “Надо поговорить. Выйдем”.

Боюсь оставить Андрея, хотя знаю: из палаты он не выйдет, испугаться вроде тоже не должен.

Но когда я уже собираюсь выходить, Андрюша шевелится, переворачивается с боку на бок и приоткрывает глаза.

Наклоняюсь к нему, целую в тёплую щёчку и шепчу:

– Милый, я сейчас выйду на минутку. Ты спи...

– Пить… – бормочет сын слабым голосом.

Подаю воду. Андрюша делает несколько глотков и снова закрывает глаза.

Ставлю бутылку на маленький столик рядом с ним и выхожу с Данилом.

Проходим мимо поста медсестры.

– Анна, в палате мальчик один. Посматривай, пожалуйста. Он сейчас спит, но ты к нему захаживай. И ещё… вот этот лист назначений. Как проснётся, нужно будет поставить ему капельницу.

Внимательно перевожу взгляд на Даниила.

Он делает вид, что вообще меня не замечает.

– Капельницу сразу. Перед этим пусть сходит в туалет, – уточняет медсестре Волин и оборачивается в мою сторону. – Это капельница для поддержания организма. Как питание – в ней много элементов и витаминов. Как я понимаю, Андрей плохо ест?

– Да… У него нет аппетита. Я не могу его заставить есть, – отвечаю тоном, словно я провинилась. – Андрюша характерный: если он чего-то не хочет, он не будет.

– Ну, я так и понял, что Андрей матерью крутит. А мать – медик или мямля?

Услышав слово крутит, мысленно язвлю: “Как и его генетический отец!”

– Прекрати со мной так разговаривать! Я не мямля, – шиплю на Волин. – И твоя язвительность неуместна…

– Я не язвил даже. Это констатация факта, Надежда? Другого мне сказать тебе нечего… Вернее… Скажу позже...

Приходим в ординаторскую.

– Садись, – приказывает Даниил. – Чай будешь?

Отрицательно мотаю головой.

– Ты тоже, как я вижу, без аппетита…

Даня смотрит на меня пристально.

– Худая. Под глазами синяки. Ничего не ешь, вся на нервах, вся извелась. Хочешь быстрее ноги протянуть? – зло и язвительно выплевывает Волин.

– Прекрати так со мной разговаривать! – повторяю ранее сказанное.

– Я буду разговаривать с тобой так, как считаю нужным. Я – лечащий врач твоего сына, и ты будешь принимать мои слова…

Между нами повисает пауза. Я перевариваю слова Даниила. Он о чем-то думает, через минуту со вздохом произносит:

– Если честно, удивлен, что ты, которая мечтала о профессии, так быстро выскочишь замуж и родишь ребёнка. Ты ведь всегда говорила: “Хочу быть в профессии, хочу достичь.., семья и дети!..” Наши проверку все оказалось иначе, – фырчит Воли, словно я его обманула. – Да… Не думал я, что ты так быстро обзаведёшься семьёй и станешь “яжематерью”...

“– Не думал… Конечно, о чём же ты мог думать? Ты думал только о своей карьере и о том, как бы жениться на какой-нибудь богатенькой девке, чтобы её папаша тебя двигал. Прагматист чёртов.” – язвлю мысленно.

– Что молчишь-то, Надежда? – Даниил наклоняется и меня обдает запах его тела, который я всегда любила.

– Давай будем разговаривать корректно. Я мать твоего пациента, и будь любезен держать свои эмоции, деструктив и абьюз при себе. Мне это совершенно ни к чему. Или ты как профессионал высокого уровня со всеми так разговариваешь?

Задаю вопрос, даже не надеясь на ответ – зная характер Даниила. Если он о чём-то не хочет говорить, он этого делать и не будет.

– Я разговариваю с родителями пациентов так, чтобы они понимали меру своей ответственности за своих детей. Но чаще всего родители пациентов – люди далёкие от медицины. Они знают только то, что знают. А ты прекрасно все понимаешь, Надежда…

– Да, прекрасно понимаю. И знала, что легко не будет. Поэтому не надо думать, что ты святее Папы Римского.

– Хватит нести ерунду, Надь. Не нравится? Слушай так… Андрей слабый. Анализы у него так себе. Даже не 50 на 50...

То, что Волин говорит про анализы, я и сама понимаю.

– Для того чтобы, вообще, вести разговор об операции, нужно, чтобы его анализы были идеальными. А с такими – ничего нельзя делать, – расстреливая меня словами, произносит Даниил.

– Но донор не будет ждать, – отвечаю, роняя сердце.

– Значит, придётся искать другого, – пожимает плечами Даня.

– У нас нет возможности искать другого донора! – говоря, сглатываю горький ком. – Нет, понимаешь?

– Фанина, я тебе ещё раз повторю: в таком состоянии Андрея операция невозможна. Чтобы ты понимала…

– Но этот донор ему подходит! – выдыхаю, как заклинание.

– Надь, ты меня не слышишь! Даже если этот донор подходит, в таком состоянии твоего сына ни о какой операции не может быть и речи. Он просто не справится. Его организм начнёт отторгать донорский материал. Всё закончится плохо. Упадёт на прежний уровень. А может, и ниже…

Смотрю на Вольского, и мир будто сужается до одной точки – до его лица, до этих холодных глаз, которые когда-то смотрели на меня с нежностью и страстью.

В горле ком, а в груди – торнадо из боли, злости и чего-то еще, чего я не хочу признавать.

Мне хочется зарыдать, но слезы не придут – они давно высохли, выжжены бессонными ночами у больничной койки.

Я встаю, чтобы уйти. Но…

На минуту замираю.

Мне хочется ударить Даниила.

И я не выдерживаю – замахиваюсь.

И бью. Пощечина получается звонкой, почти театральной. Ладонь жжет, будто я обожглась.

Глава 13

Первую ночь в клинике провожу в палате сына.

С разрешения Данила.

Эти слова звучат как насмешка.

Волин дал мне разрешение.

Словно мне нужно его разрешение находиться рядом с собственным сыном.

Я хоть и врач, но только сейчас понимаю, что стерильный больничный запах въелся в мою кожу, в волосы, в легкие.

Он перебивает даже запах страха, что странно, потому что страх имеет свой собственный, совершенно отчетливый аромат – медный, как привкус крови на языке.

Я не сплю. Пластиковое кресло у кровати Андрюши невыносимо, но я не могу отойти ни на шаг.

Каждый вдох моего мальчика дается ему с трудом, его грудная клетка подымается и опадает с тихим, хриплым звуком.

Это звук моего личного ада!

И в этой тишине, разорванной только мерным пиканьем аппаратуры, меня настигает прошлое. Оно не приходит тихими счастливыми ностальгическими картинками.

Оно врывается с грохотом, сметая все на своем пути.

Я снова там. Мне двадцать. Я вижу его – Данилу Волина. Не того насупленного, строгого врача в белом халате, а того – дерзкого, с глазами, в которых пляшут черти и обещание безумств.

Данька не идет. Он движется, заполняя собой все пространство.

Его смех – низкий, раскатистый – заглушал любой шум.

И его руки... Боже, эти руки….

Каждая клеточка моего тела помнит их.

Широкие ладони, длинные пальцы, которые могли быть невероятно нежными и в то же время властными.

Я помню, как они обхватывали мое лицо, как проводили по спине, оставляя на коже огненные следы, как держали так крепко, что казалось – это навсегда.

Я чувствую его запах. Не парфюм, а его – смесь свежего ветра, кожи и чего-то неуловимого, исключительно его.

От этих воспоминаний перехватывает дыхание сейчас, здесь, в больничной палате.

Во рту пересыхает, а по телу пробегает предательская волна жара.

Это пошло. Это глупо. Это чертовски по-бабьи. Но…

Мне с животной, первобытной силой хочется не просто его, а тех ощущений.

Той всепоглощающей уверенности, что мир крутится вокруг нас двоих.

Той безумной радости, что разрывала грудь, когда он входил в комнату.

Мы называли это “дружбой”...

Господи, какая же я была дура!

Слепая и наивная дура!

Его “дружба” была для него удобным ярлыком, способом оставаться на дистанции.

А моя “дружба” была настоящей, мучительной, всепоглощающей любовью, в которой я сама себе боялась признаться.

Я прятала ее за улыбками и шутками, притворяясь, что это всего лишь игры, что ничего не значит.

А потом пришло время расставания.

Оно витало в воздухе, как грозовой фронт. Но…

Я думала, мы справимся.

Я верила, что то, что между нами, сильнее любых обстоятельств. Но…

Пущей бедой, настоящей катастрофой стало не расставание.

Этой бедой стало известие, что Данька влюбился и решил жениться.

Для меня это было ножом в сердце.

Я знала Волина, этого прагматика, этого циника, который уверял, что чувства – это химия, не более.

И я была на тысячу процентов уверена: чтобы сделать такой шаг, ему нужно было по-настоящему, до потери пульса, влюбиться.

Он не мог поступить бы иначе.

И эта мысль сводила с ума сильнее любой ревности.

Потому что это значило, что та девушка, смогла достичь в его сердце таких глубин, которые для меня навсегда остались закрыты.

Я помню один из наших последних разговоров. Мы сидели в баре.

– Да… Хочу детей, – смеясь, сказал он тогда. – Ни одного… Это точно. Двоих минимум, троих в среднем, максимум пятерых,

Я фыркнула:

– Данька, откуда в тебе это? Ты же единственный наследник в своей семье.

Волин улыбнулся своей особенной, чуть кривой улыбкой, от которой замирало сердце:

– Не знаю. Хочу, чтобы у меня детей было много. Буду передавать малышне свой жизненный опыт.

И он посмотрел на меня так, как будто... как будто что-то хотел сказать, но передумал.

Теперь я думаю, что мне это просто показалось. Игра света, ничего более.

Из воспоминаний меня выдергивает Андрейка. Сын всхлипывает во сне.

Я вскакиваю, прикладываю ладонь к его лбу. Температуры нет, но его пижамка промокла от пота.

Сердце сжимается в комок.

Осторожно, стараясь не разбудить, меняю ее на сухую.

Кожа моего самого любимого мужчины горячая и липкая.

Андрюша приоткрывает глаза, смотрит на меня мутным, невидящим взглядом, и снова засыпает.

Я смотрю на него и не могу оторваться.

В каждом его черте – Данила.

Та же форма бровей, тот же разрез глаз, тот же упрямый подбородок.

Это так очевидно!

Неужели Волин этого не увидел? Неужели оказался так слеп?

На следующее утро мои сомнения разбиваются в пух и прах.

Во время обхода в палату входит он – доктор Волин.

Не Данила. Чужой, собранный, отстраненный врач.

Он осматривает Андрея, говорит что-то медсестре о переводе в отдельный бокс, о терапии.

Его голос ровный, профессиональный, без единой эмоции. Потом он поворачивается ко мне:

– Надежда, пройдемте. Нам надо поговорить.

Мы выходим в холл. Он отводит меня подальше от двери.

– Надежда, я ещё раз внимательно посмотрел анализы и все документы. Донор не подходит. Это будет пустая трата времени. Я уже вчера тебе сказал – мы потеряем с этим донором время, и ребёнку не поможем. Поэтому сейчас, как я уже говорил вчера, мы проведём твоему сыну терапию, в это время будем искать нового донора.

Слова Волина для меня – не просто слова.

Это молот, удары которого обрушиваются на мою голову.

В ушах звенит, сердце колотится где-то в горле, руки трясутся так, что я прячу их в карманах халата.

И я больше не могу. Во мне рвется дамба плотины, которую я годами выстраивала из гордости и молчания.

– Даниил, ты что, слепой?! – мой голос звучит хрипло и чуждо. – Ты ничего не видишь?! Да ты посмотри на Андрюшу!