Бывшие. Все еще люблю

ГЛАВА 1.

Марина

Моя машина медленно прокладывает себе путь по ухабистой дороге, пока я сжимаю руль так, что белеют костяшки пальцев.

В голове безостановочно крутятся мысли о том, что я оставила позади. Город, который я любила. Брак, в который верила. Мужчину, которого, кажется, никогда по-настоящему и не знала.

Наши отношения с Валерой всегда были на виду. Популярный футболист и его «идеальная» жена. Я долго училась улыбаться для камер, когда на самом деле хотела кричать. Он был влюблен в свое отражение, а не в меня. И чем больше росла его популярность, тем больше я чувствовала себя пустым местом.

Я так долго старалась быть идеальной, что забыла, как это – быть счастливой.

Развод был неизбежен. Но как только я собрала вещи и подала документы, он решил, что должен бороться. Конечно, не за меня, а за образ. «Что скажут люди?» – звучало в его голосе чаще, чем «я люблю тебя».

А потом были журналисты, скандалы, утечки в прессу. Я стала героиней дешевой мыльной оперы, и единственное, о чем я мечтала, это исчезнуть.

И вот я здесь, в глуши, в родном селе, куда обещала себе больше никогда не возвращаться.

Выхожу из машины и замираю, оглядываясь по сторонам. Село словно сжалось за годы моего отсутствия. Те же дома, та же облупившаяся краска на заборах, но все выглядит меньше и бледнее.

На душе щемит тоска. Родительский дом стоит в тени старых деревьев, и, хотя я знала, чего ожидать, вид заросшего двора и покосившегося крыльца все равно больно бьет по сердцу.

Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Запах свежескошенной травы смешивается с чем-то незнакомым и чужим. Это место больше не кажется мне домом. Все кричит, что я здесь чужая.

Ладно, не время сейчас раскисать. Итак настроение паршивое.

Поворачиваюсь к своей машине, собираясь достать чемоданы, но вдруг позади раздается громкий треск. Кто-то явно шагает через гравий, и звук тяжелых шагов становится все ближе.

Я оборачиваюсь, и в следующую же секунду у меня перехватывает дыхание.

Прошлое останавливается передо мной.

Максим Лавров???

Он изменился. Когда-то он был парнем с красивой мальчишеской улыбкой, который скакал по футбольному полю так, будто это было его личное королевство.

Теперь же передо мной стоит взрослый мужчина. Его высокая и мощная фигура говорит о том, что он привык к тяжелой физической работе. Плечи широкие, руки сильные, перепачканы землей, словно он только что оторвался от важной работы.

Темные волосы слегка растрепаны ветром. Его лицо загорелое, с четкими скулами, а легкая щетина добавляет ему суровости. Глаза... эти глаза когда-то светились, когда он смотрел на меня. Сейчас в них было что-то другое: оборона, холод. Как будто я была врагом, а не частью его прошлого.

— Привет, — выдыхаю я, чувствуя, как пересыхает горло.

Максим молчит, и меня это напрягает. Он просто стоит, изучая меня с головы до ног, будто видит впервые или вообще считает меня галлюцинацией. Его взгляд обжигает, заставляя мое сердце стучать быстрее.

— Решила вернуться, — строго произносит он.

— На время, — тихо говорю я.

— На время, — повторяет он с ноткой сарказма. — Понятно.

Мы стоим друг напротив друга, будто два незнакомца. Но это ведь неправда. Мы слишком многое разделили когда-то, чтобы стать чужими. В памяти вспыхивает то лето, когда мы были неразлучны. Сколько раз я ловила его взгляд, полный тепла и обещаний? А теперь в нем читается только холодная темнота.

— Я вижу, ты все еще здесь, — пытаюсь разрядить напряжение.

Блин, как глупо! Не могла сказать что-нибудь другое?!

Губы Максима кривятся в улыбке, в которой нет ни капли тепла.

— А ты думала, я уеду? — с горькой усмешкой произносит Макс. — Нет, Марина, не все бросают то, что им дорого.

Его слова проникают глубоко, туда, где я прятала все, что хотела забыть. Я встречаюсь с его взглядом, но не выдерживаю и опускаю глаза.

— Максим, я…, — начинаю я, но он перебивает меня, шагнув ближе.

— Не надо. Лучше скажи, зачем ТЫ здесь.

Почему я здесь? Я сама не знаю. Чтобы убежать от своей жизни? Найти успокоение? Или, может, подсознательно я надеялась снова найти что-то или … кого-то?

Я открываю рот, чтобы что-то ответить, но он не оставляет мне шанса.

— Не утруждайся, — резко говорит он, замечая, как я замешкалась. — Весь интернет пестрит заголовками. Сильная, но гордая жена знаменитого футболиста бросает его после громкого скандала. И куда бежать, как не сюда? Правильно?

У меня внутри все переворачивается. Сердце сжимается от боли и стыда.

— Ты знаешь?!

— Да, в нашем маленьком селе есть интернет. Я знаю. И не только я. Здесь у каждого вторые уши растут прямо в телевизоре или в планшете.

Я отвожу взгляд, слова застревают где-то в горле, так и не выходя наружу.

— Ладно, — равнодушно добавляет Макс, его больше ничего здесь не интересует. — Дом твоих родителей сильно запущен. Ты в нем хоть раз за все эти годы что-то делала?

— Нет, — честно отвечаю я.

— Тогда начни с крыльца. Оно вот-вот рухнет.

Максим уходит, оставляя меня одну. Я смотрю ему вслед, чувствуя, как воспоминания, которые я так долго пыталась похоронить, поднимаются на поверхность.

Но один вопрос так и остается висеть в воздухе без ответа:

Как мы дошли до этого?

ГЛАВА 2.

Марина

Я плечом толкаю дверь, и она поддается с жалобным скрипом.

В доме пахнет временем, сыростью, старым деревом и ветхими шторами. Запах детства и запустения.

Сначала я не двигаюсь дальше порога. Просто стою в проеме, чувствуя, как пыль оседает на полу. Луч солнца пробивается через щель в занавеске и подсвечивает светлые частички в воздухе.

Я делаю шаг и резко оказываюсь в прошлом. Комод с тем самым вязаным кружевом, которое мама вязала крючком долгими зимними вечерами. Фарфоровая балерина, с отбитым крылышком, папа говорил, что она похожа на меня. Протягиваю к ней руку, касаюсь и сразу отдергиваю себя, словно я обожглась.

Этот дом не заброшен. Он замер именно в том времени, когда не стало родителей.

Каждая вещь лежит на своем месте. Только вот людей больше нет.

Я злилась. Господи, как я злилась на маму. Почему она мне не сказала? Почему скрыла, что папа болен? Ведь я бы сделала все, клянусь. У меня были деньги, у Валеры – связи. Мы бы нашли лучших врачей, я бы забрала его в Москву. Мы нашли бы клинику, уехали бы за границу, куда угодно. Я бы вырвала для него хотя бы несколько месяцев. Может, не спасла, но подарила бы ему надежду. Себе – прощание.

Но все случилось быстро, даже слишком быстро. Рак не оставил шансов. Я сразу же бросила все и прилетела, не помню то время, что провела здесь. Словно жила в каком-то тумане. Мама умерла через неделю после папы. Просто легла и не проснулась, сердце не выдержало.

Мои родители всегда были единым целым. Мама с ее терпеливым взглядом, папа с громким смехом и сильными руками. Я смотрела на них такими счастливыми, наивными глазами и верила, что любовь может быть безусловной, надежной и вечной.

Иногда мне кажется, что они ушли вдвоем специально. Чтобы я не видела, как один страдает без другого. Чтобы остаться в моей памяти такими, какими были всю жизнь – вместе.

Всегда вместе.

А я… Я просто опоздала.

Стерев горькие слезы с щек, я заношу чемоданы вглубь дома. На кухне все как помню: клеенка в ромашках, чуть вздутая от времени, пустой горшок на подоконнике, засохший цветок, давно сдавшийся.

Возле раковины стоит пустая чашка, как будто мама только что вышла за молоком.

Я медленно сажусь на табурет. Деревянное сиденье холодит ноги сквозь ткань голубых джинсов. Упираюсь локтями в стол и просто сижу.

И вот оно приходит. Накрывает.

Не слезы, нет. Слезы уже были сейчас, да и тогда, в городе, в ванной, в подушку. Сейчас – только тишина и стук сердца.

Меня окутывает чувство, что у меня больше нет дома.

Ни в Москве. Ни здесь. Ни внутри себя.

Провожу ладонью по столу, смахиваю пыль.

Здесь все пропитано мамой и папой. Их смехом, голосами, заботой. Я ведь к ним приезжала все реже. Сначала учеба, потом карьера, параллельно Валера.

Да, как бы мне хотелось уткнуться сейчас в мамино плечо и пожаловаться на весь белый свет. Почувствовать ее теплую ладонь на спине и услышать мягкий голос.

Делаю глубокий вдох и поднимаюсь, иду в свою комнату. Дверь открывается туго, краска облупилась, петли заскрипели.

Небольшая кровать застелена одеялом в бело-зеленую клетку. Смешная, уютная вещь. Когда-то я пряталась под ним и слушала дождь.

Опускаюсь на матрас, он бодро пружинит. Когда-то эта одноместная кровать казалась мне огромной. Сейчас я привыкла спать на просторной кровати, в которой иногда даже можно было не пересечься с Валерой. Каждый отодвинется к своей стороне и прекрасно. А потом в нашу семейную жизнь пришли и раздельные одеяла.

Хочу уснуть, хочу забыть, хочу быть кем-то другим.

Прошло столько лет, а дом будто держит меня той – семнадцатилетней, влюбленной и наивной. А я больше не она.

И да, я знаю: завтра придется встать, пойти в магазин, жить дальше, дышать и двигаться. А может, снова встретить Максима.

И тогда мне придется делать вид, что сердце не сжалось предательски, когда он в очередной раз посмотрит на меня со своей отстраненной холодностью.

Словно я не его первая любовь. Словно я для него просто скандальная героиня таблоидов.

Я поднимаюсь с кровати и обвожу взглядом комнату. Начну с нее. Если уж возвращаться, то придется начать все с чистого листа. Хотя бы здесь.

Открываю старый платяной шкаф. Скрип, запах нафталина и чего-то старого, забытого, но до боли родного.

Пуховики, школьная форма с белым фартуком, мешок с мягкими игрушками. Все это я когда-то носила, обнимала, любила.

И зачем мама все это хранила? Прошло столько времени, этим вещам давно пора на мусорку.

Я достаю коробку из-под обуви, на которой давно облезли надписи. Открываю крышку, в ней ворох всего. Фотографии с выцветшими краями, корешки билетов в кино, чьи-то записки, наклейки с Натальей Орейро, кольцо с отвалившемся огромным синем камнем.

И вдруг на дне я замечаю тетрадку.

Я вытаскиваю ее осторожно, словно это артефакт. Бардовая обложка с наклейками сердечек, опять же наклейки с Натальей Орейро.

На обложке надпись моим подчерком: «АНКЕТА. Заполнять ВСЕМ!».

Я невольно улыбаюсь. Вот она я – семнадцатилетняя, наивная, романтичная и бесконечно любопытная.

Листаю.

Имя: Алина - Малина

Любимая группа: Ранетки

Мечта: выйти замуж за Диму Билана и жить в Лондоне.

Хихикаю. Господи, какие мы были глупые!

Имя: Валера

Любимый предмет: физра и перемена.

Кого тайно любишь? Никого (и сердечко рядом).

Фыркаю. Конечно, никого.

А рядом выведено явно другим почерком.

Имя: Максим

Любимая еда: все, что готовит моя мама.

Твоя мечта: играть за сборную России и поцеловать одну девочку, но не скажу, какую.

Любимая одноклассница: Маринка, но только не говорите ей об этом.

Моя рука невольно скользит по его строчкам. Вот она – наша жизнь, наша весна выпускного класса. До того, как мы стали взрослыми и разбили друг другу сердце.

ГЛАВА 3.

Марина

Двор встречает легким ветерком. Трава везде неровная, кое-где пробивается крапива. Надо будет взять перчатки и расчистить здесь все. Но это потом, работы тут непочатый край.

Тетя Лида мнется у невысокой деревянной калитки в цветастом халате, в калошах и с платком на голове.

Пока иду к ней, ненавязчиво осматриваюсь по сторонам. Максима нигде нет, но у меня сердце замирает в груди, словно он вот-вот откуда-то появится.

— Ох, Мариночка, это и правда ты, — улыбается женщина и складывает ладони у груди. — Мне Максим сказал, что ты приехала. Я аж не поверила! Думала сначала, что ты дом продала, и нагрянули новые жильцы. Красавица такая стала, тьфу-тьфу, только худая что-то сильно. Ты надолго к нам?

— Пока не знаю, теть Лид, — отвечаю мягко, стараясь не выдать усталость.

Она кивает, всматривается в меня, пытаясь понять: правда ли это я или фантом с экрана.

— Дом, конечно…, — грустно вздыхает соседка, — запустила ты его. Жалко.

— Знаю. Займусь.

— Я иногда просила Максима, чтобы он траву у вас косил. А то амброзия уже и ко мне на участок перебралась.

Мне становится стыдно перед соседкой.

— Спасибо, — тихо произношу я.

— Может, пойдем ко мне? Я тебя хоть накормлю. Я борщ сварила. Красный со сметанкой. Пойдем?

Я улыбаюсь, но качаю головой.

— Спасибо, но я не голодна. Только прилетела, дорога вымотала.

Тетя Лида чуть прикусывает губу, колеблется, но не может удержаться.

— Марин, а правда, что в газетах пишут?

Я обхватываю себя руками, делаю вид, что ежусь от прохладного ветерка. Но я так защищаюсь, так мне спокойнее.

— А что пишут?

— Ну… что Валерка тебе изменял. И… ну… бил, вроде. Я в одной статье читала. Я просто…

— Желтая пресса любит приукрашивать, — спокойно говорю я.

Соседка сразу прикусывает язык, видно – стыдно, но любопытство оказалось сильнее.

— Ну, ты держись, доченька. Тебе ведь главное душой не падать. Дом отремонтируешь, огород расчистишь, глядишь, и на сердце полегчает. А хочешь, я завтра с утра загляну, помогу?

— Спасибо, я уж как-то сама. Нужно, — подбираю слова и быстро оборачиваюсь к дому, оцениваю масштаб работ, — понять, с чего начать.

— Ладно, — кивает тетя Лида, отступает на шаг, поправляет платок. — Ты только зови, если что. Мы ж тут все свои.

Она уходит, а я остаюсь стоять в проеме калитки. Смотрю на пустую улицу, на соседние дома, на заросли вдоль дороги.

У соседки напротив, которую все в округе звали Никаноровна, раньше росла огромная абрикоса. Ох, и попадало нам, когда мы всей толпой объедали ее. Плоды еще не успевали созреть, а мы трескали их зелеными, аж за ушами трещало. Вкусно былооооо.

А потом вредная Никаноровна жаловалась на нас моим родителям. Так что самое странное было, что она их никогда не собирала. Вот будут висеть спелые, наливные абрикосы, будут падать на землю и гнить, так она ни одного не поднимет. И съесть их нам не разрешит.

Странная была бабуля, да и логика у нее тоже была своеобразная.

Сейчас абрикосы нет. Спилили, наверное. Забор поменяли, крышу перекрыли. У дома уже другие хозяева.

Смотрю на свое родовое гнездышко, закрываю калитку и возвращаюсь в дом. Обуваю старые мамины тапки – мягкие и растоптанные.

Бегло пробегаюсь взглядом по прихожей, по овальному зеркалу, по пыли, которую не смахивали годами.

Завязываю волосы в хвост.

Пора!

Первым делом включаю воду. Сначала течет ржавая, с хрипом, трубы жалобно стонут. Жду, пока потечет нормальная вода, достаю тряпки из старой коробки под раковиной. Половина – мамины выцветшие наволочки.

Наверное, она бы разозлилась, увидев, как я ими собираюсь протирать пол. Или рассмеялась бы, сказав: «лишь бы руки доходили».

На кухне мою плиту, обшарпанную, но еще живую. Во всех комнатах снимаю шторы, пыль летит в воздух облаком. Чихаю, ругаюсь, открываю окна.

Потом – полки. Смахиваю пыль с вазочек, со старых сувениров. Мамины статуэтки, папины значки, стопка журналов «Здоровье».

Каждая вещь говорит: «Мы ждали».

Каждая вещь напоминает: «Они больше не вернутся».

Под мойкой нахожу старый веник. Сухой, но упругий. Им я выметаю то, что пряталось в углах.

Мою полы с уксусом, как учила мама. Запах резко бьет в нос и снова меня переносит в прошлое.

Час за часом. Комната за комнатой. Не знаю, откуда берутся силы, но я не даю себе отдохнуть. Не позволяю дурацким мыслям засесть в голове.

Когда добираюсь до ванной, у меня дрожат руки. Здесь пахнет аптекой, еще с тех времен. Выкидываю просроченные таблетки, стираю все, что связано с болезнью.

Папина щетка. Мамины бигуди. Их запахи. Их следы.

Отпускаю. Тихо, но окончательно.

На часах уже за полночь.

Я стою посреди вычищенной кухни, волосы прилипли к вискам, футболка мокрая, ноги ноют. А сердцу вроде стало легче.

Наливаю себе стакан воды. Пью медленно, по глотку, как в жару. Смотрю на стол, на чистую клеенку и впервые за долгое время думаю:

А может, я все-таки смогу начать все сначала?

Добираюсь до своей комнаты почти на автопилоте. Даже не переодеваюсь, просто ложусь сверху, головой на подушку, вытягиваю ноги, которые пульсируют от усталости.

Тишина.

Тянусь к тумбочке, включаю мобильный. Экран моментально вспыхивает и началось.

19 сообщений от Валеры.

Одни в духе «прости, любимая». Другие с угрозами.

«Ты все сломала».

«Без меня ты никто».

«Вернись домой, пока я добрый».

Голова начинает гудеть, я пролистываю еще пару сообщений, все одно и то же.

Он паникует. Он бесится. Он сходит с ума без контроля, а я больше не хочу туда возвращаться.

Тяжело вздыхаю и снова вырубаю телефон. Затем тянусь к выключателю над головой, и светильник гаснет.

Комната погружается в темноту.

И вдруг я слышу скрежет где-то за стеной или под полом?

ГЛАВА 4.

Марина

Возврат в прошлое, весна 10-го класса

— Ого, Фролиха, у тебя, оказывается, зачетный попец, — раздается дерзкий тон за моей спиной. — Носишь свои балахоны, прячешь такую красоту от мира.

Я выпрямляюсь, опираюсь одной рукой о черенок тяпки, а другой убираю опавшие пряди с лица.

— Лавров, что ты тут делаешь?

Хмуро смотрю на своего одноклассника, вальяжно стоящего на соседнем участке за заборной сеткой.

— Пришел тебя контролировать, — наглая улыбка расплывается на лице. — Давай, активнее работай тяпкой, вон сколько травы пропустила.

— Иди нафиг!

Я снова возвращаюсь к прополке картошки, она у меня уже в печенках сидит, а прополоть еще надо пять рядков.

— Да, вот так, — летят ехидные комментарии в спину, — только повернись чуть правее, мне так лучше виден твой зад.

Я резко выпрямляюсь и прожигаю этого наглеца недовольным взглядом.

— Ты в курсе, что ты стоишь на чужом участке?

— Он уже не чужой. Сегодня мои тетка с дядькой сюда переезжают. Так что мы будем видеться чаще, — играет своими темными бровями. — Ты рада?

— Очень, — ядовито улыбаюсь, не скрывая своего презрения к этому придурку.

Я не помню почему у нас образовалась взаимная нелюбовь. До девятого класса он меня вообще не замечал, а потом началось. Какие-то пошлые фразочки, неуместные шутки, внимание какое-то странное. Я бы предпочла, чтобы он как и раньше меня не трогал. Бегал бы на свой футбол, строил глазки школьным красавицам.

Но нет! Не проходит и дня, чтобы он не «зацепил» меня в школе. Теперь еще и дома покоя от него не будет.

— Слышь, Фролиха, а ты на дискотеку сегодня пойдешь?

— Тебе какая разница? — бурчу и продолжаю полоть картошку, только теперь не наклоняюсь.

— Скажу по чесноку: ты Валерону капец как нравишься. Он мне на этой неделе все уши прожужжал, что хочет с тобой все медляки танцевать. Ну, знаешь там… помацать тебя.

— Придурки, — булькаю себе под нос.

— Так что? Идешь?

У меня лопается терпение, и я резко выкидываю руку в сторону.

— Не знаю! Родители сказали, если сделаю все дела, то отпустят.

Макс с серьезным видом окидывает рядки картошки, а потом спокойно, опираясь на трубу, перемахивает через сетку.

— Что ты делаешь? — у меня глаза на лоб ползут.

— Есть еще тяпка?

— Зачем?

— Помогу.

Я подозрительно щурюсь. Он действительно подходит ко мне, ставит руки на пояс и пристально смотрит мне в глаза.

— А мозоли на своих золотых ручках не натрешь?

— Пф… Ты думаешь, я боюсь работы? Да я вот этими руками маме теплицу вчера построил. Не ссы, Маринка, сейчас я всю картошку за тебя прополю. Только сильно не обольщайся, я это делаю только ради лучшего друга, иначе я с ума сойду от его нытья.

— Тяпка стоит вон в том сарае, — киваю головой в сторону.

Жду, что он сейчас съедет, придумает отмазку, скажет, что у него появились неотложные дела. Но нет, Лавров разворачивается и уверенно шагает к сараю.

Вот и прекрасно! Помощь мне не помешает, я и сама хочу пойти сегодня на дискотеку, Алинка даст мне свою джинсовую юбку.

Макс становится на соседний рядок.

— Ох и жара, — бормочет, но решительно берет тяпку и делает первый рез по земле. — Ты че в Москву собираешься поступать?

Я краем глаза смотрю на него, продолжаю полоть, но медленнее, чтобы видеть, как и что он делает.

— Да.

— А почему именно туда? — он щурится от солнца, откидывает прядь со лба и продолжает махать тяпкой. — Типа столица, большие возможности?

— Типа там можно стать кем-то. А здесь что? Работать только в магазине или по знакомству в администрации. Или вообще замуж по-быстрому, а потом картошка и борщ до пенсии, — ворчу и бросаю на него быстрый взгляд.

— Ого. Прямо страшно стало, — усмехается он.

— А ты куда хочешь?

Макс делает несколько ловких движений, работает на удивление аккуратно.

— В университет спорта. Хочу футболом всерьез заняться. Не просто на поле бегать, а по-настоящему. Команды, сборы, турниры, — он оживляется, голос становится громче. — Мне тренер сказал, что если прокачаюсь за этот год – шанс есть. Не «Зенит», конечно, но…

— «Зенит» - это прям мечта, да? — улыбаюсь.

— Ну… скорее, не сидеть в деревне, вон, с лопатой, — он подмигивает, — а бегать по нормальным газонам.

— И получать за это бешеные деньги.

— И уважение, — Максим вдруг становится серьезным.

— И поклонниц, — язвительно подначиваю я.

— Да-а-а-а, — довольно тянет Лавров и улетает мыслями в свои фантазии.

Я замираю на секунду, смотрю, как он при этом не торопится, но и не халтурит. Работает чисто.

— Ты только сорняки не путай с ботвой, — киваю на его сторону. — Моя бабушка за такое тяпкой по заднице могла зарядить.

— Ой, не умничай!

Мы работаем молча еще пару минут, в стороне стрекочет кузнечик.

Но Макс первым нарушает тишину:

— А если ты уедешь в Москву, не будешь скучать?

— По картошке? — поднимаю бровь.

— По людям.

— Возможно, — пожимаю плечами. — Но я буду приезжать, да и телефоны никуда не денутся.

Макс ничего не говорит и продолжает полоть.

— Здрасьте, — раздается голос мамы за спиной, мы синхронно оборачиваемся.

— Здрасьте, теть Тань.

— Маришка, я иду, чтобы помочь тебе, а тебе здесь, оказывается, уже помогают.

Она загадочно смотрит на Максима, а тот ведет себя спокойно.

— Отпустите Маринку на дискотеку?

Я перестаю дышать, замираю. Мама с легкой улыбкой смотрит нам за спины, проверяет работу.

— С вас еще один рядок, а я пока за компотом схожу. Максим, будешь пить? Холодненький!

— С удовольствием, — расплывается он в широкой улыбке. — Уверен, что ваш компот самый вкусный.

Вот засранец, он моментально располагает к себе всех людей в округе. Неудивительно, что все девчонки в него тайно влюблены.

ГЛАВА 5.

Максим

Возврат в прошлое, весна 10-го класса

Толпа шумит, музыка гремит из раздолбанной аппаратуры в углу клубного зала. Где-то мигает гирлянда, натянутая еще на Новый год. Кто-то уже пританцовывает, кто-то жует чипсы из соседнего ларька. Весна, тепло, и всем как будто вообще пофиг на контрольный срез, что ждет нас в понедельник.

Я стою у стены, руки держу в карманах джинсов. Рядом трется Валерка, как всегда со своей наглой ухмылкой, а с другой стороны – Гоша и Артур, те уже активно обсуждают чьи-то ноги.

В общем, все, как обычно. Но только мне не дает покоя одна мысль.

— Слышь, — наклоняюсь к Валерке, перекрикивая басы, — я одного не пойму, ты че в Маринке нашел?

— В смысле? — друг смотрит на меня как на дурака.

— Ну… ты за ней уже неделю таскаешься. Она ж зануда. Вечно со своими кистями, красками, вечно у нее все правильно. И характер вредный. Зачем она тебе? Не понимаю.

Валера ухмыляется, откидывает назад челку.

— Да ты просто плохо смотришь, Макс. Красивая она и стройная. И вообще, — он вдруг перестает говорить, его взгляд застывает где-то у меня за спиной.

— Че там? — я оборачиваюсь и зависаю.

В зал заходят две девчонки. Алинка, как обычно, яркая, в майке с каким-то блестками, в джинсах. Но не на нее все оборачиваются, а на Марину.

Фролиха, блин!

Она распустила волосы. Светлые, длинные, чуть волной ложатся на плечи. Юбка у нее короткая, как у всех нормальных девчонок, но на ней она смотрится иначе. На ней она выглядит… по-другому. Стройная, с ровной спиной, уверенная. Идет, будто по подиуму, а не по залу клуба №3.

— Ого, — присвистывает кто-то из пацанов.

А у меня внутри что-то щелкает: не понравилось.

— Ну, все, — довольно тянет Валера, — я пошел.

— Куда?

— К ней, — он улыбается, как идиот, и прокладывает себе дорогу между танцующими.

А я стою и смотрю, как он приближается к ней, как она его замечает. Как улыбается немного сдержанно, немного растерянно. И как-то… мило.

Меня вдруг дергает. Сам не понимаю, что именно.

Не нравится мне все это. Ну не может Фролиха нравиться Валерке. Она ж… ну… другая. Не его типаж. Не та, что поцелуи за школой раздает. Она вроде как… умная. И строгая. И, черт, красиво улыбается, когда смотрит не на меня.

Я отворачиваюсь, потираю затылок.

Короче, я понял! Это все из-за Валерки, точно! Я не хочу терять лучшего друга. Это если он с ней встречаться начнет, то все, пиши пропало, потеряем пацана.

В зале выключают свет, остается только тусклая гирлянда. Бас стихает, играет медляк. Девчонки мгновенно начинают ерзать, перешептываться. Парни нехотя выпрямляются у стен.

Я уже знаю, что сейчас будет.

Валерка расправляет плечи и делает шаг вперед. Проходит мимо Алинки и идет дальше в сторону Марины.

Я дико злюсь. Не знаю почему. Но злость будто вцепляется в плечи и давит.

Он протягивает ей руку, она пару секунд смотрит на него, потом… принимает. Идут на середину зала, начинают танцевать. Валерка сразу берет быка за рога, прижимается к Фроловой, но та с милой улыбкой чуть отстраняется от него.

Я выдыхаю сквозь стиснутые зубы и хватаю первую, кто стоит ближе всего.

— Пойдем, Кать.

— А? — удивляется одноклассница, но улыбается. — Ага, пойдем.

Ставлю руки на ее талию, она встает ближе, чем нужно. А я краем глаза смотрю на Валерку. А еще больше – на нее, на Фролиху.

Девчонка не смотрит в мою сторону. Танцует медленно, почти по-старомодному. Я замечаю, как она хмурится, когда замечает меня рядом с их сладкой парочкой.

И я улыбаюсь. Назло. Специально.

— Ты че такой довольный? — шепчет Катька, прижимаясь ближе.

— Да настроение хорошее, — отвечаю я, не отрывая взгляда от Маринки.

Музыка стихает, тишина затягивается. Кто-то уже хлопает, кто-то зевает. Я отхожу от Катьки и, проходя мимо Марины, не сдерживаюсь:

— Улыбнись хоть. А то вдруг Валера подумает, что танцует с мумией.

Она резко поворачивает голову. В глазах у нее вспыхивает пламя. Она делает шаг вперед, и на весь зал, четко и звонко произносит:

— Лавров, у тебя член, наверное, короткий, раз язык такой длинный.

Молчание.

Полсекунды.

Сначала – сдавленные смешки. Потом зал просто взрывается. Парни хлопают друг на друга по плечу, девчонки визжат от хохота. Кто-то даже свистит. Валера кривится, Катька зажимает рот, а я...

...закипаю!!!

— Ну все, Фролиха, — рычу я, — тебе капец.

Она уже идет к выходу, гордо, как королева. Только темп чуть быстрее обычного – спешит зараза.

Думаешь убежать?

Я бросаюсь следом.

На улице темно и прохладно. Марина сворачивает за угол клуба, там обычно тусуются после – курят, пьют, целуются. Но сейчас там пусто. Только фонарь из окна выхватывает кусок стены.

Я догоняю ее, грубо хватаю за руку.

— Извиняйся, — прижимаю к стене, чтобы не рыпалась.

— Не буду, — отвечает резко, глаза сверкают.

— Извиняйся, я сказал! — в голосе моем грохочет гнев.

Но внутри… что-то другое.

— Отвали, Лавров! — она пытается выдернуть руку. — Что ты вообще себе позволяешь?

— Сейчас затащу тебя обратно, — шепчу в лицо. — Пусть все видят, как ты просишь у меня прощения.

— Придурок! — пылает она. — Да у тебя, наверное, на всех девчонок реакция только через агрессию!

— А у тебя через хамство, да? Думаешь, если язык острый, то все можно?

— Лучше острый язык, чем тупая голова, как у тебя!

Мы стоим вплотную. Грудь к груди. Дышим тяжело. Никаких свидетелей. Только ночь. Только мы.

У нее щеки горят, глаза сверкают. Грудь ходит вверх-вниз. И, блин, я не понимаю: хочу ее задушить или…

— Ненавижу тебя, — шепчет она.

— Взаимно, — отвечаю я, но не отпускаю девчонку.

Ее губы слегка приоткрыты… И я, черт возьми, смотрю на эти губы.

ГЛАВА 6.

Марина

Тележка гремит на ухабистом асфальте парковки, в ней трясутся четыре пакета. Продуктов набрала, будто собираюсь выживать здесь до следующей зимы.

Солнце шпарит, май выдался жаркий, чувствую, как капелька пота струится по спине.

Останавливаюсь недалеко от машины, парковка забита – на тележке дальше не протиснуться. Беру два пакета в левую руку, два в правую, сгибаюсь, подтягиваю, и вот только сделала шаг...

Хрясь!

Ручки одного пакета предательски лопаются, и половина покупок – бананы, макароны, помидоры, пачка риса, все с грохотом шлепается на асфальт.

— Да бл... блииин! — выдыхаю сквозь зубы, приседаю и начинаю все собирать.

Помидоры вообще укатились под соседнюю машину.

— Вам помочь? — надо мной раздается женский голос.

Поднимаю голову и замираю. Девушка в платье с пестрым принтом уже тоже на корточках подбирает бананы. Темные волосы завязаны в высокий хвост, серьги-кольца, глаза смеются. Что-то до боли знакомое…

И тут она поднимает взгляд, мы встречаемся глазами.

— Маринка? Фролова?

Я чувствую, как губы сами собой растягиваются в улыбке.

— Алинка?! — смеюсь, не веря своим глазам.

— Да ладно! — она уже кидает бананы обратно в пакет и бросается ко мне обниматься.

Я крепко обнимаю ее в ответ.

— Господи, ты вообще не изменилась! — тараторит она, отстраняясь и рассматривая меня с ног до головы. — Только, может, стала серьезнее. Или нет?

— И ты, Малинка, все та же, — широко улыбаюсь я, чувствую в груди радостный трепет. — Я бы тебя из тысячи узнала.

— Ну, хоть кто-то меня помнит не как «ту, что на физре упала с турника», — смеется она, и глаза у нее блестят.

Мы обе смеемся, жаркий май шумит вокруг. И тут меня накрывает приятной ностальгией, мне действительно хорошо. Не привычное «держусь», а по-настоящему хорошо.

— Ты сильно спешишь? — Алинка оглядывается по сторонам. — Может, по кофе?

— Сначала в машину все погрузим. А потом хоть ведро кофе, хоть два.

Она кивает и уверенно берет один из пакетов. Я иду рядом, поглядываю на свою давнюю подругу. Как будто это село не только хранит старые шрамы, но и возвращает что-то настоящее.

Кофейня оказывается в двух шагах от супермаркета. Маленькая, с верандой, покрытой виноградом, и вывеской на белом дереве: «Тепло».

— А раньше тут был пустырь, — говорю я, прищуриваясь. — Помнишь, как мы тут с пацанами в бутылочку играли?

— Ага. А еще я тут первый раз поцеловалась! — смеется Алинка и машет рукой. — Ну, не на самом пустыре, а за ним, у старой скамейки. Господи, Марин, ты не представляешь, как я рада тебя видеть.

Кофейня внутри выглядит еще лучше, чем снаружи. Деревянные столики, лампы в абажурах, легкий аромат корицы и кофе. Не верится, что это село, а не где-то на окраине Москвы.

Мы садимся к окну. За стеклом медленно катится день: дети бегают у фонтана, женщина с коляской что-то ищет в сумке, на лавочке двое стариков спорят, кто из них прав.

— Что берем? — Алина кивает на меню.

— Мне латте с карамельным сиропом, — говорю я официанту, быстро подошедшему к нам.

— Буржуйка, — шепчет подруга. — А я буду капучино.

Когда приносят заказ, Алинка откидывается на спинку стула, берет чашку и вдруг так по-домашнему вздыхает:

— Знаешь, Марин, а у меня уже трое детей.

— Трое?! — у меня чуть кофе носом не идет. — Ты с ума сошла?

— Ага. Два мальчика и лапочка-дочка, — улыбка у нее с усталостью, но нежная что ли. — Ты же помнишь, что я вышла замуж за Колю из параллельного класса? Мы до сих пор вместе.

— Да, конечно помню. И как он тебе в роли мужа и отца?

— Он самый терпеливый папа на свете, — хихикает подруга. — И муж хороший. Знаешь, не идеальный, но наш. Мы не на фотках счастливы, мы на кухне счастливы. Когда все орут, а потом хохочут так, что крыша в доме поднимается.

Я улыбаюсь. Немного зависти. Немного уважения. И много доброй, старой нежности.

— А ты, Марин? Как ты?

Замираю на секунду. Понимаю, что этот вопрос не про работу, не про столицу и не про внешность. Алина тоже в курсе.

— Живу. Стараюсь дышать полной грудью. Привыкаю заново. Пытаюсь…

Подруга протягивает руку, сжимает мою.

— Ты все сможешь, слышишь? Ты всегда была сильной.

— Спасибо, Малинка.

Мы сидим еще долго, болтая то про школу, то про жизнь, смеемся над дурацкими случаями, перебиваем друг друга. Но ни она, ни я даже не заикаемся о Максе.

Я не хочу говорить, что уже успела столкнуться с ним. Алина вроде и хочет спросить, но сдерживает в себе порыв любопытства.

После кофе мы идем к парковке, и я вдруг чувствую, как внутри что-то ноет. Это ощущение струится изнутри, из памяти, из совести. Маленькая заноза, которую я слишком долго не трогала.

Мы же были лучшими подругами. Я и Алинка. Не разлей вода. Смех до колик, секреты до утра, бесконечные переписки, сотни фотографий на старые кнопочные телефоны. Мы вместе переживали все первые влюбленности, вместе сбегали с уроков, вместе дразнили пацанов.

Когда я уехала в Москву, «мы» еще держались. Алинка писала почти каждый день, присылала фотки, рассказывала, как там у них в селе – кто с кем, кто родил, кто на кого обиделся. Я смеялась, отвечала коротко, но отвечала. Иногда отвечала на звонки, чаще всего на бегу, в метро, между парами.

Она всегда звонила первая, а потом перестала. Просто однажды перестала и все. И я… не заметила.

Да нет, заметила!

Просто не захотела признаться в этом. Тогда мне казалось, что я живу в другом мире. Москва. Институт. Жизнь на скорости. А она осталась там, с ее «как дела у Коли», с рассказами о самом сокровенном, о курице, которая снесла яйцо с двумя желтками. Мне было не до того.

И вот теперь Алина рядом. Теплая, искренняя и совсем не злая. С глазами, полными жизни. И я чувствую, как стыд обжигает.

Это я оборвала нашу дружбу. Не она. Я. Просто перестала вкладываться. Приняла как должное, что она будет рядом. Что позвонит, напишет, найдет меня.

ГЛАВА 7.

Марина

Я стою у высокой калитки и думаю: развернуться бы и назад. В дом, в одиночество, в тишину, где только я и мое вино.

Но в руке – подарочный пакет. В нем бутылка дорогого красного, купленного почти импульсивно, между макаронами и стиральным порошком. Чего уж там. Люди хорошие и повод хороший.

Дом передо мной богатый, ухоженный, прямо не вяжется с этим селом, где половина крыш – из шифера, а заборы сколочены из всего, что под руку попалось. Фасад обложен декоративным кирпичом, пластиковые окна, свет на крыльце теплый.

Во дворе разбросаны самокаты, вело-машинка на аккумуляторе, розовый шлем валяется на газоне. Сбоку от дома под навесом припаркован большой черный внедорожник, в котором можно ехать хоть в Москву, хоть на край света.

Дверь открывается и меня встречает Алинка.

— Маринка! — радостно тянет она. — Как хорошо, что ты пришла, заходи.

Мы обнимаемся прямо в дверях, из дома доносится топот, звонкий смех, чьи-то голоса: «Мааам! Он все съел!».

Я улыбаюсь и погружаюсь не в шум, а в самую настоящую жизнь.

— Проходи, — говорит Алина, закрывая за мной дверь. — Сейчас я только ребят рассажу. А ты иди в гостиную, там Коля. Я мигом. Ну, прям мигом, честно!

Я впихиваю ей вино, после чего подруга ускользает вглубь дома.

Снимаю босоножки, прохожу по аккуратному коридору, и все во мне сжимается от странной и трогательной чистоты быта.

Полки с книгами и детскими фигурками. На вешалке – детская куртка с динозаврами.

Приближаюсь к арке, слышу тихие мужские голоса. Я нерешительно заглядываю в гостиную.

И, конечно, первым делом вижу Колю. Возмужавший, широкий в плечах, с легкой сединой у висков и со своим вечным спокойствием на лице. Он смеется, держит бокал, говорит что-то негромко.

А вот рядом с ним…

Максим?!

Я замираю.

Он сидит расслабленно за широким столом, рука перекинута через спинку соседнего стула. На нем уже не простая футболка, а белоснежная рубашка, расстегнутая на несколько пуговиц. Она подчеркивает его плечи, грудь. Надо же, он стал стричь темные волосы чуть короче. Ему идет.

Он что-то объясняет Кольке тихим тоном, а потом поворачивает голову.

Наши взгляды сталкиваются, и в воздухе становится нечем дышать.

В глазах мелькает странная вспышка. Как старая фотопленка: щелк, и кадр отпечатывается под ребрами. Там, где замерло мое сердце.

Мне почему-то становится жарко, хотя дверь в гостиную приоткрыта, и где-то за стеной орут дети: «Маам, он дергает кота за хвост!».

Я поднимаю подбородок чуть выше, Максим улыбается. Вот только в этой улыбке не школьные дразнилки, не хулиганство, там что-то другое.

— Добрый вечер, — говорю я нарочито спокойно.

— О, Маринка, — Коля оставляет свой бокал на столе и спешит ко мне с улыбкой. — Как же круто, что ты заехала.

Я краем глаза вижу, как Макс все еще смотрит на меня. Как будто я никуда не уезжала. Как будто не было ни прошедших лет, ни ссор, ни обид.

И только одно крутится у меня в голове:

Зачем я надела эту чертову юбку!

Я по-доброму и с теплотой обнимаю Колю, я так рада, что они с Алинкой смогли построить такую классную семью.

— Сколько лет, сколько зим, Коля.

— Маринка, ты как вино, с годами только лучше, — подмигивает он, и я хохочу.

Ну, вот он всегда умел слово сказать.

Стол – праздник живота. Пирог с картошкой, рулет с грибами, салат «оливье» с домашним майонезом. Все пахнет так, что желудок скручивается от мгновенного чувства голода.

Коля галантно отодвигает стул, и я сажусь прямо напротив Максима.

Ну, конечно! Вот теперь уже никаких сомнений.

Не просто ужин. Не просто встреча. Это Алинка с мужем решили меня к кому-нибудь пристроить. И этим «кем-нибудь» естественно оказался Максим.

Где-то в другой комнате дети громко хохочут. Слышно, как Алина зовет мужа:

— Коооля, иди сюда, я не справляюсь, они сейчас начнут драку за лего!

Коля с довольной ухмылкой уходит, и мы остаемся вдвоем.

Максим не говорит ни слова. Просто сидит, облокотившись на стол, и пристально смотрит на меня. Нас разделяет только стол, даже от такой близости мне становится неловко.

Мне хочется отвлечься на пирог, на вилку, на обои, на цвет салфеток, но внутри все скручивается от волнения. Не размазалась ли помада, не осыпалась ли тушь.

Я будто в центре поля, голая, без защиты, а он – с мячом, нацеленный прямо в ворота.

— Вина? — спрашивает вдруг низким тоном.

— Да, пожалуйста, — киваю я, стараясь говорить легко.

Только вот голос звучит как-то неуверенно и слишком тихо.

Максим плавно и неторопливо наливает вино в мой бокал. Даже как-то… вызывающе.

— Как думаешь, — медленно произносит он, не сводя с меня взгляда, — Алинка специально устроила этот ужин?

Он протягивает мне бокал, я стараюсь взять его за тонкую ножку, чтобы не дотронуться до загорелой мужской руки.

— Думаю, она специально пригласила меня, — отвечаю спокойно.

Максим усмехается краем губ.

— А я вот, честно, думал, ты даже здороваться не будешь, если увидишь меня.

— Ну да, — пожимаю плечами, кручу бокал в руке, — была такая мысль. Но ты сидишь за столом у друзей. И это как бы… обязывает.

Он чуть подается вперед, смотрит прямо.

— Ты изменилась, Марина, — без флирта произносит он, просто констатация факта.

— А ты – нет, — отвечаю быстро, даже не успев подумать.

Макс продолжает буравить меня загадочным взглядом, а я все еще не знаю, куда деть руки, глаза, мысли.

Вино прохладное, гостиная уютная, ремонт ничего такой…

— Стало спокойнее без меня, Фролова? — звучит уже почти тихо.

— Спокойнее, — отвечаю я, наконец-то взглянув на Максима. — И скучнее.

Мысленно чертыхаюсь, не подавая вида о сожалении. И сама не понимаю зачем я это сказала?!

Максим замирает на долю секунды.

ГЛАВА 8.

Марина

Я опускаю глаза.

Вот сейчас точно зря ляпнула. Хотела как лучше. Ну, чуть разрядить обстановку. А вышло… как всегда.

Лучше бы молчала!

— Все было не так, — начинаю я и тут же замолкаю, потому что не знаю, как именно «не так».

Максим откидывается на спинку стула, его взгляд становится холоднее.

— Знаешь, Маринка, я тогда думал, что все твои слова о любви были правдой, но ты…

Он не договаривает. Только выдыхает и смотрит в сторону, как будто ему больше нечего сказать.

У меня внутри что-то щелкает.

Да как он смеет сомневаться в искренности моих чувств? Да я… да я вообще, может, никого и никогда так не любила, как его!

— А ты, значит, у нас весь такой белый и пушистый, — шиплю я и смотрю прямо в его серьезное лицо. — Хочешь сказать, что ты всегда был честен со мной? Серьезно?

Все, меня несет. Держите семеро!

— Максим Лавров, который одновременно встречался с двумя девчонками. Да ты же ни одной юбки не пропускал. Умудрился как-то с одной встречаться, а потом катался в соседнее село и там завел себе другую.

— Это было ДО тебя, — злобно цедит он, сжав кулаки.

— Не факт, — я скрещиваю руки на груди, нервно стучу ногой по паркету.

— Факт, Марина, факт! — он резко хлопает ладонями по столу и встает, возвышается надо мной, как огромная скала. — Я, блядь, после тебя вообще ни на одну девчонку смотреть не мог, — его взгляд скользит мне за спину, затем снова впивается в мои ошарашенные глаза. — У меня потом полгода вообще не стоял.

Я приоткрываю рот от шока, а Максим продолжает:

— Ты уехала и даже не попрощалась. Сама все решила за нас. Что, разве все было не так?

— Нет, не так, — бурчу я.

— Тогда объясни.

— Не обязана.

— Как всегда, — он криво усмехается. — Вспыхнула, хлопнула дверью и пошла. Ни объяснений, ни слов, ни даже взгляда. Просто исчезла.

Я кусаю язык, чтобы не высказать все, что в душе творится. Потому что если я сейчас открою рот, то точно скажу слишком много. Больше, чем должна. Больше, чем могу.

Мы слышим шаги, смех детей. Алина с Колей возвращаются как по таймеру и точно в нужный момент.

Максим садится на свой стул, берет бокал.

— Приятного аппетита, Марина, — говорит он уже другим голосом: вежливым, но холодным.

А внутри у меня будто порвалось что-то. Как та ручка у пакета у супермаркета. И теперь все не соберешь обратно, только спрячешь.

Коля с улыбкой ставит на стол еще одну тарелку – салат с авокадо и креветками. Алина вытирает руки о салфетку и бросает веселый взгляд по сторонам.

— Ой, как вы тут молчите… Прям как на экзамене, — щебечет она и усаживается рядом со мной. — Ну все, теперь можно и поесть спокойно. Все на месте, все целы.

Я заставляю себя улыбнуться, чтобы хоть что-то отразилось на моем лице, кроме остатков злости.

Я чувствую дыхание Макса, его чертово молчание. Я не поднимаю глаз. Он, похоже, тоже.

Алина болтает, Коля смеется. Вилка в моей руке елозит по тарелке, а еда кажется кусками ваты.

И тут в комнату вихрем врываются дети, с топотом, с визгами и с хохотом.

— Ма-а-ам, Денис сказал, что я в этих штанах как дурак! — вопит мальчишка.

— Потому что ты в них как банан! — парирует второй.

— Так! — строго говорит Алина, но ее губы дрожат от смеха. — К столу не лезем, тут взрослые разговаривают!

Мальчишки ну просто копии Коли, только в разной степени разболтанности. Один повыше, другой пощекастее. Лет десять и девять, точно погодки.

А за ними в гостиную вбегает маленькая девчушка. Она на секунду тормозит у дверного косяка, как куколка с обложки. Светлые волосы собраны в два маленьких пучка, глаза синие-синие, носик с веснушками.

Она подходит ко мне, смотрит на меня своими огромными глазками.

— Ты класивая, — говорит серьезно. — А как тебя зовут?

— Марина, — отвечаю с улыбкой на лице. — А тебя?

— Я Соня. Мне пять, но сколо будет уже шесть.

— Ого. Ты уже почти взрослая.

Она протягивает мне руку.

— А хочес, я тебе потом показу, как я петь умею? У меня миклофон иглушечный есть. С блестками.

Я киваю, и сердце у меня чуть подтаивает. Эта крошка, как пластырь на внутреннюю ссадину. Она прижимается ко мне, и я машинально глажу ее по мягким волосам. Алина, проходя мимо, тихо улыбается, будто говорит: «Она тебя выбрала».

Малышка уходит к мальчишкам.

Коля поднимает тост. Что-то про друзей, про детство, про то, что хорошо, когда все вот так собираются, пусть и нечасто.

Я киваю, делаю глоток вина.

— Кстати, Марин, вот сидят, красавцы, — гордым тоном произносит Алинка, подкладывая мне еще оливье. — Не просто красавцы, а бизнесмены! Мой Коля по складам, логистике и всему снабжению. А Макс – человек-оркестр, он на стройке за всех отдувается.

Я смотрю на Колю, он кивает.

— Да, мы уже почти семь лет вместе в этом бизнесе. Как-то пошло само. У меня были знакомые со складами, у Макса – руки, мозги и бригада, которая делает так, что кирпич плачет от счастья.

Все смеются, я тоже. Но на Макса (как бы мне не хотелось!) не смотрю.

Слушаю, как Коля рассказывает про сложный объект в районе, как Макс вставляет короткие комментарии, деловито и по делу. Он говорит спокойно и без выпендрежа. Сразу понятно: он свое дело знает. Видно, что вырос он, черт побери. Уже не тот школяр, что гонял мяч и язвил каждой фразой.

Он стал мужчиной. Уверенным, сдержанным, раздражающе привлекательным. Таким, с которым у тебя, вроде как все закончено, но почему-то внутри не отпускает.

И я снова не смотрю на него, потому что чувствую, как он смотрит на меня.

Ужин подходит к концу. На столе остались только крошки, салфетки и пустые бокалы. Коля с Максом уже сидят на веранде. Слышен мужской смех и звон бокалов.

Я собираю посуду, тарелка за тарелкой, пытаясь не шуметь, как будто любая мелочь может снова разрушить хрупкое равновесие, которое только-только удалось склеить.

ГЛАВА 9.

Марина

На веранде смеются мужчины, слышны глухие фразы, а в детской, кажется, гремит какая-то битва в игрушечном замке.

Но в кухне повисает удручающая тишина. Такая, что мне сразу становится не по себе. По лицу подруги вижу, что ответ на мой вопрос будет непростым.

Алина убирает за ухо выбившуюся прядь, встает с табуретки и настороженно выглядывает в окно. Наверное, проверяет где мужчины. А потом она становится впритык ко мне.

— Я тебе больше скажу. Он не только поступил куда хотел, в октябре он прошел отбор и его даже взяли в университетскую футбольную команду. Настоящую. С поездками, сборами, перспективами. У него тогда жизнь только начиналась.

Я молчу. У меня внутри что-то сжимается, как будто под ребром узел завязался.

— Ты не следила за ним в соцсетях? — тихо спрашивает она.

— Нет, — шепчу стразу же. — Не хотела, слишком больно было. Понимаешь, я решила: с глаз долой – из сердца вон. Хотела забыть, убедить себя, что все закончилось.

— Понятно, — вздыхает Алина, и я чувствую, как между нами повисает что-то тяжелое.

Вроде бы просто разговор, а на самом деле возникает ощущение, словно вытащили ящик с болезненным прошлым и поставили его между нами.

— Он проучился полтора года, у него были огромные перспективы, — продолжает подруга тихим тоном. — А потом… его мама попала в аварию.

Я замираю. Слово «мама» все еще болезненно отдается в груди.

Потому что я скучаю по своей маме и потому что мама Максима казалась мне сильной. В их доме всегда был уют, она звала меня Маришкой.

— Серьезная авария, — говорит Алина. — Врачи сразу сказали: шансов почти нет. Она лежала в коме, аппараты поддерживали только дыхание.

Я отвожу взгляд, глотаю слезы, пока они не начали скатываться по щекам.

— Ты же помнишь, что у них отца не было. Макс остался один с трехлетней сестрой. Совсем один, Марин.

Я прикрываю рот рукой.

— Боже…

— Он пытался держаться. Сначала думал, что все обойдется, что с мамой все будет хорошо, потом начали говорить, что все безнадежно. А деньги... На такую аппаратуру нужны были бешеные суммы. И через неделю…

Алина замолкает, я вижу, как ей больно вспоминать то время. И я не спрашиваю, я уже знаю.

Слезы сами текут по щекам. Я отворачиваюсь, но подруга все замечает. Просто стоит рядом и тихо поглаживает меня по плечу.

— Он забрал документы из универа, — сквозь ком в горле произносит она, — вернулся сюда. Куда еще? Надо было кормить себя и ребенка. Сейчас его сестра почти взрослая. Ей уже пятнадцать. Трудная, со своим характером, со своими претензиями ко всей несправедливости жизни. Он ее сам поднимал. Сам. Готовил, водил в садик, потом в школу. Работал. Строил. Спал по три часа.

Я вытираю лицо ладонями.

— У них же есть тетка. Разве она не могла взять малышку к себе?

Алина качает головой.

— Оформить опеку не получилось. Я не знаю подробностей, правда. Но бабушки у забора шептались, что, мол, не нужна ей чужая обуза. Своих бы вырастить.

Повисает тишина, только слышно, как на настенных часах ходит секундная стрелка.

Господи, Макс!

Все это время я думала… Блин, я и представить не могла. Я была уверена, что он злится из-за обиды, из-за своей мальчишеской гордости. А он просто пытался выжить, тянулся, бился. В одиночку.

И внутри все скручивается в тугой и горький клубок.

Значит, вот как все было.

Он вернулся не потому, что передумал. Не потому, что испугался большого города или не смог. А потому что жизнь в одну секунду сложила его мечту пополам и выбросила, как старую картонную коробку.

Мама. Кома. Маленькая сестра. Двадцатилетнему парню пришлось стать взрослым. Не по паспорту, а по-настоящему. Когда нельзя провалиться, нельзя опоздать, нельзя сказать «я устал».

Нужно быть рядом. Готовить манную кашу, заплетать косички, следить за температурой, ставить градусник, стирать маленькие вещи, объяснять про сложение, про дружбу, про страхи ночью.

Нужно жить за двоих, потому что больше некому.

И вот он, тот самый мальчишка с мячом, с выбеленной солнцем челкой, с наглой улыбкой, которой можно было поджечь бензин… он просто исчез. Исчез, и вместо него появился взрослый мужчина. С усталыми глазами. С мозолистыми руками. С внутренним стержнем.

А я…

Я не знала. Я уехала и жила в каком-то своем мире с Валерой, с учебой, с рисунками, с фотосессиями.

И все это время в моей голове жила старая обида: «он не боролся».

А он боролся. Только не за меня.

Он боролся за маленькую девочку, которая осталась без мамы и могла остаться без дома. Он выбрал не себя, не мечту, а ту, кто в нем нуждалась сильнее всех.

И мне хочется сжаться, уменьшиться до точки. Потому что пока я пыталась забыть, он просто выживал.

— А что у него с личным? — тихо спрашиваю я, глядя подруге в глаза. — Он женат? Был? Дети?

— Да куда там, — качает головой подруга. — Все свое время он посвятил сестре. Не успел оглянуться, а уже тридцатник.

Она смотрит на меня почему-то чуть виновато:

— Ни с кем он не заводил серьезных отношений. Да и с кем тут? Село все на ладони, кого ни коснись, либо уже замужем, либо в разводе. Так только, — она пожимает плечами, — были какие-то попытки. Ради здоровья, как говорится.

Она тут же морщится, прикусывает губу:

— Ой прости, Марин, я не хотела.

Я смотрю на нее и чуть улыбаюсь, без злости.

— Да ладно, — говорю я. — Я понимаю.

— Такой мужчина, — добавляет она уже почти шепотом.

И на секунду становится так тихо, что слышно, как сквозняк где-то шевелит легкую занавеску в проходе.

Такой мужчина.

Мы обе только сейчас понимаем, сколько в нем на самом деле силы. И сколько он держит в себе – молча и с прямой спиной.

ГЛАВА 10.

Марина

Люблю грозу в начале мая…

Смотрю в окно, опираясь лбом о прохладное стекло. Где-то вдалеке уже полыхнула первая молния – серебристая, тонкая, как нитка. Секунда, и небо будто вздрогнуло. Тяжелый, хриплый раскат прокатился над домами.

Прошла неделя. Ровно неделя после того ужина у Алины. С тех пор я не видела Макса. Мы разошлись в разные стороны, как люди, которые слишком долго шли друг к другу и в последний момент свернули. Я ушла первая. Как всегда.

Вдохновения – ноль. Ни штриха, ни линии, ни одной внятной мысли. Белый лист будто насмехается: «Ну и что? Все еще ждешь, что чувства превратятся в картинки?».

Я не хочу брать кисти в руки. Не хочу создавать ни добрых монстриков, ни сказочных принцесс, ни ярких драконов с веселыми глазами.

Молния бьет ближе. Ветер залетает в форточку, поднимая с подоконника засохший лепесток жасмина.

И тут раздается звонок. Мобильный подпрыгивает на подлокотнике кресла. Звонит Инга – моя помощница, мой бич. А еще подруга и мучитель.

Я вздыхаю и поднимаю трубку.

— Маришечка, привет! Наконец-то я до тебя дозвонилась!

— Привет, Инга.

— Слушай, ну где ты пропала?! Заказчики уже слюной брызжут от недовольства! Эскизы нужны были еще вчера!

Я поджимаю губы. Смотрю, как капли начинают простукивать по стеклу, словно пытаются пробиться внутрь.

— Я знаю, — выдыхаю и устало потираю переносицу. — Я все помню. Обещаю, что пришлю наброски завтра.

— Нет, моя дорогая, — обрывает она. — Сегодня. У них сроки горят, типография уже поджимает. Ты же профессионал, Марин. Ну!

Молния такая яркая, что свет на секунду моргает, а Инга не унимается:

— Я понимаю, у тебя развод. Я понимаю, депрессия. Все понимаю, честно. Но, черт возьми, ты же не вчера взялась за работу. Бери себя в руки. Вставай и рисуй.

Я сглатываю.

Слова попадают точно цель. Не обидно, но четко, как подзатыльник.

— Хорошо, — тихо говорю. — Я возьмусь за заказ.

— Молодец, — смягчается Инга. — Ты талант, Марин. Но талант – это, знаешь, не только вдохновение. Это кисти в зубах.

— Поняла. Работаю.

— Жду до полуночи, — и подруга отключается.

Я кладу телефон на стол, прислоняюсь затылком к стене. Дождь уже стучит всерьез. Небо рвется на куски молниями.

Макс где-то под этим же небом. И, может быть, сейчас он тоже смотрит в окно. Может, тоже не спит.

Спустя полчаса я сижу перед мольбертом. Кисточка тонко касается бумаги, и мир начинает понемногу погружаться в сказку, которая живет красками, линиями и счастливым концом.

На листе рождается девочка с двумя косичками и охапкой воздушных шаров в руках. Ветер играет с ее платьем, в глазах – веселое удивление. Я всегда стараюсь в иллюстрациях прятать кусочек счастья, чтобы ребенок мог его почувствовать, как только откроет книжку.

За окном бушует ливень. Прямо по-настоящему: с неоновыми вспышками молний, диким ветром и хриплым грохотом, от которого содрогаются стекла.

И вдруг… плюх.

Я вздрагиваю, смотрю на лист. Капля попала прямо на рисунок.

— Да чтоб тебя!

Вскидываю голову. Потолок, ровно над мольбертом, темнеет, капля за каплей скатываются по нему. Еще одна падет и смачно приземляется мне на лоб.

— Вот гадство!

Я быстро хватаю ведро из-под раковины, подставляю. Но по закону подлости уже с другой стороны комнаты – кап, кап… Еще одна протечка. Срываюсь, тащу тазик.

Беру телефон, залезаю в интернет. Поиск: аварийная служба. Пять ссылок. Одна про выездную стоматологию, другая – магазин покрышек. Отлично.

— Ну конечно, в этом богом забытом селе хоть один ремонтник живой остался?

Хватаю джинсовку, набрасываю на голову и бегу на улицу. Ливень хлещет по лицу, по ногам, за шиворот – целыми струями. Я в одних шлепанцах, как дура, но мне нужно к тете Лиде.

Перед соседской калиткой поскальзываюсь и чуть не валюсь в грязь. Только и успеваю ухватиться за ручку калитки.

Стучу в дверь, дверь открывается быстро.

— Марина?! Ты че, вся мокрая! Что случилось?

— Теть Лид, а у вас сть номер ремонтников? Сантехник там… кровельщик… хоть кто-то?

— А что такое?

— У меня крыша течет.

— Ой, беда, — соседка разводит руками. — Нет, у меня-то номеров нет. Но я сейчас Максиму позвоню, он поможет.

— Не-не-не! — машу головой. — Не надо ему звонить, я сама справлюсь.

— Ты уверена? Он быстро приедет, он все умеет.

Я и не сомневаюсь!

— Точно не надо, теть Лид. Спасибо! — разворачиваюсь и бегу обратно, джинсовка прилипает к спине, шлепанцы чавкают.

Тепло дома встречает неприятно: как в аквариуме. Ведро уже почти полное. Вода продолжает стекать с потолка, а рисунок – размазан.

Я смотрю на девочку с воздушными шарами. Сейчас бы тоже улететь куда-нибудь, где сухо, светло и нет воспоминаний, которые держат твое сердце в тисках.

Надеюсь, крыша не рухнет этой ночью.

Хотя… кто знает, может, и это было бы символично. Все рушится, как ни укрепляй. Особенно если вовремя не позовешь Максима.

Но я ведь сама справлюсь, правда?

*****

Просыпаюсь от стука.

Не сразу соображаю, где я. В комнате светло, под головой подушка, но это диван. Ах да. Я так и уснула в одежде. Рядом на полу стоит ведро, тазик полон почти до краев. Ливень стих только под утро, но я не спала, сторожила каждый кап-кап-кап, как будто от него зависела моя жизнь.

Снова раздается упрямый стук.

Я сажусь, зеваю, волосы в разные стороны. Кто, блин, приперся в такую рань? Протираю глаза, плетусь к двери босиком, на ходу натягивая растянутую кофту.

Открываю.

На пороге – трое. Огромные, как шкафы. В серых одинаковых куртках с логотипом «Молот & Кровля». Все мужчины в резиновых сапогах, в руках чемоданы с инструментами. Один даже с рулеткой, другой с каким-то лазерным устройством. Все – в кепках, строго и деловито.

ГЛАВА 11.

Марина

Мужчины переглядываются. Тот, что с лазерной указкой, хмыкает:

— Нам все равно. К нам поступил официальный заказ, мы обязаны отработать. Кто вызывал – не указано, но адрес, имя и контакты – все ваше.

— Впустите? — уточняет главный, опуская взгляд на мои ноги.

Я киваю и отступаю в сторону.

— Конечно, проходите.

Они проходят по коридору с видом людей, которые видели всякое. Без суеты и слаженно сразу идут в комнату, где стоят мои бедные, переполненные тазики и ведра.

— Протекло знатно, — бормочет один из них.

— Крыша старая, шифер вон посыпался. Тут, возможно, и стропила подгнили. Сейчас все проверим.

Они начинают работать: один лезет на чердак, двое других с рулетками и фонариками что-то фотографируют, чертят. Один даже достает небольшой дрон с камерой и отправляет его ввысь через окно.

Ого! Вот этот у них оснащенность современной техникой.

Я тем временем выхожу во двор, не хочу им мешать. Да и дома сейчас невозможно сосредоточиться – гудят, топают, переговариваются. Сажусь на скамеечку под навесом, достаю планшет, стилус. Надо хоть пару иллюстраций подрисовать.

На экране появляются легкие линии, нежные цвета. Девочка улыбается, шарики улетают в небо. Я рисую фон: парк, лето, солнце. Все идет, вроде, нормально. Но каждый раз, когда провожу линию, косым взглядом смотрю на дом. Вернее, на крышу.

Это же точно дело рук тети Лиды.

— О, Маришка, устранили потоп?

Легка на помине!

Я оборачиваюсь, соседка в домашнем халате, с платком на голове и с синим ведром в руке заглядывает через забор.

— Вы их вызвали? — спрашиваю прямо.

Она качает головой, но улыбается.

— Нет. Но я утром Максиму позвонила и все ему рассказала.

— Тетя Лида…

— Не благодари, — она машет рукой. — Парень он у нас золотой. Сказал, что разберется. Я-то знаю, что у него бригада хорошая.

Я выдыхаю. И что с этим делать?

— Спасибо, — произношу я тихо.

— Да не за что, девонька. Главное, чтобы не капало больше. А то ты у нас вся хрупкая такая, ну куда тебе с крышей воевать?

Соседка уходит, а я возвращаюсь к планшету, но уже не могу сосредоточиться. Перед глазами стоит не иллюстрация, а кепка, натянутая на темные волосы и хриплый голос:

«Мы обязаны отработать…».

Когда белый фургон с логотипом «Молот & Кровля» уезжает, оставляя за собой запах пыли и свежеподпиленного дерева, я облегченно выдыхаю.

Ремонтники все осмотрели, пощупали и сфотографировали. Сказали, что завтра привезут материалы и начнут работу. Но главное – крыша пока держится. Ничего не обвалится и не протечет.

Я стою на крыльце, сжимая в руках свой планшет, смотрю в небо и понимаю: надо ехать.

Не потому что так принято, не потому что совесть грызет. А потому что… потому что я взрослая женщина, в конце концов!

И если мужчина спасает твою крышу, то ты должна хотя бы сказать спасибо. Лично.

Я захожу домой, открываю шкаф. Так, чтобы без пафоса, но и не как будто вылезла только что из-под одеяла.

Голубые джинсы – те, что с высокой посадкой. Подойдут!

Белая хлопковая рубашка – простая, но чуть свободная, и от этого будто бы слегка небрежная. Огонь!

На ноги – босоножки на танкетке. Мои любимые!

А волосы пусть будут распущены. Они мягко ложатся на плечи, немного вьются от сырости. Ничего. Пускай.

Звоню Алине, подруга берет трубку на втором гудке, голос веселый, на фоне слышны детские вопли и мультик.

— Приветик, Марин.

— Алина, мне нужен адрес строительной фирмы Коли и Макса.

— Зачем? — она притихает.

Я вкратце рассказываю подруге про веселую ночь. Она выкрикивает «да ладно?!» когда узнает, что Максим прислал бригаду. А потом я еще минут пять выслушиваю, какой он все-таки молодец.

— Улица Станционная, 12Б, компания называется «Эталон».

— Спасибо, целую.

Хватаю сумку, на улице пахнет сырой травой и остатками грозы. Я иду к машине с какой-то странной легкостью в груди.

Доезжаю до офисов быстро, паркуюсь прямо напротив нужного здания. Новенькое, современное – стеклянные двери, аккуратный фасад, свежая вывеска с лаконичным логотипом: «Эталон».

Выглядит непривычно пафосно для нашего села. Но, признаю, очень стильно. Плитка выложена ровно, скамейка у входа, урна с крышечкой. Ни тебе облезлой штукатурки, ни сгоревших ламп.

Классно они тут устроились. Молодцы.

И вдруг я замечаю белый фургон с надписью «Молот & Кровля» на боку. Стоит чуть поодаль, возле бокового въезда.

Я вглядываюсь внимательнее.

О! Вижу его. Главного мужика из сегодняшней троицы. Того, что с планшетом и деловой серьезностью в голосе.

Он стоит вполоборота к машине. Рядом – Максим. В черной рубашке, заправленной в темно-серые брюки. Рукава закатаны до локтей. Он что-то внимательно рассматривает на экране планшета, наклонившись чуть ближе.

Я на секунду задерживаю взгляд.

У него всегда была крепкая спина… и да, эта самая задница в брюках…

Блин, Марина, соберись!

Ремонтник что-то показывает, двигает пальцем по экрану, изображает руками форму крыши, видно по его лицу – «там капец!».

Максим молчит, слушает, кивает. Потом делает шаг в сторону, указывая ладонью куда-то за угол, словно объясняет направление.

Мужчины переговариваются еще пару минут, замечаю, что в основном теперь говорит Макс, а ремонтник только кивает и делает какие-то пометки. Затем они пожимают друг другу руки.

Максим разворачивается и направляется к зданию, к главному входу. Уходит неспешно, но уверенно.

Я бросаю взгляд на солнцезащитный козырек, опускаю его, смотрю на себя в небольшое зеркальце.

Щеки немного порозовели от духоты в машине, волосы чуть растрепались. Исправляю прядь, подвожу помаду, внушаю себе глазами уверенность.

И, взяв сумку, выхожу из машины.

ГЛАВА 12.

Марина

Я делаю шаг в просторную приемную с мягкими серыми стенами и песочным полом.

На стенах висят абстрактные картины. Не типовая офисная печать, а, кажется, чьи-то настоящие работы. Мне даже становится интересно узнать имя художника. Одергиваю себя, я здесь по другому поводу.

По обе стороны расположены деревянные двери. Рядом с каждой – табличка. Одна ведет в кабинет Коли, вторая – к Максиму.

Передо мной за стойкой работает женщина. Лет сорока, в темно-синем костюме. Идеально стоячий воротник белой рубашки, ровная короткая стрижка, тонкие очки в прямоугольной оправе.

Она поднимает на меня глаза, в них холодная вежливость.

— Добрый день, — чеканит женщина, глядя на меня поверх очков.

— Добрый день. Мне нужно к Максиму Лаврову.

— Вам назначено?

Я чувствую себя неловко. Секретарь у мужчин подобен церберу. Кажется, если скажешь неверное слово, то тебя тут же выпрут отсюда взашей.

— Нет. Я по личному вопросу.

— Сожалею, но у Максима Сергеевича очень плотный график.

Она произносит все таким тоном, будто он сейчас подписывает бумаги на миллиард, а я – сбежавшая с урока школьница, желающая сорвать сделку.

Но уступать я не собираюсь.

— Скажите, пожалуйста, своему начальнику, что к нему пришла Марина…

Я запинаюсь, хотела назвать фамилию бывшего мужа по привычке, но язык сам притормаживает.

— Фролова.

Она поджимает губы.

— Девушка, извините, но сегодня вы не попадете к Максиму Сергеевичу. Если хотите, я запишу вас на другой день.

Только я хочу приоткрыть рот, как дверь открывается. И спустя пару секунд в приемную выходит Максим.

У него в руке телефон, а во взгляде – нескрываемое удивление. Его брови чуть поднимаются, а уголки губы на миллисекунду приподнимаются.

— Марина?

— Привет, нам надо поговорить. Я не задержу тебя надолго.

— Проходи, — он слегка кивает мне, я с гордой осанкой направляюсь в его кабинет. — Чай или кофе? — летит мне вдогонку.

— Кофе, пожалуйста.

— Галина Дмитриевна, будьте добры, два кофе, — спокойно просит он.

Когда вхожу в его кабинет, мне почти сразу хочется выйти. Но не от неловкости, а от того, насколько здесь все по-мужски красиво.

Кабинет просторный. Светло-графитовые стены, большие окна почти в пол, на подоконнике стоят живые растения, не искусственные.

Темное дерево стола, кресло с высокой спинкой, полки с папками. На стене – черно-белые фотографии: стройка, люди в касках, кадры с высоты.

Лаконично, стильно, почти без лишних деталей.

И… пахнет им. Тем запахом, который я помню даже спустя много лет.

Максим обходит стол, кивает на кресло перед ним. Я сажусь, аккуратно закидывая ногу на ногу.

— Спасибо за ремонтников, — произношу тихо.

Он садится напротив, сцепив пальцы в замок.

— Это тете Люде спасибо. Если бы она не позвонила, ты бы до сих пор с тазиками бегала?

За дверью глухо звякают чашки, но у меня сердце звенит громче.

— Сколько будет стоить ремонт? — спрашиваю я, стараясь говорить спокойно. — Я все оплачу, как только выставите счет.

Максим тихо цокает языком. Уголок губ дергается то ли от раздражения, то ли от иронии.

— Ничего не надо.

— Ну как же, Максим? — я приподнимаю брови. — Это ведь большие деньги.

Он собирается что-то сказать, но в этот момент дверь тихо открывается.

Секретарь Галина Дмитриевна входит, словно царственная особа. В руках у нее поднос, на нем – две чашки из тяжелого белого фарфора. Без капель и с точной симметрией.

Она ставит перед каждым из нас чашки, выпрямляется и смотрит на Максима:

— Сахар, сливки?

— Нет, спасибо.

Я качаю головой вслед за ним.

— Все, Галина Дмитриевна, мы сами, — мягко говорит он.

Секретарь уходит, не издав ни звука, дверь плавно закрывается.

Я беру чашку, делаю глоток – горячий и терпкий кофе обжигает язык, но зато отвлекает.

— Максим, я серьезно, — повторяю я. — Я ценю твою помощь, но я не могу просто так принять… такой подарок.

Он молчит, долго смотрит в окно. Я успеваю сделать еще пару глотков. Какой вкусный кофе, надо будет спросить у Галины Дмитриевны название. А то я купила какую-то пыль.

Максим медленно поворачивает голову ко мне.

— Ты правда думаешь, что я сделал это как подарок?

— Ну а как?

— Марин, это село. Здесь, когда у кого-то течет крыша, мы просто чиним. Не ждем переводов и расписок.

Я ставлю чашку обратно в блюдце. Слышу, как она слегка стукается, выдает мое внутреннее дрожание.

— Ты ничем мне не обязан. И я не хочу, чтобы ты чувствовал себя...

— А я не хочу, чтобы ты строила из себя городскую фифу.

Он подается вперед, опирается локтями о стол.

— Я не держу на тебя зла, но можно хотя бы один раз просто помочь. Без договоров, без денег, без твоего этого: «я сама справлюсь»?

Я опускаю глаза, делаю глубокий вдох.

Вот упертый. Спорить дальше с ним бесполезно.

— Мне очень жаль твою маму, — говорю это искренне.

Максим молчит, смотрит в чашку. Губы его сжаты в прямую линию. Лицо спокойное, как будто он отключил все эмоции еще тогда, когда случилось страшное.

Мое сердце сжимается. Хочется сказать еще что-то важное, нужное и утешающее. Но все, что рождается на языке, кажется слишком мелким рядом с тем, что он пережил.

— Спасибо, — медленно кивает он.

И наступает тишина. Тишина двух людей, которым есть что помнить. И которые молча признают: жизнь однажды разломалась у каждого.

ГЛАВА 13.

Марина

Возврат в прошлое, зима 11-го класса

Школьный коридор пахнет мандаринами и лаком для волос. Сквозь приоткрытые двери доносится песня «Новый год к нам мчится» Дискотеки Авария.

Алина тянет меня за руку, первой спускаясь по лестнице на шпильках, которые звонко цокают по твердым ступеням.

— Наша последняя школьная елка, — шепчет она, склонившись ко мне. — Давай повеселимся от души?

Я улыбаюсь и приобнимаю подругу.

На мне темно-зеленое платье с короткими рукавами-фонариками и мягким воротничком. Скромное, но хорошо сидит – мама выбирала. На ногах туфли с ремешком на маленьком устойчивом каблуке. Волосы распущены – гладкие и чуть подкрученные на концах. Тонкий волосок липнет к блеску на губах, я аккуратно убираю его на место. На ресницах немного туши, лишь для легкого удлинения. Хватит.

Мама не разрешает мне сильно краситься, а вот Алинка, конечно, звезда. Губы с вишневой помадой, стрелки, как у модели с обложки журнала. На подруге платье по фигуре, с вырезом чуть больше, чем «разрешено» школьной моралью. И сияние уверенности в глазах.

Мы входим в спортзал.

Там, где обычно пахнет потом и резиновыми мячами, сегодня висят гирлянды, стоит елка до потолка и мерцающий дождик, прикрепленный скотчем к баскетбольному щиту.

На сцене в углу стоят колонки, двое парней проверяют микрофоны.

Все скромно, но празднично. Девчонки в платьях и с прическами, парни в рубашках, одеколон перебивает запах спортзала.

Мелочи, но все сегодня кажется волшебным.

— Я не хочу, чтобы Валерка меня видел, — шепчу я Алине, прижимаясь к ее плечу.

Мои глаза хаотично бегают по залу.

— Опять? — она фыркает, останавливаясь недалеко от коморки учителя физ-ры. — Да он влюблен в тебя по уши. Это даже Клавдия Павловна заметила, а у нее зрение – минус десять.

— Он жутко надоедливый, — бурчу я и прячусь за ней, упираюсь подбородком в ее плечо. — Все время пытается взять меня за руку. А в прошлый раз чуть не поцеловал! Представляешь?

Алина театрально закатывает глаза и поворачивается ко мне лицом.

— О, ужас! — восклицает она с притворным пафосом. — Рука! Поцелуй! Жизнь разрушена!

Я смеюсь и толкаю ее в бок.

— Не смешно. Мне неприятно. Он весь одиннадцатый класс за мной бегает.

— Марин, тебе семнадцать, — голос Алины становится мягче. — Ну, правда. Пора бы уже отдать кому-нибудь свой первый поцелуй. Это же не девственность, не так страшно.

— Я не хочу целоваться с Валеркой, — упрямо говорю я.

Алина пожимает плечами, но понимающе улыбается.

И тут я замечаю объект нашего обсуждения. Валера уверенно входит в зал с нашими одноклассниками, оглядывается, улыбается. И, конечно же, его взгляд сразу ныряет в мою сторону.

Вот и все, сейчас начнется.

— Черт, — шепчу я. — Я забыла телефон в пуховике.

— Угу, очень удобно, — хмыкает Алина. — Давай, спасайся. Я пока найду наших девчонок.

Я бегом выскакиваю из зала, стараясь не привлекать лишнего внимания. В коридоре пусто. Наш класс в самом конце. Тут темно, только одинокая гирлянда мигает над доской.

Захожу внутрь и включаю свет. Вся наша верхняя одежда висит на стене за шкафами. Скольжу туда между вторым и третьим рядом. Под грудой разнообразных шуб, пуховиков и курток пытаюсь откопать свой.

О, нашла! Теперь бы в карман пробраться.

Нащупываю что-то твердое, но не успеваю ухватиться за мобильный, как дверь в класс с резким скрипом открывается.

Я замираю, из-за шкафов меня не видно.

По ощущениям влетает вихрь. Нет. Порыв, вспышка, энергия на грани урагана.

За шкаф залетает Макс. Злой, как собака.

— Фролиха, ты офигела?! — рявкает он и приближается ко мне.

От неожиданности я отпрыгиваю назад, но он оказывается быстрее. Раз, и припечатывает меня к стене, горячая ладонь прижимает плечо, дыхание у него сбито, а лицо останавливается в миллиметрах от моего.

Сердце начинает быстро колотиться.

— Че тебе надо, Лавров?

— Ты вообще нормальная? — шипит он. — Зачем ты растрындела девчонкам про канат? Что у меня там... типа... встал?

Я за малым сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться ему в лицо. Сжимаю губы, но улыбка так и тянет мышцы.

Ах да. Ситуация была, не отрицаю. Хохма еще та.

— А что? — я криво улыбаюсь. — Смешно же. Или нет?

Снова сильно сжимаю свои губы.

— НЕТ! — рявкает он. — Ни хрена не смешно! Ты ляпнула, что у меня стоит на канат! На канат, Фролова!!!

— Ну, прости, — я пожимаю плечами, но удержаться не могу.

И тут на весь класс разлетается мой звонкий смех.

— Макс, ты бы видел тогда свое лицо! И ты такой на канате, весь серьезный, а... ну ты понял. Ответственно подошел к уроку, тренировался там всем телом!

— Не было такого! — взрывается он.

— Да лааадно, — я киваю, стараясь удержаться на месте, хотя хочется согнуться от смеха. — Я все видела.

Ну, подумаешь, что-то там у него в штанах поднялось, когда он по канату полз. Или не поднялось? Может, я чуть и приврала… может, это просто ткань собралась неудачно.

— Ты чокнутая, — выдыхает он, еще сильнее прижимая меня к стене. — Реально неадекватка.

— А нечего было всем трындеть, что у меня сисек нет! Тебе-то откуда знать что у меня там есть, а чего нет!

Его взгляд опускается на мои губы, мне уже не смешно.

— А я все видел. Ты в огороде в одной майке была. Плоская, как доска.

Мы стоим лицом к лицу, обжигаем друг друга горячим дыханием, слышим стук собственных сердец.

И в какой-то момент я замечаю: у него ресницы длинные, угольно-черные. А на карих радужках глаз едва заметны светлые прожилки.

— Зато мои сиськи нравятся Валерке, — ядовито произношу я. — И не только сиськи.

Несу такую чушь, чтобы подковырнуть его сильнее. Знаю же, что он бесится. Что ему не нравится, что его лучший друг за мной ухаживает. Можно встречаться с Валеркой только ради того, чтобы побесить этого самодовольного придурка.

ГЛАВА 14.

Марина

Работы идут с самого утра. Стук, гул, мужские голоса на крыше. Я стою в саду под раскидистой яблоней, рука автоматически водит карандашом по мольберту.

Девочка на качелях, солнце, желтые резиновые сапоги – все это к новой книжке про приключения Насти и ее кота. Заказчик остался доволен прошлым проектом, теперь просит продолжение. Это радует. Это спасает.

Вдруг мимо забора крадется огромный внедорожник. Поднимаю голову, машина останавливается около тети Лиды. Дверь хлопает, Макс уверенной походкой направляется ко мне. Черная футболка, темные джинсы, в руке ключи.

Черт! Прятаться уже бесполезно, он меня заметил.

— Как идут дела? — спрашивает он, останавливаясь возле забора.

— Вроде нормально, — отвечаю, чуть щурясь.

Свет слепит, но мне нравится, как он выглядит на фоне безоблачного неба.

— Не против, если я зайду?

— Да, конечно.

Максим исчезает в доме, а я на автомате опускаю глаза. Руки в графите, карандашные разводы на пальцах, футболка тоже слегка пострадала. Вытираю, но бесполезно. Ну, а что? Я – художник, я творю!

Он возвращается быстро.

— Ну что там?

— Еще пару дней, и закончат. Все чисто и красиво.

— Хорошо, — стараюсь спрятаться за мольбертом, скрывая свою футболку.

— Я сейчас в строительный смотаюсь. Пара мелочей по списку не сходится.

— Я с тобой, — резко произношу я.

Макс смотрит на меня удивленно:

— Зачем?

— Максим, — делаю шаг ближе, — ну позволь мне хоть как-то тебе помочь. Деньги ты отказался брать, я хотя бы составлю тебе компанию.

Он чуть склоняет голову набок, а потом подходит ближе. Совсем близко. Сердце стучит громче, чем молотки на крыше.

И вдруг его рука медленно поднимается. Теплые пальцы мягко касаются моей щеки.

Я замираю, пока он стирает что-то с моего лица.

— Вот, — улыбается едва-едва и демонстрирует мне свой черный палец. — Теперь можно ехать.

Я тоже улыбаюсь, тепло растекается в груди. Неловкость висит в воздухе, я не знаю куда деть свои руки, куда спрятать глаза.

Блин, мне одной из нас двоих сейчас неловко?!

— Пять минут, — тараторю я, чуть не сбивая ногой мольберт. — Надену что-то не в карандашах.

Макс кивает, а потом подходит к моему рисунку, всматривается в него.

Я бегу в дом, а у меня внутри что-то шепчет: «опасно, но хочется».

В строительном супермаркете пахнет свежеспиленным деревом, лаком и цементной пылью.

Макс идет уверенно, его здесь все знают. Продавцы здороваются с ним, кто-то хлопает по плечу, кто-то зовет посмотреть на новые профили. Он сравнивает шурупы, смотрит углы, заглядывает в накладные. И все делает с легкостью.

Я толкаю тележку, как ассистент. Иногда он бросает в нее банки с герметиками, рулон изоляции, пакеты саморезов. Все молча и точно. Он сосредоточен. А я… смотрю.

Смотрю, как ловко он разворачивается в узком проходе. Как чуть морщит лоб, читая мелкий шрифт. И как отлично на нем сидят эти джинсы! Черт его дери!

Когда все куплено, мы подходим к кассам. За кассой сидит наша одноклассница Катька.

— О, привет, Макс! — тянет она голосом, которым соблазняла парней еще пятнадцать лет назад. — Опять ремонтируешь за свой счет какой-нибудь бабуле дом?

Она улыбается уголками, при этом медленно облизывает губу. Именно так она делала это в школе перед каждым парнем, который ей нравился. Только теперь губы стали вдвое больше. И лицо вдвое шире.

Я подхожу ближе, Катька тут де замечает меня.

— Катя? — говорю я и улыбаюсь.

Вот это ее разнесло. Волосы тусклые, некрашеные корни отросли сантиметров на семь, макияж плотный, но не скрывает усталости. Она выглядит лет на сорок.

— Маринка? — она подается вперед, глаза бегают от Макса к тележке, от тележки ко мне. — А вы что… вместе?

Я едва не давлюсь воздухом. А Макс, не моргнув, спокойно отвечает:

— Да, считай нас вместе, — он достает дисконтную карту, протягивает ее Кате.

Катька медленно пробивает товар. Я бы даже сказала: с преувеличенной тщательностью. Стреляет в меня глазками и ядовито говорит:

— Надо же. В школе все думали, что ты построишь шикарную карьеру, отхватишь красавчика и всю жизнь будешь жить в свое удовольствие. Мальдивы, Эмираты. Но ты каким-то фантастическим образом все прощелкала, — она улыбается криво. — Правильная девочка Марина. А теперь скандальный развод со звездой футбола, возвращаешься в наше село, из которого так стремилась слинять. Как же круто может измениться жизнь, да, Маришка?

У меня внутри все скручивается в жесткий узел, но я не подаю вида.

Ни одного. Чертова. Вдоха. Впустую.

— Катюш, — говорю я тихо с теплотой, которая обычно предшествует ядерному взрыву, — а как у тебя дела? Все та же касса? Впечатляюще стабильная карьера.

Макс криво усмехается, расплачивается и складывает пакеты обратно в тележку.

— Пошли, Марин, не будем задерживать очередь, — он цепляет меня за руку.

Мы уходим, но внутри меня все кипит. Макс катит тележку к его машине, а я не могу заткнуться.

— Ты видел? Видел, как она на меня смотрела? Как будто я не человек, а бывшая «Мисс Перспектива», свалившаяся в помойную яму.

Макс молчит, толкает тележку, как будто меня не слышит. А я в запале.

— Да кто она вообще такая, чтобы осуждать меня? Сидит за кассой и считает чужие покупки. Да я хотя бы что-то создаю! Я рисую! Я, — я спотыкаюсь о небольшой бордюр, Макс успевает ухватить меня под руку, но я продолжаю на ходу: — Она вообще всегда была злобной крысой, у которой по жизни одна цель – унизить тех, кто лучше ее! И лицо у нее, прости, Господи, как у пассажирки вагона-ресторана после дежурной смены.

Макс открывает багажник, начинает перекладывать пакеты из тележки внутрь.

Я стою рядом и тараторю как заведенная:

— И зачем вообще она спросила «вы вместе»? Это что, допрос ФСБ? Даже если вместе – это не ее дело!

ГЛАВА 15.

Марина

Боже, я таю. Как мороженое, оставленное на солнцепеке.

Я уже и забыла, как хорошо он целуется.

Нет, нихрена не забыла!

Меня резко окунает в то время, когда от наших поцелуев горели губы. Хочется еще, еще и еще.

Наш поцелуй не нежный, не робкий и не вежливый. Это завоевание.

Его язык проникает внутрь, требует отклика, требует признания. И я даю. Все, что могу. Все, что осталось во мне живого и горячего.

Ох, у меня мурашки бегут по коже.

Руки Макса скользят по моей спине, пальцы касаются кожи через легкую ткань топа, и от этих прикосновений тело откликается так, будто жило в ожидании только этого.

Сердце быстро колотится, хочет вырваться к нему.

Я уже не женщина с болью и прошлым, я просто женщина, тающая в сильных мужских руках.

Мир исчезает. Только его дыхание. Только наша близость. Только это сладкое, головокружительное ощущение, что я – желаема.

Максим медленно отстраняется, с усилием, как будто сам не до конца понимает, зачем.

Его руки возвращаются на мою талию, а взгляд дразнит.

— Надо же, — произносит он, склонив голову, — до сих пор работает.

Мы стоим посреди парковки, прижатые друг к другу, как будто так и должно быть. Как будто мы и правда вместе. И можем позволить себе открыто целоваться на улице.

— Что работает? — мой голос хриплый, я все еще не могу дышать как человек.

Нормальный, взрослый человек, а не гормональная комета на орбите его губ.

Он усмехается так пронзительно, что мне хочется наброситься на его рот.

Макс хоть и возмужал, уже не тот задиристый пацан, а до сих пор слишком хорошо знает, какой эффект производит.

— Раньше тебя заткнуть можно было только поцелуем.

Я замираю и краснею. Конечно краснею.

— Значит, ты поцеловал меня только чтобы заткнуть? — спрашиваю почти шепотом.

Губы еще горят.

Он смотрит на меня в упор. Ни капли шутки в его глазах. Ни капли легкомыслия.

— Или ты хотел меня поцеловать? — продолжаю я.

Только бы он сейчас не отступил, не засмеялся, не сказал, что это была просто привычка.

Макс медленно выдыхает, его пальцы чуть сильнее сжимают мою талию. А потом он склоняется ближе, будто собирается шепнуть что-то прямо в губы.

Я замираю.

Жду.

Готова.

— А как ты думаешь? — хрипло спрашивает он.

От него приятно пахнет, карие глаза кажутся бездонными.

Черт, мои ноги снова слабеют.

Я только собираюсь ответить, и вдруг чей-то очень громкий мотор взвывает рядом. Женщина с тележкой гремит колесами, кто-то смеется. Мир возвращается.

Я делаю резкий шаг назад, Макс выпрямляется, отпускает меня.

— Поехали, рабочие ждут.

— Поехали, — отвечаю я.

И молчу всю дорогу, потому что если открою рот, то попрошу еще один поцелуй.

Максим смотрит вперед, я смотрю в окно, но не вижу ничего, кроме своих мыслей.

Ну и как теперь это воспринимать?

Поцелуй на парковке, посреди тележек и распродаж.

Вроде бы уже тридцать, а я сижу тут, как будто мне снова восемнадцать. Уши горят, в груди все как-то щекотно, ладони влажные.

Он же не просто так это сделал? Или просто чтобы заткнуть меня, как сказал?

Глупо. Все глупо.

Но и хорошо. Так хорошо, что тошно.

Мы подъезжаем к дому, ремонтники уже ждут у калитки. Как только машина тормозит, они подходят к багажнику, вытаскивают покупки.

Макс помогает им, а я стою возле забора и чувствую себя неуклюже. Как будто что-то должно было произойти, но не произошло.

— Спасибо, — говорю я тихо, когда он закрывает багажник.

Макс поворачивается, слегка улыбается.

Никаких слов.

А потом он прыгает за руль и уезжает.

И что это, блин, было?!

То ли он все еще злится, то ли боится. А может, тоже не понимает, как теперь быть.

Я опускаюсь на скамейку под яблоней, смотрю в небо. Налетели облака, будто взбитые сливки.

Сердце все еще не верит, что это случилось.

Испорченное Катькой настроение теперь на самой высоте. Я могу, кажется, сдать пять проектов за вечер, перекрасить дом и выучить корейский.

От сумасшедших задумок меня отвлекает телефон, вибрирующий в кармане.

Смотрю на экран: «Алевтина Петровна».

О, свекровь.

Что ей еще от меня нужно?

Тяжело вздохнув, отвечаю на нежданный звонок.

— Алло.

— Марина! Ма-ри-на! Ты знаешь, что из-за тебя мой Валерочка пьет не просыхая? — в трубке звучит отвратительно-противный голос.

Я опираюсь о спинку лавки и смотрю в небо.

Вот и началось.

— И вам здрасьте, Алевтина Петровна. Ваш Валерочка пьет не из-за меня, а из-за себя, — отвечаю спокойно, но в груди все кипит. — Его выбор. Его рюмка. Его печень.

— Ох ты, посмотри на себя, остроумная! — в ее голосе ледяная издевка. — Все знаешь, все понимаешь, конечно. Только вот семью не сберегла! Хвостом теперь крутишь неизвестно где! Немедленно возвращайся к Валере.

Когда-то Алевтина Петровна была очень даже хорошей женщиной. А когда у ее сына карьера пошла в гору, когда он перевез их с отцом в Москву, то она сразу же изменилась. Стала городской женщиной, интеллигентной и мегадушной. То ложку не облизывай, то салфетку на колени положи и все в этом духе.

— Алевтина Петровна, — делаю вдох, считаю до пяти, — мы с вашим сыном развелись. Официально. Бумаги подписаны. Что вы от меня хотите?

— Он ссохся, как яблоко! — визг ее голоса заставляет синицу в саду вспорхнуть с ветки. — Глаза впали! Худой стал, бледный, весь в тоске! А ты, значит, и рада?! Небось там уже новый роман закрутила? Или вообще наставляла рога моему сыну.

Ага.

Началось мое любимое: обвинения, приправленные фантазией.

— Я работаю, Алевтина Петровна. Рисую, живу, никого не трогаю.

— Конечно! Художница! Сказки рисует! А мой сын, между прочим, тебе карьеру сделал! Все у тебя было: квартира, машина, выставки! А ты что сделала? Взяла и все разрушила!

ГЛАВА 16.

Максим

Дом встречает тишиной. Относительной, но привычной. В подвале гудит бойлер, где-то глухо бренчит сушилка. В остальном – вроде спокойно.

Но я с порога вижу грязные мужские ботинки в прихожей. Большие, явно не Олькины дружки-школьники. Это не ок.

Останавливаюсь, смотрю на эту обувь. Черные, грязные, с оторванным язычком.

Так, блядь!

Поднимаюсь по лестнице. Музыка начинает орать не просто громко, а как будто она хочет выбить все окна в доме.

Сердце уже колотится не от усталости.

Я чувствую опасность, гнев и беспомощность. Сколько я еще буду биться башкой о стену? Скажешь Ольке слово, она тебе два в ответ. И всегда у нее есть отмазки.

Без стука открываю дверь в комнату сестры.

И …

Замираю.

— Вы че, охренели?! — ору так, что перекрикиваю музыку.

Он на ней. Парень. Полностью голый по пояс, джинсы на коленях. Слава богу, он еще в трусах.

Оля под ним, глаза в шоке и в бешенстве.

— Пошел вон из моей комнаты! — орет мелкая, рычит, как бешеная пантера. — Ты вообще не имеешь права!

— Я сейчас тебя закопаю просто, — говорю я глухо.

Выдергиваю этого урода за шкирку, он ерзает, краснеет, вяло сопротивляется. А еще пытается натянуть джинсы.

— Ты понимаешь, что ей пятнадцать, придурок?!

Он хлопает ресницами:

— Че? Она сказала, что ей восемнадцать!

— А ты, значит, просто поверил? Ты хоть башкой думаешь, когда в чужой дом заходишь?!

— Макс, отпусти его! — вопит Оля, вставая с кровати, укутанная в плед. — Он ни в чем не виноват!

— Где ты нашла этого додика?

— Не твое дело! — шипит она, глаза злые, почти чужие.

Вытаскиваю его на лестницу, тот натягивает футболку на ходу, спотыкается, чуть не пашет вниз носом. А лучше бы наебнулся, тогда мне его бить не придется. А сейчас очень хочется разукрасить его физиономию.

— Чтобы я тебя больше тут не видел, понял? Ни у дома, ни у ворот, нигде. Исчез.

Парень уносит свои ботинки и свою задницу из моего дома, аж пятки сверкают. А я возвращаюсь. Оля стоит в дверях уже одетая, руки скрещены на груди, волосы в беспорядке.

— Ты что творишь, а? — у меня внутри все кипит. — Пятнадцать лет! Ты понимаешь, что он мог просто...

— Что?! Что? Ты переживаешь, что я могу залететь?! Да я таблетки пью, не бойся, не станешь дедом, — она фыркает, — и вообще, я взрослый человек.

— Нет, ты ребенок, мать твою, — цежу я сквозь стиснутые зубы, сдерживая себя. — Ребенок, который вырос слишком рано.

Она бросает в меня подушку:

— Ты не отец мне! У меня никого нет! Только ты и твои тупые запреты! Мне хочется быть с тем, кто меня слушает, кто... кто обнимает, понимаешь?!

Олька срывается, голос дрожит, глаза мокрые.

— Слушать, обнимать и понимать не подразумевает раздевание! — я тоже несусь в пропасть гнева.

— Я просто хочу, чтобы хоть кто-то смотрел на меня, как на человека, а не как на проблему!

Я подхожу ближе, шумно выдыхаю. Еще немного и у меня из носа пар повалит. Но я заталкиваю свою злость куда подальше.

— Ты не проблема, Оль. Ты все, что у меня есть. Ты – моя семья.

Она отводит глаза, покусывает щеку изнутри.

— Скажи это без крика, хотя бы раз.

Я подхожу ближе, обнимаю ее. Она сперва дергается, как пойманная рыба, а потом просто утыкается в меня лбом.

— Прости, — шепчет она. — Я не знаю, что творю.

— Я тоже не знаю. Но давай не рушить друг друга. Ладно?

Она кивает.

Я погладил бы ее волосы, если бы она не вырвалась, пробурчав «фу, отстань». Но я вижу, что она не злится, сестра просто запуталась.

И мы оба, черт возьми, учимся, как любить друг друга, не уничтожая.

Около полуночи я сижу на веранде прямо на ступенях.

Курю, хотя бросил.

Плевать.

Дым щиплет глаза, в груди ноет усталость.

Что за пиздец вообще происходит?

Маринка вернулась и все, трындец. Как будто снова мне семнадцать и гормоны обвивают мозг, как плющ, душат и шепчут: «Целуй, трогай, не думай».

Она сводит с ума своей ухмылкой, своими глазами, своим запахом.

Вот уж, блядь, не думал, что меня опять накроет.

Слышу стук открывающейся дверной сетки, и на ступень ниже садится босая Оля.

— Угостишь?

— Я сейчас достану ремень, отвечаю. Не доводи меня.

— Да я пошутила, господи, — фыркает сестра. — Че ты такой дерганный?

— День был тяжелый.

— Макс.

— Что?

— Тебя вызывают к директору.

— …Оля, бл…!

Я резко поворачиваюсь, она чуть назад отклоняется, но не уходит.

— Что ты уже натворила?!

— Я ничего не сделала! — поджимает губы. — Это пацаны курили в туалете. Я рядом стояла.

— Ты что, была в мужском туалете?!

— Там не я одна девчонка была. Не ори.

— Да ты издеваешься…

Я протираю лицо рукой, сминаю сигарету в банке из-под кофе, закидываю голову. Звезд сегодня не видно.

— Я тебе серьезно говорю, — бурчу я. — Не смей заниматься сексом. Рано тебе. Головой думай.

— Да не было у меня ничего, боже. Я девственница, если хочешь, справку принесу.

Серьезно, блядь?! Дожили!

— Да ладно? — поворачиваюсь к ней. — А тот в полосатых трусах в твоей комнате что делал?

— Да мы просто целовались, — она произносит это так спокойно, как будто говорит «я приготовила суп». — Я даже лифчик не успела снять.

Я вскидываюсь:

— Оля!

— Ну а че? — она пожимает плечами. — И вообще, вспомни себя в пятнадцать.

— Я себя помню. И именно поэтому я готов отправить тебя в монастырь.

— Только если в татуированное отделение, — усмехается и обхватывает руками свои колени. — Там хотя бы скучно не будет.

Мы сидим рядом, сестра прикладывает голову к моему плечу, я не двигаюсь.

— Ты когда-нибудь любил? — вдруг спрашивает она. — Чтоб прям по-настоящему?

— Люблю, — вырывается из меня.

ГЛАВА 17.

Марина

Паркуюсь у школьных ворот, ставлю машину на нейтралку и смотрю на высокие деревья сквозь лобовое стекло. Здесь многое поменялось, у школы отжали клумбу, которую мы пололи на летней практике и белили бордюры, и залили асфальт.

Передо мной – моя школа. Новый фасад, пластиковые окна, плитка на ступеньках. А внутри все родное, несмотря на все изменения. Все равно сердце екает.

Я неспроста решила вернуться сюда. На днях мне позвонила Алинка и сказала, что у ее старшего сына нет учителя ИЗО, уволилась. У меня как раз все заказы были сданы и я тупо слонялась по дому в поисках хоть какого-нибудь дела, чтобы не умереть от скуки.

Раньше хоть рабочие отвлекали от одиночества, но теперь крыша отремонтирована, и я вновь осталась одна. Поэтому недолго думая я решила: а почему бы и нет? Рисовать я люблю, а вот найти общий язык с детьми… да что там сложного-то?

В холле тихо, наверное, сейчас идет урок. Строгий охранник лет пятидесяти проверяет мой паспорт, а потом подробно рассказывает мне как пройти к директору.

Я любезно его слушаю, хотя сама прекрасно знаю, где восседает Виктор Геннадьевич.

Кстати, он до сих пор директор школы. Сколько ему?

Казалось, что он уже был древним, когда мы окончили школу. А прошло уже больше десяти лет. Так что сейчас ему, наверное, сто семьдесят два. Но кто этих махровых бессмертных считает?

Секретарь мне не знакома, но мило улыбается.

— Здравствуйте, меня зовут Марина Фролова. Я пришла устраиваться на работу.

— Да, да, — женщина смотрит в свой блокнот. — Виктор Геннадьевич вас уже ждет.

Ждет? Вот так просто? Без заявлений и без очередей?

Ну да, это же село. Здесь если тебя помнят, значит, уже любят или ненавидят. У меня вроде первый вариант.

Дверь в кабинет приоткрыта, но я все равно стучу в дверной косяк и заглядываю внутрь.

— О! Вот и наша художница! — голос директора все тот же.

Виктор Геннадьевич сидит за массивным столом, за спиной у него выцветшая карта России и новенький монитор. На нем – заставка с природой, как у всех.

— Здравствуйте, Виктор Геннадьевич, — улыбаюсь и шагаю к нему.

— Садись, садись. Вот уж кого не ожидал здесь увидеть. Ты как, жива-здорова? Смотрю, не озлобилась на родину?

Я усмехаюсь.

— Родина, как первая любовь. Хоть и вспоминаешь с тоской, но навсегда.

Директор хмыкает. Все такой же упрямый, с колючим взглядом и мягкой душой, которая прячется под семью печатями.

— У нас учитель ИЗО только вчера уволилась, старшая дочь забрала ее к себе в город.

— Вот я и подумала: а вдруг? Вдруг школа меня снова примет.

— А чего не принять? — пожимает плечами директор. — Ты у нас хоть и тихая была, но рисовала лучше, чем любой учитель. Помнишь, как тебе дали роспись актового зала? Десятый класс вроде был.

— Я до сих пор думаю, что вы тогда с ума сошли, — смеюсь. — Доверить такую стену подростку.

— Ну, не пожалели же. И я не жалею. До сих пор твои рисунки сохранились на стене. Только вот что я тебе скажу, Марина. С детьми не так уж и просто, многие у нас из неблагополучных семей, колючие, как ежики. Сработаешься с ними?

Я смотрю на него, на карту России, на полированный шкаф, на чашку с подтеками кофе.

— Буду стараться, Виктор Геннадьевич, иначе тут с ума сойти можно. А рисовать я люблю по-прежнему, постараюсь и детям привить это чувство.

Он кивает.

— Ну и ладно. Бумаги оформим, медкнижку оформим. ИЗОшница у нас теперь ты. Добро пожаловать домой, Марина.

«Домой». Слово отдается в сердце теплым стуком, как будто кто-то включил свет в давно запертом чулане души.

Я выхожу из кабинета Виктора Геннадьевича с распечаткой в руках, просматриваю список необходимых документов. Но мой взгляд уползает с листка и натыкается на идеально начищенные мужские туфли.

Поднимаю взгляд. Максим Лавров собственной персоной.

Он замирает, а потом удивленно вскидывает брови, не упуская возможности улыбнуться.

— Фролова, тебя вызвали к директору за плохое поведение?

Я скрещиваю руки на груди и в ответ ухмыляюсь так же дерзко:

— А ты тут уже как родной. Прописался, что ли?

Он чуть смеется, кивает на дверь:

— Сестра немного разболталась.

— Лавровы все такие? — с любопытством спрашиваю я.

— Нет. Только самые младшие и самые упрямые, — отвечает он спокойно. — Надеюсь, рано или поздно Оля образумится. А пока пойду получать за нее люлей.

— Тебе не привыкать.

Максим широко улыбается, а потом его взгляд с оценкой пробегается по мне с головы до ног.

Мне хочется сказать что-то еще, но он уже делает шаг в сторону двери директора.

— Удачи тебе, Марин, — говорит он тихо и без флирта.

— И тебе, Макс. С сестрой… и со всем этим, — отвечаю я и бегло осматриваю глазами приемную.

Макс открывает дверь, на мгновение останавливается, будто хочет сказать что-то еще, но в итоге просто исчезает внутри.

Я стою секунду, смотрю на пустеющий коридор, потом расправляю плечи, прячу лист бумаги в сумку и направляюсь к выходу.

В школе пахнет вареной гречкой, свежевымытым полом и каким-то новым началом.

ГЛАВА 18.

Марина

Возврат в прошлое, весна 11-го класса

Конец марта радует своим теплом. Солнце сегодня весь день согревает землю, кое-где даже уже виднеется трава. Я несу подмышкой альбом и торчащие в банке кисти, рука уже занемела, но, честное слово, лучше уж сидеть на стадионе, чем в душной школе.

Алинка растянулась на пледе на газоне и листает молодежный журнал. Сейчас будет зачитывать мне гороскоп на апрель, я буду делать вид, что внимательно слушаю эту чушь.

— Я думала, у них сегодня нет тренировки, — бурчу я, заметив на поле ребят.

Валера машет мне рукой, улыбаясь, как идиот. Макс делает вид, что случайно смотрит в мою сторону.

— У них завтра игра с соседним селом, — Алина поднимает голову от журнала и щурится от яркого солнца. — Готовятся. Кстати, ты слышала новость?

— Какую?

— Бедная Юлька, — вздыхает она театрально. — Оказалось, что Макс одновременно мутил и с ней, и с какой-то девчонкой из соседнего села.

— Вот урод!

Я делаю вид, что это меня не задевает, хотя внутри все сжимается. Что-то екает неприятно и глубоко. Но я не подаю виду, достаю карандаш, начинаю делать набросок ворот и ребят на поле.

— Не удивлюсь, если у него еще и в городе есть подружки, — задумчиво произносит Алинка, перелистывая страницу журнала.

Мяч внезапно летит прямо к нам и падает рядом с пледом. Я вздрагиваю, едва не уронив банку с водой.

И тут рядом как из ниоткуда появляется Лавров. Весь такой мокрый, волосы прилипли ко лбу, футболка темная от пота. Подходит медленно и с ухмылкой, которая специально создана для меня.

— Фролиха-а-а-а, — тянет он, поднимая мяч, — может, уже перестанешь вечно сидеть в стороне со своими кисточками и хоть раз поболеешь за свою команду?

Я поднимаю на него глаза и ядовито улыбаюсь:

— Если бы ваша команда хоть раз играла достойно, я бы и поболела.

Он чуть наклоняет голову, смотрит прямо мне в глаза.

— Не переживай, Марин, — усмехается он. — Когда мы завтра выиграем, я посвящу победу лично тебе.

— Лучше посвяти ее всем своим девушкам сразу. Ты же любишь играть на два фронта.

Он прикусывает губу, будто сдерживает что-то острое, но ничего не отвечает. Просто уходит обратно на поле, а я чувствую его взгляд на своей спине до самого конца тренировки.

Когда тренировка заканчивается, ребята расходятся, смеются, хлопают друг друга по плечам. Я сижу на пледе, собираю кисти обратно в банку, пытаюсь не смотреть на Макса, хотя он на поле выделяется всегда – ростом, улыбкой и этой своей дурацкой легкостью.

— Марин, пошли сегодня в кино? — голос Валерки заставляет меня поднять голову. — Там комедию какую-то классную крутят.

Алинка моментально подрывается, берет свой журнал и уходит, даже не глядя на меня.

— Алин! — шиплю ей в спину, но она только машет мне рукой.

Предательница!

Валерка тем временем плюхается на плед, задевая меня бедром. Я качаюсь, едва не проливая банку с водой.

— Ты че тут развалился? — бурчу я, но Валера только ухмыляется.

И тут я замечаю, что Макс смотрит в нашу сторону. Стоит чуть поодаль с ребятами, но взгляд цепкий, не отводит.

Что-то щелкает внутри меня. Я наклоняюсь к Валере и мило улыбаюсь, почти сюсюкаясь:

— Волосы у тебя растрепались, дай поправлю, — ловко убираю прядь со лба.

Валера блаженно жмурится, а я знаю: Макс видит. И это именно то, чего я хочу.

— Так че насчет кино?

— Давай сходим, — пожимаю плечами и кокетливо улыбаюсь.

— О, крутяк! Так может, встречаться начнем?

Мои брови ползут на лоб.

— Встречаться?

— Ну да. Я возьму билеты на последний ряд, — он улыбается, глаза светятся, как у ребенка, которому подарили новый мяч. — Ты мне очень нравишься, Маринка. Очень! Хватит уже хвостом крутить. Мы будем красивой парой. Вся школа будет нам завидовать.

Я делаю вид, что думаю. Но на самом деле все уже решено в тот момент, когда я снова ловлю взгляд Макса.

— Я согласна, — произношу я.

Соглашаюсь только назло Максу. И сердце при этом колет неприятно, как будто я предаю саму себя.

Вечером я сижу в своей комнате, свет настольной лампы падает на учебник по алгебре. Кручу в руках карандаш, пытаюсь победить интегралы и всякие там тангенсы и котангенсы.

Перед глазами стоит только кино, Валерка, его настырная рука на моей талии на последнем ряду и то, как я все время пыталась увернуться от поцелуя.

Нет, так дело не пойдет. Завтра же поговорю с Валерой и объясню, что он мне не нравится.

Дверь приоткрывается, и в комнату заглядывает мама.

— Мариш, к тебе Максим пришел.

Максим?

Сердце делает кульбит, но я изображаю полное равнодушие.

— Сейчас выйду, — бурчу я и натягиваю ветровку поверх домашнего костюма.

Он стоит у калитки, руки в карманах, смотрит исподлобья. В свете фонаря лицо напряженное, будто он пришел на бой.

— Я знаю, что ты сделала это мне назло! — выдает он первым делом, едва я выхожу за ворота.

— Что сделала? — я скрещиваю руки на груди, делая вид, что вообще не понимаю, о чем речь.

— Начала встречаться с Валероном, — выплевывает он слова, будто они ядовитые.

Я криво улыбаюсь.

— Много чести, Лавров. Мне нравится твой друг, вот я и согласилась.

— Да он мне рассказывал, что вы даже не целовались! — в его голосе насмешка, но я слышу под ней злость.

— Вот трепло, — шепчу я себе под нос и сжимаю губы, чтобы не сказать большего.

— Что? — Макс делает шаг ближе.

— Ничего! — почти выкрикиваю. — А может, ты сам признаешься, что я тебе нравлюсь?

— Еще чего! — его глаза сверкают, на щеках выступают желваки. — Ты не в моем вкусе.

— А поцелуй? — ехидно напоминаю ему я.

— Новогодний подарок!

Макс стоит напротив, прожигает меня недовольным взглядом.

— Да пошел ты знаешь куда?! — шиплю я.

ГЛАВА 19.

Марина

Я стою перед дверью. Моя ладонь на холодной ручке, а сердце колотится, как будто я пришла не в школу на урок, а на сцену Большого театра выхожу. Первый урок, восьмой класс, мои ученики.

Черт, у меня аж ладони вспотели.

Да что же я так мандражирую?

Глубокий вдох, еще один.

Звонок прозвенел пару минут назад, поэтому мне стоит поторопиться, толкаю дверь.

В классе шумно, кто-то хрустит чипсами, девочка у окна достает блеск для губ. Я делаю шаг вперед, и тут же кто-то замечает меня:

— Встааать!

Все резко поднимаются, скрипят стульями. На меня смотрят десятки глаз: ленивых, равнодушных, дерзких и заинтересованных. Мальчишки по-своему осматривают меня с головы до ног, у них уже проявляется интерес к женскому полу. Я же пытаюсь выглядеть как строгая училка, поэтому надела свой брючной костюм и нежно-желтого цвета рубашку.

Я расправляю плечи и уверенно шагаю к своему столу, звонко цокая каблуками.

— Здравствуйте, ребята. Меня зовут Марина Николаевна. Я ваш новый учитель изобразительного искусства.

Кто-то зевает. Кто-то хмыкает. Одна девочка смотрит с любопытством, кажется, уже представила, как нарисует меня на обложке тетради с рожками и хвостиком.

— Садитесь.

По классу вновь прокатывается скрип стульев. Я тоже опускаюсь на свое рабочее место и открываю журнал.

Читаю бегло глазами имена, быстро пробегаю по фамилиям.

И вдруг вижу… Лаврова Ольга.

Поднимаю глаза, рассматривая учеников. Вот она. Сидит в первом ряду у окна, накрашена, как взрослая. Черные стрелки, черная водолазка, хотя на дворе теплый майский день. И еще взгляд типа «и че?».

У меня дергается уголок губ, сквозь косметику все же пробиваются черты Максима.

Ну что ж, начнем. Я встаю у доски, мел в руке.

Ученики не слушают. Кто-то ковыряет в парте, кто-то тихо играет в телефоне под партой. Нормально. Первый урок – разведка.

— Сегодня не будет академического рисунка. Не будет банальных понятий о «светотени» и «технике штриха».

Они слегка оживляются, кто-то даже поднимает голову.

— Сегодня мы поговорим о том, зачем вообще нужно искусство. И нужно ли оно кому-нибудь.

Я отхожу от доски, опираюсь бедром о край стола:

— Для кого-то рисование – пустяк, — я бросаю взгляд по классу. — Для кого-то – способ выражения себя.

Задерживаю свое внимание на Оле.

— А для кого-то – способ выжить.

В классе становится чуть тише. И только Оля Лаврова нагло зевает и усмехается.

Я замечаю это, медленно подхожу к ней, спокойно и без агрессии.

— Я сказала что-то смешное?

Девчонка смотрит на меня снизу вверх с вызовом.

— Да кому нужны эти писульки. Че с них толку? Нарисовал – выкинул.

Мой взгляд задерживается на ее лице. Конечно же она не знает, что я знакома с ее братом, что нас многое связывало. И это к лучшему. Сейчас передо мной не «сестра того самого Макса», а просто раненый подросток, который все внутри прячет за черным лайнером и колючками.

— Видишь ли, — говорю я чуть тише, чтобы остальные начали прислушиваться, — рисование помогает справляться. С обидой. Со злостью. С пустотой внутри.

Я вижу, как ее ресницы чуть дрогнули.

— Через рисунок можно выплеснуть то, что словами не вытолкнешь. Иногда это легче, чем говорить. Иногда это единственный способ не лопнуть изнутри.

Она смотрит в окно, делает вид, что ей все равно.

— Так что просто попробуй. Ничего не потеряешь.

И я иду обратно к доске, и тут мне приходит классная идея.

— Все, хватит сидеть в душном классе.

Я захлопываю журнал и беру свою сумку.

— Берите альбомы, карандаши, краски, и пошлите за мной.

Ученики переглядываются, не понимают: шутка это или правда.

— Давайте, давайте, я серьезно вам говорю.

Уверенно иду к двери, за спиной раздается возня – стулья скрипят, кто-то роняет фломастеры.

На улице май. Настоящий, звонкий, с запахом цветущего черемухового дурмана и теплой пыли на асфальте.

Вывожу их на лужайку перед школой, прямо под окна директорского кабинета. Ну и пусть.

— Садитесь прямо на траву. Не бойтесь испачкать брюки. Это не экзамен по геометрии.

Ребята все еще слегка в шоке, но рассаживаются кучками: девочки под деревом, двое парней у лестницы, кто-то прямо в центре газона.

Ветер играет листьями. Кто-то щурится на солнце, кто-то уже успел нарисовать линию горизонта.

Я стою и любуюсь ими. Их щеки чуть раскраснелись, в руках краски, карандаши. А в глазах… В глазах впервые – интерес. И мысли, наверное, что урок ИЗО не такой уж и скучный.

— Сейчас ваша задача – почувствовать. Просто почувствовать, как солнце вас греет. Как ветер шевелит волосы. Как звучит тишина. И пусть ваша рука рисует это все без страха и без рамок. Это и есть искусство.

Прохожу мимо Оли. Она сидит чуть в стороне, подперев щеку рукой. На коленях альбом, но пока чистый.

— Ты не обязана делать идеально, — говорю тихо, чтобы слышала только она. — Просто попробуй, послушай себя.

Девчонка ничего не отвечает, но взгляд уже не такой дерзкий. Что-то в ней колыхнулось, маленький сдвиг.

Я отхожу и глубоко вдыхаю. Вот он – первый шаг. Наконец-то я не просто рисую, я учу чувствовать.

Краем глаза замечаю, как Оля достает карандаш. Поначалу неуверенно, потом решительнее, и начинает что-то рисовать.

Что-то темное. Резкое. Но неравнодушное.

И знаете, что?

Мне кажется, я ее зацепила.

ГЛАВА 20.

Марина

Утро, как по шаблону.

Вода в чайнике булькает, яйца варятся, в другой комнате припрыгивает стиралка.

Я уже накрасила ресницы, а вот с волосами – беда. Все-таки влажность творит с моей головой какую-то пакость. Надеваю наушники, включаю что-то нейтральное, чтобы не отвлекало и не бесило, и продолжаю укладывать волосы.

Быть учителем – это, оказывается, почти как быть актрисой. Только грим каждый день один и тот же.

И тут мой взгляд скользит к окну, за забором тормозит белый фургон с надписью «Молот & Кровля».

Из кабины вылезает Никита – один из ремонтников. Молодой, светловолосый, с бестолковой, но обаятельной улыбкой. В руках держит сигарету, на плече болтается холщовая сумка.

Выключаю плиту, наушники оставляю на трельяже и выхожу на крыльцо.

— Доброе утро, — он улыбается и щурится. — Я тут… э… инструменты забыл. Там, наверху, у чердачного люка.

— Заходи, бери.

— Ага, спасибо.

Парень быстро заскакивает внутрь, а уже через пару минут выходит, сумка оттягивает плечо.

— Марина, может, как-нибудь выпьем кофе? — вдруг спрашивает он. — В «Престиже» варят вкусный. В пятницу вечером, например?

Никита смотрит на меня пристально, знаю я такой взгляд и не могу не улыбнуться.

— Спасибо, Никит, но не стóит.

— Точно? Я вообще-то не буду приставать, просто кофе.

— Я верю. Но мне сейчас не до кофе, — стараюсь произнести мягче, чтобы не обидеть парня, хороший он на первый взгляд.

Он усмехается.

— Ну, если передумаешь, то я до пятницы буду тут, а потом у нас заказ в соседнем районе.

Никита уже почти собирается уезжать, когда к соседнему дому подъезжает машина Макса.

Да им что тут с утра пораньше медом намазано?

Макс тормозит у калитки тети Лиды, глушит двигатель и выходит. Но направляется почему-то ко мне. Идет так медленно и спокойно.

И тут его взгляд скользит за мою спину, я оборачиваюсь. Никита топчется на месте, с таким видом, будто его застукали с сигаретой в школьном туалете. А потом парень резко срывается с места и семенит к калитке.

— Доброе утро, Макс, — криво улыбается он.

Максим кивает коротко и без улыбки.

— Привет-привет.

Никита чешет в затылке, бросает на меня странный взгляд и подходит к машине.

— Ладно, я поехал. Марин, если все же передумаешь, ты знаешь, где меня найти.

Я киваю, точно уже понимаю, что не передумаю. Никита уезжает, оставляя за собой клубы пыли и напряжение в воздухе.

Максим смотрит на меня, я на него. Он хмурится. Не сильно, но достаточно, чтобы я это заметила.

— Это не то, что ты подумал, — говорю я с усмешкой.

Да уж, абсурдней ситуации быть и не могло.

— А что я подумал? — спокойно спрашивает он.

— Он просто заехал инструменты забрать. Забыл у чердака.

— Ага, знаю я такие «забыл».

Мне хочется улыбаться от реакции Макса, но я держусь. Но нутро требует зрелища.

— Хороший мужчина? — интересуюсь почти невинно.

Макс осматривает меня с ног до головы, его взгляд задерживается на моей шее, потом поднимается к лицу.

— Ты хочешь, чтобы я дал ему оценку?

— Он пригласил меня на кофе, — добавляю, будто между прочим.

— Да ладно? — с сарказмом произносит он.

— Да. В «Престиж» в пятницу вечером.

Максим сжимает челюсть. Не сильно, но я замечаю желваки.

— Видимо, у него еще не было переломов, — бормочет он себе под нос.

— Что?

Клянусь, я еле сдерживаюсь, чтобы не захохотать.

— Что? — делает он беззаботный вид и прищуривается. — Я ничего не говорил.

Мы продолжаем стоять во дворе. Я почти вижу, как между нами искрит воздух. Хочется и улыбнуться, и развернуться, и дать ему чем-нибудь по голове.

Желательно подушкой.

— Ревнуешь? — спрашиваю с игривым прищуром.

Голос делаю нарочно легкий, но внутри все щекочет и сверлит.

Макс смотрит на меня внимательно, а потом медленно и лениво говорит:

— Может, и ревную.

И прежде чем я успеваю понять, шутит он или нет, он делает шаг вперед. Я чувствую спиной шершавую кору яблони. Он стоит слишком близко, дышит ровно, но слишком горячо.

— По старой дружбе, — говорит негромко, — не хочу, чтобы ты опять страдала. Он тебе не пара.

— А кто пара? — бросаю с вызовом.

— Сложно сказать. Ты, Маринка, не подарок.

Я улыбаюсь.

Да, я не подарок.

Я головная боль, а Макс все еще стоит рядом, его бедро касается моего. Он выше, крепче, и пахнет каким-то чертовым гелем для душа, который теперь будет сниться мне по ночам.

— А ты зачем приехал? — тихо спрашиваю я.

— Да вот, — он приподнимает руку, опирается ею о ствол яблони над моей головой, — застал сестру за кое-чем неожиданным.

— За чем же?

— За рисованием.

Я моргаю.

— Это успех.

— Да, я тоже так считаю.

Он улыбается так красиво, что у меня подкашиваются ноги.

— Я у нее спросил, что это за каракули. А она сказала: «у нас теперь в школе нормальная училка появилась. Адекватная».

— Адекватная? — переспрашиваю я, приподнимая бровь.

— Ага. И еще что-то вроде «крутая» пробормотала.

— Ну да, я такая, — фыркаю, а внутри все дрожит от радости.

Макс чуть наклоняется ко мне, не отводя глаз.

— Вот я и решил заехать, поздравить тебя с успешным началом.

— Ну, так поздравляй.

— Поздравляю.

Он медленно подается вперед. Свободная рука скользит по моему боку. Я не дышу.

Его губы почти касаются моих, когда…

— О, Максим! — раздается звонкий голос из-за забора. — А я смотрю, машина твоя стоит, а в доме тебя нет!

Мы одновременно поворачиваем головы и, конечно, тетя Лида в халате с фиалками на карауле у своего забора.

Макс чуть отстраняется, я соскальзываю вбок.

— Доброе утро! — сияет она. — Мариночка, привет, милая!

— Доброе, — бурчу я.

ГЛАВА 21.

Максим

Возврат в прошлое, конец весны 11-го класса

Жарища такая, что мозги плавятся. Май, конец. Экзамены уже не лезут в голову, все равно половина позади, а вторая – как-нибудь.

Сегодня по плану отдых: река, шашлычок, колонка гремит на максимум. Федька притащил на велике переносной мангал, пацаны в шортах, девки в купальниках.

Майская классика.

Фролова тоже тут.

А вот это – не классика. Это, блядь, испытание.

Сидит с Алинкой и Веркой, ржет, как будто ей тут прям весело.

Купальник у нее такой, будто специально сшит, чтоб меня доводить. Верх какой-то маленький, а низ, будто случайно не взяли с собой. Лежит на пледе, волосы раскинула. У нее загар уже не то, что у остальных. Шоколад, словно она всю весну в отпуске провела. Только я знаю, что она на огороде его заработала.

И смеется. Все время смеется, аж в ушах свербит.

Бесит.

Потому что если бы не знал, что она мутит с Валеркой, подумал бы, что она норм.

А так…

Она ему голову морочит уже третий месяц. То с ним, то не с ним, то он ей нравится, то он ее бесит, а сама глазки строит и с другими флиртует.

А Валерон такой дура-а-а-а-ак. Еще и влюбился. А влюбленный дурак – это, считай, дурак вдвойне.

И мне теперь слушать его нытье каждый вечер, как она его то к себе подпустит, то отвергнет. Он еще и заболел, не смог с нами на речку поехать, поэтому светит мне сегодня еще и допрос с пристрастиями.

А Фролиха вон, снова загибается от смеха. Кто-то из младших пацанов, из десятого класса, что-то шутканул, и она смеется, запрокидывает голову.

И я ловлю себя на том, что тоже пялюсь на нее, как под гипнозом.

Бля. Ну что за прикол!

Федька кидает мне мяч, я ловлю его на автомате, а глаза все равно на Фролихе. Надо бы отвлечься. Пивка бахнуть или в реку сигануть. Или лучше свалить домой, пока не начал думать о глупостях.

Потому что все бесит.

То, как она смеется.

То, как волосы ее подсохли на солнце и теперь волной легли.

То, как она даже не думает, что бесит меня всем своим существом.

Жара клонит в сон, народ после перекуса растекся по пледам, кто-то в воде, кто-то в тени.

Так-с, мой взгляд снова прилипает к Фроловой, она как раз плещется с подругами в воде.

Надо бы уйти. Серьезно. Пока крышу не снесло.

— Эй, Макс, — слышу сзади голос Пашки, — пошли, искупаешься, мозги остудишь. А то смотришь на всех так, как будто убить хочешь.

Убить? Да! Придушил бы!

— Просто жарко, — бурчу я, но все равно поднимаюсь и иду через песок к воде.

Там как раз выходит Фролова. Капли с плеч, щеки раскраснелись.

И тут меня ебашит солнечный удар, я понимаю – все. Сейчас или никогда.

Подхожу к ней, она плывет мимо. Делает вид, что не видит меня, а я не дам ей пройти.

— Фролова.

Она останавливается, смотрит на меня строго.

— Чего тебе? — фыркает.

— Надоело.

— Что?

Я резко хватаю ее за руку и завожу за стоящую рядом машину. Укрываю нас от чужих глаз, тут еще и тополя ветви раскинули, нас почти не видно.

— Все надоело. Как ты вертишься. Как ты делаешь вид, что не замечаешь меня. Как ты голову Валерке морочишь. И как бесишь меня всем этим.

— Я тебе ничего не должна, Лавров, — вздергивает подбородок.

— Знаю, но все равно. Нравишься ты мне до безумия, Фролиха. Поняла?

Она озадаченно моргает влажными ресницами. Раз. Два. Три.

— Че?

— Хочу, чтобы ты стала только моей. Никому не отдам.

Делаю шаг вперед, наши лица почти рядом.

Она затаила дыхание, я сам не могу сделать и вдоха.

— Ты же знаешь, что я с Валерой…

— Знаю. И знаю, что он тебе противен. Вы даже не целовались.

— С чего ты взял?

— У тебя на лице все написано. Я не Валера, я все вижу.

Она отворачивает голову, но не уходит. Я беру ее за подбородок, поворачиваю ее лицо обратно.

И целую.

Не нежно, не по-дружески. А жадно, дерзко, как будто я желал этого на протяжении сотни лет.

И она отвечает. Ее пальчики зарываются в мои волосы, жмется ко мне. Купальник холодный, остужает мою разгоряченную кожу.

В груди сердце грохочет так, словно всю жизнь этого ждал.

— Скажи, — шепчу ей в ухо, прикусываю мочку с маленькой сережкой «гвоздиком». — Скажи, что я тебе нравлюсь. Признайся. Я вот сказал, и мне полегчало.

Она смотрит на меня. Щеки пунцовые, губы припухшие.

— Нравишься.

Я снова целую ее, но уже медленно и долго. Наслаждаюсь ею, мы никуда не спешим.

Потому что теперь все на месте, все правильно. Все мое действительно мое!

Марина

Губка скользит по тарелке уже третий круг, а я все еще не здесь. Не на кухне, не возле раковины. Я – там, у речки под солнцем и в его глазах.

Губы до сих пор пекут, будто только-только меня целовал Макс. Какой он был дерзкий, решительный и настоящий.

А я? Я отвечала. Я позволила. Я давно этого хотела, только сама себе боялась признаться.

Улыбаюсь сама себе, вспоминая, как он дышал тяжело, как смотрел, будто в душу нырял. И как сказал: «Хочу, чтобы ты стала только моей».

— Марина, — мама усмехается, проходя мимо, — вода в кране, конечно, не бесконечная, но ты хоть очнись. Мы с твоим отцом не миллионеры, счетчик сейчас намотает.

— А? — я встряхиваюсь.

— Тарелку домой, она одна бедная осталась.

Смеюсь тихо, смываю пену, ставлю тарелку на сушилку и вытираю руки о полотенце.

Ухожу в свою комнату, бросаюсь на кровать лицом вниз, сердце снова ноет, но уже по-хорошему. Какой-то сладкой тоской, когда хочется то ли смеяться, то ли плакать.

И вдруг стук в окно, как будто камушек кто-то бросил.

Я вздрагиваю и приподнимаюсь. Подхожу, выглядываю.

За соседским забором стоит Максим, футболка скомкана в кулаке, лицо чуть обгорело на солнце, челка слегка выгорела.

ГЛАВА 22.

Марина

Я вхожу в учительскую, и сразу несколько пар глаз поднимаются от тетрадей и бумажных стопок. Кто-то кивает, кто-то даже меня не замечает – привычный муравейник.

— О, Марина Николаевна, доброе утро, — улыбается мне Светлана Петровна, учитель математики, она всегда как-то слишком бодра для начала дня. — Видели? В журнале 7-го «Б» опять кто-то нарисовал человечка с рожками.

— Ага, и в 9-м «А» вчера физику сорвали, — вздыхает Сергей Игоревич, учитель истории. — Романцов с Парфеновым подрались прямо на перемене.

Я ставлю сумку на стул, достаю свой блокнот с планами уроков.

— Весна, — говорю и улыбаюсь. — Гормоны, энергия, солнце. И все это вместе.

В дальнем углу за компьютером учитель физкультуры набирает что-то на клавиатуре, не поднимая головы. У окна Мария Ивановна, завуч, листает бумаги.

— Кстати, — подает она голос, — скоро последний звонок, а у нас до сих пор нет сценария.

Учителя переглядываются, начинается привычный гул:

— Может, пусть девятые что-то подготовят?

— В прошлый раз они же танцевали, в этом году надо что-то другое.

— А как насчет флешмоба?

— Это же с ними нереально отрепетировать!

Я улыбаюсь, слушая этот хаос. Школьная жизнь всегда кипит, и в этом есть свое очарование. Где-то в коридоре кто-то громко хлопает дверью. Уроки еще не начались, а день уже обещает быть насыщенным.

В дверь учительской стучат.

— Марина Николаевна, можно вас на минуту? — осторожно заглядывает Оля.

Я поднимаюсь и выхожу в коридор. Он пустой и тихий, только за окнами что-то гремит на спортивной площадке.

— Слушаю тебя, Оль.

Она мнется, теребя ремешок рюкзака.

— Я знаю, что вы иллюстрируете книжки.

— Откуда ты узнала?

— Нашла инфу о вас в интернете. И про развод тоже знаю, — она чуть опускает глаза, будто извиняясь. — Вы оказывается из нашего села.

— Да, я тут родилась и выросла.

Я жду, когда она перейдет к сути. Но девчонка проваливается в свои мысли, а я пользуюсь случаем и внимательно осматриваю ее. От черных стрелок «мы» еще не избавились, волосы собраны в хвост.

— Так что ты хотела, Оля?

Она делает глубокий вдох и смотрит на меня.

— А вы можете мне посоветовать какие-нибудь колледжи? Куда поступить можно после девятого. Мне нравится рисовать.

— Почему не хочешь доучиться до одиннадцатого? — спрашиваю я.

— А зачем терять два года? — усмехается она. — Так я после колледжа смогу в универ поступить, больше шансов будет. Хочу, — она замолкает, покусывает щеку изнутри, — поскорее отсюда выбраться. Тут болото.

Я смотрю на нее, и вдруг вижу в этой девчонке себя – ту, что когда-то мечтала сбежать отсюда на край света.

— Знаешь, Оля, иногда болото можно превратить в озеро. Но я понимаю тебя и помогу подобрать варианты. Только ты мне пообещай, что будешь рисовать не только ради того, чтобы уехать, а потому что это тебе действительно нужно.

Она тихо улыбается.

— Обещаю.

Я возвращаюсь в учительскую и я думаю, что с этой девчонкой все может получиться. Прозвоню своим знакомым, помогу ей поступить не просто в колледж, а в лучшее учебное заведение. Мне искренне хочется ей помочь, в моей юности у меня не было рядом такого человека, который мог бы наставить меня на правильный путь.

После уроков я не спеша иду по тротуару, рассматриваю соседские цветы, с любопытсвом изучаю, кто как живет. Солнце уже начинает садиться, заливая все мягким золотом. Рядом тихо притормаживает знакомая машина.

— Подвезти? — Макс высовывается в окно, и в его голосе смешано что-то между заботой и привычной наглостью.

— Подвези, — усмехаюсь я и обхожу машину.

Сажусь, пристегиваюсь, запах его одеколона как-то слишком явно перебивает весенний воздух.

— Маринка, — он бросает на меня взгляд, — твое крыльцо реально надо ремонтировать.

— Соглашусь только при условии, если возьмешь с меня деньги.

— Договорились, — ухмыляется он.

— Кстати, — говорю я, — ты в курсе, что твоя сестра собирается уйти после девятого?

— Нет, — Макс прищуривается. — Дай угадаю. Она собралась в какой-нибудь колледж искусств? Когда-то я уже такое слышал.

— Угадал. Я, между прочим, поступила после одиннадцатого и сразу в универ.

Мы уже у моего дома. Мы выходим вместе из машины, Макс свободно входит в мой двор, как к себе домой. Он внимательно осматривает крыльцо, пинает доску носком ботинка.

— Работы на неделю.

— И кто же будет этим заниматься? Опять пришлешь ко мне фургон?

— Я сам лично займусь твоим крыльцом, — серьезно произносит Макс, и у меня глаза удивленно расширяются.

— Серьезно? Почему?

— Не хочу, чтобы всякие там Никиты потом забывали у тебя свои инструменты, — он смотрит на меня так, что в животе становится подозрительно тепло.

Я закатываю глаза, но улыбаюсь.

— И когда начнешь? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал просто любопытно, а не так, будто внутри у меня уже порхают бабочки.

— Ты во сколько завтра на работу уходишь?

— Мне завтра к обеду.

— Тогда в восемь утра я буду у тебя, — отвечает он так уверенно, что желание спорить даже не приходит в голову.

Я киваю, но внутри что-то тихо щелкает, как замок, который долго не могли открыть. Этот его ремонт… Я чувствую, что он окончательно расставит все точки над «i». И если до сих пор мы кружили вокруг друг друга, то теперь или в омут с головой, или в разные стороны.

ГЛАВА 23.

Марина

Возврат в прошлое, конец весны 11-го класса

Иду по коридору школы, и чувствую, что-то не так. Слишком много глаз цепляются за меня, слишком много шепота за спиной.

Одежда чистая, волосы нормальные, что они все так на меня пялятся? Опять на лице краска, что ли?

Из-за угла выплывает Катька. Улыбка у нее ядовитая, глаза блестят, вот кто-то сейчас получит удовольствие. А я, кажется, узнаю очередную свежую сплетню.

— Ну ты и тихушница, Фролова, — тянет она, будто пробует каждое слово на вкус. — Сразу с двумя мутишь?

— Ты че несешь? — я щурюсь, уже чувствуя, как внутри поднимается злость.

— Да ладно, не прикидывайся. А с виду такая невинная и скромная. Уже вся школа знает, что ты Валерке с Максом изменила, — она прикусывает губу, с удовольствием вглядываясь в мое ошарашенное лицо. — Не офигела сразу двух красавчиков себе загробастать?

— Никому я не изменяла! — резко отвечаю я и делаю шаг вперед, становлюсь к ней впритык. — Кто такое болтает?

Катька только смеется, разворачивается и уходит, оставляя меня с этим липким чувством, как будто меня грязью облили с головы до ног.

Я сжимаю кулаки, шагаю быстрее. Мне нужно найти Валерку, и если это он разболтал…

О, тогда у нас будет очень серьезный разговор!

Влетаю в спортивный зал, Валерка стоит у стены с пацанами, ржет над чем-то. Я даже не сбавляю шаг, врываюсь в их компанию прямо по центру, недовольно смотрю на Валерку.

— Пацаны, вы свободны, — говорю я, не сводя взгляда с предателя.

— Сейчас будет жаришка, — кидает кто-то на выходе из спортзала.

— Я пришла к тебе вчера по-хорошему, — начинаю я, чувствуя, как от обиды дрожат руки. — Все рассказала. Призналась честно, что не люблю тебя. А ты что сделал? Всем растрепал, что я тебе изменила.

Он криво усмехается.

— А что, не так? Прыгнула к Максу в койку.

— Ах ты козел, — я повышаю тон, — ничего между нами не было, ясно?

— Да ладно? Не пизди, Марин, — он ухмыляется еще шире.

— Макс тебе такое сказал?

— Нет. Я не дебил, сам могу догадаться.

— Ты реально дебил!

Моя ладонь звонко встречается с его нахальным лицом. Щека быстро становится красной. Валерка молчит секунду, только челюсть дергается. А потом он трет свою щеку и смотрит на меня, как на заразную.

Я разворачиваюсь и иду прочь, чувствуя, как за спиной снова разрастается гул голосов. Пусть болтают, лишь бы не разреветься у всех на виду.

Вечером сижу во дворе, на лавочке под яблоней. Воздух теплый, на соседнем огороде потрескивает костер, тетя Лида жжет сухие стебли.

Внутри как будто привязали тяжелый камень. Утренние разговоры, эти шепотки за спиной, злобные взгляды – все это не может отразиться на моем настроении.

За калиткой скрипит засов. Я даже не поднимаю голову сразу, только когда слышу приближающиеся ко мне шаги.

Это Макс пришел. Его лицо мрачное, под глазом красуется свежий фиолетово-синий след.

— Откуда это? — я вскакиваю с лавочки.

Он только пожимает плечами:

— Поговорил с лучшим другом.

— И?

— И нет теперь у меня лучшего друга.

Я опускаю взгляд на его сбитые костяшки. Все понимаю без слов, и от этого становится только хуже. Словно ком поднимается откуда-то из живота, распирает грудь.

— Максим, я не хотела, чтобы из-за меня…

— Хватит, — он садится на лавочку, тянет меня к себе, усаживает меня к себе на колени. — Уже слухи по селу поползли. Я всех заткну.

— Я просто, — тяжело выдыхаю я, — я хочу поскорее отсюда уехать.

Он слегка разворачивает меня к себе, и взгляд у него такой, будто он знает, что у меня творится внутри.

— Поступим вместе в город? — спрашивает он, глядя прямо мне в глаза. — Снимем там квартиру, будем жить вместе.

Я улыбаюсь, впервые за весь день ощущая, как все ненужное отступает.

— Мне нравится такой план.

Мы сидим на лавочке, и он начинает рассказывать, как это будет. Что найдем небольшую квартиру на четвертом этаже, обязательно с балконом. Он будет работать по вечерам, чтобы хватало на еду и на кино по выходным. Я буду учиться и рисовать. Утром он будет варить мне кофе, даже если сам его терпеть не может. А еще он обещает кота. Белого, пушистого, который будет встречать нас у двери.

Я смеюсь, представляя, как он, вечно торопящийся, гоняется за котом с миской.

— А мебель? — спрашиваю я, обнимая его за шею.

— Снимем квартиру сразу с мебелью, — серьезно произносит Макс.

— Это будет дороже.

— Для начала давай поступим. А там уже я все решу.

И мне так легко от этих его слов, так уютно. Будто уже вижу нас там: он сидит за столом, что-то читает, я рисую у окна, а за окном город, и никто не знает, что мы когда-то были просто мальчишкой и девчонкой из одной деревни.

Макс обнимает меня еще крепче, утыкается носом в основание моей шеи.

— Обещай, Фролёныш, что не передумаешь.

— Обещаю, — тихо отвечаю я, и сама удивляюсь, как уверенно это звучит.

Мы сидим до темноты. Родители пытаются загнать нас на ужин, но мы отказываемся и обещаем прийти чуть позже. За забором пару раз проходит тетя Лида с ведром, но соседка уже не обращает на нас внимания. Слухи здесь бегают быстрее ветра, но сейчас мне все равно.

Макс рядом. И есть план, а значит, есть за что держаться.

ГЛАВА 24.

Марина

Утро, на часах 07:50.

Я уже успела раз пять посмотреться в зеркало, хотя прекрасно понимаю, что косметика на моем лице в восемь утра еще не нужна, но все равно мазнула тушью по ресницам, чтоб глаза не выглядели сонными.

На кухне варится мясо для супа, в раковине стоит кружка с остатками кофе, который я даже не допила, не лезет. Не могу найти себе места, поэтому суечусь по всякий фигне. То положу телефон на стол, то уберу его обратно в карман спортивных шорт, то пыль с полки вытру, то заново соберу волосы в хвост.

Слышу за окном звук мотора. Вот и все, началось.

В последний раз взглянув на себя в зеркало, я выхожу на крыльцо, пытаясь принять непринужденный вид.

Но стоит мне пересечь порог дома, я тут же торможу, как будто уперлась в невидимую стену.

Макс идет ко мне, как в замедленной съемке. Футболка натянута на широких плечах, и эти плечи выглядят так, будто он только что вышел из спортзала. Сильные и загорелые руки несут ящики с инструментами, вены выпирают от напряжения. Сквозь темную ткань угадывается рельеф груди, такой правильный. Джинсы потертые, но сидят они на нем… ох…

Ну просто ох-ох-ох!

— Доброе утро, — говорит он обычным своим тоном, а внутри меня тепло сползает куда-то под ребра.

Я выдавливаю из себя:

— Доброе.

Он улыбается, легко перепрыгивает через ступеньку, останавливается совсем близко. От него пахнет свежестью и чем-то терпким и мужским. Не духи, его личный запах.

А я стою, млею, и единственная мысль крутится в голове: «Секс ходячий».

— Ну что, хозяйка, — Макс отмеряет взглядом крыльцо, — готова, что тут будет шумно, грязно и что самое главное, тут буду я?

— С тобой конечно, — вырывается у меня, и я прикусываю язык.

Все, я поплыла! Всего вам хорошего!

Макс ставит ящики на деревянный пол и косится на меня с легкой ухмылкой, будто знает все, что я не сказала вслух.

— Кофе будешь? — на автомате предлагаю я.

— Буду.

Я хочу уже убежать в дом, чтобы дать себе время на передышку, но застываю на месте.

— Ты же раньше не любил кофе.

— Вырос, — он демонстрирует мне свою красивую улыбку.

И я скрываюсь в доме, чтобы не наброситься на его соблазнительные губы.

Дело близится к обеду, а мне так не хочется уходить на работу. Стою у зеркала, крашу губы нюдовой помадой, но все время ловлю себя на том, что слушаю, как Макс возится на крыльце: стук молотка, скрежет, мужской смех себе под нос.

Что его там так веселит? Прогнившие доски?

Вхожу в прихожую, собираю сумку, и тут Макс вдруг открывает дверь и заходит, слегка запыхавшийся.

Его черная футболка немного влажная на груди, волосы взъерошены, он стягивает с рук перчатки и осматривает меня с ног до головы.

— Какая строгая училка, — усмехается он.

Я сегодня надела обтягивающую юбку-карандаш и синюю рубашку с коротким рукавом.

— Если бы в мое время были такие учительницы…, — он играет своими бровями.

Я улыбаюсь, а Макс бросает перчатки на подоконник и ставит руки на пояс.

— Ты не против, если я поработаю тут без тебя?

— Нет, — отвечаю спокойно, — хочешь воды?

— Хочу.

Иду в кухню, Макс следует за мной. Наливаю воду в стакан, подаю. Стою близко, и воздух между нами словно искрит. Макс берет стакан, но вместо того, чтобы просто взять, накрывает мои пальцы своей широкой теплой ладонью.

Глаза в глаза.

И все. Все тормоза срываются.

Стакан летит в раковину, вода расплескивается в стороны, его губы жадно впиваются в мои, язык тут же завоевывает мой рот. Он обнимает меня, идет вперед, я пячусь назад и одновременно жмусь к нему, ощущая жар его тела даже сквозь ткань своей рубашки.

Пальцами сжимаю его футболку, хочется сорвать ее. Его руки скользят по моей талии, опускаются ниже. Уверенные пальцы хватаются за низ моей юбки, быстро задирают ее. Ткань не выдерживает такого накала, слышится треск.

Пофиг!

Макс с легкостью приподнимает меня и сажает на стол. Сам становится между моих разведенных ног. И его поцелуи спускаются к щеке, к подбородку, к шее.

Страсть. Безумие. Мы оба на грани.

Я тяну руки к его джинсам, и вдруг он резко отскакивает от меня, как от огня.

— Стоп!

Мы дышим тяжело. Я облизываю губы и поправляю рубашку, смотрю на него, не понимая в чем дело.

— Мы с тобой уже так начинали, Марин, — говорит он твердо, не отрывая от меня горящего взгляда. — И вот что получилось. Теперь я хочу сделать все по-другому. У нас даже нормального свидания не было. Ни разу. Вечно прятались, скрывались.

Я молчу, все еще чувствуя его вкус на своих губах.

— Так что я приглашаю тебя на свидание.

Я сползаю со стола, поправляю юбку, киваю:

— Хорошо. А куда пойдем?

— В кафе.

Макс не шутит, лицо серьезное, тон четкий и уверенный.

— Мне нельзя в кафе, я же в школе работаю.

Он улыбается уголком губ:

— Там есть отдельная вип-комната. Закажу столик там.

Я, как привороженная, на автопилоте направляюсь в прихожую. В голове хаос, в груди сердце бешено стучит.

— И когда состоится наше первое свидание? — я беру свою сумку, наклоняюсь, чтобы обуть туфли.

И тут же получаю легкий шлепок по попе.

— Макс! — резко выпрямляюсь я и оборачиваюсь к нему.

— Сегодня. Я заеду за тобой в девять. Устроит? — его взгляд скользит по моим бедрам.

— Устроит.

Он подходит ко мне, притягивает меня к себе.

— Очень сексуальная училка, — шепчет он мне в губы. — Беги быстрее на свою работу, иначе мы устроим тут ролевые игры.

ГЛАВА 25.

Марина

Вот же засада… мое первое свидание с Максом Лавровым и я волнуюсь, как малолетка.

Мы подъезжаем к кафе на такси, и сердце стучит чуть быстрее, чем обычно. Макс выходит первым, открывает мне дверь. Он помогает мне выбраться с заднего сиденья и не свалиться под тяжестью букета белых роз. Моих любимых.

Затем он ведет меня внутрь, мы поднимаемся по лестнице на второй этаж и входим в небольшую комнату с мягким светом. На столе уже стоит ваза для цветов, и я аккуратно ставлю туда букет, чувствуя, как все это похоже на маленькое чудо.

Мы садимся, заказываем ужин, вкусное вино. Разговариваем обо всем, только не о нас. Про село, про новые фильмы, про то, как у него продвигается ремонт, про моих учеников. Макс рассказывает смешную историю про то, как его пес увел у соседа батон прямо из рук. Я смеюсь. Он улыбается. Мне так легко рядом с ним, словно и не было между нами разрыва во времени.

И вдруг из динамиков льется знакомый голос Александра Серова.

Макс поднимается, протягивает мне руку:

— В последний раз мы танцевали на выпускном, помнишь?

Я встаю, мои пальцы скользят по его теплой и надежной ладони. Мы становимся в центре комнаты, Макс сразу же притягивает меня к себе, и все вокруг перестает существовать. Только мы, музыка и его дыхание у моего виска.

«…А может, ночь не торопить

И все сначала повторить?

Нам все сначала повторить.

О, как мне быть?

А может, снова все начать?

Я не хочу тебя терять!

Я не могу тебя терять!

О, как мне быть?...»

(А. Серов «Как быть»).

Я крепко обнимаю Макса, не хочу его отпускать ни на секунду. Он гладит ладонью мою спину, и в этом движении столько нежности, что глаза сами собой закрываются. Забытые чувства вспыхивают снова – ярко, как костер в темном лесу.

Мне кажется, я снова та восемнадцатилетняя девчонка, которая может просто утонуть в его объятиях.

Музыка стихает, но мы все еще стоим одни посреди випки, чуть покачиваясь, не хотим отпускать друг друга. Макс первым разрывает молчание:

— Ты совсем не изменилась, Марин. Только стала еще красивее.

— Это ты сейчас всем так говоришь? — пытаюсь отшутиться, но голос предательски дрожит.

— Не всем, — он смотрит прямо в глаза, и у меня внутри все трепещет.

Мы возвращаемся за стол. Я делаю глоток вина и чувствую, как тепло от напитка растекается по телу, смешиваясь с теплом от присутствия Макса.

Мы снова переходим на нейтральные темы: обсуждаем, куда лучше поехать летом, он рассказывает про новые строительные заказы, я – про школьные планы. Но под этим слоем обыденности бьется другое, неторопливое и упорное чувство, которое мы оба прекрасно помним.

Когда мы доедаем, Макс вдруг берет мою руку, и его большой палец легко скользит по коже.

— Марин, я рад, что мы сегодня здесь.

Я киваю, но сказать что-то в ответ не могу, потому что боюсь. Стоит только начать, и мы опять сорвемся в ту самую бурю, что когда-то едва не снесла нас обоих.

Когда мы выходим из кафе теплый вечер превратился в прохладную ночь. Макс снимает свой пиджак и укутывает меня в свой аромат.

— Спасибо.

— Ну, а теперь готова отправиться на вторую часть свидания в стиле Макса Лаврова? — он игриво смотрит на меня, а я теряюсь в удивлении.

— Это как?

— Сейчас увидишь.

Из кафе выходит официант и протягивает Максу бумажный пакет.

— Что там? — пытаюсь заглянуть внутрь.

— Там вино, наш десерт и фрукты.

— Что ты уже задумал? — улыбаюсь я от радости, что наше свидание еще не окончено.

— Доверься мне, Фролёныш.

Ветер на стадионе становится сильнее, но пиджак Макса согревает. Я иду за ним по темным проходам между пустых трибун, сжимая подол платья, чтобы не зацепиться. Он идет уверенно, как будто это его территория.

— Макс, ты сумасшедший, — шепчу я, когда он достает ключи из кармана и открывает маленькую калитку. — А если нас застукает охрана?

— От этого еще веселее, — ухмыляется он.

И в этот момент он не строитель с накачанными руками, а тот самый парень в старой кепке, который вечно находил способ пробраться туда, куда нельзя.

Мы усаживаемся на верхний ряд трибун. Макс достает из пакета бутылку вина, пластиковые стаканчики, коробочку с пирожными и пару яблок.

— Ты меня удивил, — признаюсь я.

— В этом и был весь план, — лукаво улыбается он, а у меня жар разливается по телу.

Мы смеемся, пьем вино, грызем яблоки, и все так легко и просто, пока Макс не ставит стакан на соседнее сиденье и не смотрит на меня иначе.

— Я до сих пор не понимаю, — говорит он тихо, — как ты могла так просто уехать?

— Макс, — начинаю я, но он не дает мне вставить слово.

— Я тебя просил остаться. Я, Макс Лавров, твоя первая любовь, как ты мне сама говорила. Я стал твоим первым, ты доверила мне себя в тот августовский вечер, помнишь? — он смотрит прямо, вбивает гвозди в мою трепещущую душу. — Ты уже была совершеннолетняя, мне еще вначале лета стукнуло восемнадцать. Все было правильно, взаимно, по любви. Да все было идеально!

— Макс, — снова пробую, но он только качает головой.

— Тогда какого черта ты свалила в эту Москву? Ты ведь поступила в наш город! Ты решила все сама, на мое мнение тебе было плевать.

Я резко встаю.

— Знаешь что, Макс?! Помнишь тот вечер, когда я пришла попрощаться?

— Конечно! — он тоже встает, почти нависая надо мной. — Я просил тебя не уезжать!

— А я и не уехала в тот вечер!

— Что???

В груди у меня все сжимается, дыхание становится рваным. Я смотрю на него и понимаю, что сейчас мы стоим на грани.

— А то! Я сбежала тогда из автобуса!