Бывшие. Вспомни о нас

Глава 1

— Елена Викторовна, тут пришли какие-то люди, — женский взволнованный голос разносится по салону моей машины. — Они предлагают что-то подписать.

— Анна Павловна, без моего присутствия ничего не подписывать, ясно? Я уже еду к вам.

— Ох, ты ж боже мой, что делается-то. Вы уж поторопитесь, милая. Они сейчас разговаривают с моим мужем. Меня попросили выйти…

— Ни в коем случае! Вернитесь и проконтролируйте, чтобы Александр Георгиевич ничего не подписал. Это очень важно! Одна ваша подпись, и я больше не смогу вам ничем помочь. — На другом конце провода снова раздаются причитания. — Вы поймите. Вас хотят выселить любой ценой. Они наобещают вам золотые горы, но по факту вы можете остаться ни с чем. Идите и передайте им, что все вопросы будете решать только в присутствии своего адвоката. Я через пятнадцать минут буду.

Я завершаю разговор и выжимаю педаль газа в пол. Мне стоит поторопиться, чтобы успеть приехать на место прежде, чем этих доброжелательных людей облапошит меркантильная стая белых воротничков.

Но мой телефон снова вибрирует, и, выругавшись себе под нос, я нажимаю на тормоз, едва успев остановить машину перед подрезавшей меня «газелькой».

Сделав успокаивающий вдох и медленный выдох, я снова вливаюсь в поток машин. С запозданием бросаю взгляд на экран магнитолы. Звонок от воспитательницы Миши.

Господи, что на этот раз? Я принимаю вызов, и он автоматически переходит на громкую связь.

— Да, Алла Григорьевна.

— Елена Викторовна, вы уж простите, что снова отвлекаю вас, но Миша опять подрался с Владом. На этот раз он ударил его кулаком прямо в глаз.

Я шумно выпускаю воздух из легких.

— Мне очень жаль. Сильно ударил? — Я прикусываю губу с мучительной гримасой на лице, надеясь на щадящий ответ.

— Ну, красненькое пятнышко осталось. Наверное, будет синяк. Не знаю, что сказать родителям Влада. Опять скандал будет…

— А что у ребят произошло на этот раз?

— Ну… — Воспитательница мнется. — У них произошел спор, чья Алиса жена. А потом Влад обозвал его и показал ему язык, ну, Миша и ответил…

Боже.

Я останавливаюсь на красный и с тихим стоном ударяюсь лбом об руль. Миша — это нечто.

— Вы уж простите, Алла Григорьевна, но из-за Алисы в группе скоро передерутся и поубивают друг друга все мальчишки.

— Ой, Алиса — это отдельная история. Она же сама им и говорит, чтоб дрались за нее, а эти сорванцы и рады.

Машина позади сигналит, как бы поторапливая меня.

— Хорошо, я поняла, Алла Григорьевна. Я обязательно проведу разъяснительную беседу с Мишей и, если вдруг возникнут проблемы с родителями Влада, подъеду на разговор. Сейчас за рулем не совсем удобно…

— Конечно, конечно. Все. Больше не отвлекаю.

Я завершаю звонок и бросаю взгляд на навигатор.

Впереди еще одна пробка.

Твою мать.

Поэтому вместо обещанных пятнадцати минут дорога занимает все двадцать пять.

Я паркуюсь у хиленького забора прямо за внушительным черным внедорожником, на котором, судя по всему, и приехали «какие-то люди».

Взяв сумочку, бросаю беглый взгляд в зеркало заднего вида, торопливо поправляю челку и подкрашиваю губы.

Выхожу из машины, разглаживая узкую юбку на бедрах. На улице сегодня тепло, поэтому пиджак оставляю в машине.

Середина мая.

Свежий аромат цветущих яблонь доносится до меня с первым порывом ветра, который колышет свободные рукава моей шелковой рубашки. А когда я открываю хлипкую калитку и захожу во двор, аромат цветов усиливается, немного кружа голову легкой эйфорией.

Я поднимаюсь по деревянным ступенькам и, постучав в дверь, отступаю на шаг назад, бросая беглый оценивающий взгляд на острые носки зеленых туфель.

Через минуту за дверью слышится шорох, а потом я встречаюсь лицом к лицу с хозяйкой дома.

— Здравствуйте, Алла Павловна, — киваю с доброжелательной улыбкой.

— Проходите, проходите, Елена Викторовна. — Женщина жестом приглашает меня, и я переступаю порог дома, принимаясь снимать туфли. — Ой, не разувайси, не разувайси, дочка! Полы холодные, да и не мытые, спину вон вчера прихватило, так ни согнуться, ни разогнуться. — Я пытаюсь настоять, но хозяйка подталкивает меня вперед. — Проходите, Елена Викторовна, они на кухне. Ой, что делается. Что делается. Они моему Санечке уже все мозги запудрили, сволочуги такие, — причитает она, шаркая позади меня тапочками по полу.

— Не переживайте, Алла Павловна, сейчас разберемся.

Я чуть пригибаюсь в дверном проходе, чтобы не стукнуться лбом о косяк, и следую на кухню, откуда доносится басистый голос хозяина дома. Я появляюсь там ровно в тот момент, когда Александр Георгиевич бьет кулаком по столу, заставляя чашки и блюдца подпрыгнуть:

— Здесь родился, здесь и помру! А потом делайте что хотите!

— Санечка! Не кричи, миленькой, опять давление скаканет, — раздается за мной поучительный тон хозяйки, которая заходит следом за мной и сразу подходит к шкафу, доставая флакончик с лекарством.

— Вам не о чем беспокоиться, мы предоставим вам другое жилье, и оно будет в разы комфортней для вас…

— Прошу не вводить моих клиентов в заблуждение, — я подаю голос, и мужчина, которого я прервала, тут же поворачивается в мою сторону. — Я представляю интересы хозяев этого дома, и все переговоры по данному объекту лежат в моей компетенции.

Глава 2

— Я полчаса назад дала ему жаропонижающее, сейчас температура должна снизиться, но если снова начнет подниматься больше тридцати восьми, позвоните, пожалуйста, мне.

— Да не волнуйтесь вы так, Елена Викторовна, — успокаивает меня няня, снимая со своего пышного тела весенний тренч, который я забираю и сама вешаю на плечики. — Организм борется, температура — это нормально, до тридцати восьми вообще не рекомендуют сбивать.

— Татьяна Михайловна, дети все разные. Я не хочу снова рвать на себе волосы и ложиться в больницу, чтобы сбить температуру гормонами.

Из детской доносится капризное хныканье, и я тут же срываюсь туда.

Температура — это больная тема у моего сына. Если дело доходит до жара, я минимум пять дней схожу с ума, кружа вокруг своего мальчика с молитвами и жаропонижающими.

Последний раз нам пришлось лечь в больницу, потому что больше суток я не могла сбить жар: ни сиропы, ни эмульсии, ни даже «литичка» не давала результата. А температура только повышалась. В итоге нас экстренно госпитализировали в больницу, где даже после гормонов она спала несразу.

Я до сих пор помню ад, через который мы оба прошли с Мишаней.

В такие моменты особенно понимаешь, какая же это ерунда, когда дети балуются, проказничают и играют на нервах любимых родителей. Сейчас я бы все отдала, чтобы он снова стал моим маленьким разбойником. Видеть его таким тихим и измученным… до боли невыносимо.

С щемящим в груди сердцем, я наклоняюсь и ладонью провожу по темно-коричневым волосам сына, после чего осторожно целую в розовую щечку. Потом губами прижимаюсь ко лбу. Горячеват еще.

Ну, пусть поспит. Лекарство еще действует. После сна должно стать полегче.

Бесшумно выхожу из детской и под тяжелый вздох плетусь в свою комнату. В голове начинает гудеть. У меня, как обычно, то пусто, то густо. Если жопа, то сразу по всем фронтам.

На сборы осталось полчаса. Не то чтобы я собираюсь наряжаться, но в таком разбитом состоянии не готова выйти из дома.

Тем более на встречу к Глебу, который разбил меня еще раньше одним своим равнодушным взглядом.

Но я намерена восстановить свой разрушенный фасад и явиться на новую встречу с ним более подготовленной, чтобы выяснить, какого черта он устроил все это шоу.

Я еще не знаю, как это сделаю, потому что который час уже пребываю в какой-то прострации и дезориентации.

Потому что, помимо переживаний за сына, понимаю одно— что бы я себе ни говорила и как бы себя ни готовила к новой встрече с Глебом, просто не будет.

С ним никогда не было просто.

Глеб всегда загонял меня в угол, и, признаюсь честно, он единственный кому я это позволяла.

Сделав глубокий вдох, распахиваю дверцы шкафа и останавливаюсь усталым взглядом на красном платье-футляр. К нему идеально подойдут леопардовые лодочки… Закрыв глаза, я встряхиваю головой.

Господи, это не свидание, Лена.

Поэтому в конечном результате я выбираю строгий брючный костюм серого цвета.

Ничто не придает мне уверенности так, как брюки и высокие каблуки.

Волосы я собираю в высокий хвост и, подправив дневной макияж, который размазался после того, как я дала волю слезам по пути в садик, иду в детскую, чтобы проверить перед уходом Мишу.

На ходу вдеваю в уши крупные серьги в виде искаженной золотой пластины и осторожно приоткрываю дверь.

На носочках подкрадываюсь к детской кроватке, где, свернувшись калачиком, сопит сын. Такой измученный…

Все бы отдала, лишь бы забрать его страдания себе.

Кладу ладонь на его чуть вспотевший лоб. Теплый. Господи, слава богу! А то я бы на этой встрече точно с ума сошла.

Облегченно выдыхаю и, чмокнув Мишаню в макушку, так же бесшумно ретируюсь из комнаты.

— Татьяна Михайловна, я поехала, — громким шепотом предупреждаю я няню, которая уже что-то шуршит на кухне, и, открыв шкаф с обувью, достаю классические кремовые лодочки.

— Елена Викторовна, к вечеру похолодало на улице, накиньте что-нибудь потеплее. Весна такая обманчивая…

— Я на машине. Татьяна Михайловна, вы лучше переоденьте Мишу в сухое. Он немного вспотел, но температура спала.

— Ой, вспотел — это хорошо. Вся гадость выходит.

— И померьте температура ему, если вдруг снова начнет подниматься, я на связи!

— Хорошо, хорошо. Не волнуйтесь вы так. Я троих вырастила, что я с температурой не справлюсь?

Я выпрямляюсь, сдувая прядь волос с лица.

— Я просто… неважно. — Вздыхаю и качаю головой. — Просто звоните мне, ладно?

Я беру сумку и ключи от машины, прежде чем выхожу из квартиры.

Я пребываю в полнейшем раздрае, потому что прямо сейчас еду на встречу с отцом Миши, о рождении которого так и не успела ему сообщить.

Глава 3. Воспоминание

На последнем месяце беременности мы со Стасом проигрываем очередное судебное разбирательство по сокращению срока заключения Глеба.

И уже целый час я сижу возле здания СИЗО, не в силах собраться с духом, чтобы прийти к Глебу после нашего проигрыша и сообщить о исчерпанных попытках ему помочь.

Я сама еще не могу принять эту реальность, не хочу верить, что у нас больше нет никакого выхода, не хочу… но я должна быть сильной. Ради нашего сына. Ради Глеба.

Я должна поддержать его, дать понять, что дождусь его и мы пройдем через все испытания ВМЕСТЕ, но, как ему это принять?

Сам факт того, что все это время он будет выживать в самом настоящем аду, в одиночку…

Нет, сколько бы я ни пыталась подготовить речь, все пустое, никакие слова не смогут сгладить ситуацию, в которой он оказался.

В последние мои визиты к нему Глеб был настолько подавлен, что мне страшно представить, каким я увижу его сегодня. Глеб потерял надежду еще на предыдущем заседании, но я убедила его побороться и не сдаваться.

А сейчас должна прийти и сообщить, что мы сделали все возможное, но ничего не вышло. Сейчас я должна убить надежду, которую сама же ему вселила.

Господи.

Я втягиваю носом воздух и сглатываю, чтобы смочить горло, которое горит от подступающих слез. Откинув голову на подголовник, устало растираю лицо ладонями.

Я не буду плакать. Я справлюсь. Я буду сильной. Глебу сейчас нужна поддержка, а не мои слезы и боль, которая шипами врезается под кожу. Но в то же время я понимаю, что это полный абсурд.

О какой поддержке идет речь, когда ему предстоит отсидеть восемь чертовых лет?

Целых восемь лет.

А я должна буду прожить все это время с чувством вины, которое колом сидит под ребрами.

Если бы я его не впустила.

Если бы он только не увидел меня в том состоянии.

Сделав еще один тяжелый вдох, я заставляю себя собраться и вылезти из машины. Но повернувшись к высокому забору с колючей проволокой, за которым расположены четыре тюремных корпуса, снова медлю.

Черт возьми, как же тяжело. В груди все сжимается.

Тру пальцами лоб.

Сегодня сама не своя.

Покачав головой, я сжимаю ремешок сумки крепче и направляюсь на КПП, после которого прохожу еще целый лабиринт коридоров и клеток. Здесь тебе не откроют следующую дверь, пока не закроют предыдущую, одно только это уже погружает тебя в упадническое состояние.

За колючей проволокой и толстыми стенами даже дышать сложнее. Особенно тяжело становится, когда начинается досмотр, в ходе которого меня информируют о правилах посещения. Также я сдаю телефон и отдаю сумку с вещами на доскональную проверку, после чего уже показываю паспорт и разрешение на посещение.

У меня уже начинает кружиться голова, низ живота тянет, а на лбу выступают капли пота.

Перед комнатой для свидания я останавливаюсь и даю себе еще пару минут, чтобы немного прийти в себя.

— Вы готовы? — раздается строгий голос охранника, и, выдохнув, я киваю. — У вас час.

Мне открывают дверь, и я переступаю порог комнаты, практически сразу замечая поникшую фигуру Глеба.

Сердце сжимается, точно в него вонзили сотни игл, и мне требуются все усилия, чтобы не потереть то место, где буквально горит от того, какой он напряженный и совершенно не похожий на себя.

Я медленно приближаюсь к нему, но реакции никакой не следует. Разумеется, он уже знает о решении суда. Но в глубине души, уверена, каждый человек греет надежду на что-то светлое, даже когда темнота грозит поглотить тебя.

Я ставлю сумку с вещами на пол, а Глеб по-прежнему не шевелится.

Он сидит за столом. Его плечи размеренно вздымаются. Голова опущена, а руки, скованные наручниками, сложены на столе.

Из-за большого живота я сажусь на стул как можно осторожней и с трудом тянусь к его рукам своими, но он сжимает кулаки, и я немного колеблюсь, прежде чем накрываю их ладонями.

— Глеб, — горло сковывает болью, и я запинаюсь, не знаю, что сказать, потому что любой мой вопрос будет очевидно глупым. — Мы справимся, — мой голос искажает предательский скрип, и я закусываю нижнюю губу.

Глеб по-прежнему сидит с опущенной головой. Его волосы стали длиннее, и острая челка агрессивно висит на глазах. Он мрачная тень от когда-то вечно улыбающегося Глеба, и от этого мне хочется разрыдаться прямо здесь и сейчас.

— Пришла попрощаться? — гремит его тяжелый голос, и внутри все переворачивается.

Я крепче сжимаю его большие кулаки, костяшки которых снова синие и покрыты ссадинами. Он злится. Не на меня. В общем. И я не сужу его за это. С каждым моим визитом он все больше и больше закрывается, будто нарочно хочет отдалиться от меня. Но я не допущу это.

— Никаких прощаний. — Я ласкаю его грубую кожу большими пальцами. — Я…

— Не нужно больше приходить, — перебивает он меня грубо и резко отстраняется, лишая меня возможности касаться его.

Пустота. Все, что остается в моих ладонях, я медленно кладу их на стол и, опираясь на них, поднимаюсь из-за стола.

— Что ты такое говоришь, Глеб? Как я могу не приходить к тебе?

Его желваки играют на напряженных скулах, и он по-прежнему избегает встречаться со мной взглядом.

— Я говорю, чтобы ты исчезла из моей жизни, Лена. — Я замираю на полушаге, будто мне только что прилетела пощечина. — Это мое решение, и ты примешь его. Я больше не могу цепляться за ложные надежды. — Он сжимает кулаки, и я прослеживаю, как они дрожат. — Ты приходишь, ворошишь все внутри меня и уходишь, а я остаюсь здесь! Один! А теперь ты будешь приходить еще реже. А гнить мне еще за решеткой восемь лет! — едва ли не рычит он и глухо бьет кулаками по столу.

Мне больно. Больно видеть его таким. Но еще больнее, что я понимаю: Глеб нарочно отталкивает меня, потому что ему тяжело после каждой нашей встречи. Но как я могу оставить его? Под моим сердцем маленькая жизнь. Наша маленькая жизнь.

Я делаю медленный вдох и незаметно выдыхаю, но пока не приближаюсь к нему. Он сплошное напряжение. Кажется, если я его коснусь еще раз, он взорвется.

Глава 4

Я паркуюсь возле ресторана, в котором Глеб назначил встречу.

Боже…

Обреченно ударяюсь лбом об руль и сижу так несколько минут, подготавливая себя к прыжку через пропасть, которая теперь разверзлась между нами.

Сейчас мои эмоции напоминают щепки, которые ураган швыряет из стороны в сторону, превращая в безумный водоворот.

Эти чувства истощают мое хрупкое сердце, каждый раз задевая его самые болезненные струны.

Я так сосредоточена на своих ощущениях после встречи с призраком из прошлого, что совершенно не думаю о работе. Что в корне не похоже на меня.

Это должно вызвать хоть толику вины, но ни черта подобного. Вместо этого я думаю о том, что мне нужно сказать Глебу, чтобы не выглядеть полной дурой. Ведь он с тем мужчиной явно намерены обсудить именно рабочие вопросы, а не мои чувства, взбунтовавшиеся против меня самой же. Или, может быть, Глеб будет один и мне удастся хоть немного залезть в его голову и понять его?

Черт. Мне бы хотелось этого больше, чем глоток свежего воздуха сейчас.

Выпустив из груди скопившееся напряжение, я выбираюсь из машины, но останавливаюсь прямо перед входом в ресторан, собирая свое мужество.

Господи, я так нервничаю, что пиджак начинает липнуть к влажной спине, но увидеть его еще раз я хочу несмотря ни на что. Даже если эта встреча причинит мне боль. Снова.

Возможно, я не в себе.

Но отступать не намерена.

Я должна сделать это ради нас и нашего будущего, которого мы когда-то лишились.

Что, если у нас еще есть шанс?

Сделав глубокий вздох, я решительно распахиваю двери и захожу в просторное помещение в темных тонах и с приглушенным освещением. Действительно неформальная обстановка.

Я немного теряюсь от большого количества людей, среди которых совершенно не могу найти Глеба, но тут передо мной появляется администратор в строгом черном платье.

Одарив меня дружелюбной улыбкой, девушка что-то быстро говорит в гарнитуру, прикрепленную к уху, и только после приветствует меня.

— Добрый вечер. Вы заказывали столик?

— Да. — Натягиваю улыбку.

Девушка переключает внимание на планшет.

— На какое имя?

Мешкаю несколько секунд.

— Глеб.

Она кивает и что-то листает на экране планшета, а потом приглашает следовать за ней.

Мы останавливаемся возле ВИП-секций, и администратор жестом указывает мне на нужную кабинку, прежде чем удаляется и бросает мне напоследок:

— Хорошего вечера.

Хорошего вечера…

Хотелось бы, чтобы это было так.

Но… увы.

Оказывается, до этого момента я была относительно спокойна. Сейчас же в горле внезапно пересохло, и звук собственных каблуков слышится, отдается далеким эхом в ушах.

Желудок начинает непроизвольно сжиматься, а когда я захожу за перегородку, переплетенную зелеными растениями, предательский жар тут же подскакивает к горлу и мешает дышать. А в следующее мгновение я встречаюсь с обжигающим взглядом Глеба, и мое сердце спотыкается о волну эмоций, с которыми я еще не научилась справляться.

С трудом, но мне удается вспомнить, зачем я здесь. По крайней мере, пытаюсь убедить себя в том, что ради отстаивания интересов клиентов. Но врать себе нет сил.

Я здесь ради него. Ради нас.

Я здесь, потому что после нашей встречи утром больше не могу выбросить его из головы. Да и разве это возможно?

Сердце еще несколько раз бьет меня под ребра, а потом замирает.

Я останавливаюсь прямо возле столика, дезориентированная пристальным взглядом Глеба, и сжимаю ремешки сумки, как идиотка, не зная, что сказать.

— Так и будете стоять? — его голос в считанные секунды заставляет все мое тело зазвенеть от напряжения. А потом я прослеживаю его оценивающий взгляд, которым он скользит по мне, прежде чем снова возвращается к лицу.

Черт.

Жарко.

В его присутствии эта ВИП-кабинка кажется невероятно маленькой, но я стараюсь не показать вида, что меня это беспокоит, присаживаясь за стол.

Глеб откидывается в кресле, не прекращая сбивать меня с толку своим пристальным взглядом.

Как жаль, что я не могу себе позволить эту роскошь — разглядеть каждую любимую черту его красивого мужественного лица.

Я даже не могу сказать, что соскучилась, потому что это как минимум не полная версия моих чувств. Какая-то животная тоска на уровне боли вновь овладевает мной, и от невозможности коснуться Глеба, как раньше, сводит живот.

Я прочищаю горло, усилием воли прогоняя мысли, которыми сама себя загоняю все в тот же угол, но все равно невольно залипаю на квадратной челюсти с легкой однодневной щетиной.

Господи, почему все так сложно? Мне даже начать говорить сложно, потому что я по-прежнему не понимаю, какую игру он ведет.

— Почему вы так напряжены? — нарушает наконец Глеб эту тяжелую тишину первым.

Напряжена — это не совсем точное определение моего состояния.

Глава 5

Следующий день проходит как в аду.

Когда приходит врач, Миша становится до невозможного капризным.

Он их не любит, а в болезненном состоянии просто не переносит на дух. Каждый раз, когда педиатр трогает его, чтобы осмотреть, Миша плачет и изворачивается в моих руках, будто над ним проводят обряд экзорцизма, а не пытаются осмотреть горло или прослушать фонендоскопом.

Намучившись с капризным ребенком, Татьяна Георгиевна выписывает лечение, рекомендации и уходит.

Спустя пятнадцать минут Мишаня успокаивается, но его температура — нет. Она скачет вверх-вниз как на американских горках, и капризы снова возвращаются.

Все это изводит моего малыша настолько, что он ничего не ест, хнычет и не слезает с моих рук весь остаток дня.

Я даже не помню, как мы уснули с ним на моей кровати.

Я будто в один миг провалилась в непроглядный туман, сквозь который все громче стало пробиваться что-то похожее на мелодию. И эта мелодия постепенно вырывает меня из темноты, пока я не разлепляю веки.

Проморгавшись, я с запозданием вскакиваю с кровати и бегу за телефоном, чтобы громкий звук не разбудил Мишу. Только не сейчас.

Хватаю гаджет, вибрирующий на диване, и торопливо свайпаю пальцем по экрану, принимая звонок.

— Да, — голос хриплый ото сна, и я тяжело сглатываю, зачесывая волосы назад.

— Завтра ты откажешься от этого дела к чертовой матери, — требовательно гремит на другом конце провода строгий голос Стаса. — Ты не полезешь в это дерьмо.

Я отнимаю телефон от уха и, прищурившись, смотрю на время. Половина двенадцатого ночи. Но доносящийся голос из динамика, заставляет меня вернуть телефон к уху.

— ...он, видимо, потерял свой гребаный разум вместе с чертовой памятью, раз связался с бандитскими авторитетами.

Я замираю и забываю сделать следующий вдох, пытаясь осмыслить услышанное.

— Ч-что? — Я хмурюсь. — О чем ты говоришь?

— Я говорю о том, что твой Глеб вышел досрочно не за хорошее поведение. Это, блядь, и так было понятно, но после того, как я навел о нем справки, все оказалось гораздо хуже. — Что-то тяжелое образуется в груди и начинает давить до болезненных ощущений. — Теперь он замешан в таком дерьме, что я лично придушу тебя, если ты впутаешься в это, а вместе с тем и впутаешь туда Мишу. — Я открываю рот, сжимая в кулак волосы на затылке, но ответить не успеваю. — Завтра же убедишь своих стариков в том, что предложенные им условия переселения хорошие.

Я прочищаю горло, приходя в возмущение от его тона. В последнее время нервная система Багрова стала слишком часто выходить из строя. Но это не дает ему права звонить мне среди ночи и обрушиваться на меня таким образом.

— Багров, я, конечно, все понимаю и уважаю тебя как друга, но ты не будешь раздавать мне команды в подобном тоне. Я сама решу, что мне сказать своим клиентам и…

Раздраженное приглушенное ругательство перебивает меня, прежде чем я слышу то, отчего моя кожа покрывается льдом:

— Ты хочешь, чтобы твой сын стал мишенью?!

Уродливое чувство оборачивается змеей вокруг сердца и сдавливает его.

— Нет! — выпаливаю я. — Конечно же нет! Господи, Багров, что ты вообще несешь?

— Я хочу донести до твоей горделивой задницы, что ты должна отступить. Что, мать твою, непонятного?

— Для начала ты можешь успокоиться и не орать на меня? — Я делаю успокаивающий вдох и медленный выдох, продолжая спокойней. — Ты позвонил мне среди ночи и с ноги начал раздавать команды, толком ничего не объяснив! У меня и так голова ни черта не соображает. Миша заболел, и я весь день пыталась сбить ему температуру.

— Блядь, — тихо хрипит Стас. — Как он?

— Сейчас спит. Но, зная своего сына, такие свистопляски будут продолжаться еще дня три. — Я опираюсь бедрами на подоконник и обнимаю себя одной рукой. — А теперь объясни в чем дело. Спокойно.

— Спокойно, блядь, — усмехается он удушливого. — Я тебе звонил черт знает сколько, ты не брала трубку. Что я должен был думать после возвращения этого пиздюка?

— Стас, прекрати, пожалуйста. Он далеко не пиздюк. И никогда им не был.

— Ты, как всегда, меня не слушаешь. Разве главное это? — бурчит он в трубку. — То, что тебе сказал твой Глеб, это не блеф, Лена. Тебя уберут. Прихлопнут, как гребаную надоедливую муху, если ты будешь мешать и раздражать тех, кто стоит за всем этим.

Тонкая струйка холодных мурашек расползается по спине паутиной, но я передергиваю плечами, не желая поддаваться страху.

— Может быть, ты и прав, Стас. Но, даже если откажусь от дела, я все равно хочу встретиться с Глебом и поговорить.

— Ты слышала хоть слово из того, что я сказал? Он связан с каким-то криминальным авторитетом. Там большие люди, Лена. Что ты хочешь, блядь, там узнать?

— Мне в любом случае нужно будет с ним встретиться. Я должна убедиться, что условия для моих клиентов будут лучшими.

— Ничего хорошего из твоих попыток вернуть его не выйдет. Можешь хоть раз прислушаться ко мне до того, как в твоей жизни случится очередной пиздец?

Закусив губу, я молчу, пока злюсь на себя, потому что знаю, что Стас наверняка прав, но это сердце… это долбаное сердце решает все за меня.

— Я обещаю быть осторожной.

Глава 6

Я вдеваю сережку в ухо, и в этот момент в меня что-то врезается. А точнее кто-то маленький и зевающий.

Я поворачиваю голову и опускаю взгляд на сына, который, обняв мою ногу, положил на нее подбородок, и смотрит на меня своими большими золотисто-карими глазами. И уже немного уставшими.

Застегнув замочек, я улыбаюсь и треплю макушку густых волос.

— Устал, мой ангел?

Мишка мотает головой, тряся своей богатой шевелюрой, и смотрит на меня снизу вверх, раскрыв рот с искренним восхищением. Ему нравятся мои крупные серьги. Или моя яркая помада. Но на самом деле так он смотрит на меня всегда. Даже если на моей голове будет намотано полотенце, а лицо помятое спросонья и без макияжа. Вот совершенно не важно, как я выгляжу, мой сын всегда твердит одно:

— Моя класавица.

Моя улыбка становится шире, и я ласково стучу его по носику пальцем. Он смеется и прячет лицо в подоле моей юбки. И на этом заряд моего маленького энерджайзера подходит к концу.

Поглаживая сына по макушке, я наблюдаю, как измученно он потирается лбом о мою ногу, а потом начинает тереть глаза кулачками. Ну конечно же мой малыш устал.

Я беру сына на руки и выхожу из комнаты.

— Пойдем-ка спать, медвежонок. — Я прижимаюсь носом к его виску и вдыхаю теплый молочно-медовый запах детской кожи.

Миша обнимает меня за шею и погружается в наступающий на него сон. Да и время уже девятый час вечера. Он еще недавно ванну принял, так я вообще удивлена, что сразу уложить не удалось. Поэтому, пока няня отлучилась в магазин, а я собиралась на встречу, у Миши была возможность израсходовать последнюю энергию.

Поглаживая сына по спинке, я убаюкиваю его на руках и тихонько напеваю мелодию колыбельной. А чтоб вы понимали, любимая колыбельная моего сына — «Выйду ночью в поле с конем». Не знаю, как так вышло. Когда у него резались зубки и я мучилась бессонными ночами, умная колонка случайно включила эту песню, я уже собиралась поискать что-то более подходящее, но тут поняла, что Миша притих, и оставила.

С тех пор только ей и спасаюсь. А вообще его вкусовые предпочтения в музыке далеки от детских. И я не знаю, откуда у него такая тяга к фолку в четыре-то года.

Татьяна Михайловна замечает меня с сыном и, бросив все на кухне, осторожно спешит ко мне, чтобы забрать Мишку, но я показываю жестом, что сама, и няня, кивнув, уходит обратно на кухню.

Дождавшись, когда хватка на моей шее ослабнет, я захожу в детскую и аккуратно укладываю сына в кровать. Он тут же поворачивается на бок и поджимает колени к груди, сладко причмокивая пухлыми губками.

Я тихо вздыхаю и наклоняюсь, чтобы поцеловать теплую щечку и накрыть Мишутку одеялом. Немного приглушив ночник, беззвучно выхожу и прикрываю за собой дверь.

Я уже надеваю леопардовые лодочки на высокой шпильке, когда Татьяна Михайловна подходит ко мне и достает из шкафа зонт.

— Я, когда в магазин бегала, там дождик моросил, — шепчет она. — Возьмите с собой на всякий случай. И, Елен Викторовна, накинули бы вы что-нибудь сверху. — Женщина прижимает руку к груди. — Ну в одном пиджачке. К вечеру же холодает еще. Застудитесь.

Я улыбаюсь, покачивая головой, и быстро бросаю на себя оценивающий взгляд в зеркало. Поправляю хвост и беру зонтик.

— Не волнуйтесь, Татьяна Михайловна, я на машине. Звоните, если что.

Я выхожу из квартиры под тихое причитание нянечки и спускаюсь вниз, на ходу вынимая из сумочки ключи от машины, но в следующее мгновение замираю на месте, чувствуя, как сердце пытается забиться в угол.

Прямо напротив парадной припаркован черный внедорожник, а рядом стоит Глеб, подперев капот, словно редкие капли дождя ничуть не смущают его. Я, застигнутая врасплох, как бы тоже забываю про зонтик, медленно убирая его в сумку.

Что он здесь делает?

Сглотнув подступившее к горлу волнение, я заставляю себя двинуться с места и при этом не обращать внимание, как с каждым шагом мое сердце начинает колотиться сильнее, будто хочет вырваться на свободу и полететь на подстреленных крыльях к мрачной фигуре Глеба со сложенными на груди руками.

Падающий на него свет фонаря подчеркивает его до смешного широкие плечи, обтянутые темно-синим бадлоном, рукава которого закатаны по локоть. Мой взгляд падает на массивное запястье с толстым ремешком золотых часов. И я отказываюсь идти на поводу предательского трепета, зарождающегося внизу живота.

Я останавливаюсь под тяжестью его нечитаемого взгляда, которым он до неприличия долго обводит мою фигуру и задерживается на туфлях. Уголки его губ дергаются, но он стирает эту улыбку одним движением большого пальца.

— Скольких мужчин ты свела с ума этими туфлями? — произносит он задумчивым тоном, прежде чем взгляд его темных глаз поднимается выше и, задержавшись ненадолго на моих объемных бедрах, находит мое лицо.

У меня в горле что-то дергается, и я прочищаю его.

— Я же сказала, что доеду сама, — игнорирую его попытку пофлиртовать.

— Говорят, Петербург опасен в темное время суток.

Я усмехаюсь, чувствуя привкус горечи этой улыбки.

— Забавно это слышать от того, кто угрожал моей жизни и жизни моего сына. А теперь ты выследил меня и думаешь, я сяду в твою машину?