Бывший. Его брат. И я

Предисловие

1 глава

Пузырьки в бокале поднимаются вверх — маленькие, золотистые, беззаботные. Им хорошо. Они не знают, что такое предательство.

Я делаю глоток и чувствую, как шампанское смешивается с солью на губах. Снова плачу. Господи, Мира, ты же обещала себе не реветь. Хотя бы сегодня.

За панорамным окном ресторана кружит снег — крупный, ленивый, сказочный. Горы тонут в синих сумерках, а на склонах уже зажглись фонари, превращая трассы в светящиеся реки. Красиво до боли в груди. Или это не от красоты болит?

Поправляю рукав пиджака — черного, приталенного, идеально сидящего на плечах. Под ним — платье цвета темного бордо, шелковое, с глубоким вырезом на спине. Я выгляжу так, словно собираюсь покорять мир. Или хотя бы чье-то сердце.

Ха. Смешно.

Официант проходит мимо с подносом, бросает на меня сочувственный взгляд. Еще бы. Девушка сидит одна в переполненном ресторане, в вечернем платье, с размазанной тушью — картина маслом под названием «Жалкое зрелище».

Промокаю глаза салфеткой. Тушь водостойкая — спасибо хоть на этом.

«Ничего, — говорю я себе, глядя на часы. Одиннадцать сорок. Двадцать минут до полуночи. — Ничего. Через двадцать минут этот год закончится. И все, что в нем случилось, останется там — в прошлом. Игорь, его измена, та рыжая из бухгалтерии с ее фальшивым сочувствием… Все это я оставлю за чертой.»

Новый год — новая жизнь. Так ведь говорят?

Делаю еще глоток. Бокал почти пуст.

Проблема в том, что я не была готова. Совсем. Три года отношений. Три года, черт возьми! Планы на свадьбу. Разговоры о детях, об ипотеке, о том, какого цвета будут шторы в нашей спальне. И вот так — одним сообщением в мессенджере от «доброжелательницы».

«Думаю, тебе стоит знать...»

Да, спасибо. Мне определенно стоило знать, что мой мужчина трахает коллегу в нашей с ним постели, пока я торчу на работе допоздна…

Горло сжимается, и я чувствую, как слезы снова подступают к глазам.

— Какого... — шепчу я, злясь на себя. — Хватит. Хватит, Мира.

Но слезы не слушаются. Они никогда не слушаются.

Что-то мелькает в периферийном зрении — движение, силуэт. Два силуэта. Высокие, широкоплечие, уверенные. Они приближаются к моему столику, и я, не поднимая головы, бросаю:

— Столик занят.

— Я вижу, — раздается голос. Низкий, бархатистый, до странного знакомый. — Вижу, что занят самой красивой девушкой в этом зале.

Поднимаю взгляд — и замираю.

Передо мной стоят двое мужчин. Оба — высокие, оба — в идеальных костюмах. Белые волосы — не седые, нет, именно белые — зачесаны назад. Светлые глаза — почти прозрачные, с розоватым отливом радужки. Альбиносы. Оба.

И один из них…

— Дан? — вырывается у меня.

Он улыбается — той самой улыбкой, от которой пять лет назад у меня подкашивались ноги. Правый уголок губ чуть выше левого. Ямочка на щеке.

— Привет, Мира.

Да ладно. Серьезно?

Закатываю глаза так сильно, что, кажется, могу разглядеть собственный мозг.

— Нет, — качаю головой. — Нет, нет и нет. Я не планировала ни с кем отмечать.

— Заметно, — Даниил придвигает стул и садится напротив. Без приглашения. Без разрешения. Так, словно имеет на это полное право. — Поэтому мы здесь.

— Это не…

— Это моя вина, — вступает второй. Голос похож на голос Дана, но чуть ниже, чуть глубже. Он садится рядом с братом и виновато разводит руками. — Точнее, наша. Мы хотели бы загладить вину за… инцидент.

Моргаю.

— Инцидент?

— На склоне, — Дан морщится. — Днем. Синяя трасса.

И тут до меня доходит.

Синяя трасса. Два идиота на снегоходах, которые вылетели откуда-то сбоку и впечатали меня в сугроб.

— Это были вы?! — я едва не подскакиваю на месте. — Я чуть лыжу не сломала!

— Но не сломала же, — мягко замечает второй мужчина. И протягивает руку: — Дамиан. Младший брат этого... — он кивает на Даниеля, — придурка.

— Эй!

— Что? Я просто честен.

Несмотря на все, я чувствую, как уголки губ дрожат. Не от слез — от улыбки.

— Нельзя грустить в Новый год, — Дан подает знак официанту. — Это все-таки Новый год.

— Можно, — упрямо возражаю я. — Мне, например, можно.

— Тебе — нельзя, — он смотрит на меня этими своими нечеловечески светлыми глазами, и что-то екает в груди. — Особенно тебе, Мира.

— Шампанского, — говорит Дамиан официанту. — Три бокала. И устрицы. И что там еще есть новогоднего.

— Я не…

— Сдавайся, — перебивает Дан. — Ничего плохого не произойдет.

Смотрю на него. На Дамиана. На часы — одиннадцать сорок семь.

Тринадцать минут до Нового года. Бывший парень из университета, его брат-близнец, и я — с размазанной тушью и разбитым сердцем.

Если это не знак — то я не знаю, что это.

— Ладно, — вздыхаю я, сдаваясь. — Ладно, поите меня шампанским. Но только потому, что вы чуть не убили меня на склоне.

Дан улыбается шире.

— Годится.

2 глава

День назад

Все начинается с сообщения.

Одного маленького, паршивого сообщения от номера, который не записан в моих контактах. Которое взрывает мою жизнь изнутри, как мина замедленного действия.

«Думаю, тебе стоит знать. Сегодня в 17:00, кофейня „Корица". Просто приди и посмотри».

Я смотрю на экран телефона добрых пять минут. Сижу в офисе, отчет горит красным дедлайном на мониторе, коллеги шуршат бумагами за тонкими перегородками, а я — смотрю на эти буквы и пытаюсь убедить себя, что это какой-то розыгрыш. Дурная шутка. Спам. Что угодно.

Но внутри — там, где живет интуиция, которую я так старательно игнорировала последние месяцы — что-то холодное сжимается в тугой узел.

Приди и посмотри.

На что?

Сердце начинает биться чаще. Глупо. Это глупо. Я взрослая женщина, мне двадцать восемь, у меня стабильные отношения и планы на будущее. Мне не нужно...

Пальцы набирают ответ сами, помимо воли: «Кто вы?»

Сообщение улетает. Тишина. Ни галочек о прочтении, ничего. Экран насмешливо гаснет, прекратив освещать мое лицо.

Нажимаю кнопку блокировки.

Четыре тридцать.

«Не ходи, — говорит здравый смысл голосом моей мамы. — Это бред. У тебя отчет. У тебя дедлайн. У тебя жизнь, которую ты строила три года.»

«Сходи, — шепчет что-то темное и тревожное внутри, что-то древнее, что знает правду раньше, чем разум готов ее принять. — Сходи и убедись, что это ерунда. Сходи — и перестань просыпаться в три часа ночи с ощущением, что ты что-то упускаешь.»

До «Корицы» пятнадцать минут на машине.

Я закрываю ноутбук. Руки не дрожат. Пока не дрожат.

*

Кофейня маленькая, уютная, с запотевшими окнами и запахом корицы — логично — и свежей выпечки. Теплый свет льется сквозь стекла, внутри смеются люди, звенят чашки, играет что-то джазовое. Рождественская идиллия.

Я стою на противоположной стороне улицы, спрятавшись за газетным киоском, как последняя идиотка. Декабрьский ветер забирается под пальто, кусает щеки, но я не чувствую холода. Я вообще мало что чувствую — только гулкое биение сердца в ушах.

Что я здесь делаю?

Хороший вопрос. Отличный вопрос. Взрослые люди не прячутся за киосками. Взрослые люди доверяют своим партнерам. Взрослые люди...

А потом я вижу его.

Игорь выходит из кофейни — в своем сером пальто, которое мы выбирали вместе в прошлом ноябре. Я помню, как он крутился перед зеркалом, как я смеялась, как продавщица сказала: «Вы такая красивая пара». Он улыбается. Той самой улыбкой — мягкой, открытой, настоящей.

Не мне.

Рыжая.

Конечно. Конечно, это она.

Время замедляется и я вижу все с болезненной четкостью: ее рыжие кудри, выбивающиеся из-под берета. Ее смех — я не слышу его отсюда, но вижу, как она запрокидывает голову. Ее руку на его локте.

Алина из бухгалтерии. Та самая Алина, которая смотрела на меня с таким сочувствием на корпоративе, подливала мне шампанское и говорила своим медовым голоском: «Мира, ты такая молодец, так много работаешь, Игорю повезло с тобой».

Повезло.

Игорь наклоняется и целует ее.

Не в щеку. Не дружески. Он целует ее так, как целовал меня — давно, в самом начале, когда мы еще не стали «уставшей парой с планами на ипотеку». Когда он еще смотрел на меня так, будто я — центр его вселенной.

Мир вокруг меня замирает.

Звуки исчезают. Остается только этот кадр, выжженный на сетчатке: серое пальто, рыжие кудри, сплетенные силуэты. Я чувствую, как что-то внутри меня — что-то важное, несущее, как балка в старом доме — с тихим треском ломается пополам.

А потом… Ничего. Белый шум вместо мыслей.

Как, черт побери, я оказалась в машине?

Слезы текут по щекам — горячие, злые, они капают на руль, и я смотрю на них с каким-то отстраненным удивлением, будто это не мои слезы. Руки трясутся так сильно, что ключ не сразу попадает в зажигание. Я даже не помню, как дошла до парковки. Не помню, как открыла дверь. Не помню, как села.

Три года.

Три года.

Поворот направо. Какая-то улица. Какие-то машины. Мир за стеклом кажется ненастоящим, нарисованным.

Светофор. Красный.

Три года, Игорь. Три чертовых года я строила нашу жизнь, как дом — кирпичик за кирпичиком, компромисс за компромиссом. А ты…

Зеленый. Газ.

Я отказалась от повышения, потому что тебе не нравилось, что я много работаю. «Мира, мы совсем не видимся, я скучаю». Я перестала общаться с Викой, потому что ты считал ее «плохим влиянием»…

«Она разведенка, она тебя настраивает против меня».

Я перестала ходить на танцы, потому что тебе не нравился мой партнер. Я перестала... я перестала быть собой.

А ты в это время… Как долго вы оба смеетесь надо мной? Играете со мной?

Гудок сзади. Я вздрагиваю, понимая, что стою на зеленом. Сколько? Секунду? Минуту? Не знаю.

Домой. Мне нужно домой. Мне нужно... я не знаю, что мне нужно.

*

Квартира встречает меня тишиной и запахом его одеколона. Тем самым, древесно-пряным, который я подарила ему на прошлый Новый год.

Он повсюду.

Его кружка на сушилке — синяя, с дурацкой надписью «Лучший программист». Его тапочки у дивана, стоптанные, уютные. Его чертов свитер на спинке стула — тот самый, серый, крупной вязки, в котором он был таким домашним, таким моим.

Меня скручивает.

Я сползаю по стене прямо в коридоре, не снимая пальто, не разуваясь, и рыдаю. Громко, некрасиво, с всхлипами и соплями, с воем, который сама не узнаю. Так, как не плакала, наверное, с детства — когда умерла моя собака, когда папа уехал в командировку на полгода, когда мир впервые показал мне, что он бывает несправедлив.

Грудь разрывается от боли — настоящей, физической, будто кто-то сжимает сердце в кулаке. Горло саднит от крика. Глаза горят.

3 глава

Курорт встречает меня рассветом.

Я останавливаюсь на смотровой площадке и какое-то время просто смотрю, забыв дышать.

Розовое небо, нежное, как акварелью нарисованное. Золотые вершины, тронутые первыми лучами солнца. Искрящийся снег — миллионы крошечных бриллиантов, рассыпанных по склонам. Открыточная красота, от которой должно захватывать дух.

Мой дух слишком занят рыданиями, чтобы захватываться. Или слишком пуст. Я смотрю на эту красоту и чувствую только усталость — глубокую, костную, такую, которая не лечится сном.

Заселяюсь. Администратор смотрит на меня с плохо скрытой тревогой — наверное, я выгляжу как персонаж фильма ужасов. Красные глаза, опухшее лицо, всклокоченные волосы, и эти чертовы офисные туфли, мокрые насквозь.

— Вам нужна помощь? — спрашивает она осторожно.

— Только ключ от номера.

Номер действительно с видом на склон — огромное панорамное окно, настоящий камин, кровать размером с мою старую комнату. Белоснежное белье, пушистые подушки, на столике — ваза с еловыми ветками и шишками.

Для двоих.

Все здесь — для двоих. Два халата на вешалке. Два комплекта тапочек. Два бокала для шампанского.

Я швыряю чемодан на эту кровать и падаю рядом, лицом в подушку.

Слезы находят меня снова. Тихие на этот раз, усталые. Я плачу, пока не засыпаю, а может, засыпаю, пока плачу — граница размывается, и я проваливаюсь в темноту.

*

Просыпаюсь от того, что солнце бьет в глаза.

Яркое, настойчивое, наглое. Оно пробивается сквозь огромное окно и заливает комнату золотом, и никуда от него не деться.

Часы показывают одиннадцать. За окном — идеальная погода. Небо такое синее, что больно смотреть. Склон искрится, по нему скользят разноцветные точки лыжников. Где-то смеются дети. Жизнь продолжается.

Без меня.

Лежу, уставившись в потолок. Белый потолок с лепниной. Красивый. Чужой.

«Можно провести весь день здесь, — думаю я. — Заказать еду в номер. Плакать. Жалеть себя. Листать его фотографии в телефоне, пока глаза не вытекут.»

Телефон.

Достаю его из кармана — экран в уведомлениях. Игорь: пять сообщений, три пропущенных звонка. Вика, которая сама не писала мне месяцами: «Мир, ты как? Что-то случилось?»

Откуда она знает?

Неважно.

Или…

Я сажусь на кровати. Тело протестует — все болит: спина, плечи, бедра. Голова гудит.

Или можно встать, надеть лыжи и вспомнить, кем ты была до Игоря.

Закрываю глаза. Воспоминание приходит само — яркое, теплое, пахнущее хвоей и папиными сигаретами.

Мне двенадцать, и папа впервые ставит меня на лыжи.

Склон кажется бесконечным — уходит вниз, вниз, вниз, в белую пропасть. Снег — скользким, предательским. Лыжи — неуправляемыми, чужими, будто приросли к ногам против моей воли.

— Не бойся, — говорит папа, придерживая меня за талию своими большими руками. — Я рядом.

А я боюсь. Колени трясутся. Сердце колотится. Хочется снять эти дурацкие лыжи и убежать в домик, где мама пьет какао.

— Я упаду!

— Упадешь — встанешь, — папа улыбается, и морщинки собираются вокруг его глаз. — Все падают, Мирка. Главное — вставать.

Он отпускает меня — и я еду. Неуклюже, криво, размахивая руками.

И падаю. Капюшон полный снега, сбитые колени, мокрые варежки.

Встаю.

Падаю снова. И снова. И снова. Семь раз за первый спуск.

И встаю. Семь раз.

К концу дня я уже качусь сама — не красиво, не быстро, но сама. Ветер холодит щеки, снег скрипит под лыжами, и я хохочу от восторга, от страха, от того невозможного ощущения свободы, которое бывает только когда летишь вниз по склону.

А папа машет мне снизу — маленькая фигурка в красной куртке.

— Вот видишь! — кричит он. — Ты можешь!

Я могу.

…Открываю глаза.

Я могу.

Открываю приложение курорта, изучаю карту трасс. Пальцы все еще дрожат, но уже меньше.

Синяя — средняя сложность. То, что нужно для начала. Для того, чтобы вспомнить.

Потом, может, красная. Потом — посмотрим.

Записываю себе план — в заметках, четко, по пунктам: синяя трасса до обеда, обед в кафе на вершине (там, судя по фото, безумно красивый вид), красная после обеда, вечером — спа. Горячий бассейн. Сауна. Что-нибудь с пузырьками.

План хороший. План правильный. План не включает мысли об Игоре.

Почти не включает.

Шаг за шагом, Мира. Как тогда — на склоне. Шаг за шагом.

*

Первый спуск — как возвращение домой.

Стою на вершине, смотрю вниз — и тело вспоминает раньше, чем разум успевает испугаться. Ветер в лицо, холодный, чистый, пахнущий снегом и свободой. Отталкиваюсь палками — и еду.

Снег под лыжами поет — тот самый звук, хруст и шелест, который ни с чем не спутаешь. Скорость нарастает, и сердце подпрыгивает к горлу, но это другой страх — хороший, правильный, живой.

Я вспоминаю все: как держать баланс, чуть согнув колени. Как входить в поворот, перенося вес с ноги на ногу. Как дышать — глубоко, ровно, в ритме движения.

Тело помнит. Тело не предает.

Второй спуск — уже увереннее. Быстрее. Повороты четче, страха меньше.

Третий — я почти улыбаюсь. Почти.

«Ты можешь, — говорю я себе папиными словами, и голос в голове звучит его голосом. — Ты можешь, Мирка.»

Четвертый спуск. Синяя трасса, середина склона. Солнце слепит глаза, снег искрится, мир — огромный, белый, прекрасный — расстилается вокруг. Я набираю скорость, наслаждаясь тем, как все размывается по краям, как ветер воет в ушах, как...

Рев мотора.

Я не успеваю понять, откуда он — слева? справа? сзади? — как что-то врезается в меня сбоку. Удар — тупой, сильный, сбивающий с ног.

Мир переворачивается.

4 глава

Спа-центр встречает меня запахом эвкалипта и теплым полумраком. Воздух здесь другой — густой, влажный, пропитанный эфирными маслами и обещанием покоя. Приглушенный свет льется откуда-то снизу, из-под деревянных панелей, и все вокруг кажется мягким, размытым, нереальным.

После лыж и падения все тело гудит — больно, но приятно и правильно. Мышцы ног отзываются на каждый шаг тянущей усталостью, той самой, что напоминает: ты живая, ты двигалась, ты что-то делала. Бедро, правда, ноет там, где приложилась при падении — тупая, пульсирующая боль, которая вспыхивает при каждом неловком движении. Но это мелочи. Мелочи по сравнению с тем, как ноет внутри — там, где раньше было что-то целое, а теперь зияет рваная дыра.

— Добро пожаловать, — девушка на ресепшене улыбается так безмятежно, будто в мире не существует предательства, измен и рыжих бухгалтерш с идеальным маникюром. У нее гладкое лицо и ясные глаза человека, которому никогда не врали три года подряд. — Какую программу желаете?

Программу «забыть последние три года», пожалуйста. Программу «стереть память и начать заново». Программу «вернуть себя ту, что была до него».

— Что-нибудь расслабляющее, — говорю я вслух, и голос звучит почти нормально. Почти. — На пару часов.

Она кивает, выдает мне пушистый халат — белый, невесомый, пахнущий свежестью и лавандой, — полотенце и ключ от шкафчика. Металл холодит ладонь.

Хаммам.

Горячий пар обволакивает кожу мгновенно, жадно, как объятие, по которому скучал. Проникает в легкие — первый вдох обжигает, второй уже мягче, третий — как шелк. Тело расслабляется против воли, мышцы сдаются одна за другой, и я чувствую, как что-то внутри — какой-то узел, стянутый до предела — начинает медленно распускаться.

Я лежу на теплом мраморе. Камень гладкий, нагретый. Он принимает мое тело, поддерживает, держит. Смотрю в потолок, где клубится белесая дымка, закручивается спиралями, исчезает и появляется снова. Как мысли. Как воспоминания. Как все то, от чего я пытаюсь сбежать.

Три года.

Мысль приходит сама, непрошеная, пробивается сквозь пар и тишину.

Три года ты строила жизнь вокруг него. Подстраивалась — как вода, что принимает форму сосуда. Уступала — в мелочах сначала, потом в важном. Становилась меньше — чтобы он казался больше. Сжималась, скукоживалась, пряталась в тень.

Закрываю глаза. Веки горят — от пара или от того, что за ними.

Вспоминаю, как отказалась от поездки в Барселону с подругами — потому что Игорь не любил, когда я уезжала без него. «Я буду скучать», — говорил он, и это звучало очень ласково и трогательно. А было — клеткой. Как перестала ходить на танцы — потому что ему не нравился мой партнер. «Он на тебя так смотрит…», — говорил Игорь, и в его голосе слышалась ревность. Я думала — это забота. Это был контроль. Как научилась готовить его любимые блюда — пасту с морепродуктами, стейки средней прожарки, тирамису — и разлюбила свои. Я даже не помню теперь, что любила я. Что-то острое? Что-то сладкое? Кем я была до него?

Как стала удобной?

Удобной, как домашние тапочки. Как любимый диван. Как что-то, что всегда рядом и никогда не возражает.

Пар щиплет глаза. Или это снова слезы — горячие, злые, рвущиеся наружу?

«Хватит, — говорю я себе. Мысленно. Твердо. Почти вслух. — Хватит растворяться в ком-то. Хватит быть отражением. Хватит существовать только в чужом свете.»

Сажусь. Голова кружится от жара, капли стекают по спине, по рукам, по лицу — не разберешь уже, пот это, конденсат или слезы. Пар клубится вокруг, и я чувствую себя в коконе — теплом, безопасном, только моем. Здесь нет никого. И это тоже хорошо.

С сегодняшнего дня — буду жить только для себя.

После бассейн.

Вода прохладная после хаммама — почти холодная, шоковая. Я вздрагиваю, погружаясь, и воздух выходит из легких коротким вскриком. Кожа покрывается мурашками, сердце замирает на мгновение, а потом — потом начинает биться быстрее, живее, яростнее.

Отталкиваюсь от бортика. Тело вспоминает движения само — руки загребают воду, ноги работают ритмично, голова уходит под поверхность и выныривает, уходит и выныривает.

Вода пахнет хлоркой.

С каждым гребком что-то отпускает внутри. Какой-то узел, какой-то зажим, какой-то страх, который сидел так глубоко, что я уже не замечала его.

Игорь не умел плавать. Точнее — не любил воду, потому что «выглядел в ней нелепо». Его волосы — тщательно уложенные, залитые гелем — мокли и обвисали, и он ненавидел это. И я перестала ходить в бассейн. Зачем, если не с кем? Зачем делать что-то одной, если можно... не делать?

А теперь — плыву. Одна. И мне хорошо.

Вода несет меня, держит, обнимает со всех сторон. Она не спрашивает, почему я плачу. Она не ждет объяснений. Она просто — есть. Поддерживает и готова смыть твои слезы…

«Тебе не нужен кто-то, чтобы делать то, что ты любишь, — думаю я, переворачиваясь на спину. Потолок плывет надо мной. Вода затекает в уши, и мир становится глухим, мягким, безопасным. — Ты никогда не нуждалась. Ты просто... забыла.»

Лежу так — раскинув руки, глядя в потолок, чувствуя, как вода держит меня на поверхности. Держит. Не отпускает.

И впервые за двое суток я чувствую что-то, похожее на покой. Хрупкий, тонкий, готовый разбиться от неосторожного слова — но настоящее.

После на массаж.

Руки массажистки — сильные, уверенные, теплые — находят узлы раньше, чем я успеваю о них сказать. Она надавливает — и боль вспыхивает, острая, пронзительная, а потом отступает, сменяясь волной облегчения. Я почти мурлычу от удовольствия, утыкаясь лицом в мягкое отверстие массажного стола.

— Много напряжения, — говорит она, ее голос звучит откуда-то сверху, из другого мира. — Особенно здесь, в плечах. И здесь, между лопатками. Сидячая работа? Стресс?

— Можно и так сказать.

Можно сказать «предательство». Можно сказать «три года вранья». Можно сказать «рыжая бухгалтерша с идеальным маникюром». Но «стресс» — короче.

5 глава

Сейчас.

Шампанское приносят быстро — и три новых бокала, запотевших, покрытых мелкой испариной, с ленивыми пузырьками, которые поднимаются вверх неторопливо. Свет свечей преломляется в стекле, и кажется, что внутри каждого бокала танцует маленькое золотое пламя.

Дамиан разливает сам — уверенно, привычно, как человек, который делал это тысячу раз. Тонкая струйка падает в бокал, пена поднимается и опадает. Даниил смотрит на меня так, будто пытается прочитать мысли — внимательно, цепко, не отводя глаз. Взгляд, от которого хочется спрятаться. Или, наоборот, — раскрыться.

Я отвожу глаза. Смотрю на скатерть, на свои руки, на что угодно, кроме этих светлых глаз, которые видят слишком много.

— За знакомство, — Дамиан поднимает бокал, и свет играет на его запястье, на тонком кожаном браслете. — Или за воссоединение. Вселенная, похоже, решила, что мы все же должны были встретиться.

— За то, что не сломала лыжу, — добавляю я, и это почти шутка. Почти — потому что голос все еще хриплый от недавних слез, и слова царапают горло.

Даниил усмехается. Уголок губ приподнимается — едва заметно, но я замечаю.

— За это тоже.

Чокаемся. Я пью — и понимаю, что это шампанское лучше того, что я заказывала. Намного лучше. Вкус раскрывается на языке — сначала кислинка, потом что-то фруктовое, персиковое, и долгое, бархатное послевкусие. Пузырьки щекочут небо, и я чувствую, как тепло спускается в грудь.

— Дорогое? — спрашиваю, кивая на бутылку. Темное стекло, золотая этикетка, название, которое я не могу прочитать в полумраке.

— Достаточно, — Дамиан пожимает плечами с той небрежностью, которая выдает людей, привыкших к хорошим вещам. — Мы же чуть не убили тебя. Это как минимум тянет на премиальный брют.

Фыркаю. Почти смеюсь — и сама удивляюсь этому звуку. Он кажется чужим, забытым. Когда я смеялась в последний раз? По-настоящему, чтобы Игорь не спрашивал, “что случилось”?

Даниил наклоняется ближе и я чувствую его запах. Что-то древесное, теплое, с нотами кедра и чего-то дымного. Совсем не похожее на одеколон Игоря — тот был резким, цитрусовым, всегда слишком сильным. А этот... этот хочется вдыхать.

Не думай о нем.

— Ты изменилась, — говорит Даниил. Не спрашивает — констатирует. Голос низкий, глубокий, и от него что-то вибрирует внутри. Что-то, о чем я забыла.

— Пять лет прошло.

— Не в этом дело, — он крутит бокал в пальцах, и я замечаю, какие у него руки. Большие, с длинными пальцами, ухоженные, но не холеные. — Ты стала… тише.

Это бьет больнее, чем должно.

Слово проникает под кожу, находит что-то болезненное, нажимает. Я чувствую, как сжимается грудь, как перехватывает дыхание — на секунду, на долю секунды.

Тише. Меньше. Удобнее.

Как он заметил за пять минут то, чего я не видела три года?

— Люди меняются, — говорю я и делаю большой глоток. Шампанское обжигает горло — или это что-то другое, что-то, что снова подступает изнутри.

— Не всегда к лучшему.

Дамиан кашляет — негромко, но отчетливо. Бросает на брата предупреждающий взгляд, который я ловлю краем глаза.

Хватит. Не лезь. Не сейчас.

— Дан, может, не будем…

— Все нормально, — перебиваю я. Голос звучит ровнее, чем я ожидала. — Он прав.

Он прав, и это хуже всего.

Повисает пауза. Неуютная, тяжелая. Я чувствую ее физически — давление воздуха, который вдруг стал гуще. Звуки ресторана — смех, музыка, звон посуды — кажутся далекими, приглушенными.

За окном небо расцветает фейерверками — кто-то решил начать праздновать раньше полуночи. Зеленые, красные, золотые всполохи разрывают темноту, отражаются в наших бокалах, в глазах Даниила, в зеркальной поверхности ведерка со льдом. На мгновение все вокруг становится цветным, праздничным — а потом снова гаснет, и остается только теплый полумрак.

— Расскажите что-нибудь, — прошу я. Голос звучит почти умоляюще, и я ненавижу это. — О себе. О вас. Что угодно.

Мне нужно отвлечься. Мне нужно думать о чем-то кроме...

Кроме того, как он целовал ее. Кроме рыжих волос, рассыпанных по его плечу. Кроме трех лет, которые оказались ложью…

— Мы открыли свой бизнес, — Дан подхватывает тему с благодарной готовностью, и я чувствую его облегчение. Он не любит тяжелые разговоры — это было заметно и пять лет назад. Вечный миротворец. — Экстремальный туризм. Горные маршруты, хели-ски, фрирайд. Водим группы по всем Альпам — Австрия, Швейцария, Франция.

— Поэтому снегоходы?

— Поэтому снегоходы, — кивает Дамиан, и улыбка становится шире, теплее. Тема, в которой он явно чувствует себя уверенно. — Проверяли трассу для завтрашней группы. Новый маршрут, нужно было убедиться, что снег лег нормально. И немного... увлеклись.

— Гонялись, как идиоты, — уточняет Даниил. Голос сухой, но в глазах мелькает что-то похожее на веселье. — Можешь так и сказать. Два взрослых мужика, владельцы компании, носятся по склону, как подростки. Очень профессионально.

Дамиан закатывает глаза — жест настолько похожий на мой, что я невольно улыбаюсь. Губы растягиваются сами, без разрешения, и это странное чувство — улыбаться не потому что надо, а потому что хочется.

— Братья, — вздыхает он с притворным страданием. — Вечная конкуренция. Он старше на три минуты и никогда не дает мне забыть.

— Я помню.

Слова вылетают раньше, чем я успеваю их остановить. И воспоминания просыпаются в памяти неосознанно. Лето пять лет назад, горное озеро, эти двое, спорящие о том, кто первый доплывет до буйка. Тогда я видела Дамиана первый раз, сегодня второй. Солнце, смех, ощущение, что впереди — вся жизнь…

Где та девочка, которая прыгала в холодную воду и не боялась ничего?

Даниил смотрит на меня, и в его светлых глазах мелькает что-то похожее на сожаление. Или на узнавание.

— Тогда помнишь, почему мы расстались?

Помню.

Он уезжал. Контракт в Швейцарии, год работы инструктором. Хорошие деньги, отличный опыт, шанс, который нельзя упустить. Я не хотела ждать. Или не умела. Или просто боялась — боялась, что он встретит кого-то там, в своих горах, кого-то смелее, ярче, свободнее.

6 глава

Десять. Девять.

Весь ресторан считает хором — сотни голосов, слившихся в один, — и я считаю вместе с ними. Губы двигаются сами, выталкивая слова, которые знает каждый. Воздух вибрирует от предвкушения, от электричества, которое накапливается перед разрядом…

Дамиан подливает шампанское — быстро, ловко, не пролив ни капли. Бокалы полные, золотистые в свете свечей, пузырьки бегут наперегонки к поверхности, толкаются, спешат.

Восемь. Семь. Шесть.

Даниил берет мою руку. Просто так — без предупреждения, без вопроса. Накрывает своей ладонью, большой и теплой, и его пальцы смыкаются вокруг моих. Жар проходит от точки соприкосновения вверх по руке, в плечо, в грудь.

Я не отнимаю. Не двигаюсь. Почти не дышу. Его кожа — сухая, теплая, приятная.

За окном небо уже расцветает первыми всполохами — красные и зеленые огни разрываются над горами, нетерпеливые, как дети, которые не могут дождаться подарков.

Свет отражается в стеклах, в бокалах, в глазах людей вокруг.

Пять. Четыре.

Сердце стучит громче, чем голоса вокруг. Я слышу его — гулко, отчетливо, в ушах, в горле, в кончиках пальцев. Тех самых, которые держит Даниил.

Дамиан улыбается — широко, по-мальчишески, с ямочками на щеках, которых я не замечала раньше. Он поднимает бокал, и шампанское плещется в его пальцах.

Три. Два.

Даниил сжимает мои пальцы. Легко, но ощутимо. Сигнал, сообщение, обещание — что-то, чему я не могу дать название.

Я вдыхаю. Глубоко. Полной грудью. Воздух пахнет шампанским, хвоей, чужими духами и чем-то неуловимо праздничным — надеждой, может быть.

Один.

Мир замирает на долю секунды — та самая пауза между вдохом и выдохом, между старым и новым, между тем, что было, и тем, что будет.

— С Новым годом!

Ресторан взрывается криками, звоном бокалов, музыкой. Оркестр грянул что-то торжественное, кто-то запел, кто-то целуется — долго, страстно, не стесняясь. Кто-то обнимается — друзья, семьи, незнакомцы, которые в эту секунду стали ближе. Кто-то уже пляшет между столиками, опрокидывая стулья и не замечая этого.

Хаос. Счастливый, пьяный, живой хаос.

Мы чокаемся — втроем, наши бокалы встречаются с тонким хрустальным звоном, который каким-то чудом слышен сквозь весь этот шум.

— С Новым годом, Мира, — говорит Даниил, и его глаза — светлые, почти прозрачные в отблесках гирлянд и фейерверков — смотрят только на меня. Не на толпу, не на брата, не на небо за окном. Только на меня. И в этом взгляде столько всего, что я не могу — не хочу — расшифровывать.

— С Новым годом, — вторит Дамиан, и его голос теплый, искренний. — За лучший год в твоей жизни. За год, который все исправит.

Пью. Шампанское щекочет горло — тысячи крошечных пузырьков лопаются на языке, на небе. Кружит голову — или это не шампанское вовсе, а все остальное.

Новый год. Новая жизнь.

И впервые за двое суток я верю, что так и будет…

— На улицу! — Дамиан вскакивает, едва не опрокинув стул. Тот качается, грозит упасть, но чудом устает на ножках. — Фейерверки, быстро! Главный залп через десять минут!

— Там снег, — возражаю я, глядя на свои туфли. Красивые, бесполезные, абсолютно не предназначенные для чего-либо, кроме ровного паркета.

— Там праздник, — он протягивает мне руку. Широкая ладонь, приглашение, вызов. — Пошли, Мира. Ты обязана увидеть, как мы попытаемся сжечь этот курорт нахрен! Это традиция.

— Это случилось один раз, — вставляет Даниил. Его голос сухой, но в уголках губ прячется улыбка.

— Два.

— Ладно, два. Но во второй раз это был не совсем пожар. Скорее... интенсивное тление…

Смеюсь. По-настоящему, от души — грудь вибрирует, звук вырывается свободный, неконтролируемый. Я даже не помню, когда смеялась так в последний раз. При Игоре? Вряд ли. Он не любил, когда я смеялась громко. «Ты привлекаешь внимание», говорил он. Как будто это что-то плохое…

Беру руку Дамиана, поднимаюсь. Каблуки — красивые, высокие, тонкие, как иглы — тут же напоминают о себе. Нога подворачивается, я качаюсь, мир на секунду уходит из-под ног.

— Осторожно, — Даниил оказывается рядом мгновенно. Его рука — на моем локте, твердая, надежная. Он держит так, будто я хрустальная и одновременно. — Не хватало еще раз сбить тебя. В этот раз — буквально.

— Ха-ха.

Но я опираюсь на его руку. Позволяю себе опереться. И это... приятно. Надежно. Как что-то, о чем я забыла. Как что-то, чего у меня не было три года…

Мужского внимания и заботы? Вероятно.

Улица встречает нас морозом — он кусает щеки, забирается под пиджак, обжигает легкие. Встречает смехом — десятки, сотни людей, высыпавших из ресторанов, баров, домиков. Встречает грохотом салютов, от которого вибрирует воздух, вибрирует земля, вибрирует что-то внутри.

Небо над горами полыхает — зеленое, красное, золотое, синее. Снег искрится в отблесках, превращается в россыпь драгоценных камней — словно кто-то рассыпал крошечные бриллианты. Люди кричат от восторга, задирают головы, снимают на телефоны, обнимаются.

Волшебство.

Настоящее, без дураков, новогоднее волшебство.

Такое, в которое перестаешь верить, когда вырастаешь. Такое, которое считаешь выдумкой — пока не оказываешься посреди него.

— Держи, — Дамиан сует мне бенгальский огонь. Тонкая палочка, холодный металл. — Зажигай.

Он чиркает зажигалкой — раз, два — и огонек оживает. Вспыхивает, разгорается, начинает плеваться искрами. Золотые, белые, они разлетаются во все стороны, шипят, тают в морозном воздухе, оставляя за собой тонкие следы дыма. Я невольно улыбаюсь.

Поднимаю руку. Черчу огнем круги, восьмерки, какие-то знаки, которые не значат ничего. Искры падают на снег — и гаснут, маленькие звезды, которые жили одну секунду.

— Загадай желание! — кричит Дамиан сквозь грохот очередного залпа. Небо над ним — красное, от всполохов фейерверков, как кровь, как вино, как мое платье.

7 глава

— Конечно зря, — говорю я, и голос звучит ровнее, чем я ожидала. — Ты разбил мне сердце, Дан. Знаешь об этом?

Он вздрагивает. Почти незаметно, но я вижу.

— Знаю.

— Тогда зачем говоришь это сейчас?

Он открывает рот, чтобы ответить, но…

Диван прогибается с другой стороны. Дамиан садится рядом — близко, так близко, что я чувствую тепло его тела сквозь плед.

— Потому что идиот, — говорит он вместо брата. — Это семейное.

Я поворачиваюсь к нему, и в этот момент он ловит мою руку. Просто берет — переплетает свои пальцы с моими, как будто имеет на это право.

— У нас не было выхода, Мира, что бы он не говорил… — его голос тихий, серьезный. Совсем не тот Дамиан, который шутил про фейерверки и сожженный курорт. — Мы должны были уехать. Семейные дела. Не буду грузить подробностями, но... это не было капризом.

— Мне никто не объяснил.

— Знаю, — он гладит большим пальцем мою ладонь. Медленно, кругами. — Дан был раздавлен. Ты даже не представляешь.

Смотрю на Даниила. Он сидит неподвижно, глаза — на огне.

— Он так много о тебе рассказывал, — продолжает Дамиан. — Годами. «Мира то, Мира се. Мира смеялась так. Мира любила это». Я думал, сойду с ума от его нытья.

— Эй, — Даниил бросает на брата хмурый взгляд.

— Что? Правда же.

Я не знаю, что сказать. Слова застряли где-то между горлом и грудью, и вместо них — только стук сердца, громкий, оглушительный.

— Но сейчас, — Дамиан поворачивается ко мне, и его глаза — те же светлые, почти прозрачные, что и у брата, но другие, — я понимаю, как можно было так легко потерять голову.

— Дамиан…

Он не дает мне договорить.

Его свободная рука касается моего подбородка — легко, почти невесомо. Приподнимает. И прежде чем я успеваю вдохнуть, понять, возразить — его губы накрывают мои.

Мир замирает.

Его губы — теплые, мягкие, настойчивые. Он целует меня не так, как целовал Игорь — торопливо, по привычке, на бегу между делами. Дамиан целует так, будто у него есть вечность. Будто я — единственное, что существует в этой вселенной.

Я должна отстраниться.

Оттолкнуть.

Сказать «нет».

Рядом до сих пор Дан…

Но вместо этого — моя рука, та, что свободна, сама поднимается и касается его груди. Не отталкивает. Просто... ложится. Чувствует, как бьется его сердце — быстро, в унисон с моим.

Он углубляет поцелуй.

Его язык касается моих губ — вопросительно, нежно. Я приоткрываю рот, впуская его, и — господи…

Господи.

Голова кружится. То ли от шампанского, то ли от него, то ли от всего сразу. Его рука скользит с подбородка на шею, пальцы зарываются в волосы на затылке. Он притягивает меня ближе, и я иду — плавлюсь, таю, забываю, как дышать.

Он на вкус — как шампанское и что-то еще, что-то горьковатое, мужское. Его запах окутывает меня — древесный, теплый, с нотой чего-то пряного. Внутри все замирает и плавится, я с каждой секундой схожу с ума…

Тихий стон срывается с моих губ — и я не уверена, что это мне показалось…

Дамиан отстраняется первым.

Его лоб касается моего. Дыхание — горячее, рваное — смешивается с моим.

— Прости, — шепчет он. — Не удержался.

Открываю глаза. Его — совсем близко, потемневшие, расширенные зрачки почти съели светлую радужку.

— Ты не спросил, — мой голос хриплый, чужой.

— Нет, — соглашается он. — Не спросил…

— Это...

— Нечестно, — заканчивает он за меня. — Знаю. Но я не жалею…

Молчу. Потому что — и это пугает больше всего — я тоже не жалею.

И только тогда вспоминаю.

Даниил.

Поворачиваю голову — резко, виновато.

Он сидит там же, где сидел. Смотрит на нас. В его глазах — не злость, не обида. Что-то другое. Что-то темное и голодное, отчего по спине бегут мурашки.

— Дан... — начинаю я, но он качает головой.

— Все нормально.

— Нормально?

— Да, — он подается вперед, и теперь они оба — по обе стороны от меня, так близко, что я чувствую жар их тел. — Мы... — он переглядывается с Дамианом через мою голову. — Мы многое обсуждали. Не важно сейчас ничего, кроме тебя…

— Что не важно? Что вы обсуждали?

Даниил не отвечает.

Вместо этого он протягивает руку и убирает прядь волос с моего лица. Нежно. Интимно.

— Ты все еще такая же, — говорит он тихо. — Такая же красивая, когда теряешься.

Мое сердце — уже не стучит. Оно несется галопом, бьется о ребра, требует воздуха, которого не хватает.

И где-то глубоко внутри, в той части меня, которую я прятала три года под слоями правильности и приличий — что-то просыпается.

Что-то темное.

Что-то жадное.

Что-то, что хочет большего.

Его ладонь ведет по бедру в капронке вверх, между ног, где все пылает. Ноги инстинктивно раздвигаются, и я ощущаю горячие губы на шее, от чего я моментально поддаюсь ближе к Дану. Он тянет губы в улыбке, приближается. Его пальцы касаются моего белья и мир на секунду перестает существовать…