Бывший муж. Босс. Миллиардер.

1

Я замечаю его сразу. Даже если бы вокруг гремела музыка и свет ослеплял, я бы всё равно почувствовала.

Эрик.

Он всегда входит в помещение так, как будто мир вращается вокруг него. Как будто люди — декорации, а он — центр. Но теперь... теперь это уже не просто самоуверенность. Это — демонстративная, выверенная власть. Деньги и походка победителя жизни.

Костюм сидит идеально. Улыбка на миллион.

А рядом с ним — молодая девушка. С милым лицом, надутыми губами, и фигурой модели. С глазами, в которых мыслей меньше, чем в брошюре салона красоты. Но они смотрят на него с обожанием.

Они оба будто сошли с рекламного ролика об успешной жизни. Идеально. Слишком идеально. Как будто он её не выбрал, а купил. Или снял с манекена.

Значит он добился успеха о котором мечтал.

Я откидываюсь на спинку кресла. Никаких резких движений. Я не побегу. Я не сломаюсь. Я не та, что была десять лет назад.

И чувствую, как внутри что-то царапает. Мне не хватает воздуха, для меня эта встреча слишком неожиданно.

Он замечает меня. Замирает. Пауза. Секунда. Здесь только мы и пустота между. Глаза едва прищуриваются. А потом — эта усмешка. Старая, ядовитая, знакомая, самодовольная. С оттенком «смотри, что ты потеряла».

Как будто он снова на шаг впереди. Как будто всё ещё может меня считывать.

Нет, не может. Не теперь.

Чёрт. Почему именно сегодня? Почему не в тот вечер, когда я плакала в подушку, скучая по голосу, которого не слышала годами? Почему не тогда, когда мечтала — хоть на минуту — узнать, счастлив ли он? Почему сейчас, когда я только пытаюсь научиться жить без боли?

Хорошо, что я сегодня не в худи и слезах. Платье подчёркивает талию. Волосы уложены. Помада — как броня. Я поднимаю подбородок. Гордо. Спокойно. Ложь. Но пусть думает, что всё по-настоящему.

Десять лет назад я уехала из родного городка на юге страны из-за него, стерев себя до тени. После всего что было! После предательства. После того, как он исчез — легко, как будто ничего между нами не было.

Сейчас я вернулась. Не потому, что захотела, а потому, что жизнь вынудила. Андрей сделал мне предложение, а я не готова к новому замужеству, и именно в этот момент заболела мама. Я воспользовалась ситуацией и сбежала от него сюда, ухаживать за ней. В пустой дом и воспоминания, от которых воротит.

И вот — первый вечер, когда я решила встретиться с подругой. Просто выйти, вдохнуть, почувствовать себя снова женщиной.

А в итоге встретила свое прошлое. Болезненное, которое до сих пор никак меня не отпустит.

Я отвожу взгляд, будто в окне что-то важное.

На самом деле просто хочу отдышаться.

Рассматриваю машину, на которой они приехали.

Дорогая. Хищная. Без намёка на прежнюю скромность.

— Он всё-таки разбогател, — шепчу себе.

Даже не знаю, с горечью или с уважением. Скорее, с чем-то между.

Что привело его обратно?

Ведь тогда он уехал, тоже «навсегда», в Германию. Бросил всё, вместе со мной.

И теперь стоит тут. Улыбается.

Но только я знаю, чего стоили мне эти десять лет.

И только я знаю, какую цену он заплатит, если попробует войти в мою жизнь снова.

Он приближается. Медленно. Уверенно. За ним — она. Как будто без него и дышать не умеет. Тень в каблуках.

— Агата, — говорит он на весь зал, как будто рад объявить о моём возвращении. — Какими судьбами? Ты же уехала навсегда, бросив тут все.

Я смотрю на него. Не моргаю. Не улыбаюсь

— Ну надо же… — его голос тягучий, ленивый, как у человека, который уверен, что выше. — Не думал, что ты здесь появишься.

Я оглядываю его с головы до ног.

— Ну надо же, — повторяю с холодной усмешкой, складывая руки на груди, — ты наконец разбогател. И блондинку себе завел.

Я сижу. Не поднимаюсь, смотрю на него гордо, снизу вверх, откинувшись на спинку кресла. Он не достоин того, чтобы я приветствовала его стоя.

Он медленно оборачивается, смотрит на нее довольно. На губах — та самая полуулыбка, от которой я когда-то таяла. Теперь же хочется стереть ее.

— Да, всё изменилось, — тянет с ленцой. — Знаешь, когда рядом верная и надежная женщина, всё становится возможным, — отвечает с нажимом на слова «верная и надежная».

Улыбается еще, гад. Но в каждом слове — гвоздь. Прямо в сердце.

Он только что обозвал меня ненадёжной. Неверной. Удобно, правда? Обесценить то, что мы пережили. Назвать это ошибкой.

И с намёком, что со мной он был никем, а с другой он теперь «мужчина». Как будто всё это — награда за то, что избавился от «балласта».

И в этот момент она делает шаг вперёд, аккуратно вкладывая ладонь в его руку. Вся такая вежливая, приветливая. Голос — мягкий, как мед, которым мажут перед тем, как резать

— Адриана, очень приятно, — представляется она, хотя я и не хотела знать ее имя, — Хочу добавить, что успех мужчины — это заслуга женщины, которая рядом, — говорит она мягко, с тем самым выражением лица, с которым делают вид, будто не хотят тебя задеть.— По-моему, так говорит твоя мама, да? — «случайно» уточняет у него, при этом глядя мне в глаза. — Такая мудрая женщина.

Ах ты ж, дрянь.

Она цитирует мою бывшую свекровь. Прямо мне в глаза.

Адриана знает, что делает. Она не дура.

Как мило, что эти две стервы спелись.

Сердце разрывается на части, так что хочется с кровью стереть эту снисходительную улыбку победительницы с лица этой девчонки.

Я ощущаю, как кровь приливает к щекам. Как боль в груди превращается в злость. Но я молчу. Потому что иначе — взорвусь

— Не ожидал тебя тут увидеть, — продолжает Эрик, пристально глядя на меня. — Хотя... ты же всегда была привязана к прошлому.

Пауза.

— Или просто так и не нашла никого получше?

«Выстрел». Прямо в грудь. Он знает, куда давить. Словно случайно, он вспоминает всё, что может сделать мне больно. Мягко. У

2

Каждое слово режет, как острое лезвие. Он хочет увидеть меня сломанной

Сердце стучит как у загнанной, но я не дам им это увидеть. Поднимаю подбородок, в глазах — лёд. Но не успеваю что-то сказать, как он продолжает давить:

— Жалеешь, что всё так сложилось? — продолжает он, как будто требует исповеди. — Ведь могла бы быть рядом со мной, если бы тогда не включила свою гордость.

Гордость? Он называет гордостью то, что я еле выживала после его предательства?! То, что я держалась, когда он исчез, как будто меня никогда не было?! Он не видел, как я рыдала в пустой квартире, проклиная себя за то, что любила его.

А сейчас… сейчас он все еще смотрит так, как будто я виновата, что он ушёл. Что стал счастливым. Что я осталась в его глазах — «там».

Он совсем забыл, при каких обстоятельствах он позвал меня к себе в Германию, мне вообще его не хотелось видеть тогда, мне жить не хотелось! Папа и Назар – моя потеря, моя боль на всю жизнь.

Я будто на секунду задыхаюсь от несправедливых, ложных обвинений. Но только внутри. Снаружи — ни звука, ни дрожи. Я резко поднимаюсь. Он дёргается, будто не ожидал. Подбородок еще выше, спина прямая, голос стальной.

— Жалею? — переспрашиваю медленно, будто пробую слово на вкус. — Знаешь, я не жалею, что мы разошлись, — говорю медленно, внятно. — Я жалею, что когда-то подумала, будто ты был мне ровней.

Молчание. Его улыбка гаснет на секунду. Да-да, мы оба знаем наше прошлое, и слабые места друг друга.

Я делаю шаг назад. Смотрю на них, как на красивую, но дешёвую обёртку от пустой коробки.

— А теперь будь добр, не подходи ко мне с этим взглядом победителя. Ты не победил. Ты просто сменил куклу и фон.

Моя улыбка как лезвие. Сухая. Холодная.

— А я научилась жить без тебя.

Разворачиваюсь. Иду прочь. Не спеша.

Не потому, что сильная. А потому, что иначе — разорвёт.

Я слышу, как стучат мои каблуки по плитке. Один за другим. Как удары сердца. Как выстрелы.

Я не знаю, дрожат ли у меня пальцы. Не смотрю.

Я просто иду. Сквозь боль. Сквозь прошлое, которое всё ещё цепляется за меня когтями.

И с каждым шагом говорю себе: «Я справилась».

И если он ещё раз попробует разрушить меня, я не просто выстою. Я отвечу.

Хуже, чем тогда, мне уже не будет.

А значит, мне больше нечего терять.

Слышу, как кто-то что-то бросает мне вслед. Плевать. Главное — не сорваться. Не выдать, как у меня внутри всё горит, будто ток пустили по венам. Как будто вся кровь закипает, но я держусь. Я должна. Толкаю дверь в женский туалет — пусто. Замечательно.

Закрываю за собой кабинку, прижимаюсь лбом к холодной плитке.

Дышу. Ровно. Глубоко.

И вдруг меня накрывает. Не плач — нет. Я не позволю себе сломаться. Это злость… она разрывает изнутри.

Какого черта он посмел так говорить? Как он посмел?

Как он, сука, посмел говорить обо мне так, будто я была — обуза, ошибка, груз? Я — та, кто верил. Та, кто прощал. Та, кто ради него поехала на север, и в мороз стояла торговала на рынке, даже не подозревая, что беременна.

Именно из-за моего желание поддержать его начинания все и произошло! Я как наивная дура поверила его матери, уехала и была ею брошена на краю земли. И теперь я же виновата, что верила, любила, терпела?

А он? Он просто заменил меня. Как будто я — вещь, износившаяся. Как будто меня можно выбросить и купить новую. Стоит теперь там, весь из себя богатенький, с новой девушкой под руку.

А я? Я — просто старая глава, которую он вырвал, скомкал и выкинул. Проигравшая? Да пошёл он!

Я сжимаю кулаки. Ногти врезаются в ладони. Сердце бьётся так, будто хочет вырваться. Но я стою. Не падаю.

Не сегодня, гад. Не на твоих глазах.

Открываю кран. Ледяная вода — как пощёчина. Освежает.

Смотрю в зеркало.

Щёки чуть горят. Губы поджаты, но в них нет дрожи. Только решимость. Только — ярость и сила. Я — не «бывшая». Я — не вещь, которую забыли. Я — то, что ты никогда больше не получишь.

Вытираю лицо. Наношу помаду. Красную. Как кровь. Как вызов. Пудра. Румяна. Я снова внешне в форме. Поднимаю подбородок. Выпрямляю спину.

Моё отражение кивает мне. Словно говорит: иди и покажи, кто ты такая.

Я выхожу. Уверенная. Собранная.

И когда я прохожу по залу, ловлю мужской взгляд. Не Эрика. Другой. Чужой мужчина. Тёмные глаза, внимательные. Не жадные — понимающие. Не дерзкие и хищные, а уверенные. Спокойные.

Он не смотрит на меня как на трофей. Он будто видит больше, чем просто лицо и фигуру.

Как тот, кто распознал силу и хочет понять, что за огонь за ней горит.

— Здравствуй! Ты была прекрасна.

Он слышал наш с Эриком разговор?

—Спасибо, — спокойно отвечаю.

Без кокетства. Без игры.

Он кивает, не с флиртом, а с уважением.

А я снова улыбаюсь. Не ради него. Ради себя.

И прохожу мимо.

Потому что, несмотря на всё, я всё ещё стою. И не просто стою — я иду дальше. Потому что я выжившая в своём собственном пожаре.

Он продолжает смотреть. Но я не сбиваюсь с шага.

Я — не пустое место рядом с мужчиной. Я — самостоятельная история, чёрт возьми.

И пусть внутри ещё ноет, пусть память рвётся об острые края, я не позволю этой боли управлять мной.

Подошедшая подруга машет мне рукой. Наконец-то она пришла, и я не буду сидеть одна.

Чувствую, как возвращаю себе дыхание.

— Ты где была? — спрашивает Кира, обнимая меня, — и кому ты так кокетливо улыбалась?

3

И как она так быстро все подмечает.

— Стирала прошлое с лица, — бросаю ей в ответ.

Она хмыкает, не до конца поняв, но и не расспрашивает. А я не хочу вдаваться в подробности. И я ей благодарна за это ее равнодушие сейчас. Сегодня я не хочу объяснять. Ни оправдываться, ни делиться.

И, быть может, уже завтра… я наконец-то перестану чувствовать, будто всё хорошее в моей жизни было с ним.

— Так ты надолго вернулась? — интересуется Кира осторожно, ковыряя вилкой салат.

Я едва улыбаюсь.

— Пока мама не встанет на ноги. А дальше… не знаю.

Стараюсь говорить спокойно

И тут я чувствую: спина горит. Не нужно даже оборачиваться — мужской взгляд. Слишком пристально. Слишком навязчиво. Я знаю, как он умеет смотреть. Раньше я таяла от этих глаз. Теперь — хочу, чтобы он захлебнулся ими.

Конечно это …

— Эрик! Точно Эрик! Агата, — тихо говорит Кира, — а он изменился, возмужал, приоделся, щетину отпустил! Я даже не сразу его узнала.

Она внимательнее рассматривает его.

— Но что в нем не изменилось, он также пожирает тебя глазами, как и раньше! — шипит Кира, — сидит с Барби за столом, а глаза на тебе. Господи, зачем он с этой куклой сюда приперся? Когда он вернулся в город, ты знаешь? Да он в тебе сейчас дыру прожжет. – не унимается подруга.

Я не оборачиваюсь. Пусть делает что хочет, только вдали от меня. Я сама ощущаю его острый взгляд, будто ищет во мне хоть что-то — трещину, дрожь, след поражения.

Не дождётся.

— Сидит с бокалом, делает вид, что слушает свою идеальную девушку, но глаза цепляются за тебя, — довольно ухмыляется она.

Я киваю подруге и чуть откидываюсь на спинку кресла, беру бокал с водой в руки.

Кира всегда была недовольна моим выбором мужчины. Еще на первом курсе, когда я выходила за него замуж, она говорила, что он мне не пара. Отец его - алкоголик. Мать – известная скандалистка, развелась с ним и одна воспитывала троих детей. У Эрика подрастали две сестры, Кира их называла «нахлебницами» и не понимала зачем мне это проблемное семейство.

А я его любила, страстно, всей душой. Как я могла отказаться от мужчины всей моей жизни? Я верила, что вместе мы все преодолеем, что наша любовь все проблемы переборет. И бедность его семьи в том числе.

Усмехаюсь, вспоминая какой я была наивной тогда.

Чувствую: за соседним столиком мужчина снова смотрит на меня.

Он — новый, незнакомый. Лет под сорок, дорогой пиджак, руки загорелые, глаза спокойные. Он заинтересовался мной.

И мне, чёрт возьми, приятно.

Я ловлю его взгляд. На секунду, ну может дольше, улыбаюсь и отворачиваюсь, как будто это ничего не значит. Но внутри что-то приятно тянется. Живое.

И тут — снова Эрик. Его стул поскрипывает, он поворачивается. Я краем глаза замечаю, как напрягаются его челюсти. Как его пальцы резко ставят бокал на стол.

Как он что-то резко шепчет своей спутнице, не отрывая от меня взгляда.

— Ты его до сих пор волнуешь, — продолжает Кира, наклоняясь ко мне. — Видела бы ты его лицо, когда ты улыбнулась мужчине за соседним столиком.

Я усмехаюсь.

— Пусть подавится. В этот раз все по-другому.

Но на самом деле… я чувствую, как он злится. Он бесится. Думаю, потому что я не сломана. Или потому, что кто-то другой видит во мне женщину, достойную внимания. Или потому, что я не отвернулась в слезах, и не ушла раньше.

И не он причина этого света в моих глазах.

Я снова смотрю на Эрика. И на этот раз — прямо. С холодной, почти ленивой улыбкой.

Он напрягается. Смотрит в ответ так же прямо. Только резко делает глоток из бокала, выдавая свою нервозность.

Я поднимаю свой и, не сводя с него взгляда, чуть наклоняю его в приветствии.

Медленно. Уверенно.

И отпиваю.

Мужчина за соседним столом улыбается. Он явно всё понял. И теперь не сводит с меня глаз.

А я... я впервые за долгое время чувствую себя свободной.

Пусть это будет всего лишь вечер. Пусть завтра опять нахлынет боль.

Но сейчас я не тень. Я — женщина, ради которой кто-то готов забыть обо всех остальных.

И если Эрику это режет глаза — пусть. Теперь его очередь смотреть, как я ухожу.

4

— Агата, — тихо говорит Кира, — Эрик, он изменился, возмужал, щетину отпустил! Я даже не сразу его узнала. Но что в нем не изменилось, он также пожирает тебя глазами, как и раньше!

Кира говорит что-то еще — я почти не слышу. Слышу только собственный пульс. Он будто стучит прямо в висках. Я медленно ставлю бокал на стол, чуть задевая край, и он звенит, как колокол в тишине.

Эрик всё ещё смотрит. Вижу, как его спутница говорит, оживлённо жестикулирует, смеётся. А он — будто камень. Ни одной искры в ответ. Только злость — глухая, тяжёлая, вязкая, как болотная вода.

Я слишком хорошо его знаю. Знаю, как он замирает, когда что-то не под контролем. Как хрустит суставами на пальцах, когда сдерживается. Он злится. Он ревнует.

И это… черт побери, приятно.

Пусть почувствует. Хоть сотую долю того, что прожила я, когда он меня бросил.

А теперь я здесь. Взрослая и сильная. И с красной помадой, которую он всегда ненавидел.

— Хочешь его добить? — шепчет Кира, склоняясь ко мне ближе.

— Чем? Улыбкой?

— Не знаю, может танцем с мужчиной за соседним столиком.

Я поворачиваюсь к ней с приподнятой бровью, но не успеваю ответить.

Эрик поднимается и вновь подходит прямо к нашему столику.

Тяжёлые шаги. Тот самый взгляд, от которого у меня когда-то пересыхало горло. Только теперь — нет.

— Привет еще раз, Агата, — говорит он, почти ровно, но я чувствую — голос ему подводит.

Я поднимаю глаза. И улыбаюсь. Без теплоты. Смертельно вежливо.

— Привет, Эрик.

Он переводит взгляд на Киру, кивает, и снова на меня.

— И давно ты вернулась? Чем занимаешься

— Достаточно. — Я облокачиваюсь на стол, будто неторопливо. Но внутри — как струна. — Что-то случилось?

Он будто запинается. Первый раз вижу его неуверенным.

— Ты… хорошо выглядишь.

Смех Киры звучит, как выстрел. Я не сдерживаюсь, улыбаюсь шире. В голосе — лёд:

— Спасибо. Свобода благотворно влияет.

Он щурится. Я вижу, как внутри него что-то вспыхивает, как будто слова вонзаются. Но он глотает это.

— Кто твой… — он косится в сторону соседнего стола, — знакомый?

Ах. Вот оно.

— Почему интересуешься?

Он сжимает челюсть.

— Просто… непривычно видеть тебя вот так.

— Как?

— Холодной. Чужой.

— Я давно уже чужая для тебя, Эрик. Привыкай.

Секунда тишины. Его спутница зовёт его из-за стола, звучно так, капризно. Он не реагирует.

— Ты ведь знаешь, Агата, — его голос становится ниже, глубже, — я всегда умел различать, когда ты притворяешься.

— А ты знаешь, что мне уже не нужно перед тобой притворяться?

Он хочет что-то сказать. Сглатывает. А потом вдруг — наклоняется ближе, и я ощущаю его дыхание у щеки. Голос — почти шёпот:

— Возможно, я не забыл тебя...

Я не отстраняюсь, а только поворачиваюсь и спокойно произношу:

— А я забыла. И тебе тоже придётся.

Он выпрямляется, молча. А после уходит. Резко. Спина напряжённая, шаги громкие. За его столиком снова шевеление, девушка капризно хмурится. Эрик — напряжён, злой, его челюсть ходит. Он не слушает Барби. Он что-то говорит ей сквозь зубы, хватает пиджак и уходит из кафе.

Кира присвистывает.

— Вот это было сильно. Ты его разорвала, слышишь?

Я не отвечаю. Просто медленно отворачиваюсь, подхожу к окну. Воздух кажется густым, как туман, и я буквально продираюсь сквозь него, чтобы отдышаться. Снаружи вечер — мутный, серый, как смятая бумага. А внутри… внутри всё трещит.

Маска держится. Снаружи я спокойна, собрана. Но внутри — вулкан, который то вот-вот рванёт, то вдруг замирает подо льдом. Меня кидает из жары в ледяную стужу, как в лихорадке. Это отвратительно. Это пугает.

Эрик… после всего. После предательства, после той бездонной тишины, когда он просто исчез, оставив меня в обломках нашей общей жизни. После боли, от которой я думала, не встану. Он не имеет права… Не должен больше ничего во мне трогать. Ни сердца, ни мыслей.

Для меня его больше нет. Я сама это решила. Я выжгла его из себя.

Так почему? Почему эта дрожь в груди? Почему я злюсь и волнуюсь, как девчонка на первом свидании?

Меня трясёт не от холода. От ярости. От обиды. От того, что он всё ещё может влиять на моё дыхание.

И это — самое страшное.

5

С утра я едва заставляю себя проглотить кусочек хлеба с колбасой. Ком в горле. Волнуюсь, как перед экзаменом, потому что сегодня у меня собеседование. Наконец-то вакансия по моей специальности. Программист-дессинатор — профессия редкая, узкая. Такие нужны только на производстве — в основном на ткацких или текстильных фабриках. И тут вдруг — чудо. В нашем городе, где раньше, кроме как в торговом центре или в аптеке, найти работу было проблемой, открывается цех. Современный, частный, с хорошей зарплатой.

Я стою у входа, сжимаю пальцы в кулаки. Дышу глубоко. Всё получится. Я должна. Ради мамы. Ради нас обеих.

Офис — просторный, с высокими потолками и запахом металла, смешанным с чем-то тёплым, пряжей. Меня встречает мужчина средних лет с внимательными глазами и строгим выражением лица. Представляется технологом. Сразу — по делу. Просит диплом. Изучает внимательно, затем кивает:

— Пройдемте. Но сначала подпишите это.

Он протягивает бумагу — соглашение о неразглашении. Коротко объясняет: конкуренты, промышленные шпионы, дорогостоящие разработки. Всё должно оставаться в тайне. Я расписываюсь, рука чуть дрожит. Это очень серьёзно.

Затем начинается настоящая проверка. Мне показывают рисунки дизайнера — сложные, с детальными узорами и переходами цвета. Задача — создать программу, чтобы машина смогла вывязать такой узор.

Пальцы по клавиатуре бегают уверенно. Голова кипит. Первый тест — неудача. Второй — снова брак. Но с третьего раза — ткань выходит гладкой, рисунок — точный, как на эскизе. Технолог поднимает брови, и впервые его лицо теплеет.

— Обычно уходит до десяти попыток. Вы справились с третьей. Вы нам подходите. Пройдёмте в отдел кадров.

Я почти не верю ушам. Всё происходящее как сон. Мама обрадуется, что я смогла доказать свой профессионализм.

Пока оформляют документы, технолог снова подходит:

— Вот ещё несколько макетов. Оцените. Как думаете, справитесь?

Смотрю внимательно. Сложно. Очень мелкая детализация, новые оттенки в середине узора, сложные переходы. Но я уже чувствую, как в голове выстраивается алгоритм.

— Да. Смогу, — отвечаю спокойно, уверенно.

Он улыбается.

— Отлично. Нам такие, как вы, нужны. Оформляйтесь и выходите поскорее. С завтрашнего дня?

Я киваю. Конечно. Я и сама этого хочу.

Кадровик — женщина лет пятидесяти, добрая, разговорчивая. Пока она готовит договор, рассказывает:

— Контракт — на год. Строгий, да. Но и оплата, и премии соответствующие. Только будьте внимательны: подписывая, вы соглашаетесь не разглашать информацию, не работать по специальности три года в пределах города и за его чертой в радиусе двухсот километров в случае увольнения и не программировать для третьих лиц. Штраф — два миллиона рублей и суд.

Я замираю.

— Это... для всех такие условия?

— Нет, только для тех, кто связан с производством. У нас были случаи. Конкуренты скопировали дизайн, выбросили его на рынок с дешёвыми нитками и, как вы понимаете, по низкой цене — и шеф тогда потерял миллионы. Теперь всё под жёстким контролем. Но не переживайте, шеф у нас отличный. Люди за него горой. Он возит дизайнеров на выставки в Европу, а потом создает коллекции для крупных брендов. Полгорода тут работает. Он — человек дела.

Я слушаю, и внутри всё перемешивается. Страх. Восторг. Сомнение. Но главное — уверенность: я справлюсь. Устроюсь. Заработаю. Подниму маму на ноги. Без кредитов. Без чужой помощи.

— Вы первая женщина-программист у нас. Остальные — мужчины. Это показатель, — с улыбкой добавляет кадровик.

Я благодарю её и выхожу из кабинета. Солнце. Лёгкий ветер. Я вдыхаю воздух полной грудью, и в голове одна мысль: «Я это сделала».

Утром следующего дня я стою у ворот производственного цеха. Смотрю на часы — 07:58. Надо быть пунктуальной, особенно в первый день.

И вдруг рядом, словно из ниоткуда, тормозит чёрный внедорожник. До боли знакомая машина.

Сердце замирает. Не может быть...

Из машины выходит Эрик. Уверенный, деловой. В костюме. Улыбается кому-то у проходной. Его впускают внутрь без проверки, почти с поклоном.

Я в шоке. Это галлюцинация? Или он узнал, что я устроилась сюда?

Охранник замечает мое замешательство:

— Простите за задержку, сначала открыли шефу. Проходите.

— Шеф? — пересыхает во рту.

— Ну да. Это наш руководитель. — Он смотрит на меня как на странную.

Меня прошибает холодный пот. Всё плывёт перед глазами. Это невозможно. Это просто... нет.

Я устроилась на работу к Эрику?

Меня мутит. Ноги ватные. Я хватаюсь за ограду.

— Откройте. Я ухожу, — говорю резко, в голосе дрожь.

— Не могу, — пожимает плечами охранник, настораживаясь. — С территории можно выйти только после разговора с шефом. И только в сопровождении службы безопасности.

— Что?! — у меня перехватывает дыхание. Я не верю. Это что, тюрьма?

И тут появляется он. Как по заказу. Спокойный, самодовольный. И с той самой улыбкой, которую я так хорошо помню.

— Проблемы? — спрашивает, будто ничего не произошло.

И я понимаю: всё только начинается, и кажется, первый раунд за ним.