Бывший муж. Наша семья осталась в прошлом

1

— Я хочу развод, — с тихой уверенностью говорит Аркадий и смотрит прямо в глаза.

Я немею. Кажется, на целую вечность, но затем палец пронзает острая боль, и я испуганно ойкаю.

Укололась.

Сую палец в рот, откладываю вышивку, воткнув иголку в плотную ткань, и замираю под пристальным темным взглядом Аркадия.

Во рту расползается вкус соленого железа, а по босым ногам скользит сквозняк. Где-то открыто окно.

Наверное, на кухне. Да, точно. Я же сама открыла окно, чтобы избавиться от запаха горелого: я отвлеклась и передержала сырники на сковороде.

— Что? — растерянно переспрашиваю я.

Аркадий сидит в кресле напротив меня. Пусть он и откинулся назад и расслабил руки на подлокотниках, но я чувствую его стальную напряженность.

Он ждет моей истерики и криков. Он всегда такой, когда меня накрывают эмоции.

Как и все мужчины, Аркадий не любит слезы, крики и скандалы.

— Мы разводимся, Настюш, — он продолжает буравить меня недобрым взглядом.

— Но я не… понимаю… почему?

Молчит.

Обдумывает ответ. Желваки на щеках перекатываются, а взгляд становится холоднее и отстраненнее.

— У тебя другая? — предполагаю я вздрогнувшим голосом.

Сердце сжимается в черную точку, а после разрывается бешеными ударами, а по ногам поднимается озноб.

Холодно.

Глотку сдавливает болезненный спазм.

Нам по сорок лет. Двадцать два года в браке. Двое детей. Архип — студент медицинского, и десятилетняя Ирочка.

Все было хорошо.

Я ничего не подозревала.

— Физического контакта между нами не было, — жестоко режет словами, — это было бы нечестно по отношению к тебе… и к Ольге тоже…

Я медленно моргаю. Гостиная расплывается.

Каждый вдох отдается в легких болью, будто альвеолы заполняются ядовитым газом.

— Ольга? — переспрашиваю я.

— Я не замарал наш брак изменами, Настя, как и обещал когда-то, — безжалостно убивает, — слово сдержал.

Как-то у нас случился сложный разговор.

Я узнала, что одна моя знакомая развелась из-за многочисленных измен мужа, и серьезно попросила Аркадия: “Если ты меня разлюбишь, то сначала разведись, а потом… потом будь с другой женщиной. Не неси в нашу семью грязь измен”.

Он согласился, что так будет правильно и честно.

Вот он сидит правильный и честный.

И мне… все равно больно.

— Я хочу быть с другой, — продолжает он строго, — хочу… хотя бы попытаться и буду пытаться не в браке. Не за твоей спиной, Настя.

У меня дергается губа.

И дрожь бьет в голову. Я не могу моргнуть.

Правильный, честный и жестокий.

— Кто такая Ольга? — сдавленно спрашиваю я. — Ответь.

Я должна знать, ради кого мой муж рушит хорошую и счастливую семью. Ради кого готов рискнуть всем…

Господи, это хуже измен.

Мой Аркадий влюбился. Ярко, отчаянно и дико, и поэтому он готов прыгнуть в пропасть за другой женщиной, как безумец.

Ничего не важно для него сейчас. Только ее он жаждет.

— Ольга Облакова, — сухо поясняет Аркадий.

Меня уже всю трясет.

Палец все также кровоточит, и на капельки крови стекают по подушечке и впитываются в тонкую ткань домашнего платья из легкого шифона.

— Сестра Дениса Облакова, — Аркадий приподнимает подбородок и теперь смотрит на меня с терпеливой снисходительностью.

— Дениса… — все же моргаю, и с ресниц срывается слеза. — Сестра Дениса…

Денис — друг Аркадия. Они с ним дружат с младшей школы. Мы гуляли на его свадьбе, и… его сестре тогда было десять лет. Смазливая скромная девчушка, которой сейчас уже должно быть около тридцати лет.

— Быть не может…

— Я же тебе говорил, что я устроил к себе в фирму сестру Дениса по его просьбе, — Аркадий пожимает плечами.

— Да…

Прижимаю пальцы к губам, размазывая кровь, и шепчу:

— Зачем ты все рушишь, Аркаша. У нас же дочь… Что ты ей скажешь?

Что страшнее для женщины?

Узнать, что ее муж гуляет направо и налево, или быть отвергнутой ради новой чистой любви, которую не стали марать интрижкой за спиной жены и грязью измен?

Аркадий отказался от идеи быть с Олей, как с тайной любовницей.

Он хочет быть с ней как свободный мужчина с любимой женщиной, которую он уважает и которую не желает печалить статусом тайной пассии.

Оля не будет для Аркадия сливным бочком.

Не станет той, кого за спиной будут называть подлой шлюхой.

— Ты мне дорога, Настя, — вздыхает Аркадий, — но… и только. Я больше не вижу смысла в нашем браке, милая. Я разлюбил, и я всегда был с тобой согласен, что если разлюбил… то надо уходить.

Я выдыхаю с присвистом. Слеза доползает до линии челюсти, задерживается на мгновение и скатывается к шее.

Да, я так и говорила: если разлюбил, то будь честным, и Аркадий так и поступил.

— Аркаша, — сипло отзываюсь. — Это может быть кризис… Может быть, нам сходить к психологу?

Я не хочу его терять вот так.

Он уходит от меня ради иллюзии. Ради мечты. Ради той, кого не целовал, не обнимал и не засыпал.

То есть… Для него во мне нет никакой ценности, раз он отказывается от брака со мной.

— Я не вижу смысла в психологе, — качает головой. — Что он мне скажет? Да и не хочу я ничего слушать. Это конец, Настя. Ты и сама понимаешь, что после этого разговора между нами ничего не спасти.

— Ты должен бороться за семью…

— Наша семья осталась в прошлом, — встает и смотрит на меня свысока. — Если тебе надо поплакать, то поплачь, но к возвращению дочери…

— Не должно быть истерики, — сдавленно и едва слышно отзываюсь я.

— Верно. Нас ждет сложный разговор с детьми, — сдержанно улыбается, — я рад, что ты это понимаешь, Настя.

2

— Ты разлюбил маму? — охает Ирочка и ее глаза тут же заполняются слезами.

— Я люблю твою маму, как родного человека, — Аркадий слабо улыбается и тянет руку к дочери, которая резко отстраняется и громко всхлипывает, — но этого мало, чтобы я хотел быть с ней рядом.

Закусываю губы.

Говорить честно и без красивой лжи, но вряд ли десятилетняя девочка понимает разницу между любовью к женщине и любовью к близкому человеку.

— Мама, — Ирочка в детском отчаянии смотрит на меня.

Когда я разговаривала с Аркадием о чужих изменах и женах, которые теряли женское достоинство от предательства, я рассуждала, что надо быть прежде всего рациональной.

Если тебя разлюбили, то не надо держать человека рядом, а в слезах и причитаниях нет смысла.

Мы же взрослые люди и должны понимать: любовь - это только часть жизни.

Ха-ха.

Вот Вселенная и решила меня проучить за мои глупые и самодовольные слова.

Давай, Настя, покажи нам, какой ты сильной и смелой будешь, когда муж признается в том, что устал от тебя.

Что для него мираж любви стал ценнее двадцати двух лет брака.

— Если… — выдох застревает где-то в основании трахеи, — если папа не любит маму, как жену, то… нельзя терпеть…

Как я говорила тогда Аркадию?

Я приму правду и не буду из-за правды плакать, ведь слезы рождаются из предательства и лжи, а мой муж меня не предавал. Не обманывал, не изменял, не строил тайные отношения и…

Боже, как тошно.

Лучше бы изменил.

Лучше бы он отымел это Ольгу, лучше бы он прятался с ней по углам, потому что тогда бы я… поняла.

Это же была бы типичная история обычного лживого мужика, который решил уйти от семейной скуки в горизонтальные утехи.

Но Аркадий не принял эту роль, ведь в прошлом я его попросила: “Если разлюбишь, то не надо лгать и терпеть”.

Я получила то, о чем просила.

— Но мы все равно остались твоими папой и мамой, — Аркадий хмурится. — Иди сюда, Ируня. Я знаю, что ты расстроена…

Если бы Аркадий был обычным изменщиком, то я бы имела право на гнев, ведь тогда я могла кричать о лжи, о предательстве, о несправедливости, а тут… Аркаша разлюбил, и наш брак стал для него в тягость.

Я стала в тягость.

Он мечтает о другой, а на меня тошно смотреть.

Такое бывает.

Мы не властны над сердцем.

— Я не хочу! Не хочу! Не хочу! — визжит Ира отчаянно. — Нет!

Она вскакивает на ноги и в истерике бежит прочь из гостиной, и Аркадий решительно шагает за ней. У лестницы он ее нагоняет, сгребает в охапку и прижимает к себе:

— Доченька…

— Почему ты разлюбил маму?! — кричит Ира и пытается вырваться из отцовских объятий.

Хороший вопрос.

Почему муж может разлюбить жену, которой в прошлом шептал о том, как ему повезло встретить меня и что рядом со мной он чувствует живым.

Да, куда уходит любовь?

И почему она оставляет только одного, а с другим человеком она остается и терзает его болью, тоской и бесконечными вопросами.

Почему?

За что?

Как так вышло?

Где я ошиблась?

Почему не заметила и не почувствовала?

Вслушиваюсь рыдания дочери и смотрю пустыми глазами перед собой.

Аркадий что-то шепчет ей, успокаивает, уговаривает, а я и пошевелиться не могу.

Он лишил меня права на гнев и обиду, ведь был честным.

Ведь не обманывал меня.

Ведь не принес в семью грязь.

Господи, какая же я была дура, когда рассуждала об изменах, разводах, о чужих отношениях и когда просила аркадия быть со мной честной, если его потянет на сторону.

— У тебя другая тетя, да? — кричит Ира в коридоре. — Как у папу Алисы, да? Ее папа тоже ушел! Тоже ушел! Тоже бросил!

— Я тебя не бросаю, Ира. Так правильно. Так лучше для всех нас, — возражает Аркадий. — Ты потом поймешь, когда подрастешь… я не хочу быть с твоей мамой из жалости или из-за чувства вины. Это все сложно, Ира, да… Но я все еще твой отец.

— Ты бросаешь нас! Я останусь с мамой! А ты…

— У нас будет другая жизнь, да, — яростно утверждает Аркадий, — другая, но я не исчезну из твоей жизни. Я обещаю. Ты знаешь, что такое совместная опека? Ира, послушай меня…

Сжимаю до боли раненый и забинтованный палец и поднимаюсь на ноги. Медленно, как живой мертвец.

Я должна быть сильной ради дочери.

Я должна ее сейчас сохранить ее психику.

Я должна минимизировать ее травму.

Я должна защитить ее психику.

Я должна сохранить ее веру в лучшее.

Я выхожу из гостиной и мягко шагаю к Аркадию, который сидит у лестницы, прижав к себе ревущую дочку.

Сажусь на первой ступеньке:

— Мне тоже грустно, Ира, — стараюсь говорить мягко, но без жалости к себе и без обиды к Аркадию, — но папа прав. Он должен быть со мной по любви, а не из чувства долга. Это самое отвратительное, что может сделать мужчина… жить с женщиной из-за долга…

— Я не хочу, чтобы папа уходил… Не хочу…

— Мы с тобой выберем новый дом, который будет нашим, Ира, — тихо уверят дочку Аркадий. Заглядывает в глаза. — У тебя теперь будет два дома. Один у мамы, один у меня… У тебя будет еще одна комната…

— Это мама виновата, да? Что она сделала? — Ира всхлипывает в грудь Аркадия и громко шмыгает. — Почему?

— Нет, мама не виновата…

— такое случается, — отзываюсь я. — Мы не можем приказать сердцу, Ира. И я не хочу, чтобы твой папа ненавидел меня за выбор остаться.

Аркадий поднимает на меня взгляд, и этот момент, этот зрительный контакт я запомню на всю жизнь.

В глазах Аркадия я вижу благодарность, сожаление и… горечь на грани отвращения ко мне.

Я для него давно стала чужой, и сейчас в своем взгляде честен: я стала за эти годы слишком родной женщиной, с которой он ложился в одну постель без страсти и волнения в груди.

Я должна отпустить его и не обвинять его в том, что он остыл. В том, что его сердце отвернулось от меня. В том, что я потеряла его.

3

— Останься у нас, — ставлю перед мрачным Архипом чашку чая.

Ему двадцать, и он похож на отца. Те же высокие скулы, темные глаза, волевой подбородок, сердитая линия губ и четкий изгиб бровей.

Смотрю на него и хочу заплакать.

Я помню Аркадия таким же двадцатилетним пацаном, который шептал мне о любви и обещал, что наша любовь будет вечной.

Но он ошибался.

— Останься хотя бы на несколько дней, — слабо улыбаюсь, когда он поднимает на меня разочарованный взгляд, — побудь с Ирой. Она скучает. Особенно сейчас.

Архип живет на съемной квартире с такими же студентами, как и он сам. Я не хотела отпускать его, а Аркадий настоял на том, что наш сын не должен пропустить веселую студенческую жизнь.

Ну да. У него же самого в этом возрасте родился ребенок. Он вместе со мной не спал ночами, менял подгузники, пел колыбельные, подогревал бутылочки со смесью.

В памяти всплывает, как он, лохматый и в одних пижамных штанах, наклонился над детской кроваткой и сонно шепчет орущему Архипу:

— Молодой человек, ночь на дворе… Что же вы, Архип Аркадьевич, так возмущаетесь? Я вас кормил полчаса назад?

Хочу обратно в ту ночь.

Я бы тогда встала с кровати, подошла бы к Аркаше со спины и крепко-крепко обняла, прижавшись щекой между его острых лопаток.

Но мне не вернуться в прошлое, и не шепнуть тому мальчику, что я его люблю больше жизни.

— Мам, — Архип хмурится, — вы, правда, разводитесь?

— Думаешь, папа пошутил? — со лживой беззаботностью хмыкаю. — Разыграл нас?

— Мам, — Архип злится и поджимает губы.

Если с Ирой провели серьезный разговор я и Аркадий вместе, то с сыном беседа была чисто мужская.

— Да, мы разводимся, — киваю. Я должна выдержать взгляд сына. — Твой папа разлюбил меня.

— Да, — Архит хмурится, — и он хочет быть с другой. Угу, — хмурится сильнее, — но обманывать тебя не хотел.

— Именно, — приподнимаю подбородок.

— А, может, лучше бы гульнул, мам, а?

Задерживаю дыхание.

Я солгу, если скажу, что я об этом не думала.

Может, если бы тайком гульнул и разочаровался в объекте любви и страсти, то такой вариант был бы для меня и семьи более предпочтительнее? Никто бы не узнал о его измене, и мы бы продолжили жить в иллюзии счастливой и крепкой семьи.

— Не говори так, — отвечаю сыну тихо. — В семье должна быть честность.

— Гульнул бы, слил напряжение, и ты бы ничего не узнала. Никто бы не узнал, мам, — Архип продолжает играть в циника… А так… вы непонятно почему разводитесь. Из-за честности?

— Он хочет строить отношения с другой женщиной…

— Это тупо, — Архип кривит губы, — он даже не знает, как она на самом деле.

— Вот это он и хочет узнать, — я теряю терпение.

Мне тяжело быть сейчас понимающей мамочкой. У меня сердце разбито. Нет. Он стерто в порошок.

— И ты ничего не сделаешь? — Архип вскидывает бровь. — Вот так просто согласилась на развод?

— Извини?

У меня голос все же вздрагивает гневом. Я не ждала от сына агрессии за решение Аркадия уйти от меня.

Да как же так вышло, что сын посчитал меня виноватой в нашем разводе?

Что за несправедливость, блин!

Стискиваю зубы и выдыхаю в попытке успокоиться.

Архип еще мальчишка. Он злится, он ревнует, и я, как мать, должна его остановить, чтобы он выдохнул.

Но для начала я сама должна взять себя в руки

— Ну да, — Архип усмехается, — у нас же бабы не борются за мужиков. Не разбираются, почему они уходят из семьи! — повышает голос. — Ушел и катись колбаской, да?

— Папа был честен, и я ему благодарна, что в нашей постели не было грязи измен, — смотрю в глаза сына, — да, мне обидно, что так случилось, но лучше быть честным с женой, чем… гульнуть, как ты сказал, Архип. Ты тоже однажды женишься…

— Да что-то все меньше и меньше желаний связываться с этой херней, — скалит зубы.

— Ты женишься, — повторяю я, — и перед женой надо быть честным. Не только в любви, но и в нелюбви.

— Короче, ты его благословила, — смеется Архип и встает из-за стола . Хлопает мне. — Теперь сама пойдешь хахаля назло отцу искать?

Я сижу с открытым ртом и не знаю, что ответить сыну. Растерялась от его обвинений.

— Вот поэтому папа и ушел, — Архип с осуждением смеривает меня взглядом, — ты позволила ему себя разлюбить. Позволила думать, что уйти из семьи, как в туалет сходить посрать.

4

— Это было неожиданно, Настюш, — свекр Вячеслав хмурится.

Он очень недоволен тем, что мы с Аркадием разводится. Нет, он не кричит и не возмущается, но я чувствую в нем гнев и разочарование, а разочарован он мной.

Моя свекровь Елена ничего не говорит. Сидит рядом с мужем на диване, горделиво вскинув подбородок и аккуратно сложив руки на коленях.

В воздухе витает легкий благородный парфюм с тонкими нотками ирисов.

— Как ты это допустила? — вопрошает Вячеслав и надменно приподнимает бровь.

— Так это я опять виновата? — устало вздыхаю я.

— Мужчина никогда не уйдет от той женщины, с которой мужчине хорошо, — Вячеслав с угрозой щурится на меня. — Тем более не уйдет, когда на стороне еще ничего не было.

Моему свекру шестьдесят пять. Крепкий седовласый мужчина с презрительным взглядом.

Я знаю, что он был против того, чтобы его золотой сыночек женился на мне. Я была невыгодной пассией, но Аркадий в долгой беседе убедил отца в нашей сильной любви.

Вячеслав проникся словами и признаниями восемнадцатилетнего мальчишки и дал добро на нашу свадьбу, но прошло двадцать два года, и мы разводимся.

Нехорошо.

— От хороших женщин мужчина не уходит, — Вячеслав усмехается, — так мы устроены, Настюш.

— Может, погуляет, — предполагает моя свекровь Елена и с надеждой смотрит на мужа, — и вернется. Кризис, может, ударил? В конце концов, — переводит на меня презрительный взгляд, — он же совсем мальчишкой женился. Я же говорила тебе тогда, Настя, что мальчикам перед браком надо погулять и желательно хорошо погулять, чтобы потом… потом не было вот такого.

Вступать в спор со свекрами нет никакого смысла.

Я терпеливо дождусь, когда они все мне выскажут, и попрошу уйти, а потом меня ждет встреча уже с моим родным отцом, который, вероятно, тоже обвинит меня.

Конечно, Аркадию же не выскажешь претензий.

Он же поступил честно.

Признался и ушел строить отношения с другой женщиной. Интересно, он уже начал подбивать клинья к Ольге?

Пригласил ли на свидание? Обрадовал ли потенциальную новую жену тем, что разводится?

Вряд ли.

Он дождется официального развода и только потом начнет новую жизнь.

— Я тебе говорила, — Елена кривит тонкие губы, которые подкрашены розовой помадой, — а ты мне что в ответ? Что у вас будет все иначе! — повышает голос. — Да как же!

— Либо Аркадий прикрывает тебя, — Вячеслав хмурится.

Я недоуменно моргаю.

Прикрывает в чем?

— Может, это ты загуляла, — Вячеслав хмыкает, — а? Наш сын не будет терпеть измены и поэтому ушел, а для нас придумал сказочку, что якобы влюбился?

Я в растерянности прикрываю нижнюю часть лица ладонью, и измена вырывается шокированный смешок.

— Господи! — охает Елена.

Она верит в эту дичь. Она покрывается красными пятнами гнева, поджимает тонкие розовые губы и выпучивает на меня злые глаза.

Ну да. Легче поверить в то, что я завела любовника, чем в то, что Аркадий ушел от меня в миражу новой любви и счастья.

— Да как ты могла?!

— Милая, это всего лишь предположение, — терпеливо вздыхает Вячеслав.

— Да все сходится! — взвизгивает Елена и сжимает ладони к крепкие кулаки, возмущенно вглядываясь в мои глаза, — да что тебе не хватало? Муж красавец! Обеспечивает семью! Балует! Да что же ты за неблагодарная змея!

— У меня слов нет, — прижимаю пальцы к переносице.

— С другой стороны ничего удивительного, — Вячеслав окидывает меня высокомерным взглядом, — твоя мать в свое время тоже… учудила.

Когда мне было пятнадцать лет моя мама уехала одна в отпуск после ссоры с отцом и не вернулась.

Можно было, конечно, предположить, что она попала в рабство или погибла, но нет. Она просто не вернулась.

На каждый мой день рождение присылала открытку и посылку со сладостями и на этом все. Иногда звонила, но в какой-то момент я перестала отвечать на ее звонки, а после того, как сама стала мамой, то разорвала все контакты.

Отец и другие родственники обвинили маму в том, что она шалава и что в Турции она нашла другого мужика.

Возможно, так и есть, но этот вопрос с предательницей-мамой для меня давно закрыт. У меня ничего к ней нет. Ни обиды, ни любви.

— Яблоко от яблони, — Елена качает головой. — С девочками из неполной семьи всегда проблемы.

Крики и оскорбления в ответ не возымеют никакого действия. Пусть мне сейчас очень обидно за необоснованные обвинения в моей неверности, но это не я должна сейчас отдуваться перед свекрами.

Я любила и люблю Аркадия, и я бы никогда и ни за что не позволила себе изменить ему.

Да для меня после встречи с ним все мужики в принципе перестали существовать.

Я подхватываю телефон с журнального столика.

— И ты ведь даже не думаешь хоть как-то оправдаться! — Елена встает и грозит мне пальцем. — Значит, мы правы?

Я молча нахожу в списке избранных контактов Аркадия, который все еще указан как “любимый муж”. В груди спирает от “любимого”, и я касаюсь экрана.

Когда гудки обрываются его удивленным и хриплым голосом, который спрашивает “что случилось”, я тихо говорю в трубку:

— Твои родители приехали.

— Черт, — раздраженно вздыхает он. — Я их просил тебя не трогать. Буянят?

— А ты как думаешь?

— Хорошо, я подъеду, — с утомлением вздыхает. — Я как раз хотел забрать вещи, которые в прошлый раз оставил. И, Настя… Я попрошу тебя не ссориться с ними, хорошо?

5

— О, прекрати ее выгораживать! — истерично рявкает Елена на Аркадия. — А иначе мы тебя не понимаем!

Я стою у окна и смотрю в сад.

Я не буду вмешиваться, а иначе я тоже поддамся истерии. Не хочу быть слабой.

Когда мама уехала и осталась в Турции, я много плакала, но это ее не вернуло. Слезы никого не возвращают.

— Мам, хватит! Я все вам уже сказал! — Аркадий переходит на повышенные тона. — У нас с Настей нет друг к другу претензий! Да, мы разводимся! И в этом нет вины Насти!

Беззвучно усмехаюсь.

Как жаль, что я честная женщина и не гуляла в браке.

Каким бы тогда был наш развод?

— От хороших жен мужики не уходят! — басом гаркает Вячеслав. — Да даже последний дурак не подумает после стольких лет все разрушать! И ради чего?! Аркаша! Ты с этой женщиной не был! Ты не знаешь, какая она! Я знаю, ты идеалистом всегда был, но… это уже перебор!

— Я буду узнавать, какая она вне брака! И не за спиной жены!

— А если ничего не выйдет?! — смеется Вячеслав. — Вернешься?

— Значит, не выйдет, — тяжело и как-то обреченно вздыхает Аркадий. — И нет, не вернусь.

Да, Аркаша всегда был идеалистом с твердыми принципами и с высокими стандартами к себе и другим людям.

И я думаю, что с Олей у него все получится.

Он красив, статен, богат и успешен.

Женщины о таких, как Аркадий, мечтают. О таких книги пишут. О таких шепчутся с подругами.

— Я глубоко уважаю Настю, — голос Аркадия окрашивается в оттенки печали, — я ее сильно любил и сейчас люблю, но иначе. Мам… Пап, — медленный выдох, — не надо обижать Настю в таких гнусных вещах. Она хорошая жена и замечательная мама, но… этого мужчине недостаточно, чтобы дышать полной грудью. Вот так случилось.

Закрываю глаза, выпуская из себя несколько слезинок и торопливо их смахиваю, а потом прижимаю ладони к носогубному треугольнику и делаю вдох.

— Тогда разойдитесь на время, — растерянно шепчет свекровь. — Может, вы устали? Зачем же все так рубить, Аркаша?

— Ты, правда, думаешь, что оно того стоит? — в Вячеславе больше нет обвинительного гнева.

— Иначе я не смогу.

Я потеряла моего мальчика, который стал суровым мужчиной.

Мальчик меня самозабвенно любил, а мужчина жестоко разлюбил.

— Я бы все же посоветовала, чтобы вы сейчас не торопились, — тихо и заискивающе вещает Елена сыну.

У нас с Аркадием было двадцать два счастливых года, и я должна быть ему за них благодарна.

Я познала, что такое быть любимой женщиной, матерью и хозяйкой большого дома, который мы решили после развода продать.

— Я долго все обдумывал и принял единственно правильное решение, мам.

— А почему ты молчишь? — возмущается Вячеслав. — Ты же, как жена, должна хотя бы пару слов сейчас сказать. Настя!

Я оглядываюсь.

— Я тебя не понимаю! — Вячеслав делает ко мне шаг. — Так и будешь молчать? Или ты его поддерживаешь в этой дурости?!

— Поддерживаю, — едва слышно отвечаю, из последних сил сдерживая в себе рыдания. — Я всегда была за честность.

— И кому от этой честности хорошо? — всплеснув руками, интересуется свекровь. — Твоему сыну? Твоей дочери?!

— Хватит! — от грозного окрика Аркадия вибрирует воздух яростью.

Вячеслав и Елена испугано замолкают.

— Я повторю в последний раз, — клокочет Аркадий в лютом раздражении на родителей, — в разводе нет Настиной вины. Достаточно. Если моя жена приняла мое решение, то и вы его примите. Спокойно и без истерик. И если уж по-хорошему, то вы сейчас должны поддержать Настю.

О, какое благородство, и ведь Аркадий сейчас говорит всю эту чушь серьезно и без сарказма.

Он верит в свои слова.

— Поддержать? — горько усмехается Елена. — Нам с твоим отцом надо уже готовиться к тому, что ты скоро приведешь на знакомство новую любимку.

— Очень на это надеюсь, — Аркадий сдержанно и отчужденно улыбается.

Понимаю, что он и сейчас не позволяет себе строить конкретные планы по завоеванию Ольги.

Пока нет решения суда и свидетельства о расторжении брака, то он не шагнет в сторону любимой женщины.

Пока он еще не свободен от меня и от брака.

Может, мне сыграть в гадкую стервозину, которая оттянет момент его свободы? Я же могу.

— Кто она, Аркаша? Ты же нам так и не сказал, — Вячеслав усаживается поудобнее в кресло. — Допустим, ты серьезен в своих намерениях.

— А я серьезен, пап, — Аркадий хмурится.

— Так кто она? — не выдерживает свекровь. Прижимает к груди ладонь, — Упаси Господь от еще какой-нибудь… бедной и несчастной…

— Мама, — цедит сквозь зубы Аркадий, — я же сказал, хватит… — переводит мрачный взгляд на отца, — Ольга Облакова. Это, — четко повторяет, — Ольга Облакова.

Оленьку они одобрят.

Облаковы из семьи, у которых все хорошо с финансами и бизнесом. В их управлении несколько крупных птицефабрик, а мой папа был фрезеровщиком на машиностроительном заводе.

— Сестра твоего друга Дениса? — уточняет Вячеслав, и я вижу в его глазах мимолетную тень одобрения.

Вот так.

Горько. Никакой ценности во мне для родителей Аркадия как не было, так и нет.

Я все же надеялась, что за эти годы они прониклись ко мне хотя бы привязанностью.

— О… — задумчиво тянет моя свекровь, — а как вы…

— Она у меня работает уже около года, мам, — Аркадий падет в кресло и массирует лоб. — В семейный бизнес ее не пускают. Облаковы же против того, чтобы женщины работали.

— А она у тебя бунтарка? — Елена тоже меняет настрой на материнскую благожелательность. — Ой, Аркаша, ты как всегда. В своем репертуаре, — смеется и неторопливо шагает ко мне, — ну ладно тебе, милая. Ты же не обижаешься на нас? Немного вспылили, да, — приобнимает меня и ласково улыбается, — да, ты права, в этом разводе нет ничего удивительного. Наверное, он должен был случиться еще раньше.

6

— Вот так просто, — вздыхаю я, глядя на свидетельство о расторжении брака.

Аркадий стоит рядом и смотрит в сторону.

Высокий, широкоплечий, сильный и мрачный. Поправляет пряжку ремня и застегивает пиджак.

Мы стоим в пустом коридоре суда. Воздух застыл, и я даже не могу сделать тихий медленный вдох. Он выходит судорожным, прерывистым, будто я вдыхаю не воздух, а влажные пары яда.

Я сейчас умру.

Я эти пару месяцев хорошо держалась.

За меня истерила дочка, а я была сильной мамой, которая вела серьезные спокойные разговоры о том, что мы с Аркашей все еще ее родители, что мы ее очень любим и что жизнь будет другой, но тоже интересной.

Конечно, по ночам не спала, потому что на другой половине кровати было пусто. Я за столько лет привыкла засыпать только рядом с Аркадием, а сейчас его нет в моей жизни.

Никто не обнимет под одеялом, не шепнет какую-нибудь глупость и не нырнет горячей рукой под сорочку, коснувшись губами в шею.

Это в прошлом.

Это в прошлом меня любили, хотели, баловали, а сейчас Аркадий стоит рядом хмурым и напряженным истуканом.

— Аркаша, — я поднимаю на него взгляд, — все вот так просто?

Лучше бы изменял.

Честное слово, лучше был бы обычным подонком, который прятался со шлюхами по углам, врал, изворачивался и тратил деньги на чужие хотелки.

Я бы тогда могла бы накричать на него.

— Все могло быть сложнее, — он смотрит на меня уставшими глазами, — это ты не стала истерить. За что тебе большое спасибо.

Я после развода с Аркадием не окажусь на улице и не буду бедствовать. Он не требовал от меня отказываться от недвижимости, счетов или содержания.

Он же ответственный и принципиальный человек.

Для меня ничего не изменится в плане обычной жизни кроме того, что в моей жизни больше не будет любимого мужа.

— Все говорят, что я за тебя должна бороться, — слабо улыбаюсь я.

Я не хочу сейчас отпускать Аркадия, потому что он выйдет из здания суда свободным мужчиной,а затем он начнет решительно завоевывать женщину, образ которой не дает ему спать.

— Как бороться? — недоумевает Аркадий.

Хочу коснуться его лица и почувствовать под кожей жесткую и колючую щетину, которая всегда царапала мои щеки и подбородок при поцелуях.

Он так хорошо целуется.

Жадно, но нежно.

Оле предстоит это узнать. Ее ждет много удовольствия с моим бывшим мужем, ведь мы вместе с ним учились близости, и он знает, как целовать, гладить и ласкать женщину.

Мой мальчик со мной стал мужчиной и теперь уходит.

— Я не знаю, — я не отвожу взгляда, — но все ждут, что я буду бороться за тебя.

Хмурится и молча недоумевает.

— Скажи ты, — надсадно продолжаю я, — моя борьба имела бы смысл.

— Нет, Настюш, — отвечает честно и улыбается. В его улыбке много сожаления и неловкости, — ты же сама это поняла.

— Поняла, — соглашаюсь я.

Мы должны попрощаться.

И он уйдет в новую жизнь, где его ждут свидания, женский смущенный смех, его соблазнительные хищные улыбки и тихие разговоры, которые вызывают внизу живота сладкую тяжесть.

Я ненавижу Ольгу.

Нет, она не уводила у меня мужа и не была его любовницей, но я ее ненавижу, потому что она стала для Аркадия женщиной-мечтой.

Ненавижу и люто завидую, ведь Аркадий в своих ухаживаниях и заботе шикарен бесподобен.

У нее нет шансов.

Она будет его женщиной. Он ее завоюет, и она бесповоротно влюбится в моего Аркашу.

Он мой.

Мой.

Глаза щиплет от подступающих слез, и Аркадий тяжело вздыхает.

— Значит, не было у меня никакого шанса? — уточняю я.

— Если бы этот шанс был, Настя, — он касается моей щеки и серьезно заглядывает в глаза, — мы бы тут не стояли. Ты же знаешь. Мне жаль.

Он улыбается мне, как старший брат, который хочет успокоить слезы сестры и не знает, что предпринять.

У нас теперь друг для друга новые роли, и мы еще в них неуклюжие. Не знаем, что говорить, как улыбаться и как взаимодействовать.

Аркадий торопливо заправляет локон волос за мое уха и убирает руку. Он понимает, что было лишним касаться моего лица, но привычка - вторая натура.

— А если ты пожалеешь, Аркаша? — я все еще вглядываюсь в его глаза в желании найти в них кроме сожаления и усталости ту нежность, с которой он раньше на меня смотрел.

— Я не думаю, Настя.

— Тебе было так плохо со мной?

— Дело не в этом, — его глаза темнеют, — в груди пусто, Насть. Раньше ты была женой для меня, понимаешь? А стала… хорошей соседкой… родственницей, которая накормит, поцелует, дом приберет… Да, я мог бы остаться, как остаются многие мужики. Ведь все хорошо, уютно, тепло, сытно, но… в душе мне было все равно. Ты стала как данность, Настя. Ты есть и никуда не денешься. И тебя можно использовать, как остальных людей, если они полезны.

Я сглатываю. Глаза уже полны слез.

— Ты бы хотела жить с таким мной? — Аркадий задает жесткий вопрос. — И тогда бы я тебе точно изменил. И, возможно, бы даже завел на стороне отношения. Не увидел бы в этом проблему. Потому что ты была бы просто… никем, Насть. Ты была бы для меня пустым местом.

— А сейчас я кто? — сипло и едва слышно спрашиваю я, а по лицу катятся слезы.

— Бывшая жена, мать моих детей, женщина, которую я любил, — перечисляет, — близкий человек, который должен быть счастлив. Ты часть моей жизни, ты моя молодость, Настя.

— Я твое прошлое, — горько усмехаюсь я.

— В настоящем ты тоже есть, — протягивает платок и приподнимает бровь, — и в будущем. Ты же не забыла, у нас дочь и совместная опека с кучей правил? Мы все еще родители, и да, в каком-то смысле так и остались семьей.

7

— Мне не нравится, — заявляет Ира, и на меня не смотрит.

Я должна быть понимающей мамой.

Ире почти одиннадцать, и у нее уже начинают прорывать подростковые закидоны, которые были спровоцированы разводом.

Мою дочку слишком рано накрыло разочарование в этом мире.

— Что тебе не нравится? — уточняю я. — Обои можно переклеить. Никто же не запрещает нам делать ремонт. Это теперь наша квартира.

Квартира, которую я купила после продажи семейного дома, по всем пунктам выбилась в лидеры среди остальных вариантов: близко к школе Иры, тихий двор, вокруг чисто и зелено. Элитный район с низко этажной застройкой рядом с культурным центром города.

Но Ире не нравится.

Я сейчас ничего не нравится.

— Стремно, — отвечает моя дочь. — Не хочу жить в городе. Вот у папы…

Прикусываю кончик языка, сдерживая в себе возмущенный и скандальный крик. Перевожу дыхание и говорю:

— Твой папа одобрил эту квартиру.

Да, именно Аркадий помог мне найти мое новое логово. Он через свои связи нашел риелтора, который занимается закрытыми базами дорогой недвижимости, и через пару недель поступило идеальное предложение.

Я знаю, что квартиру сначала осмотрел Аркадий, и только потом позвонили мне.

Такой он человек.

Ответственный.

— Папа просто хочет уже отвязаться от тебя, — Ира фыркает, расхаживает по пустой комнате, и которой я планирую сделать небольшую, но уютную гостиную. — Вот и все.

— Но квартира…

— Она дурацкая! — взвизгивает Ира. Резко останавливается и в ярости смотрит на меня. — Мы жили в доме! Большом доме! Вот папа дом купил!

— Папа дом купил, потому что планирует привести в него другую женщину, — у меня голос начинает дрожать. — Потому что роль у него такая, Ира. Роль будущего мужа, отца, главы семьи.

Все внутренности будто скручиваются в узел боли и тоски.

Аркадий купил дом, чтобы вновь построить семью. Такой у него принцип жизни: женщину надо привести не в квартиру, а в отдельный большой и красивый дом, из которого не захочется ни за что уходить.

Вот как перед таким серьезным мужиком устоять?

Да никак.

— Ира, ведь если бы я тоже купила дом, то ты бы также себя повела, — вздыхаю я. — дело не в доме.

— Не читай мне нотации, — отворачивает и скрещивает руки.

— Папа меня разлюбил, — мне опять приходится повторять страшные слова, которые разъедают сердце кислотой, — и он поступил со мной честно, Ира. И в том, что так случилось, нет ничьей вины.

— Есть, — шипит зло и оглядывается на меня, — и это твоя вина.

— Тебе стоит об этом поговорить с отцом.

— Почему он тебя разлюбил, мама?

— Спроси отца.

Я теряю терпение. Я сейчас накричу на дочку.

— Нельзя просто так разлюбить! — разочарованно рявкает Ира. — Нельзя! Ты что-то сделала! Папа в тебе разочаровался! Все было хорошо, а потом… Что случилось, мама?!

— Ничего! — я все же перехожу на отчаянный крик, который летит по квартире эхом. — Такое бывает! Вот тебе правда! Про вечную любовь лгут, Ира! И мужчины этим и страшны, что их может раз и отпустить! Заботливый, любящий муж может однажды проснуться и понять, что жена рядом ничего в нем не вызывает! Ничего! — мой вопль саму меня оглушает. — И твой папа это понял в короткие сроки, потому что действительно меня сильно любил! А другие… Другие, Ира, изменяют, создают вторые семьи на стороне, заводят внебрачных детей! И все они тоже когда-то любили жен!

Делаю передышку, потому что я начинаю задыхаться.

— Я стараюсь, Ира! Ради тебя! — продолжаю выплескивать отчаяние на дочку. — Стараюсь жить дальше! Это меня разлюбили, а я… я люблю! Люблю твоего отца! Каждый день я умираю от того, что его нет рядом! Ясно! Он все еще твой отец! И тебя он любит! А меня — нет! Его в моей жизни больше нет! Моего Аркаши нет! Есть бывший муж Аркадий, который при встречах улыбается сдержанно и холодно!

Мою гневную речь прерывает громкий всхлип, который я прячу в ладонях. Из глубин моих легких рождается судорожный вздох, похожий на клекот.

Несколько секунд тишины, и к нам летит голос Аркадия:

— Девочки, это я!

Он все слышал и сейчас сыграет, что якобы пришел позже моей истерики и что ничего не слышал.

Но он слышал.

— Я с Архипом, — добавляет он и раздаются уверенные твердые шаги.

— Да, — слышу недовольный голос сына, — меня тоже зачем-то притащили.

— Прекрати гундеть, — вздыхает Аркадий, — ты должен знать, где теперь будет жить твоя мать.

— Да сказали бы просто адрес.

— Прекрати себя вести, как подросток, Архип. Ты уже мужчина, — я слышу в голосе Аркадия раздражение. — Я в твоем возрасте уже был женат и с ребенком. И так не нудел.

— А толку-то? — хмыкает Архип. — Ты же все равно развелся.

8

— Им надо время, — Аркадий выглядывает в окно моей будущей кухни, а затем разворачивается ко мне, — как и тебе.

Последней фразой он дает понять, что слышал мои истеричные слова о любви к нему. Прямо не станет говорить.

Он не хочет обижать меня или стыдить, но проигнорировать мою боль он себе не может позволить.

Мы же остались близкими людьми. Родственниками, а родственники не игнорируют истерики и стараются помочь.

Он внимательно и со знанием дела оглядывает стены будущей кухни, а я замечаю за его воротом рубашки… засос.

Я вижу лишь краешек бордового кровоподтека, но я могу понять, что это не синяк и не ссадина.

Это — свежий засос.

В груди сердце дергается умирающей мышкой.

Всего несколько недель прошло после развода, и Аркадия уже наградили страстным и жадным засосом.

— Насть, — он теперь уставился на меня, — как ты смотришь на то, чтобы… устроить себе отпуск?

Вероятно, засос ему поставили этой ночью.

Я рыдала в подушку, кусала уголки одеяла, била кулаками матрас и беззвучно кричала, а он… он в это время целовал другую, обнимал другую, наслаждался другой.

Мне кажется, что я даже слышу рык его экстаза в ночи и чувствую его судороги удовольствия.

— Настя, — терпеливо повторяет мое имя Аркадий.

Сглатываю.

Это конец. Я будто не верила в то, что Аркаша серьезен в своих словах о любви к другой. Не осознавала, не хотела принимать эту правду, но засос на его шее заставил меня понять: я действительно его прошлое, и он не стесняется встречаться со мной после страстной ночи с другой.

Потому что он больше мне ничего не должен, как муж.

— Да? — поднимаю затуманенный взгляд на его строгое лицо.

— Я говорю, — четкой чеканит каждое слово, — может быть, мы тебя отправим в отпуск? Пока ты в отпуске, в квартире сделают ремонт.

— А Ира?

Меня мутит.

Я представляю женские руки на его шее, спине, груди и ягодицах. Острые и почему-то красные ноготки царапают его смуглую кожу, а пухлые губы просят не останавливаться.

— Ира останется со мной, — Аркадий настороженно вскидывает бровь. — Ты отдохнешь, погреешься на солнышке, подзарядишься и вернешься…

Какой заботливый, аж тошно. И ведь говорит дельные вещи.

— Я все оплачу, — он отстраненно улыбается, — и ремонт проконтролирую вместе с сыном. Займу его твоей квартирой, а то он что-то начал фигней страдать, как малолетний пацан.

Я слабо усмехаюсь и суетливо ищу в сумке бутылку воды. Мне надо смочить горло. Я должна почувствовать внутри себя живительную влагу, которая напомнит, что я не умираю.

— Помнишь, ты хотела в Испанию, — Аркадий приваливается к подоконнику и поправляет манжеты рубашки, не спуская с меня взгляда. — Давай отправим тебя на месяцок в Барселону? Как ты и хотела.

— Я… хотела в Барселону с тобой, — сдавленно припоминаю я, крепко сжимаю бутылку с водой в напряженной ладони.

Тонкий прозрачный пластик хрустит под пальцами.

Аркадий замолкает.

Как он посмел припомнит Барселону, в которую я уговаривала его полететь? Пока я его игриво упрашивала порадовать жену солнечным отпуском, он думал над тем, как отвязаться от меня.

— Ну, — хмыкает, — со мной не получится, — короткий примиряющий смешок, — можно не в Барселону. Мир большой.

— Может быть, я сама разберусь, что мне делать со своей жизнью? — откручиваю крышку на бутылке с водой. — Самой решать, когда я хочу в отпуск?

— Настя, — взгляд Аркадия леденеет, и мне зябко, — я лишь предложил. Но тебя надо, правда, отвлечься.

Я делаю несколько жадных и глубоких глотков. Часть воды струйкой стекает по подбородку, который я нервно вытираю тыльной стороной ладони.

— Я не брошу сейчас свою дочь на месяц, — мрачно всматриваюсь в стальные глаза Аркадия, — ты хоть думаешь, что предлагаешь? Или в этом есть твой план?

— Какой план? — Аркадий не скрывает гнева и мужского возмущения. — Настя, будь добра, поясни.

— Мать-ехидна исчезает на месяц из жизни дочки, — сухо поясняю, — а отец-молодец сближается с ней, и по итогу… — горько смеюсь, — я остаюсь ни с чем. Да?

— Это ты придумала, — с осуждением качает головой. — Хорошо, поезжай вместе с Ирой в отпуск. Со школой можно договориться…

— Вот оно что, — закрываю бутылку воды и цыкаю, — я тебя поняла.

— Что опять?

— Мы в Барселоне не будем мешать тебе и твоим свиданкам?

Я должна успокоиться, а то выгляжу, как ревнивая и жалкая идиотка. Аркадий отталкивается от подоконника и делает ко мне бесшумный шаг.

— Свои фантазии оставь при себе, Настя, — в его голосе не осталось ни капельки нежности ко мне, — и мои свиданки, как ты выразилась, не твое дело. Не твое.

9

— Мне надо кое-что с тобой обсудить, — на крыльцо вслед за Ирой выходит Аркадий.

На нем — бежевые хлопковые штаны, белая футболка и простые тапочки, а на улице — минус десять.

— Маму подожди в машине, — просит он Иру, которая сердито поправляет шапку и затягивает шарф на шее.

Проходит мимо меня по заснеженной дорожке и бурчит:

— Привет.

— Подожди, — торможу ее, мягко схватив за локоть. — У нас есть правила.

— Да блин, — тянет она и нехотя обнимает меня.

Аркадий стоит на крыльце и наблюдает. Не вмешивается, не торопит меня.

— Я буду в машине, — недовольно говорит Ира, когда я ее чмокаю в теплую щеку. — Все, мам, отстань.

Она очень не любит, когда я ее забираю от отца, но и такое же недовольство она выказывает и Аркаше, когда приходит его неделя.

Ей сложно жить на два дома, и она никак не привыкнет к тому, что наша жизнь изменилась и что у нее теперь две комнаты: одна в шикарном большом пригородном доме, а другая — в уютной городской квартире.

— Что ты хотел? — шагаю к крыльцу.

Минус десять, но по Аркаше не скажешь, что на улице холодно.

— Давай ты зайдешь, — услужливо открывает дверь и бесстрастно улыбается, — я сейчас все бубенцы отморожу.

Я игнорирую его неуместную шутку и поднимаюсь на крыльцо. Из проема входной двери на меня потоком налетает домашнее тепло.

Я непроизвольно ежусь и захожу.

Держусь холодно и отстраненно, пусть и предчувствую сложный разговор. Или плохую новость.

— Что ты хотел? — разворачиваюсь к Аркадию, который закрывает за собой дверь.

Он сейчас такой домашний и уютный, что в сердце опять скребут острые коготки тоски. Я скучаю по нему такому.

Не по официальному, строгому и представительному, а по теплому, домашнему и отдохнувшему.

— Я буду знакомить Иру с Олей, — говорит он без оправданий и неловких улыбок. — Пора.

Я ждала этой беседы, но когда Аркадий все же озвучил свои планы насчет новой любви, я не могу ни слова вымолвить.

Просто стою и смотрю на Аркадия. Не моргая.

После развода прошло три месяца, а он уже готов тащить в жизнь нашей дочери Ольгу.

Слишком быстро. Для меня.

А Аркадий, как обычно, не тянет время, ничего не размусоливает и действует уверенно и решительно.

— Когда? — я все же спрашиваю.

Он облегченно выдыхает.

Похоже, ждал моей истерики и ревности, а у меня просто сил на них нет. Я вымотана, и от моих слез все равно ничего не изменится.

Аркаша в любом случае познакомит Иру и нашего сына Архипа с Ольгой. Это произойдет, и мои крики лишь вызовут в моем бывшем муже усталость и раздражение.

— На следующей неделе, — прячет руки в карманы домашних штанов. — И я думаю, что ты тоже должна присутствовать.

В просторном холле с высокими потолками неожиданно становится холодно, будто температура резко понизилась до минус двадцати. Я аж чувствую, как от полированного мраморного пола волнами поднимается мороз.

Передергиваю плечами, чтобы хоть немного согреться, и недоуменно моргаю.

— Тебе тоже стоит с Ольгой познакомиться и пообщаться, — Аркадий продолжает спокойно и без каких-либо сожалений и извинений, — вам тоже придется взаимодействовать, ведь так?

Ну да.

Она станет его женой, а у нас с ним совместная опека над Ирой, которая станет связующим звеном между мной и новой семьей.

— Оля согласна со мной, — Аркадий хмурится, не дождавшись моего ответа, — пусть ей немного боязно, но она понимает, что без общения с тобой не выйдет адекватного взаимодействия с Ирой.

— А что насчет Архипа?

— Архип мальчик взрослый, — Аркадий пожимает плечами, — его знакомство с Олей будет отдельным. И без тебя.

— Почему?

— Потому что он уже не в том возрасте, когда нужна мамочка по боком, — заявляет Аркадий тоном, который не потерпит моих возражений.

Он все решил, и просто меня информирует.

Я должна это переварить.

Делаю вдох и выдох, и тихо с женской отрешенностью отвечаю:

— Уж не заставишь ты потом нас с Олей дружить?

— Не надо быть с Олей подругами, — Аркадий качает головой. — Я все равно не верю в женскую дружбу, но я надеюсь, вы найдет общий язык.

Несовершеннолетняя дочь все усложняет между мной и Аркашей, который не собирается отказываться от роли отца.

Наоборот, он сейчас всячески доказывает Ире, что не исчезнет из ее жизни и что она ему очень дорога.

Ответственный же. Он — не обычный урод, который после развода забывает о детях, и даже после свадьбы с любименькой Оленькой будет день за днем подтверждать любовь к своей маленькой принцессе Иринке.

Господи, впереди меня ждет только боль и ревность.

Прошло три месяца после развода, а легче мне не стала. Я бы сказала, что я чувствую себя еще хуже, чем после того, как Аркаша объявил о решении уйти.

Держусь только ради дочери.

— Тебе будет удобно в пятницу к часам восьми вечера? — уточняет Аркадий.

— Да, — отвечаю, пряча за усталым вздохом обиду, — где встречу хочешь организовать?

— Здесь, — Аркадий не отводит взгляда. — Оля приготовит ужин. Не хочу никаких ресторанов. Это знакомство должно пройти в домашней обстановке.

10

— Я знаю, что ты волнуешься, — говорю мягко и вкрадчиво, — у папы… новая женщина…

Выдыхаю и сжимаю руль крепче.

Это какое-то безумие.

Я везу дочку на знакомство с новой женщиной Аркадия.

Мне такое в самых страшных снах не снилось. Реальность оказалась куда страшнее фантазий и плохих снов.

— Новая женщина, да… — повторяю, напряженно глядя на светофор, который горит красным.

— Да я уже поняла, — фыркает Ира. — И я не волнуюсь.

— Я волнуюсь, — терпеливо поясняю я. — У твоего отца все серьезно с тетей Олей, если устроил ваше знакомство.

— Ревнуешь? — сердито интересуется Ира.

— Я надеюсь, что она… хорошая, — вздыхаю я, — не станет с тобой бороться за твоего отца.

Ира на заднем сидении напрягается и хмурится на меня:

— Папа меня любит. Значит, и эта тетя Оля полюбит, ясно?

Вот как объяснить одиннадцатилетней девочке, что новые жены мужчин часто недолюбливают детей от первого брака?

Что новые жены редко бывают в восторге от того, что с ними под одной крышей живут отпрыски от бывшей жены?

— Да, папа тебя любит…

Смог ли Аркадий четко донести до Оли, что он Ира никуда не исчезнет из его жизни?

— Папа обещал, что ни за что и никогда не бросит меня, — голосок Иры дрожит гневом, — он бросил тебя, мама, а не меня.

И не поспоришь с жестокими и обиженными словами дочки, которая до сих пор винит меня в нашем тихом и быстром разводе.

Сердце уже не дергается, но кровоточит.

Эта рана не заживет.

Я должна привыкнуть к этой постоянной и ноющей боли в груди.

— Это правда, — соглашаюсь я. — Папа ушел от меня, а не от тебя.

Загорается зеленый, и машина мягко трогается с места, а я продолжаю:

— И если тетя Оля захочет с тобой подружиться, то не будь ежиком, — кидаю беглый взгляд в зеркало заднего вида, — не надо ни с кем враждовать.

Да, я не хочу вражды.

Не хочу лишних скандалов, потому что они сожрут душу моей дочери.

Дочка надувает из жвачки розовый пузырь, громко его лопает, и до меня долетает сладкий фруктовый запах.

— Я вот думала, почему папа ушел, — она смахивает со лба локон волос, — и с психологом об этом даже говорила.

Мы вместе с Аркадием решили отправить Иру к психологу, чтобы она пережила наш разрыв без лишних травм.

— Папа ушел, потому что разлюбил, — отвечаю я и медленно поворачиваю руль вправо.

Ловлю себя на мысли, что была бы рада сейчас внезапной аварии, ведь тогда бы я избежала ужина со знакомством с Олей.

— А почему разлюбил? — хмыкает Ира. — Ты скучная, мама.

Я прикусываю кончик языка до боли, чтобы переключить с себя на физический дискомфорт.

— Скучная? — тихо уточняю я. — Что это значит?

Психолог меня предупредил, что дочка может быть колючей, и мне, как маме, надо быть спокойной.

Это тяжело.

Я бы хотела сейчас обидеться и сердито замолчать, но психолог сказал, что я должна быть взрослой и разумной мамой.

— Забей, — Ира опять лопает жвачный пузырь и шмыгает, глядя в окно, — ты все равно не поймешь.

— Мне, Ира, слышать такое неприятно.

А еще психолог сказал, что я должна быть с дочкой честной, но это тяжело. Я не хочу ни с кем быть сейчас честной.

Я хочу, чтобы от меня все отстали. Я хочу спрятаться под одеялом и застыть во времени.

— Ну, мам, извини, что ты скучная, — Ира пожимает плечами.

— А папа веселый?

— С папой интересно. Он старается, — цыкает. — А ты нет.

— Я стараюсь, Ира, — четко проговариваю я и резко замолкаю, потому что опять могу сорваться на крик.

— Ты и с папой не старалась. Вот и все.

Я с трудом сдерживаю себя от того, чтобы резко не свернуть на встречку для столкновения с камазом, который проносится мимо с длинным громким сигналом.

— Будем, верить, что тетя Оля постарается, — я все же не могу сдержать в себе ехидство.

— Если любит папу, то стараться будет, — недовольно парирует Ира.

Я не буду ввязываться в ссору с дочерью. Не буду. Я тут взрослая и разумная мама, а Ира — одиннадцатилетняя обиженная девочка.

Поэтому я молчу оставшуюся дорогу до дома Аркадия.

Сигналю, когда паркую машину на въезде у ворот. Это я предупреждаю Аркашу и Олю, что “долгожданные” гости приехали.

Вдруг они там заняты страстными непотребствами?

Ира надевает шапку и говорит:

— Ты тоже не будь истеричкой на ужине, — убирает волосы с щек, а затем выплевывает жвачку на ладонь.

Хочет приклеить ее на окно в правом нижнем уголке.

Она бунтует.

Она проверяет меня на прочность.

— Не делай этого, — отстегиваю ремень безопасности и приглаживаю волосы.

Затем я достаю из сумки салфетки и протягиваю дочке:

— Заверни в салфетку…

Ира, мрачно глядя на меня, лепит жвачку на стекло. Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза.

Неужели я для дочери стала врагом?

— Я поговорю насчет твоего поведения с отцом, Ира, — тихо угрожаю я.

— Ну, поговори, — скалится на меня как маленький разъяренный котенок, — сама-то ты меня воспитывать не умеешь.

Я аж рот открываю, а Ира выныривает из машины и громко хлопает дверью. Поджимаю губы и медленно выдыхаю, сдерживая в себя слезы. Как же больно… Моя маленькая ласковая девочка превращается в чудовище.

Как мне остановить это жуткую метаморфозу?

11

Входную дверь открывает Аркадий. Пусть он улыбается, но я чувствую его напряжение: он не знает, чего ждать на ужине от меня, от дочери.

— Привет, — Ира стягивает шапку с головы и вручает ее Аркадию, — мама собирается пожаловаться на меня.

— Что случилось?

В холле у лестницы стоит Ольга.

Я помню ее совсем девочкой, а сейчас вижу роскошную красивую женщину: светлая кожа, пшеничные кудри пышным водопадом обрамляют лицо с высокими скулами, пухлые губы, большие голубые глаза.

Одета в скромное бежевое платье с широкой юбкой до колен. Улыбается и взволнованно прячет руки за спину.

Голоса не подает, потому что она, как умная женщина, понимает: ее с нами знакомить должен хозяин дома.

Ира замечает Олю. Вся замирает, сердито надувшись.

Оля слабо улыбается, но сама не кидается с приветствиями к нам.

Выжидает.

— Мы потом поговорим о выкрутасах нашей дочери, — расстегиваю короткое зимнее пальто.

Аркадий услужливо помогает мне снять пальто и прячет его в шкаф. Потом забирает куртку у Иры. Тоже прячет в шкаф.

Я поправляю волосы, и Аркадий шагает к Оле, которую приобнимает и ведет в нашу сторону.

— Я волнуюсь, — шепчет он и прячет страх за широкой натянутой улыбкой.

— Это мне, как маме, надо волноваться, — сдержанно отвечаю я и привлекаю к себе Иру.

Она, слава всем богам, не сопротивляется и позволяет себя обнять. Чувствую, как она напряжена.

Бедная моя девочка.

От злости в груди не осталось ни искринки. В сердце растекается опять тревога и жалость.

У Иры была полная счастливая семья, но папа разлюбил маму.

Может, я правда плохо старалась?

Ради любви мужчины надо как-то особенно стараться?

— Девочки, это Ольга, — говорит Аркадий, когда заботливо подводит свою зазнобу к нам.

— Привет, — шепчет она. — Я сейчас в обморок грохнусь.

— Мы с тобой, можно сказать, уже знакомы, — прижимаю к себе Иру, чтобы просигнализировать дочке, что я рядом и что я люблю ее.

— Ой, это было так давно, — Ольга неловко смеется, — я же совсем девчушкой была. Десять же было. Ой, как ты, — мило так улыбается Ире.

О да, я помню, как эта голубоглазая девчушка с восторгом смотрела на красивого жениха рядом со мной. Не моргая и открыв рот.

Все тогда так смеялись, и никто не знал, что эта девчушка в итоге станет любимой женщиной моего жениха.

Какая ирония.

А я Ольге тогда на свадьбе с улыбкой сказала, что ее обязательно полюбит особенный и чудесный мужчина, но я же не знала, что это будет Аркадий.

— Да уж, кто бы мог подумать, — вздыхаю я, — что маленькая Оля однажды приготовит нам ужин в качестве… новой любви Аркаши. Как все сложилось, да?

— Я хочу есть, — Ира выворачивается из-под моей руки и шагает мимо Ольги и Аркаши, громко топая ногами.

Мы провожаем ее взглядами и вновь смотрим друг на друга.

— Я Ире не понравилась? — Оля с трогательным беспокойством смотрит на Аркадия.

— Явно не в духе, — отвечает он и ласково улыбается Ольге, — но это было ожидаемо, — переводит взгляд на меня, — нервы потрепала?

— Ее можно понять, — пожимаю плечами. — Боится.

— Чего? — удивленно охает Ольга.

— Что теряет отца, — отвечаю Ольге с мягкой отстраненностью. — Ей наш развод дался тяжело.

— Понимаю, да, — виновато тупит глазки в пол, но потом вновь их поднимает на меня, — но я не из тех женщин, которые против детей от первого брака. Я, наоборот, — опять смотрит на Аркадия, — за то, чтобы Аркаша не забывал, что он в первую очередь отец.

Хорошие слова, но я в них слабо верю. Любая женщина будет бороться только за свое личное счастье, и дети из прошлых браков всегда — лишний элемент.

Жизнь сурова.

В дикой природе звери тоже избавляются от чужого потомства.

— Давайте за стол, — Аркаша хлопает в ладони и потирает руки, — я тоже проголодался.

— Я очень старалась, — Ольга улыбается мне, как подружке, — надеюсь, я порадую наших дорогих гостей.

Старалась. Это слово ожогом отпечатывается в мозгу.

Торопливо семенит в гостиную, а Аркаша делает ко мне шаг и заглядывает в глаза:

— Про Иру потом переговорим, — хмурится, — давай посмотрим, как она этот ужин примет. Может быть, после него нам всем будет полегче.

12

Стол ломится от закусок, салатов и мяса: Ольга устроила настоящий пир.

И самое обидное, что готовит она не только красиво, но и вкусно.

Я, к моему стыду, никогда не накрывала такие столы. Никогда столько не готовила, потому что часть блюд мне было легче заказать и купить, а Ольга даже шоколадный торт к десерту испекла.

Действительно, Ольга постаралась.

Я злюсь.

Я ревную.

Я… чувствую себя плохой хозяйкой и отвратительной матерью, потому что Ира, пусть дулась за столом, но не смогла отказаться от золотистой курочки, бифштексов со сливочным пюре и сытного оливье с нежным домашним майонезом и пикантными каперсами, которые приятно и сочно похрустывали на зубах.

— И сколько ты времени потратила? — спрашиваю я, пытаясь совладать с женским гневом и завистью.

Аркадий сидит рядом с Ольгой довольный, как домашний сытый котяра. Отправляет в рот кусок сочного куриного мяса в клюквенном соусе.

Мне, кажется, что он сейчас прикроет глаза и замурчит.

— Что-то уже утром готовила, — она мило улыбнулась, — да, боялась, что не успею, но… — кокетливо смеется, — успела, пусть мне всячески и мешали.

Ольга — живая иллюстрация идеальных домохозяек из рекламы о семейном счастье.

— Впечатляет, — честно говорю я и оглядываю стол и вновь смотрю на Ольгу, — неужели… — я тоже улыбаюсь, — ты подтвердила поговорку, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Ира рядом со мной фыркает и тянется к миске с оливье за новой порцией. Оля подрывается с места и сама накладывает моей дочери несколько ложек салата. С ласковой и заботливой улыбкой.

А я вот совсем не дернулась, потому что для меня Ира — уже взрослая девочка и в состоянии сама себя обслужить.

Я за самостоятельность.

Ира отводит взгляд от Ольги и хмурится, сердито шмыгнув.

— Я, — Ольга обратно садится за стол, — прошла не один кулинарный курс, ведь… она кидает беглый взгляд на Аркадия и мило улыбается мне, — всегда хотела быть для будущего мужа женой, которая хорошо накормит.

Она дает мне понять, что с десяти лет лелеяла мечту быть идеальной хозяюшкой для моего Аркадия.

Вот же чокнутая.

— Насть, ну ты же сама не можешь придраться, — Аркадий смеется и поливает куриную ножку соусом. Поднимает взгляд. — И да, я сам был свидетелем того, как Ольга выжимает из клюквы сок для соуса. Я-то всю жизнь думал, что терпеть его не могу.

У меня дергается глаз.

Клюквенный соус я покупала в супермаркетах или в отделе с готовой едой, где, по моему мнению, точно продавали домашние заправки для мяса.

— И это, если что, не упрек, — он улыбается, — а то ты сейчас все перевернешь, что я тебя якобы обвиняю, что не готовила домашние соусы и дрессинги.

— Нет? — вскидываю бровь.

— Нет, — качает головой.

Я могу сейчас закатить очень некрасивый скандал с обвинениями, оскорблениями, разбитой посудой и размазанным по лицу Аркаши соусом, но я сдержанно улыбаюсь:

— Ты любил меня не за соусы, верно?

Ира напрягается и в ожидании смотрит на отца исподлобья, а улыбка Оли становится натянутой и лживой.

Я поставила Аркадия в очень неудобное положение. В следующий раз подумает, стоит ли приглашать бывшую жену на ужин.

— Я тебя и сейчас уважаю и люблю, Настя, — Аркадий совершенно не теряется, — поэтому ты сидишь за этим столом. Ты все еще моя семья.

Благородный, честный и принципиальный мужчина.

Ни в чем его не обвинить.

Развелся и только потом позволил себе клюквенные соусы милой Оленьки.

— Любишь не так, как надо, — шипит Ира.

— Мы об этом с тобой уже говорили, доча, — спокойно отвечает Аркадий и от дочери не отводит взгляда. Не боится ее агрессии, — развод - это не конец света.

В груди давит.

Я хочу сбежать и непроизвольно встаю под волной ревности. Ножки стула громко скрипят о кафель.

— Я в уборную, — сипло отвечаю я. — Припудрить носик.

Шагаю к двери, из последних сил сдерживая в себе гнев.

— Ой, — ойкает Ольга. — Я, кажется, забыла ручные полотенца в гостевую уборную закинуть.

Ольга, как молодая хищница, не оставит меня. Не позволит перевести дух и прийти в себя.

— Пойдем, Настюш, — она подплывает ко мне, — я найду полотенце для твоих ручек.

13

— Держи, — Ольга с дружелюбной улыбкой протягивает мне аккуратный рулончик белого ручного полотенца.

Ольга — хитрая и невероятно продуманная женщина.

— Если честно, я лишь нашла повод, чтобы оставить Аркашу и Иринку одних, — ее улыбка становится неловкой.

В просторной удобной на тесно, хотя в ней поместилось бы человек двадцать.

— Такое напряжение, — Ольга вздыхает и приваливается к кафельной стене спиной. Смотрит на меня в ожидании поддержки, — еще бы чуть-чуть и в меня бы полетело оливье.

Смеется, а я вытираю влажные руки.

Молчу, потому что могу разразиться криками и обвинениями, но буду не права. По факту: Ольга не уводила у меня мужа.

Мой муж решил о разводе без романа на стороне. Без каких-либо отношений. Я думаю, что он не позволял себе даже флирта с Ольгой.

Ведь он принципиальный.

Не хотел марать грязью ни меня, мать его дочери, ни объект своих воздыханий.

— Ты тоже злишься на меня? — Оля строит мне печальные глазки. — Насть, я ведь даже не в курсе была вашего развода.

Молчу и продолжаю вытирать руки, а они уже сухие.

Это-то меня и убивает: мой бывший муж не изменял, но любил и любил той любовью, о которой пишут книги — любовь страстная, но тайная.

Я могу представить, как мой Аркаша, суровый и бесстрастный, проходит мимо Ольги и даже взглядом не дает ей понять о буре в его груди.

Да, он умеет скрывать свои чувства.

— И я его не соблазняла, Насть, — виновато шепчет Ольга, кусая губы, — у нас были чисто рабочие отношения. Я же знала, что он женат и что у него несовершеннолетняя дочка… я же не хищница, Настюш.

Да, Аркадий защитил свою любовь от нападок и обвинений в том, что она — шлюха, шмара и разлучница.

— Он никак не выдавал себя, — Оля пожимает плечами и отводит взгляд, продолжая играть вину. — И я тоже… я на него даже не смотрела. Я… господи… Насть, — вновь печально взирает на меня, — я бы никогда не посмела с женатым…

— Но тайно вздыхала, — усмехаюсь я.

— Но это ли преступление? — логично спрашивает она. — Я о своих воздыханиях Аркаше даже не намекала, потому что у него была ты… — делает паузу, которая режет мое сердце острой стальной, — ты и Иринка.

— Была да сплыла, — бросаю полотенце в корзину под раковиной и отворачиваюсь к зеркалу.

Провожу пальцами по нижним векам, чтобы убрать черные точки осыпавшейся туши. Очень неудачная покупка. Обещали густоты, стойкость, а на деле оставляет темные круги под глазами.

Так случилось и с моим браком.

Аркаша обещал любить меня до конца моих дней, а в итоге я выслушиваю исповедь его новой женщины.

Как мне это пережить?

Как принять?

Как согласиться с тем, что я больше не его любимая девочка, которую он любил целовать в ушко и шептать:

— А кто у нас тут такая сладкая? А кого я сейчас покусаю?

Я чувствую фантомные щекотки на шее от его влажных и горячих поцелуев, что остались в прошлом.

Глаза жгут слезы, и я медленно выдыхаю и приподнимаю подбородок. Ольга победила, и она может сейчас насладиться победой.

Она столько лет бредила моим мужем, что заслужила мои слезы, ведь я на нашей с Аркашей свадьбой была слишком самоуверенной дурочкой.

— У меня с ним было двадцать два счастливых года, — я медленно поворачиваю лицо к виноватой Ольге.

Я не смогу врать.

Я не смогу сейчас сыграть высокомерное и холодное равнодушие к Аркадию, Ольге и к их любви в целом.

Я не смогу посмеяться и прикинуться той, кто благословляет союз двух влюбленных голубков.

Поэтому я буду честной, и, возможно, через правду я излечусь. Сделаю шаг к тому, что осознаю: в моей жизни нет Аркаши и я свободная женщина.

— Двадцать два года он меня любил, — вздыхаю я. — Я была его первой любовью, женщиной. Я Аркадию буду за это благодарна. Да, мне сложно. Очень сложно. Я не железная леди и к разводу не была готова.

— Да, я понимаю, — с грустью шепчет Ольга, — поэтому я чувствую вину перед тобой, Настюш, — смотрит на меня своими большими глазами.

— Если… в нем вспыхнул к тебе интерес, — сглатываю, — значит, мы уже были в тот момент обречены. Я уже тогда перестала быть для него любимой женщиной. Вот и все.

— Ты такая мудрая женщина, — Ольга хватает меня за ладонь, вглядываясь в глаза. — Такая сильная… Я так боялась скандалов, склок и твоей ревности, но теперь вижу, что Аркадий был прав, когда говорил, что в тебе есть достоинство и ты не будешь истеричкой-разведенкой.

14

— Ты можешь, конечно, не присутствовать на нашей свадьбе, — безапелляционно и строго заявляет Аркадий в прихожей моей квартиры, — но Ира и Архип будут.

Он напряжен. Он ждет то ли слез после новости о его свадьбе с Ольгой, то ли криков, а я онемела.

Даже, кажется, сердце остановилось.

— Или… тебя приглашать? — Аркадий вскидывает бровь, не дождавшись моего ответа. — Хотя мы с Ольгой подумали, что ты откажешься, ведь… нам всем будет неловко.

— Я вам буду мешать? — хрипло спрашиваю я. — Так?

— Мне ты не будешь мешать, — Аркадий пожимает плечами, — но я же мужчина, а у женщин другой взгляд на жизнь.

— Да, другой, — соглашаюсь я и смахиваю ладонью тонкие локоны со лба. — Да, мне будет неловко на вашей свадьбе, — я пытаюсь улыбнуться и даже пошутить, — но открыточку стоит послать?

— С сибирской язвой? — смеется Аркадий.

— Не настолько я отчаялась, — мои мышцы опять натягиваются в попытке улыбнуться.

— Думаешь?

Воцаряется молчание. Мой мрачный взгляд намекает Аркаше, что он ляпнул лишнего.

Как же я хочу сейчас схватить с обувницы красную туфлю с острой шпилькой и со слезами избить до синяков, до крови, но… я же не настолько отчаялась.

— Я тебя предупредил, — говорит Аркаша, прерывая наше молчание, — я сегодня Ире и Архипу скажу про нашу с Ольгой свадьбу. Если ты то хочешь присутствовать…

— Не хочу.

— Пап, я скоро! — летит голос Иры из глубины квартиры. — Я не те учебники на завтра собрала!

— Я жду, милая! — отвечает Аркадий. — Мы пока тут с мамой беседуем!

И вновь смотрит на меня бесстрастными и холодными глазами.

Он женится на Ольге.

Он ее любит.

Он хочет создать с ней семью, а я… кто я? Осталась только матерью его детей от первого брака?

И в нем с прошлой встречи будто больше холода ко мне.

И, оказывается, на ужине, который случился с нами два месяца назад, Аркадий был со мной очень мягким, теплым и терпеливым, если сравнивать его с сегодняшним визитом.

За эти два месяца жизни с Ольгой он изменился. Раньше я в нем чувствовала хотя бы благодарность за наш брак, за наши прожитые годы, за нашу любовь, а сейчас…

Сейчас он вынужден со мной общаться из-за дочери, и его это начинает раздражать.

Или я надумываю?

— И давай сразу обсудим еще один вопрос, — говорит он, а я внутри вся напрягаюсь, — Ире же придется тоже платье выбирать. Она же у нас девочка, верно?

— И?

— Ольга предложила…

Аркадий замечает, что я меняюсь в лице, пусть я и сдерживаю в себе гнев и возмущения.

— Послушай, Настя, это лишь предложение, — прячет руку в карман брюк и хмурится.

— Говори.

— Ольга думает, что для Иры было бы весело вместе с невестой выбирать платья. Ольга будет выбирать платье себе, а Ира себе, — терпеливо поясняет Аркадий. — Или ты хотела бы выбирать Ире платье? Как будет правильно?

Я теряюсь от вопроса.

Я опять шокирована.

И любой выбор будет для меня унизительным. В любой ситуации из предложенных мне будет горько и больно.

— А, может, мне помочь не только Ире выбрать платье, но и Ольге? — с коротким смешком предлагаю я, но аркадий не улавливает моего сарказма, потому что он никогда не понимал женской язвительности.

Мое предложение он принимает за чистую монету.

— Можно и так, — невозмутимо отвечает он.

— Я пошутила, Аркаша, — сдавленно отвечаю я.

— Слушай, я после рабочего дня слишком устал для твоих шуток, — вздыхает, — кстати, как там твоя идея с кошачьим кафе? Нашла место?

— Нет.

— Тебе помочь? — предлагает Аркадий лишь из вежливости.

Интересно, как Ольга примет то, что Аркадий поможет мне в поиске помещения для кафе?

Я думаю, что, как любая женщина, будет против, но в открытую не выскажет своих претензий.

— Да, помоги, — отвечаю я в желании потрепать нервы Ольге перед свадебкой.

Я замечаю в глазах аркадия тень недовольства. Он не ждал того, что я соглашусь на его предложение помочь.

— Все, пап, я готова, — к нам выходит Ира и передает в его руку тяжелый рюкзак. — Только куртку накину.

— Ты подумай о предложении Ольги, — Аркадий закидывает цветастый рюкзак на плечо и выходит на лестничную площадку, — Ир, я в машине подожду.

15

— Привет, Настюш, — на пороге моей квартире улыбается мама Ольги, Анна Витальевна . — Ты, наверное, меня не узнала…

Со дня нашей свадьбы с Аркадием она, конечно, изменилась. Постарела. Да лицо я явно не раз прооперировано у хирурга и обколота уколами красоты, но искусственно натянутая кожа не может скрыть ее седьмой десяток.

— Узнала, — коротко отвечаю я.

Мне через час ехать к Аркадию за нашей дочерью, которую я поведу на шопинг.

Да, я не могу Ире разрешить выбирать вместе с Ольгой наряды на свадьбу, ведь тогда точно можно будет сказать, что я отчаялась и сдалась.

— Ты меня не пригласишь зайти? — терпеливо спрашивает Анна Витальевна.

Напоминаю себе, что она пожилой человек, и что я должна проявить к ней уважение хотя бы из-за возраста.

Отхожу в сторону.

Анна Витальевна неторопливо заплывает, поправляя на ладонях тонкие белые перчатки.

Лицо почти не двигается и напоминает маску.

— Что вы хотели? — закрываю дверь.

Анна Витальевна опускается на пуфик, на котором я обычно сижу и обуваюсь.

— Я пришла попросить тебя кое о чем, — сдержанно улыбается, и ее улыбка из-за слабой работы мышц выходит кривой и жуткой.

— О чем? — скрещиваю руки на груди, неосознанно защищаясь от подслеповатого и мутного взгляда.

— Не приходи на свадьбу моей дочери, — она продолжает улыбаться, будто ее мышцы одеревенели и не могут расслабиться.

Я от неожиданности вскидываю бровь.

— Ты же должна понимать, что ты там будешь лишней, — Анна Витальевна печально вздыхает. — Достаточно будет твоей дочери и сына. Они же дети Аркаши, но приходить на свадьбу бывшего мужа… — ведет тощим плечом под меховым манто, — моветон.

— Правда? — спрашиваю я.

Я не собиралась быть на свадьбе Аркадия, потому что я не смогу на этом пышном торжестве держать себя достойно и холодно.

Я буду плакать. Для Аркадия и Ольги их свадьба для них — праздник, а для меня - похороны моей любви и надежд.

Моей семьи.

— Ты будешь всех смущать, — объясняет Анна Витальевна.

— Чем же?

— Это же элементарно, Настюша, — так и улыбается, словно все лицевые мышцы заклинило.

Зубы у нее, кстати, тоже не свои. Слишком ровные, белые.

— Ты ничего и никому уже не докажешь, — Анна Витальевна не отводит от меня пристального взгляда. — Я знаю. Развод в таком возрасте — это больно, но… Моя Оленька семью не разбивала и грех на душу не брала. Она не уводила твоего мужа, не имела связей с ним, потому что с уважением относилась к вашему браку.

Она глумится надо мной.

Издевается и насмехается: от меня муж ушел без измен. Ушел не потому, что у него уже были интимные и близкие отношения с другой женщиной.

Ушел, потому что я ему обрыдла.

Все сломал, все разрушил, все уничтожил, потому что разлюбил, и это куда больнее, чем скандалы об изменах.

Ведь измены — плотские страсти, а у нас с Аркадием высохла и исчезла связь двух душ.

— Вот и ты отнесись с уважением к моей дочери, — Анна Витальевна медленно моргает, — пусть она этот день отпразднует без оглядки на бывшую жену. Да, в обычной жизни вам придется строить отношения, ведь вашу с Аркашей общую дочку не отменить, но праздник оставь будущим мужу и жене. Я тебя очень прошу.

Я приподнимаю бровь выше.

Мне нельзя сейчас открывать рот, потому что я накричу на Анну Витальевну, а я должна себя поберечь. Мне не нужен нервный срыв.

— Чего ты хочешь взамен, Настюш? — тихо и заговорщически спрашивает моя гостья.

— Простите?

— Я в долгу не останусь, милая, — напоминает мне сейчас ведьму, которая готова наложить проклятье, — я могу быть щедрой. Я никогда не забываю добро, — поднимается пуфика, — давай подарим моей дочке тот праздник, о котором она так долго мечтала. Это уже не твой муж.

Выходит и бесшумно закрывает за собой дверь, будто зловещий призрак. На высоком трюмо за вешалкой вибрирует мой смартфон.

Пришло сообщение.

От дочери.

“Мамуля, мы с Ольгой поехали в салон на примерку платья. Она смогла договориться с тем крутым дизайнером, про которого я тебе рассказывала. Сегодня у него свободно только два часа. Приезжай сразу к нему. Сейчас скину адрес”

16

— Ты будешь маленькой принцессой, — манерно говорит высокий худощавый мужик с гламурной бородкой и в бархатном фиолетовом костюме. — Под стать мамочке, — подмигивает Оле, которая сосредоточенно перебирает за широким столом белые кружева.

Меня никто не видит и не слышит.

Помощница Арса Кондратьева пропустила меня в вип-зал салона без лишних оповещений и поэтому никто не заметил того, как я притаилась у одного из манекенов в пышном свадебном платье.

Моя дочь тушуется после заявления Арса, который назвал Ольгу ее мамой.

Даже я теряюсь на мгновенье.

— Я не мама, — Ольга мило улыбается манерному дизайнеру в бархатном костюме, — и меня это немного печалит.

Смеется и игриво пихает в бок Иру, которая смущенно краснеет и перелистывает какой-то альбом:

— Хотя я тебе, по сути, уже почти вторая мамочка, — Ольга уверенно привлекает к себе Иру, — какие я тебе завтраки готовлю, а?

Со мной Ира сама себе готовит простые завтраки с девяти лет: она в силах пожарить себе яичницу, залить хлопья молоком, сварить кашу на молоке.

Она у меня очень самостоятельная девочка, в которой я культивирую независимость, а Оля решила мою дочь разбаловать вкусными завтраками и сладкой до приторности опекой.

— Но все же мамочка тут я, — подаю я голос.

— Ой, Настюш, — Ольга суетливо отодвигает от себя ворох кружев и встает с широкой приветливой улыбкой, — ты приехала!

— Мам, — Ира подхватывает альбом и протягивает в мою сторону, — смотри какие платья.

— О, ты, значит, мамочка? — удивленно спрашивает Арс и озадаченно тянет. — Вы совсем не похожи.

— И что было на завтрак? — игнорирую манерного противного мужика, который вызывает во мне тошноту и брезгливость.

Я не замечаю, как обиженно и ревниво скрещиваю руки на груди.

Я же взрослая тетка, и я же понимаю, что нельзя в ребенка насаждать чувство вины за то, что его накормили вкусным завтраком.

— Тебе Ирочка приготовит эти оладушки, — Ольга мило улыбается, — и секретный крем-соус из сметаны и сгущенного молока. Она вызнала у меня рецепт.

— Мам…

Я подхожу к столу. Молчу выхватываю из рук Иры альбом с эскизами платьев, что нарисованы от руки маркерами и цветными карандашами.

— Мам? — с тихим возмущением охает Ира.

— Мы выберем тебе платье дома, — захлопываю альбом с эскизами и стараюсь не смотреть на ворох кружев на столе перед Ольгой. — Мы с тобой договорились, Ира, что платье будем выбирать ты и я. Что у нас будет шопинг. Ты на него согласилась…

Я начинаю заводиться. Меня потряхивает.

У меня голос дрожит ревностью и гневом.

Манерный Арс смотрит на меня с жалостливым снисхождением, ведь нет ничего хуже истерящей и ревнивой бабы, у которой на висках выступает испарина.

— Мам, это же Арс Кондратьев, — зло шепчет Ира. Ей стыдно за меня. — Я же тебе говорила о нем…

— Ты либо идешь сейчас со мной…

— Мама! — Ира шепчет еще тише и выпучивает на меня глаза, намекая, что я веду себя сейчас, как идиотка. — Ты не понимаешь!

Я хочу закричать так громко, чтобы треснули стекла и зеркало, но понимаю: это ничего не изменит.

Я просто буду истеричкой и, вероятно, этого и добивается Ольга. Она подталкивает меня, чтобы я накричала на дочь, обвинила ее при чужом человеке, в котором она видит кумира.

Меня резко отрезвляет мысль, что Ольга все продумала, и я медленно выдыхаю. Возвращаю альбом с эскизами на стол, не спуская взгляда с Ольги, которая продолжает мило и безвинно улыбаться.

— Оль, тебе стоило обсудить со мной встречу с дизайнером, — я немного прищуриваюсь. — У нас с Ирой были другие планы.

Виновата не Ира.

Ира — ребенок. Виновата Ольга, которая хотела столкнуть меня лбами с дочерью. Хитрая тварь.

— Я не подумала, — Оля строит печальную моську, — Арс согласился на встречу внезапно… Ира ведь так хотела к нему попасть… Блин, Настюш, прости… Я такая глупая… Я ведь сама разволновалась и все из головы вылетело.

И хлопает ресничками. Хлоп-хлоп.

— Девочки, вы скоро? — доносится из общего зала Салона голос Аркаши. — Я успею кофе выпить? Что-то я вымотался за сегодня.

Я вскидываю бровь на Ольгу.

Аркадий должен был стать свидетелем моих криков на дочь. Моей истерики. Моих жалких обид на Иру.

— Ир, ты полистай эскизы, — перевожу взгляд на дочку и сдержанно улыбаюсь, — я пойду с папой поболтаю за чашечкой кофе, — смотрю на Ольгу, — он мне обещал помещение найти для моей идеи с кафе. А вы… — теперь уже я подмигиваю настороженному Арсу, — обсуждайте платьица.

17

— И ты тут? — спрашивает Аркадий, когда я выхожу к нему в гостевой зал салона.

Он сидит в глубоком кресле по центру зала. К нему торопливо бежит помощница Арса с подносом, на котором стоит маленькая чашечка черного кофе.

— Прости? — сажусь напротив него. — Я приехала за нашей дочерью.

— Да? — он вскидывает бровь.

— Завтра начинается мои две недели, — напоминаю я.

— Уже? — цыкает, не скрывая недовольства.

Он такой холодный и отстраненный со мной, что становится аж физически морозно и зябко. Я едва сдерживаю себя, чтобы не поежится.

Он небрежно поправляет ворот рубашки за левый острый уголок, и я крепко стискиваю зубы.

Это жест мне четко сигнализирует, что я его раздражаю и нервирую своим присутствием.

Я его за столько очень хорошо изучила, и движения его рук, его поза мне многое о нем сейчас рассказывает.

Он так дергает ворот рубашки с теми, с кем ему некомфортно. С теми, кто его бесит.

Но почему, ведь расходились мы с ним без скандалов и со словами благодарностей, а сейчас он злится так, будто я ему — назойливый враг.

Это оля постаралась?

— А сюда ты зачем приехала? — спрашивает Аркаша. — тебе же платье ни к чему.

Я теряю дар речи.

— Или все-таки придешь на свадьбу? — уточняет.

— Нет.

— Это правильное решение, — вздыхает и подхватывает с блюдца чашечку с кофе. — Ты права. Это было бы странно. И даже, — пожимает плечами, — нелепо.

— Я приехала сюда, потому что я должна забрать дочь, которая сейчас с олей выбирает именно тут платье, — четко проговариваю я. — И все… довольно продуманный ход твоей будущей жены.

Аркадий опять пренебрежительно приподнимает бровь и делает глоток кофе. Кадык медленно перекатывается под тонкой кожей шеи, в которую я так любила утыкаться носиком.

— Я тебя не понимаю, Настя.

— По ее плану я должна была закатить некрасивый скандал с дочерью и все эти крики должен был услышать ты, — с дикой горечью усмехаюсь. — А она молодец.

Аркадий закидывает ногу на ногу и покачивает носком туфли.

Его взгляд становится строже и острее.

— Помнишь, как ты говорил мне, что я тебе все еще дорога, пусть не как любимая женщина, но как очень близкий человек, которому ответишь по телефону в любое время суток?

— Ольга к тебе относится с большим уважением, — Аркаша немного прищуриватся. Он не говорит, а чеканит каждый слог. — Ни одного злого слова в твою сторону.

Мужики создания не очень умные, и женщины на протяжении тысячелетий умело водили их за нос.

Соблазняли, настраивали против других женщин, закладывали в их головы мысли и решения, устраивали войны через мужиков.

Я поверю, что Оля всегда говорит обо мне только ласково и мило, но в итоге ее словесные кружева оплетают сердце Аркадия тихим и липким гневом ко мне.

Она не позволит нам быть близкими людьми.

Не позволит быть друзьями.

Не позволит быть бывшими, которые благодарны друг другу.

— Зачем ты сейчас говоришь мне гадости о моей будущей жене, Насть? — Аркаша смотрит на меня пристально и разочарованно. — Я думал? ты будешь поумнее.

— Теперь ты не ответишь на мой внезапный ночной звонок, — в груди в области сердца давит тупой болью.

— Потому что ты вряд ли позвонишь по делу, — сухо и гневно отрезает Аркадий.

Закрываю глаза и закусываю губы.

— Аркаша, — говорю тихо и вкладываю в каждое слово материнское отчаяние и страх, — я боюсь за нашу дочь, — открываю глаза и смотрю на бывшего мужа прямо, — я не хочу ее терять, а я ее теряю. Ты это понимаешь?

И как в подтверждении моих слов до нас доносится смех Ольги и Иринки.

— Ольга нашла подход к Ире, — Аркадий тоже не отводит от меня взгляда, — они подружились. Разве это плохо?

— Ты меня не слышишь…

Аркадий отставляет чашечку кофе и медленно подается в мою сторону, мрачно всматриваясь в мои глаза.

Я цепенею под его ледяным взглядом.

Я должна хитрить, как Ольга, а я же с Аркадием всегда была честной и открытой. Может, поэтому он не может распознать Ольгину игру? Потому что он судит ее по мне. Судит их отношения по нашим? По тем отношениям, в которых я любила без интриг, хитростей и манипуляций?

— Хорошая мама никогда не потеряет своего ребенка, — от хрипловатого низкого голоса Аркадия кожу пробивают мурашки. — Это от плохой матери дети бегут.

18

— Ну, я бы на твоем месте… — бывшая свекровь Елена Дмитриевна горько усмехается и ведет пальцем по краю чашки, — вздернулась.

Я приподнимаю бровь:

— С чего вдруг?

— Я забираю твою дочь на вторую свадьбу Аркадия, — Елена Дмитриевна презрительно кривит тонкие губы. — Это твое личное фиаско.

Да, фиаско.

Тут не поспоришь.

И я ведь продолжаю проигрывать Ольге, которая теперь стала чуть ли не лучшей подругой Иры.

Психолог говорит, что мне не надо обижаться и что не стоит на дочь кричать. Скандалы отвернут от меня дочь окончательно.

Бывшего мужа я теперь даже другом не назову, потому что он разговаривает со мной сквозь зубы и готов в любой момент послать на три веселые буквы.

Любящий мужчина рядом с Ольгой прожил страшную метаморфозу в раздраженного и злого бывшего, который готов меня за любое неосторожное слова стереть в порошок.

Мне… если честно, страшно от того, что я не смогу противостоять Ольге в ее хитрости, манипуляциях и дьявольской изворотливости.

Я всегда была простой и честной женщиной, которая даже лгать по мелочам не умеет.

— Бабуль, — на кухню заглядывает Ира, — мы сначала за платьем? Или за укладкой и мэйком?

— Сначала мы все девочки поедем в СПА, потом на мэйк и укладку, — Елена Дмитриевна треплет мою дочь за щечку, — платья привезут в отель. Потом первая часть фотосессии…

Вдох и выдох.

То, что меня не будет на свадьбе Аркадия, никак не облегчает мою участь, ведь там будут мои дети. Мой сын и моя дочь. Их запечатлят на фотографиях, которые пойдут в новый семейный альбом.

— Поняла, — немного нервозно кивает Ира, и затем напряженно косится на меня.

Она все же ждет с моей стороны ревности, но я ее проглатываю и слабо улыбаюсь:

— А я займусь своими делами.

Время расставит все по своим местам, и мне же самой будет горько и противно от моих злых визго о неблагодарности Иры.

— Это же какие у тебя дела? — снисходительно фыркает Елена Дмитриевна.

— Я открываю кафе, — я немного вскидываю подбородок. — И дел, поверьте, очень много.

— Аркадий, поди, помог? — снисходительно хмыкает бывшая свекровь.

— Он сам предложил помощь, — пожимаю плечами, — почему я должна была отказываться?

Надо отметить, что Аркадий нашел помещение для моего кафе недорогое, но в хорошем оживленном месте одного из новых районов, где толпами ходит молодежь — мои потенциальные клиенты.

Он постарался и не стал мне предлагать плохие и неликвидные варианты, но когда сделка с покупкой была заключена, он мне холодно заявил:

— Дальше ты сама, — и вложил в ладонь ключи.

— Думаешь, я не справлюсь? — спросила я.

— Да, я сомневаюсь в успехе кошачьего кафе, — он едва заметно скривил губы, — поэтому если залезешь в кредиты и долги, то сама будешь их разгребать.

Потираю лоб и обещаю себе, что я обязательно справлюсь и что я не залезу в долги. Что меня никто не обманет и что Аркадий однажды скажет:

— Я не ожидал, Настя. Ты меня удивила.

Бывшая свекровь встает из-за стола с прямой спиной и взирает на меня сверху вниз, как стареющая королева:

— Я все-таки боялась, что решишь пойти на свадьбу Аркаши, — вздыхает. — Была я однажды на такой свадьбе, на которой бывшая жена говорила тост… Ничем хорошим все это не закончилось. Пойду обуваться.

Елена Дмитриевна выходит из кухни, а Ира мнется, будто хочет что-то сказать.

— Ира, что-то случилось?

Она кусает губы, трет нос и нерешительно смотрит на меня:

— Я понесу кольца…

И тут же отводит взгляд, ожидая от меня громких эмоций, а я делаю глоток чая. Замечательно. В архиве новой семьи будет видео, как моя дочь несет кольца на красивой подушечке для молодоженов.

— Оля сказала, что ты расстроишься.

— Ольга что-то много говорит, — отставляю чашку и серьезно смотрю на дочь. — Если ты сама хочешь нести кольца… Если считаешь, что это правильно, то… делай. Я не могу тебе этого запретить, — встаю из-за стола и шагаю к раковине, пряча от дочери слезы, что подступили к глазам.

— Да, я этого хочу, — отвечает Ира упрямо. — И еще… беременным ведь не отказывают.

Я не выдерживаю и оглядываюсь. Сердце камнем падает в пятки, а с ресниц срывается слеза:

— Что?

— Я думаю, что Ольга беременна, — Ира не смотрит на меня. Хрупкая и какая-то одинокая. — Ее на прошлой неделе тошнило… и она ела сладкую маковую булочку с горчицей.

19

Голова пухнет.

Ночь на дворе, а я с опухшими глазами пытаюсь разобраться в бухгалтерских отчетах и закупках для кафе.

Что-то проблемы за эту неделю навалились кучей.

Три персидские кошечки из моего кафе “Котики и кофе” заболели.

Вечерний бариста уволился, а перед увольнением сломал дорогую кофемашину из вредности.

Налоговики устроили проверку.

Я зашиваюсь, но зато меня, наконец, начали отпускать мысли об Аркаше и его беременной Ольге.

Я приняла жизнь такой, какая она есть: я в разводе, дочь подружилась со второй женой Аркаши, а сам Аркаша старается сейчас не пересекаться со мной, не видеться и даже не звонить.

Он стал в моей жизни неуловимым призраком.

И это правильно. Мне самой стало легче дышать: никаких лишних встреч, разговоров, претензий, раздражений и скрытых гримас отвращения.

Мы — чужие.

Горько. Была такая любовь, такие чувства и дикие эмоции, что я в них захлебывалась, а теперь в груди — глухо и холодно.

Щелкаю ручкой, возвращая себя в реальность. У меня есть проблемы поважнее, чем мысли о бывшем муже и о том, как он счастлив в новой семье.

— Мам, — в спальню заходит Ира и спешно натягивает поверх мятой пижамы свитер из яркой зеленой шерсти.

Этот свитер ей подарила Ольга. Очередной дорогой модный бренд и лимитированная коллекция, которую просто так не достать у нас даже в Москве.

Оля и мне передает подарочки через Иру. Хочет подружиться, а я все складываю в коробку и прячу в темной кладовке.

— Ты куда собралась? — оглядываюсь и откладываю ручку.

— Оля рожает.

Я знала, что однажды этот день настанет, но новость застала меня врасплох. Я теряюсь и задерживаю дыхание, чтобы хоть как-то унять проснувшуюся ревность и тоску по тому, кому я больше не нужна.

— Отвези меня, — Ира одергивает край свитера и затем приглаживает волосы. — Оля мне сейчас позвонила. Папа везет ее в роддом.

— Милая…

— Или я сама поеду на такси! — повышает голос уверенно и мрачно. — Я должна быть там!

Оля рожает.

Кричит от боли и дает жизнь ребенку Аркадия.

Мне нечем дышать. Заставляю себя сделать глубокий вдох и выдох.

— Мама! Ты меня слышишь? Я все равно поеду! Ты меня отвезешь или нет?

— Я тебя не отпущу одну на такси, — встаю. — Но я не думаю, что тебе стоит быть сейчас в роддоме…

— Стоит! Я должна быть там! — выходит из спальни. — Привезешь меня и возвращайся домой! Тебе даже заходить не надо!

В силах ли я остановить дочь?

Но меня не дочь волнует, а то, что я хочу сама поехать в роддом к Аркаше. Хочу увидеть его. Хочу заглянуть в его обеспокоенные глаза.

Он вновь станет отцом.

Я поздравлю его и наша с ним связь окончательно будет разорвана. Для меня больше не будет никакой надежды на то, что он пожалеет о своем выборе и раскается.

— Мама!

— После роддома ты останешься с отцом и Ольгой? — выхожу за дочерью.

— Да, — оглядывается, — в первую неделю надо быть обязательно рядом с маленьким. Тем более ты сама постоянно не дома. Я тебе тут не нужна.

Но ведь нужна.

Я стараюсь сейчас быть не только мамой, но и женщиной, у которой есть свой небольшой бизнес и хорошие перспективы в финансовой независимости.

— Ты мне нужна, — возражаю я.

— Только тогда, когда надо котов вычесать, да? — с обидой фыркает.

— Тебе же нравятся наши котики! — охаю я.

— У меня на них аллергия!

— Да что ты за глупости говоришь? — повышаю я голос. — Это Ольга придумала твою аллергию?!

— У меня глаза слезятся, когда я рядом с котами, мама! Руки чешутся!

Не было у моей дочери никогда аллергии на котов. Не было! Я ее мать! И Ира всегда кидалась к уличным котам. Она любила хвостатых и усатых! Любила!

Я-то и кафе с котами открыла, чтобы она потянулась ко мне! Чтобы я стала интересной для нее.

А сейчас у нее аллергия появилась! И внезапно к котам и кошкам проснулась настороженность и даже брезгливость!

— Не придумывала мне Ольга аллергию! — Ира рявкает на меня. — Это ты про нее любишь всякое придумывать! Хватит уже! Да, папа любит Ольгу! — топает ногой. — Любит! Ты позволила этому случиться, а теперь бесишься!

Я сама не осознаю, как даю дочери резкую и быструю пощечину.

Она отшатывается, прижав руку к щеке, и тяжело дышит, широко раскрыв глаза.

— Ира… прости…

— Отвези меня к папе и Ольге, — ее начинает трясти и она всхлипывает. — Я хочу быть с ними.

20

— Ира! — окликаю дочь, которая быстро и сердито идет к роддому. — Подожди! Да стой же ты!

Она всю дорогу до роддома молчала. Я пыталась с ней поговорить, объяснить пощечину усталостью и недосыпом, а она втолкнула в уши наушкники.

Бегу за ней, спотыкаясь на ледяном асфальте, но Ира ускоряется — отвернулась, зажмурилась, не хочет видеть меня. Я ударила её. Предала.

Она не хочет говорить со мной. Она хочет быть с Аркадием и Ольгой.

А я?

Я оказалась жестокой мразью, которая подняла руку на беззащитного и испуганного ребёнка.

Я должна была себя сдержать.

Нет ничего хуже для дочери, чем получить удар от родной матери — от самого близкого человека. Ира не простит. Она запомнит эту ночь на всю жизнь.

А Ольга обязательно этим воспользуется — вывернет всё так, что я стану в жизни дочери врагом. Теперь и дочь будет говорить со мной сквозь зубы.

— Ира! — повышаю голос в материнском отчаянии.

Но она уже взлетает по ступенькам. Стеклянные входные двери распахиваются, и к ней выходит бледный, встревоженный Аркадий.

Я резко останавливаюсь. На улице мороз, наверное, минус двадцать. Кутаюсь в пуховик. Стою. Дышу облаками пара. Как в кошмаре.

А Аркадий рванул в роддом в домашней одежде: полосатые хлопковые штаны, белая футболка, поверх накинут мужской шерстяной кардиган.

Растрёпаный, небритый.

Так хочется обнять его, потереться лицом о щеку, почувствовать под губами колючую щетину… Но сейчас в роддоме, в одной из палат, рожает его новая жена.

— Па-а-ап! — обиженно вскрикивает Ира и кидается к отцу.

Аркадий крепко обнимает её, прижимает к себе, но она тут же отстраняется и спрашивает:

— Как Ольга?

Он хмурится. Замечает меня и, видимо, не хочет делиться подробностями в моём присутствии. Я — лишний элемент в его жизни.

В груди колет и давит. Выпускаю новое облачко пара. Боюсь, что Ира расскажет Аркадию о пощечине. Он этого не одобрит.

— Спасибо, что привезла дочь, — сухо, почти официально говорит Аркадий. — Ты можешь возвращаться домой.

В его голосе — привычное раздражение.

Слабо улыбаюсь. Чувствую себя сиротой под ночным небом.

Не расплачусь.

— На улице холодно, — заботливо говорит он Ире. — Иди внутрь, согрейся, а то простынешь.

А на меня ему наплевать, и его совсем не волнцет то, что я стою перед ним без шапки. Уши мерзнут.

Наверное, заболею.

Наша дочь и скрывается за стеклянными дверями. Даже не оглядывается.

Аркадий спускается на несколько ступеней ко мне и тихо, но твёрдо заявляет:

— Думаю, Ире стоит остаться с нами на несколько недель.

— А если я против? — спрашиваю.

— Настя… — устало вздыхает он. — Не ты решаешь, а наша дочь.

— А ты и рад, что она отдаляется от меня? — дрожащей рукой убираю волосы за уши, которые начинают на морозе неметь.

— Я не буду сейчас терпеть твои истерики, — он хмурится. — Черт, — он закрывает ладонью глаза, а после потирает лоб, — надо было послать к вам водителя. Не подумал. Не стоило Ире тебя дергать.

Я слышу приглушенный крик, который пробивается через окно на втором этаже частного родильного дома.

Это Ольга?

Я поднимаю глаза.

— Насть, ты можешь ехать, — Аркаша вновь напоминает о себе строго и холодно.

Он будто не замечает мороза, а я вся трясусь, как в лихорадке. Мой Аркаша никогда бы не позволил мне так дрожать на морозе.

На ступеньках крыльца частного роддома стоит чужой и незнакомый Аркаша. Может, его подменили злые инопланетяне? Или я попала в параллельную реальность, в которой я встретила двойника моего Аркаши — жестокого и равнодушного монстра?

— Кого ты ждешь? — выдыхаю через нос и шмыгаю, как одинокий ребенок.

— Мальчика.

— Поздравляю, Аркаша, — прячу руки в пуховик. — Ты ведь об этом мечтал, да?

— Мечтал, — мой бывший муж недобро прищуривается, — но в моих мечтах о втором сыне не было тебя, Настя.

— Будем верить, что ты не пожалеешь об этих словах, Аркадий, — на моих ресницах застывают льдинки слез. — Ты несправедливо жесток ко мне сейчас.

— Уезжай, Настюш, — отрезает каждый слог с ненавистью. — Я тебе не рад.

— Пап! — летит голос сына со стороны парковки.

Оборачиваюсь. Я, правда, в кошмаре. Мой старший сын быстро шагает через пустую парковку и потирает руки на морозе, а после прижимает их к ушам.

— Ой, мам, и ты тут? Неожиданно…

— Я уже уезжаю, — иду мимо сына и жду, что он кинется за мной, но…

Он остается с отцом.

21

— Ты не имеешь никакого права, Оля! — кричу я, и голос мой летит в глубь дома. — Я — её мать! А не ты! Не ты!

Ольга вздрагивает, бросает испуганный взгляд на потолок — туда, где спит Коленька. Обеспокоенно шепчет, хватая меня за руку:
— Ты его разбудишь, Настя… Тише, бога ради

Но как тут успокоиться?!

Сегодня утром мама одноклассницы Иры, с которой мы даже не особо знакомы, невзначай бросила при случайной встрече: «Ну как, директор-то несильно вас отчитал?»

И у меня земля ушла из-под ног.

Меня вызывали в школу на серьёзный разговор об успеваемости Иры.
А я ни сном, ни духом.

Потому что за меня туда явилась наглая и бессовестная Ольга, которая опять решила сыграть в маму Ирочки.

Сказать, что я в ярости? Да это ничто по сравнению с тем, что творится у меня внутри!

— Настя, — робко улыбается Оля, — я просто увидела запись в дневнике Иры. А она так переживала, что тебя вызывают в школу… Мне стало её жалко. Каюсь.

Я дышу, как загнанная лошадь, грудь поднимается и падает, а в ушах — гул, будто море ревёт в шторм.

Каждая её фраза — словно спичка, брошенная в бензин.

— Я — её мать! — рычу я, и голос дрожит от бешенства. — Я!

— Я не спорю, — быстро уводит меня в гостиную Ольга, — согласна… взяла на себя лишнее. Да, тебя надо было предупредить, и ты должна была сидеть у директора, но…

Она замолкает, и в этой паузе — жестокий ножевой удар в грудь.

— Ира ведь почему-то решила тебе ничего не говорить.

Всё.

Как будто мне в живот пырнули. Будто кишки намотали на лезвие.

Почему?

После той ночи, после пощёчины, после слёз и моих «прости, доченька, я не хотела» — мы вроде помирились. Она сказала, что понимает.

Но громкая и злая беседа с Ольгой доказывает, что между нами — пропасть.

— Может, не хотела тебя беспокоить, — жалостливо складывает Оля бровки домиком. — Ты же сейчас новое кафе открываешь. Ты вся в делах. Вся в заботах.

— Кофейню, — шиплю я.

— И я… — она мягко сжимает мои плечи, — если честно, не вижу ничего страшного в том, что сходила к директору. Насть, я же с ней провожу столько же времени, как и ты…

Пауза, а затем она тихо и аккуратно добавляет:
— Если не больше.

Всё.

Чёрная, кипящая смола заливает грудь. Гнев. Ненависть. Боль.

Дураку понятно, что она намекает.

Что Ира теперь — с ними. С отцом. С мачехой. С маленьким братиком.

А я?

Я — недоразумение.

Навязчивое. Ненужное.

Обиженное. Одинокое.

— Я же сейчас тоже участвую в её воспитании, — Оля позволяет себе говорить строже и твёрже. — Нет, мне не быть для неё мамой, но… ты не можешь отрицать, что я для неё тоже стала близким и родным человеком.

От скромной и робкой женщины ничего не осталось.

Передо мной — решительная львица, которая мягко и уверенно отбивает у меня моего львенка.

Оля чувствует власть. Чувствует, что побеждает. Чувствует, что я ничего не могу ей предъявить и что за меня никто не вступится.

Я не смогу даже Аркадию пожаловаться, потому что я для него — надоедливая баба из прошлого, от которой бы он с удовольствием избавился, будь у него такая возможность.

Никакого ко мне уважения. Сочувствия или привязанности. Оля посеяла в его сердце презрение ко мне и брезгливость.

— Зачем ты пришла? — слышу за спиной голос Аркадия. — Настя сейчас на плавании, и её привезёт к тебе наш водитель.

— Ты знаешь, что Оля была у директора нашей дочери? — предпринимаю я последнюю попытку достучаться до Аркаши. Глаз не свожу с хитрой и подлой Ольги. — Вызывали меня, как её маму, на разговор о её успеваемости, но…

— Я в курсе, — Аркаша встаёт рядом с Ольгой и мрачнеет, когда я перевожу на него обескураженный взгляд, — и мы с Ирой уже обсудили её двойки. Я нанял новых репетиторов для неё. Все в порядке, Настя. Вопрос решён.

— Ты должен обсуждать проблемы нашей дочери со мной, Аркаша…

— Иди к сыну, — он игнорирует меня и подталкивает Олю в спину.

Оля покорно уходит. Слова против не говорит. Тихая. Послушная. Идеальная жена.

— Если я начну тебе указывать, что ты должна, — Аркадий встаёт ко мне вплотную, — то ты свои долги не разгребёшь, — его глаза вспыхивают гневом. — И, может, ты ответишь… почему Ольга проверяет дневник нашей дочери, а ты нет? А? Раз уж мы начали говорить о родительских обязанностях.

22

— Я люблю тебя, Ира, — я пытаюсь поймать зрительный контакт с дочкой, которая смотрит куда угодно, но только не на меня. — Милая, я хочу с тобой поговорить…

Психолог посоветовал быть с дочерью честной.

По ее словам это сложный разговор сработает если не сейчас, то потом, когда Ира подрастет.

— Мне кажется, что я… теряю тебя.

— Это не так, — Ира кривится и опять отворачивается. — Мам, ну что ты опять начала? Только я возвращаюсь к тебе, так ты… — она сомтрит на меня уничижительно, — начинаешь ныть. Как ты меня любишь, как ты скучала. Достаешь вопросами.

— Потому что ты со мной ничем не делишься, — вздыхаю я.

Я постараюсь сегодня не истерить с моей малышкой.

Буду честной, открытой и милой мамой.

— Ты больше не секретничаешь со мной, — переплетаю пальцы в замок, чтобы унять нарастающее напряжение.

Мне неловко.

Неловко с моей же дочерью, будто она чужая девочка, о которой я ничего не знаю.

— Мам, ну, какие, блин, секреты?

— С Ольгой же у тебя есть секрты, — сдавленно отвечаю я.

Ира резко замолкает. Ее взгляд становится колючим и холодным. Она прищуривается, а я… растягиваю лицо в нелепой улыбке.

— Мам, ты опять?

— Я боюсь, что она настраивает тебя против меня, — я напрягаю переплетенные между собой пальцы до побелевших костяшек. Дрожь переходит в предплечья.

— Она ничего плохого о тебе не говорит! — Ира повышает голос до капризного крика. — Ничего!

— Можно и хорошими словами… — поскрипываю зубами, — унизить человека и выставить его жалким и неприятным.

Я не буду кричать.

Я не стану этого делать.

Оля этого и добивается.

— Ты ревнуешь папу, — ира смотрит на меня с жалостью и разочарованием, — вот и все. И это глупо, мама, — встает из-за стола и отодвигает тарелку с недоеденным пюре и котлетой, — если уж все сама довела до развода и до того, что папа ушел, то уже прими это и успокойся. Живи дальше.

— Я живу дальше, — мое лицо уже болит от улыбки. — И желаю твоему отцу с Ольгой счастья, но она сейчас…

— Хватит! — Ира сжимает кулаки.

Мелкая эгоистичная засранка.

Она не понимает моего тихого и доброго голоса. Не понимает моих попыток стать к ней ближе. Не хочет слышать меня и не желает почувствовать мое отчаяние.

— Я пойду уроки делать.

Я встаю и преграждаю ей дорогу.

Я покажу ей, что творит Ольга.

— Твой отец хороший человек. Честный, порядочный, — я улыбаюсь, копируя баженное лицо Ольги, — и отец он замечательный. Я помню, как он с тобой нянчился.

Возможно, я сейчас поступаю, как мать-стерва, но меня уже не остановить.

— Уверена, что он Коленьку он обожает, — расплываюсь в лживой ласковой улыбке шире, — с рук не спускает. Мужчины в его возрасте особенно любят мальчиков. И я знаю, что за своего малыша он любого порвет на части. За сына от любимой женщины он пойдет против целого мира.

Ира распахивает глаза. В ее зрачках пробегает темная ревность и испуг.

А я слова плохого в адрес ее папули не сказала. Я рассыпаласьв комплиментах и восхищении, которое пробудило в душе Иры страх.

Страх, что папа любит младшего Колю сильнее и что папа при равных условиях выберет сына от любимой женщины.

— И как же ему повезло, что у него есть ты, — касаюсь лица шокированной дочки, — ангелочек. Ты же тоже любишь Коленьку. Так заботишься о нем, ночами к нему встаешь, чтобы успокоить… — обхватываю лицо дочки руками, — ты — чудо.

Перевожу с ядовитых сладких слов: ты в доме отца — лишь нянька, которой так приятно пользоваться.

Ни одного оскорбительного слова, но сколько ненависти я сейчас выплюнула на Иру.

Да, жестокий урок, но мои честные слова о любви сейчас никто не станет слушать.

Ира резко отступает от меня.

— Слушай, Оле сейчас очень сложно, да? — печально вздыхаю. — Я помню, как с младенцем сложно. Как эти крики выматывают… Без тебя она, наверное, совсем не высыпается, — цыкаю и с сочувствием качаю головой, не спуская с Иры взгляда, — хотя там папа сейчас с Колей возится. Ему полезно, — иду в угол кухни за чайником, — так и создается крепкая связь между папой и мальчиком.

Каждая женщина владеет талантом обращать добрые и ласковые слова в острое смертельное оружие. Каждая.

Но не всякая женщина позволяет играть с таким опасным оружием.

Я не позволяла до сегодняшнего дня, но я устала быть в глазах всей моей семьи истеричкой, обиженкой и дурой.

— Я хочу… к папе… — Иру аж трясет.

— Конечно, — охаю я через плечо, — ты всегда была папиной дочкой. Это папа тебя воспитал такой доброй и отзывчивой. Он же, наверное, научил тебя менять памперсы? Или Оля?

Перевожу: воспитал терпилой для чужой тетки и позволяет тебе жить в новом доме, чтобы ты меняла загаженные памперсы его сыну.

Ты — нянька и терпила.

Мне тошно. Я делаю больно родной любимой дочери, но иначе мне эту войну не выиграть.

Прости меня, Ира. Прости.

23

— Как вы могли это допустить? — я повышаю голос. — Я — мать Иры. Я, а не вторая жена моего мужа.
Но директриса Валерия Ивановна совершенно не впечатлена моими претензиями.
— Что за бардак в вашей школе? — развожу руки в стороны.
— Вы бы могли не кричать на меня? — тихо говорит и не моргает.
Лишь морщины на переносице углубляются.
— Я буду писать жалобу! — угрожаю я. — Частная школа! Мы платим такие деньги...
— Ваш муж платит, — Валерия Ивановна перебивает меня спокойным тоном. — Он оплачивает все счета.
Какая жестокая оплеуха. Я аж на несколько секунд замолкаю.
Валерия Ивановна так и не моргает.
— Оплачивает все факультативы вашей дочери, — продолжает директриса и смотрит на меня холодно и строго. — Он же состоит в родительском комитете.
Аркадий вступил в родительский комитет школы сразу, как только Ира пошла в первый класс.
Он изъявил желание, а я согласилась, что в родительском комитете обязательно должен быть мужчина, который сможет скоординировать эмоциональных мамочек в сложных решениях.
И только один из родителей может состоять в комитете. Таковы правила, и они меня устраивали до сегодняшнего дня.
— Он же жертвует каждый месяц в наш фонд серьезные суммы, — директриса сдержанно улыбается, — и я напомню, что именно этот фонд позволяет талантливым деткам из неблагополучных семей учиться в нашей школе.
Напряженная пауза, в которой я слышу угрозу.
— Так что если вы хотите писать жалобы, — продолжает Валерия Ивановна и тянется к бумагам, которые начинает медленно перебирать, — пожалуйста. Но учтите, что формально все документы подписаны вашим супругом. Он — официальный представитель семьи в школьных вопросах.
Валерия Ивановна задерживает взгляд на бумагах, а затем отодвигает их в сторону. Медленно складывает руки на столе, ее маникюр безупречен, как и весь образ — строгий костюм, собранные волосы, взгляд, словно сканирующий меня на предмет слабостей.
— Тогда я поднимаю вопрос, что хочу быть в родительском комитете, — цежу я сквозь зубы.
— Этот вопрос будет решаться через голосование, — отстраненно парирует директриса.
— Что за бред?
— Я, как директор, заявляю, что ваш бывший муж более осведомлен о жизни вашей дочери, — продолжает буравить меня ледяным взглядом, — его участие в школьных проблемах неоценимо, а вы...
— Что я?!
— Вы даже не знаете, сколько стоит обучение вашей дочери.
Я резко замолкаю.
Нет, не знаю, ведь... платить за обучение наших детей всегда было обязанностью Аркадия, а я не лезла в эти денежные вопросы. Аркаша зарабатывал деньги, он же и занимался всеми важными расходами.
— Это не значит, что я плохая мать! — вырывается у меня хрипло.
Директриса наклоняет голову:
— Конечно. Но школа должна учитывать интересы ребенка. А интересы Иры в школе, как видно из документов, представляет ваш муж. И... его жена Ольга записана в доверенные контакты вашей дочери. Лично вашим же мужем, — сдержанная улыбка, в которой я все же улавливаю высокомерие, — и... уведомление об этом было отправлено в ваш личный кабинет нашей электронной системы.
Я чувствую, как по спине ползут мурашки.
Я — плохая мать. Я уже сейчас понимаю, что если Аркаша решит оспорить условия совместной опеки, то у него на руках сильные козыри против меня.
— Я требую собрать экстренное заседание родительского комитета, — говорю, стараясь сохранить твердость в голосе. — Сегодня же.
Валерия Ивановна медленно выдыхает:
— Это ваше право. Но учтите — решение будет приниматься большинством голосов.
— Я знаю, как они проголосуют, — горько усмехаюсь.
Все эти мамочки, которые годами заглядывались на моего мужа. Все эти отцы, с которыми он играл в гольф. Они уже давно не на моей стороне.
— Тогда, может быть, вам стоит... успокоиться? — директриса делает паузу. — И подумать, что действительно важно для Иры. Вам бы радоваться, что у нее сложились доверительные и близкие отношения с мачехой.
Ее слова звучат как пощечина. Я резко встаю, стул с грохотом падает назад.
— Вы забываете, кто здесь мать! — рявкаю я в материнском бессилии.
Директриса лишь прищуривается.
Я выхожу из кабинета, хлопнув дверью так, что стеклянная перегородка дрожит. В приемной у стеночки сидят две одноклассницы Иры. Они переглядываются, расплываются в улыбках и здороваются:
— Здрасьте-е-еее.
Проклятье. Они все слышали и, вероятно, все понесут своим мамочкам и папочкам, а после и с другими одноклассниками посмеются над глупой мамой Иры.
Выхожу в коридор и слышу голос дочери:
— Зачем ты пришла?
Оглядываюсь. Ира стоит в нескольких шагах от меня и крепко сжимает в руке телефон. Видимо, эти две соплюхи уже доложили моей дочке о том, что я кричала в кабинете директрисы.
"Кажется, твоя мама у директора кричит"
или
"Твою маму вызвали в школу? Она устроила такой скандал!"
или
"Твоя мама так страшно ругается в кабинете директора!"
— Ира, — сглатываю и слабо улыбаюсь. — Я пришла решить кое-какие вопросы с директором.
— Ты пришла опозорить меня! — Ира всхлипывает. — Мам, дай пожить уже спокойно!

24

Открываю дверь.

Петли идут мягко и не скрипят. Делаю шаг вперед. За широким массивным столом у окна, за которым повисли тяжелые тучи, меня ждет Аркаша.

Сидит в кресле, расслабленно откинувшись на высокую спинку, пальцы сложены домиком перед грудью. Взгляд — напряженный и изучающий.

Чувствую себя школьницей. Или даже нашкодившим дошколенком, которого сейчас отчитает строгий отец и поставит в угол.

Как все изменилось после развода между мной и Аркадием.

— Здравствуй, — говорит он, не меняя позы. Голос низкий, ровный.

Его пальцы слегка сжимаются, костяшки белеют, но лицо остается невозмутимым. Тени от тяжелых штор ложатся на скулы, подчеркивая жесткий овал подбородка. Он не приглашает войти. Не улыбается. Ждет, когда я пройду в кабинет и объяснюсь, зачем потребовала срочную встречу с ним.

— Привет, — отвечаю я.

Я должна помнить, что Аркадий сейчас видит во мне не бывшую жену, которую когда-то любил и на руках носил, а назойливую истеричку.

Я не буду повышать тон, не стану его обвинять. Это не поможет. Наоборот, мы отдалимся друг от друга еще больше.

В его кабинете пахнет деревом, кожей и чем-то еще — резким, холодным. Как металл. Как лезвие ножа, которое только что наточили влажным камнем.

Я делаю шаг, но его взгляд — острый, предостерегающий — останавливает на месте.

— Зачем пришла?

Он не повышает голос. Но в тишине между словами слышно, как за окном глухо рокочет гром. Будет ливень, а я зонтик не взяла.

Сквозь полуоткрытое окно врывается сырой ветер, несущий с собой горьковатый привкус приближающейся грозы.

Холодная стальная ручка двери липнет к пальцам — моя ладонь вспотела. В голове пролетает мысль, что я боюсь Аркашу.

Боюсь?

— Поговорить, — тихо отвечаю я и закрываю за собой дверь.

Аркаша медленно разжимает руки, и его пальцы опускаются на подлокотники кресла с тихим скрипом кожи:

— Ясно. Тогда я тебя внимательно слушаю.

За дверью, в приемной раздается тревожная трель телефона и приглушенный голос уставшей секретарши.

Я улавливаю в воздухе нотки кофе: на столе Аркаши стоит белая чашка с темными подтеками.

— Аркаш... я не ссориться пришла, — слабо улыбаюсь и семеню к глубокому креслу, что стоит перед столом моего бывшего мужа.

Пол под ногами слегка пружинит — мягкий, звукопоглощающий ковролин глушит шаги.

— К ссоре я сейчас не расположен, — он сдержанно улыбается. — Садись уже, — говорит он, кивком указывая на кресло напротив.

Голос по-прежнему ровный, но в нем проскальзывает усталость — та самая, что прячется в тени век, в едва заметной проседи у висков, в чуть более резком, чем раньше, движении головы.

— Насть, у меня встреча через полчаса, — он хмурится, намекая, что я должна поторопиться.

Я опускаюсь в кресло, и кожаная обивка холодно прилипает к оголенной коже бедер у коленей.

— Я была у директора Иры.

— Так, — взгляда не отводит. — И?

Понимаю, что он в курсе того, что я была в школе Иры. Вероятно, директриса сама ему позвонила и отчиталась.

— Аркаш, — я глубоко вдыхаю, чувствуя, как в груди сжимается что-то тяжелое. — Происходит какая-то ерунда.

За окном вспыхивает молния, и на секунду кабинет освещается резким белым светом. В эти мгновения Аркаша кажется почти чужим — жестким, отстраненным, как будто между нами не было никогда ни смеха под одеялом, ни утраченных обещаний. Ничего не было.

Может быть, я сошла с ума и придумала нашу любовь и нашу семью?

— Ерунда, — горько повторяю я.

Он должен услышать меня.

— Я не понимаю, — заявляет он. — Ты нервничаешь, Насть, на пустом месте. Устраиваешь лишнюю суету...

— Аркаш, — перебиваю я его едва слышно. — Я ведь не была плохой матерью и женой, чтобы сейчас...

Я ловлю его напряженный взгляд — и вдруг вижу в нем что-то знакомое. Тот самый отблеск, который когда-то заставлял мое сердце биться чаще. На долю секунды в его глазах мелькает что-то теплое, почти обеспокоенное. Как будто сквозь ледяную маску пробивается живой человек.

Но уже в следующее мгновение он моргает, поправляет рукав рубашки, и момент растворяется, как будто его и не было. И опять я вижу чужого мужчину.

— Никто тебя не обвиняет в том, что ты плохая мать, — опять от его голоса морозно.

И я понимаю, что он сейчас закрылся от меня. Он не позволяет себе вспоминать о том, кем я была для него, и это логично. Ведь он вновь женат на другой женщине, с которой родил ребенка.

Я — прошлое. И да, легче меня ненавидеть, чем помнить о нашей любви, ведь новая семья не терпит мужских сожалений или воспоминаний.

— Никто из нас не мешает быть тебе мамой, — строго говорит он, — и это не я устроил нашей дочери беседу о том, что лишь нянька для брата, Настя. Это сделала ты, — он встает и смотрит на меня с гневом, — и потом ты будешь удивляться, почему наша дочь избегает с тобой разговоров? — он подается вперед, опершись на руки. — Почему отдаляется?

— Аркаша... Я... — сглатываю обиженный всхлип, — боюсь, что вы отнимете ее у меня...

— Ира сама уйдет, — Аркаша хмурится. — И в этом будешь виновата только ты. Ты ведешь себя, как обиженная девочка, Настя, а нашей дочери нужна мать.

25

— Вы зря пошли на такую сильную манипуляцию с дочерью, Анастасия, — сказал мне психолог.
— Я лишь хотела показать, как Ольга... как Ольга поступает...
— Но вашей дочери нужны не уроки, а любовь. Принятие. Чувство безопасности даже тогда, когда она брыкается, кусается и отталкивает вас. Она — ребенок, а вы — взрослый.
— Но я ее люблю... — всхлипнула я. — Люблю... поэтому я... мне страшно ее потерять...
— Любовь отпускает, а не манипулирует, Анастасия. Любовь защищает, а не обвиняет. Да, Ира пройдет свои уроки, но не вы должны быть злым, обиженным и ревнивым учителем. Зачем вы ввязываетесь в игру, которую ведет Ольга.
— Чтобы не потерять дочь. Я борюсь за дочь.
— Правда? В этой борьбе не против Ольги, а против Иры. Вы словами напугали и обидели дочку, а не Ольгу.

Вздрагиваю, когда из коридора доносится трель дверного замка.
Вытираю слезы.
Я разбита.
Я разочарована.
Разочарована в себе. Я вышла войной не против Ольги или Аркаши со сладкими ядовитыми речами, а против родной дочери.

— Иду! — кладу тарелку с остатками панировки для рыбы в раковину и выхожу из кухни.
Мельком смотрю в зеркало. Я не должна встречать дочку в слезах. Я хочу быть для нее сильной, смелой и безопасной.
Эта наша неделя будет другой. Мы поедем за город в красивую зону отдыха с большим прудом, где выращивают розовые кувшинки.
К черту Ольгу, к черту Аркашу. К черту их любовь и счастье.

— Ир, у тебя же есть ключи, — распахиваю дверь и замираю.
На пороге стоит не только моя бледная и решительная Ирочка. За ее спиной стоят Аркадий и Ольга.
Что происходит?

— Ты пригласишь нас войти? — спрашивает Аркадий.

Я застываю, цепляясь взглядом за лица незваных гостей. Аркадий выглядит напряжённым, его руки спрятаны в карманы брюк. Ольга смотрит на меня со сдержанной вежливой улыбкой.
Я отступаю, будто загнанный зверь. Предчувствую беду.
Мир вокруг будто сужается до этой узкой полоски в дверном проёме. Я чувствую, как сердце колотится где-то в горле.
Мое женское чутье говорит: это конец.

— Могу поинтересоваться, что... — я замолкаю на полуслове, когда Ира, Аркадий и Ольга заходят в квартиру.

Аркаша закрывает дверь и разворачивается ко мне:
— Наша дочь хочет тебе кое-что сказать, — бывший муж Аркадий, как обычно, смотрит на меня с мягкой снисходительностью.
Как на блаженную дурочку.

— Я буду жить с папой! — громко и немного взволнованно заявляет наша дочка. — И с Ольгой! Мне так и к школе ближе, и Коля... Я по Коле скучаю...

— Солнышко, Коленька тоже скучает по старшей сестре, — Ольга ласково улыбается, — каждый раз так громко плачет. Аж захлебывается.

— Ира... — шепчу я и не могу даже моргнуть.

— Наша дочь так решила, — Аркадий с терпеливым высокомерием хмурится, — и я с женой поддерживаю это решение. Это правильно.

— Настя, ты же знаешь, — Ольга делает ко мне шаг, берет меня за руки и мягко сжимает мои ладони, — я Ирочку полюбила, как родную дочку. Между нами же никаких обид не будет? Ты же всегда была очень мудрой женщиной. Сильной и умной.

— Нет.

Я резко вырываю руки из её цепких ладоней. В ушах звенит, а в груди будто разливается ледяная волна.

— Ира... — поворачиваюсь к дочери, но она отводит взгляд и поджимает губы, нахмурившись.

Последняя ниточка нашей близости разорвана. Сердце колотится, оглушая каждым мощным ударом.

Аркадий вздыхает и достаёт из внутреннего кармана пиджака сложенный лист:
— Вот официальное уведомление для адвокатов. С понедельника Ира переезжает к нам.

Они украли её у меня.

Я смотрю на Иру. На её новые джинсы, которых я не покупала. На модный рюкзак, который я не выбирала. На стрижку, о которой меня не спрашивали.
Они уже переделали её. Уже превратили в другого человека, но это же... Моя дочь. Моя девочка, которую я носила под сердцем девять месяцев, над которой плакала ночами, когда у неё поднималась температура...

— Я... — не знаю, что сказать. Сейчас любые слова будут звучать жалко и одиноко. — Я не ожидала...

Ольга улыбается мне — сочувственно, снисходительно. Как победительница, которая может позволить себе быть великодушной:
— Мы поэтому все вместе и приехали...

— Всё решено, — говорит Аркадий, поправляя ворот рубашки. — Я заберу Иру в шесть вечера в воскресенье. Она должна собрать вещи, побыть с тобой...

А Ира так и не смотрит на меня. Лишь трет нос и кусает губы. Она, наверное, ждет, что я буду кричать. Моя девочка, моя малышка...

Забираю у Аркаши уведомление.
— Я поняла, — киваю. — В воскресенье, в шесть часов.

Я умираю внутри. Грудная клетка горит. Горло давит и тошнит.

Ира с недоверием косится на меня, оценивая мое состояние, и я ей мягко улыбаюсь. Впервые без обиды и ревности:
— До воскресенья у нас с тобой полно времени.

***

Приглашаю в мою свежую новинку, в которой будет больно, остро и очень интересно “Я была хорошей женой, но после развода стану плохой бывшей”https://litnet.com/shrt/llyI

— Мне давно неприятно прикасаться к тебе, — презрительно говорит. Нет, цедит сквозь зубы. — У тебя не кожа, а сухой пергамент… Я будто с мумией ложусь в кровать.

Прикрываю дрожащими пальцами рот, чтобы не закричать, не завыть.

— Ты же знаешь… У меня гормональный сбой… Я же лечусь, Паша…Доктор сказал...

— Ты сама просила поговорить, — взрывается его высокомерный смешок. — Сама спросила, что не так. Я тебе ответил честно и без лжи. Ты постарела.

Закрываю глаза. Кутаюсь в шаль и отворачиваюсь от жестокого Павла, чтобы спрятать слезы

Он уже у двери, поправляет галстук — тот самый, что я дарила.

— Если ты сейчас уйдешь… к ней… — сипло шепчу я, — то я тебе этого не прощу…

26

— Они такие смешные, — шепчу я перед вольером с кроликами. — Носики туда-сюда.
Ира смеется, когда один из белых пушистиков заползает к ней на колени, за ним следуют и другие кролики. Тянутся носиками к морковке.
Запоминаю смех Иры.
Впитываю его, когда делаю вдох.
Ей сейчас весело. По-детски беззаботно, как в те дни, когда в моей жизни не было этого страшного слова "развод".
— Блин! — хохочет Ира, когда кролики пытаются допрыгнуть до морковки, а после падает на солому и на нее накидывается вся пушистая орава. — Они меня сейчас сожрут.
Я была в этой короткой поездке мамой.
Просто мамой.
Без обид, претензий, ревности и тоски.
Я отпустила, потому что моя якобы "борьба" за дочь окончилась моим поражением и падением, ведь я должна была не бороться, а любить.
Вопреки всему.
Эту простую истину я поняла лишь тогда, когда окончательно отвернула от себя дочь.
— Фу, они лижутся! — смеется Ира. Аккуратно отпихивает от себя кроликов и торопливо ползет ко мне. — Выпускай меня! Выпускай, пока они меня саму не съели!
Я открываю хлипкую дверь, и Ира на корточках выбирается из вольера. Кролики хотят выбраться за моей дочкой, но я успеваю их остановить.
— Да ты их очаровала. Кроличья принцесса.
Ира опять смеется.
Я протягиваю руку и помогаю ей встать на ноги.
Её ладони тёплые, чуть липкие от кроличьих носов, и на мгновение мне кажется, будто ей снова пять лет, и мы просто дурачимся без оглядки на время и обязанности.
Мама и дочка.
Шагаем по дорожке среди низких кустов к домику, в котором мы сегодня проведем последнюю ночь. Завтра мы возвращаемся в город. Завтра Аркаша приедет за Ирой и коробками с ее вещами.
Солнце клонится к закату, и в воздухе пахнет сеном и чем-то сладким — может, цветами, а может, просто поздним маем. Мы идём к выходу, и Ира вдруг берёт меня за руку. Ненадолго. Всего на пару шагов. Но этого достаточно, чтобы мое сердце дрогнуло надеждой.
— Мам, — ее голос тихий и напряженный.
Опять не смотрит на меня. Смотрит под ноги, и я понимаю, что она сейчас хочет поговорить об отце и о своем решении жить с ним.
— Что? — убираю локон непослушных волос за ее маленькое очаровательное ушко.
— Ты не обижаешься? — поднимает взгляд на меня исподлобья.
— Нет, — отвечаю я честно, и её пальцы слегка сжимаются в моей ладони. Ветер доносит терпкий аромат одуванчиков, смешанный с запахом нагретой за день земли. — Я буду скучать. Это правда, но я не обижаюсь.
Ира молчит, а я чувствую под пальцами шершавую ткань её рубашки, когда поправляю воротник. На языке остаётся привкус соломинки, которую я жевала, пока Ира играла с кроликами, — горьковатый, как эти слова.
— Я... должна, — она опять отводит взгляд, — должна...
И замолкает. Я вытягиваю из ее волос сухую травинку:
— Ты просто знай, что я тебя жду всегда. Днем, ночью, утром или вечером, — проговариваю тихо и спокойно. — У меня всегда в морозильнике тебя будет ждать персиковое мороженое.
Я прижимаю ее к себе, а она не сопротивляется. Чувствую, как её худенькие плечи дрожат. В нос бьёт сладковатый запах её детского шампуня, всё того же, клубничного.
— Я должна быть с ним... я так чувствую... с ними... с папой и Колей...
Про Ольгу ни слова. В момент, когда она открывается мне, она говорит только об отце и младшем брате.
— Раз должна, то будь, — шепотом отвечаю я.
Ира хочет еще что-то сказать, но ее перебивает вибрация телефона в моем кармане. Она отстраняется, и я со вздохом выуживаю смартфон.
— Это твой папа, — показываю экран Ире, которая тайком смахивает слезы, и отвечаю на звонок, — да, Аркаш?
Секунда молчания, будто мой бывший муж не ожидал, что я отвечу.
— У вас все в порядке?
— Да, — недоуменно отвечаю я.
— Мне Ира уже несколько дней не звонит.
— Не отчитывается? — без злости усмехаюсь я.
Опять молчание. А потом нарочито тяжелый вздох:
— Ну, вдруг ты ее решила увезти без моего ведома?
— Аркаш, — смеюсь. Я неожиданно не чувствую к нему злости, обиды и ревности, словно деревенский воздух очистил мои мозги и сердце, — я вот уверена на сто процентов, что ты поставил на телефон программу слежки. Ты прекрасно знаешь, что мы сейчас в деревне Артемовка. И даже в курсе, в каком домике мы живем в эти дни.
— Ну, допустим, — отвечает Аркадий, и я улавливаю перемены в его голосе. Он стал мягче. — Значит, все хорошо? — следует смешок. — Ты не планируешь похищать нашу дочь.
Он шутит? Его потянуло на шутки? С чего бы? Или его приободрил мой смех?
— Нет, — отвечаю я, и мне вдруг тоже хочется улыбнуться. — Хотя идея неплохая. Может, украду её ночью, увезу ее в Казахстан?
Ира, прислушивающаяся к разговору, фыркает и качает головой, но в её глазах появляется искорка смеха.
— Почему в Казахстан?
— Там, говорят, красиво. Надо проверить.
Пауза. Неловкая, но уже не такая болезненная, как в прошлые его звонки. Без напряжения и раздражения.
Потому что и во мне сейчас нет обвинений и обиды.
— Насть... — он вдруг снова начинает, но обрывает себя. — Ладно. До завтра.
Гудки.
— Я тут внезапно поняла, что папа у тебя очень странный, — хмурюсь.
— Есть такое, — Она ковыряет ногтем край своей футболки. — Но и мама, — косится на меня, — тоже с тараканами.
Мы идём к домику, и за спиной у нас остаются кролики, солома и этот странный, неловкий разговор с Аркашей.
— Ты... сегодня, — Ира перескакивает через камень, — с папой говорила иначе. Интересно, а он это услышал?

27

— Было круто, мам, — признаётся Ира, её голос смешивается с шуршанием дождя по крыше машины. — И, блин, не знала, что тут будут ещё и альпаки.
Она приглаживает на груди свитер из тонкой шерсти альпаки — пальцы слегка цепляются за ворсинки, а в салон просачивается тёплый, чуть сладковатый запах животного, впитавшийся в ткань.
Напоминает мне топлёное молоко.
— Это был мой для тебя сюрприз, — кидаю беглый взгляд в зеркало заднего вида и улыбаюсь. На губах остался пряный привкус от ромашкового чая, выпитого перед отъездом. — Да, я ещё умею удивлять.
— Может, тебе… — Ира задумывается, и в тишине слышно, как за окном мелкие капли стучат по асфальту, будто кто-то перебирает чётки. — Тоже такую зону отдыха открыть, а? Нет, — она торопливо оправдывается, и её дыхание оставляет лёгкое облачко на холодном стекле. — Кафе — это круто, но… если подумать о расширении?
— То есть, если у меня будут альпаки, то ты вернёшься ко мне под крылышко? — хитро спрашиваю я.
Вчера было солнечно, а сегодня утром нас провожают тяжёлые свинцовые тучи и мелкий холодный дождик, но он не портит мне настроения.
Наоборот, его монотонный шелест убаюкивает, а влажный ветерок, врывающийся через приоткрытое окно, пахнет влажной травой и тёплым асфальтом.
Ира вдруг глубоко вдыхает, будто ловит этот запах, и медленно выдыхает, откинувшись назад.
Боже, как хорошо.
Я дышу свободно. Мне нестрашно смотреть в завтрашний день.
— Папа звонит, — говорит Ира, — блин, — переходит на виноватый шёпот, — я опять ему забыла позвонить, а ведь обещала.
— Ничего страшного, — пожимаю плечами. — Побурчит.
Я почему-то улыбаюсь. Одумавшись, закусываю губу. Вспоминаю, как Аркаша ворчал, когда я пропускала его звонки. "Я же волнуюсь!", "Вдруг что-то случилось?", "Тогда зачем тебе телефон?"
Однажды я специально не отвечала на его звонки, чтобы он примчался меня спасать от маньяков, а я его встретила на пороге голой и игривой. Он меня тогда очень "строго" наказал, а результат его наказания сидит теперь на заднем сиденье машины.
— Ты опять мне не позвонила, Ирина, — раздаётся сердитый голос Аркаши, слегка искажённый помехами. — Вот скажи, а зачем тебе тогда телефон?
Ира включила громкую связь. Подозреваю, что специально. Специально для меня.
— Чтобы фотки делать, — хитро отвечает, и её пальцы теребят край свитера. — Мы едем.
— А я вижу, что вы ещё в Артёмовке, — Аркадий вздыхает, и в трубке раздаётся скрип офисного кресла. Возмущается. — Ты меня обманываешь?
Я слышу Аркашу из прошлого. С такими же интонациями он отчитывал меня, когда я в первой нашей ссоре облила его холодной водой, а после рассмеялась от его удивлённого лица.
— Не обманывает, — подаю я голос. — Мы, правда, уже едем.
— Мам там... — Ира зевает. — Короче, она хочет открыть свою ферму. С альпаками.
Ошеломлённая пауза.
— Уж не в Казахстане ли? — наконец спрашивает Аркаша, и я слышу в его голосе смех.
— Я ещё думаю, — подыгрываю Ире.
Из телефона доносится ещё один лёгкий смешок Аркадия:
— Далековато, Насть.
Я всё же улыбаюсь. Он же не видит моей улыбки, и в этот момент резкий гудок клаксона режет воздух.
— Мам! — кричит Ира, но уже поздно.
На нас несётся грузовик, его мокрые фары слепят, отражаясь в каплях на лобовом стекле. Руки рефлекторно выкручивают руль, шины визжат по мокрому асфальту, а из телефона доносится искажённый голос Аркадия:
— Настя?!
Мир переворачивается.
Звон разбитого стекла. Глухой удар о подушку безопасности.
Ира стонет где-то сзади.
— Доченька... — мой голос хрипит от адреналина. — Ты в порядке?
— Болит... рука... — её слова прерывистые, сквозь слёзы.
Из разбитого телефона доносится истеричный крик Аркадия откуда-то снизу:
— НАСТЯ! ИРА!
Я ничего не вижу.
— Аркаш... — выдыхаю я, и в этот момент запах бензина становится сильнее. — Не кричи так...
— Где вы?! — кричит Аркадий, его голос дрожит так, как я не слышала никогда. — Я уже звоню в скорую! Где вы?!
— Поворот... после выезда из Артёмовки... — шепчу я, чувствуя, как тёплая струйка крови стекает по виску.
— Я еду... — его голос срывается. — Я... я еду...
Телефон глохнет.
Ира плачет тихо, по-детски. Бок пронзает острая боль.
— Тише... — бормочу я, вкушая на губах солёную кровь. — Папа уже... скоро будет...
За окном дождь продолжает стучать по днищу машины, а где-то вдали я опять слышу гром.
И в этот момент я понимаю:
Он приедет.
Как тогда, много лет назад, когда я специально не брала трубку и играла с ним.
Щелчок.
— Мам, — я тебя вытащу. — Я сейчас вылезу из машины... Я вытащу тебя...
Её голос размывается.
— Нет, солнышко... не двигайся... — шепчу я, но слова тонут в нарастающем гуле в ушах. Глаза предательски слипаются, хотя я изо всех сил цепляюсь за реальность и рокот ливня.