Бывший муж. Смотри, кого ты потерял

Глава 1

Привет, мой читатель! ☕

Если ты только попал(а) в эту историю — не переживай! Предысторию можно найти тут 👉 https://litnet.com/shrt/PioU
Там всё началось: громкий уход, две полоски на тесте и девушка, которая отказалась быть жертвой.
Советую начать с начала — будет больно, остро, но очень по-настоящему.

А если ты уже с нами — не забудь нажать "нравится" ⭐ и добавить книгу в библиотеку 📚.
Это не просто кнопки — это мотивация писать дальше и возможность, чтобы эту историю увидели другие.

Спасибо, что читаешь.
И знай: всё, что кажется концом, может стать началом.

#сильнаягероиня #новаяжизнь #бывшийжалеет #любовьпослеболи #второйшанс (не для всех 😏)

________________________________________

– Да что ж вы?! Криво же! – мой голос срывается на крик, обрушиваясь на несчастных рабочих, и разносится по всей улице. Я яростно жестикулирую, указывая на криво установленную вывеску моего детища. – Я же вам десять раз объяснила, как это должно висеть! Симметрично!

Интересно, они вообще меня понимают?! Или просто смотрят на меня, как на очередную взбалмошную дамочку?

Двое рабочих, почесывая затылки в неловкости, мнутся, пытаясь исправить свою ошибку. Они выглядят растерянными и, кажется, искренне не понимают, что не так.

Стойка вывески, на которой золотыми буквами выведено название «Сладкие грёзы», предательски косится вправо. У меня на это уже глаз дёргается, обещая к вечеру нешуточную мигрень.

– Оля Николаевна, да мы ж стараемся! – бормочет один из них, вытирая пот со лба грязным рукавом. В его голосе слышится смесь усталости и робкой надежды на понимание.

– Стараетесь?! Ну я это вижу! – огрызаюсь я, моя интонация не оставляет места для сомнений.

Возле кофейни кипит другая работа. После вчерашнего разгула стихии, когда налетел шквальный ветер с ливнем, летняя веранда превратилась в хаос.

Опрокинутые стулья, разбитые цветочные горшки, ветки деревьев, разбросанные по всему покрытию, и лужи, в которых отражается хмурое утреннее небо.

– Девочки, активнее! – кричу я, и мой голос звенит требовательностью. Я смотрю на своих помощниц, двух молоденьких студенток, которые шустро орудуют швабрами и тряпками, приводя в порядок столики и стулья летней веранды. – Нужно успеть всё убрать до полудня! К одиннадцати уже первые посетители будут!

– Есть, Ольга Николаевна! – раздаётся дружный ответ.

Их энтузиазм и готовность работать — это моя отдушина и опора. Моя команда.

Я в очередной раз осматриваю проклятую вывеску, пытаясь успокоить нервы. Внутри меня всё ещё кипит злость на этих растяп. Размышляю, не взять ли стремянку и не поправить всё самой к чертовой матери.

Руки так и чешутся показать им, как надо. Но времени нет, абсолютно.

Сегодня день выдачи больших заказов, и каждый час на счету. Помимо обычных посетителей, мы работаем и на предварительные заказы тортов для разных мероприятий — свадеб, юбилеев, корпоративов. А это уже совсем другой уровень ответственности и, что уж греха таить, совсем другие деньги.

– Ладно, поправляйте, – говорю я рабочим, махнув рукой, словно отгоняя назойливую муху. – Займусь заказами, а вы уж постарайтесь, чтобы не пришлось вас больше вызывать.

Я вхожу внутрь кофейни. Сразу же ощущаю, как прохладный воздух после уличной духоты приятно обволакивает, снимая напряжение последних минут. Это словно защитный кокон, в который я ныряю, оставляя снаружи раздражение и суету.

Крепкий, бодрящий аромат свежесваренного кофе смешивается с нежными, обволакивающими нотками ванили, корицы и шоколада. Это не просто запахи, это симфония, которая успокаивает мою душу, наполняет меня чувством умиротворения и гордости. Мой маленький, сладкий, выстраданный мир, который я построила своими руками.

– Ольга Николаевна, вам помочь? – спрашивает Алина, бариста, вынося очередную партию идеально вымытых, сверкающих кружек. В её голосе слышится искренняя готовность помочь, и это приятно греет.

– Нет, милая, сама справлюсь, – отвечаю я, направляясь к холодильнику под прилавком.

Это не показная независимость, а скорее, желание контролировать каждый аспект своего дела.

Нагибаюсь, чтобы разложить коробки с тортами, тщательно выверяя порядок, как будто это секретная карта сокровищ.

Бисквитный с вишней, морковный с карамелью, лимонный с безе…

Большинство из них — моё творение. Самой уже сложно справляться и, конечно, я уже наняла людей. Однако особо сложные заказы я делаю сама. Не просто пеку, а вкладываю в каждый из них частичку своей души, свою энергию, свою любовь.

Их идеальные формы, тончайшие узоры из крема, блеск ягод — всё это результат долгих часов работы, проб и ошибок.

В этот момент над головой раздаётся звенящий колокольчик на двери, оповещая о новом посетителе. Я не обращаю внимания, не поднимаю головы. Просто продолжаю расставлять десерты, сосредоточенная на своём деле. Мои пальцы аккуратно подталкивают коробку с клубничным муссом, когда…

– Добрый день, – произносит до боли знакомый, низкий, чуть хрипловатый голос.

Голос, который я, кажется, не слышала целую вечность, но который, словно шрам на сердце, навсегда остался в моей памяти. Голос, который я когда-то любила до безумия, а теперь… теперь он вызывает лишь отголоски давней, затухающей ненависти, смешанной с чем-то вроде… оцепенения.

Я резко выпрямляюсь. Моё тело замирает, словно статуя. Мои руки, ещё секунду назад занятые делом, застывают на коробке с «Наполеоном».

Дыхание перехватывает, а в голове проносится вихрь воспоминаний, словно кадры старого фильма. Медленно, с какой-то обречённостью, я поднимаю взгляд.

Он стоит прямо передо мной, всего в паре метров, по ту сторону прилавка. Возвышается, как когда-то, но теперь его присутствие не вызывает трепета, а лишь холод.

Глава 2

Я стою, выпрямившись во весь рост, и смотрю в его глаза. В глаза Антона. Это не просто взгляд — это столкновение двух миров, двух жизней, которые когда-то были неразрывно связаны, а теперь разлетелись в разные стороны.

Он действительно изменился. Пять лет — это не шутки.

Антон смотрит на меня так, будто видит впервые, его взгляд скользит по моему лицу, задерживаясь на каждой черточке, словно он пытается считать информацию с совершенно незнакомого ему полотна.

Это не безразличие. Нет, в его глазах вспыхивает чистый, острый, почти хищный интерес, в котором нет ни тени узнавания, ни намёка на шок, лишь сосредоточенное, глубокое изучение.

Он будто видит во мне новый, интригующий объект. Это задевает, и я невольно ощущаю укол какой-то… почти обиды, которая тут же сменяется жгучим желанием показать ему, что я больше не та наивная девчонка.

Молчание затягивается, превращаясь в плотную, осязаемую субстанцию, заполняющую пространство между нами.

Внутри меня всё сжимается от этого нежелательного вторжения в мою, такую с трудом построенную, тщательно оберегаемую жизнь.

Я чувствую, как нарастает волна старых эмоций — боли, горечи, но я давлю их в зародыше. Я не могу позволить себе ни единой слабости, ни одного лишнего движения, ни одного дрогнувшего мускула. Не перед ним.

– Добрый день, – говорю я удивительно ровно и холодно, голос звучит, словно не мой, а тщательно отрепетированный. – Чем могу помочь?

Он слегка склоняет голову, словно в небрежном приветствии, этакий джентльменский жест, который когда-то сводил меня с ума. На его губах появляется едва заметная, чуть снисходительная улыбка, которую я когда-то так хорошо знала, и от которой теперь меня передёргивает. Улыбка человека, который всегда чувствует своё превосходство.

– Привет, Оля, – произносит он, и в его голосе звучит та самая, непринужденная теплота, будто мы не виделись буквально день, а не целую вечность.

Ни грамма удивления, ни малейшего намёка на то, что наша последняя встреча была катастрофой. Это была интонация давнего, доброго знакомого, который просто заглянул на огонёк, без всяких задних мыслей. Словно и не было между нами ни пропасти предательства, ни обломков когда-то общего мира. Как будто мы просто хорошие друзья, которых разлучили годы, но вот теперь они снова встретились за чашкой кофе.

Его слова звучат как издевательство, как насмешка над всем, что было, над всей той болью, которую он мне причинил. Так и тянет, не сдержавшись, бросить в ответ: «Да пошел ты!»

Но я сдерживаюсь.

– Я задала вопрос, – повторяю я, ещё холоднее.

Мой взгляд скользит по его безупречному костюму, тёмной ткани, что облегает широкие плечи, по явно дорогим часам, поблескивающим на его запястье. Богатый, успешный, как всегда. Ни капли раскаяния в глазах, ни тени сожаления.

Только вот это напускное дружелюбие, которое бесит меня до глубины души.

– Чем могу помочь?

В глазах Антона вспыхивает что-то похожее на… удивление? Нет, скорее, острый интерес, смешанный с лёгким недоумением.

Конечно, я посмела не быть вежливой, не радостно заглядывать ему в рот, как это было когда-то. У меня появился характер. И это, кажется, его по-настоящему интригует, вызывает в нём почти спортивный азарт. Он явно не ожидал такой реакции от «той самой Оли».

– Я… э-э… заказывал торт, – говорит он, и его голос, до этого такой уверенный, становится чуть более растерянным, словно он внезапно потерял нить разговора или столкнулся с чем-то неожиданным. – На имя… на имя Романова. Антон Романов.

Мои губы трогает горькая усмешка. Романов. Так вот оно что. Конечно. Заказы принимаю не я, этим занимаются девочки, а иначе…

Если бы я только знала, что это его заказ, я бы… я бы подсыпала туда мышьяка! Или, на самый крайний случай, пургена, чтобы он наслаждался своей идеальной, беззаботной жизнью, сидя на своём золотом пьедестале.

Или просто плюнула бы в крем, когда никто не видит. Но нет, я же старалась. Выводила каждый завиток крема, подбирала оттенки шоколада, чтобы всё было идеально. Глупая привычка делать свою работу хорошо, вкладывая в неё всю душу, даже если адресат этого не заслуживает.

Я опускаю взгляд к журналу заказов, чтобы не смотреть на него, чтобы не видеть его отполированное, равнодушное лицо. Пальцы едва заметно дрожат, когда я листаю страницы, и это чертовски меня бесит.

Мне кажется, он видит эту дрожь, и поэтому я чувствую себя уязвленной. Меня раздражает его присутствие. Каждая секунда, которую он проводит здесь, в моей кофейне, кажется вторжением, осквернением всего, что мне дорого.

Он — последний человек на земле, которого я бы хотела видеть, последний, с кем я бы хотела хоть раз пересечься.

– Антон Романов, – повторяю я, находя его заказ в списке. Мой голос сухой, деловой, без малейшего оттенка личного. – Торт «Шоколадная фантазия», вес три килограмма. Верно?

– Да, всё верно, – его голос снова обретает привычную уверенность, словно секундное замешательство исчезло без следа. Он наклоняется чуть вперёд, опираясь на холодную поверхность прилавка, сокращая расстояние между нами. Его взгляд, кажется, пытается заглянуть прямо мне в душу. – Сколько лет…

– С вас восемь тысяч триста рублей, – перебиваю я, отрезая ему путь к любым воспоминаниям, к любой попытке начать бессмысленный диалог. Я не дам ему ни единого шанса на ностальгию

Он смотрит на терминал, потом на меня, и в его глазах снова появляется что-то, чего я не могу понять. Смесь лёгкого удивления, досады и… вызова. Он видит эту стену, которую я возвела между нами. И, судя по всему, привык пробивать любые стены, неважно, из чего они сделаны — из бетона или из боли.

– Оля, я… – делает он снова попытку.

– Оплата, – мой тон не терпит возражений, отсекая любые дальнейшие попытки разговора.

Мой взгляд твёрд, я не отвожу его, давая ему понять, что разговор окончен.

Антон медленно прикладывает телефон к терминалу, его движения кажутся задумчивыми, словно он взвешивает каждое действие. Оплата проходит, и на экране загорается зелёный сигнал, подтверждающий завершение операции.

Глава 3

До самого вечера у меня внутри свербит, как будто кто-то натёр душу наждачкой. Это не просто раздражение, это глухое, ноющее отчаяние, смешанное с кипящей злостью.

Я хожу по кофейне — туда, обратно, от витрины на кухню, потом снова на склад, возвращаюсь к прилавку. И всё время ощущаю, как будто рядом кто-то дышит в затылок. Только это не кто-то. Это мысль.

Мысль о бывшем. Чёрт бы его побрал.

Стоит задержать взгляд на чашке или услышать, как дверь скрипнет, и я снова будто вижу его лицо. Это спокойное, гладкое выражение, чуть снисходительное, до отвращения знакомое. Как будто мы случайно пересеклись в торговом центре, как будто он когда-то не разнёс мою жизнь в щепки, оставил в нищете и панике, даже не оглянувшись.

Я вспоминаю, как он стоял у прилавка — ровный, собранный, отточенный, как будто только сошёл с рекламного билборда дорогого бренда. Его голос, сдержанный и чуть хрипловатый, звучал так, будто нам просто нужно было уточнить, со взбитыми сливками он хочет кофе или без. Ни капли неловкости. Ни малейшей вины. Это лицемерие поражает меня до глубины души.

А я? Я внутри всё ещё пытаюсь заткнуть ту дыру, ту кровоточащую рану, которую он оставил, когда ушёл. И теперь он пришёл… за тортом!

Не извиниться, не поговорить, не спросить, как я вообще жива, как выжила, как сумела подняться из того ада, в который он меня вверг, а просто за тортом.

Самое отвратительное, что я ловлю себя на том, что жду в нём хоть каплю раскаяния. Хочется верить, что он пришёл не просто за сладким, что в этом есть какой-то скрытый смысл, какой-то намёк на человечность. Но каждый раз, когда я к этой мысли подбираюсь, внутри что-то скрежещет, как ржавые шестерёнки: нет там ничего. Пусто. Абсолютная пустота.

Этот человек умеет держать лицо, он мастер притворства. Даже когда душит другого, он будет выглядеть, как будто держит за руку, успокаивая.

И это бесит меня больше всего. Его спокойствие — это как пощёчина, звонкая и унизительная. Я, значит, несколько лет собирала себя по кускам, каждую ночь боролась с приступами паники, зубами вытаскивала себя из ямы нищеты и отчаяния, строила жизнь с нуля. А он заходит ко мне, как ни в чем не бывало. Смеет вести со мной какие-то беседы…

Он даже не знает, как всё это выглядело изнутри. Как я просыпалась ночью, в холодном поту, прижимая подушку к животу… Как боялась, что не справлюсь. Как я считала копейки на гречку, чтобы просто выжить. Как молилась, чтобы хватило на аренду…

И я злюсь. Очень злюсь потому, что внутри ещё жива та наивная девочка, которая до последнего верила, что он все осознает, что он не такой уж монстр.

Злюсь, потому что я всё ещё жду справедливости — а её нет, она лишь иллюзия.

Но настоящая волна ярости, та, что способна снести всё на своём пути, накрывает меня перед самым закрытием.

Я беру журнал заказов. Сверяю имена, сроки, рецепты, прикидываю, кому что поручить с утра, чтобы завтра всё шло как по маслу.

И тут.

Внизу страницы уверенным аккуратным почерком администратора написано: «Романов Антон. Торт: „Королевский орех’’».

Сначала я просто смотрю на эти буквы, не в силах оторвать взгляд. Потом понимаю, что смотрю слишком долго, что моё дыхание замирает. Имя пульсирует перед глазами, как язва на экране, как гнойник, который вдруг вскрылся, отравляя всё вокруг.

Голову будто сдавливает обруч, и я слышу собственное сердцебиение где-то в ушах, глухо и противно, словно далёкий барабанный бой.

Он заказал ещё один торт? Ещё один?!

После того, как я едва сдержалась, чтобы не вышвырнуть его вон? После всей моей холодной отчуждённости? Он что, совершенно лишён способности считывать сигналы?

– Алина, – зову я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, почти буднично. Хотя внутри всё бурлит. Такое ощущение, будто в груди кто-то поставил котёл с кипятком, и крышка вот-вот слетит.

Бариста, уже начавшая протирать кофемашину, оборачивается. На лице ее лёгкое недоумение. Она, бедная, не в курсе, что сейчас по тонкому льду ходит.

– Да, Ольга Николаевна?

Я подхожу к стойке, открываю журнал на нужной странице и молча, сдержанно, указываю пальцем на запись. Вот она, эта строчка, как нож под рёбра.

– Этот заказ… – говорю я, будто каждый слог пропускаю сквозь зубы. – Его принимала ты?

– Да. Позвонил мужчина, очень вежливый, – Алина кивает, в её голосе даже звучит… лёгкое восхищение. Как будто она пересказывает звонок от какого-то таинственного благодетеля, а не от ходячей катастрофы с шелковым голосом и замерзшим сердцем. – Заказал большой торт из бельгийского шоколада, – она мечтательно прикрывает глаза. Я едва сдерживаю желание закатить свои. – Просил самые дорогие ингредиенты и украшения… И… – тут она слегка запинается, будто только сейчас догадывается, как это всё звучит, – несколько раз уточнил, будет ли лично Ольга Николаевна готовить. Я сказала, что такие заказы всегда вы делаете. Он даже вздохнул с облегчением, по-моему…

Конечно, он вздохнул. Конечно, ему важно, чтобы именно я.

Психологический садист, блин, с дипломом и дорогим парфюмом. Всё рассчитал. Всё подгадал. Его цинизм просто не знает границ.

– Пожалуйста, Алина, – серьезно говорю я, смотря в глаза девушки. – Больше никогда. Ни при каких обстоятельствах. Не бери от этого человека заказы.

Алина застыла, как будто я только что сообщила ей, что больше не варим кофе — вообще, никогда. Её глаза расширяются, брови подскакивают вверх, на лице читается паника, перемешанная с искренним непониманием.

– Но… что же я ему скажу?

– Скажи, что хочешь. Ссылайся на меня. Можешь сказать, что все мои мощности заняты, что я перегружена. Или, что я в отпуске, в кругосветном путешествии, ушла в монастырь, сбежала с аргентинским пастухом в Патагонию. Всё, что угодно, – я выдаю это на одном дыхании.

Мозг лихорадочно работает, пытаясь найти хоть какое-то рациональное оправдание этому решению.

«В городе много кондитеров, легко найдёт ей замену», – думаю я про себя, пытаясь убедить себя, что это не имеет значения, что его отсутствие не повлияет на мой бизнес.

Глава 4

Я врываюсь в свою квартиру, сердце всё ещё колотится от адреналина после поездки с Владиславом, и кричу:

– Я дома!

Голос разносится по маленькому коридору, полный радости и лёгкости, которых я не ощущала весь день. Это был не просто крик, а выплеск накопившихся за день эмоций, триумф над усталостью и болью, которые принёс Антон.

Из кухни выходит Ленка, вытирая руки о полотенце, её глаза блестят любопытством, в них читается предвкушение сплетен.

– Ну как? – спрашивает она, скрестив руки на груди и прищурившись, как будто уже знает ответ заранее.

– Как всегда, всё очень хорошо, – отвечаю с улыбкой и плюхаюсь на диван, ощущая, как расслабляются мышцы.

Это моя стандартная отговорка, мой щит от лишних вопросов, и Ленка прекрасно это знает. Она фыркает, качая головой.

– Тогда почему ты дома? Я думала, с ночёвкой у тебя. Сколько можно мурыжить мужика? – ворчит она, усаживаясь рядом и пихая меня локтем, словно пытаясь растормошить, выбить из меня правду.

Я задумчиво смотрю в потолок, чувствуя, как внутри шевелится что-то тёплое, нежное, но тут же тревожное, словно лёгкий ветерок, предвещающий бурю.

Ленка права — с Владиславом мы знакомы уже несколько месяцев. И это не просто знакомство, это целая история, которую я тщательно дозирую, боясь обжечься.

Всё началось случайно, когда он зашёл в кофейню, а потом стал появляться всё чаще, его присутствие стало почти ежедневным, приятной частью моего дня. Долго ухаживал — цветы, прогулки, его харизматичные улыбки, от которых невозможно было устоять.

В конце концов я сдалась, но переходить на следующий этап, довериться полностью, всё ещё не могу.

Это не просто страх, это глубоко укоренившийся ужас, который пронизывает каждую клеточку моего тела. Мысль о любви, о том, чтобы снова открыть сердце, полностью отдаться чувству, вызывает во мне непереносимую панику.

Я не хочу быть в дураках ещё раз, не хочу повторения той боли, которую оставил Антон, той пустоты и отчаяния, которые он принёс в мою жизнь. Это не просто рана, это шрам на душе, который болит при каждом воспоминании.

Довериться — значит снова стать уязвимой, снова дать кому-то власть над собой, над своим счастьем, а я уже поклялась себе, что никогда больше этого не произойдёт. Я научилась быть сильной, быть независимой, и этот страх потерять вновь обретённый покой держит меня на расстоянии, не давая сделать последний, решающий шаг навстречу.

Ленка продолжает ворчать, её голос звенит с лёгким раздражением:

– Олька, ну сколько можно тянуть? Ты сама себя мучаешь, а Владислав, похоже, мужик нормальный. Понимаю, конечно, после того урода трудно, но не все же такие!

Подруга качает головой, но в её глазах сквозит глубокое понимание, хоть и скрытое под насмешливым ворчанием. Она видит меня насквозь, знает мои страхи, мою боль, и от этого мне становится чуть легче.

Я улыбаюсь уголками губ, кивая. Лена права, но сердце всё равно цепенеет при мысли о доверии, словно покрытое коркой льда. Это не просто рациональный выбор, это инстинкт самосохранения, выработанный годами страданий.

– А как у тебя с твоим новым знакомым? Андрей, кажется? – перевожу я тему, чтобы отвлечься от своих терзаний, перевести стрелки внимания с себя.

Ленка пожимает плечами, её лицо принимает задумчивое выражение, словно она пытается разгадать сложную головоломку.

– Пока непонятно, – произносит она неуверенно. – Первый раз идём на свидание в пятницу. Но он какой-то… мутный, – она морщится, словно пробуя что-то на вкус и находя это неприятным. – И не по зубам мне, что ли? Чувствуется порода в нём, деньги у него явно есть, а это ж всегда страшно. Сколько акул вокруг такого будет крутиться? Зачем ему бесприданница из детского дома, да ещё и бариста? – говорит она, её голос полон сомнений, а в глазах читается глубокий комплекс неполноценности, вызванный её прошлым и социальным положением.

Моя милая подруга не верит в себя. Не верит, что может быть достойна кого-то "выше" себя, заранее рисуя в голове сценарии отвержения.

Я качаю головой, не соглашаясь с этой самоуничижительной оценкой. Меня всегда бесила эта её привычка обесценивать себя, на которую, увы, я и сама иногда поддавалась.

– Лен, не говори так, – стараюсь вложить в свой голос всю убеждённость. – Если его только твоё происхождение волновать будет, то он дурак. Настоящий, законченный. Я честнее и порядочнее тебя людей не встречала, а это дорогого стоит. Красоток и акул, конечно, вокруг много может быть, но вот искреннюю и чистую любовь, верность, надежный тыл, которой ты можешь показать, он фиг где найдет.

Я говорю это с жаром, пытаясь достучаться до неё, до её запрятанной неуверенности. В этот момент я почти верю в свои слова, в эту идеализированную версию мира, где доброта и чистота важнее денег и статуса.

– Хотя…

Я вдруг осекаюсь. Собственные слова отдаются во мне горьким эхом. Антон. Мой собственный пример — живое доказательство обратного.

Где моя "чистая любовь" и "порядочность" помогли мне? Да нигде.

– Как показывает практика, можем идти мы со своей любовью… – я делаю паузу, осознавая всю иронию ситуации. – Как-то не очень я тебя поддержала, да?

Мы обе смеёмся. Смех получается нервным, с привкусом горечи, но в то же время он разряжает обстановку. В этом смехе — наше общее понимание суровой реальности, где не всегда справедливость торжествует, и где даже самая чистая любовь может быть растоптана.

Я собираюсь продолжить свою нравоучительную тираду, когда нас обеих прерывает звонкий, счастливый голос:

– Мамочка, ты уже пришла?!

Глава 5

Прежде чем я успеваю отреагировать, из комнаты вылетает маленький вихрь. Ко мне подбегает моя доченька, моя маленькая принцесса, и с радостным писком запрыгивает мне на колени.

Её тоненькие ручки обвивают мою шею и в этот момент мир сужается до размера её тёплого тела в моих руках. Только она. Её безграничная, безусловная любовь, которая является моим самым мощным оберегом и смыслом жизни.

Я обнимаю её крепче, вдыхая знакомый, успокаивающий запах. Она смеётся, её смех звенит колокольчиком, и я отвечаю ей поцелуями в макушку, в мягкие волосики.

Но в глубине души, за всей этой нежностью, всегда живёт горькое, едкое осознание. Моя маленькая принцесса не знает, что за свои проблемы со здоровьем, за свою такую хрупкость, она должна сказать «спасибо» своему биологическому отцу.

Тому, кто своей жестокостью и жадностью спровоцировал тот день, когда она экстренно появилась на свет. Эта мысль — как заноза под кожей, которая постоянно напоминает о себе, не давая забыть.

Тот день… Я помню его плохо, словно сквозь туман, словно через толщу воды, потому что постоянно теряла сознание от страха и боли.

Картины мелькают обрывками: крики, острая, пронзительная боль, падение, жгучая боль внизу живота, алая лужа, расползающаяся под ногами, ужас, застывший в глазах прохожих. Хаос. Пустота.

Затем мелькающие, как в калейдоскопе, больничные стены, лица врачей, их встревоженные, но почему-то далёкие голоса, сквозь которые я слышала лишь одну, леденящую кровь фразу: «Срочно! У ребенка мало шансов…»

Я цеплялась за реальность изо всех сил, пытаясь удержаться на плаву, но сознание ускользало, погружая меня в спасительную тьму. Мне было страшно, так страшно, как никогда в жизни. Страх не за себя, нет, а за эту маленькую, беззащитную жизнь внутри, которая так отчаянно боролась.

Моя девочка родилась экстренно, на седьмом месяце. Крошечная, почти невесомая, она боролась за каждый вдох, за каждый удар своего крошечного сердечка, цепляясь за жизнь с неимоверной силой.

Ей пришлось провести долгие недели в инкубаторе, в этом стеклянном мире, а потом месяцы реабилитации, врачи, процедуры, постоянный контроль. Сейчас, к счастью, самые страшные испытания позади, и она растёт активной и жизнерадостной. Но последствия того дня дают о себе знать, напоминая о прошлом…

Мало того, что она развивалась с опозданием от своих сверстников. У неё хрупкие бронхи, и каждая простуда, даже самый лёгкий насморк, грозит затяжным бронхитом, неделями кашля и бессонных ночей. Её иммунитет слабее, чем у сверстников, и мы постоянно начеку, избегая людных мест в сезон простуд. И, пожалуй, самое заметное – это её глазки, они чуть хуже воспринимают яркий свет, приходится носить специальные очки даже в облачную погоду, что порой вызывает вопросы у других детей.

Несерьёзные, на первый взгляд, но ощутимые проблемы, которые требуют постоянного внимания, заботы и, конечно, денег, огромных денег. Поэтому практически все что я зарабатываю я трачу на реабилитации и врачей для моей Надежды.

Позже, уже после операции, когда боль немного отступила, а сознание прояснилось, и я смогла связно говорить, я сквозь слёзы, которые текли сами по себе, сказала врачу, что хочу написать заявление на ту, которая меня толкнула, на ту женщину, которая стала причиной этого кошмара. Я хотела справедливости, хотела, чтобы она ответила за то, что сделала, за боль, которую причинила мне и, главное, моему ребёнку. Я жаждала возмездия.

Но этого не потребовалось. Мои слова оборвал стук в дверь. И вопреки всем правилам, вопреки строгим больничным регламентам, которые запрещают посторонним вход в послеоперационные палаты, в мою палату в роддоме вошёл мужчина в костюме.

Высокий, внушительный, с серьёзным, почти непроницаемым лицом. Его присутствие было настолько неожиданным, настолько выбивающимся из общей картины, что я сразу почувствовала: это не просто случайный визитёр, а некая судьбоносная фигура, появившаяся из ниоткуда.

– Ольга Николаевна, – произнёс он, обращаясь ко мне по имени-отчеству с холодной вежливостью, и это сразу насторожило меня.

Мужчина взял стул, стоявший у соседней койки, и безмолвно, с какой-то отстранённой деловитостью, присел рядом с моей кроватью, полностью игнорируя удивлённый взгляд моей соседки по палате, которая словно застыла, сгорая от любопытства. Её взгляд был полон вопросов, но она молчала, видимо, до конца не понимая, как реагировать на происходящее, и кто этот человек, с такой лёгкостью нарушающий больничные правила.

В этот момент, словно по сигналу, к её соседке тут же подлетел врач, который минуту назад казался таким занятым и недоступным.

– Вам и ребёнку пора на процедуры, – сказал он нарочито бодрым, почти фальшивым голосом, и, не давая ей опомниться, поспешно увёл их из палаты, будто действуя с ним заодно, словно он был частью этого спектакля, разыгранного специально для меня. Мы остались одни. В воздухе повисла напряжённая тишина, тяжёлая и давящая.

Мужчина посмотрел на меня. Его взгляд был проницательным, равнодушным, словно он сканировал меня насквозь. Он сначала вёл себя как следователь, его вопросы звучали сухо и отрывисто, без лишних эмоций.

– Что с вами произошло? — спросил он, не повышая голоса. – Вы помните нападавшую?

Я с трудом сглотнула, пытаясь собрать мысли в кучу. Рассказала всё, что могла вспомнить, сквозь накатывающие приступы слабости. Он слушал внимательно, не перебивая, лишь изредка кивая головой. Когда я закончила, он немного помолчал, словно переваривая информацию.

– И что вы планируете делать дальше? – будто между прочим уточнил он.

– Я… я посажу её! – прошептала я, чувствуя, как внутри разгорается огонь отчаяния и жажды справедливости, единственного, что могло бы хоть как-то заглушить эту боль. – Она должна ответить за это. За то, что сделала с моей дочерью.

Услышав мой ответ, мужчина поджал губы, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на презрение или усталость, словно он выслушивал очередную наивную глупость. Он достал из внутреннего кармана дорогого пиджака объёмный конверт из плотной бумаги, который казался подозрительно тяжёлым, и демонстративно положил его на тумбочку рядом с моей кроватью, словно это был некий символ, материальное воплощение цинизма.

Глава 6

Мы с Леной и Наденькой переходим на кухню ужинать. На столе простая еда: котлеты и пюре. Все как мы любим. Домашняя, уютная атмосфера.

Надя с аппетитом уплетает свою порцию, болтая ножками под стулом, её детская непосредственность — лучшее лекарство от всех тревог. А потом, весело хихикнув, убегает в комнату с игрушками, её звонкий смех эхом разносится по квартире. Как только её шаги затихают, я поворачиваюсь к Лене и тихо, почти шёпотом, начинаю:

– Сегодня приходил Антон.

Ленка замирает с ложкой на полпути ко рту, её глаза, обычно такие живые, теперь расширяются от шока. Она буквально цепенеет.

В её взгляде читается не только удивление, но и мгновенно вспыхнувшая защитная реакция, звериная готовность ринуться в бой. Она ненавидит его после случившегося, не переваривает и мечтает при встрече двинуть между ног, как она сама выражается. Надеюсь, это всё же фигуральное выражение…

– Что?! – выдыхает она, её голос чуть хриплый от возмущения. В ней моментально просыпается та львица, которая всегда готова драться за тех, кого любит.

– Да, приходил за тортом, – говорю спокойно, хотя внутри меня бушует шторм.

– А жопа у него не слипнется? Хватило же совести! – Ленка фыркает, её голос полон ярости, а глаза мечут молнии.

– Это не главное. Я думаю, это знак, – выдаю решительно. – Пора заняться документами Наденьки. Нельзя больше тянуть — нужно обратиться в суд и лишить его отцовства.

Я делаю паузу, давая ей возможность осознать всю серьёзность моих слов.

– Сейчас я не так уязвима, как раньше, – продолжаю я. – Не бедна, как церковная мышь. У меня есть кофейня, сбережения. Самое время убрать его из нашей жизни. Раз и навсегда.

Ленка кивает, её губы сжимаются в тонкую линию, выражая полное согласие.

– А то с него станется потом алименты с ребёнка на свою старость взыскивать.

Мои слова полны отвращения, сама мысль вызывает тошноту. Это не просто практический расчёт, а глубокое моральное неприятие. Он способен на любую подлость, и я это знаю.

– Да и выехать куда-то — его согласие потребуется. Не хочу я этого всего. Не хочу, чтобы его тень висела над нами, над будущим моей дочери, словно дамоклов меч. Найду хорошего юриста и двину в путь. Это наш шанс на независимое будущее, без его участия, без его влияния.

– Полностью с тобой согласна. Слушай, а может… – начинает она осторожно, её голос чуть тише, словно она предлагает нечто сокровенное. – Может, спросить у Андрея? Он вроде юрист. Может, он кого-то посоветует? Он же в этих кругах вращается.

Я качаю головой, хотя мысль, признаться, чертовски заманчива. Юрист с связями, да ещё и знакомый подруги – это могло бы значительно упростить задачу. Но что-то внутри меня противится. Это не просто предубеждение, а тонкий психологический барьер.

– Нет, не надо, Лен, – отвечаю я, стараясь смягчить свой отказ, чтобы не обидеть её, ведь она предлагает из лучших побуждений. – Ты только на первое свидание с мужчиной идёшь, и сразу будешь за подругу спрашивать… Это… это не очень хорошо. Понимаешь? Создаст неправильное впечатление. Будто ты сразу приходишь с ворохом чужих проблем. Это же свидание, а не деловая встреча.

Я вижу, как она обдумывает мои слова, и в её глазах мелькает понимание. Не хочу, чтобы мои личные войны стали камнем преткновения для её потенциального счастья. Это было бы эгоистично и несправедливо по отношению к ней.

– Ну, может, ты права… – протягивает она задумчиво. – Я просто подумала… ну, мало ли. Если он, конечно, нормальный.

– Вот именно. Если, – подчёркиваю я, вкладывая в это слово всю неопределённость будущего, всю зыбкость начала любых отношений. – Может, позже, если у вас всё пойдёт дальше. Если он окажется тем, кто тебе нужен, кто сможет войти в твою жизнь не как случайный знакомый, а как нечто большее. Тогда и спросишь. Если будет такая необходимость. Но сейчас… сейчас это будет лишнее.

Лена вздыхает, но соглашается, принимая мои доводы. Мы обе понимаем негласные правила этих игр, где первое впечатление играет решающую роль. Мы возвращаемся к еде, но в голове у меня уже строятся планы.

Мозг начинает активно работать, выстраивая стратегию. Больше никакого промедления. Больше никаких компромиссов. Хватит быть жертвой. Пришло время действовать. Это моё решение, и я несу за него полную ответственность. И оно будет выполнено, чего бы мне это ни стоило.

Глава 7

Антон

Солнце клонится к закату, раскрашивая небо в алые и оранжевые тона, но я этого не замечаю. Какое дело мне до этих розовых соплей?!

Сижу у кромки бассейна в загородном доме, уставившись в гладкую, словно зеркало, поверхность воды. В руке зажат телефон, которым я задумчиво постукиваю по колену, этот монотонный звук – единственное, что нарушает идеальную, но какую-то пустую тишину.

Заказы, значит, от меня она брать не хочет. Ну, естественно. Чего ещё я ожидал? В этом вся Ольга. Принципиальная до одури. Вся такая правильная. Где-то даже приятно, что осталась верной себе.

За эти годы… Столько всего произошло, что голова кругом идёт. Вся моя жизнь, всё, что я строил с таким расчётом, всё, что казалось незыблемым, рухнуло в один момент, как карточный домик.

Мой тогдашний партнёр, Колосов, этот хитрожопый ублюдок, в один прекрасный день просто исчез, растворился в воздухе, прихватив с собой все наворованные активы и оставив мне разгребать горы долгов и ворох уголовных дел.

Я лишился всего. Словно сама судьба решила мне отомстить за то, как я поступил с Ольгой.

Тогда, в разгар этого ада, эта мысль посещала меня не раз. Это было не просто невезение, не просто деловой провал. Это казалось каким-то, мать его, библейским возмездием.

Я, человек, который всегда считал себя выше всякой морали, вдруг оказался в самом низу, раздавленный собственной гордыней, собственной самоуверенностью. Это было унизительно. Жутко унизительно.

Я получил срок. Но связи Карины и её деньги помогли скосить его на условный. Да, Карина...

Эта баба, которая тогда казалась мне спасением. Она вообще очень старалась угодить и помочь, буквально стелилась передо мной, готовая на всё, лишь бы я не исчез из её жизни, чтобы я остался при ней. И мне ничего не оставалось, как жениться на ней.

Это был холодный расчёт, единственный выход из того дерьма, в котором я оказался. Не из-за любви же, в самом деле.

Но я больше не хотел от кого-либо зависеть, особенно от её денег. Её помощь душила, как удавка. Каждый раз, когда она делала очередной "широкий жест", я чувствовал себя загнанным в угол, должным ей. А должным я больше никому быть не собирался.

Поэтому начал всё с нуля. Без партнёров, без этих жадных шакалов, которые только и норовят урвать кусок пожирнее. И без денег своей женщины, которые, несмотря на их наличие, ощущались как подачка, как унизительная милостыня.

По старым, ещё не до конца протухшим связям договорился о кредите под высокий процент. Чёрт, какой же это был риск, какой, мать его, адреналин!

Я ставил всё на кон, всё до последней копейки, которую смог собрать. Но я знал, что делаю. Пошёл уже проторенной дорожкой, но в одиночку, сам за себя. Никто над душой уже не стоял, никто не тянул одеяло на себя.

И спустя три года я смог не просто выплыть, но и развернуться гораздо шире, чем раньше. Моя империя росла, становясь ещё крепче, ещё неприступнее. Я доказал себе, и всем этим уродам, что могу. Что я чего-то стою.

Отношения с Кариной за эти годы лучше не стали. Они просто… существовали. Как мебель. Как очередной атрибут успешной жизни. Это был брак по расчёту, холодный и пустой. С моей стороны уж точно.

Она стала меня настолько раздражать, что сил терпеть её становилось всё меньше. Её малейший жест, её визгливый голос, её вездесущее присутствие вызывали глухое, но постоянное раздражение.

А она, как назло, будто помешалась на желании завести ребёнка. Все её мысли были только об этом. Она буквально жила этой идеей, и эта одержимость сводила меня с ума.

Завтрак, обед, ужин – всё крутилось вокруг какой-то овуляции, зачатия, грёбаных циклов. Я же детей от неё не хотел.

Видимо, природа была со мной солидарна, и Карина никак не могла забеременеть, несмотря на дорогущих врачей и бесконечные, унизительные процедуры.

Из-за этого на неё накатывали самые настоящие истерики. Громкие, демонстративные, они выжигали во мне последние остатки терпения, как напалмом. На время этих истерик я просто уезжал.

Куда угодно. К друзьям, в закрытые клубы, в командировки. Там я отдыхал, глушил это раздражение алкоголем и случайными связями. Дорогие женщины, без обязательств, без глупых вопросов про детей. Просто разрядка.

И вроде приспособился. Нашёл в своей жизни удовольствия, свои плюсы. Одиночество в толпе, когда вокруг полно людей, но ты ни от кого не зависишь. Власть, деньги, возможность получить почти всё, что захочешь, стоит только щёлкнуть пальцами. Но всё это было каким-то пресным, безвкусным. И вдруг, в этот налаженный, циничный мирок, она вновь встретилась мне... Ольга.

И старые раны, которые я так старательно замазывал слоями равнодушия и пренебрежения, словно штукатуркой, вдруг начали ныть. Глубоко под броней моего мужского цинизма, холодности и жёсткости, под этим фасадом успешного, беспринципного хищника, скрываются чувства.

Не та юношеская пылкая любовь, нет. Того давно нет. Что-то иное. Тягучее, горькое, как осадок на дне самого дорогого коньяка.

Осознание того, что я потерял, что сломал. Она была единственной, кто знал меня настоящего. Кто верил в меня искренне, по-настоящему. Кому было плевать сколько я зарабатываю и на какой тачке езжу. И я, ублюдок, это уничтожил. Своими руками.

А ведь я случайно попал в её кофейню. Карина попросила заказать торт, какой-то очередной свой выпендрёж. Я просто нагуглил ближайшую с хорошими отзывами.

Зашёл. И замер. Сначала я не поверил. Ну совпадение — и всё. Мозг не сразу подал сигнал, а тело уже среагировало: что-то внутри щелкнуло, будто кто-то изнутри постучал — "Очнись, идиот".

Она стояла за стойкой, чуть прищурив глаза. И это была уже не та наивная, доверчивая Оля, что смотрела на меня щенячьими глазами.

Нет. Она изменилась до неузнаваемости. Стала жёстче, словно выкована из стали, но при этом… дьявол, она стала сексуальнее.

Это было не вульгарно, нет. Никаких декольте, никаких навязчивых поз. Это была какая-то внутренняя, зрелая женственность, которая исходила от неё, заполняя собой всё пространство. Уверенность в каждом движении, в каждом слове. Самодостаточность.

Глава 8

Ольга

Весь день пролетает в вихре сахарной пудры, крема и миндальной муки. Сегодня у нас большой заказ — три свадебных торта и десяток капкейков для детского праздника. Руки работают автоматически, отмеряя ингредиенты, смешивая, украшая, словно я превратилась в часть конвейера.

К вечеру, когда последний торт упакован и кухня вычищена до блеска, я еле стою на ногах от усталости. Но вместо отдыха на диване, я забираю Наденьку из садика, и мы идём в парк.

Сегодня особый вечер. Мы идём в парк, и не просто так. Сегодня я знакомлю Влада с дочерью. Это была его инициатива, и меня это подкупило, поразило своей смелостью и прямолинейностью.

Он не тянул, не пытался "проверить почву", не ходил вокруг да около, как это обычно бывает. Словно он был уверен в своём выборе.

Я сразу, ещё на нашем первом свидании, рассказала ему про Наденьку, не скрывая ничего. Для меня это было принципиально — начинать отношения лучше честно, сразу давая понять, что дочь для меня не просто часть жизни, а сама жизнь, и её комфорт и благополучие имеют огромное значение.

Это не предмет для компромиссов, не досадное обстоятельство, которое можно игнорировать или прикрывать. И, к слову, наличие ребёнка Владислава совершенно не смутило.

Во всяком случае, он никак не проявил недовольства или колебаний, что само по себе уже было удивительно и успокаивало.

Мы подходим к фонтану, где мы договорились встретиться. Влад уже ждёт нас. Он стоит, облокотившись на парапет, такой расслабленный, с обворожительной улыбкой на лице.

Я невольно замечаю, как его вид притягивает заинтересованные взгляды мимо проходящих одиноких женщин, которые невольно замедляют шаг, бросая оценивающие взгляды.

Это заставляет меня почувствовать лёгкий укол… чего-то, что я сама себе ещё не могу объяснить, но это было что-то похожее на гордость и нежность.

Стоит Владу заметить нас и его лицо озаряет широкая, искренняя улыбка, которая не касается только губ, а сияет в глазах, и он делает шаг нам навстречу.

Наденька с любопытством разглядывает Влада, её очки чуть сползли на нос, и в этом её интересе столько непосредственности, что сердце сжимается.

– Привет, принцессы! – произносит он весело.

Наденька, которая обычно застенчива до робости с незнакомыми людьми, на удивление, сразу к нему тянется. Это поражает меня до глубины души. Может, она чувствует его добрую, открытую энергетику, а может, просто её подкупает его искренняя, не наигранная, а какая-то мужская открытость, не свойственная большинству взрослых, которые или заискивают, или игнорируют детей.

Влад, заметив это, без лишних церемоний, приседает на одно колено. Он становится на один уровень с ней, буквально и фигурально, и протягивает ей маленькую, ярко-розовую коробку, перевязанную атласной лентой.

– Давай знакомиться? Меня Влад зовут. Мама сказала, ты Надежда. Это тебе. Маленький подарок.

В его глазах искрится весёлый, озорной огонёк, без тени снисхождения или превосходства, только чистое желание порадовать.

Наденька недоверчиво смотрит сначала на меня, ища подтверждения, разрешения, потом на коробку, её детское любопытство борется с привычной осторожностью. Я даю ей лёгкий, ободряющий кивок.

Она осторожно берёт подарок, её тоненькие пальчики нежно касаются яркой упаковки. Развернув, она ахает — внутри сидит маленький заяц, сделанный из конфет. Глаза дочери сияют от восторга, а на лице расцветает та самая, ни с чем не сравнимая, чистая детская радость.

– Спасибо! – шепчет она, прижимая зайца к себе, словно самое ценное сокровище. Её голос едва слышен, но в нём столько искренности и счастья.

Влад, видя её реакцию, мягко улыбается. Он поднимается, и его взгляд встречается с моим. Он подмигивает мне, словно говоря: "Видишь? Всё в порядке".

– А теперь, – говорит Влад, его голос звучит, как приглашение в сказку, – кто хочет прокатиться на карусели?

И вот тут начинается магия. Этот интересный, взрослый мужчина легко находит с ней общий язык. Он задаёт ей вопросы про садик, про её любимые игрушки, слушает её внимательно, не перебивая, смеётся над её детскими рассуждениями.

Владислав не делает скидку на возраст, не сюсюкает, а общается с ней как с маленькой, но полноценной личностью. Он балует и радует её без всякой меры: покупает ей огромный воздушный шар в виде единорога, потом разрешает выбрать любую игрушку в киоске.

Наденька смеётся, её смех заливист и звонок, и я вижу, как она полностью расслабляется в его присутствии.

Мы катаемся на каруселях, а я смотрю, как Влад крепко держит Надю за руку, а она, запрокинув голову, смотрит на него с восхищением. Затем он подхватывает её на руки, кружит в воздухе, и она заливается счастливым смехом.

Эта сцена трогает меня до глубины души. Я смотрю на них и чувствую, как в моём сердце, которое так долго было закрыто для новых чувств, что-то начинает оттаивать.

Видеть, как она тянется к нему, как он с такой искренностью и лёгкостью общается с ней, — это для меня самое главное. Это говорит о Владе больше, чем любые слова. Он не просто терпит моего ребёнка, он искренне наслаждается общением с ней. И в этот момент я понимаю, что, возможно, после всех этих лет боли и разочарований, я наконец-то нашла человека, который достоин быть частью нашей жизни.

Человека, который может дать Наденьке то, чего ей так не хватало – настоящего отеческого внимания, заботы и безусловной, нежной привязанности. А мне… мне он, возможно, даст шанс снова поверить в счастье.

Позже мы заходим в уютное кафе неподалёку. Наденька с восторгом отправляется в детский уголок, где её увлекают яркие игрушки и другие дети. Её смех, звонкий и беззаботный, доносится до нас, и я улыбаюсь, наблюдая, как она с радостью присоединяется к игре, словно забыв обо всём на свете.

Влад садится напротив меня. Разговор течёт легко, непринуждённо, словно мы знакомы сто лет. Мы говорим о мелочах — о любимых фильмах, о планах на лето, о чём-то совершенно обыденном.

Глава 9

Мозг наотрез отказывается принимать услышанное. Сертификат? На любую квартиру? Это звучало как бред, как новости о том, что в Эфиопии умер мой дедушка и оставил мне наследство.

Моя первая мысль, инстинктивная, отработанная годами выживания в суровом мире: «Это мошенники». Стопроцентно.

До чего же дошел прогресс — теперь квартиры уже по телефону «дарят». Это же смешно!

И откуда, чёрт возьми, у них мой номер? Эта мысль вызывает лёгкое раздражение, ощущение вторжения в личное пространство.

Не успеваю я обдумать эту дикость, как Влад возвращается с двумя дымящимися чашками кофе. Его появление вырывает меня из оцепенения. Я мгновенно натягиваю на лицо максимально нейтральное выражение, стараясь выглядеть обыденно, словно ничего необычного не произошло, словно мир не перевернулся с ног на голову пару секунд назад.

– Всё в порядке? – уточняет он. Его внимательность одновременно и приятна, и заставляет ещё больше собраться, чтобы не выдать себя.

– Да, всё отлично, – выдавливаю нарочито весело – Просто какая-то дурацкая реклама. Квартиры, говорят, дарят. Чушь собачья.

Я произношу это с лёгкой, притворной усмешкой, словно это самая нелепая вещь, которую я слышала за день, хотя в душе у меня неспокойно.

Влад улыбается, явно не придавая значения моим словам, и мы продолжаем наш вечер, словно ничего и не произошло. Его спокойствие заразительно.

Я достаточно быстро забываю про этот звонок, отмахиваясь от него как от назойливой мухи. Мошенники, что с них взять. Это самое простое и логичное объяснение, которое не требует ломать голову над абсурдом ситуации.

На следующий день, однако, тот же номер высвечивается снова. Он горит на экране телефона, как незваный гость. Вижу его и недовольно морщусь. Вот же какие настойчивые…

Я уже собираюсь сбросить, потому что нет ни сил, ни желания снова слушать этот бред, но что-то внутри заставляет меня ответить. Возможно, это та самая интуиция, которая редко подводит, или просто усталое любопытство.

– Ольга Николаевна, пожалуйста, не вешайте трубку!

Голос Анны звучит ещё более настойчиво, чем вчера, в нём слышится паника, почти отчаяние. Она явно боится, что я прерву разговор.

– Я понимаю ваше недоверие, но это не шутка! Я могу все объяснить…

– Что объяснять? – перебиваю я, пытаясь придать голосу максимум безразличия, хотя сердце уже начинает колотиться где-то в горле, предчувствуя что-то недоброе. – Откуда у вас мой номер? И что за бред про сертификат? Я же сказала, мне это не интересно.

– Ваш номер… ваш номер дал сам даритель, – её голос понижается до заговорщического шёпота, словно она делится страшной тайной, чем-то, что должно меня потрясти. – Романов Антон Александрович.

Я замираю. Воздух в лёгких словно застывает, и я не могу вдохнуть. Антон. Этого я не ожидала. Это как удар под дых. Никогда бы не подумала, что он способен на такой жест. Мой мозг лихорадочно пытается найти объяснение, но все логические цепочки обрываются.

И зачем? Что ему от меня нужно? От этой мысли меня бросает то в жар, то в холод. Он обобрал меня до нитки, оставил на улице, а теперь… теперь он дарит мне квартиру? Это не укладывается в картину его циничной, прагматичной натуры. Это слишком… грандиозно.

– Вы можете выбрать любую квартиру у нас в комплексе, и он оплатит её стоимость, – продолжает Анна, словно не замечая моего молчания, моего шока. Её слова звучат как приговор, как подтверждение самого невероятного сценария. – Когда вам удобно подъехать в наш офис?

Я не слышу её. Мой мозг лихорадочно прокручивает варианты, пытаясь найти хоть какое-то рациональное объяснение. Это какая-то игра? Манипуляция? Или… или что?

Он не мог просто так дать мне квартиру. Это не в его стиле. Он ничего не делает просто так. Я чувствую себя, как будто меня бросили посреди улицы, раздетую и беспомощную. Недоумение, возмущение, и что-то ещё, неуловимое, смешиваются внутри.

Не говоря ни слова, я кладу трубку. Просто отключаюсь, не в силах продолжать этот разговор, который окончательно выбил меня из колеи. Хватаю со стола журнал заказов. Листаю страницы, пальцы находят знакомую фамилию. Нахожу там его номер, оставленный при заказе первого торта.

Дышу глубоко, стараясь успокоиться. Каждое слово, каждый вдох — это борьба с собой. Нужно действовать. И действовать быстро. Я не позволю ему играть со мной. Я набираю его номер, чувствуя, как адреналин бурлит в крови, разгоняя остатки усталости и смущения.

Гудки. Один. Второй. Третий.

И вот его голос, такой знакомый, такой… наглый. Голос человека, который привык получать то, что хочет.

– Слушаю, – произносит Антон лениво.

Самоуверенный, ехидный… козел! Он словно он ждал моего звонка. Будто заранее знал, что я клюну на эту наживку, на этот дешёвый трюк с "подарком". И теперь наслаждается этим.

– Нам нужно встретиться, – говорю я сухо, стараясь максимально убрать все эмоции из голоса. Только дело. Ничего личного. Хотя внутри всё кипит от возмущения и желания разорвать его на куски. – И серьёзно поговорить.

– О чем? – Спрашивает он, и в его тоне звучит неприкрытое веселье, вызывающее у меня приступ тошноты. Он играет. Он, чёрт возьми, наслаждается этим, как кот, играющий с мышью. – О сертификате на квартиру? Или о чём-то более… личном?

– Я сейчас положу трубку, – отрезаю я, игнорируя его попытки вывести меня из равновесия, не дать ему удовольствия от моей реакции.

Я не буду плясать под его дудку.

– Ты явно без настроения, – хмыкает Антон. – Я свободен завтра вечером. Ресторан “Рим”. В семь, – чеканит он, не дожидаясь моего согласия, словно это уже решенный вопрос.

Его голос пропитан неторопливым самодовольством. И я понимаю, что он явно желает этой встречи. Очень сильно. И весь этот фарс с сертификатом и квартирой, явно сделаны именно для этого. Чтобы заманить меня. Чтобы заставить выйти на контакт. Что ж, он добился своего.

Глава 10

Я приезжаю в ресторан «Рим» ровно в семь. Пунктуальность — моё второе имя, особенно когда речь идёт о таких неприятных встречах.

Одета я скромно, но с достоинством: чёрное платье, которое скрывает все изгибы, и лёгкий, почти незаметный макияж. Ничего вызывающего, ничего, что могло бы намекнуть на свидание.

Это не рандеву, а деловой разговор, хоть и до тошноты личный. Мой внешний вид — это щит, который должен отбить любые его попытки флирта или обесценивания.

Внутри царит полумрак. Мягкий, обволакивающий свет хрустальных люстр отражается в полированных поверхностях столов и бокалов, создавая ощущение роскоши, которая давит своей избыточностью. Запах дорогих, изысканных блюд, смешиваясь с лёгким цветочным ароматом, витает в воздухе. Место пафосное, с претензией, Антон всегда любил такие места, где всё напоказ, всё должно кричать о его статусе и возможностях.

Бывший уже ждёт. Он сидит за столиком у окна, откуда открывается завораживающий вид на огни ночного города. Наглый, как и всегда. Одет безупречно. Тёмный костюм, идеально сидящий по фигуре, словно вторая кожа, дорогая рубашка, запонки поблёскивают на свету, притягивая взгляд.

Он выглядит успешным, даже хищным, этаким королём своей маленькой вселенной. Его поза расслабленная, но в ней чувствуется в любой момент готовность к атаке.

Когда я подхожу, он поднимает взгляд, и его губы трогает отвратительная самодовольная ухмылка, которая кричит: "Я знал, что ты придёшь". В ней читается вызов, предвкушение и абсолютная, непробиваемая уверенность в своей правоте.

Подхожу к столику, не здороваясь, не удостаивая его ни взглядом, ни кивком. Отодвигаю стул с лёгким шумом, достаточно громким, чтобы обозначить своё присутствие, но без лишней агрессии. В глаза не смотрю, лишь скольжу взглядом по его галстуку, по пустому месту в области его сердца.

– Даже не обнимемся после долгой разлуки? – усмехается Антон и эта фраза, сказанная с такой насмешкой, заставляет меня сжать челюсти.

– Давай без лишних слов. Я здесь по делу, – мой голос звучит сухо и отстранённо.

Я не собираюсь подыгрывать ему, опускаться до его уровня, до этой игры в кошки-мышки. Мне нужен его отказ, чёткое, недвусмысленное подтверждение того, что он не имеет никаких прав на моего ребенка.

Антон поднимает бровь, словно я сказала что-то из ряда вон выходящее, ухмыляется шире, наслаждаясь моим, как он, должно быть, думает, замешательством, и небрежно машет официанту. Тот появляется словно из ниоткуда.

– Бутылку «Шато Марго», 2015 года, – бросает он, и в его голосе слышится неприкрытое превосходство, а сам же даже не смотрит на официанта, словно тот — пустое место. – И меню.

Конечно, он не спрашивает меня, чего я хочу, не удосуживается хотя бы для приличия поинтересоваться. Просто заказывает дорогое вино, демонстративно, с таким видом, будто это обычный столовый напиток.

А тем временем это его способ подчеркнуть свои финансовые возможности, свой новый, недосягаемый для меня статус. Каждое движение, каждое слово кричит: "Посмотри, как высоко я забрался".

– Мне гребешок с трюфельным соусом и мороженое из морского ежа, – делает он заказ с такой небрежностью, будто речь идет о чем-то обыденном, а не о деликатесах. Затем переводит взгляд на меня, и в его глазах вспыхивает ехидный огонёк. – А ты что выбрала? Что-нибудь домашнее, да? Или что-то экзотическое сегодня попробуешь? – он усмехается, явно вспоминая, как я раньше, в нашей общей, прошлой жизни, любила простые, понятные блюда, а на "экзотику" смотрела с подозрением.

– Кофе. Без сахара и молока, – отрезаю я, не скрывая презрения в голосе.

Меня воротит от его показухи, от этого цирка с едой, которая, кажется, стоит целое состояние, когда я помню, как в декрете считала мелочь на пакет молока, так как почти все деньги съедала аренда. Поэтому даже не открываю меню, словно отказываясь участвовать в этом фарсе.

Антон откидывается назад, на спинку стула, с ленцой разглядывая меня, словно я какая-то диковинка, попавшая в его зверинец. В его взгляде читается смесь интереса, оценки и чего-то неуловимого, что заставляет меня сжаться. Он изучает меня, пытаясь найти прежнюю Олю, но её здесь нет.

– Ольга, я тебе должен, – начинает он, когда официант уходит и его голос становится неожиданно серьёзным, теряя на мгновение свою привычную ухмылку. Этот тон, редкий для него, настораживает меня. – А долги я всегда отдаю, – он произносит это с такой уверенностью, будто это незыблемый закон вселенной. – Поэтому тебе не надо ломаться, не надо изображать из себя принципиальную нищенку. Выбери квартиру. Любую. И я её куплю. Это просто… возврат долга.

Я кривлю губы в усмешке, горькой и ядовитой. Возврат долга? Он даже сейчас не может признать свою вину, назвать вещи своими именами. Для него это просто деловая операция.

– Ты мог бы просто перевести мне сумму, вырученную за продажу моей квартиры, на мой счёт, – отвечаю спокойно. – С процентами за все эти годы пользования моими деньгами.

Произношу это с холодным расчётом, цифры всплывают в памяти сами собой, ведь я годами просчитывала, сколько он мне должен.

– А не устраивать этот цирк с сертификатом. Твой широкий жест не исправит моего отношения к тебе. И вину твою не искупит. Но хотя бы, ты не будешь мне должен. – делаю паузу, чтобы каждое слово дошло до него. – И впредь, я прошу тебя, больше не появляться в моей жизни. Никогда.

Он наклоняет голову, словно обдумывая мои слова, словно каждое моё требование — это лишь очередная задачка, которую он с лёгкостью решит. И его губы растягиваются в наглой, самодовольной улыбке, которая теперь кажется ещё более отвратительной после его мимолётной "серьёзности".

– Это навряд ли, – произносит он более низким голосом, почти мурлыкающим, словно он сытый кот, играющий с мышью перед тем, как окончательно её сожрать. Это мерзко и вызывает во мне волну тошноты. – Ты изменилась, похорошела. Мне приятно на тебя смотреть, – его оценивающий взгляд скользит по мне. Антон даже не скрывает, что рассматривает меня, как товар, как объект. – И я хочу делать это как можно чаще.

Глава 11

Антон

Папка падает на стол передо мной с таким звуком, будто она нажала на спусковой крючок. Громкий щелчок разрезает тишину дорогого ресторана, и я остаюсь сидеть за столом, посреди этого пафосного великолепия.

Передо мной целая бутылка "Шато Марго", мерцающая в свете свечей, и ещё нетронутые гребешки с трюфельным соусом, запах которых теперь кажется невыносимо приторным.

Вокруг смеются люди, звенят бокалы, но для меня весь мир словно замирает, оглушенный её последними словами.

Официант, словно тень, бесшумно подходит, его движение настолько плавное, что я почти не замечаю его. Он тянется к папке, которую Ольга бросила на стол, собираясь убрать её вместе с остатками моего несостоявшегося ужина. Но я резко перехватываю её, отмахиваясь от него. Моё терпение на нуле.

– Уберите здесь. И оставьте меня.

Мой голос звучит глухо, я сам себя не узнаю. В нём нет привычной уверенности, лишь сдавленное рычание.

Официант, привыкший к причудам богатых клиентов, молчаливо подчиняется. Исчезает так же бесшумно, как и появился.

Освещение в ресторане, этот приглушенный, обволакивающий свет, который обычно успокаивает, теперь кажется слишком ярким, словно прожектора бьют мне прямо в глаза.

Запахи дорогих блюд и цветов, ещё недавно казавшиеся такими приятными, становятся слишком навязчивыми, душат, вызывают тошноту. Мне хочется исчезнуть, раствориться в этом полумраке, стать невидимым, чтобы никто не видел моего состояния.

Поэтому резко поднимаюсь, бросаю на стол купюры и, подхватив папку, покидаю ресторан. Еду в закрытый частный клуб.

Мне нужно куда-то выплеснуть эту ярость, спустить пар, заглушить этот нарастающий внутренний грохот. На одну единственную стерву. На Ольгу.

Обычно в таких местах я сразу оказываюсь в центре внимания. Ко мне подходят, предлагают виски, сигары, компанию — всё, что душе угодно.

Сегодня я посылаю всех к чёрту, даже не пытаясь скрыть своё раздражение. Плевать на вежливость и репутацию. Я сажусь в самый дальний, самый тёмный угол, где меня никто не побеспокоит.

Вытаскиваю сигару, прикуриваю, и наблюдаю, как клубы едкого дыма медленно поднимаются к потолку, растворяясь в воздухе, словно мои мысли, моё спокойствие.

Злость на Ольгу клокочет внутри, разъедая меня изнутри. Её слова, полные презрения, словно пощёчины, до сих пор звучат в ушах. И это чёртово заявление, брошенное мне в лицо, как плевок…

Она посмела так со мной разговаривать! С тем, кто поднялся из грязи в князи. Кто сам построил свой бизнес. Кто ворочает огромными бабками!

А она? Кто такая? Стряпуха с грёбаной кофейней!

Я хотел её наказать. Заставить пожалеть. Сделать так, чтобы она приползла на коленях, умоляя о прощении. Я представлял, как она будет просить меня принять ее обратно. Но стоит мне открыть папку…

Пятый раз пересматриваю документы.

Чёртовы юридические формулировки расплываются перед глазами, сливаясь в нечитаемую массу. Исковое заявление. Лишение родительских прав. Моих родительских прав…

Это просто какой-то бред, дурной сон. Мало что в них понимаю, мозг просто отказывается воспринимать увиденное, сопротивляется этой немыслимой информации. Я читаю и перечитываю каждую строчку, пытаясь осознать. Там указано имя. Дата рождения. Моя фамилия.

У меня есть дочь!

Это не просто гром, это ядерный взрыв в моей голове. Дочь! Дочь, вашу мать! От Ольги!

Просто цензурных слов нет, чтобы описать этот шок, этот переворот сознания. Голова кружится, мир вокруг меня начинает плыть. Сигара выпадает из пальцев, прожигая дорогой ковёр, но мне абсолютно плевать.

Если до этого момента я был зол на неё за её наглые слова и хотел наказать, заставить пожалеть, то теперь что-то щелкает в груди.

Это не просто щелчок, это будто замок, который держал меня годами, с треском ломается. Ненависть, что клокотала во мне, сменяется абсолютным, всепоглощающим шоком, который парализует каждую клеточку моего тела. Меня отбрасывает назад, в кресло, словно невидимая сила.

Ребенок.

Это слово эхом отдается в голове, нарастает, заполняя все пустоты. Это серьёзно. Навсегда.

Это не просто мимолётная связь, не случайная интрижка, которую можно забыть. Это часть меня и часть Оли, наш, чёрт возьми, плод любви — плод того, что когда-то было между нами, хоть я и вытравил это из памяти.

И она думает, я так просто откажусь от неё? Разорву нашу связь окончательно, когда теперь мы, по сути, полноценная семья?

Она мне ничего не сказала. Ни слова. Скрыла этот факт, как будто это какая-то мелочь.

Я спокойно жил, строил свою жизнь, погрязнув в делах, в деньгах, в женщинах, знать не зная, что у меня давно дочка есть. Целых… сколько? Документы расплываются.

Четыре года?! Что за дрянь! Она лишила меня всего этого времени! Она лишила её меня! Но…

Дочка.

Это слово обретает новое звучание. Даже как-то классно звучит. Неожиданно, непривычно. Но… классно.

Мой ребёнок. Маленькая часть меня, которая существует отдельно, где-то там, рядом с Ольгой. И я о ней ничего не знаю. Волна новой, незнакомой эмоции захлестывает меня — нежности, ответственности, какой-то дикой, животной привязанности.

Я судорожно нажимаю кнопку вызова официанта. Тот появляется мгновенно, беззвучно, как призрак, материализуясь из тени.

– Накрыть стол по высшему разряду, – говорю хрипло, но с новой, странной ноткой возбуждения, какой-то неистовой радости, смешанной с гневом. – У меня сегодня праздник.

Официант, привыкший к моим спонтанным и порой абсурдным решениям, кивает, не моргнув глазом.

– Кого из дам пригласить, чтобы скрасить ваш вечер?

Его голос тих, в нём слышится лёгкое, профессиональное предвкушение.

– Никого, – отрезаю я, и чёрт, впервые мне действительно не хочется никого.

Ни одной из этих идеальных, дорогих кукол, которые всегда к моим услугам. Их красота кажется пустой, их общение — бессмысленным. Все мои мысли поглощены Ольгой.

Глава 12

Ольга

Прошла уже целая неделя с той встречи в «Риме». Неделя, которая тянется невыносимо медленно, как старая, потерявшая вкус жевательная резинка, которую невозможно выплюнуть.

Мои дни заполнены работой в кофейне, уютными вечерами дома… но в голове засел один навязчивый вопрос, как заноза: почему Антон не звонит?

Я жду. Жду, хотя ненавижу себя за это ожидание, за эту слабость, за то, что он до сих пор способен выбить меня из колеи. Он ведь должен был уже давно, радостный и самодовольный, прискакать с согласием, подписать те чёртовы бумаги и навсегда исчезнуть из моей жизни.

Для него это было бы так просто — избавиться от "лишнего" груза, от нежелательного балласта, от того, что могло бы хоть как-то помешать его безупречной, выстроенной на лжи и чужих страданиях жизни.

В моей памяти всплывает его наглое лицо, его уверенность в собственной безнаказанности, будто он выше всех законов и морали. Ему всё это время дочь была не нужна, словно она — просто досадная помеха, мелкая неприятность, которую можно легко игнорировать.

Его даже не смутило, что его любовница чуть её не угробила. Я до сих пор помню тот липкий, всепоглощающий страх, тот ужас, когда тот мужик пришёл в больницу и угрожал мне, моей маленькой, беззащитной дочке, которая боролась за жизнь. А Антон? Ни слова, ни участия.

И теперь — полная тишина. Тревожная… Нет, даже пугающая. Это не похоже на Антона. Он всегда действует быстро, напористо, как хищник, который загоняет свою жертву.

Он не станет ждать. Неужели какую-то очередную гадость задумал?

Мозг рисует самые мрачные сценарии, один страшнее другого, от которых по спине бегут мурашки, а сердце сжимается в болезненном спазме.

Я тереблю край своего платья, мои пальцы нервно сминают дорогую ткань, пока я смотрю в пустоту за окном такси, не видя ничего.

– Оль? Земля вызывает Олю! – голос Влада вырывает меня из оцепенения, словно резкий толчок, возвращая в реальность. Он сидит рядом со мной в такси, и, судя по его тону, зовет меня уже не первый раз.

– Прости, задумалась, – оправдываюсь я, чувствуя себя неловко и виновато.

Не хочу обременять его своими старыми проблемами, своей прошлой болью, которая, казалось, должна была остаться позади, похороненной где-то глубоко. Да и как рассказать о том, что тебя так выбросили на обочину жизни, обвели как дуру вокруг пальца, покалечили твоего ребенка, а ты тогда только блеяла и плакала, как беспомощная овца? Как признаться в собственной слабости, в том, насколько наивной и слепой я была? Не могла я...

Владислав встретил уже другую Олю — сильную, самостоятельную, ту, что смогла выстоять. И мне хочется, чтобы он видел только эту Олю.

Хотя, конечно, мне придется ему рассказать о своем прошлом. Не просто образно, мол, был муж, не сошлись характерами, и я стала матерью-одиночкой. Нет. Ему придется узнать всю грязь, все детали предательства Антона, весь тот кошмар, через который мне пришлось пройти.

Влад становился мне важен и дорог — слишком важен, чтобы скрывать от него такую правду. Наши отношения развиваются, становятся все глубже, и он заслуживает знать, кто такой Антон на самом деле, что он способен на любую подлость.

Да и чем дальше, тем больше он, сам того не осознавая, погружается в эту историю. Если Антон вновь появится, а я уверена, что он появится, от него можно ждать чего угодно. И лучше, если Влад будет готов и будет понимать, что происходит, чтобы мы могли противостоять этому вместе.

– О чём ты спросил? – уточняю я, стараясь вернуть себе хотя бы видимость спокойствия.

Он нежно берёт мои пальцы, переплетает их со своими, и подносит к губам, целуя их мягко. Его прикосновение такое тёплое, успокаивающее, словно бальзам на рану, способное хоть на миг унять ноющую боль и тревогу, что скребутся внутри.

Влад смотрит мне прямо в глаза, и в его взгляде нет ни тени упрёка. Он видит меня насквозь, видит мою растерянность, даже когда я пытаюсь её спрятать.

– Что случилось? Где ты витаешь? – спрашивает он негромко.

Я отвожу взгляд, пряча свои мысли, свои страхи. Я не готова об этом говорить в такси, мимоходом. Слишком много боли. да и этот разговор займет не один час…

– Я обязательно тебе всё расскажу, – обещаю, крепко сжимая его руку. – Как только мы покинем дом твоих родителей.

Да, мы едем к родителям Влада. У его отца сегодня юбилей — шестидесятилетие, важная дата, которую принято отмечать в кругу самых близких.

Влад хочет представить меня официально, как свою спутницу. Я долго сомневалась. Боялась, что меня не примут, что мой "багаж" окажется слишком тяжёлым для их светлой, благополучной семьи. Я представляла их лица, их вопросы, их возможное осуждение. Но в итоге я согласилась.

Это важный шаг. Шаг вперёд, в новое, светлое будущее, к тому, что я так долго искала — к стабильности, к любви, к принятию. И вот я, в вечернем платье, слегка волнуюсь, сердце колотится, но всё же еду с ним к нему домой. И как только это торжество закончится, как только мы останемся наедине, я расскажу Владу всё. Он заслуживает знать правду, какой бы горькой она ни была.

Такси плавно тормозит у огромного, внушительного особняка. Я удивленно озираюсь, пытаясь охватить взглядом это монументальное строение из темного камня, утопающее в подсвеченном ландшафте. Огромные окна, идеально подстриженные кусты, изысканные фонари — всё кричит о невероятном богатстве.

Влад выходит первым и открывает передо мной дверь, протягивая руку. Я настороженно выдыхаю.

– Влад?.. – выдыхаю сипло.

Я, конечно, понимала, что он успешный айтишник, но такой особняк у родителей говорил, нет, кричал об огромных деньгах, о целой династии, о совсем другом мире, к которому я не привыкла.

Он улыбается, видя мою реакцию.

– Не бойся, – шутит он, – они такие же, как обычные люди, только иногда кусаются.

– Это не смешно, – тихо отвечаю я, чувствуя, как волнение нарастает. Шутки сейчас совсем не к месту.