Бывший. Не пытайся нас вернуть

Глава 1

Телефон заорал в три утра, как сирена, выдернув меня из сна, и я чуть не швырнула его в стену, пока пальцы нащупывали экран.

«Лера, админ» — горело на дисплее, и я выругалась, смахивая вызов, уже зная, что мой здоровый сон в очередной раз прошёл к чертям.

Голос был хриплый от сна, и я рявкнула, не тратя время на любезности:

– Лера, какого хрена? У тебя пожар или конец света? Если не то и не другое — пиши завещание.

– Алёна Романовна, я… – блеяла она, а на заднем плане — крики, звон посуды и, мать их, выстрелы, резкие, как хлопки петард. – Випы не расходятся! Палят в потолок, орут, всё громят! Я… я боюсь!

Я вскочила с кровати, сжимая телефон, пока костяшки не побелели. Мой ресторан, «Lazur», был моей гордостью. Но вот такие «випы» могли легко все изнахратить и испортить, чисто в пьяном угаре.

– Слушай меня внимательно, – оборвала ее резко, хоть и титанических усилий стоило оставаться внешне спокойной. – Полицию не вызывай. Персонал отпусти, сама закройся в кабинете. Я еду. На кого бронь была записана? Имя, Лер, быстро.

– Я… я не помню точно. Они журнал с бронями у хостес отобрали и залили его коньяком, – она всхлипнула.

А я услышала, как кто-то заорал на фоне, с акцентом: «Где наше шампанское, сучка?»

– Они приехали на чёрных джипах, человек десять, один главный, здоровый, с бородой, Рустам вроде бы, он же все оплачивал и заказывал. Но… они, скорее всего, местные, Алёна Романовна, я слышала, как они говорили про порт, про грузы, про вожака, который наконец-то вернулся…

– Стоп, – я сжала переносицу, чувствуя, как пульсирует в висках. Порт, грузы, «вожак» — это не просто пьяный банкет отдыхающих, это дерьмо, которое пахнет большими проблемами. – Запрись в кабинете. Я буду через двадцать минут. И, Лер, если хоть один волос упадет с твоей головы, пока я не приеду, я тебя лично придушу. Поняла?

– Д-да, – пробормотала она, и я сбросила вызов, швырнув телефон на кровать.

Ясно было одно. Нужно двигаться. Желательно быстро и без соплей. Рванула к шкафу, натянула чёрные брюки, которые больше напоминали низ от костюма аквалангиста, белую рубашку, пуговицы застегивала уже на ходу.

Не глядя, в темноте, засунула ноги в первые попавшиеся туфли. Волосы стянула в тугой хвост, мазнула ярким тинтом по губам. Зеркало не нужно — я знала, как выгляжу: холодная, расчетливая, с глазами, в которых давно лед.

Схватила сумку, ключи, телефон и вылетела из квартиры, хлопнув дверью так, что стёкла задрожали. Пока спускалась, набрала Гришу — главного безопасника моего отца, который за последние годы стал далеко не последним человеком в нашем непростом городе.

Гриша ответил на втором гудке, голос сонный, но собранный:

– Алёна Романовна, что стряслось?

– Гриш, у меня в «Lazur» випы сходят с ума — стреляют, громят, – выпалила я, практически перепрыгивая через две ступеньки. – Сотрудница говорит, что приехали на чёрных джипах, человек десять, главный — бородатый, Рустам, лепечут что-то про порт и грузы. Разузнай, кто это, и чтобы через полчаса я знала всё — имена, связи, что они забыли в нашем городе. Но без шума, без ментов, ясно? И пришли пару своих парней к ресторану, но пусть ждут снаружи, пока я не дам сигнал. Мало ли, что за птички залетели к нам.

– Понял, – буркнул он. – Будет сделано. Вы там не геройствуйте, Алёна Романовна.

– Постараюсь, – фыркнула я, сбрасывая вызов, и выбежала из подъезда.

Чёрный «Хёндай», который все ещё вонял новеньким пластиком, потому что приобрела я его сравнительно недавно, ждал на парковке у подъезда.

Машина рванула, шины завизжали, и я вцепилась в руль, глядя, как город мелькает за окном — огни, море, небоскрёбы, все то, что я ненавидела и любила одновременно.

Мой ресторан был в десяти минутах, но каждая секунда тянулась, как резина, пока я прокручивала Лерины слова в голове.

Что-то мне подсказывало, что неспроста все это. У моего отца было слишком много недоброжелателей, чтобы кто-нибудь особо норовистый не возжелал воспользоваться одной из его слабостей в лице дочери. Только просчитались эти придурки. Я далеко не та, кто позволит играть на моей территории чужакам.

Телефон пиликнул из-за входящего сообщения от Гриши:

«Работаем. Машины не на местных номерах. Пробиваем дальше».

Я хмыкнула. Опять эти курортники. Приехали нагадить, потратить деньги и свалить. Оставив после себя только грязь и проблемы.

Чёрный «Хёндай» резко затормозил у парадного входа «Lazur». Я выскочила, даже не заглушив мотор — пусть стоит наготове.

Ресторан был освещён, но свет казался каким-то неестественно ярким, почти театральным, будто сцена перед началом спетакля. Сквозь огромные панорамные окна я разглядела разгром. И тени — большие, грузные, мелькающие между столов.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ ИСТОРИИ https://litnet.com/shrt/ghEb

Глава 2

Я толкнула стеклянные двери «Lazur», и меня ударило волной хаоса — будто в мой ресторан ворвалось стадо пьяных быков, которым дали в лапы оружие и бутылки дорогого шампанского.

Мой зал... Хрустальные люстры, белоснежные скатерти, панорамные окна с видом на ночное море — всё превратилось в декорации к какому-то бредовому спектаклю.

Мужики, человек десять, в дорогих пиджаках и с золотыми цепями, орали, как на базаре, швыряли бутылки, одна из которых разбилась о барную стойку, залив пол шампанским.

Двое танцевали на столе, топча остатки лобстеров, их ботинки оставляли грязные следы на скатерти.

Ещё один, здоровый, с бородой до груди, — небось, тот самый Рустам — стоял на диване, размахивая пистолетом, и ржал, пока его дружок срывал штору, пытаясь сделать из неё плащ.

На полу валялись осколки тарелок, салат вперемешку с пеплом от сигар, а в углу какая-то девка в платье, больше похожем на бельё, визжала от восторга, когда один из уродов лил ей на волосы коньяк.

Концентрированный запах спирта, дорогого парфюма и пороха — бил в нос, как пощёчина, а музыка с восточными мотивами, долбила так, что люстры дрожали.

Лера жалась за стойкой, её лицо — белое, как скатерть, глаза красные, руки тряслись, пока она сжимала телефон, как спасательный круг. Официантов и остального персонала было не видно. видимо, прятались в служебных помещениях.

Рядом, у входа, стояли двое парней Гриши — Костя и Дима, в чёрных костюмах, с лицами, как у бульдогов, готовых рвать, но ожидающие моего сигнала.

Костя поймал мой взгляд, чуть кивнул, показывая на ухо — мол, Гриша на связи, инфа есть. Я махнула рукой — ждите, — и шагнула вперёд, каблуки стучали по мрамору, как выстрелы, перебивая этот чёртов хаос.

Остановилась посреди зала, чувствуя, как адреналин бежит по венам. А еще жгучая обида разливалась в груди за свое детище. Я с такой любовью оформляла этот ресторан. нарабатывала репутацию, а эти гады разнесли все за один вечер…

– Лера! – рявкнула я, и она вздрогнула, высунувшись из-за стойки. – Музыку выруби. Сейчас же.

Она метнулась к пульту, спотыкаясь о битое стекло, и через секунду музыка оборвалось, оставив только звон в ушах, крики и хохот этой шоблы.

Мужики заметили меня, некоторые замолчали, но тот самый здоровяк с бородой и пистолетом, только оскалился, подняв бутылку, как кубок. Я выпрямилась, скрестив руки, и мой холодный взгляд прошёлся по ним, как лазер.

Похер, кто вы, мальчики, сейчас я вам устрою урок этикета.

– Господа, – отчеканила я решительно и так, чтобы услали точно все. – Банкет окончен. Вы сейчас оплачиваете весь урон — люстры, посуду, шторы, мой нарушенный сон и потрепанные нервы моего персонала — и валите отсюда. Время вышло. Или мне помочь вам найти выход?

Зал затих, только штора шуршала в руках того клоуна, да девка хихикнула, вытирая коньяк с волос.

Бородатый спрыгнул с дивана, его ботинки гулко стукнули, и шагнул ко мне, покачиваясь, с этой ухмылкой, что обещала проблемы. Я не дрогнула, хотя внутри всё сжалось — не от страха, а от злости, что эти уроды посмели тронуть моё.

Костя и Дима напряглись у входа, но я подняла руку — стойте, — потому что я, Алёна Соколинская, не прячусь за спины, даже когда в воздухе пахнет порохом.

– Ты кто такая, кукла? – прогундосил мужик с акцентом и прошелся по мне сальным взглядом с головы до ног. – Мы тут культурно отдыхаем, а ты нам кайф весь портишь…

Он не договорил. Раздался резкий, оглушительный выстрел, и я инстинктивно пригнулась, чувствуя, как осколки штукатурки с потолка сыплются на волосы.

Зал взорвался одобрительными возгласами, Лера взвизгнула, а я, стиснув зубы, обернулась, готовая разнести того, кто посмел. И замерла, как будто время остановилось.

Он стоял в углу, у бара, в тени, где свет люстр его почти не ловил. Высокий, шире, чем я помнила, в чёрной рубашке, с густой щетиной на лице, что делала его облик жёстче, злее.

Его рука сжимала пистолет, ещё дымящийся, а глаза — тёмные, мутные от алкоголя, но с этой проклятой искрой — впились в меня, как нож.

Баград…

Пьяный, злой, живой, сукин сын… Здесь, в моём ресторане, спустя четыре года, как будто он никогда не исчезал.

Мой желудок сжался, но я выпрямилась, стряхнув штукатурку с плеч, и сжала кулаки, чтобы не выдать, как меня трясёт.

Чёрт, я скорее сдохну, чем покажу ему, как меня задела наша встреча.

Баград шагнул вперёд, его ботинки хрустнули по битому стеклу, и, не отрывая от меня взгляда, бросил своим людям — бородатому и остальной шобле — голосом, холодным, как сталь, но с его фирменной хрипотцой:

– Слышали даму? Банкет окончен. Платим и расходимся.

Глава 3

Зал застыл, словно в нём одновременно выключили свет, звук и подачу воздуха. Бородатый застыл, неловко сжав бутылку, из которой тонкой змейкой вытекало шампанское. Ухмылка, ещё секунду назад держащаяся на его лице, расползлась, будто размокшая бумага. Остальные «братки» переглядывались с недоумением, будто не веря, что их тусовка только что получила отбой.

По итогу бородатый здоровяк шумно втянул воздух сквозь зубы, выдал какое-то нечленораздельное проклятие, но, встретившись взглядом с Баградом — тяжёлым, прямым, без намёка на шутку или уступку, — осёкся на полуслове и сник.

Мужики задвигались, нехотя, медленно, будто их руки налились свинцом: кто-то послушно вываливал на стол мятые купюры, кто-то торопливо выкладывал золотые карты, кто-то просто швырял наличку прямо в густую, липкую лужу, растёкшуюся по мраморной плите.

А я стояла там же, где и была, не шелохнувшись, скрестив руки на груди, словно оберегая остатки своего достоинства. Делала вид, что Баграда рядом нет. Что он — пустоте место, ошибка, зачеркнутая толстым маркером и оставленная гнить в задворках памяти.

Он же, сукин сын, никуда не спешил. Стоял, спокойно, нагло, с ухмылкой в пол-лица. Его взгляд медленно, с ленцой, скользнул по мне. Я ощущала этот взгляд кожей. Как будто он вцепился в меня и раздевал до самого костного мозга.

– Что, – хрипло протянул он, чуть склонив голову набок, – даже «привет» не скажешь, Алёнка?

Я медленно, будто нехотя, повернула голову, заставляя себя двигаться с той плавной, отточенной небрежностью, которую годами оттачивала в сражениях покруче этого.

О, играть я умела. Так хорошо, что иногда начинала верить в свои собственные спектакли.

– Привет? – переспросила я холодно, с едва заметной насмешкой, словно недоумевая, почему вообще должна помнить его. – Напомни, мы знакомы?

Его глаза сузились, а уголок губ дёрнулся. Этот взгляд… тот самый, от которого когда-то хотелось выбежать босиком на улицу или заплакать навзрыд. Теперь же — только циничное, ледяное «и что?» внутри.

Баград сделал пару шагов ко мне, и каждый его шаг будто вбивал гвозди в пол. Пахло от него коньяком, порохом и тем самым жаром, который, как бы я ни врала себе, отзывался в моей крови.

– Забавно, – усмехнулся он, голос был низким, вкрадчивым, – четыре года назад ты иначе пела.

– Четыре года назад все было по-другому, – я склонила голову, как будто рассматривала его как нечто любопытное, но уже не опасное. – А теперь мне вообще плевать, жив ты или нет.

Ложь. Гнусная, очевидная ложь, но я произнесла её так, будто это была единственная правда в моей жизни.

Он рассмеялся — тихо, глухо, так, что от этого смеха хотелось стиснуть зубы. В этом коротком смешке было больше яда, чем в десятке метких оскорблений.

– О, мелкая… – протянул он, голос был густым, как мёд на языке, – ты всегда была паршивой лгуньей.

Я впилась ногтями в ладони, не позволяя себе ни шагу назад, ни даже вздоха глубже. Его голос, его глаза, его проклятая близость раздирали меня, словно ржавыми гвоздями вытаскивая наружу всё то, что я так тщательно хоронила.

Баград подошёл слишком близко. Его рубашка, мятая, с расстёгнутой верхней пуговицей, обнажала шею с тонкой, подрагивающей от пульса веной. И я возненавидела себя за то, что пылилась на нее. Его запах бил в голову и я сглотнула, чтобы не выдать, как моё сердце колотится, как чёртов предатель.

Затаив дыхание, чуть задрала подбородок, чтобы наши взгляды встретились на равных, и позволила губам растянуться в холодной, вымученной и циничной усмешке.

– Плати за свой бардак и вали. У меня тут не притон, а приличное место, – произнесла я, выговаривая слова с такой холодной чёткостью, словно каждый слог был выточен на станке.

Его ухмылка стала шире. Он сунул руку в карман, вытащил пачку купюр — жирную, как его наглость, — и швырнул её на стол, где она шлёпнулась в лужу шампанского, брызнув мне на штаны.

Я даже не моргнула. Лишь прищурилась, ощущая, как его демонстративная наглость впивается под кожу, заманивая в старую, грязную игру, в которую я поклялась больше не вступать.

– За урон, – произнес он низко, с хрипотцой. – И за твои нервы, Соколинская. Кажется, они у тебя шалят.

Сжала зубы покрепче, чтобы не рявкнуть. Повернулась к Лере, которая всё ещё тряслась за стойкой, и бросила, не глядя на него:

– Лера, счёт. Полный. И кофе мне, чёрный, без сахара. Вызови клининг. К утру здесь все должно блестеть, как будто ничего этого не было.

Лера кивнула, её пальцы дрожали, но она рванула к кассе, спотыкаясь о битое стекло. Я махнула Косте, который стоял у входа, чтобы он начал собирать деньги с випов. Они суетились, подчиняясь Баграду.

Я следила за ними, чувствуя, как жгучая обида за люстры, за скатерти, за каждый сантиметр, что я строила с нуля, разливается в груди.

Баград не двигался, стоял, как скала, прислонившись к стойке. Он небрежно положил руку на ее поверхность, и я заметила, как под загорелой кожей его запястья перекатывались жилы. Пальцы лениво подрагивали, будто ловя несуществующую мелодию... или сдерживая желание прикоснуться к тому, что когда-то было его.

Темные глаза, которые теперь я ненавидела, пристально следили за мной, и воздух между нами гудел, как перед грозой.

– Мне тоже кофе, – хрипло бросил Баград, не оборачиваясь, словно обращаясь в никуда. – Чёрный и без сахара.

Его подчинённый замер, как олень в свете фар, явно не ожидая, что его босс остаётся. Он перевёл взгляд с Баграда на меня, потом обратно, и что-то в моём ледяном выражении лица заставило его резко кивнуть и рвануть в сторону бара.

Я проводила его взглядом, чувствуя, как внутри зарождается инстинктивное, животное предчувствие беды. По спине пробежал холодок.

– Ты что, решил задержаться? – спросила нарочито медленно, будто разговаривала с назойливым посетителем, а не с человеком, который когда-то знал каждый изгиб моего тела.

Глава 4

Запах табака въелся в кожу, он лип к волосам, пропитывал рубашку, оседал на подушечках пальцев, царапал горло, будто это я курила его сигареты, а не он.

Голос Барада до сих пор звенел в ушах, и я ненавидела себя за то, что не могу это вытравить из себя.

Зал за спиной был пуст — не просто безлюдный, а выпотрошенный, как труп после вскрытия.

Лужи шампанского блестели на мраморе, осколки бокалов хрустели под каблуками, а потолок зиял дырами от пуль.

Лера и весь оставшийся персонал растворились бесшумно, как тени. Я же стояла одна, как забытый реквизит после спектакля, который провалился с треском. Мой ресторан был просто разгромлен…

Сукин сын… Мог же свое возвращение праздновать где-то в другом месте.

Закрыла всё и вышла на улицу. Ноги гудели, как после марафона, виски сжимало от пульсирующей боли. Как не старалась успокоиться, но руки на руле дрожали мелкой, назойливой дрожью, будто под кожей копошились муравьи. Холодные пальцы скользили по оплетке, сжимая ее сильнее.

Мысли вязли, как в паутине. Мне нужно было просто доехать до дома. Сосредоточиться на дороге и переместить себя из точки “А” в точку “Б”. Легкая же задача, вроде бы…

Набережная была пустой, фонари мигали, как уставшие звёзды, а море за окнами шумело — глухо, рвано, как моё дыхание.

Я распахнула окно шире, как будто холодный воздух мог вычистить мне мозги. Ветер влетел в салон, хлестнул по лицу, будто пытался отшлёпать за наивность.

Не помогло. Разозлилась только еще сильнее.

Перед глазами снова и снова вставала эта ухмылка. Такая… спокойная, самодовольная. Будто он просто зашёл поздороваться. Будто всё нормально. Будто не прошло грёбаных четыре года.

Вдавила педаль в пол. Машина дёрнулась вперёд, рыкнула, как будто ей тоже надоело слушать этот внутренний оркестр из боли и злости.

Четыре года… Четыре. Долбаных. Года.

Я не видела его. Не слышала. Не знала, жив он или нет.

И спокойно бы прожила ещё столько же. Легко. Даже счастливо.

Но нет. Он взял — и вернулся. Припёрся. И даже глазом не моргнул.

Не скажешь мне привет? Да ты скажи спасибо, что я тебе в лицо не плюнула, козел!

А ведь я тогда… я же с ума сходила. Помню ту ночь. Каждый грёбаный час.

Сидела на кухне, вцепившись в телефон, как в спасательный круг, и не знала — тебя увезли, убили, похитили, сожгли в багажнике?!

Я не спала. Не ела. Просто смотрела в пустой экран, пока рассвет не начал лезть в окно, как насмешка.

И в какой-то момент не выдержала — набрала отцу. Он-то уж точно должен был быть в курсе всех событий.

И каково же было мое удивление, когда выяснилось, что Каримов свалил за границу. Не строчки объяснений, ни звонка от него. Он даже не посчитал нужным поставить меня в известность, я уже молчу про то, чтобы взять меня с собой! Видимо, в его схему «эвакуации» я не входила. Не вписалась в багаж.

Я сглотнула, чтобы не заорать. Столько времени старалась игнорировать, подавляла все эмоции, связанные с ним, и вот они рвутся наружу. Разом.

Нет, черт с ним. Плевать. Баград в прошлом. Совсем ни к чему уделять ему столько места в моей голове. Слишком много чести.

И все же я думала о нем, пока парковала машину у дома. Смаковала каждое его слово в голове, как последняя мазохистка, поднимаясь на лифте на свой этаж. И только у двери остановилась, чтобы мысленно обругать себя.

Ну и дура я!

Глубоко вздохнув, открыла дверь в квартиру. Сбросила туфли, и они шлёпнулись на паркет с глухим стуком. Сумка полетела на комод, ключи звякнули о стеклянную вазу. Я хотела только одного — рухнуть на кровать и уснуть. Но громкий, неровный, как сердцебиение испуганного зверька, топот детских ножек разрезал тишину.

– Ма-а-а! – сынок вылетел из коридора, как шальная пуля. Его пижама с динозаврами была мятой, тёмные волосы торчали, как антенны, а большие карие глаза блестели от радости и тревоги. – Где ты была?!

Он врезался в меня с такой силой, что я качнулась, и его ручонки впились в мою ногу, будто боялись, что я растворюсь. Я опустилась на корточки и прижала его к себе. Мой маленький комочек счастья. Мой Маратик.

Его тепло, его запах хлынули в меня, вытесняя въедливый и проклятый парфюм его отца. Зарылась лицом в его волосы, чувствуя, как его тёплое дыхание щекочет шею, и улыбнулась, впервые за эту ночь, по-настоящему.

Ты — моё всё, малыш. Ради тебя я дышу.

– На работе. Но я уже дома, – прошептала я. – Всё хорошо.

– Ты долго, – буркнул он недовольно, уткнувшись в моё плечо. – Я проснулся тебя нет. Пошел строить башню, но она упала, и я совсем расстроился.

Я прижала его крепче.

Ему стало грустно. Ясное дело, что далеко не из-за башни. Нет. Из-за моего отъезда.

Я сглотнула, чтобы не выдать, как обида сына бьёт по мне даже сильнее, чем моё имя, слетевшее с уст его отца, внезапно вновь замаячившего на горизонте.

– Плохая башня, – поддержала его, еле скрывая улыбку. – Надо ее наказать. Я посплю и построим новую, крепкую, ладно?

Он фыркнул, хихикнул, и радостно закивал.

– Ты в следующий раз хоть смс пиши, что тебя не инопланетяне похитили, – услышала я насмешливый голос Славика.

Он стоял в дверном проёме, сонный, в домашней серой футболке, что сидела на нём, как вторая кожа. В руке — кружка с кофе, от которой поднимался пар.

Серые внимательные глаза впились в мои, и я знала, что он видит меня насквозь. Его взгляд был как рентген, вытаскивающий правду, которую я прятала даже от себя.

– Следующего раза не будет, – глухо отозвалась я, сама до конца не веря в свои слова.

– Ага. Я это уже где-то слышал, – усмехнулся он, а после добавил со вздохом: – Ты как?

Голос у него был хрипловатым, будто он не спал или спал так же плохо, как и я.

Я не поднялась с пола, всё ещё держа Марата, который зевнул, уткнувшись мне в шею.

– Прекрасно, разве не видно? – пробурчала я с наигранным воодушевлением. – Утро доброе, мир счастлив, ресторан не спалили. А ты чего не спишь?

Глава 5

Я проспала едва ли пару часов. Это был даже не сон, а скорее короткий провал в чёрное, вязкое забытьё, из которого вынырнула с тяжестью в груди и неприятным осадком на языке.

Поднялась с кровати, посмотрела на часы — восемь с хвостиком. Поздно. Но не фатально.

Марат уже был в садике. Славик, как всегда, все решил без лишних слов. Накормил, одел, наверняка сплёл очередную байку про инопланетян и отвез его в сад. Моя палочка-выручалочка. Если бы не он…

Я бы, наверное, сломалась ещё тогда, четыре года назад, когда Баград вырвал мне сердце и уехал, не сказав ни слова.

Славик не задаёт никогда лишних вопросов, не лезет с жалостью. Он просто рядом. Всегда. И в этом было его несомненное преимущество перед моим бывшим.

Умылась, холодная вода резанула кожу, но не прогнала туман в голове. Натянула джинсы, чистую рубашку, собрала волосы в хвост и поехала в «Lazur» молча, без музыки.

Город оживал — солнце озаряло волны и крыши зданий, люди спешили, не зная, что такое призраки прошлого. Повезло им.

Ресторан встретил оглушающей тишиной после ночного хаоса. Лера, с красными от недосыпа глазами, но собранная, металась между баром и кухней, её каблуки стучали, как пульс. Уборщики скребли полы, штукатуры мазали потолок, закрывая дыры от пуль.

Всё шло по плану, если это можно было назвать планом.

Я села за бар, раскрыла ноутбук, погружая в таблицы, разбирая счета и убытки. Пальцы стучали по клавишам, но мысли скользнули в прошлое.

А ведь когда-то я уезжала в родной город, с разбитым сердцем, с чемоданом и пустотой в груди. Катя умоляла остаться, но я не могла… я задыхалась здесь.

Каждый угол этого города напоминал о Баграде и его подлом поступке. Я купила билет молча. Ни с кем не советовалась. Просто сбежала. Это было не решение — инстинкт. Как животное, раненное в бок, инстинктивно ползёт туда, где безопаснее.

Мама встретила меня с каменным лицом и холодом в голосе. Она никогда не принимала моего общения с отцом. Для неё я словно перешагнула черту, перешла на сторону врага. Предала.

Но разве я виновата, что люблю их обоих?

Что мне плевать на их взаимные обиды, на годы упрёков, измен, молчаливых войн?

Когда они развелись, никто не спросил, каково мне. Просто поставили перед фактом. Мама — с видом жертвы, отец — с виноватым молчанием и чемоданом в руке. А я?

Я была ребёнком, которому надо было жить дальше. С кем — решали они. Кто прав — спорили они. Кто больше потерял — тоже они.

Взрослым часто плевать на боль детей. Им важны только их потери. Их разрушенные мечты.

Их вина.

Они будто забывают, что дети — не просто не фон или какая-то мебель. Мы тоже чувствуем. Запоминаем.

Мать, уязвлённая и обиженная, тянула меня к себе, жаловалась на "этого эгоиста", на то, как он всё разрушил. Я слушала и принимала её боль за свою. Отдалялась от отца, училась его ненавидеть за компанию.

А потом выросла.

И поняла, что он не исчез. Что все это время папа честно пытался наладить наше с ним общение. Писал, звонил. Неловко, неумело. Иногда — с опозданием. Но пытался.

И я пошла ему навстречу. Потому что он тоже был мне дорог.

Но для мамы это стало последней каплей. Предательством.

Она с чего-то решила, что на меня повлияли его деньги, что я продалась. И переубедить ее уже было невозможно.

Её ледяное молчание резало хуже ножа.

Когда я вернулась к ней, беременная, одинокая, потерянная — она сказала спокойно, как будто обсуждала чей-то отпуск:

– Ты сама виновата. Не нужно было ездить к отцу и этой… своей подружке. Я не смогу тебе помочь. У меня работа. Своя жизнь.

Я кивнула. Проглотила её упрёки и свою обиду, как всегда. Не у неё просила помощи. Честно говоря, самое главное было другое.

В этом городе, была подаренная мне отцом квартира, работа и ничто не напоминало о Баграде. Ни одного знакомого маршрута. Ни шанса, что я вдруг случайно встречу его призрак.

Я долго молчала о своей беременности, сразу решив, что никаких абортов делать не буду. Маленький кроха не должен был нести ответственность за мою безалаберность. Это мне следовала думать головой, прежде чем доверять всяким козлам.

Да и я давно вышла из возраста, когда были страшны чужие взгляды. Просто не хотела ни с кем делиться. Это было моё. Мой маленький секрет.

Единственный человек, который знал правду, был Славик. Мой друг детства. Наши мамы дружили, и мы с ним буквально на соседних горшках сидели с яслей.

Он возил меня к врачу, таскал соки, звал гулять, “пугал” байками, что ребёнок родится с моим характером.

– Да ладно тебе, ты будешь лучшей мамой, Алёнка, – говорил он постоянно мне на мои беременные страхи.

Когда живот стал заметен, я призналась отцу и Кате. Ждала упрёков, но они прилетели, обняли. Катя, с её пузом, смеялась и радостно вещала: «Будем рожать вместе!»

Отец молчал, но его тёплые, без осуждения глаза сказали всё. Он собрал мои вещи и поставил чемодан в машину.

И даже в этом Славка безоговорочно поддержал меня.

– Я с тобой. Устроюсь у вас там. Возьму перевод. Не хочу, чтобы ты была одна.

Без пафоса, без драм. Взял перевод в органах, упаковал сумку и поехал со мной. Возил меня на УЗИ, отвез в роддом в день икс, встречал из роддома... Если бы не он, я бы не подняла «Lazur», не вырастила Марата, не научилась дышать без Баграда полной грудью.

Телефон пиликнул, возвращая меня к реальности. На экране высветилось сообщение от Славика:

«Звонить не буду. Знаю, что занята. Пиши, если что».

Я хмыкнула, но тепло разлилось в груди. Лера подбежала, сунула мне кофе.

– Алёна Романовна, подрядчики готовы, – проговорила она с волнением. – И… там счёт за люстры. Страшный.

– Давай, – буркнула я, забирая у нее бумагу.

Я отпила кофе. Обожглась, как всегда, потому сделала это слишком торопливо. Но горечь и крепость — это именно то, что нужно, чтобы выпрямить спину и начать дышать заново.

Глава 6

Баград

Четыре года назад

Я сидел в прокуренном зале аэропорта, пропитанном погаными ароматами, чужими разговорами и тухлым запахом фастфуда, с билетом в один конец и бутылкой виски, как последней иллюзией контроля, сжатой в пальцах. Мир трещал по швам — не с грохотом, как в кино, а хрустел, как старая кость, которую ты давно собирался вправить, да только уже поздно. Никаких козырей, никаких планов "Б", один хрен в рукаве — и тот гнилой.

Алёна осталась там, за стеклом, за рейсами, сменяющими друг друга на табло, за бесконечными километрами, что я собирался натянуть между нами, как колючую проволоку. Хотел стереть её из башки, но получилось наоборот — будто выгравировали кислотой. Жгло. Под веками, под кожей.

Но не вопить же. Мужик не скулит. Мужик делает выбор и несёт ответственность за него, даже если он дерьмовый.

Лерка сидела рядом. Теребила свою идиотскую серёжку-якорь, будто в ней спрятан ответ на все вопросы. Её волосы, вечно непослушные, падали на лицо, а губы были сжаты в ту самую линию, которую я знал лучше всех: так она смотрела на диплом, когда тот случайно выдали не с отличием.

Нахрена она приперлась? Кто её звал? Сама напросилась, как всегда — молча, сжатыми кулаками и взглядом, который не обсуждается. Декабристка хренова. Только вместо ссыльного идеалиста — я, прохеривший все на свете. Но, тем не менее, она всё ещё оставалась рядом. Не любовница, не жена. Скорее, надежный бесполый друг. Моя тень с голосом совести, которую я давно задушил, но она всё равно шепчет.

Мы прошли через всё — от затхлых подвалов универа до кабинетов, где пахнет кожей, деньгами и страхом. Она знала меня, когда я был голодным пацаном в чужом пиджаке, с глазами, которые хотели рвать. Видела, как я превращаюсь в акулу, в гада, в стратега, у которого под ногтями кровь, а в глазах усталость. И не отвернулась. Даже когда я начал пахнуть деньгами и словами выносить приговоры.

Её отец, старый лис с лицом чиновника и глазами азартного игрока, раскусил меня быстро. Он почувствовал — я веду дела не ради бабла. Скорее, ради влияния. Ради того, чтобы в комнате мой голос звучал последним. Он кормил меня контрактами, проверял, испытывал, и я брал — не из жадности, а потому что отказываться значило показать слабину. А слабость — это роскошь, которую я себе не позволял уже лет двадцать.

Империя выросла из гнилой идеи: «Бери, пока дают». Я растил её, пока пальцы не онемели. Лера была рядом — не мешала, не спасала, просто шла рядом. Не сближалась, чтобы не провалиться вместе со мной. Но и не исчезала. Её хватало. Хватало на всё. Кроме одного.

Когда в мою жизнь вломилась Алёна — как гроза в жаркую ночь, с молнией, запахом озона и беспардонной уверенностью, что ей можно всё — Лера восстала. Не привычная ирония, не подколы, нет. Я увидел в её глазах страх — не за меня, за нас. За то, что я, весь из мата, бухла и сделок, начал думать о чувствах. И не просто думать — проваливаться в них, как в трясину.

– Ты идиот, – бросила она, когда над залом прошел голос из динамика: посадка. – Она завтра про тебя и не вспомнит. А ты тут себя в узел вяжешь.

Я хмыкнул, глотнул виски — горло обожгло, но сердце не согрелось. Лера, как обычно, была права. И как обычно — не до конца. Что-то между нами сломалось, когда я увидел в Алёне не просто женщину, а то самое, чего всегда сторонился: искру, которая не гаснет, даже когда тушишь её литрами цинизма.

Алёна была хаосом, который я пустил в свою тщательно выстроенную систему. Она не поддавалась расчётам, не прогибалась, не шла на сделку. Она смотрела на меня — как на человека, а не как на функционал. И это, сука, ломало изнутри. Разрушало так красиво, что я позволил.

С ней я впервые хотел не победить, а остаться. Просто остаться. Пусть даже это значило — проиграть. Себе. Ей. Всем правилам, что я писал сам.

И вот теперь всё пошло по пизде. Это, блять, не «трещина», не «кризис» — нет, настоящий пиздец. Всё, что я выцарапывал из грязи зубами, руками, кулаками, всё, что строил — на чужих костях, на подкупах, на бессонных ночах и протухших компромиссах — сдохло. За один день. Без шансов на реанимацию.

Конкуренты, шакалы, почувствовали запах крови — и вцепились. Соколинский, Алёнкин отец, тот ещё гнида с улыбкой мясника, наверняка, не упустил шанса позлорадствовать.

Мой долг явно стал больше, чем я когда-либо зарабатывал. Миллионы, размазанные по счетам, как кровь по плитке после неудачной драки. Остался только выбор: бежать или сдохнуть. Я выбрал бег.

Не потому что ссыкло. А потому что мужик, если он действительно мужик, не тащит за собой женщину в ад, в который сам добровольно полез. Не превращает любовь в якорь. Не делает из той, что тебя целует, соучастницу твоих грехов.

Алёна бы не поняла. Она бы встала поперёк всего. Сказала бы: «Плевать». Забила хер бы на семью, на деньги, на имя. Пошла бы за мной, как за последним придурком — с горящими глазами и уверенностью, что вместе выдержим. А потом бы сломалась. Треснула бы изнутри — от чужого выбора, от собственного упрямства. Я видел это сто раз — и не хотел, чтобы она стала следующей. Не хотел хоронить её веру под обломками себя.

Да и что я мог ей предложить? Холодные вокзалы и липкие от страха ночи? Постоянную тревогу в животе и дешёвые гостиницы, где даже постель просит у тебя прощения? Нет. Лучше быть для неё ублюдком, чем сделать её частью этого говна.

«Прости, мелкая. Так надо», — проговорил я про себя, без надежды, что она когда-нибудь услышит. Да и не услышит — и, может, к лучшему.

Самолёт гудел, как старая мясорубка, в которой крутят остатки моей прошлой жизни. За иллюминатором город, мой город, растворялся в облаках — как будто стыдился, что был частью моей истории.

Лера дремала рядом. В момент турбулентности её голова соскользнула мне на плечо. Я не пошевелился. Пусть. Она слишком много видела, чтобы ещё и сон терять из-за этой поездки. Она бросила всё, к чёрту всё — свою галерею, своих клиентов, очередного мужика, который кормил её фантазиями про стабильность. Упаковала жизнь в одну сумку и поехала со мной. Без истерик. Без лишних слов. Без вопросов.

Глава 7

За бугром было погано. Первое время — сплошной туман. Снимал вонючее гнездо на окраине — облезлая конура с плесенью на стенах, капающим душем, и соседями, которые круглосуточно орали на испанском, будто я участвую в бесконечной мыльной опере без субтитров.

Лера быстро нашла жильё получше — с окнами, через которые не видно крыс, и потолком, который не угрожает обвалиться на голову. Но мне было всё равно. Я не мог усидеть на месте.

Ноги зудели, руки чесались — всё тело требовало бежать, что-то делать, орать, рвать когти, но я лишь бродил по улицам, как призрак собственной жизни. Мой бизнес, моя гордость — сгорел в щепки. Всё, чего добивался кануло. Как будто кто-то выдернул вилку из розетки, и вся система сдохла.

Долги висели, как петли. Связи, которые ещё вчера казались вечными, оборвались, как нитки. Люди жравшие с моих рук исчезали. Кто-то уходил в тень, а кто-то переметнулся на сторону конкурентов. Я же стал никем. Нет, даже хуже — тем, кто когда-то был кем-то. Памятником самому себе.

Виски стал моим компасом. Я пил с утра, днём, ночью. В барах, где мой хриплый русский вызывал только любопытство. Там меня никто не знал и это было единственным плюсом.

Лера вытаскивала меня из баров, тащила на себе, ругалась, швырялась ключами, стаканами, словами. Но не уходила. Хотя, если быть честным я ждал, что уйдёт. Хотел, чтобы ушла. Было бы проще. Хоть в чём-то.

– И эта малолетка стоит всех этих страданий?! – прошипела она как-то, выливая мой очередной запас виски в раковину.

Голос ее дрожал от злости и усталости. Она знала. Прекрасно знала, откуда во мне это саморазрушение. Кто его посеял.

Я смеялся в ответ — сухо, зло, с тем самым прищуром, который раньше доводил женщин до восторга, а теперь только прятал бессилие. Делал вид, что мне плевать, что Алёна была не больше, чем эпизод. Что я уже забыл её имя. Врал и ей, и себе.

Но внутри всё скребло. Пустота разрасталась, как опухоль. Алёна снилась каждую ночь. Сначала просто молчала, потом начинала говорить своим звонким, смешливым голосом, то смеялась, то плакала, иногда и то и другое одновременно. Я просыпался в поту, с пульсом под сто, и с похмельем, которое било хуже, чем любое раскаяние.

Как-то я посмотрел на своё отражение в зеркале и не узнал того, кто смотрел в ответ. Опухшая рожа, красные глаза, густая щетина. Размах и кулак пробил стекло. Осколки звонко осыпались на пол.

Кровь потекла по ладони. Я стиснул зубы и смотрел на рану, как на проклятие. Должно же было, чёрт побери, когда-то стать легче? Но нет. Ни на грамм.

Лера ворвалась в ванну, без крика, без упрёков. Перевязала руку быстро, уверенно, по привычке. Она всё понимала. Без слов. Знала, что я тону в тоске по той, о которой нельзя было даже вспоминать. Но я вспоминал. Каждый день и ночь.

– Неужели ты её действительно так любишь?.. – как-то тихо, почти по-детски, спросила Лера, когда мы пили на балконе принесенное ею вино. Смотрела не на меня, а в одну точку, где город мигал огнями.

Я сделал затяжку. Долгую. Горькую. Промолчал.

Да. Люблю. Как кретин, как идиот, как слабак. Люблю так, что внутри — пустыня, где каждый шаг по раскалённым камням. Но что с того? Любовь не спасает. Не лечит. Не возвращает. Она только рвёт. Я пытался вычеркнуть её. Вырезать из себя, как опухоль. Но, похоже, она пустила корни. И чем глубже я их выдёргивал, тем хуже мне становилось.

Хреново признавать, но если бы не Лера я давно бы сдох. Не образно, не фигурально. Просто бы сгинул: от тоски, от запоя, от пустоты.

Она держала меня не словами, не заботой, не жалостью (её бы я не вынес), а фактом своего присутствия.

Связи её старика, ещё с прежних времён, не выгорели. Он всё ещё звонил, пробивал контракты, открывал нужные двери. Не для меня, а для неё. Я знал это. И принимал. У меня не было больше связей, не было больше власти, остался только пепел.

Я начал с нуля. Не пафосно, не красиво, не с героическим прищуром, а с зубами, стиснутыми до хруста. Контейнеры. Склады. Логистика, подхваченная на чужих плечах. Всё удалённо, через своих, проверенных. Бизнес в полнакала, но хватало на то, чтобы не провалиться. Чтобы не лежать в луже с пузырями у носа. Чтобы снова начать дышать.

Лера стала тем самым голосом, который звучал в голове, когда мой собственный голос выливался в мат и злость. Она заземляла. Вбивала меня в реальность одним только взглядом, резким, колким. Не жалела. И слава богу.

Она ненавидела Алёну всем своим нутром. Но держала это при себе. Почти всегда. Один раз, когда была пьяна в стельку, не сдержалась.

– Она тебя не достойна. Зелёная совсем. Что ты в ней вообще нашёл? Секс?

Я тогда чуть не взорвался. Но сдержался. Не ответил ей. Даже не посмотрел. Метнул бокал в стену, так, что стекло разлетелось по кухне, как холодная злость. Вышел. В город, который не спрашивал, кто я такой. Мне не нужны были её извинения. Они бы всё только испортили.

Лерка и так всё поняла. С тех пор тему эту не поднимала. Никогда. Больше она не позволяла себе подобного и я был за это ей благодарен. Молча. По-своему.

Я не звонил Алёне. Не писал. Не искал в соцсетях. Не высматривал у ее друзей, не выспрашивал через общих знакомых. Мужик не воет. Мужик пашет. Херачит вперёд, даже если дорога чистая соль по открытым ранам.

Но стоило пройти по улице и выцепить взглядом какую-нибудь испаночку с дерзким смехом, с блестящими, чёртовски знакомыми глазами, я на секунду застывал. Щёлкало что-то в груди. Будто сердце это не мышца, а мина, и кто-то снова нажал на спусковой.

Я представлял: где она, как живет. Как просыпается, как встает, завязывает волосы, как, может быть, больше не плачет по ночам. Как учится ненавидеть меня — и, наверное, уже научилась. Как в её жизни появляется кто-то новый. Кто-то, у кого нет за плечами сожжённых мостов и привычки всё крушить, что любит.

И мне становилось... хуже. Потому что я знал: ей лучше без меня.

А у меня? Всё просто. Пил. Дрался. Спал с женщинами, чьи лица стирались из памяти быстрее, чем имена. Цинизм стал грубой, толстой, почти непроницаемой броней. Почти.

Глава 8

Я затянулся, прищурившись. Лера никогда не приходила с пустыми руками и дешёвыми драмами. Если она принесла документы, значит, дело пахнет не просто жареным, а выжженной землёй. Я кивнул, мол, молодец, а теперь свали.

Но этот трюк с ней не работал. Она подалась вперёд, глаза ее горели не любопытством, нет. Это был огонь охотника, в поле зрения которого наконец появилась добыча. И начала выкладывать.

Каждое ее слово было будто гвоздь в крышку моего прошлого. Я слушал и чувствовал, как внутри что-то надламывается, и в этом хрусте не было ни надежды, ни сожаления. Только пустота и злость.

Мой бизнес? Не просто сдох. Его убили. С прицела. Хладнокровно.

Копали под меня долго. Терпеливо. Сливали информацию, покупали тех, кто ещё вчера называл меня боссом. Каждый шаг не случайность, а выверенный удар в жизненно важное.

И тот, кто держал нож был Соколинский. Лощеный хер с лицом благородного аристократа и повадками гангстера в костюме. Отец Алены. Тот самый, кто жевал слова о сотрудничестве, пожимал мне руку, говорил с прищуром, будто всё знал. И знал ведь, мразь.

Он не просто отобрал моё, переписал контракты, перевёл активы, переманил всех нужных людей. Пока я бегал, как загнанный волк, он просто подписывал бумаги и смотрел, как рушится то, что я строил.

Я сжал стакан. Стекло треснуло. Виски выплеснулось от резкого движения.

– Сукин сын, – прошептал я, но в этом шёпоте была такая плотность ненависти, что воздух стал густым.

Я представлял его. Его кабинет. Кожаные кресла. Картины на стенах. Его лощёную, спокойную, самодовольную морду. Как он сидит там и думает, что всё предусмотрел. Что я больше не в игре.

Нет. Он не просто конкурент. Он враг. Личный. Кровный. Я бы вцепился в его горло — не для показухи, не для возврата денег. Просто чтобы чувствовать, как уходит воздух из его тела, как рушится его мир, так же, как он разнёс мой.

Я не винил Алёну. Не смел. Вряд ли она знала, что её отец выстроил карьеру на руинах моей. Она здесь была не при чем. А вот он...

Я клялся себе, сжав кулаки до боли в костяшках: этот хер ещё за всё заплатит. Не сейчас. Не по-быстрому. А так, чтобы вкус крови остался у него во рту до самой старости. Если доживёт.

– Спокойно, Баград, – сказала Лера и вскинула руку, как будто заранее знала, что я вот-вот всажу кулак в стену. – Матами ты ничего не вернёшь. А я знаю, как вернуть тебе имя. Настоящее. Громкое. Грязное, если надо, но настоящее. Поверь, твоё возвращение станет грандиозным. Только не для зрителей, а для твоих врагов.

Я усмехнулся, но без огонька. Рефлекторно. Она не уговаривала, а ставила перед фактом. Говорила, будто уже видела весь сценарий до последней сцены.

Лерка швырнула папку на стол, раскрыла, начала водить пальцем по цифрам, фамилиям, цепочкам счетов, как хирург по открытому телу. Здесь — инвесторы. Там — выход на порт. Тут — люди, у которых с её отцом счёты похлеще моих. Она предлагала не мстить в лоб. Заходить сбоку. Устроить подрыв изнутри.

Это был план. Не месть на эмоциях. А выверенная стратегия. Вернуться не с флагом, а с топором. Не просто воскреснуть, а сделать так, чтобы имя «Баград» становилось тенью за спиной тех, кто предал. Чтобы сжимались кулаки от одного упоминания.

– Ты не просто вернёшься, – сказала она, чуть склонив голову и глядя, как будто сквозь меня. – Ты станешь их ночным кошмаром.

И я ей верил. Не потому что не было другого выхода. А потому что Лера всегда держала слово.

В универе, когда мы спорили до хрипоты о смысле жизни, когда пили дешёвое пиво, она смотрела на меня, будто уже знала, кем я стану. Когда её старик, став мэром, закидывал мне первые контракты — она следила, чтобы я не потонул в говне чужих интересов.

А теперь она сидела передо мной и вытягивала меня из болота, не из жалости, а потому что могла. И потому что считала нужным.

Лояльность — вот что у неё было. Настоящая. Без соплей. Без условий.

– Кстати, – сказала она, затянувшись моей сигаретой, как будто речь шла о погоде. – Та девка… Уехала. В свой город. С чемоданом и, наверное, с разбитым сердцем. Ну и слава богу. Никто не будет под ногами мешаться.

Я застыл. Не сразу понял. Потом дошло. Алёна. Уехала.

Слова ударили. Как по-живому. Я представил её — ту самую, с её вечным сарказмом, с глазами, в которых можно было утонуть и не вернуться.

Представил, как она молча собирает вещи, как в последний раз закрывает дверь, как мысленно посылает меня...

Я оставил её не потому, что не любил. А потому что любил слишком сильно, чтобы втащить её в ту грязь, из которой сам едва выбрался.

Это было… правильно.

Я выдохнул. Боль не ушла, но исчезла тяжесть. Как будто до этого я держал в руках раскалённый металл, а теперь просто отпустил.

С тех пор имени её в разговоре не звучало. Ни разу. Лера не вспоминала. Я не спрашивал. Отрезал. Погреб. Закопал вместе с тем, кем был тогда.

С того вечера я копал. По плану Леры. По своим инстинктам. Груз за грузом. Связь за связью. Сделка за сделкой. На моём горизонте снова появились цифры. Контракты. Деньги. Люди, которых можно купить. Люди, которых можно сломать.

Отец Алены стал целью. Не призраком, не эмоцией. Целью. Как дичь в прицеле. Я выстраивал всё не для себя, а для того, чтобы однажды прийти и снести всё, что он построил.

И спустя время я действительно вернулся. Но что, блять, обнаружил?

Пафосный интерьер, а посреди всего этого дерьма — она. Алёна. Не в прошлом. Не в памяти. А здесь. Сейчас. Живая. Холодная. Злая.

Я не искал с ней встреч, поскольку был уверен, что она далеко от этого города. Даже не рылся в воспоминаниях.

Вернулся, чтобы отомстить. Чтобы раздавить гада, который вцепился в мой бизнес, когда я был на грани. Чтобы напомнить Соколинскому, что не всех можно обмануть и вытереть об них ноги.

Ресторан «Lazur» — раньше был моим. Моей точкой контроля и моей гордостью. И, как водится, после моего бегства он плавно оказался в чужих руках. В руках того самого Соколинского. Я собирался разнести его, к чертовой матери. Показать, что я вернулся и что это мое.

Глава 9

Алёна

«Так что ты, дорогая моя, и твой папаша задолжали мне по полной».

Фраза Баграда была не выкриком, скорее глухим, выверенным залпом. Подобный тому, что он совершил еще вчера, пальнув из пистолета потолок. Казалось, что за внешне спокойной тенью его голоса пряталась старая обида.

Хотя, казалось бы, с чего вдруг ему на меня обижаться? Это ведь именно он, подобно злосчастному карикатурному случаю из народа, однажды ушел за «хлебушком» и не вернулся.

Голос у Баграда был ленивый, почти вальяжный, с той уверенностью, которую дают либо власть, либо полное безразличие к последствиям. Он стоял передо мной, будто уже вынес приговор и теперь ждал реакции.

Мощный, широкий, с сигаретой, тлеющей между пальцами, в костюме, сидящем на нём так, будто пошит не по меркам, а по характеру.

Спокойствие его было напускным — я видела это по тому, как сжимались скулы.

И всё же… сердце моё дёрнулось. Кратко, резко, подло. Где-то в подложечной области — будто кто-то ногтем провёл изнутри. Обида вскипела на секунду и тут же ушла в глубину, растворившись в раздражении.

Я не позволила ни единому мускулу дрогнуть на своем лице.

– Все счета высылай в письменной форме, – проговорила я ровно, без нажима, будто отчитывала подчинённого за просроченный отчёт. – А пафос и хамство оставь тем, кто тебя ещё воспринимает всерьёз. У меня здесь — бизнес. И ты мне мешаешь.

Баград застыл на миг. Почти незаметно. Будто охренел от уровня моей наглости.

И в этой крошечной, сдержанной паузе я поняла: удар был точен.

Он пришёл за эмоцией, за криком, за вспышкой гнева. А получил то, чего явно не ожидал. Холодную отстранённость. Полный пофигизм. Доведённые до искусства.

Видимо, Баград ждал, что я сорвусь. Покажу ему своим эмоции, как раньше. А может, и вовсе брошусь на шею.

А я, не моргнув, подала ему самое опасное — равнодушие, упакованное в протокольный тон.

И выдержав театральную паузу, добавила:

– И, кстати… не приписывай мне долгов, которых нет и быть не может. Это ты исчез. Без слов и объяснений, без даже жалкого смс. Так вот теперь и живи с этим. На здоровье.

Его глаза сузились. В них вспыхнуло сухим, старым гневом, с привкусом уязвлённого самолюбия. Там было всё: и злость, и растерянность, и бессилие.

Видимо, Баград не ждал, что я атакую. Рассчитывал на мои слезы, былую ностальгию по нашим отношениям. На самом же деле, он даже не подозревал, как сильно я сдерживалась в этот момент, чтобы не взять с барной стойки свою чашку и не разбить её об его башку.

И да, мне было чертовски приятно. Потому что теперь он почувствовал, как это — когда тебя вычёркивают из своей жизни. Так, как он когда-то поступил со мной.

Я сидела прямо, будто в позвоночник вбили арматуру. Только бог, да, пожалуй, моя поясница знали, каких усилий стоило не согнуться, не опустить взгляд, не отвести плечи, когда всё нутро хотело выть от боли и злости.

Но я держалась. Знала, что нельзя было иначе. Он мне никто. Спустя столько лет точно.

Баград наклонился ближе, вторгся в личное пространство. И заговорил, тем самым голосом, от которого когда-то сердце сбивалось с ритма, а теперь хотелось сжать кулаки.

– А ты никогда не задумывалась, что я исчез не без помощи твоего горячо любимого папочки? – протянул он, почти ласково. – Или для тебя это не сюрприз? Если да, то, пожалуй, ты права. Позавтракаю в другом месте.

Я так и не нашлась с ответом, а он… не дождавшись моих слов, ушел.

Без театральности, без эффектного хлопка дверью, без даже взгляда через плечо.

Просто развернулся и растворился в воздухе, оставив за собой шлейф дыма, пепел и какое-то мерзкое ощущение утраты, словно забрал с собой нечто важное.

Я осталась сидеть, не шелохнулась. Только пальцы, сжимающие чашку кофе, побелели от напряжения.

Всё тело ныло, будто я только что прошла по острию ножа. Но я не позволила себе сломаться. Он этого не достоин.

И всё же… она была. Трещина. Где-то под сердцем, едва заметная, тонкая, но ощутимая.

Баград по-прежнему умел говорить так, будто забирался в самую душу, выворачивая ее наизнанку. И я по-прежнему ненавидела себя за то, что этот чертов козел всё ещё вызывает во мне эмоции.

Выждав немного времени и выдохнув, я вернулась к делам, как будто ничего не произошло. Села удобнее, расправила плечи, достала бумаги, листала отчёты в ноутбуке — ритуал, который держал меня на плаву все эти года.

Кофе остыл, на вкус отдавал горечью, но я сделала глоток, чтобы с мыслями и погрузиться в работу. Все же это куда лучше, чем попусту терять время на эмоции.

Работа была для меня броней. Счета, договоры, акты, проценты — всё в цифрах, всё ясно. Здесь нет места теням из прошлого. Здесь не звучат фразы с хрипотцой, клеймящие сердце.

Но Баград всё равно сидел у меня в голове. Уперся в виски этим своим тоном: «А ты никогда не задумывалась…».

И самое паршивое — это не давало покоя. Он сказал эти слова, зная, что они не дадут мне покоя. Не потому, что мне стало страшно. А потому что я ненавижу быть в слепой зоне.

После того, как исчез Баград, я даже не думала о том, что кто-то способен пролить свет на причины его внезапного отъезда.

Да и в целом не терпела, когда мной пытались манипулировать, а этот выпад — был именно что уловкой.

Но одно понимала точно. Я упустила что-то. И от этого внутри нарастала далеко не тревога, нет, это была злость, чёткая и обоснованная. На себя, на него, на всех, кто посмел держать меня в неведении.

Когда работа на день была завершена, я закрыла ноутбук, потянулась на стуле и сразу же взяла телефон. Пролистала контакты, нашла нужное имя.

«Папа».

Всё просто.

Он ответил сразу, как всегда.

– Алёна? Что-то случилось?

– Привет, пап. Нам нужно поговорить. Желательно сегодня и с глазу на глаз. Я хочу знать, какого чёрта Каримов говорит мне про какие-то долги.

Глава 10

Я гнала машину по приморскому шоссе, полностью отрывка окна, чтобы ветер бил в лицо. Но это не помогало прогнать тяжесть в груди.

Марат на заднем сиденье болтал с плюшевым динозавром, рассказывал ему про космос. Его звонкий и беззаботный голос был якорем, держащим в трезвости ясность моего рассудка.

Я старалась не думать о тех словах Баграда, что он произнес, прежде, чем уйти из ресторана. И все же, нет-нет, да возвращалась к ним.

«А ты никогда не задумывалась…».

Да к черту! Сколько вообще можно думать о нём? Как этот невозможный мужчина одним своим присутствием ломает все устоявшиеся понятия в моей жизни, вынуждая усомниться даже в близких?

Одно то, что он упомянул моего отца и «некие» долги в одном предложении вызывало жгучий приступ нестерпимого раздражения. Почему он обвиняет моего папу? Связано ли это с исчезновением Баграда?

Что-то здесь определенно не сходилось, поэтому я и ехала вытрясти правду, даже если она будет горчить, как остывший кофе.

Дом отца встретил нас не только привычным светом из окон, но и тёплым, сытным запахом — то ли запечённого мяса с чесноком, то ли специй, что впитывались в стены, как память. Воздух был плотный, домашний, будто заранее предупреждённый о моём приезде.

Катя открыла дверь, с широкой и теплой улыбкой на лице. Видимо, папа предупредил ее о моем приезде.

– Привет! Я так рада видеть вас! – её голос прозвучал громче, чем надо, словно она пыталась перекричать напряжение между строк. Обняв нас по очереди, она чуть склонилась к Марату, и где-то за её спиной раздался тонкий детский гомон. – Маратик, как у тебя дела?

– Хо-ро-шо, – улыбаясь, произнес сынок, с особой тщательностью выговаривая букву «р». Он горделиво вытянулся и посмотрел на неё снизу вверх с такой серьёзностью, будто участвовал в переговорах.

– Вот и замечательно! – отозвалась Катя, погладив его по макушке. – Заходите уже. Что вы, как чужие, ей-богу.

Я кивнула, не без внутренней усмешки. Когда-то она была мне просто подругой. Теперь — мачеха. Не по вине, не по расчету, а просто потому, что жизнь умеет закручивать сюжетные линии круче любого драматурга.

– Беги, поиграй с ребятней, – тихо сказала я Марату, наклонившись. – Тётя Катя тебя проводит.

Она уловила мой намёк сразу, без слов. Взяла сына за руку с той лёгкой, почти материнской лаской, что не вызывает протеста, и увела его по коридору, откуда уже доносился топот детских ног и шарканье игрушек по полу.

Я же, разувшись, более не теряя времени, пошла в столовую.

Отец стоял у стола, в рубашке с закатанными рукавами, раскладывал салат. Его тёплые, но с усталостью где-то в глубине, глаза встретили мои, и я почувствовала укол.

Он всегда выглядел так, будто несёт мир на плечах. А тут еще я со своими проблемами и претензиями.

– Ты давно не заезжала. Садись, Катя наготовила, как на армию, – сухо сказал отец, кивнув на стул. – Все разговоры — только на сытый желудок.

Я не стала спорить. Даже не потому, что была голодна. Скорее, не хотелось начинать лобовую атаку прямо сходу. Подчинилась. Села. Спина прямая, руки сложены, взгляд — на тарелку, как на поле боя.

Совсем скоро вернулась Катя, как-то странно обведя нас взглядом, но уточнять ничего не стала. Видимо, папа приучил ее, что не во все дела стоит влезать. Да и скрывать в целом-то от нее было нечего. Все же мы все — семья.

Ужин начался мирно. Ужин пошёл чинно. Катя рассказывала про новую школу, куда собираются отдать Илюшу. Отец подливал напитки в бокалы — не глядя, на автомате. Из детской доносился гогот — ребятня гоняла по полу машинки, визжа, крича и хохоча до слёз.

Но я не могла расслабиться. Баград сидел в голове, его «папочка» звенело, как вызов. Я отложила вилку, посмотрев на отца.

– Пап, – произнесла я ровно, без заминки, – скажи честно. Ты был как-то причастен к исчезновению Баграда?

Бокал в его руках дрогнул. Вилка в руке остановилась на полпути. Катя замерла, взглядом метнувшись к папе её. Она явно понял,а что сейчас начнётся максимально неудобный разговор, но останавливать его уже было поздно.

– С чего такие вопросы? – протянул он, не сразу, будто обдумывая, как именно реагировать. – Я думал, он сдох.

– Рома, – мягко, но с укоризной, произнесла Катя, касаясь его руки. Это прикосновение — нежное, почти интимное — почему-то вызвало во мне не раздражение, а усталость. Наблюдать за их флиртом, перемежающимся с взаимными укорами, мне хотелось меньше всего.

– Прости, солнце, – буркнул он, оставив вилку в покое и перехватив ладонь своей супруги. – Я просто говорю, как есть.

Я откинулась на спинку стула. Долго, молча смотрела на него.

– Он вернулся, – сообщила я.

На секунду в столовой повисла пауза, разрушаемая только лишь фоновыми визгами и смехом детей.

Отец замер, слегка дрогнув. Катя затихла, её глаза метнулись к нему. Пауза была тяжёлой, как бетон. Он отложил убрал ладонь от Катиной, вытер губы салфеткой, и его взгляд стал острым, как лезвие.

– Новость, конечно, из разряда… дерьмовых, – медленно выдал отец, глядя в бокал, как будто содержимое могло подсказать нужную реакцию.

На этот раз даже Катя не стала его поправлять, видимо, полностью соглашаясь с его определением.

– Но больше всего меня беспокоит не сам факт его возвращения, а то, что ты узнала об этом раньше, чем я, – продолжил он, уже собранно. – Он что-то сделал тебе? Марату?

– Нет, о сыне ничего знает, поскольку даже не интересовался этим. Либо же знает и ему просто наплевать, – сказала я, не повышая голос.

Отец напрягся, но быстро вернул себе внешнюю невозмутимость.

– Мы столкнулись пару раз в «Lazur». И он… он намекнул, что мы ему должны. Не в денежном смысле, нет. Это звучало… как старая обида. Или счёт, который вдруг решили предъявить спустя годы.

Я намеренно умолчала о том, что его дружки устроили в ресторане погром, что сам Баград бросался словами, словно ножами. Пока — не об этом.

Глава 11

Квартира встретила нас тёплым полумраком и запахами, будто специально выстроенными в цепочку: сладковатая нота ванили, наслоённая на терпкий мясной пар. То ли борщ, томящийся на медленном огне, то ли пельмени, сваренные с лавровым листом и чёрным перцем — пахло домом, безопасностью, чем-то, что не нужно заслуживать.

Из кухни вышел Слава. Он был в переднике, с закатанными рукавами и половником в руке, словно не мужчина, а воплощённый ответ на молитвы о простом, надёжном счастье.

Вид у него был абсолютно домашний: никакой нарочитой важности, только спокойствие и уверенность. На губах — едва заметная, лукавая улыбка, не требующая слов.

И будь я чуть менее собранной, эта улыбка вполне могла бы выбить из-под ног почву. Впрочем, он никогда не давил — просто был рядом. И я за это была ему благодарна.

– Я не знал, во сколько вы вернётесь, – сказал он, понизив голос, словно боялся потревожить Марата громкими словами, – так что включил себе сериал, а заодно… немного поколдовал у плиты.

Он кивнул в сторону кастрюли, а затем — на гостиную.

– Малой проголодался?

– Нет, – отозвалась я так же тихо, склонившись к Марату, чья тёплая ладошка сжимала мои пальцы, как спасательный круг во сне. – Мы поужинали у папы с Катей. Сейчас умою его, переодену — и в кроватку.

Слава мгновенно отложил половник, отцепил от себя передник, и уже через секунду подхватил сына на руки — легко, как будто делал это всю жизнь.

– Давай я сам, – мягко сказал он, будто давая понять, что на него можно положиться. Что в этом доме я не одна на страже порядка и спокойствия.

Я кивнула, и на эту короткую передышку — позволила себе быть слабой. Переоделась, пройдя мимо зеркала, в котором увидела усталое, но пока еще не безжизненное отражение. Приняла быстрый душ, смывая с себя чужие разговоры, напряжение, вопросы без ответов. А затем — без лишних мыслей — опустилась на диван.

День выдался долгим. Тяжёлым. Словно кто-то снаружи, взяв за сердце, мял его между пальцами весь вечер, а теперь… отпустил. И в этой тишине, между шагами Славы и тихой вознёй Марата из детской, я впервые за день почувствовала не одиночество, а чью-то опору.

Когда Слава вышел из детской, прикрывая дверь мягким жестом, в его походке уже не было спешки. Он остановился у дивана, задержал на мне взгляд. В нём смешались сочувствие, выдохнутая усталость и что-то, что я пока не могла точно назвать. Тоска? Ожидание?

Тепло его ладони коснулось моего плеча — не навязчиво, а так, чтобы оказать безмолвную поддержку.

– Ты будто весь день на стройке мешки с цементом таскала, – сказал он, глядя прямо в глаза, не щадя. – Всё в порядке?

Я кивнула. И тут же, словно передумав, едва заметно покачала головой.

– Я не знаю.

Он не стал распутывать этот клубок. Не стал добивать вопросами или пытаться влезть вглубь моих эмоций, как делают люди, не выдерживающие чужой боли. Просто опустился рядом, бережно, почти с почтением. Обнял — без права на навязывание, будто давая выбор: остаться в этом тепле или выйти из него без объяснений.

Я не стала противиться. Уткнулась лбом в его ключицу, чувствуя, как от него исходит простое, человеческое спокойствие. Как его сердце бьётся ровно, уверенно, без надрыва. Он не лечил. Не спасал. Слава просто был рядом. И в этот момент этого хватало с головой.

– Всему своё время, – прошептал он, опустив подбородок мне на макушку. Его голос, чуть хрипловатый от усталости, прозвучал как заклинание. – Я рядом. Так что мы со всем справимся. Обязательно.

Позже, уже на кухне, он поставил передо мной чашку чая, себе — плеснул в бокал немного красного, крепкого, терпкого. Мы сидели, как будто затаившись. Фоном в гостиной бежал сериал, реплики героев скакали по комнате, но не мешали — скорее, маскировали молчание, в котором было уютно. Удобно. Без ожиданий и давления.

Слава взглянул на меня. Долго. Тепло. В его глазах была та самая тишина, в которой рождается доверие — не из слов, а из присутствия.

– Ты такая красивая, – произнёс он, просто, будто не знал, что можно было сказать иначе. – С тобой даже молчать — приятно.

Он немного подался вперёд, опёрся локтем о стол и чуть наклонил голову, будто пытался заглянуть под броню, которую я так упорно носила.

– Иногда я думаю, что если бы ты умела смотреть на себя моими глазами… ты бы наконец поняла, почему я до сих пор рядом. Не из жалости, Алён. И не потому, что ты нуждаешься в ком-то. А потому, что ты — как редкая книга, которую хочется читать медленно. Страницу за страницей. До самой последней запятой.

Он улыбнулся — чуть дерзко и с вызовом.

– Но, видимо, мне досталась роль читателя без права перелистывать. Только смотреть на обложку и догадываться, что внутри.

Я отвела взгляд, поняв, куда ведёт этот разговор. Его тепло было таким тонким, обволакивающим, как уютное одеяло, в которое так легко завернуться… и потеряться. Но я не была готова отвечать на эти чувства. Не сейчас. Не с ним. Не после всего.

Мы жили вместе, да. Почти как семья. Ужинали за одним столом, вместе укладывали спать Марата, обсуждали планы на неделю. Но между нами не было совместных ночей. Ни одной. Ни даже прикосновения, которое переходило бы грань дозволенного. Всё — исключительно по-дружески. Почти свято.

И всё же… я чувствовала, как опасно это тепло. Оно не жгло, наоборот, приглушало боль, усмиряло тревогу, заставляло поверить, что всё может быть иначе. Оно было из тех, что входят в кровь, как привычка, а потом, когда уходят — оставляют после себя опустошение, хуже ломки. И ты падаешь. Глубже, чем в первый раз.

– Слушай… – перебила я, нарочито буднично, будто разговор и не касался только что моей внутренней линии обороны, – ты ведь можешь пробить человека по своим каналам?

Он едва заметно напрягся и подался вперёд. Но удивления не было. Слава привык к моим неожиданным вопросам и вечному уходу от важных тем.

– Могу, – сказал спокойно, без нажима. – Смотря кого. И зачем.

Глава 12

Марат возился с ложкой каши, сосредоточенно пытаясь одновременно есть и подпевать песне из мультика, от которой у взрослого человека могла бы поехать крыша. Я невольно улыбалась — не столько от самой песни, сколько от его старания.

Да, мы уже опаздывали в сад, но такие простые, будничные моменты были чем-то редким и хрупким, из чего, по капле, складывалось моё счастье.

Придя в себя, я принялась метаться по квартире, натягивая пиджак на ходу, вцепившись зубами в резинку для волос, одновременно шаря по сумке в поисках зарядки и мысленно прокручивая, не забыла ли выключить плиту. Ключи от машины, планшет, бумажник — казалось, они сговорились, чтобы каждый день играть со мной в прятки.

Слава уехал сегодня раньше — какая-то внеплановая проверка, ничего необычного. Поэтому родительские обязанности всецело легли на мои плечи.

Однако времени действительно было впритык. Домчавшись на всех парах до детского сада, я попыталась как можно более коротко попрощаться с сыном.

Но Маратик всё ещё держался за мой палец — тоненькими, горячими ручками, будто они одни могли удержать меня рядом, остановить этот торопливый, жесткий мир.

Его глаза, полные немого упрёка, как всегда, вынуждали мое сердце сжаться. Понимала, что так проявляет любовь, тоску по вечно занятой матери.

Он тяжело переживал расставания, даже если речь шла всего лишь о нескольких часах. Но я ничего не могла с этим поделать. Мир не замирал. Нужно было работать. Зарабатывать. Жить, чтобы у него было всё — даже если самой приходилось быть уставшей и собранной до последней нитки.

Я наклонилась, поцеловала его в макушку — и снова почувствовала этот крошечный тёплый укол в области груди. Он чуть повздыхал, с трудом отпустил палец… и послушно побежал к воспитательнице, всё ещё напевая себе под нос.

А я осталась стоять, будто на миг потеряв опору.

Это было мучительно прекрасно — его безоглядное, полное доверие ко мне.

Как будто я и правда могла защитить его от всего, что только может случиться в этой жизни.

И знала, что буду стараться оправдать все его ожидания изо всех сил.

В «Lazur» день закрутился в своей привычной орбите. Официанты ворчали на поставщика рыбы — мол, «в этот раз не первой свежести». Бухгалтер скинула отчёт с ошибкой. Шеф, как всегда, страдал от собственной гениальности, вынося мне мозг из-за несуществующих проблем с закупками.

Всё — как всегда.

Я проверила обновлённое меню, обсудила с менеджером детали завтрашнего банкета и оставшихся ремонтных работ, отметила в блокноте пару тревожных моментов по сервису. Но по факту... большую часть времени я просто сидела у себя в кабинете, не делая ничего значительного.

Притворялась занятой. Делала вид, будто вникаю в отчёты. Но на самом деле... думала.

Мысли вращались, как испорченная пластинка, срыв которой невозможно было ни предотвратить, ни заглушить. Разговор с отцом. Голос Баграда. Его язвительное «папочка».

Я пыталась не думать. Правда. Но каждый раз, открывая мессенджер, почти машинально скользила пальцем по экрану в поиске его имени. Сообщений, разумеется, не было. И быть не могло — я давно сменила номер.

Но, чёрт побери, я точно знала: он просто так не исчезнет. Не из моей жизни. Не из этой истории.

К шести я выехала за Маратом. Асфальт лоснится от дневного зноя, в машине душновато, окна приоткрыты — не столько для вентиляции, сколько в надежде на глоток воздуха, способный стереть усталость.

На светофоре раздался звонок от Славы.

– Привет. Ты на работе ещё? – голос спокойный, ровный, но с тем особым оттенком, который не спутаешь. Слова ещё не сказаны, но подтекст уже бьёт в грудь.

– Нет, сегодня пораньше освободилась. Почти подъехала к саду, – ответила, сжав руль так, будто от этого зависела устойчивость реальности. – А что? Что-то узнал по поводу…

– Ага. Я сейчас подскочу. Давай прогуляемся немного? Заберёшь малого, сходим в парк.

Я не спорила. Прогулка звучала безопаснее, чем бесконечные самокопания. Хотя, зная Славу, его серьезный тон не означал ничего хорошего.

Парк встретил нас тишиной, редкой для этого часа. Тёплый воздух казался плотным, почти вязким. Солнце сползало к горизонту, растекаясь по небу янтарными бликами, и весь пейзаж будто затаил дыхание в ожидании чего-то неясного.

На скамейках — матери с колясками, уставшие, но цепко вглядывающиеся в детей. По дорожкам сновали подростки на самокатах, кто-то выгуливал лохматого спаниеля, мелькали велосипеды, лопалась жвачка.

Марат, увлечённый охотой на голубей, бежал впереди, не оглядываясь — его мир не пересекался с нашим в этот момент, и, наверное, к лучшему.

Я шла рядом со Славой и чувствовала, как внутри понемногу сжимается пружина.

– Ну? – выдавила я, почти шёпотом, будто боялась, что даже само имя способно вызвать бурю. – Что с Каримовым?

Слава не ответил сразу. Его взгляд скользил по аллее, как будто искал в ней что-то, за что можно зацепиться. Как будто слова, которые он собирался сказать, лучше бы не звучали вовсе.

– Всё... непросто, – произнёс он наконец, сдержанно, чуть хрипло. – Я проверил всё, что смог. По официальным базам — тишина. Чисто, будто его не было вовсе. Считай, белый лист. Ни долгов, ни статей, ни претензий. Всё чисто.

Я перевела взгляд на качели, где девочка с двумя косичками раскачивалась, запрокинув голову в небо. Сердце глухо застучало.

– А неофициально?

– Неофициально… – он сделал паузу, позволив проехать мимо паре на велосипедах, – он ушёл в подполье. Сбежал.

Слово прозвучало как приговор. Но ведь так оно и было.

– Было крупное дело, – продолжил он, не поднимая глаз. – Криминальные поставки, тёмные схемы, подставные фирмы. Всё было готово, чтобы посадить его. Только вот... всё развалилось быстрее, чем успели открыть рот. Слишком быстро. Словно кто-то заранее подстелил солому. Он исчез — и исчез практически бесследно. Все посчитали: разорился, не выдержал давления, сдулся.

Глава 13

– Слав… – протянула я слегка заторможенно, даже не смотря на мужчину.

Парк шумел вечерней жизнью: неон фудтраков мигал, как дешёвый стробоскоп, запах сладкой ваты витал в воздухе, а визг детей у качелей резал уши. Где-то тявкал спаниель, гоняясь за голубем, и подросток на самокате чуть не снёс мусорку.

Я же замерла, как на ринге, глядя, как Баград идёт к нам. Его темные глаза сверлили с ненавистью Славика, и я почувствовала, как ладони вспотели. В самую пору было вызывать спасателей, скорую и МЧС.

Его спутница осталась у ресторана. Она скрестила руки, её губы сжались в тонкую нить, будто она злилась, что он бросил её ради меня. Её холодный взгляд, резал, как лезвие, но она не двинулась. Она ждала или просто собиралась насладиться драмой.

Сынок теребил мой палец, бормоча про шнурок. Горло пересохло, будто я проглотила песок.

– Что? – отозвал наконец-таки Славик, видимо, тоже оставшись под впечатление от того, что герой нашего разговора слишком уж быстро материализовался перед нами. Сам-то он явно видел фотографии Баграда в личном деле.

– Сходите на карусель с Маратиком, – выдавила наконец из себя я, не отрывая глаз от Баграда. – Прошу…

Славик напрягся. Он вновь посмотрел на Баграда, и его челюсть сжалась. Он явно не хотел уходить, но знал меня. Знал, что если я прошу таким голосом, то это серьезно.

– Пойдём, малой, – с неохотой послушал он меня. – Вон, карусель какая классная.

Слава увёл Марата к моему облегчению. И, тот побежал, напевая песенку из мультика, не замечая, как мой мир трещал по швам.

Баград остановился в двух шагах. Я выпрямила спину, чувствуя, как поясница ноет, как будто держала тонну. Он не увидит мою слабость. Никогда.

– Какая встреча, Алёна, – начал он хриплым голосом и сунул руки в карманы. – Не ожидал тебя здесь встретить. Еще и… – он кивнул в сторону Славика и Марата, – …в такой компании.

Я хмыкнула, хотя сердце колотилось, как барабан.

– Тоже как-то не рассчитывала на твое появление. Так-то мог пройти мимо...

Его скулы заострились, он сжал губы, будто проглотил удар. Шагнул ближе, и я почувствовала тепло его тела, как тогда, когда мы терялись друг в друге, забыв про мир.

Но теперь это был не огонь — это была граната без чеки. Его взгляд скользнул по парку, зацепился за Марата, который смеялся у карусели, размахивая руками, и что-то его насторожило.

– Чей это ребёнок? – вдруг переключил он тему, резко обернувшись ко мне и испепеляя своими темными глазами.

Я вдохнула, чувствуя, как воздух режет горло.

– Твой, Баград, – бросила с вызовом, прямо в его глаза. А чего скрывать и таить? Мне стыдиться нечего. – Но не утруждай себя лишними дилеммами, мы прекрасно живём без тебя.

Он замер. Его маска цинизма дала трещину. Глаза расширились, будто он увидел призрак. Рука выскользнула из кармана, повисла, пальцы сжались, потом разжались. Он открыл рот, но тут же его закрыл. Кажется, Баград, король хаоса, растерялся.

Его взгляд вновь метнулся к Марату, и я видела, как осознание, что я не шучу все глубже поселяется в его сознании.

Да-да. Это твой сын. Твоя кровь. Четыре года, которые ты просрал.

– Что? – выдавил он сипло, как будто его душили. Потёр шею, шагнул назад, чуть покачнувшись, и посмотрел на меня так, словно я только что перевернула его жизнь с ног на голову.

– А то, – фыркнула с сарказмом, очень сдерживаясь, чтобы не сказать что-то более колючее. – Иди, Баград, тебя женщина ждёт. Мы с сыном прекрасно справлялись и справимся без тебя.

Его брови сурово сошлись на переносице, будто от недоверия к тому, что я могу так легко отмахнуться от него.

Взгляд Баграда снова переместился на Марата. В задумчивости он что-то явно прикидывал в уме. Неужто считает годы, сопоставляет даты и ищет в мальчишке свои черты?

Видимо осознав, что я не блефую, он сглотнул, кадык его дёрнулся, а сам он тяжело и рвано задышал.

– Ты… ты серьёзно? Это мой сын? – переспросил Баград в смятении. – Но… Почему ты мне ничего не сказала?

Я сжала кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы. Его растерянность била по нервам, но я не верила ему. Не после всего.

– О, я говорила, – прошипела я, шагнув к нему, почти касаясь его груди. – Точнее, я написала тебе, так как ты, мой ненадежный, не брал трубки от меня. Но мое сообщение так и не дошло, так как ты уже чесал в сторону границы, заблаговременно отключив свой телефон. Ты вычеркнул меня из своей жизни, а теперь считаешь, что имеешь хоть какое-то право предъявлять мне претензии или задавать свои нелепые вопросы. Ты сбежал, Баград! А я осталась одна беременная, с сердцем в клочья.

Глаза его потемнели от гнева. Он потёр лицо, будто хотел стереть этот момент, и его голос опустился до хриплого шёпота.

– Я же не знал этого. Уехал тогда один и экстренно, чтобы не утянуть и тебя в то дерьмо. Но сын… Такого я не ожидал. Как его зовут?

Невольно затаила дыхание. Меня пробрало от его тихого, почти умоляющего вопроса больше, чем я хотела бы показать. Баград никогда не казался мне таким уязвимым, как сейчас. По правде говоря, я и не думала, что он умел быть таковым. Подлым, грубым, циничным, слишком уверенным в своей правоте — да. Но точно не уязвимым.

Отчего-то это вызывало во мне непрошенную вину. Словно это я испортила все, преследуя только свои эгоистичные желания. Но ведь это не так. До Баграда мне было далеко.

И все же, внутри сжалось. Прикусив губу, я отвела взгляд, не желая смотреть на того, кто будил во мне ту наивную и верующую в исправление версию меня, которой я уже давно не являлась.

– Марат, – выдавила я, и моё горло сжалось. – Но тебе это никогда не пригодится. У тебя своя жизнь. У нас — своя. Уходи.

Баград покачал головой.

– Ошибаешься. Это мой… сын… – он замолчал, сжал кулак, и я видела, как он борется — с собой, с правдой, с тем, что потерял. – Я теперь никуда не уйду, Алёна.