Бывший. Никогда не прощу!

Глава 1

Поправила бант на платье своей дочери, приглаживая ее выбившиеся светлые прядки из замысловатой прически. Пальцы дрожали, но я старалась не обращать на это внимания.

Сашенька прыгала на месте, дёргала меня за руку и хмурила носик.

– Ма-а-ам, ну когда-а? – захныкала она, нетерпеливо топая ножкой. – Я хочу к Вике! Пусти-и!

Я глубоко вздохнула, глядя на неё. Маленькая, шустрая, нетерпеливая. Ей всё равно, что у меня внутри клубком сворачивается усталость. Она не видит моей натянутой улыбки. Ей просто хочется веселиться.

– Ладно, ладно, беги, – я подняла руки, сдаваясь.

Сашенька тут же сорвалась с места, запрыгала и, смеясь, побежала в толпу гостей. А я снова посмотрела на телефон.

20:47.

Роман должен был приехать три часа назад.

Я снова открыла чат, пробежалась взглядом по последним сообщениям, будто надеясь, что при повторном чтении в них откроется другой смысл.

"Я, в отличие от тебя, занят. Сказал же, что скоро буду."

Холодно. Обидно. Будто я не жена, а раздражающий фактор, от которого можно отмахнуться несколькими отрывистыми словами.

Ни «прости», ни объяснений, ни единого даже намека на заботу.

Раньше он был другим. И писал иначе.

"Любимая, я задержусь, но скоро буду. Целую."

"Ты как? Устала? Держись, я уже в пути."

Сообщения, в которых было тепло, даже если между строк сквозила усталость. В них был он — тот, кого я знала, кого любила.

Но несколько месяцев назад всё изменилось…

Я нажала вызов. Гудки. Один. Два. Три.

Сбросил.

Что-то острое кольнуло в груди, но я задавила это чувство, проглотила, заперла внутри. Опустила телефон, стиснула зубы, медленно выдохнула.

– Да что же это такое… – вырвалось шепотом, злым и глухим, пока ногти впивались в ладонь.

Где он? С кем?

Я подняла глаза, но мир передо мной плыл, теряя четкость.

Вокруг — праздник. Люди смеялись, обнимались, звенели бокалами, танцевали. Музыка заполняла все пространство, сливаясь с голосами, с мягким светом свечей, с ароматом цветов. Моя сестра Вика была прекрасна. Счастливая, сияющая, в платье цвета молока. Она светилась.

Этот день должен был быть другим. Я должна была смеяться вместе со всеми, чувствовать искреннюю радость за Вику, подхватить бокал шампанского, чокнуться с сестрой, шутя о семейной жизни.

Должна была быть счастливой. Да и как иначе, если бы рядом находился мой муж, его ладонь бы крепко сжимала мою, в глазах — тепло, а не холодная пустота. Мы бы танцевали в кругу гостей, ловили взгляды друг друга, улыбались. А Сашенька, наша дочь, крутилась бы у наших ног, звонко и заразительно смеясь...

Но реальность была другой.

Я стояла одна. С натянутой улыбкой, с горьким комом в горле, с горячими слезами, которые не должны были пролиться сегодня.

Это не осталось незамеченным. Родственники косились украдкой — кто-то с нескрываемым любопытством, кто-то с явным осуждением. Знакомые перешептывались, смущенно отводя взгляды. А родня смотрела с жалостью.

Будто уже все знали то, от чего я все еще пыталась убежать. Словно видели правду, в которой я боялась себе признаться.

Что мой брак рушился. Как всё трещало по швам, разрывалось, осыпалось, оставляя после себя лишь острые осколки.

Роман стал другим. Нет, хуже. Он испортился.

Я не знала, когда именно всё начало рушиться. Не было четкой грани между «было хорошо» и «стало адом». Не было одного дня, после которого всё вдруг стало иначе.

Сначала это казалось мелочами. Раздражение в голосе. Сухие, вымученные ответы. Задержки после работы, которые он даже не пытался объяснять.

Но потом и взгляд у мужа стал другим. Холодным. Колючим. В нем появилось что-то, от чего внутри все холодело.

А после стало совсем невыносимо. Роман стал грубым. Отстраненным. Постоянно раздраженным, будто сам факт моего существования его бесил.

Я видела это в том, как он закатывал глаза, когда я задавала вопросы. В демонстративных зевках, когда рассказывала ему что-либо. В тяжелых, ленивых взглядах, в которых сквозило равнодушие, если не презрение.

Как будто я была чем-то лишним и досадным.

Он приходил поздно. Вонял сигаретами, чужими духами, людьми. Я спрашивала, где он был. На что Рома скрипел зубами, раздраженно отмахивался:

– На работе.

Я не верила. А он вел себя так, будто это моя вина в том, что у меня появились сомнения.

Но больше всего меня изводила его беспочвенная, постоянная ревность. Нелепая до абсурда. Навязчивая до паранойи.

– Кто звонил?

– Ты что, наряжаешься, потому что кто-то там будет?

– Почему этот хрен в магазине тебе улыбнулся?

Я пыталась отшучиваться. Говорила мягко, спокойно, стараясь не усугублять. Объясняла, что никто не звонил, что я не смотрю по сторонам, что мне никто не нужен, кроме него. Но он не слушал. Никогда.

Месяц назад он настолько озверел, что впервые швырнул стакан в стену.

Резкий взмах руки. Глухой удар. И в следующий миг комната взорвалась звоном.

Осколки разлетелись веером, осыпались на пол, задели мои босые ноги. Один из них впился в кожу — тонкой, ледяной болью, но я даже не дернулась. Смотрела на него и не верила, что мой муж превращается в такое чудовище. Пальцы дрожали, когда я начала собирать осколки.

Рома нависал надо мной. Прожигая меня тяжелым, грозным взглядом. Холодный, молчаливый, без тени сожаления. Он будто ждал чего-то от меня. Но… Чего? Слёз? Оправданий?

Я не понимала, что он хотел. Давно перестала…

– Настя? – окликнул меня отец.

Я вздрогнула, будто меня ударили током, возвращаясь в настоящий момент. Оглянулась.

– Все в порядке? – папа смотрел на меня с тревогой, его взгляд — внимательный, настороженный — скользнул вниз, к моему телефону, затем вернулся ко мне.

Натянуто улыбнулась, почувствовав, как ноют скулы.

– Да, пап. Просто Рома задерживается.

Визуал

Главная героиня

Настя, 24 года

Глава 2

Дверь в зал с грохотом распахнулась, ударившись о стену с такой силой, что казалось, само здание содрогнулось от этого удара. Звук, резкий и пронзительный, разрезал воздух, как хлыст.

И в этот момент, словно из ниоткуда, раздался громкий смех. Фальшивый, вульгарный, слишком звонкий, будто нарочито вымученный. Он заполнил пространство, как ядовитый газ, проникая в каждую щель и уголок банкетного зала. Это был смех женщины, которой здесь не должно было быть. Той, чье присутствие казалось не просто неожиданность, а каким-то кощунством.

Я обернулась. И сердце остановилось.

На пороге в банкетный зал стоял мой муж. Его лицо было расслабленным, губы тронула легкая, пьяная усмешка, а в глазах — презрение, веселье… и что-то еще.

Внутри все похолодело. Это был взгляд, который я видела раньше, но никогда — направленным на меня. Он говорил о том, что Роман знает что-то, чего не знаю я. Что-то, что заставляло его чувствовать себя выше, сильнее, увереннее.

Муж был не один.

Рядом с ним, вцепившись в его плечо, стояла высокая брюнетка в обтягивающем красном платье, которое оставляло слишком мало места для воображения. Ее фигура была идеальной, как будто сошедшей с обложки глянцевого журнала, а каждый ее жест был отточен до совершенства. Она хихикала, запрокинув голову, проводя пальцами по его груди, как будто он только что сказал что-то невероятно смешное. Ее смех был звонким, но пустым, как будто эта женщина играла роль, которую сама же придумала.

Я не слышала этого смеха раньше. Но теперь никогда его не забуду.

Зал замер. Музыка резко стихла. Ведущий осекся на полуслове, застыв с микрофоном в руке, его глаза расширились от шока. Гости застыли, как статуи. Бокалы замерли в руках, улыбки застыли на лицах, превращаясь в недоумение и шок. Казалось, время остановилось, и все вокруг превратилось в одну огромную картину, написанную маслом: яркие краски, резкие контрасты… И я — в центре этого дурдома.

Не могла пошевелиться. Даже дышать.

Воздух вокруг стал густым, как сироп, и каждый вдох давался с трудом. Грудь сжалась, словно в тисках, а в висках застучало, будто кто-то бил молотком по наковальне. Кровь отлила от лица. Руки дрожали. Я не могла сделать ни шага, ни движения.

Взгляд мужа встретился с моими, и в его глазах не было ни капли сожаления. Только вызов и насмешка.

А эта… мадам продолжала смеяться. Ее смех теперь казался мне оглушительным, как гром среди ясного неба. Он заполнял все пространство, проникал в каждую клеточку моего тела, оставляя после себя лишь пустоту и боль.

Рома шагнул в зал, покачиваясь, будто он уже успел крепко выпить, но это не мешало ему держаться с развязной грацией. Он шел, как будто зал был его сценой, а все вокруг — зрителями, которые должны были восхищаться его выходкой. Рука Романа все еще крепко обнимала талию брюнетки, и она, словно приклеенная, шла рядом, хихикая и строила глазки окружающим.

– Ну что, что встали, как на похоронах? – его голос, громкий и резкий, разрезал напряженную тишину, как нож. – Гуляем или нет?!

Он сжал талию своей спутницы еще сильнее, притянув ее к себе так близко, что казалось, они слились в одно целое. Этот жест был настолько демонстративным, что не оставлял сомнений: он хотел, чтобы все видели. Я, в том числе.

Мерзкий хохот снова раздался у меня в ушах, звонкий и фальшивый, как будто она играла роль в каком-то дешевом спектакле.

– Ромочка, ты такой… горячий сегодня, – промурлыкала она, кусая губу и закатывая глаза, будто он был самым остроумным и обаятельным мужчиной на свете.

У меня подкосились ноги. И я едва удержалась, чтобы не схватиться за что-нибудь для опоры.

От моих глаз не скрылось то, как мой отец сжал кулаки, его лицо покраснело от гнева, а глаза стали узкими щелочками. Он выглядел так, будто готов был броситься на Романа, но что-то удерживало его на месте. Сестра, моя дорогая Вика, в ужасе прикрыла рот рукой, ее глаза наполнились слезами. Мать, бледная как полотно, вцепилась в спинку стула, будто пыталась не упасть. Ее пальцы побелели от напряжения, и я видела, как она дрожит.

Но Рома только начал шоу.

Муж бросил на меня короткий, ленивый взгляд, полный пренебрежения, будто я была просто еще одной гостьей на этом вечере. Будто между нами никогда ничего не было. Словно я была никем.

– Где тут выпить можно, а? – он развернулся к ближайшему столу, не дожидаясь ответа, схватил бокал шампанского, который кто-то оставил нетронутым. – А, вот и оно! – усмехнулся он, поднимая бокал над головой, как будто это был трофей, который он только что завоевал. – За молодых! – крикнул он, растягивая слова, будто наслаждаясь своим представлением. – Счастья вам, любви, долгих лет вместе…

В этот момент его взгляд снова нашел меня. Рома смотрел прямо в мои глаза.

Я поняла, что он ждал этого момента. Ждал, чтобы раздавить меня окончательно. Чтобы я почувствовала себя униженной, ничтожной.

– И самое главное, мужик, – он повернулся к жениху Вики, ухмыляясь, – пусть твоя жена не окажется такой же шалавой, как моя.

По залу прокатилась волна ужаса. Кто-то ахнул. Где-то звякнула ложка, выпавшая из рук.

Ведущий застыл, не в силах подобрать слова. Его лицо выражало шок и растерянность, будто он не знал, как реагировать на эту выходку.

Сестра побледнела, она смотрела на Романа, как будто видела его впервые, как будто не могла поверить, что это тот самый человек, которого она знала.

А я…

Я почувствовала, как что-то внутри меня разлетается на куски. Как будто кто-то взял мое сердце и разбил его на тысячи осколков, которые теперь резали меня изнутри. Грудь сжалась так сильно, что я едва могла дышать. В глазах потемнело.

Что он несёт?!

Дорогие читатели, если история вам нравится, то дабавьте ее в библиотеку и не забудьте поставить звездочку. Для нас это очень важно.

Визуал

Наш главный коз... герой.

Роман, 32 лет.

Глава 3

– Ты что себе позволяешь, сволочь?! – голос папы, словно раскат грома, разнесся по залу.

– Как ты смеешь? – мама резко встала из-за стола и шагнула вперёд. Её лицо побледнело, как будто из него выкачали всю кровь, губы дрожали, а глаза горели холодным огнём. – Как ты смеешь, Роман? Врываешься сюда пьяный, как скотина, несёшь мерзости, тащишь сюда эту… – её голос дрогнул от отвращения, она указала на брюнетку, которая уже не выглядела такой уверенной, как раньше. Её высокомерная улыбка исчезла, сменившись растерянностью, и она слегка отступила назад, словно почувствовав, что игра зашла слишком далеко.

Вика, моя сестра и виновница торжества, тоже не осталась в стороне, её глаза пылали яростью. Она была как тигрица, готовая защитить свою семью, её лицо исказилось от гнева, а руки сжались в кулаки.

– Ты подонок, ты просто подонок, Рома! – её голос был резким. – Как у тебя язык повернулся говорить такое про мою сестру?! Проваливай отсюда! – прошипела она, хватая бокал со стола и со всей силы швыряя его об пол рядом с ним.

Стекло разлетелось в пыль, осколки рассыпались по полу, сверкая, как алмазы. Звук был оглушительным, как выстрел, и на мгновение все замерли, словно ожидая, что произойдёт дальше.

Но Роман… Роман даже не моргнул. Он только ухмыльнулся.

– О, да вы целый семейный цирк устроили? – его голос звучал тягуче, с этой отвратительной ленцой, с презрением, которое сжигало меня изнутри. Он говорил так, будто наслаждался каждым словом, каждым взглядом, каждым вздохом, который вырывался из груди окружающих.

Муж повернул голову ко мне.

– Что, Настенька? Ничего сказать не можешь? – он сделал шаг вперёд, его глаза сверкали, как у хищника, который загнал свою жертву в угол. – Ах, ну да, ты же всегда была тихой. Только вот за спиной, наверное, ртом работала хорошо? – бросил он с отвращением.

У меня в глазах потемнело.

Но не успела я открыть рот, как папа ударил его в лицо. Сильно. Резко.

Роман пошатнулся, схватившись за скулу. Его лицо исказилось от боли, но он не упал.

В зале раздался женский вскрик — то ли брюнетка испугалась, то ли кто-то из гостей не выдержал напряжения. Звук был пронзительным, как крик совы в ночи.

– Ты ублюдок! – отец трясся от ярости. Ни разу за всю свою жизнь я не видела его таким. Его лицо было багровым от гнева, вены на шее набухли, а глаза горели, как угли.

Рома поднял голову, вытер губу, с которой тонкой полоской стекала кровь. Глаза его сверкнули опасным блеском. А после… Он снова улыбнулся.

– За это ты ответишь.

И плюнул отцу под ноги. После чего медленно засунул руку во внутренний карман пиджака и достал какие-то бумаги.

Мои пальцы судорожно сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя на коже глубокие полумесяцы.

– Мама!

Я вздрогнула. Ко мне подбежала Сашенька, её маленькие ножки быстро застучали по полу. Она вцепилась в мои ноги, её пальцы сжали ткань платья так сильно, что я почувствовала, как она дрожит. Глаза, огромные и полные ужаса, смотрели на своего отца, но в них не было ни капли узнавания. Она видела перед собой не того человека, который когда-то качал её на руках, читал сказки перед сном, смеялся вместе с ней. Нет. Перед ней стоял кто-то другой. Грубый, пьяный, злой мужчина, который только что назвал её мать…

Нет. Нет. Нет.

Мир вокруг меня сузился до одной точки. Всё остальное перестало существовать. Зал, гости, музыка, даже воздух — всё это исчезло. Остался только Рома. И эти бумаги в его руках.

Он с ленцой подошёл к ближайшему столу и бросил документы перед собой. Громкий хлопок разнёсся по залу, как выстрел.

– Ну что, раз уж у нас тут семейный праздник, то самое время поздравить меня.

Сарказм в его голосе резал слух. Слова были ядовитыми, каждое из них било по мне, оставляя раны, которые, казалось, никогда не заживут.

– Я когда-то думал, что нашёл порядочную, чистую девушку. Настоящую женщину, мать, верную жену, – он коротко усмехнулся, будто сам издевался над своими же словами. Его усмешка была кривой, как будто он наслаждался своей собственной болью, своей собственной горечью. – Но знаете, что я узнал?

Он поднял голову, и его взгляд врезался в меня.

– Что моя Настя — шалава.

Воздух стал тяжёлым, как свинец. По щекам моим покатились слезы.

– Она мне изменяла. И вот доказательство, – он хлопнул ладонью по бумагам. – Вот ДНК-тест и бумаги на развод.

В зале кто-то зашептался. Кто-то ахнул. Я же ничего не слышала.

– Смотрите все на неё.

Рома не кричал. Но его голос пронизывал меня, как нож.

Я почувствовала, как Саша сильнее вцепилась в мои ноги. Она дрожала, её маленькое тело тряслось, как лист на ветру. Меня саму трясло.

Это бред. Зачем он это несёт? Зачем он говорит такое про меня и нашу дочь?! Всё, что он говорил было ложью! Я никогда ему не изменяла.

Гнев вспыхнул внутри, как огонь. Всё, что я сдерживала месяцами, всё, что копилось внутри из-за его ревности, из-за его злобы, из-за его унижений, прорвалось.

Глава 4

Я глубоко вдохнула, воздух показался мне ледяным, обжигающим лёгкие, будто я проглотила зимний ветер. Сделала шаг вперёд, каждый мускул напрягся, словно я ступала по тонкому канату над пропастью. Подошла к столу, на который он с презрительной небрежностью бросил свои грязные бумажки — смятые, испачканные чернилами, будто сами они были пропитаны его злобой.

Тошнота подкатила к горлу.

В зале царила абсолютная тишина, такая густая, что, казалось, её можно было разрезать ножом. Она давила на уши, на виски, на сердце, заставляя его биться медленнее, тяжелее, как барабан перед казнью. Я чувствовала взгляды — десятки пар глаз, вонзающихся в меня, словно раскалённые иглы. Шокированные, с широко раскрытыми зрачками, в которых отражался ужас. Испуганные, будто я была бомбой, готовой взорваться. Ожидающие, затаившие дыхание, ждущие моего следующего шага, крика, моих слёз. Но я не дала им этого.

Словно сквозь вату слышала приглушённые всхлипы — тонкие, рваные звуки, доносящиеся откуда-то из глубины комнаты. Возможно, это была сестра, её всегда выдавали эти короткие, судорожные вздохи, когда она пыталась сдержать слёзы. А может, кто-то из гостей, кто не смог вынести напряжения этой сцены.

Но громче всех, пронзительнее всех, было тихое всхлипывание у меня за спиной — моей дочери. Её маленькие ручки, ещё секунду назад цепко державшиеся за мою ногу, медленно ослабили хватку, дрожащие пальчики скользнули вниз. Я не видела её лица, но знала: её большие глаза, полные слёз, смотрели на меня с отчаянной надеждой, с мольбой о том, чтобы всё это оказалось страшным сном. А затем мама, моя мама, осторожно забрала её. Я почувствовала лёгкое движение воздуха, услышала шорох её платья, когда она присела, чтобы взять малышку на руки.

Я не обернулась. Не могла. Но знала: мама прижала её к себе, обнимая так крепко, как только могла, её тёплые ладони гладили её по спине, а губы тихо шептали что-то успокаивающее — может быть, старую колыбельную, которую она пела мне в детстве. Она укачивала её, защищая, оберегая, как когда-то оберегала меня, пряча от всех бед этого мира в своих объятиях. Внутри сжалось от благодарности за то, что она была здесь.

Сжала челюсти так сильно, что зубы скрипнули, и разгладила пальцами скомканные бумаги, будто пыталась стереть с них весь этот абсурд. Мои движения были медленными, почти механическими. Тест ДНК. Бумаги на развод. Нечто грязное в них, нечто мерзкое липло к моим рукам, будто сами страницы были пропитаны грязью его намерений. Но я не чувствовала боли. Не чувствовала ничего, кроме странной, холодной пустоты, растекающейся внутри, как чернила в воде.

Я перевернула страницу, пробежалась глазами по строчкам. Слова сливались в чёрные пятна, расплывались перед глазами, как будто мой разум отказывался их принимать. Цифры. Даты. Печати. Громкое «0%» почти выжгло мне сетчатку, яркое и ядовитое, словно кислота, но внутри всё равно было пусто. Ни гнева, ни отчаяния — только эта звенящая, ледяная пустота.

Не хотела понимать. Но и не отвергала. Я просто приняла. Как принимают неизбежное — молча, без борьбы, без слёз. Медленно подняла голову, чувствуя, как волосы скользят по плечам, и посмотрела прямо на пока еще мужа. Мои губы дрогнули, и я усмехнулась — коротко, сухо, с едва уловимой насмешкой.

– Даже так?

Рома поймал мой взгляд, и я увидела, как его глаза, полные самодовольства, вдруг расширились от удивления. Его ухмылка дрогнула, словно маска, готовая треснуть. Он ожидал чего угодно — моих криков, слёз, унижений. Но не этого. Секунду назад он наслаждался своей победой, упивался ею, словно хищник, загнавший добычу в угол. Но теперь эта победа ускользала у него из рук, растворялась в воздухе, как дым. И это бесило его — я чувствовала это в его напряжённой позе, в том, как его пальцы сжались в кулаки.

Я сложила бумаги пополам, небрежно, как ненужную квитанцию, как что-то мелкое, незначительное, недостойное моего внимания. Мой жест был лёгким, почти ленивым, но в нём сквозило презрение, которое я даже не пыталась скрыть.

– Я всю жизнь думала, что ты мужчина, – мой голос прозвучал тихо, но в этой тишине он был подобен раскату грома. – А ты повёл себя, как мстительный мальчишка. Притащил сюда эту подделку. Долго видимо ее на принтере печатал.

Посмотрела на него снова, и в моих глазах не было ни страха, ни боли — только холодная, острая насмешка. И в этот момент я знала: он проиграл. Не потому, что бумаги были фальшивыми, а потому, что я не дала ему того, чего он хотел больше всего — моей слабости.

Я сжала бумаги в кулаке, так сильно, что почувствовала, как тонкая бумага сминается в моих пальцах, её края остро врезаются в кожу, оставляя едва заметные следы. Мои ногти впились в ладонь, но я не ощутила боли — только жар, разливающийся по венам, как адреналиновая волна.

С силой, с яростью, которую я до того момента держала в узде, запустила этот мятый комок прямо ему в грудь. Бумаги ударились о его безупречно выглаженный пиджак с глухим шорохом, разлетелись на части и осыпались на пол, закружившись у его ног в каком-то нелепом, хаотичном танце.

Роман моргнул. Его глаза, всегда такие самоуверенные, на долю секунды расширились, и я уловила в них проблеск замешательства — редкий, почти невозможный для него. Он застыл, глядя на меня, как будто время на мгновение остановилось. Он не ожидал, что я не сломаюсь под тяжестью его обвинений, не упаду на колени, не начну плакать, умолять, рыдать перед всеми этими людьми, оправдываться за то, чего не совершала.

Впрочем, Рома быстро спрятал это замешательство, как всегда делал. Его губы изогнулись в новой ухмылке, той самой, что я ненавидела годами — лживой, скользкой, полной яда. Он поправил лацкан пиджака, будто ничего не произошло, будто эти бумаги не были его билетом к триумфу, который я только что разорвала в клочья. Этот жест был таким знакомым, таким отрепетированным, что я чуть не рассмеялась от абсурдности момента.

– Ты вообще зачем сюда пришёл? Чтобы унизить меня? – мой голос звучал глухо, но в нём сквозило презрение. Каждое слово произносила медленно, намеренно, словно вбивая гвозди в его самодовольство.

Глава 5

Я не знала, сколько прошло времени.

Минуты? Часы?

Слёзы начали иссякать, оставляя за собой пустоту и дрожь в теле. Пальцы онемели, а в горле саднило, как после крика.

Я всё ещё сидела на полу, обнимая колени, когда услышала тихий стук в дверь. Кто-то позвал меня по имени — мягко, осторожно. Но я не ответила. Не могла. Горло всё ещё сжимало от спазма, а лицо пылало от слёз и стыда. Мне нужно было ещё немного времени — чтобы собрать себя заново.

Настойчивый стук в дверь повторился. Музыка из зала пробивалась сюда, приглушённая стенами, — лёгкая мелодия, смешанная с далёким смехом гостей, которые, похоже, решили, что драмам на сегодня пришел конец, и свадьба Вики может снова стать праздником. Этот контраст — их беззаботность и моя боль — резал по живому, но я не могла заставить себя подняться.

Смятые бумаги все еще лежали на полу, — те самые, что Рома швырнул мне перед всеми, назвав меня шалавой, размахивая тестом ДНК и крича, что Саша не его дочь. Заявление на развод, которое он с ухмылкой кинул на стол, словно это был его величайший триумф.

А я… я никогда ему не изменяла. Ни разу. И всё равно стояла там, униженная, перед всей семьёй, перед его пьяной девкой, перед гостями, чувствуя, как их взгляды прожигают дыры в моей коже.

Дверь скрипнула, и я вздрогнула, подняв голову. Вика влетела в туалет, её каблуки застучали по кафелю, а за ней вошла мама. Она тихо закрыла дверь, отрезая нас от звуков зала.

– Настька, мать твою, ты чего тут?! – Вика рухнула передо мной на корточки, её тёмные глаза, полные огня и беспокойства, блестели от слёз, которые она явно пыталась сдержать. Она схватила меня за плечи, её пальцы впились в мою кожу так сильно, что я почувствовала жар её рук даже через оцепенение. – Да ты вся в соплях и слезах! Перестань! Он недостоин этого! – её голос сорвался на крик, она выпрямилась, сжимая кулаки, будто готова была прямо сейчас броситься за Ромой и разорвать его на куски.

Вика всегда была такой — взрывной, открытой, с добротой, которая могла обнимать тебя, как тёплое одеяло, или сжигать всё вокруг, если кто-то трогал её близких.

– Вика, тише, – голос мамы был ровным, но в нём сквозила сталь, та самая старая закалка, которая не раз помогала ей держать нас в руках в самые трудные моменты.

Она стояла чуть дальше, сложив руки на груди, её губы сжались в тонкую линию, а в глазах тлела сдержанная ярость. Мама никогда не была из тех, кто бросается с объятиями или словами утешения — её забота всегда была практичной, почти суровой, но я знала, что за этой бронёй прячется любовь, глубокая и нерушимая.

Я шмыгнула носом, вытирая мокрые щёки тыльной стороной ладони, но слёзы всё равно жгли, как кислота. Мой голос дрожал, когда я выдавила:

– Где Сашенька?

Мама вздохнула, её плечи чуть опустились, но взгляд остался цепким, словно она пыталась держать всё под контролем даже сейчас.

– С отцом ее оставила. Ты не переживай. Он её ни на шаг не отпустит, – слова ее прозвучали сухо.

Я кивнула, чувствуя, как ком в горле немного ослаб. Дочь с папой — это хорошо. Ей не нужно видеть меня такой: разбитой, с красными глазами и руками, которые всё ещё дрожат от стыда и злости.

Но Вика не отводила от меня взгляда, её брови нахмурились, и она снова присела, теперь ближе, её колени почти касались моих.

– Настён, ну ты давай колись, что случилось-то у вас вообще?! – Вика эмоционально хлопнула ладонью по юбке платья. – Мы с мамой вообще в шоке! Этот дебил ввалился на мою свадьбу, пьяный в хлам, с какой-то размалеванной дурой под руку, орал на весь зал, кинул в тебя какие-то бумажки, обозвал… – она запнулась, её голос дрогнул от ярости, – шалавой, а ты сидишь тут и ревешь, как будто мир рухнул! Да что за дерьмо вообще происходит?! – её голос звенел, полный недоумения и гнева, но в нём было столько искреннего беспокойства, что я почувствовала, как слёзы снова подступают к глазам.

Я не могла говорить. Вместо этого указал рукой на бумаги, лежащие рядом. Пусть сама посмотрит и сделает выводы.

– Это что… тест ДНК?! Он реально заявляет, что Саша не его?! – она подняла взгляд на меня, её скулы побелели от напряжения, а потом покраснели, как будто её ударили. – И бумаги на развод?! Да он что, совсем с катушек слетел?! Он это на свадьбе моей решил устроить, чтобы тебя публично унизить?! – Вика швырнула бумагу на пол, будто она была ядовитой, и вскочила на ноги, её голос сорвался на крик. – Ну всё, Насть, я его убью! Клянусь, руки ему выдерну и засуну туда, где солнце не светит! Как он посмел?! В таком тебя обвинить! А ты еще его вечно оправдывала, как дура, а он… гад ползучий!

– Виктория, успокойся и не ори, – мама оборвала её, её голос был холодным, как зимний ветер, но в нём чувствовалась усталость. Она шагнула ближе, её тёмное платье прошуршало по кафелю, и опустилась на корточки рядом со мной, хотя я видела, как ей тяжело это далось — годы давали о себе знать. Её взгляд вонзился в меня, острый, но не осуждающий, а словно ищущий ответы. – Настя, ты должна была нам рассказать. Всё, что у вас с ним творилось. Мы же твоя семья. А ты молчала, и вот до чего дошло.

Её слова ударили сильнее, чем я ожидала. Она была права. Я прятала всё в себе, думая, что справлюсь, что не хочу грузить их своими проблемами. Но теперь это вылезло наружу самым мерзким способом — на свадьбе моей сестры, под пьяные вопли Ромы и насмешки его девки. Стыд снова накатил волной, и я опустила голову, пряча лицо в ладонях.

– Я… я не думала, что все до такого дойдет, – мой голос был хриплым, сломанные слова падали на кафель, как битое стекло. – Что захочет устроить мне прилюдную порку. И за что?! Я ведь никогда не изменяла ему, мам, клянусь! Никогда! – последние слова вырвались с надрывом, слёзы снова хлынули, обжигая щёки, и я зажала рот рукой, чтобы сдержать всхлипы.

– Да мы верим тебе, Насть! – Вика снова рухнула передо мной, её руки обхватили мои плечи, и она притянула меня к себе, обнимая так крепко, что я почувствовала запах её духов — сладкий, с ноткой ванили, такой знакомый и родной. – Ты не виновата! Это он мразь, он всегда был мразью! А я тебе сколько раз говорила — гони его в шею, пока не поздно! А ты всё терпела! Ну всё, теперь точно конец! Мы его в порошок сотрём! – её голос дрожал от ярости, но в нём было столько тепла, столько поддержки, что я не могла не вцепиться в неё в ответ, как утопающий за соломинку.

Глава 6

Я застыла в дверном проёме, чувствуя, как по коже пробегают тысячи мелких иголок. Тяжёлый взгляд Ромы скользнул по мне сверху вниз. Он сползал медленно, насмешливо, цепляясь за каждую деталь — за моё лицо, сжатые плечи, пальцы, которые непроизвольно задрожали.

– Ты пьян, – тихо и с презрением прошипела я. – Уйди с дороги. Я заберу вещи и уйду.

Рома рассмеялся — коротко и резко, а после сделал шаг ко мне, качнувшись так, что виски в бутылке плеснуло на пол.

– Какие вещи, Насть? – его губы растянулись в кривой ухмылке, но глаза оставались холодными, как сталь. – Свои шмотки? Или этой девчонки, которую ты мне подсунула?

Он ткнул пальцем в воздух, будто указывая на Сашу, и я почувствовала, как острая боль пронзила грудь, словно кто-то вонзил нож прямо в сердце. Его слова о нашей дочери — моей маленькой доченьке, которую он когда-то качал на руках, называл "принцессой", — резали глубже, чем я могла вынести.

– Не смей, – я шагнула вперёд, мой голос сорвался на низкий, почти рычащий тон, но внутри всё сжалось от ужаса и непонимания.

Как он мог? Как он мог так легко отказаться от неё?

– Не смей говорить о ней так. Ты знаешь, что это ложь. Этот твой тест — фальшивка, и я докажу это, слышишь?

Рома прищурился, его ухмылка дрогнула, но он тут же выпрямился, словно пытаясь вернуть себе контроль. Он поднял бутылку к губам, сделал глоток, не отводя от меня взгляда, и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Докажешь? – Рома хмыкнул, словно услышал несусветную глупость. – Да кому ты что докажешь, шалава?

Я сжала кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставляя жгучие следы. Да что с ним происходит? Не понимала, откуда эта ненависть, эта холодность, которой никогда в нем не было. Слёзы защипали глаза, но я заставила себя стоять прямо, глядя ему в лицо.

– Я не узнаю тебя. Не понимаю, что с тобой стало, Рома… – мой голос дрожал, но я не отводила взгляда. – Зачем ты пришел пьяным на свадьбу Вики, с этой своей дешёвой девкой? Неужели нельзя было все обсудить наедине? Зачем было так позорить нашу семью? Никогда бы не подумала, что ты сделаешь что-то подобное. И знаешь что? Мне жаль, что я столько лет потратила на такого, как ты.

Его лицо исказилось от ярости, бутылка в руке дрогнула, и на секунду мне показалось, что он сейчас её швырнёт. Он шагнул ко мне, так близко, что я почувствовала жар его дыхания, пропитанного алкоголем.

– Тебе жаль?! – он почти проревел это, его голос эхом отлетел от стен коридора. – Да это я любил и угробил кучу сил и денег на такую как ты! Посмотри на себя. Приползла ночью, как побитая собака, за своим барахлом! Думаешь, я тебе что-то отдам? Да я всё выкину, сожгу, и тебя с твоей нагулянной на улицу выставлю! Квартира моя, и ни копейки ты от меня не увидишь, поняла? Ни-ко-пей-ки!

Я стиснула зубы, подавляя дрожь в теле, и сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки. Боль от его слов о Саше всё ещё пульсировала в груди, но я должна быть сильной и попытаться все выяснить и закончить нормально.

– Послушай, Ром, я не собираюсь сейчас ругаться с тобой, – медленно сказала я, стараясь говорить ровно, хотя голос дрожал от напряжения и подступающих слёз. – Но если ты настаиваешь, давай попробуем поговорить как взрослые люди. Хоть раз. Зачем ты это сделал? Зачем вообще понадобился этот дурацкий тест?

Он чуть покачнулся, и его ухмылка стала шире — злобной, почти хищной, как у зверя, загнавшего добычу в угол.

– Решила поиграть в благородство? Думаешь, у меня память отшибло? Ты забыла, как вела себя, а? Звонки, улыбочки, шёпот в трубку… Думаешь, я идиот?

– Я не знаю, что ты себе напридумывал, но ты прекрасно понимаешь, что Саша твоя. Если нужно, давай повторим этот тест. Пойдём вместе, в клинику, официально, для суда. Мне алименты нужны на дочь, и я не собираюсь отказываться от того, что ей положено.

Рома коротко, грубо рассмеялся и качнул бутылку в руке, алкоголь вновь плеснулся через край и упал на пол липкой лужицей, оставляя резкий запах в воздухе.

– Да делай хоть сто тестов, Настя, сто! Ты от меня ни рубля не увидишь! – он наклонился ко мне, его лицо оказалось так близко, что я увидела красные прожилки в его глазах, и его голос стал ниже, угрожающим. – Решила, что можешь меня развести на деньги? Думаешь, я не понимаю, что ты хочешь выжать из меня последнее, а потом свалить к своему хахалю? Нет, дорогая, не выйдет!

– Ты сошёл с ума, – проговорила я тихо, почти шёпотом, чувствуя, как внутри всё холодеет от его слов.

Боль от его отказа от дочери с новой силой вонзилась в сердце — как он мог так легко вычеркнуть её из своей жизни? Ещё вчера он был отцом, а сегодня… я не понимала, что сломалось в нём, что превратило его в этого чужого, жестокого человека.

– Ты сам себя убедил в том, чего нет, видимо, лишь бы не признавать собственные ошибки. Ты изменял, врал, унижал меня. И теперь пытаешься уничтожить всё, что нас связывало, даже собственную дочь.

Он дёрнулся, будто мои слова обожгли его, и его глаза вспыхнули дикой яростью.

– Не называй её моей! – рявкнул он, его голос сорвался на хрип, и я почувствовала, как слёзы жгут глаза, но не от страха, а от боли за Сашеньку, за то, что он так легко от неё отрекается. – Она не моя, ясно?! Не моя!

Меня дёрнуло, словно от удара током, и я не выдержала.

– Не смей такое говорить! – голос сорвался на крик, слёзы хлынули по щекам, и я не могла их остановить. – Как ты можешь? Она твоя дочь, твоя кровь, Рома, она… она тебя любит, а ты… как ты можешь её так бросить?!

– Да мне похер! – он резко приблизил своё лицо к моему, его тёмные глаза, полные ненависти, впились в меня, заставляя сердце болезненно сбиться с ритма. – Я годами смотрел на тебя, думал, какая же ты святая, верная… А потом оказалось, что я воспитывал чужого ребёнка, пока ты строила из себя идеальную жёнушку!

– Да что за бред?! Я никогда тебе не изменяла! – закричала, чувствуя, как внутри всё разрывается от боли и непонимания. – Хватит перекладывать вину за свои поступки на меня! Это ты хотел себя оправдать, потому что был трусом, который изменял жене, и не мог признаться даже самому себе, что это ты разрушил нашу семью!

Глава 7

Роман

Дверь захлопнулась за Настей с глухим стуком, и этот звук пронзил меня насквозь, как ржавый гвоздь, вбитый прямо в грудь. Я замер, прислушиваясь, как её шаги удаляются по лестничной площадке — каждый удар каблуков по ступеням бил по башке, как приговор, жёсткий, окончательный, без права на помилование. Когда звук растворился в ночной тишине, меня сорвало с цепи.

Я метнулся в гостиную, как раненый зверь, которому только что вырвали кишки, и швырнул бутылку в стену со всей дури. Осколки разлетелись, сверкая в тусклом свете лампы, как мои гребаные нервы, разорванные в клочья.

Меня трясло от ярости, грудь горела, как будто туда плеснули бензин и поднесли спичку, а дыхание вырывалось тяжело, шумно, с каким-то надрывным хрипом. Я прошёлся по комнате туда-сюда, не находя себе места, задыхаясь от злости, что рвала меня на части.

– Сука! – заорал в пустоту, чувствуя, как голос срывается, а горло дерёт, как наждачкой.

Как она, мать её, посмела смотреть на меня так — холодно, свысока, с этим её мерзким, презрительным равнодушием? Будто это я тут говно, будто это я всё развалил, а не она, лживая дрянь!

Я любил её. Я, мать её, боготворил эту девку, носил на руках, как чёртову принцессу. Она досталась мне чистой, невинной, девчонкой, которую я хотел так, что башню сносило, до дрожи в руках, до боли в мышцах.

Никого я так не желал, никого так не любил, как эту дрянь, что сейчас ушла, бросив мне в лицо своё «ты умер для меня». Добивался её, дрался за неё, думал, что это навсегда, а она… она мне рога наставила, дочку нагулянную подсунула, и теперь я стою тут, как последний лох, с огромной дырой в грудине.

Схватил её любимую дурацкую вазу с цветочками и швырнул её в телевизор. Экран треснул с хрустом и я зарычал от бешенства и боли, которые не мог вынести.

Метнулся к шкафу, где лежали её оставшиеся шмотки, и начал вышвыривать всё подряд — платья, кофты, её чёртовы духи, что пахли, как она, — всё полетело на пол, я топтал это ногами, рвал, орал, пока глотка не пересохла.

После ударил кулаком по стене, раз, другой, пока костяшки не закровили, но эта боль была мелочью против того, что разрывало меня изнутри.

Изменяла. Она мне изменяла!

Эта мысль засела в башке, как ржавая заноза, жгла мозги, отравляла всё, что осталось от моей души. Я вспоминал её улыбки другим мужикам, как она прятала взгляд, когда телефон пиликал, как торопилась его убрать, стоило мне зайти. Я не слепой, всё видел, но гнал эти мысли, потому что любил её, мать её, до одури любил!

А Сашка…

Достал из холодильника новую бутылку и открыв ее, сделал глоток, чувствуя, как алкоголь обжигает горло, но ком в груди только рос.

Не моя. Не моя дочь!

Каждое воспоминание о ней теперь было как удар под дых. Её смех, как она обнимала меня своими маленькими ручонками, как засыпала у меня на груди, доверчиво прижимаясь.

А ведь моя мама сразу сказала, ещё когда она родилась: «Ром, она на тебя не похожа, глаза чужие».

Я рявкнул на неё, велел заткнуться, думал, что она несёт херню. Но с годами… я стал замечать. Эти мелкие черты, что не мои, этот взгляд, который не от меня. И Настя — такая красивая, что у мужиков слюни текли, я видел их взгляды, видел, как они пялятся, как она улыбается в ответ, а я терпел, потому что думал, что она моя!

Рухнул в кресло, вцепившись руками в волосы, и зарычал. Она предала меня. Лишила всего, во что я верил. Я хотел её уничтожить, хотел, чтобы она испытала ту боль, что сейчас жрала меня, но когда вспомнил её глаза — полные презрения, без капли вины, — что-то внутри надломилось.

Я не увидел в ней раскаяния, только ненависть, и это убивало меня сильнее всего. Потому что я всё ещё любил её. Любил ту девчонку, что была когда-то моей, чистой, невинной, которую я хотел до безумия. Но той Насти больше не было…

– Твою мать, Настя… как ты могла? Какого чёрта ты с нами сделала? – выдохнул я хрипло, глядя в пустоту, где ещё витал её запах.

Ответом была тишина — и моё собственное, рваное дыхание.

Злость душила меня, выворачивала наизнанку. Я хотел отомстить ей, раздавить, заставить почувствовать хоть каплю той невыносимой боли, что разъедала меня изнутри.

Именно поэтому я и притащил ту девку на свадьбу Вики. Подцепил её в клубе, в какой-то прокуренной забегаловке, где музыка долбила по ушам, а алкоголь был дешёвый и палёный. Она была размалёванная, вызывающая, пошлая — идеальная приманка, чтобы ударить Насте по её гордости.

Я хотел, чтобы она увидела её рядом со мной, чтобы её скрутило от унижения, как меня скрутило, когда я держал в руках этот проклятый тест ДНК. Я хотел, чтобы она подавилась своим презрением, чтобы её красивые глаза, наполнились той же грязью и стыдом, что жгли меня. Но она не сломалась. Она смотрела на меня так, будто я пустое место, будто всё, что я сделал, было жалкой попыткой обратить на себя внимание, и это только больше разожгло мою ярость.

Последующие дни прошли в пьяном угаре. Я пил много, даже слишком — каждое утро начиналось со стакана, каждая ночь заканчивалась бутылкой. Таскался по клубам, сменяя их, пытаясь заглушить боль, что сжигала грудь. Я хотел забыть, вырвать её образ из башки, но она плотно там засела.

Даже притащил домой какую-то дешевку, с томным взглядом и липким запахом приторных духов, смешанным с потом. Она хихикала, быстро скинула шмотки, рухнула на кровать и потянула меня за собой. Я поддался, механически, как робот, не чувствуя ничего, кроме пустоты. Мои руки двигались по привычке, губы коснулись её шеи, и в этот момент сердце кольнуло так, что я задохнулся.

Это была не Настя. Не её кожа, не её запах, не её тело.

Закрыл глаза и прохрипел в её волосы:

– Настя…

Девка замерла, подняла голову и уставилась на меня, обиженно выдохнув:

– Ты чего, вообще? Меня Лера зовут.

Я протрезвел в секунду. Сердце заколотилось, как будто кто-то бил в него кулаком, и я грубо оттолкнул её, перекатившись на другую сторону кровати.

Глава 8

Настя

Последние недели пролетели, словно в тумане. Дни сливались друг с другом, одинаковые, бесконечно серые, наполненные только заботами о Саше и подготовкой к суду. Я жила у родителей, и они меня поддерживали, но я чувствовала: это временное убежище, а не новый дом. Сколько бы мама ни пыталась меня успокоить, сколько бы Вика ни повторяла, что я имею право на передышку, внутри грызло тревожное осознание: мне нужно начинать жить заново.

Сидела на старом диване в их гостиной, обнимая чашку остывшего чая, и пыталась собрать себя по кусочкам. После той ночи в квартире, когда Рома плевался ядом и выгонял меня, я вернулась сюда с Сашей и отцом, чувствуя себя раздавленной, но жива благодаря их поддержке. Они приютили нас, кормили, помогали, как могли, и я была благодарна до слёз, но эта зависимость душила меня. Я не могла вечно прятаться за их спинами. Мне нужно было встать на ноги, ради себя и ради Саши.

Дочь сидела на полу, играя с кубиками, и вдруг подняла голову:

– Мам, а где папа?

Её большие глаза, такие доверчивые, смотрели на меня с надеждой, и я почувствовала, как горло сжалось. Я опустилась рядом, погладила её по голове и выдавила:
– Скоро придет, солнышко.

Но это была ложь. Каждое слово резало мне душу, потому что я не знала, как объяснить ей, что папа, которого она ждёт, назвал её чужой и вычеркнул из своей жизни.

Обняла её крепче, уткнувшись лицом в её мягкие волосы, и молча проклинала Рому за эту боль, которую он нам обеим причинил.

Днём я пыталась найти работу. После декрета у меня не было опыта, резюме выглядело жалко, и я хваталась за всё, что могла. Ходила на собеседования в офисы, магазины, даже в кафе, но везде получала отказы: «Вы нам не подходите», «Нужен опыт», «Мы вам перезвоним».

Каждый отказ бил по мне, как молотком, но я стискивала зубы и шла дальше.

В конце концов, в отчаянии я устроилась в пункт выдачи интернет-заказов. Это была крохотная будка в торговом центре, где я должна была принимать посылки, проверять их и выдавать людям, которые смотрели на меня с усталым равнодушием.

Работа выматывала — бесконечный поток коробок, недовольные клиенты, запах картона и пота, — но платили хоть что-то. Это не было мечтой, скорее выживанием, и я цеплялась за него, потому что Саше нужны были еда, одежда, садик, а я не могла больше сидеть на шее у родителей.

Ночью, когда дочь засыпала, я созванивалась по видеосвязи с адвокатом. Её звали Елена Сергеевна, и она была женщиной строгой, но с какой-то тёплой уверенностью в голосе. Я разбирала документы под ее чутким руководством, пока мама тихо гремела посудой, притворяясь, что не слушает. Елена Сергеевна листала копии бумаг на своих руках и говорила:

– Принудительный тест ДНК уже назначен, Роман обязан его пройти. Это решение суда, статья 79 Гражданского процессуального кодекса. Мы докажем, что его тест — фальшивка, и закроем вопрос.

Я кивала, сжимая ручку так, что пальцы белели. Я была уверена в своей правде — Саша его дочь, и никакие бумажки этого не изменят. Мы обсуждали, какие ещё доказательства собрать: старые фото, где он держит её на руках, свидетельства соседей, что он жил с нами. Всё, что могло подтвердить, что Рома был её отцом. Я цеплялась за эту надежду, как за спасательный круг, потому что если я проиграю, Саша останется без ничего, а я не могла этого допустить.

Когда созвоны с Еленой Сергеевной подходили к концу, я оставалась одна с этими мыслями. Саша спала в соседней комнате, её дыхание было тихим и ровным, а я смотрела в потолок и чувствовала, как усталость наваливается на плечи.

Работа в пункте выдачи интернет-заказов стала моей новой реальностью. Каждый день я вставала в шесть утра, пока Саша ещё спала, и тащилась в торговый центр, где пахло кофе из соседней забегаловки и чужими проблемами. Стояла за стойкой, принимала коробки, сканировала штрих-коды, выдавала посылки людям, которые либо торопились, либо недовольствовали на тему того, что их заказ пришёл мятый.

Руки ныли от бесконечного таскания тяжестей, спина болела от часов на ногах, а в голове крутился бесконечный шум — голоса клиентов, писк сканера, звонки от начальства. Платили копейки, но это было хоть что-то, и я цеплялась за эти деньги, как за ниточку, которая могла вытащить нас с Сашей из ямы. Родители оплачивали садик, мама совала мне продукты, но я чувствовала себя обязанной им до тошноты. Мне нужно было самой встать на ноги, самой тянуть дочь, и эта мысль гнала меня вперёд, даже когда хотелось упасть и не вставать.

Саша ходила в садик, и я забирала её вечером, когда солнце уже садилось, а ноги гудели так, что каждый шаг отдавался в позвоночнике. Она бежала ко мне, обнимала своими маленькими ручонками, и я улыбалась, пряча усталость. Но дома, когда она рисовала или играла, её вопросы возвращались.

Очные встречи с адвокатом тоже были. В одну из таких Елена Сергеевна принесла папки с документами, разложив их передо мной, и своим спокойным сказала:

– Роман подал встречный иск об оспаривании отцовства. Это статья 52 Семейного кодекса. Он хочет официально снять с себя все обязательства. Нам нужно подготовить возражения, Настя.

– Он не посмеет, – прошептала я, сжимая кулаки. – Саша его дочь, я знаю это.

Она посмотрела на меня с лёгкой грустью в глазах.

– Знаешь ты или нет, суд смотрит на факты. Мы должны быть готовы ко всему.

Кивнула, но внутри всё кричало, что это несправедливо.

Я не изменяла ему, никогда, ни с кем. Саша была нашей, и точка.

Тогда мы принялись копаться в миллионный раз в прошлом, выжимая из него все возможное. Елена Сергеевна записывала всё, что я находила, и уверяла, что это поможет, но я видела в её взгляде тень сомнения, и это пугало меня.

Однажды Саша принесла из садика рисунок — папа, мама и она, держащиеся за руки. Я смотрела на эти кривые линии, на его фигурку с широкой улыбкой, и не выдержала. Когда она уснула, я закрылась в ванной и плакала, уткнувшись в полотенце, чтобы никто не услышал.

Глава 9

Сашеньке тоже пришлось сдать тест. Её не было в зале суда, да и по законодательству, ребёнок младше десяти лет не обязан присутствовать лично, если экспертиза назначена судом. Поэтому после заседания Елена Сергеевна подала ходатайство, и судья постановил взять образец у Саши в моём присутствии как у законного представителя. Это случилось через пару дней после того, как Рома сдал свой тест.

Я привела дочь в лабораторию, с белыми стенами, холодным светом и резким запахом антисептика. Моя малышка, сидела у меня на коленях, крепко сжимая мою руку своими маленькими пальчиками, пока медсестра в перчатках брала у неё слюну ватной палочкой.

– Мам, а это что? – спросила она, её голос дрожал, а большие глаза смотрели на меня с тревогой.

– Это мы горлошко твое проверяем, солнышко, – сказала я, гладя её по голове и стараясь улыбнуться. – Чтобы оно не болело.

Она сморщила носик, глядя на медсестру с подозрением.

– Не бойся, больно не будет, – успокоила я, хотя внутри всё сжималось. – Видишь, как быстро? Уже всё.

Саша радостно улыбнулась и, спрыгнув с моих колен, побежала в коридор. Я же, закончив со всеми бумажными формальностями, повела ее в парк. Купила ей мороженое, чтобы отвлечь, но сама едва держалась. Эта маленькая ватная палочка несла в себе ответ, который должен был перевернуть нашу жизнь, и я ждала его в нетерпении.

Три недели ожидания результатов тянулись, как вечность. Я жила на автопилоте: утром вставала, отводила Сашу в садик, потом тащилась в пункт выдачи, по максимуму выматываясь, чтобы не было сил думать о другом. Работа стала моим убежищем — там я могла заглушить мысли, утопить их в шуме сканера и ворчании людей, которые орали, что их заказ задержался. Но стоило мне остаться одной, как всё возвращалось: его злые глаза, его «ты проиграешь», и этот чёртов тест, который должен был решить нашу судьбу. Я держалась из последних сил, но внутри всё сжималось от тревоги, как будто я стояла на краю пропасти и ждала, когда земля обвалится.

День очередного заседания подкрался незаметно, но я чувствовала его приближение, как бурю. Утро было серым, дождливым. Отвела Сашу в садик, обняла её крепче, чем обычно, и поехала в суд, чувствуя, как сердце бьётся в горле. Весь путь в автобусе я повторяла себе: «Это конец. Сегодня всё решится. Рома поймет, как ошибался и ему станет стыдно за свои слова».

В зал суда я вошла, едва переставляя ноги. Внутри было прохладно, отчего я поежилась. Елена Сергеевна сидела рядом, её лицо было спокойным, но пальцы, сжимавшие ручку, выдавали тревогу. Она шепнула:

– Результаты пришли. Сейчас зачитают. Держись, Настя.

Кивнула, но в горле пересохло, поэтому я не могла выдавить ни слова. Рома уже был там — сидел напротив, ухмыляясь, как хищник, предчувствующий свой триумф. Его глаза блестели злобой, а в этой ухмылке было что-то ещё — торжество, от которого у меня кровь стыла в жилах.

Судья вошёл, и зал затих, как перед казнью. Он перебирал бумаги, говорил что-то о процедуре, но я не слышала — только гул в ушах и стук сердца, отдающий в висках. Наконец он достал конверт, вскрыл его, и его голос, сухой и равнодушный, разрезал тишину:

– Согласно результатам судебной генетической экспертизы, проведённой в аккредитованной лаборатории, вероятность отцовства Романа Сергеевича в отношении ребёнка Александры составляет 0%.

Мир рухнул. Эти слова ударили меня, как молот, и всё вокруг поплыло — стены зала накренились, голос судьи стал далёким, лица людей расплылись в сером тумане.

Как? В каком смысле, ноль процентов? Саша не его дочь?.. Но этого не может быть!