Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Пролог

Пять лет назад

— Я его жена, — говорит блондинка в бежевом строгом платье и окидывает меня презрительным взглядом.

Я перед ней стою в кружевном белье и шелковом халате цвета бордо нараспашку.

— Что?

— Не делай такие круглые глаза, — проплывает в прихожую. — Хочешь сказать, что не знала обо мне?

Оглядывается. Ей лет двадцать пять, и она из тех, кого называют холодными красавицами. Мне аж зябко от взгляда ее голубых глаз.

— Вы ошиблись…

Смотрит на изящные золотые наручные часы и хмыкает:

— Явится через десять минут, — поднимает взгляд. — Он ведь пунктуален до тошноты.

— Нет… — мой голос срывается до сухого хрипа.

— Что “нет”? — приподнимает бровь.

— Он не женат… Я… Нет, — я не чувствую рук. — Нет у него жены…

— А я тогда кто? — клонит голову и морщит носик.

Перед глазами пролетают две недели головокружительного романа, который начался с глупой случайности. Я облила Адама смузи из шпината в кафе. Отвлеклась на звонок мамы, врезалась в него и выплеснула зеленую жижу на белую рубашку и светлый пиджак. Вместо ругани, оскорблений я получила комплимент “какие у тебя сейчас красивые глаза”, а я ответила, что у него они тоже миленькие. Да, так и сказала, а он рассмеялся, и я влюбилась в этот низкий и бархатный смех.

Нырнула я в ночные свидания, долгие разговоры, страстную и дикую близость с головой, но только после прямого вопроса “ты свободен?”. И он ответил, что да, свободен. Лжец, а я была и рада обмануться, потому что очаровал меня улыбками, хитрым прищуром темных глаз, и хриплым шепотом “моя девочка”.

— Ты какая-то тугодумка, — щелкает пальцами перед лицом, и ее острые ногти с нюдовым покрытием впиваются в мою память стоп-кадром. — Эй, алё!

— Он сказал…

— И ты купилась? — закатывает глаза. — Боже… не заливай мне тут. И этот цвет тебе не идет, — вновь оглядывает меня с головы до ног. — Тебе бы что-нибудь посветлее. Пудровая роза… А бордо не твое. Бледная ты в нем. Как поганка.

Меня не держат ноги, и я медленно опускаюсь на пуфик. Я ничего не знаю об Адаме. Он региональный менеджер в страховой компании, снимает квартиру… Хорошую квартиру в приличном районе и предлагал мне переехать к нему, а то я в общаге живу и он в курсе, какие там условия. Да и к универу будет ближе. Стоило заподозрить что-то неладное, ведь его логово какое-то необжитое, но я это все объяснила тем, что он — мужчина.

Окрыленная влюбленностью, я не думала о том, что он должен познакомить меня с друзьями и родственниками, потому что нашему роману всего две недели, и я сама о нем никому не говорила. Мы утонули друг в друге, забылись, проросли… Так я думала. И теперь я выныриваю на поверхность реальности и задыхаюсь.

— Это неправда…

— Да господи, — роется в сумочке, достает смартфон и что-то ищет в нем.

Через долгую минуту поисков она сует мне под нос телефон и кривит губы. До меня не сразу доходит, что я вижу перед собой свадебную фотографию. Адам — во фраке, а моя внезапная гостья — в белом платье с кружевным “русалочьим хвостом”.

— Если скажешь, что это неправда и фотошоп, то я совсем разочаруюсь в твоих когнитивных способностях. Он, что, связался со слабоумной? — прячет телефон в сумочку и вздыхает. — Я даже не знаю, как реагировать.

Вновь смотрит на свои красивые часики:

— Мне пора.

Вздрагиваю от стука ее каблуков. Затем едва слышно поскрипывает дверь, раздается тихий щелчок, и я несколько минут пялюсь перед собой. Женат. Закусываю кончик языка и кидаюсь в комнату. Торопливо переодеваюсь, забрасываю в рюкзак те жалкие пожитки, что успела здесь оставить за две недели. Пара футболок, шорты, носки, тетради и несколько учебников.

— Почему дверь открыта?

Оглядываюсь, накидываю рюкзак на спину и сжимаю кулаки, чтобы унять дрожь в ладонях. Стоит в проеме двери. Высокий, широкоплечий и недоуменный. Тонкая светлая футболка поло подчеркивает его крепкую грудь и мускулистые руки. В карих глазах пробегает темная тень, и я шепчу:

— Ты женат.

— Мила, — на переносице пролегает тонкая морщинка гнева.

— Это правда, да? — не узнаю свой голос. Он тихий, сухой, будто в пальцах растерли сухой листочек. — Адам…

— Я почти в разводе.

— Это как? — с губ срывается нервный смешок. — На полшишечки разведен?

— Мила, — он хмурится. — Не истери. Я в процессе развода. Да, он затянулся, но…

— Вот же… — в горле пересыхает и кажется, небо покрывается язвами. — Ты ведь говорил, что свободен… Я же тебя сразу об этом спросила…

— Мила…

— Может, у тебя еще дети есть? — едва слышно спрашиваю я.

— Нет.

— И я должна тебе поверить?

— Я не хочу и не буду посвящать тебя в детали своего развода, — хмуро смотрит на меня, — но он на финишной прямой. И я тебе не лгал, когда говорил, что у меня к тебе все серьезно.

— Ты меня обманывал…

— Не хотел грузить своими проблемами, — делает бесшумный шаг ко мне. — Мила, услышь меня.

— А стоило грузить! — рявкаю я и отступаю. — Вот прям в кафе тогда сразу сказать, что женат!

Он хватает меня, притягивает к себе, пытается поцеловать и валит на кровать, а его кусаю. Под его злой рык отталкиваю его, неуклюже сползаю с кровати на пол и вскакиваю на ноги:

— Не трогай меня! Я тебе верила… Какая я дура!

— Мила…

— Хватит с меня! — повышаю голос до истеричных и высоких ноток. — Разводится он! Ты так годами разводится будешь!

— Останься, Мила, — смотрит на меня темным взглядом и вытирает кровь под губой. — Я повторяю, я не лгал, когда говорил, что хочу быть с тобой…

— А я уже была готова съехать с общежития, — поправляю лямки рюкзака на плечах. — Я же в тебя влюбилась, Адам… У меня и мужчин до тебя не было… Я ведь заслуживала честности! Простой человеческой честности, Адам!

— Я понимаю…

— Понимаешь?! — перехожу на крик. — Так в те дни, когда мы не могли встретиться, ты у жены был, да?! Разводился? Раз за разом разводился? И ей на уши лапшу вешал, какой у нее прелестный носик, какие пальчики и какая она милая девочка?!

Глава 1. Что у тебя нового?

Я едва успеваю отскочить от края тротуара, но черный внедорожник все равно окатывает мои капронки до колена грязными каплями.

— Гондон! — рявкаю я и швыряю стаканчик с кофе в его сторону.

Заднее тонированное стекло в разводах и жидкой молочной пене, а я молча наблюдаю, как машина резко паркуется в парковочном кармане. Я должна бежать, но я стою и жду героя, которому я задам трепку по первое число. Так-то я сдержанный человек, но меня сегодня бессовестно уволили.

Из внедорожника выскакивает молодой брюнет в светло-сером костюме. На лице с высокими скулами и черными бровями гримаса недовольства и злости. Отходит от машины, осматривает подтеки кофе и оглядывается:

— Обалдела, дура?

А я теряю дар речи, потому что… Потому что это он. Я не сразу его узнала, потому что он был моей личной войной, из которой я вышла покалеченная и вырвала из памяти его облик, но это точно он. Адам. Высокий, широкоплечий и надменный.

— Мила? — он медленно и удивленно моргает. — Ты, что ли?

— Ты меня окатил лужей, — хрипло шепчу я и приподнимаю юбку, в растерянности глядя на него. — У меня все ноги мокрые и грязные.

Опускает взгляд, заинтересованно вскидывает бровь, и я понимаю, что слишком высоко задрала юбку.

— Действительно, — на его лице расцветает хищная ухмылка. Поднимает глаза, и мне становится очень неловко под его прямым темным взглядом. — И чуток юбку задел.

Пять лет. И вот только перестала мне сниться его тень, как он материализовался передо мной. И меня берет дикая злость, что он весь такой при параде, красивый, а я в грязи перед ним. Сделаю вид, что не узнала. К черту его.

— Ага, — цежу сквозь зубы и юбку сердито оправляю. — Слепой козел!

С чувством выполненного долга разворачиваюсь, встряхиваю волосами, вскидываю подбородок и шагаю прочь. Страх смыкает свои челюсти у меня на загривке, когда “слепой козел” окликает меня насмешливым голосом:

— Мила, да это точно ты.

Притормаживаю и стискиваю зубы, выдыхая через нос, как взбешенная антилопа, которая готова врага наколоть на свои рога. Да, антилопы в ужасе могут кинуться в драку.

— Мила, — голос его звучит так близко, где-то у затылка, и я резко разворачиваюсь к нему на носочках.

— Это не я! — не подумав, говорю ему в лицо на повышенных и требовательных тонах. — Вы ошиблись!

— Как я могу забыть эти глаза? — с мягкой издевкой улыбается.

Улавливаю терпкий парфюм. Немного землистый и отдает древесиной и кожей. Не на каждом мужчине такой сложный аромат раскрывается правильно, но тут сел идеально.

— Проваливай, — взгляда не отвожу и шепотом добавляю, — Адам…

У меня аж мурашки по коже от его имени, что слетает с моих губ. Может, это очередной сон, после которого я проснусь в слезах?

— Я думаю, — щурится и говорит, — что, как джентльмен, я должен возместить твой кофе, — кивает в стороне кофейни, из которой я вышла пять минут назад. — Ты все еще пьешь латте на миндальном молоке?

Пальцы дрожат. Я помню эти вечера, когда я пила латте, а он — двойной эспрессо. Я все пыталась затянуть его на светлую сторону с вкусным и сладким кофе, а он не поддавался моим ухищрениям и уговорам.

— Перешла на кокосовое, — прячу за высокомерным недоумением беспокойство и смущение. — И капуччино.

Я лгу и я все еще люблю латте на миндальном молоке, но не хочу уступать Адаму. Ничего он обо мне не знает.

— А я думал, эта любовь к миндальному молоку будет вечной, — ухмыляется. — Я даже разочарован.

— Все меняется.

— Вот и поговорим о переменах. Сколько мы с тобой не виделись?

Я знаю, что надо рвать когти. Я все прекрасно понимаю, но сколько я думала о том, что хочу поговорить с ним о том, что случилось тогда, когда решила сбежать и не слушать его? и сколько раз я задавалась вопросами “почему?”, “за что?” и “как же так?”.

— Кофе ты мне действительно должен, — стараюсь говорить легко и непринужденно. Шагаю к крыльцу, перекинув сумочку через плечо.

Адам вырывается решительным шагом вперед, распахивает передо мной дверь и скалится в улыбке:

— Прошу.

Чувствую, как он провожает меня внимательным и цепким взглядом. Лучше бы я после своего кофейного снаряда убежала, но сейчас уже поздно идти на попятную, поэтому приподнимаю подбородок и плыву вперед королевой, а внутри дрожу белым испуганным кроликом. Во что я ввязываюсь?

— Иди садись, — строго командует он, — я сделаю заказ.

Возмущенно оглядываюсь, а он смеется с низкими мягкими вибрациями:

— А ты не изменилась.

— Изменилась, — с досадой фыркаю я и торопливо семеню к столику в углу кофейни.

Сажусь и наблюдаю за тем, как он улыбается милой девочке-баристе, которая краснеет, смущается и тупит глазки. Ему нравится ее реакция, и у меня складывается впечатление, что он готов затащить ее в подсобку и там же ее отыметь, потому что его взгляд плотоядно скользит по ее лицу к губам. Он и меня так в прошлом подцепил на крючок.

Вздыхаю, достаю из сумки ежедневник и пачку влажных салфеток. Я не ревную и мне все равно на то, что он заигрывает с другими на моих глазах. Мы друг другу никто. Так, старые знакомые…

Расплачивается пятитысячной купюрой и с пренебрежительной улыбкой говорит, что сдачу может оставить себе. У девицы краснеют даже уши. Будь с ней каждый клиент таким щедрым, то она бы через месяц свою кофейню открыла.

— Пара минут, — садится напротив, — и твой кофе будет готово.

Молча возвращаюсь к салфеткам. Пытаюсь оттереть грязные засохшие капли с края юбки, но я лишь размазываю их. Через несколько минут я делаю пару небольших глотков кофе, с наслаждением мычу, и Адам с улыбкой говорит:

— Все-таки ты все еще верна латте с миндалем.

Я смущаюсь, когда понимаю, что у меня во рту не капучино на кокосовом молоке, но не подаю вида. Лишь поджимаю пальцы в узких неудобных туфлях.

— Ну, — усмехается с наглым прищуром глаз, — что у тебя нового, Мила?

Глава 2. Вновь очарован

— А кольцо? — Адам указывает взглядом на мои руки и вновь всматривается в глаза. — Где кольцо?

Ненавижу. У него все тот же пристальный, прямой взгляд. В прошлом я завороженно смотрела в его карие очи, млела, растекалась лужицей и глупо улыбалась, а сейчас так нельзя.

— Ты тоже кольцо не носил.

— О, — откидывается назад и постукивает пальцами по столешнице, — тревожный звоночек.

— Ты это по личному опыту вещаешь такие истины?

— Конечно.

— Так ты тогда развелся?

Я напрягаю икры, чтобы справиться с волнением. Это вопрос меня преследовал все эти годы. Лгал ли он о разводе?

В глазах Адама пробегает темная тень, и он медлит с ответом.

— Да ты издеваешься, — не могу сдержать в себе короткий и разочарованный смешок. — Вот же… Обалдеть.

— Развелся, Мила, но не сразу, — наконец отвечает он. — Год назад.

Во рту становится горько, а в легких застряли металлические шарики разочарования.

— Ты ведь ушла тогда, — взгляда не отводит. — Не стала меня слушать, разбила сердце…

— Год назад? — вскидываю бровь и возмущенно повторяю. — Год назад? То есть и тогда ты мне лгал?

— Нет. У меня были свои соображения остановить бракоразводный процесс, и одна из причин — ты.

— Какая прелесть, — делаю глоток кофе, замираю и медленно выдыхаю через нос.

— Хочешь выплеснуть кофе мне в лицо?

— Да. И он уже остыл. Ожогов не будет. И очень жаль.

— Я скучал по тебе.

На мгновение сердце замирает от его проникновенного шепота и легкой улыбки, однако я в следующую секунду понимаю: он лишь провоцирует меня. Я отставляю кружку и вздыхаю. Я тогда сделала правильный выбор. И это меня почему-то очень печалит. Я бы хотела услышать, что Адам все-таки развелся, как и обещал, но он лживая сволочь.

— Терять любимую женщину мужчине тяжело, — его голос понижается до глубокой вибрации, — и больно.

— Ты сейчас про жену?

— Про тебя.

Вопреки здравому смыслу и моей обиде ноги тяжелеют, и внизу живота теплеет.

— Прекрати, — морщу нос, чтобы скрыть свою слабость перед Адамом. — Как всегда красиво стелишь, но жестко спать. И делаю ставку на то, что это не ты развелся, а жена тебя кинула, потому что ей осточертело терпеть твоих сладких девочек. Я ее не осуждаю за то, что она так долго тянула, но женщины всегда тянут до последнего в надежде, что муж все осознает и изменится.

— Еще варианты? — вопросительно приподнимает бровь.

— Ну, — тоже откидываюсь назад и копирую расслабленную позу Адама, — ты все еще женат. И у тебя есть дети.

— А у тебя?

— Что у меня?

— Дети есть? — резко поддается в мою сторону и шепчет. — Может, сын или дочь лет четырех?

— Наш головокружительный роман обошелся без залета, — обнажаю зубы в оскале.

Это была еще одна причина глупых девичьих мук. В самый острый момент моих истерик я страдала, что не унесла с собой частичку Адама. Я проливала слезы и фантазировала, каким мог быть наш малыш. У него бы были обязательно глаза Адама и мой носик.

— А мы ведь не предохранялись.

— Пронесло, — жестко отвечаю я.

Цепко и внимательно вглядывается в глаза, недовольно цыкает и, развалившись на стуле, резюмирует:

— Жаль.

— Ты серьезно?

— Да. Я бы хотел от тебя ребенка, — будничным тоном отвечает он.

— И как бы я с ним… — у меня от негодования перехватывает дыхание. — Да я на стипендию жила, Адам. Я в дырявых кроссовках на пары ходила.

— Ты бы справилась, — пожимает плечами.

— А потом бы ты появился такой красивый и крутой папаша?

— Да, — безапелляционно заявляет он и продолжает тихим стальным голосом. — И не было бы у тебя дырявых кроссовок, если бы ты тогда осталась и выслушала меня.

— Тогда бы у меня душа была дырявой. Прости, Адам, но быть любовницей и содержанкой — не мое, — встаю и ножки стула скрипят о плитку на полу.

— Ты бы стала моей женой, — поднимает тяжелый взгляд, — и я бы заставил тебя носить на пальце кольцо. И ты бы уже мне родила двоих детей. Мальчика и девочку. И сейчас была бы беременна третьим.

— Извини, — мило улыбаюсь, — но рожать я буду своему мужу. Спасибо за кофе, за пустую болтовню, — подхватываю сумочку, — но мне пора. И ты все еще тот же нахальный лжец. Я даже очарована твоей наглостью, беспринципностью и самодовольством, но у меня сейчас в приоритете другие качества в людях.

— И я тобой тоже вновь очарован, Мила. Как и тогда, облитый какой-то зеленой жижей.

Избить бы его сумкой с криками, что он испортил мои лучшие годы, но он вряд ли что-то поймет. Горделиво отбрасываю волосы за плечи и цокаю каблуками прочь. Девочка-бариста в уголке у кофе-машины провожает меня любопытным взглядом. Вот она купится на наглость и цинизм Адама, а я пас.

У двери он меня нагоняет и рывком за запястье разворачивает к себе. Я теряю равновесие, молча заваливаюсь назад, удивленно вглядываясь в глаза Адама, который второй рукой подхватывает меня за спину. В голове вспыхивает яркое воспоминание, в котором он учит меня танго в полумраке кухни.

— Номер телефона не оставишь? Старый ты сразу сменила.

Глава 3. Это не шантаж

— Нет, — твердо отвечаю я. — У меня нет желания с тобой общаться.

— Какая ты суровая.

— Все в прошлом, Адам, — с трудом выдерживаю темный и пронизывающий взгляд. — У меня новая жизнь, другой мужчина.

Я должна быть настойчивой и уверенной. Я уже не та глупая студенточка, которая терялась и смущалась от его низкого и вибрирующего голоса.

— Тебя выдают твои глаза, Мила, — его губы дергаются в легкой усмешке.

— Ты себе льстишь, — голос трескается предательской хрипотцой. — Пять лет прошло.

— И что с того? — наклоняется и шепчет в губы. — Ты все еще моя девочка. И пять лет этого не изменили.

Голова кружится от его парфюма. Он хочет меня поцеловать, но я все же неосознанно отворачиваюсь, и его губы касаются моей щеки. Удар сердца, который оглушает, и бархатный шепот:

— Недотрога.

Выворачиваюсь из его объятий, толкаю в грудь и в истерике рявкаю:

— Я замужем! Ты меня слышишь?!

Бариста за стойкой округляет глаза. Одно радует, что кофейня только недавно открылась, и людей сейчас в ней нет.

— Муж не стена, — небрежно проводит большим пальцем у левого уголка рта. — Ты запачкалась. Пенка от кофе.

Отмахиваюсь. Его самоуверенность обескураживает до онемения и невозможности даже моргнуть.

— Мне пора, — отступаю и толкаю дверь.

— Мила.

Оглядываюсь. Смотрит на меня так же, как тогда, когда я убегала. С мрачным взором и с легкой усмешкой. Столкнулись по глупой случайности, чтобы я вновь трусливо ретировалась. Задержалась бы я в кофейне всего на одну минуту, и его машина не окатила бы меня лужей, а я не кинула бы в гневе стаканчик латте.

И меня уже не волнует мое увольнение, которое показалось катастрофой. Это сейчас она набирает обороты, чтобы взорваться сожалениями, обидами и тоской по ярким дням наивной влюбленности. Те две недели были отдельной жизнью для меня, вспыхивающим на солнце осколком среди прелой листвы.

— Мне действительно пора, — тихо отвечаю я и слабо улыбаюсь. — Прощай, Адам.

— А я тебе говорю “до встречи”.

Выныриваю на крыльцо, и на меня налетает порыв ветра, который будто требует вернуться в кофейню к Адаму, но я торопливо спускаюсь по ступеням. Жизнь продолжается и ничего такого страшного, чтобы я сейчас смахивала слезу со щеки, не произошло. Да, встретилась с бывшим любовником, но он остался в прошлом.

— Может, тебя подвезти?

На этот раз я не оборачиваюсь и скрываюсь среди остальных прохожих. Затем сворачиваю в переулок, приваливаюсь к стене и ищу в сумке пачку влажных салфеток, чтобы вытереть щеку, которой коснулись губы Адама, но не нахожу. Я их оставила на столе, как и свой ежедневник.

— Проклятье, — цежу я сквозь зубы и в панике раздумываю над тем, что делать дальше.

Надо вернуться. Я бы не сказала, что в ежедневнике есть что-то очень важное, но я не хочу, чтобы кто-то в него заглядывал, например, Адам, и изучил мои списки покупок, расписание рабочих и выходных дней, глупые каракули и встречи. Рискну.

Я с облегчением выдыхаю, когда не нахожу машину Адама на парковочном месте, и залетаю в кофейню. Бариста за стойкой ойкает, когда я быстрой тенью кидаюсь к столу. Нет ежедневника. Как и салфеток. Ни на столе, ни под столом, ни на стульях.

— Я тут забыла… — бросаюсь к стойке. — Ежедневник. Желтый с красной резиночкой.

— Он оставил номер телефона, — бариста протягивает клочок бумаги. — Сказал, что вернет ежедневник при личной встрече.

— Вот же урод, — рычу в бессилии и хочу пнуть высокий барный стул, но все же не даю воли этому глупому порыву злости.

— Пообещал сдержать свое любопытство на сутки, — тихо продолжает бариста. — не больше. Он даже время засек.

— Он меня еще шантажировать вздумал? — охаю я и выхватываю клочок бумажки из ее пальцев.

— И он добавил, что это не шантаж, — слабо и извиняюще улыбается. — А лишь здоровое мужское любопытство.

Номер тот же, что и пять лет назад. И я его до сих пор помню, как бы ни пыталась его забыть. Сколько раз я набирала эти цифры, стирала их и вновь набирала!

— Там что-то важное?

Молча рву бумажку. Что он за человек такой? И я тоже хороша. Уши развесила, рот открыла и обо всем забыла. Прощаюсь, выхожу и плетусь вверх по улице к автобусной остановке. Позорное увольнение, встреча с бывшим, который стащил мой ежедневник… Нет слов.

И меня окончательно добивает рингтон на телефоне молодой женщины, что сидит рядом со мной в автобусе. Эта песня играла на нашем с Адамом первом свидании в тихой ночной кафешке. Май, летняя веранда, только прошел дождь и мы изучаем меню. Я даже чувствую запах влажного асфальта и слышу шелест листвы.

— Вам звонят, — обращаюсь я к женщине.

— До припева пусть доиграет, — отвечает она. — Люблю эту песню.

— А я ее ненавижу, — сстискиваю ручки сумки до побелевших костяшек.

— Твои проблемы, дорогуша, — равнодушно пожимает плечами и подпевает женскому вокалу. — Не оставляй меня…

Встаю и ухожу вглубь автобуса. С трудом выдерживаю тридцать минут поездки, выскакиваю на своей остановке и буквально бегу к мрачному муравейнику из стекла, бетона и камня. Через пять минут проворачиваю ключ в замочной скважине, распахиваю дверь и кричу, почти на грани истерики:

— Вань, я дома!

Глава 4. Надо валить

— Мама! — раздается восторженный визг. — Мама!

На меня налетает маленький ураган и чуть не сбивает с ног. Я подхватываю Ваню на руки, и он целует меня липкими губами, обнимает и утыкается носом в шею. Тяжелый стал. Скоро и не подниму этого ласкового лосенка.

— Ма, ты его сладким кормила? — повышаю я голос, уловив запах шоколада. — Мам!

— Нет, — из кухни выплывает мама и бессовестно закидывает в рот кусочек шоколадки. — Только подразнила.

— Маааа, — недовольно тяну я и спускаю Ваню с рук, а он жмется ко мне. — Мы только его к зубному водили.

Да, залет все-таки случился. И узнала я о своей беременности не в момент дикой истерики, а намного позже. Когда появился живот. Тест-полоски обманули меня отрицательными результатами, а округлилась я ближе к четвертому месяцу. И нет. У сына мои глаза, но вот брови ему достались от Адама.

— Но он суп съел и котлетку, — мама пожимает плечами. — Десерт он заслужил.

— Да, — Ваня поднимает лицо и улыбается. — Заслужил.

— Шантажом его взяла?

— Ага, — мама смеется. — Пока покупается, надо пользоваться моментом.

— Да, — Ваня кивает.

— Так, маме надо руки помыть, — строго командует мама, — переодеться…

Ваня прижимается ко мне, а затем кидается в комнату, но мама его ловит, вытирает губы полотенцем, а он в ответ фыркает и убегает. Плетусь в ванную комнату, намыливаю руки, и слышу тихое:

— Мила…

— Да?

— Что случилось?

— Меня уволили, — ополаскиваю руки под потоком холодной воды и вытираю ладони.

— А еще?

Смотрю на маму через отражение в зеркале. Она слишком хорошо меня знает, и не получится отвертеться от ее ласкового допроса.

— Нам надо переехать. Желательно на Марс.

— Тебя уволили, а потом ты убила шефа и поэтому нам надо на Марс? — Мама приподнимает бровь. — С садиками там, наверное, проблема.

Короткий смешок, и закрываю дверь ванной. Приваливаюсь к стене, в тоске и отчаянии глядя на обеспокоенную маму, и шепчу:

— Лучше бы я убила шефа, честное слово.

— Ты меня пугаешь.

Я тогда маме так и не рассказала, кто отец Вани. Я лишь выла в ее объятиях, заливала слезами ее грудь, а она обещала, что все будет хорошо. Что я закончу университет, что она будет рядом и мы справимся.

— Я встретила отца Вани.

У мамы округляются глаза. Прижимает руку к груди, открывает рот и садится на бортик ванны.

— Господи… — в ужасе шепчет она.

— Валить надо, — скрещиваю руки на груди и смотрю в потолок.

Минута молчания, и я кратко перессказываю нашу встречу с Адамом.

— И ты ему солгала?

— А что я должна была делать?

— Не знаю, — шепчет мама. — И он поверил, что ты замужем?

— Нет, но поверил, что у меня нет детей. Очень опечалился этим фактом.

— Так может…

— Нет.

— Но… он же отец…

— Нет, — повторяю я и щурюсь на маму. — Отец Вани космонавт.

— Он уже в это не верит.

— Подрастет, и папка героически погибнет, — цежу я сквозь зубы. — Придумаю какую-нибудь крутую историю, как папуля всех спас и пожертвовал собой.

— Я тогда думала, что ты с наркоманом каким-то связалась…

— Что?

— Я ведь и не в курсе, кто он.

— И не надо.

— Нет, надо, — шипит мама. — Рассказывай.

— Я не хочу. Ясно? Он в прошлом.

— А сын у тебя в настоящем…

Сжимаю переносицу до боли. Я должна с сыном бежать. В какую-нибудь глухую деревню. И ведь я сама виновата. Я не должна была с Адамом кофе пить, дразнить его своим замужеством, но я хотела ему отомстить. Увидеть разочарование в глазах, сожаление, а вместо этого загнала себя в ловушку.

— Вот черт, — шепчу я.

— Что?

Если Адам заглянет в ежедневник, изучит записи, то он поймет, что у меня есть ребенок. В моем расписании есть “отвезти Ваню”, “забрать Ваню”, “Ваня зубной”, “Ваня купить одежку”, “Ваня утренник”, “Ваня поделка-пластилин” и многое другое.

— О, нееет, — сползаю по стеночке.

А среди страничек спрятана фотография недовольного младенца в смешной шапочке с оленьими рожками.

— Что? — испуганно повторяет мама.

— Какая же я у тебя дура, — хрипло шепчу я. — Теперь у меня нет вопросов, почему меня уволили.

— Ма, — в дверь стучится Ваня, — ба!

Мама вздыхает, выходит из ванной комнаты и торопливо уводит Ваню, который рвется ко мне:

— Мам!

— Мама еще ручки не помыла, — с наигранной веселостью отвечаю я и лезу в сумку за смартфоном. — Скоро выйду.

Минуту пялюсь в экран, открываю сообщения, вбиваю номер Адама и дрожащими пальцами набираю строчку:

“Верни мой ежедневник”

Возможно, он уже прошерстил его от первой до последней страницы, но я хочу верить в то, что он сдержит обещание сутки в него не заглядывать. Вздрагиваю. В руке требовательно вибрирует телефон. По телу прокатывается волна озноба, и я отвечаю на звонок Адама.

— Что же там такого важного, Мила? — спрашивает тихо и мягко, но я улавливаю угрозу.

— Верни его.

— Рука так и тянется открыть его.

— Ты обещал, — голос почти срывается в крик.

— Знаю, — смеется. — И я держусь из последних сил. Вот поэтому никогда не стоит торопиться, Мила, и бежать без оглядки.

— Ты меня еще тут повоспитывай, — рычу я в трубку.

— Я держу его в руках, — голос Адама становится тверже. — И я не люблю, когда мне грубят. Где моя милая и ласковая девочка?

— Адам… — поскрипываю зубами. — Верни его… — перехожу на шепот и едва слышно добавляю, — пожалуйста.

— Уже лучше.

— Слушай, Адам, это моя личная вещь. Ты не должен был ее забирать.

— Ты специально меня раззадориваешь? Что там? Это, что, твой личный дневник?

— Через час тебе удобно встретиться?

— Почему ты игнорируешь мои вопросы?

Мизерный шанс, что я выйду сухой из воды, с каждой секундой уменьшается до сотых процентов.

— Даже любопытно, как долго ты будешь ломать передо мной комедию, Мила, — голос Адама становится жестким и холодным.

Глава 5. Сядь и успокойся

— Ты так и будешь молчать? — спрашивает Адам и делает глоток из бокала.

Передо мной лежит фотография Вани. Мы сидим на террасе одного из пафосных ресторанов на Маяковской улице. Я заявилась сюда в спортивном костюме, и меня не хотели пускать, но меня от злых охранников спас Адам. И очень зря. Я планировала уже поскандалить. Из меня прет агрессия, и я злюсь в первую очередь на себя.

— Мила.

— Это не твой сын.

— Хватит.

Я поднимаю взгляд:

— Он только мой, — сжимаю под столом кулаки. — Тебя не было рядом.

— И чья это вина? — приподнимает бровь. — Это не я сбежал.

— Пять лет ты не интересовался, как и что я, а теперь…

— У меня были свои сложности в жизни, — я больше не слышу в его голосе насмешки. Он серьезен и зол. — Ты должна была сказать мне, что беременна.

— Нет.

— Да ты издеваешься.

— Ты знал, где я живу, где учусь, — поддаюсь в его сторону. — Да, я ушла, но ты вместо того, чтобы развестись и прийти ко мне со свидетельством о расторжении брака, предпочел остаться с женой. Ты сам сказал, что мы не предохранялись и, значит, мыслишка, что я могла залететь, в твоей голове проскользнула. И что?

Молчит и оставляет бокал, недовольно нахмурившись.

— Я не перевелась из университета, Адам. Я сбежала лишь из той квартиры, — тихо продолжаю я.

— О своем положении ты должна была мне сама сказать, — чеканит каждое слово.

— Ты имеешь в виду, что я должна была приползти к тебе? — хмыкаю я. —

— Ты решила уйти, а я это принял.

— Тогда принимай мое решение, что ты не отец.

— А я не сказал, что тогда был прав.

— Отец моего сына в космосе, — недобро щурюсь я.

— Как мило, — кривит губы и медленно выдыхает. — Как его зовут?

— Не твое дело.

— У меня есть все возможности, Мила, это самому узнать.

— Ты мне угрожаешь? — охаю я.

— Прекрати ерничать, — на его щеках играют желваки. — Это было мило до определенного момента, а сейчас это раздражает.

Наносная небрежность слетела с Адама, и я перед собой вижу озлобленного мужчину, который теперь не желает со мной заигрывать и говорить, какие у меня красивые глаза. Взгляд жесткий, темный и прямой.

— Я не хочу иметь с тобой никаких дел, — тихо отвечаю я.

— Как его зовут? — голос Адама вибрирует гневом. — Мила, я сейчас не в том настроении, чтобы умиляться твоему упрямству. Серьезно. Хватит.

Я молча отвожу взгляд, и несколько минут рассматриваю нарядных и красивых гостей, которые наслаждаются ужином и беседами. Одна я тут как попрошайка с капюшоном на голове.

— Ваня. Его зовут Ваня.

— Я хочу его увидеть.

— Адам…

— Папа, наконец, вернется из космоса.

В его кармане вибрирует телефон. Достает его, смотрит в экран, едва заметно хмурится и сбрасывает звонок. Меня прошибает разрядом. Я знаю этот взгляд. Он и тогда пять лет назад с таким же мрачным лицом сбрасывал звонки. Тогда, вероятно, ему звонила супруга, а сейчас? Женская чуйка визжит и рвет волосы.

— Ты, что, опять женат?

— Нет, — прячет телефон в карман и вновь расцветает насмешкой.

— Но у тебя кто-то есть?

— Как ты ловко перевела тему.

Горько хмыкаю.

— Я хочу разбить бутылку о твою голову, Адам, — зло шепчу я. — Ты не изменился. Ты в отношениях? Ответь начистоту.

И на что я надеялась? На то, что он сейчас меня подхватит на руки и мы вместе с ним шагнем в новую красивую жизнь, где я, Ваня и он — счастливая семья? Судя по тому, как у меня сжалось сердце, то я в это верила. Неосознанно. Та наивная и влюбленная девочка все еще сидит во мне, и хочет опять сбежать, перевернув стол со слезами.

— Ничего серьезного, — отвечает Адам, и я не могу сдержать смех.

Смеюсь чуточку истерично. Какая нелепая ситуация. История повторяется и выходит на новый виток абсурда.

— Дай угадаю, — выдыхаю последний смешок, — серьезно у тебя со мной?

— Согласись, что мать моего ребенка — это серьезно.

Как он мастерски уходит от ответа. Я на пару секунд теряю дар речи.

— Прекрати, — недовольно цыкает он. — Мне льстит твоя ревность, но она необоснована.

— Ты опять с кем-то в отношениях, — цежу каждое слово, — и сидишь здесь со мной, а до этого лез целоваться и говорил о детях, замужестве. Это не ревность, Адам, а недоумение. И при таких исходных данных ты хочешь вернуться из космоса? Чтобы что?

— Быть Ване отцом, — безапелляционно заявляет Адам. — Я же не знал, что ты выпрыгнешь на меня сегодня, Мила. Я, конечно, понимаю, что в твоих фантазиях я принимаю обет безбрачия, отказываюсь от женщин…

— Ты себя вообще слышишь?

— Слышу, Мила, — его голос звенит сталью. — Ты, как обычно, делаешь поспешные выводы, принимаешь решения, которые стоило бы обсудить. Ты не имела никакого морального права скрывать от меня беременность. Женат я был или нет, это не имело никакого значения в тот момент, когда ты поняла, что ждешь ребенка от меня. Да, я не бегал за тобой со слезами и соплями, потому что…

— Почему?

— Потому что я считал, что ты не станешь в таком вопросе меня обманывать! — повышает голос, и пара за соседним столиком замолкает и косит на нас глаза.

— А ты не имел права скрывать, что ты женат. Ничего бы этого не было! — вскакиваю и поскрипываю зубами. — И не развелся бы ты тогда. Нашлось бы множество оправданий!

— Сядь, — его лицо искажает гримаса гнева. — Мой тебе совет, Мила, взять себя в руки. Не выводи меня. Я за эти пять лет растерял свое терпение, и сейчас я на грани.

Глава 6. Хочу тебя наказать

Я сажусь, потому что взгляд Адама говорит мне, что мне не удастся сбежать без последствий и что его сейчас лучше не злить. Я не знала его таким. За те две недели он не показывал мне эту свою темную сторону, которая пугает до дрожи в пальцах.

— Мысль, что ты могла быть беременной, появилась у меня только сегодня, Мила, — мое имя он проговаривает четко и твердо. — Вероятно, я уловил в тебе твое материнство.

— Послушай, — вздыхаю и тереблю край белой скатерти, — ты не можешь врываться в нашу с Ваней жизнь лишь для того, чтобы потешить свое самолюбие. Ты как это себе представляешь?

— Я не знаю, — подхватывает фотографию Вани и хмуро ее рассматривает. Затем поднимает взгляд. — Покажи его, какой он сейчас.

— Я не хочу, — я готова расплакаться. — Адам, я тебя умоляю, заклинаю… Ты же жил до этого спокойно и тебя ничего не беспокоило. Ты прав, я справилась. У нас все хорошо. Он сыт, одет, окружен заботой.

— Я его отец, — откладывает фотографию и поддается в мою сторону с шепотом. — Мила, я плохой человек. И за эти пять лет я стал еще хуже, чем был. Ты знала лучшую версию меня. Я к тебе поэтому сегодня и полез, потому что накатили воспоминания, каким я тогда был с тобой. Чуток меня встряхнуло. Не ожидал увидеть привет из прошлого. Хорошего прошлого. Теплого, уютного и с беседами на рассвете с горячим чаем. Ты же помнишь все эти наши разговоры о всякой ерунде и то как ты с криками, что опаздываешь, собиралась на пары?

— Помню, — сипло отвечаю я.

— И я ни с кем так много не разговариваю, — недобро щурится. — Я в принципе не люблю болтать попусту. И даже сейчас, когда я на грани, я говорю и говорю. Спрячь зубки, иголочки, и покажи мне Ваню. Я уверен, что у тебя в телефоне много его фотографий.

Лезу в карман штанов и достаю смартфон. Открываю галерею и в отчаянии протягиваю телефон Адаму, который медленно забирает из моих пальцев:

— Вот и умница.

В полном бессилии наблюдаю за тем, как он листает фотографии, и не могу уловить во темном взгляде истинных эмоций. Он не улыбается, не хмурится и обманчиво спокоен. Будто не фотографии сына листает, а отсканированные страницы документов.

— У тебя самого… дети другие есть?

— Нет.

— А что так?

— Не сложилось.

— За столько лет с женой…

Поднимает черный взгляд:

— К чему тебе эта информация?

— Я заслуживаю хоть немного правды, — пожимаю плечами.

— Оставь ты уже ее в покое. Она тебя сейчас точно никаким боком не касается. Стоило все эти вопросы о ней задать тогда, а сейчас это уже бессмысленно. Я не хочу удовлетворять твое женское любопытство, потому что…

— Я хочу понять тебя, — шепчу я.

— Нечего тут понимать, — возвращается к телефону.

— Говорим много, но не по делу.

— Как и тогда, — замолкает на секунду и показывает мне экран. — Кто этот мужик?

На фотографии мой сын и его тренер по футболу Алексей, который сидит перед ним на корточках и что-то объясняет. Фотографию я сделала после занятий и хотела запечатлеть, каким серьезным и суровым может быть мой сын.

— Тренер по футболу.

— Он его отчитывает?

— Нет.

— А что тогда?

— Обсуждает игру.

— Ваня будто втащить хочет тренеру, — Адам едва заметно хмурится и вновь разглядывает фотографию.

— Лёша — хороший…

— Лёша? — поднимает взгляд.

— Да, — неуверенно отвечаю я.

— Довольно фамильярно, — откладывает телефон. — Разве не принято к тренерам обращаться по полному имени для соблюдения субординации?

— Ну, он же не меня тренирует.

— Ясно, — откладывает телефон и подхватывает бокал.

Покачивает его в ладони, вглядываясь в мои глаза, а я хочу спрятаться под стол, но держу себя в руках и взора не отвожу. Ладони, конечно, потеют.

— Ты не можешь запретить мне быть отцом для Вани.

— Ты же понимаешь, что в его ожиданиях его отец вернется из космоса не на редкие встречи и для алиментов, а в семью. Он, мама и папа должны быть вместе.

— Звучит логично. И я его в этом вопросе поддерживаю.

— У тебя другая женщина. Это раз. И быть с тобой я не хочу. Это два. Ты как себе это представляешь?

— Ты пакуешь вещи, приезжает машина забирает их и тебя с сыном . Я решаю вопрос с установлением отцовства. Есть второй вариант, Мила, жестокий, бесчеловечный и эгоистичный, но я к тебе тепло отношусь, поэтому не хочу идти войной против тебя.

— Ты не отнимешь у меня сына, — возмущенно шепчу.

— А ты его у меня отняла на пять лет. Я хотел сказать на четыре, но и во время беременности я должен был быть рядом. Ты пошла на поводу своего эгоизма и гордыни. И, возможно, по мне так и не скажешь, но я очень зол, Мила. Ты считаешь себя хорошей матерью, но это не так. Ты лишила мальчика отца. Его важные годы прошли без папы. Да, ты имела право обижаться на меня, но эта обида не должна была касаться нашего ребенка. И я хочу наказать тебя, потому что считаю твой поступок предательством.

— Наказать? — охаю я.

— Да, тебя, Мила, — оставляет бокал, ослабляет галстук и мягко улыбается. — Как и ты тогда меня. И я признаю, у тебя это получилось. А теперь поехали.

— Куда?

— Я хочу его лично увидеть.

— Уже поздно, — жалобно попискиваю я раненой мышью. — Мама его уже уложила спать.

— Посмотрю на спящего, — холодно отвечает Адам. — И познакомлюсь с твоей мамой. Это же она была на фотографиях? Или какая-то другая тетка?

Глава 7. Я тоже разочарован

Я прошу Адама не быть эгоистом и притормозить. Давлю на то, что мы сейчас оба не с холодным разумом подходим к сложному вопросу о нашем сыне, который не заслуживает неоправданных потрясений в его хрупком возрасте. Он, как отец, должен подумать о последствиях для психики маленького человека.

Я задвигаю ему такую речь, которая бы впечатлила даже самое холодное сердце, но Адам лишь лениво вскидывает бровь. С таким же успехом я могла бы разбить голову о стену.

Забирает фотографию Вани и прячет ее в нагрудный карман пиджака.

— Не убедила, — неожиданно резко хватает меня за предплечье, мягко дергает на себя, вынуждая встать, и вглядывается в глаза.

— Я не хочу, чтобы делал ему больно.

— Я впервые чувствую к тебе дикое раздражение, — тащит меня мимо столов. — И это уже не упрямство, а тупость.

— Я буду кричать, — цежу сквозь зубы.

— Кричи.

И я кричу, когда он решительно перекидывает меня через плечо. Гости оглядываются на нас, перешептываются, и одна пожилая дама за столиком у окна встает и подает голос:

— Охрана!

— Прошу прощения, — выбегает бледный менеджер зала, — это милая девушка перепила. Все в порядке.

— Да я даже капли не выпила! — взвизгиваю я. — Он лжет!

— Во-первых, я однажды прикрыл задницу владельца этого заведения, — шипит Адам. — Я тут для всего персонала всегда особенный гость. Во-вторых, я предупредил менеджера о возможности скандала с моим участием.

— Ненавижу тебя! — я брыкаюсь. — Ты не имеешь права так себя вести.

— А я считаю иначе.

На улице он спускает на ноги, и замахиваюсь, что дать ему пощечину, но он перехватывает мою руку и сжимает запястье. Приближает лицо и рычит:

— Не смей.

Охранники на крыльце молча наблюдают за происходящим и не вмешиваются. И мне становится страшно от своей слабости и никчемности перед Адамом.

— Вдох и выдох, Мила, — чеканит каждое слово. — Иначе я найду способ успокоить твою истерику.

— Кем ты стал… — сипло отзываюсь я.

— Возможно, я всегда таким был, Мила, — вглядывается в глаза. — И я скрывал не только жену, но и себя самого. Да и не было у нас времени, чтобы узнать друг друга. Я лжец, ты истеричка.

Я задыхаюсь в возмущениях. Обидно до слез слышать подобное оскорбление, против которого у меня нет аргументов. Я действительно не могу успокоить в себе истерику, дрожь и страх.

— Вдох и выдох, — повторяет Адам и тянет меня на парковку.

— Я с тобой никуда не поеду!

— Я тебя, в багажник, стерва, упакую.

— Ты пил!

— Пару глотков, Мила, — рычит в ответ.

— Не поеду! — толкаю его в спину, и он резко разворачивается ко мне.

Медведь. Разъяренный медведь, который может порвать меня на клочки.

— Ты не в себе, Адам, — медленно выдыхаю я. — Тебе нельзя за руль. Или ты решил лишить сына матери, врезавшись в столб?

Щурится, сжимает челюсти и молчит. Наверное, он хочет меня ударить. Взгляд у него очень говорящий. Минута, две, и Адам выхватывает телефон, презрительно хмыкнув:

— Никто не отменял такси. Верно?

— Пообещай мне, что не ворвешься к Ване с криками, что папуля вернулся.

Сейчас я в западне. И я понимаю, что не стоит злить Адама, который может на волне ярости разнести мою жизнь в щепки. Я не вижу в его глазах влюбленности, теплоты или хотя бы симпатии. Сейчас я для него враг. Маленький, тупой и истеричный гном, который думает, что может прыгать на злого великана с крошечными кулачками.

— Я понимаю, что сон очень важен для растущего организма, — на его лице опять маска надменной веселости, а глаза — черные угли. — И так бы сделала ты, будь ты на моем месте.

— Истеричка я только с тобой.

— Адрес, Мила.

Я мнусь. Прикидываю варианты развития событий. Есть ли у меня шанс сейчас сбежать? Нет, и это будет глупо. Назвать липовый адрес, потянуть время и точно вывести Адама из себя своими идиотскими выходками? И ведь я даже не знаю, чего конкретно от него ждать.

— Адрес, — касается моего подбородка и поднимает лицо на себя.

Тихо отвечаю ему и отступаю на шаг. Вновь накидываю капюшон на голову и отворачиваюсь.

Я так боялась роли матери-одиночки, а теперь понимаю, что мои страхи были необоснованные. Хочу обратно в ту жизнь, где в воспитании Вани есть только два важных человека — мама и бабушка. Эгоистично? Возможно, однако я сомневаюсь в том, что Адам может быть тем отцом, который нужен для Вани.

Сейчас он действует на эмоциях, обиде, что глупая девка из его прошлого посмела скрыть от него ребенка. А я хотела тогда ему позвонить и сказать, что беременна, но не смогла. Это было бы унижением, и он вполне мог отправить меня на аборт. Или еще хуже: предложил бы нам с Ваней быть для него “второй семьей”.

Когда на парковку заезжает желтая машина с черными шашечками, я бросаю на Адама умоляющий и отчаянный взгляд.

— Очаровательная моська, не спорю, — шагает к машине и распахивает заднюю дверцу. — Прошу.

— Я любила другого мужчину, — плетусь к такси, останавливаюсь и смотрю в холодные глаза. — Тот, в кого я влюбилась, не поступал бы так.

— Взаимно, Мила. Ты меня тоже разочаровала.

Ныряю в салон и вздрагиваю, когда Адам захлопывает дверцу. Сам же он садится рядом с водителем, разминает с хрустом шею и пристегивается.

— Все, едем? — спрашивает таксист. — Или еще кого-нибудь ждем?

Глава 8. Кто это?

Открываю дверь своим ключом. Тихонечко. Повороты медленные с тихими щелчками.

— Вот, — киваю на Адама, когда мама выходи и едким шепотом добавляю, — папаша собственной персоной.

В такси молчали. Идиотская ситуация, в которой я чувствую себя стремно. Я убедила себя, что была права, а сейчас просыпается чувство вины. Часть меня согласна, что адекватный и взрослый человек объявил бы о своей беременности, а я из-за обиды и назло решила умолчать об интересном положении.

Адам по-хозяйски перешагивает порог. Мама на несколько секунд, наверное, для приличия округляет глаза, а затем окидывает его оценивающим взглядом:

— Не наркоман.

— Адам, — представляется “папаша”.

— Ирина, — мама протягивает руку.

Деловое рукопожатие, а я устало чешу бровь. Меня расстраивает, что у мамы во взгляде нет враждебности. Лишь легкая настороженность и любопытство.

— На переговоры? — спрашивает мама и едва щурится.

— А они возможны? — Адам приподнимает бровь.

— Почему нет?

Секундное молчание, и мама переводит на меня взгляд. Смотрю на нее злобной чихуа-хуа и всем видом намекаю, что никаких тут переговоров.

— Предлагаю переговорочный чай, — мама разворачивается и плывет на кухню.

Адам оглядывается и шепчет:

— Ты точно не в маму пошла, — а затем улыбается. — Тебе стоило ее с собой взять.

Поддев носками за пятки, снимает туфли, снимает пиджак и накидывает его на крючок вешалки. Отвлекается на сандалики и кроссовочки Вани, затем разглядывает его рюкзачок с мордой динозавра и скользит взором по его ярким цветным курточкам. В небольшой прихожей нашей квартирки ему тесно, а я рядом с ним я чувствую себя низкорослым эльфом.

— Я в детстве думала, что я приемная, — говорю я.

— Это вряд ли, — шагает на кухню, — вы похожи.

Я медлю несколько минут, а после бесшумной тенью заглядываю в детскую. Горит тусклый ночник-зайчик, а Ваня дрыхнет звездочкой. Как же я рада, тому что мой сын всегда отличался крепким сном. Он может спать даже тогда, когда соседи сверлят стены.

Бесшумно закрываю дверь и неохотно плетусь на кухню, где за столом вальяжно расселся Адам. Он, по его мнению, тут не гость, а биг-босс.

— Ты голодный?

— Мам, — цежу я сквозь зубы и прикрываю за собой дверь.

— Нет, — отвечает Адам.

— Я котлет нажарила, — мама игнорирует отказ Адама и подхватывает большую миску с плиты. — Смотри, какие.

Открывает крышку и хвастается румяными круглыми котлетами перед гостем, который молча поднимает взгляд.

— С пюрешечкой, — мама улыбается.

И она не заискивает и не лебезит. Она просто такой человек. Вот она решила накормить Адама котлетками и пюре и она добьется своего.

— Уговорили.

— Да вы издеваетесь, — охаю я и сажусь в углу у холодильника. — Мама, он не друг.

— Ирина ведет правильную тактику, — Адам свысока смотрит на меня. — Ты в курсе, что многие важные переговоры проходят часто не в кабинетах, а за обедами и ужинами?

— Хватит умничать.

Через минуту и передо мной стоит тарелка с котлетой и пюре.

— Меня тебя и спрашивать не надо, чтобы понять, что ты голодная, — мама улыбается.

Хочу возразить, а она хмурится:

— Ешь, а то сладкого не получишь.

Адам вскидывает бровь, и мама говорит:

— К тебе это тоже относится.

Бровь Адама ползет выше, а мама с чувством выполненного долга отправляет кусочек котлеты с пюре в рот.

— А на сладкое у нас что? — деловито интересуется Адам.

— У нас? — чуть не поперхнувшись, переспрашиваю я.

— Шарлотка, — невозмутимо отвечает мама.

Я чувствую себя будто в саду и вредной девочкой, которая хочет швырнуть в лицо Адама снаряд пюре, потому что ревную свою золотую маму с котлетками. Она должна баловать только меня и Ваню.

— Я бы хотела понять, что у вас произошло, — спрашивает мама и погружает вилку в пюре.

— Он был женат, — натягиваю на лицо улыбку. — И я была вынуждена уйти.

— Вот как, — мама приподнимаем бровь, строго глядя на Адама. — Если был, то развелся, я так понимаю?

— Год назад, — отвечает Адам и почти треть котлеты жует.

— Дети?

Качает головой.

— Почему?

— Все это не имеет, мам, значения, потому что у него и сейчас есть женщина, — утомленно вздыхаю я.

— Вот как, — мама вновь отвлекается на пюре и котлету. Две минуты молчания и мама с легким разочарованием шепчет. — Надо было чуть меньше лука.

Я медленно моргаю. Ее действительно больше волнует вкус котлет тем то, что отец ее внука — лживый козел.

— Прозрачно намекаю, что вы должны сейчас меня разубедить, — голос мамы становится недовольным. — Говорите, что всё вкусно.

— Да, мам, очень вкусно… — обескураженно отвечаю я. — Как и всегда.

— Отличные котлеты, — Адам кидает на меня озадаченный взгляд.

— Я чуток изменила рецепт, — мама расцветает улыбкой. — Люблю иногда поэкспериментировать.

— Эксперимент удался, — подтверждает Адам.

— Добавки?

А вот это коварная ловушка. Если откажется, то его комплименты станут пустыми. Мама не то, чтобы затаит обиду, но пометочку в своей воображаемой тетрадочке сделает. И, наверное, отказ от котлеты перевесит то, что Адам сейчас не свободен.

— Не откажусь, — Адам выдерживает прямой взгляд моей мамы.

Мама подкидывает ему в тарелку две котлеты и возвращается за стол, а затем сбрасывает с моей головы капюшон:

— Ты прям как пацан какой-то. Злой пацан-карманник.

— Мам, — поскрипываю зубами о вилку.

Мы все замираем, когда приоткрывается дверь и на кухню бесшумно проскальзывает сонный и босой Ваня. Косит подозрительный и любопытный взгляд на Адама, который застыл с куском котлеты у открытого рта, шлепает мимо него и неуклюже забирается на меня маленькой обезьянкой в смешной пижаме с разноцветными мышатами.

— Мама… — обнимает меня, прижимается и зевает. — Мамуля…

Сердце тает и растекается нежностью. Я целую сына висок, поглаживаю по спине и тихо спрашиваю:

Глава 9. Есть идеи?

Честно, я не знаю, чем руководствовался, когда решил явиться в скромную двухкомнатную квартиру к Миле. Во мне взыграло, упрямство и злость. Она меня обманула, скрыла ребенка, которого я до этого самого момента представлял абстрактно. И вот он деловито проходит мимо, шлепая босыми ногами, взбирается на Милу, обнимает ее и зевает. Он реален. Это не фотография с милой моськой.

У меня есть сын. Сонный и в смешной пижаме. И Мила — мать. Она уже не девочка, не студентка, а молодая мама.

— Кто это?

Понимаю, что я для маленького Вани чужой и незнакомый дядька, и на меня опять накатывает злость вместе с разочарованием. Он уже говорит, осознает реальность и даже в футбол играет. И это я должен был учить его, как пинать мяч на заднем дворе дома, а не какой-то Лёша.

— Я твой папа, — говорю я.

Мила поджимает губы, а Ирина, ее мама, откладывает вилку. Ваня водит крохотным пальчиком по остаткам пюре в тарелке и заявляет:

— Нет, — облизывает палец и роняет голову на грудь молчаливой и испуганной Милы.

Ваня смотрит на меня своими большими глазами и вздыхает:

— Мой папа — космонавт, — и лицо такое невозмутимое и спокойное, что я теряюсь на несколько секунд. — Он на луне.

— Вань, — начинает Ирина, а он поднимает лицо на Милу и шепчет, — спать.

— Ванюш… — она слабо улыбается.

— Спать, — повторяет Ваня и неуклюже сползает с ее колен.

— Ваня, — говорю я, и Ирина качает головой.

Замолкаю, потому что в ее глазах вижу предостережение. Лучше молчать. Я ни разу не чувствовал себя таким беспомощным и растерянным. В моих фантазиях этот упрямый мальчуган должен был просиять улыбкой, кинуться на шею, а он меня игнорирует и тянет Ирину за рукав:

— Спать, ба.

— Идем, мой хороший, — она встает и следует за Ваней, который, насупившись, кидает на меня недоверчивый взгляд, а потом фыркает.

Фыркает так, как это делает его мать. Один в один. И это меня тоже обескураживает. Сдерживаю в себе порыв схватить его, прижать к себе и убедить, что я тот самый космонавт. Я. Но подозреваю, что это не окончится смехом, улыбками и ласковым шепотом “папа”.

Ирина закрывает дверь, а Мила прячет лицо в руках, облокотившись о стол. Делает вдох и выдох. И так несколько раз, а затем шипит, как разъяренная кобра:

— Чтоб тебе пусто было.

А затем опять следует глубокий вдох и выдох. Убирает руки с лица, в тихой ярости всматривается в глаза и встает, подхватив тарелку. Наверное, разобьет о мою голову, но нет. Она шагает к раковине. Моет тарелку, вытирает ее полотенцем, а затем лезет в духовку и через пару минут сидит передо мной с куском шарлотки.

А мне бы разбить кулаки в кровь о стену, как тогда пять лет назад. Даже не до крови, а до голых костяшек и раскрошенного бетона.

— Ты серьезно? — спрашиваю я, когда она отправляет большой кусок яблочного пирога в рот.

Жует, уничижительно глядя мне в глаза и прихлебывает из кружки чая.

— Я твой папа, — ухмыляется она, повторяя мои слова, и оставляет кружку. — И чего ты ждал?

— Не будь стервой, — хочу разнести кухню, как зверь, которому прищемили хвост.

Она не имела никакого права скрывать от меня моего сына. Дрянь. С каждой секундой я теряю над собой самообладание. И во мне сейчас нет теплых воспоминаний, только клокочущая злоба.

— Я бы убил тебя, честное слово.

— Мать своего ребенка? — вскидывает бровь.

— Заткнись.

— Ты в моем доме, — отламывает вилкой новый кусочек шарлотки, — и надо сказать, что у меня те же чувства. Убить бы тебя, Адам, да с выдумкой, чтобы ты понял, что творил и творишь откровенную дичь.

— Почему ты смолчала?

— Ты ждал, что я начну убеждать сына, что большой и злой дядька за столом его папа? — откладывает вилку и вздыхает. — Мне было нечего сказать, Адам. Это в последующие дни мне придется разбираться с “я твой папа”. И я без понятия, как вести себя в подобных ситуациях, когда бывший внезапно хочет поиграть в папу.

— Это ты тут играешь в гордую мать-одиночку, — поддаюсь в ее сторону. — Ты же у нас так любишь преодолевать трудности.

Молча возвращается к шарлотке, но я замечаю, что она сильно стискивает вилку и слышу, как поскрипывает зубами.

— Ну какая же ты все-таки сволочь, — отбрасывает вилку, вытирает губы салфеткой и встает, — трудности люблю? И не мать-одиночка. У меня есть мама, которая была с нами все это время.

— А где твой отец? — неожиданно спрашиваю я.

— А тебе какое дело?

— Если у тебя нет отца, то это многое объясняет, — едко отвечаю я.

— Да ты что, — на кухне вплывает Ирина, садится за стол и рассматривает какой-то листок. — Безотцовщина порождает безотцовщину? Это так работает?

— Я же тебе говорила, что он козел…

— Наш папа слился после пяти лет Милы, — Ирина кладет листок на стол передо мной. — Ушел к другой женщине, у которой были дети от прошлого брака. До сих пор вместе. Делаю вывод, что это была любовь. Алименты, встречи по выходным были, но это никак ему не помогло сохранить хорошие отношения со своей дочерью, хотя я всячески старалась этому поспособствовать.

— Мам, — шепчет Мила. — Ему это все необязательно знать.

Передо мной лежит рисунок космонавта в скафандре среди желтых звезд. Лица нет, только круглый шлем. Рядом ракета. Явно не четырехлетка рисовал.

— Наша ложь далеко зашла, — Ирина вздыхает и откидывается на спинку стула. — И я без понятия как все это расхлебывать, — переводит взгляд на меня. — Есть идеи?

Глава 10. Вы друг друга стоите

Похоже, у Адама нет идей, раз он встает, подхватив рисунок космонавта:

— Благодарю за ужин, Ирина, и был рад познакомиться.

Складывает рисунок, кидает на меня разочарованный взгляд и выходит, а я за ним. В детскую не пущу, но он и не думает тревожить Ваню. Обувается в прихожей, накидывает пиджак и складывает рисунок космонавта, который у меня вышел сносным только с пятого раза, вчетверо.

Будет сейчас глупо кидаться на Адама в попытках забрать рисунок, однако завтра, вероятно, меня будет ждать истерика Вани, если после пробуждения не увидит на стене космонавта.

— В который раз убеждаюсь, — презрительно шепчет он и прячет рисунок в нагрудный карман пиджака к фотографии Вани, — что некоторые женщины слишком многое на себя берут. И нет, Мила, я не должен был за тобой бегать, валяться в ногах, разводить сопли-слюни и посыпать голову пеплом, чтобы потешить твое женское эго.

Вот как он воспринимает всю ситуацию: он непогрешим альфа-самец, который имеет право на любовниц, ложь и шантаж.

— В наших отношениях, — подхожу к нему и заглядываю в лицо, — ты был старше и ты был мужчиной. Тебе стоило бежать за наивной девочкой в дикой истерике хотя бы для того, чтобы привести ее в чувство и чтобы она не попала в какую-нибудь историю. Когда я, значит, проявляла к тебе любовь на грани помешательства, тебе все устраивало, а как меня повернуло в другую полярность, так ты возмутился. Будь я уравновешенной девушкой, то не нырнула в эти две недели с таким восторгом. Хладнокровие оно касается и любви.

— А сейчас ты, я смотрю, взяла себя в руки, — ухмыляется.

— Потому что на кухне сидит мама, которая обнимет меня и успокоит.

Адам одергивает полы пиджака и выходит. Бесшумно закрывает за собой дверь, а я приваливаюсь к стене, закусив губы. Я не буду плакать.

— Сложный мужик, — мама пристраивается рядом с кружкой чая и резюмирует. — Такие хуже наркоманов.

— Мам, — вздыхаю я.

— И я права, — она невозмутимо делает глоток. — С наркоманами все ясно, а с твоим Адамчиком ни черта непонятно. Сам себе на уме. И здоровый такой, Мила. Прям шкафище, а не мужик.

— Ма…

— Я его представляла другим.

— Ма…

— Не знаю. Чуток поменьше, а тут обнимет и задушит.

Не задушит. В его объятиях было уютно, тепло и безопасно.

— Так он с концами ушел?

— Я не знаю.

— Спросила бы, — мама опять делает глоток. — Еще и рисунок забрал. Нового космонавта придется рисовать. Ты его теперь только побольше нарисуй, а то прошлый был каким-то хлюпиком.

— Мам, он разбил мне сердце…

— А ты в долгу не осталась, — держит кружку в ладонях и поднимает задумчивый взгляд на люстру. — Стоите друг друга.

— Ты сейчас должна быть на моей стороне, мам, — раздраженно отвечаю я, — а ты его котлетками кормишь, улыбаешься, шутки шутишь.

— Если он взбрыкнет, Мила, то мои котлетки сыграют свою роль, — серьезно смотрит на меня. — Да и вдруг он мне еще зятем станет, — деловито плывет на кухню, — а быть злобной тещей я не планирую.

— Сейчас твои шутки несмешные.

— А я не шучу, — разворачивается ко мне. — Знаешь, я была той женой, у которой увели мужа. И вот вроде бы я должна осуждать любовниц, но… ты бы тогда могла за него побороться.

— Что ты такое говоришь? — обескураженно шепчу я.

— Что думаю, то и говорю, — пожимает плечами. — Могла бы хотя бы попробовать, Мила. Не смотрят так мужики на своих детей, если у них не было чувств к их матери. Да, был женат, но я могу предположить, что вы не объяснились друг перед другом.

— Да что там объяснять? — цежу сквозь зубы.

— Ты вот так и отца своего не слушала.

— Ты серьезно? — я едва сдерживаю в себе крик.

— Когда в последний раз ему звонила?

— Зачем?

— Узнать, как он, — мама улыбается. — Сама ты на его звонки не отвечаешь.

— Он предал нас, — шепчу на грани истерики. — Ушел… Оставил…

— Ты бы предпочла, чтобы он остался со мной ради тебя в нелюбви и тоске?

У меня пальцы дрожат, и сглатываю ком слез:

— Прекрати.

— А я этого не хотела, и он пытался быть тебе отцом. Как умел, но ты, маленькая упрямая кнопка, уже тогда была категоричной. Папа может быть папой, если только живет с мамой. И вот Ваня в тебя пошел. Его папа — космонавт и все тут.

— Мы с тобой сейчас поссоримся… — медленно выдыхаю я.

— Нет, Мила. Это ты поссоришься со мной, а я с тобой — нет, — мама ласково улыбается.

И так каждый раз. Я взбешенная канарейка, которая готова самой себе повыдирать перышки, а мама моя — оплот спокойствия, мудрости и доброжелательности. Я думаю, что с такой же милой улыбкой она попрощалась с моим отцом, когда тот решил уйти.

— Ты ведь сама за отца не боролась, раз уж на то пошло, — горько усмехаюсь я.

— Я эту битву проиграла, Мила, — спокойная, как сытый слон. — Твой папа полюбил другую женщину. Такое бывает.

Меня аж всю корежит от ее слов. Прям как в детстве, когда она меня уговаривала поехать с папой и его новой семьей в отпуск. И чувствую я то же самое, что и тогда. Липкую обиду, злость и несправедливость.

— Вредная ты, Мила, — мама устало вздыхает и скрывается на кухне. — Адам еще не знает, во что ввязывается.

В кармане коротко вибрирует телефон, оповещая о сообщении, которое я читаю как зловещую угрозу:

“Будет вам космонавт.”

Глава 11. буду твоим Звездным Одиссеем

Я думаю, что надо Ваню вести к психологу. О ночном дядьке, который заявил, что он есть его папка, он не говорит. Делает вид, что никого не видел, не слышал и вообще гостя не было.

Сама начать разговор, что космонавта я выдумала, я не могу. Это хуже, чем заявить, что Деда Мороза не существует, как и волшебного зайчика, который передает через меня, когда возвращалась с работы, гостинцы.

И я вижу в нем тень Адама. Раньше я игнорировала этот момент. Он был моим сладким пупсиком, которому я целовала его крошечные ножки и меняла подгузники, а сейчас он стал старше, и, проклятье, не надо даже делать тест ДНК, чтобы подтвердить отцовство Адама.

Я не думаю, что я должна была тогда бороться за Адама, учитывая тот момент, что он опять пропал с радаров. Наверное, по логике моей мамы я и сейчас должна всячески добиваться от него, чтобы он стал хорошим отцом, тянуть его ноздри в семью и названивать с требованиями, чтобы он завоевывал доверие сына.

А, может, ему просто не надо всего этого?

— Мам, я тебя люблю, — сонно шепчет Ваня.

— И я тебя, малыш.

Целую его в висок, вдыхаю запах детского шампуня и откладываю этот трогательный момент в копилку своих воспоминаний. Поправляю одеяло, и Ваня спрашивает:

— Когда папа вернется?

Сердце сжимается. попробовать его убедить, что внезапный ночной гость — его папа? Не послушает. Он упрямый, и в этом он пошел не только в меня, но и в Адама.

— Малыш…

Смахиваю локон со лба и сажусь. Подбираю правильные слова, чтобы объяснить маленькому человечку, что сейчас происходит в нашей жизни и уже готова раскрыть рот, но вздрагиваю и цепенею в холодном от жуткого звука, от которого вибрируют окна.

То ли сигнализация, то ли сирена. Ваня испуганно жмется ко мне, в окна бьются вспышки света.

— Мам…

— Спокойно, — шепчу я. — Скорая, наверное.

Если это скорая, то точно приехала она из самого ада. В комнату врывается мама, и

“Вууу-ум-вууу-ум-вууу-ум” за окном стихает, а затем кто-то зычным мужским голосом, от которого волосы на голове шевелятся, говорит:

— Звездный Одиссей приземлился… Миссия Астрова Адама по исследованию темной стороны луны завершена.

Я в шоке переглядываюсь с мамой, которая медленно и недоуменно моргает, а затем шепчет:

— Какого черта?

Стук сердца нарастает и может даже выскочит изо рта, потому что в груди ему тесно. Я напугана, дезориентирована и возмущена. Только я решилась на сложный разговор, какими идиотами могут быть взрослые люди, так Адам удивляет новыми горизонтами своего самодовольства.

— Ты меня спрашиваешь? — едва слышно отвечаю я, и Ваня вырывается из моих объятий.

— Папа. Это папа!

В бессилии и отчаянии наблюдаю, как Ваня подтаскивает стул к окну, взбирается на него и замирает. Вновь переглядываемся с мамой, и через секунду в диком недоумении смотрим на улицу.

На детской площадке у качелей стоит, мать ее, ракета. Прямо копия той, которую я рисовала. Такая пузатая, трехкрылая и с красным острым навершием. И огромная. метра под два в высоту, а вокруг клубы дыма, под которым играют вспышки света.

— Умереть не встать, — тихо тянет мама.

Нет, я сплю. Я всего ожидала от Адама, но не ракеты и светового шоу. Передняя часть ракеты падает, дым становится гуще, и появляется собственной персоной "космонавт". В белом скафандре с желтыми нашивками-полосами на рукавах, как я и рисовала.

— Папа! — Ваня тянется к ручке окна.

— Не кипишуй, — мама открывает окно и приобнимает Ваню, чтобы тот от перполняющих чувсто не сиганул со второго этажа.

— Папа! — визжит он, и машет двумя руками. — Мы тут!

А я хочу разрыдаться от того восторга, радостной истерики и безусловной любви в голосе сына. Он реально поверил в нашу с мамой ложь, что его отец космонавт, и ждал. Ждал все это время с того первого вопроса: “ А где наш папа?”.

“Космонавт” поднимает руку и медленно машет Ване, который верещит на грани истерики, которая может окончиться обмороком:

— Я иду, папа! Иду!

Соскакивает со стула и бросается прочь, а я за ним. Оглядываюсь, а бледная мама с круглыми глазами шепчет:

— Я в шоке.

В прихожей Ваня на несколько секунде теряется, а затем торопливо обувает синие сандалики:

— Папа… папа… — поднимает взгляд. — Вернулся!

Я убью Адама, если он вздумает разбить сердце нашего сына. На кусочки его порублю и раскидаю в лесополосе. Я с особым садизмом расчленю его, если ему игра в папулю наскучит. Он же должен понимать, что после такого цирка с клубами дыма, вспышками света и сиреной будут последствия.

— Идем! — Ваня хватает меня за руку и подпрыгивает от нетерпения. — Ба! Папа вернулся!

Несколько минут и мы выходим на крыльцо, перед которым нас ждет “космонавт”, чей шлем по правилам моей фантазии зеркально затонирован. Может, я действительно сплю, ведь скафандр слишком реалистичен. Где его он достал или кого заставил его сшить?

Если я и мама на словах зашли слишком далеко во лжи, то Адам нас превзошел.

— Папа… — шепчет Ваня и сжимает мою ладонь, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу.

“Космонавт” лихо, будто не раз репетировал перед зеркалом, проворачивает липовый шлем с тихим щелчком влево и медленно его снимает, а у меня сердце в сильном ударе бьется о грудину.

Глава 12. Космонавт прилетел!

В панике у меня проскальзывает вопрос, а куда “космонавт” денет шлем, который он сейчас снимает, но к нему на помощь приходит мама. Пока я стою с открытым ртом и пытаюсь сообразить, что делать, она забирает шлем, и Ваня с криками кидается к Адаму.

Как в замедленной съемке, Адам подхватывает на руки Ваню, который обнимает его за шею, целует в щеки, лоб и нос и шепчет:

— Папа… папа… папа…

Я прикусываю кончик языка, чтобы сдержать в себе слезы. Что мы наделали? Два взрослых человека встретились, совершили ошибку, а в итоге под удар попал маленький мальчик.

— Папа… — Ваня обхватывает ладошками лицо Адама, и вглядывается в глаза с широкой и счастливой улыбкой.

Я жду, что он заподозрит неладное и узнает в папе того ночного гостя, который ему не понравился, но Адаму на руку играет детская непосредственность и доверчивость.

— Какой ты большой стал, Ваня, — говорит он и ласково улыбается.

Мама в стороне беззвучно рыдает, прижимая к груди шлем, но я все еще держусь. Из последних сил. И выпустила бы я из себя слезы не радости, а вины, страха перед будущим и сожаления, что мой сын был лишен простого счастья расти рядом с папой.

— Папа, — Ваня прижимается к щеке Адама своей и шепчет. — Я скучал…

— Я тоже скучал, сынок… очень сильно…

Вот она настоящее испытание для женщины: не сорваться в слезы в момент, когда ее ребенок слышит слова, которые так долго ждал.

— Мам, — Ваня оглядывается.

Ради сына я должна сыграть в спектакле Адама, который ловко перехватывает Ваню одной рукой, а другую отводит в сторону для того, чтобы обнять меня.

— Иди же к нам.

Как же я ошибалась тогда пять лет назад, когда думала, что я не испытаю большей боли в своей жизни. Тогда у меня хоть было право на истерику, сопли, слезы и крики, а сейчас я должна шагнуть к Адаму с улыбкой.

— Вернулся наш папа, — в отчаянии шепчу я.

Когда Адам меня обнимает, сильной рукой прижимает к себе и целует в макушку, на секунду меня простреливает острой и обманчивой надеждой в светлое будущее, в котором у Вани счастливое детство в полной семье, но ее прогоняет громкий старушечий голос:

— Это что за бардак?! Что вы тут устроили?! Я полицию вызову! Ночь на дворе! Что это?! Что за вакханалия на детской площадке?!

— К нам папа вернулся! — рявкает мама.

— Какой еще папа?!

— Наш! — голосок Вани дрожит истеричным исступлением. — Из космоса!

— Там бы и оставался! Всех разбудили! Так это ракета, что ли? А чего это она дымит? Пожар, что ли?

— Так, — мама подталкивает нас к двери. — Я тут сама разберусь.

— Только наркоманов отвадила, так теперь космонавтов мне гонять?! И на таких управу найдем! Совсем ополоумели! И кто эту дуру убирать будет? Эй!

— Она всегда злая, — шепчет Ваня на ухо Адаму. — А бабуля любит с ней ругаться.

— Да? — удивляется тот в ответ, и мягким рывком прижимает к себе, когда я хочу отступить. — А бабуля у нас боевая.

— Мне дверь надо открыть, — едва слышно отзываюсь я, скрывая в себе раздражение.

— Папа или не папа, — орет старушечий голос, — а мне начхать! Тушите эту ракету, или я вашего папу обратно в космос запущу!

Открываю дверь, пропускаю Адама с Ваней в подъезд и оглядываюсь. Из белого фургона, что припаркован на углу дома, выскакивают двое мужичков и бегут к детской площадке. Вспышки света потухают, дым развеивается, и старуха из соседнего дома опять орет:

— Это тоже отцы?!

— Да что у вас там?! — раздается мужской бас сверху. — Убивают кого?

— Космонавт прилетел! — старуха вскидывает голову.

Мужички тем временем ловко и торопливо разбирают ракету на части.

— Какой космонавт?!

— Из двадцатой квартиры! — разводит руками соседка. — У нас тут обычно отцы-молодцы на бровях приползают, а этот прилетел! Бери пример! Или сразу на подводной лодке выпрыгивай из лужи, в которую ты обычно мордой вниз падаешь.

— Ой завали, старая! — недовольно отвечает мужской голос. — И, гадина, такая служил на флоте!

— Все вы то в море, то в космосе прохлаждаетесь! Вас так послушаешь, то все герои! И отговорки для своих гулянок всегда удивительные!

— Мам, — вздрагиваю от Ваниного голоса, что летит из полумрака подъезда, — идем.

Глава 13. Коварная сказочница

— Как там на луне? — шепотом спрашивает Ваня. — Ты же был на луне?

Я не знаю, что ответить. Сейчас я хочу насладиться тем, что я сижу на кровати, в которой под одеялом лежит мой сын. Он ждал меня и верил, что я вернусь. Он не сомневался в словах Милы о папе-космонавте, что остальные мужчины, в том числе и я той ночью, были размытыми пятнами.

— Там одиноко, — отвечаю я.

— Ложись, — сонно отзывается Ваня. — Давай спать.

Мила, что сидит на стуле у окна, молчит. Ей не надо говорить слов, чтобы я понял ее желание прогнать меня, но она в ловушке.

— У меня большая кровать, — Ваня зевает, — и для мамы будет место.

Кажется, глаза Милы в темноте аж вспыхивают ревностью. Как бы она меня во сне ни задушила подушкой за то, что грациозно подвинул ее чуток в сторонку.

— Мам, — шепчет Ваня.

— Иду, — Мила встает, делает шаг и замирает.

Точно хочет сорваться на крик и выгнать на меня, но не посмеет. Хорошая мама не будет скандалить с любимым папой после его возвращения. Медлит, скидывает тапочки и ложится справа от Вани, и я замечаю ее презрительный взгляд.

— Сказку хочешь?

— Пусть папа расскажет, — зевает Ваня.

Убьет. Со звериной кровожадностью разорвет на части, сожрет сердце и закусит печенью.

— Папа, наверное, устал, — тихо отзывается Мила, и я улавливаю в ее голосе злость и ревность.

— Нет, — отвечаю я и с трудом стягиваю с ног дутые сапоги, имитирующие космическую обувку. — Для сказок всегда есть силы.

Ребята из агентства по оформлению ивентов, наверное, возненавидели меня с требованиями сделать из меня космонавта с рисунка. Таких круглых удивленных глаз я давно не видел, но за хорошие деньги никто не откажется соорудить за пару ночей ракету и скафандр и никто особо не будет возмущаться недовольству и придиркам странного заказчика.

— Ты какие сказки любишь?

— Всякие.

Мила затихает, и я чувствую ее ехидство в молчании. Ждет, что я облажаюсь в сказках, и она перехватит инициативу, чтобы доказать сыну: она тут лучшая сказочница. и ведь не поспоришь. Какую удивительную сказку она придумала про папу-космонавта. Как бы она потом выкручивалась?

Сдерживаю в себе ругательства, пока пытаюсь стянуть с себя скафандр, в котором я весь взмок. Одевали меня в четыре руки, и сейчас бы я не отказался от помощи Милы, которая комментирует мои старания лживо-ласковым голоском:

— Тяжело быть космонавтом.

— Да, — едва слышно соглашается Ваня, — но папа молодец.

Ага, потный, злой и неуклюжий молодец, у которого заела потайная молния на плече.

— Кажется, папа не справится без мамы?

Оглядываюсь. Когда моя хорошенькая студенточка, которая всегда умиляла меня наивными глупостями, успела стать такой ехидной стервой?

— Пусть мама поможет, — зевает Ваня.

И тут молния, наконец, с тихим шуршанием поддается. И я торопливо снимаю космическое недоразумение, в котором можно пытать людей.

— Папа справился, — удивленно тянет Мила.

— Молодец, — подтверждает Ваня и вздыхает.

Я бы снял и промокшее от пота костюм-трико, на котором я заставил вышить “Звездный Одиссей” и три звездочки, но пижаму с собой я не прихватил. Чувствую себя глупо. Дальше своего пафосного выхода из ракеты и радостных криков “папа” я ничего не планировал.

— Папа воняет, — с детской непосредственностью говорит Ваня.

— Так негде в космосе помыться, — печально отвечает Мила. — Там с водой все очень сложно.

— Тогда ему надо помыться? — вздыхает Ваня. — Да?

— Папа в душ, — заговорщически шепчет Мила, — а я тебе сказку, пока мы его ждем. Потом он вторую расскажет, — замолкает на пару секунд и тянет, — космическую…

— Да, папа в душ, — честно подтверждает Ваня. — Воняешь, па.

Вот мерзавка. Как ловко переиграла, но спорить не буду, потому что душ точно не помешает. И желательно холодный, чтобы смыть ярость, которая начинает во мне медленно просыпаться. Мила решила идти со мной в хитрое женское противостояние за сына. Зря она так.

— Пять минут, Вань, — уверенно шепчу я и выхожу из комнаты, — и будет тебе сказка.

Наталкиваюсь на Ирину, которая отшатывается и отворачивается:

— Ух, ежкин кот, — выдыхает, — аж прослезилась…

Глава 14. Или струсишь?

— Он заснул, — заявляю я, когда Адам выходит из ванной.

Удивленно вскидываю бровь, потому что на нем белая футболка-поло и бежевые льняные брюки.

— Откуда?

— Что?

— Одежда?

— Те мужички, которые ракету варварски разобрали на куски, передали, — отзывается мама из кухни. — А еще акт выполненных работ с просьбой ознакомиться, поставить подпись… И дорого нынче быть космонавтом.

— Твоя мама очень любопытная, — Адам медленно выдыхает

— Да за эти деньги, Адамушка, можно было реального человека отправить в космос, — разочарованно фыркает мама.

— Адамушка? — возмущенно шепчу я.

— Мне тоже не нравится, — шипит Адамушка и хмурится. По лбу к его брови ползет капля воды. Он ее раздраженно смахивает. — Ирина, вы бы не могли называть меня Адам?

— Нет, не могла бы, — меланхолично отвечает мама.

Адам делает шаг, а ему преграждаю дорогу и повторяю:

— Ваня заснул.

— Нет, — раздается тихий голосок. — Я не сплю.

Оборачиваюсь. Из-за двери выглядывает сонный Ваня и зевает. Затем трет глаза и спрашивает:

— Сказка будет?

— Конечно, будет, — подает голос мама. — Иди, папа, сказку рассказывай.

Мама упрямо держит сторону Адама, и я чувствую в своей борьбе против него себя слабой и одинокой. Если мама станет его союзником, то моя битва за сына будет проиграна, и стану я неадекватной истеричкой, которая срывается на папулю и бабулю.

Сжимаю кулаки, медленно выдыхаю через нос и папа-космонавт расплывается в ликующей улыбке, шагая к Ване, который опять зевает с милым вздохом. Адам подхватывает его на руки, и он машет мне своей крошечной ладошкой и сонно утыкается в шею папы, которого так долго ждал.

— Может, хватит уже? — вхожу на кухню и прикрываю за собой дверь. В гневе смотрю на маму, которая невозмутимо жует веточку петрушки. — Что ты устроила?

— А тебе не мешает выдохнуть.

— Знаешь, что?

— Что?

Подбираю слова, которые никак не хотят складываться в осмысленные предложения, которые бы могли донести, как я возмущена, обижена и напугана. Выходит лишь глухой отчаянный клекот.

— Боже, — мама подхватывает с тарелки новую веточку петрушки и протягивает мне. — Она нервишки успокаивает.

— Ты должна быть на моей стороне! Ты моя мама, — зло шепчу я и сажусь за стол, выхватывая петрушку, — моя, а не Адамушки.

— А у тебя хватит острых зубок с Адамушкой грызться за маленького сладкого волчонка? — мама поддается в мою сторону и мягко улыбается. — Ты совершенно не понимаешь мужиков, Мила.

— Будто ты понимаешь.

Да, я готова к скандалу. К скандалу шепотом и с петрушкой в зубах. Меня аж трясет от невысказанных претензий Адаму, и их я перекину на маму.

— Скалишь на таких, как Адамушка, зубки, то будь готова к тому, что укусит в ответ. Озлобленный он у тебя, Мила. Может, ты этого не видишь из-за своей влюбленности, обиды, но…

Вибрация, и я вздрагиваю. На столе у заварного чайничка вспыхивает смартфон, на котором высвечивается имя “Настя”. Судорожно вспоминаю, что за Настя может мне звонить ночью, и мама воркует, вглядываясь в глаза:

— Уже пятый раз звонит, — мама меланхолично похрустывает петрушкой.

Понимаю, что это не мой телефон. У моего желтый чехол, а этот без “одежки” и даже без защитного стекла.

— Это телефон Адама? — шепотом спрашиваю я.

— Да, — мама подпирает подбородок кулаком и переводит равнодушный взгляд на смартфон.

Уж не та ли эта Настя, с которой у Адама все несерьезно? Так несерьезно, что не решился на сложный разговор, что у него есть сын с последующей блокировкой? В груди поднимается клокочущая волна ярости и ревности. Пока он Ване рассказывает космическую сказку, ему названивает другая женщина.

— Ответишь? — мама поднимает на меня испытующий взгляд. — Или струсишь?

Глава 15. Глупенькая

— Ответишь? — повторяет мама.

Мне любопытно, но кем бы ни была эта Настя, я не имею права отвечать на звонок с чужого телефона.

— Как знаешь, — мама пожимает плечами и принимает входящий вызов.

Касается иконки громкой связи, и раздается напряженный женский голос:

— Адам!

Впервые мне хочется маму задушить. Вот стерва какая, а! Такая милая, улыбчивая и ласковая стерва, у которой неожиданно не оказалось ни стыда, ни совести.

— Адам, алло!

— Боюсь, Адам занят, — мама подхватывает новую веточку петрушки.

Несколько долгих секунд молчания, и Настя возмущенно спрашивает:

— А ты кто?

— Я бы предпочла, чтобы ко мне на вы обращались.

Хочу сбросить звонок, но мама успевает сцапать телефон. Встает под моим разъяренным взглядом и отступает к окну:

— Настя? Ты еще тут?

— Да…

— Ты по какому вопросу звонишь?

— Мама! — не выдерживаю я и тут же прикусываю кончик языка.

Начинаю подозревать, что моя мать — жуткая манипуляторша и провокаторша, чьи истинные цели мне не совсем сейчас понятны.

— А это еще кто?!

— Дочка моя, — мама приваливается к подоконнику. — А еще у меня есть внук, который, какая неожиданность, приходится Адаму сыном.

Опять молчание, и я жду слез и проклятий вместе с оскорблениями.

— Я знаю, что у тебя нет никакого сына! — рявкает Настя. — Хватит разыгрывать комедию, Адам! Ты совсем обалдел шлюх своих подговаривать на такой идиотизм?

Мама удивленно вскидывает бровь. Я бы не сказала, что Настя обескуражена новостью о сыне. Так, разговор состоялся, и сейчас она в стадии отрицания?

— Более дебильного повода разойтись ты не мог придумать? — голос Насти дрожит обидой и возмущением. — Я столько от тебя терпела, чтобы ты в итоге выдумал сына? Ты нормальный вообще?

— Как бы я хотела, чтобы это было выдумкой, — вздыхаю я.

— Ой да хорош! — повышает голос Настя. — Нет у него сына! А если есть…

Молчание, и мама терпеливо жует петрушку, ожидая продолжения.

— То я не против, — Настя неожиданно всхлипывает. — Адам… Слушай… Ну, наговорила я глупостей…

— Адам сейчас с сыном, — мама переводит взгляд на экран.

— Тогда отдай ему телефон! — зло клокочет “несерьезная” Настя. — Чего уши развесили тогда?

— Любопытство не порок, — меланхолично заявляет мама. — И знаешь, бессмысленно навязываться человеку, который тебя кинул.

— Он меня не кинул! У нас кризис!

— Я так понимаю, отношения с Адамом вообще один сплошной кризис, — мама хмыкает.

— Он и тебя кинет… — Настя опять всхлипывает и торопливо поправляется, — твою дочку… или кто там она тебе? Он всех кидает! К черту тебя! Я твою жену придурочную терпела! Теперь и сына? Нет, спасибо! Козел!

Гудки, и мама деловито откладывает телефон. Дожевывает петрушку, наливает чай с завидной безмятежностью, будто ничего не произошло и возвращается за стол.

— Думаю, — делает глоток, — так просто она не отстанет.

— Мам, — сжимаю кулаки и кладу их на колени.

— Еще и жену припомнила, — поднимает взгляд на настенные часы.

— Ну, — ехидно отвечаю я. — Вероятно, она за него боролась с женой-то. И что в итоге?

— Она ведь лишь сказала, что терпела, — смотрит на меня и подносит чашку с чаем к губам. — Те, кто терпит, всегда в проигрыше.

— А сейчас ты мне советуешь не терпеть ли Адама? — вопросительно изгибаю бровь.

— Я советую не разводить лишней суеты, оглядеться и понять, что за человек такой твой Адамушка, — мама мягко улыбается. — И не настраивать его против себя.

— И отвечать на чужие телефонные звонки это не идти против него? — сердито вглядываюсь в ее глаза. — Это бы возмутило любого.

— Я же на звонок ответила, — пожимает плечами. — Мне можно. Сделаю круглые глаза и скажу, что просто глупенькая.

— Мам, — откидываюсь назад, — я в шоке. Не ожидала от тебя такого.

— Да я вот тоже, — на кухню проходит мрачный Адам, наливает в стакан воды и около минуты молча с ним стоит.

Мама продолжает пить чай, а я не отсвечиваю, потому что чую его раздражение. Если подам голос, то точно устрою скандал с громким допросом, что за Настя такая и почему ее контакт не в черном списке?

— Хотя не поспоришь, — выходит, пожимая плечами, — и правда глупенькая.

Глава 16. Прости меня

— Знаешь, мама, ты напрашиваешься на скандал.

— Ну, поскандаль. Тебе это, видимо, надо.

И я иду на подлую, гадкую и мерзкую провокацию:

— Вот поэтому папа и ушел.

Я люблю маму. Она всегда была рядом, поддерживала и помогала, но меня распирает от гнева, источником которого является Адам. Четыре года он был с женой, завел новую любовницу, и огрызаться я решила на маму, потому что это безопасно.

— Нет. Он ушел по другой причине. Он полюбил другую женщину, — спокойно отвечает мама.

— Полюбил другую, потому что…

— Так, даже интересно, что ты скажешь.

— Потому что ты просто невыносима! — бью кулаком по столу.

— Есть за мной такой грешок.

И что я делаю? Я вскакиваю, выхватываю телефон из кармана и цежу сквозь зубы:

— Номер.

— Какой?

— Твоего бывшего мужа.

— Твоего отца? — поднимает взгляд.

— Да.

— Неожиданно, — откидывается назад, — решила папке задать трепку, потому что не можешь этого сделать с Адамушкой?

— Говори номер.

— Я его не помню наизусть. Думаешь, должна?

— Ты же до сих пор одна…

— Думаешь, рыдаю в подушку и копаюсь в сожалениях? — вздыхает. — Однако меня больше интересует вопрос, почему отец у тебя не сохранен в контактах.

— Я все его номера блокирую, он их меняет с завидным постоянством. Может, опять поменял, — в бессилии говорю я.

— У него есть постоянный номер, — мама делает глоток, глядя на меня. — Который не менялся лет десять. Это же сойти с ума каждый раз покупать новый номер, чтобы позвонить дочке.

— Не защищай его…

— Да в мыслях не было, — закатывает глаза, встает и шагает к двери. — Мила, ты такая внезапная, что я аж теряюсь.

Через несколько минут, которые кажутся мне молчаливой вечностью, она возвращается с телефоном в руках.

— Твой Адамушка, что-то воркует и воркует, — касается экрана.

Диктует мне номер отца, который я ищу в черном списке среди “козел”, “козел2”, “козел3” и так далее. У меня явные проблемы, которые стоит обсудить с психотерапевтом, но копаться в своей дурной голове я не стану. Я хочу услышать отца и сказать ему пару ласковых. Да, именно сейчас.

— Нашла? — мама возвращается за стол.

— Угу, — сердито бурчу я, убираю “козлинного козла” из черного списка и цепенею в нерешительности.

— Звони уж, — мама откидывается назад и левую ногу под себя подбирает. — Даже любопытно, ответит или сдался?

Гудки, и раздается сонный голос отца:

— Мила? Что-то случилось?

Горло схватывает спазм боли, сбрасываю звонок и откидываю телефон, как ядовитую змею, а после меня накрывает слезами. Мама встает, заключает меня в объятия, в которых я расхожусь в детском и обиженном плаче еще больше.

— Это уже прогресс, — шепчет мама.

Он должен был рядом. В каждый сложный для меня момент просто быть рядом, защищать, любить и поддерживать. Начиная с разбитых коленок, двоек и заканчивая моей неудачной влюбленностью. Будь у меня заботливый отец, то, может, бы я не нырнула в объятия Адама.

Телефон на столе требовательно вибрирует, и мама усаживает меня на стул. Отвечает на звонок отца спокойным и уверенным голосом:

— Дим. Все нормально.

Нет, ненормально. Он знает, что у него есть внук, а он видел его только на фотографиях, которые мама тайно отправляла ему. Он сдался, раз не нашел к дочери подход и отошел в сторону.

— Нет, ничего не произошло, — мама зевает и прикрывает рот ладонью, — ага, спокойной ночи.

А я все плачу, но уже почти беззвучно. Утираю слезы, которые катятся и катятся по щекам.

— Про Адама сама ему скажешь, если захочешь, — мама откладывает телефон.

— Ты же потом все расскажешь… Я же знаю тебя…

— С большим опозданием.

— Что у вас за отношения?

— Отношения, в которых ничего не осталось, — полнимается на ноги, касается моего лица и улыбается, — кроме чувства вины, сожаления и последствия от множества ошибок, которые решали, как умели. Много суетились, Мила, а пострадала наша дочь. И, увы мне, я тоже виновата.

Молчит несколько секунд и отрешенно говорит:

— Он хотел вернуться, а я его не приняла, Мила. Прости меня.

Глава 17. Мам, просыпайся

Поджидаю Адама на кухне, когда он выйдет из комнаты Вани, но он, похоже, заснул, а врываться с новыми претензиями, которые по большей части не к нему относятся, бессмысленно.

Поэтому я иду спать, и сейчас я очень недовольна тем, что у нас маленькая квартирка и что мы делим одну комнату с мамой на двоих. Я бы сейчас предпочла сидеть сердитой белкой в своем дупле. Одна.

Отец хотел вернуться. Как женщина, я не могу винить маму в ее нежелании принимать его, но как ребенок, который верил, что родители могут помириться, если захотят, я злюсь. И учитывая тот факт, что моя мама так и не нашла других серьезных отношений, то она любила.

— Ты счастлива?

— Я сплю, Мила, — недовольно ворчит мама.

— Не спишь.

— Счастлива.

— Нет.

— Мила, мое счастье не было сосредоточено только на твоем отце.

— Почему ты тогда одна?

— То, что я не выскочила замуж, не значит, что у меня не было мужчин.

— Что?! — я аж подскакиваю с кровати.

— Поэтому я об этом не распространяюсь, — мама вздыхает и переворачивается к стене лицом.

— И кто?!

— Какая разница?

— Мама! — зло шепчу я.

— Боже, у меня дочь — монашка.

— Мама!

— Мне не понравилось замужем, — мама елозит головой по подушке. — Вот честно. Из всех плюсов замужества — только дикая дочь.

— И сейчас есть кто-то?

— Я сплю.

Упрямо замолкает и не реагирует на мои расспросы. У меня нарастает желание кинуться к Адаму и поделиться тем, что моя мама… совсем не монашка, которая все эти годы страдает по неверному мужу.

Я все понимаю. Я современная женщина, но, кажется, я хотела бы, чтобы мама гордо любила отца. В одиночестве.

— Какая я дура, — шепчу я и прячусь под одеяло.

— Нет, — сонно отвечает мама. — Ты хорошая… любимая…

Ворочаюсь в тишине. За стеной спит Адам и Ваня, и я не знаю, что нас всех ждет и как я со всем справлюсь, если совершенно не знаю жизни в ее сложностях, к которым я не готова.

И снится мне всякая тревожная ерунда. От меня убегает Ваня к Адаму, который подхватывает его на руки и уходит к размытой женщине. Я кричу, вязну ногами в черной луже по колено, и меня никто не слышит, а затем я в Адаме вижу отца, а в Ване — маленькую себя. Размытая женщина становится мамой, которая берет и исчезает.

— Мам, — маленькие теплые ладошки обхватывают мое лицо, — мааааам… Мама… Мам…

С судорожным вздохом открываю глаза, и Ваня награждает меня чмоком в нос:

— Мамуля, — а затем валится на меня всем телом, и я крякаю от неожиданности. — Папа завтрак приготовил…

В нашей жизни появился папа с завтраком. Я бы умилилась, но я Адаму не верю. Сейчас очарует всех, приручит, а затем сделает больно. Так больно, что потом Ване будут сниться кошмары.

— Просыпайся, — сползает с кровати и стягивает с меня одеяло. — Мам.

— Встаю, сына, — сажусь и тру опухшие веки. — Встаю.

— А еще мы переезжаем, — Ваня смотрит на меня круглыми глазами.

— Что?

— Так папа сказал, — пожимает плечами. — Почему он не хочет жить тут?

— Я не знаю…

Медленно и недоуменно моргаю. Мозг отказывается воспринимать очешуительные новости о внезапном переезде. Я даже не могу возмутиться, потому что кошмар не отпускает из липких лап.

— Ему не нравится у нас?

— Возможно, — сглатываю кислую слюну и поджимаю пальцы на ногах.

— Па! — кричит Ваня, разворачивается и шлепает к двери. — Па!

— Что?

Меня накрывает странное чувство изумления. До этого момента в нашей квартире не было слышно громкого мужского баритона.

— А как же садик?

— Мы решим этот вопрос, — голос Адама спокойный и невозмутимый.

— Я не хочу другой садик, — Ваня выходит из комнат, озадаченно почесывая затылок. — А футбол?

— И с футболом разберемся, — отвечает Адам. — Маму разбудил? Или мне идти ее будить?

Глава 18. Злая мартышка

— Ой, хочу спать, — падаю на кровать и накрываюсь одеялом.

Ваня заглядывает в комнату, хмурится и жует губы, а затем орет:

— Папа! Иди будить маму! Меня она не слушается!

Уходит, недовольно и громко шлепая босыми ногами, и бурчит:

— Не слушается.

— Сейчас разберемся.

Адам заплывает в комнату, и я сажусь, злобной змеей прошипев:

— Дверь закрой.

— Даже так? — вскидывает бровь, ухмыляется и закрывает дверь с тихим щелчком. делает шаг. — Только нам нельзя шуметь.

От него веет сладкой ванилью.

— Ты какого черта тут устроил? — встаю я, игнорируя его улыбку.

— Завтрак, — щурится. — Сытный сладкий завтрак.

— Переезд? — сжимаю кулаки. — Все-то ты в одно рыло тут решил…

— Район так себе, квартира маленькая…

— Хороший район, — цежу сквозь зубы я. — И квартиры нам этой за глаза хватало, пока ты тут не прилетел…

— А я вот прилетел, Мила. И это логичное развитие событий, что мой сын будет жить в моем доме, и его мать тоже, потому что он любит тебя и папа без мамы уже не так весело.

— Весело? — вскидываю бровь. — Так для тебя сын — это что-то из разряда веселья?

— Согласись, ты тут даже поскандалить и покричать не можешь, — пренебрежительно смеется. — Стены тонкие и все слышно.

— Прекрати паясничать, — глухо рычу я. — Какой к черту переезд?! И дело не в квартире, Адам! А в том, что у него тут садик, кружки…

— Был я в вашем садике, — усмехается. — И на футболе. Мне не понравилось.

— Тебе не понравилось?! — охаю я. — Тебе?!

— Да, — пожимает плечами.

Огреть бы его чем-нибудь тяжелым по его тупой голове, чтобы мозги встали на место, но вряд ли это поможет.

— А сыну твоему нравится! Ване нравится! У него там друзья, Адам! Его друзья, его воспитатели, его тренер по футболу, — топаю ногой. — Не твои! Это не ты в садик и на футбол ходишь! Твое не нравится можешь засунуть себе в задницу, поглубже и провернуть несколько раз!

Не успеваю сообразить, как Адам хватает меня за запястье, притягивает к себе и выдыхает в губы.

— Какие у тебя фантазии, Мила.

Я недоуменно моргаю три раза, а затем до меня доходит намек Адама, глаза которого темнеют. Хочу ударить его лбом и расквасить ему нос, но он, как в ловком танце уходит в сторону, рывком разворачивает меня спиной и притягивает к себе.

— Ты всегда с утра злая? — шепчет на ухо, и я чувствую попой его возбуждение, что меня ввергает в оцепенение на несколько секунд. — Я уже забыл, какая ты милая, когда растрепанная и сонная. Особенно милая…

И в памяти всплывает, как Адам после сна не давал мне выползти из-под одеяла и как моя шутливая борьба с его поцелуями, объятиями заканчивалась сладкой и томительной близостью.

— Сопротивление бесполезно, — горячим шепотом припоминает те слова, которые плавили мое сознание и тело. — Не убежишь… — делает паузу, и его губы обжигает изгиб уха. — Хочу тебя…

По телу прокатывается волна слабости, жара и уходит в ноги. Хочу насладиться кратким мгновением теплого желания к сильному мужику в его медвежьих объятиях, но я вырываюсь, когда слышу топот ног.

— Разбудил? — в комнату заглядывает недовольный Ваня и облизывает с пальцев варенье.

— Да, разбудил, — вскидываю подбородок, приглаживаю волосы дрожащей рукой и выхожу из комнаты. — Мама сейчас зубки почистит… — выдыхаю, — умоется… причешется… Так, — оглядываюсь, — а где бабуля?

Ваня пожимает плечами:

— Ушла.

— Куда?

— Сказала, что к соседке за геранью, — мимо невозмутимо шагает Адам.

— Какой геранью? — недоуменно спрашиваю я. — Она не любит цветы. У нее даже с кактусами дружбы нет.

Она подставила меня. Слиняла под шумок, чтобы для Вани случилось милое утро с папой и мамой без ее участия.

Ваня толкает меня:

— Чистить зубы и умываться.

— И за завтраком устроим семейный совет, — Адам скрывается на кухне. — Пять минут, Мила, или мы тебя сами умоем, причешем и зубы почистим.

Ваня смеется, аж захлебывается, а я хочу кричать, как мартышка, которой прищемили хвост.

Глава 19. Мама отвыкла

— Садик тебе, значит, нравится? — задает вопрос Адам.

— Угу-м, — Ваня подхватывает оладушек с тарелки рукой и с аппетитом его кусает. Жует и бубнит. — У меня там много друзей.

— Кто?

— Саша, Коля, Андрей… — загибает пальчики, затем краснеет, тупит глаза в тарелку и насупленно кусает оладушек.

— Кто еще?

Вот пристал к ребенку, а. Делаю глоток кофе и медленно выдыхаю.

— Лиля, — отвечает Ваня, и у него краснеют даже уши.

Адам косит на меня взгляд, с трудом сдерживая улыбку и уточняет:

— Лиля.

— Да, — сердито отзывается Ваня и хмурится.

Так, мой сын влюблен в Лилю? Какая милота. Забываю о раздражении на Адама, и расплываюсь в улыбке. Хочу узнать подробности, растормошить пунцового и надутого сына и выяснить, почему он о Лиле до этого самого момента молчал, но его отец опережает меня очередным вопросом:

— Значит, не хочешь терять друзей?

Ваня качает головой:

— Не хочу.

— Согласен, — Адам откидывается на спинку стула и постукивает пальцами по краю столешницы, — друзья — это серьезный довод. Тогда придется тебя возить в твой садик.

— И на футбол? — недоверчиво спрашивает Ваня.

— И на него. Такой расклад тебя устроит?

Ваня хмурится, надувает щеки, задумчиво ковыряется в тарелке и спрашивает:

— А бабуля?

Да, как насчет бабули? Готов ли ты, отец-молодец, терпеть бабулю, если, конечно, она решит переехать с нами, в чем я сильно сомневаюсь. Она ведь мудро отойдет в сторону и позволит Адамушке сыграть в образцовую семью, в которой мнение матери никто не спрашивает.

— У нас будет большой дом, в котором будет место и для бабули.

— Насколько большой? — Ваня поднимает свои большие глазки, а затем шепчет. — Мама злится. Не хочет уезжать.

Я не знаю, как я выгляжу со стороны, но я чувствую, как мои мышцы на лице перекосило. Я очень стараюсь быть понимающей женщиной, которая желает сыну счастья и семьи, но он ведь не в курсе того, что у папы есть бывшая жена и нынешняя Настя.

— Переживает, — Адам мягко улыбается Ване.

— О чем?

— Меня долго не было рядом, Вань, — тихо отвечает Адам. — И у нас не было связи.

Я пинаю его под столом по ноге. Сильно и больно, рядом с коленом.

— Ты ведь папу еще любишь? — Ваня переводит взгляд на меня, и я вновь пинаю Адама, натянув милую улыбку. — Мам…

Я не думала, что материнство обернется для меня подобным испытанием. Крики по ночам, болезни, капризы, памперсы, недосып — полная ерунда по сравнению с тем, что происходит в данный момент. У Вани папа вернулся, и если сейчас на него обрушится жестокая новость, что мама папу не любит, то это его ранит. Особенно после грандиозного спектакля с ракетой, космонавтом и завтраком.

— Я не выспалась, сына, — ухожу от вопроса, и Ваня хмурится.

Вот этот момент, который он будет потом обсуждать с психотерапевтом спустя годы. Я сейчас рушу его жизнь своим глупым упрямством. Что мне стоит улыбнуться, взять Адама за руку и сказать “Я люблю твоего папу”, а после поцеловать его щеку? Я иду по стопам матери, которая тоже поставила свою гордость выше дочери?

— Отвыкла от папы, — Ваня кусает оладушек, тщательно и сосредоточенно жует его в тишине и смотрит на Адама, у которого выступила венка гнева над бровью. — Надо это исправить.

Адам медленно и недоуменно моргает. Видимо, он не такого ответа ждал.

— Коля неделю болел, и я от него отвык, — Ваня пожимает плечами. — Потом опять привык и опять дружим.

— А в этом есть логика, — тихо отзывается Адам.

— И мама очень скучала, — Ваня вздыхает, — она так и говорила: я тоже скучаю по папе и он скоро вернется. Ты вернулся, и значит, она не обманывала меня.

— Да, я должен был быть рядом, — Адам приглаживает волосы на макушке Вани, — но у меня не получилось.

И кто виноват? Конечно же, мама. Адам вслух об этом не говорит, но кидает на меня очень красноречивый взгляд, в котором я вижу его осуждение и злость, и я почти согласна, что не должна была скрывать сына.

— Ма, давай жить в новом большом доме? — Ваня вытирает губы и поднимает взгляд. — Не понравится, вернемся и будем жить тут.

Глава 20. Жуткая жуть

— Тогда самое время собрать вещи, — придвигает ко мне тарелку с оладушками, щедро политыми вареньем.

— Уже? — удивляется Ваня.

Давай, сынок, устрой истерику, заяви, что никуда не поедешь и что не хочешь в большой красивый дом. Адам прет танком по нашей жизни, и не в его арсенале никаких полумер.

— А чего время тянуть?

Ваня косит на меня подозрительный взгляд. Ворвался весь такой самодовольный, эгоистичный и решительный в наш быт. Он папа. И это ведь так удобно стать папой, когда сын твой уже подрос.

— Очень злится, — шепчет Ваня.

— Да, вижу.

А, может, мне не бороться против Адама и его желания быть папулей? Ну, не соперник я ему сейчас, а своей бессильной злостью могу отвернуть от себя сына. У него такая радость в жизни приключилась, а мама сидит и пыхтит, как бобр, которому один козел решил разрушить плотину.

— И у тебя есть и свой чемоданчик, да? — улыбаюсь Ване, который от моей неожиданной улыбки и воркующего голоска удивленно вскидывает бровь, прям как его отец. — Вот и посмотрим, сколько в него игрушек вместится.

А пусть везет нас в большой и красивый дом. Хоть посмотрю, как живут другие люди, у которых нет нужды расписывать зарплату до каждой копеечки.

— Тогда я пойду? — тихо уточняет Ваня, недоверчиво щурясь на меня.

Киваю, провожу ладонью по его мягким волосами и шепчу:

— Да.

Ваня сползает со стула, не спуская с меня глаз, шмыгает, трет нос и пятится к двери. Не верит моей приветливой и дружелюбной улыбке. И не зря. У меня в голове созрел хитрый план.

Я знаю, что в детский чемоданчик влезут не все игрушки, и Ваня может разозлиться. Это он сейчас милый пупсик, но умеет быть и драконенком, который громко кричит, гневно плачет и в ярости катается по полу. Вот наш папа готов к такому?

Ваня прикрывает за собой дверь, и Адам выжидает минуту, прежде чем заявить:

— У тебя сейчас улыбка, как у жуткого клоуна, Мила. У тебя лицо, что ли, свело?

— Я тебя ненавижу, — едва слышно отвечаю я и продолжаю улыбаться еще несколько секунд.

После открываю рот, чтобы прогнать жуткий оскал с лица, массирую пальцами область вокруг губ.

— Все-таки свело, — хмыкает Адам.

— Заткнись, — цежу я сквозь зубы и хватаю вилку. — Утопить тебя в каком-нибудь болоте.

Замолкаю, когда слышу, как по линолеуму шаркают колесики. Дверь распахивается, и Ваня деловито вкатывает свой детский синий чемоданчик со щенками в центр кухни. Кладет его, открывает, сидя на корточках, и выходит, чтобы через минуту вернуться с охапкой игрушек. Бросает их на пол и опять исчезает.

— Не понял…

Адам переводит на меня взгляд, ожидая, что я все объясню, но я молча поедаю оладушки, которые вполне себе съедобные и даже вкусные. Воздушные такие, сладкие и ванили в меру.

Ваня упрямо несет на кухню все свои игрушки. На третий заход он психует и затаскивает к нам корзину, в которой хранится его богатство. Наконец, он понял смысл этой корзины, которую он игнорировал все это время. Надо же, я его воспитываю даже сейчас.

— А у тебя много игрушек, — удивленно тянет Адам.

— Ага, — Ваня неуклюже переворачивает корзину с игрушками. — И все любимые.

У меня, кажется, глаз дергается, когда я вижу облепленный пластилином и разрисованный фломастерами камень среди детского барахла. Только не его. Только не его. Я готова душу дьяволу продать, чтобы избавиться от Фёдора. И я понятия не имею, почему этот камень стал Фёдором.

Замираю затаив дыхание, когда Ваня задумчиво берет Федора в руки. Разглядывает его, поправляет пластилин и отправляет в чемоданчик.

— Что? — шепчет Адам. — Ты чего так глаза округлила? Мила, дыши…

— Милый, может, Фёдора тут оставим? — ласково воркую я.

— Нет, он с нами, — Ваня располагает жуткий камень в углу чемоданчика.

— Фёдор? — Адам медленно вскидывает бровь.

— Я уже думаю, что в этот камень вселился демон, — неторопливо жую сладкий оладушек, — и теперь у него планы на Ваню.

— Почему Фёдор? — Адам обращается к Ваня, который откладывает в сторону голубого зайчика.

— Потому что Фёдор, — он поднимает взгляд.

— Я сейчас чувствую себя будто в ужастике.

— Фёдор хороший, — Ваня улыбается.

— Предлагаю не развивать эту тему, — шепчу я. — Так Фёдор обычно лежит под кроватью и никто о нем не вспоминает.

Какое обескураженное лицо у Адама. Я хочу хохотнуть, но я сдерживаю себя, потому что не хочу довести папу-космонавта до сердечного приступа зловещим смехом.

— Под кроватью? — переспрашивает Адам.

— Я пыталась от него избавиться, — пожимаю плечами. — Но увы. Может, у тебя получится? — поддаюсь в его сторону и хитро улыбаюсь. — Давай, по-мужски.

Адам переводит взгляд на Фёдора, затем на Ваню, который кладет к камню маленький желтый грузовичок, и вновь смотрит на меня:

— Я пока пребываю в растерянности. В мужской растерянности.

— Я так и думала, — отправляю последний кусок оладушка в рот. Жую, глотаю и зловеще шепчу. — Фёдор теперь захватит твой большой и красивый дом.

— Жуть.

— Еще какая, — медленно киваю я. — Не хочешь обратно в космос?

— Папа сказал, что в космос больше не полетит, — Ваня вертит в руках робота без головы, а затем серьезно смотрит на меня. — Он дал мне обещание.

— Иди собирайся, — Адам вздыхает и перемещается на пол к игрушкам. — Мы тут уже сами разберемся.

Глава 21. Ты там не нужна

С рыком кидаю джинсы к остальной куче одежде. Не хочу переезжать, не хочу играть по правилам Адама, не хочу его впускать в свою жизнь и делиться сыном. Не хочу!

— Тебе не обязательно сейчас все барахло перетаскивать, — в комнату заходит мама.

У нее в руках стаканчик с маленьким зеленым отростком. Шагает мимо, переступая через завалы одежды, и ставит стаканчик на подоконник:

— Надеюсь, ты выживешь, дружочек, — оглядывается, — остальную часть перевезешь потом.

— Это, что, герань?

— Ага. Я же за геранью ходила. Люба, конечно, очень удивилась, но вот захотелось герани в доме. И, кстати, с вами я не поеду.

— Это было ожидаемо. Все стараешься ради Адамушки.

— Тут ты неправа. Я стараюсь ради себя. Я вас люблю, но я хочу пожить одна. Я эгоистка, да? — она мягко улыбается.

— Надо Ване сказать, — отворачиваюсь и тянусь к футболкам.

— Я уже сказала, — меланхолично отвечает мама, — сейчас плачет в широкую и сильную грудь отца.

Хочу встать и побежать на помощь к сыну, но мама шипит:

— Ты там не нужна.

Острая игла обиды, ревности и злости пронзает сердце. Не нужна. Адам выигрывает в борьбе за сына, и мама ему подыгрывает.

— Как бы ты ни фыркала, но Ване нужен отец, Мила. И да, пусть утешает. Это и Адаму полезно.

— Мам…

— Можешь затаить на меня обиду, — мама садится на край кровати и подхватывает мою белую блузку, в которой я не один день проработала в душном офисе.

— Я не чувствую в тебе защиты. Ты будто пытаешься от меня избавиться.

— Ты бы предпочла, чтобы я была агрессивной истеричкой, которая кидается на твоего бывшего с веником? Так?

— Я не знаю! — отбрасываю футболку. — Он… он… ворует у меня сына! Мам!

Я теряю землю из-под ног, я в панике и я боюсь. Я должна довериться Адаму, но я не чувствую в нем той стены, за которую я могу спрятаться. И он для меня — незнакомый мужик с сомнительными принципами по жизни. Он изменял жене, кинул Настю без сожалений и раздумий, а теперь сидит сына моего успокаивает.

Я бы хотела, чтобы он был героем, в котором бы я я не сомневалась, но я не совсем понимаю, какие у него планы на меня. Чтобы я просто была рядом, потому что ради сына он готов создать видимость ячейки “мама-папа-сынок”?

— Ба, — в комнату просачивается Ваня, всхлипывает и шлепает к маме, которая успела сложить в аккуратную стопочку несколько моих блузок. — Ба…

Прижимает к груди Фёдора и опять всхлипывает, притулившись к маме:

— Ба…

— Что, мой хороший? — приобнимает его и заглядывает в заплаканное лицо.

— Вот, — кладет Фёдора ей на колени, насупившись. — Он останется с тобой, чтобы тебе не было одиноко.

Я успеваю заметить в глазах мамы панику. Она этого Фёдора тоже недолюбливает и даже боится. Как-то раз предлагала привести батюшку, чтобы он квартиру и камень этот жуткий освятил.

— С Фёдором мне точно не будет одиноко, — сипит она, а потом все же берет себя в руки и улыбается, смахивая слезинки с красных щек Вани. — Ты же будешь приезжать к бабушке в гости… поэтому можешь забрать Фёдора с собой.

— Нет, пусть останется, — косит взгляд на Фёдора и надувает губы, сдерживая в себе слезы. — А то ты одна… А так будет Фёдор…

Мама смотрит на меня, ожидая поддержки. Я, наверное, должна сейчас спасти ее от камня, в который точно кто-то вселился, раз всех пугает, но я улыбаюсь:

— Да, мам, тебе с Фёдором не будет скучно.

— Ба… — Ваня прижимается к маме с объятиями. — А я часто буду к тебе приезжать?

— Когда захочешь.

— Завтра? — Ваня поднимает взгляд, полный надежды. — Завтра можно? Я уже скучаю…

— Можно и завтра, — мама кивает.

— А сегодня?

Удивленно вскидывает бровь.

— Можно и сегодня, — наконец отвечает одна.

Ваня садится на кровать и приваливается к ней, печально глядя на меня:

— Это папа сказал, что надо Фёдора оставить, чтобы бабуле не было скучно.

Поднимаю ехидный взгляд на маму. Вот тебе благодарность Адамушки прилетела. Как тебе? Подгадал момент и подставил тебя с Федором.

— Какой у тебя папа заботливый, — мама поглаживает переносицу.

— Да, — Ваня вздыхает. — И обещал новые игрушки.

Замечательно. Адам пошел уже на подкуп и, конечно же, он сработает, ведь у него есть все возможности удивить сына самыми дорогими и крутыми игрушками, от которых у любого ребенка крышу снесет. Будут у Вани и динозавры, что умеют сами ходить, и радиоуправляемые машинки…

— Я пойду водички выпью, — встаю и шагаю к двери.

— Мама-копуша, — Ваня сползает с кровати и хватает мои шорты. — Ей надо помочь собрать чемодан.

Выхожу из комнаты, приглаживаю волосы и медленно выдыхаю. Может, я зря так себя извожу? Может, у Адама действительно остались ко мне чувства и он хочет со мной семьи?

— Диан, я же сказал, я сейчас не могу, — слышу я тихий и злой голос Адама, когда подхожу к приоткрытой двери кухни. — Я занят.

Хмыкаю, сжимаю переносицу и кусаю себя за внутреннюю сторону щеки. Так, была Настя, теперь есть Диана. Миленько.

— Когда освобожусь, тогда сам позвоню.

Вхожу. Сидит у чемоданчика среди забракованных Ваней игрушек. Сбрасывает звонок и прячет телефон в карман пиджак, глядя на меня снизу вверх.

— У тебя прям талант появиться в ненужный момент.

— Еще одна “несерьезно”?

— Нет, — холодно улыбается. — Бывшая жена.

Глава 22. Волшебные обнимашки

— А где сцена ревности? — насмешливо спрашивает Адам, пока я молча наливаю в стакан воды.

Оглядываюсь. Он берет с пола потрепанного желтого зайца с оторванным левым глазом. Трясет его и вещает через несчастную игрушку:

— Мама опять злая?

Есть вариант огреть его сковородкой, но станет ли мне легче? Нет. Поэтому я делаю глоток воды. Поддерживает связь с бывшей женой. Я помню ее. Ее идеальные волосы, ногти и презрительная улыбка въелись в память.

— Да, мама очень злая, — отвечает фиолетовый бегемотик в другой руке Адама. — Глаза горят, как у демона, который живьем хочет нас сожрать.

— Прекрати, — разворачиваюсь к нему и делаю новый глоток.

— Что же, друзья, — Адам вглядывается в мордочки игрушек и прячет их за спину, — я закрою вас своей грудью.

— И как я могла в тебя влюбиться? И это вопрос риторический. Он не требует ответа, Адам.

— Тебя так беспокоит моя бывшая жена? — вскидывает бровь. — Она уже бывшая.

— И вас, видимо, многое связывает, раз вы так тепло общаетесь?

— А вот это уже ревность, Мила, — улыбается. — Ты вещи собрала?

— Ты уходишь от ответа, — недобро щурюсь я. — И ты всегда так делал.

Молчит, смотрит в сторону и медленно моргает, вскинув брови. Я его раздражаю своими вопросами.

— Да, нас многое связывает, — вновь смотрит на меня. — Например, ее отец, с которым мы остались деловыми партнерами после нашего развода. Какая ты собственница, Мила. Если быть с тобой, то надо оборвать все связи?

— Почему вы развелись только год назад? Ты ведь мне заливал, что ты в процессе.

— Ты вещи собрала? — голос становится стальным. — Ты тянешь резину.

— Почему тебе сложно ответить на такой простой вопрос?

— Потому что я уже тебе говорил. На то были свои причины.

— Папуля Дианы прищемил хвост?

Усмехается, смеется и потирает лоб, а затем поднимает черный и злой взгляд:

— Пусть будет так. Отец Дианы погрозил мне пальчиком и я передумал тогда разводиться.

Врет. Бессовестно врет и юлит.

— Ты можешь быть серьезным? Я имею право знать. Ты тащишь нас неизвестно куда с непонятной целью, а вокруг тебя куча женщин.

— Три женщины — это куча? — вскидывает бровь.

— У тебя их три?! — охаю я и готова разбить о его высокий лоб стакан с водой.

— Если считать тебя, то три, — невозмутимо отвечает он.

— И опять ты увернулся, — в изумлении вздыхаю я. — Ты скользкий тип, Адам. И я должна была тогда это заметить.

Удивляюсь своей слепоте, влюбленности и тупости. Увидела большого, красивого мужика в дорогом костюме и мозги утекли в трусы? Плакать хочу, но не из-за разбитых в юности надежд, а от усталости и бессилия перед мужиком, который вынудит играть по его правилам, и наплевать ему на мои чувства, страх за себя и за сына.

— Я не считаю, что сейчас удобный момент для разговора, Мила.

— Почему?

— Мааам! Маа-ааааа-ам! — раздается голос Вани и топот его. — Мааа-аа-аааам!

— Поэтому, — шепотом отвечает Адам, и на кухню просачивается Ваня.

— Мааам! — Ваня держит в руках мою старую слитную пижаму сиреневого единорога из плюшевой ткани и улыбается с толикой детского безумия. — Маааам!

Я эту пижаму купила года два назад по дурости, но она стала для меня спасением, когда Ваня болел. Я надевала ее, обнимала сына и была большой плюшевой единорожкой, которая пела тихие колыбельные. И, похоже, Ваня отыскал ее в шкафу и на него нахлынули теплые воспоминания.

— Мам…

— Да, сына? — тихо спрашиваю и отставляю стакан.

Ваня протягивает пижаму и строит сладкую просящую моську, сложив бровки домиком.

— Ваня, мне надо чемодан собирать, — предпринимаю попытку отмазаться от обращения в сиреневого единорога с кривым, мягким и радужным рогом и смешными ушами на капюшоне.

— Бабуля его собирает, — Ваня распахивает свои глазки и смотрит на меня невинным ангелочком.

Адам переводит взгляд с Вани на меня и обратно. Опять в его глазах полное мужское недоумение происходящим.

— Ладно, давай сюда, — вздыхаю и мягко выхватываю пижаму из рук Вани, сломавшись по его детским обаянием.

Торопливо облачаюсь в широкую и просторную пижаму, застегиваю молнию на пузе, накидываю капюшон на голову и сажусь на пол по-турецки. Протягиваю руки к Ване, чьи глаза вспыхивают восторгом:

— Волшебные обнимашки.

— Волшебные обнимашки!

Ваня кидается ко мне, устраивается у меня на ногах и прижимается, закрыв глаза. Обнимаю его, медленно покачиваюсь из стороны в сторону и запеваю простой и незамысловатый мотив, который всегда его успокаивал, вглядываясь в глаза молчаливого Адама.

Два разных человека встретились и родился третий. Родился не по плану и из-за легкомыслия. Родился с громкими криками, оповестив молодую и дурную девицу, что рыдала на кушетке от страха перед будущим, о своем появлении. Родился похожим на маму и на папу, которого не было рядом. Возможно, все могло бы быть иначе, но что толку сейчас сожалеть об ошибках и злиться?

Сиреневому ушастому единорогу с радужным рогом теперь придется крутиться в новых суровых реалиях, в которых есть мужчина, у которого по лицу пробегает темная тень от моего мелодичного и тихого мычания. Мужчина, о котором ни черта не знаю и который многое скрывает.

— Я собрала ваши вещички, — на кухню заглядывает мама. — Кинула только основное, а остальное, если понадобится, заберете.

— Тогда поехали, — Адам встает и выходит из кухни с каменной рожей, будто ежа проглотил.

— Ма, — сонно шепчет Ваня. — Не снимай пижаму. Я немного боюсь.

Глава 23. Кто ты такой?

— Ого, — шепчет Ваня и удивленным взглядом оглядывает свою новую комнату.

Большая детская на втором этаже дома в элитном районе, который построили прямо в сосновом лесу. Хороший добротный дом из белого камня со своим куском сосновой рощи, облагороженным участком, крытым бассейном, который спрятан под навесом и за панорамными окнами. И они выходят на солнечную лужайку с деревянными лежаками и на тихий лес, в котором гуляет летний ветер.

Да, у Адама есть бассейн.

А еще садовник, домработница и охранники.

И дом внутри, как с фотографий в объявлениях элитного жилья: строгая мебель, светлые стены, окна во всю стену… Красиво, дорого и очень стильно.

Я должна была предположить по его крутой тачке, что он не бедствует, но к “фазенде” посреди леса со слугами я была не готова. И к бассейну, в котором можно и зимой купаться. Адам предложил Ване поплавать, но он смущенно и испуганно отказался.

Короче, мой бывший — чертов богач, буржуй, и меня это пугает. Из его дома при желании просто так не сбежишь, потому что пока по территории будешь бежать, то устанешь и заблудишься.

— Нравится? — спрашивает Адам у Вани, и тот медленно и шокированно кивает.

Это детская маленького аристократа. Тут нет ярких пятен, аляпистого ковра, мультяшных одеял или штор. Дизайн комнаты выдержан в стиле всего логова Адама, но все же это детская. В углу комнаты — детский шатер из благородной светло-голубой и плотной ткани, а рядом красиво так разложены подушки в форме звезд и полумесяца. На прикроватной тумбе — милый белый ночник-облачко.

И тут пахнет свежей краской, деревом и текстилем. Все новое, и, возможно, бирки с покрывала и подушек на кровати срезали только сегодня.

И до меня доходит, что я посреди всего этого “бохатства” в старой и застиранной пижаме единорога смотрюсь невероятно глупо.

— А тебе нравится? — Ваня сжимает мою ладонь и поднимает взгляд. — Мам?

— Это же твоя комната, — ухожу от прямого ответа.

— Тогда я хочу посмотреть на твою… — замолкает, смотрит на Адама и неуверенно продолжает, — вашу?

Логично. В этом огромном доме должна быть спальня мамы и папы. Какая абсурдная ситуация, и я не знаю, как себя в ней вести.

— А пойдем и посмотрим на нашу с мамой комнату, — Адам уводит Ваню, который отпускает мою руку и робко следует за ним.

Может, спрятаться в шатре и там переждать все сложности своей жизни в обнимку с милыми подушечками?

— Мам! Мам! Иди сюда! Мам!

Плетусь по коридору к открытой двери у лестницы. Заглядываю. Огромная светлая спальня с большой кроватью и белым ковром на полу.

— Мам! — Ваня выглядывает из-за другой двери. — Тут комната-шкаф!

— Гардеробная, — Адам подхватывает его на руки. — Так что, мы меняемся комнатами?

Наверное, в спальне “мамы и папы” поместилась бы вся наша квартира. Масштабы дома впечатляют мою нищую душонку до мрачного молчания. Я влипла. Мама была права. У меня бы не хватило ни сил, ни ресурсов бороться против бывшего.

Ваня серьезно задумывается над вопросом Адам и мотает головой. Шатёр победил гардеробную.

— Конечно, — Адам улыбается, — тогда бы ты остался без сюрпризов, что спрятаны в твоей комнате.

— Какие?

— Вот иди и поищи их, — спускает Ваню на пол, и тот оглядывается на меня, ожидая разрешения.

Я киваю, и он срывается с места. Глаза горят предвкушением и любопытством, а на лице — улыбка до ушей.

— Не хочешь взглянуть? — Адам кивает на дверь гардеробной и улыбается. — На мои костюмы, запонки, ремни?

— Мне нужна отдельная комната, — тихо отвечаю я.

Он может меня раздавить при желании, лишить всего и даже, наверное, убить без последствий. У него есть деньги. Большие, мать их, деньги. Это не региональный страховой менеджер. И, вероятно, модные брючки на нем стоят, как моя годовая зарплата.

Я просто тупой единорог, у которого в черепе не мозги, а малиновое желе.

И я не увидела в Адаме человека при власти, деньгах и связях. Ни тогда, ни спустя пять лет.

— И как мы объясним тот факт, что мама и папа спят в раздельных комнатах? — Адам вскидывает бровь.

По спине ползет холодный липкий озноб от его улыбки. Под его небрежностью, несерьезностью скрывается человек, который живет в реальности, которая никаким образом не пересекается с моей.

Бессмысленно прыгать на него, скалить зубы, истерить и добиваться от него, чтобы он понял меня и принял, как за человека, с мнением которого стоит считаться. Не та “весовая категория”. И теперь я это отчетливо понимаю, и меня оплетает страх, что я — слабая и маленькая женщина, которая не найдет защиты, если разгневает мужчину из прошлого.

— Что ты так смотришь на меня, будто в первый раз видишь? — делает бесшумный шаг.

И то, что я сейчас нахожусь тут в “лесной фазенде”, лишь его милость. Встал бы в позу, и я бы лишилась сына по его капризу и щелчку пальцев.

— Ты хот моргни, Мила, — Адам нависает надо мной и касается подбородка. — Ты все еще со мной, или с концами улетела в Астрал?

— Адам… — сглатываю кислую слюну от страха.

— Да? — пальцами пробегает по линии челюсти.

— Кто ты, Адам? — руки предательски дрожат. — Кто ты, черт тебя дери, такой?

Глава 24. Провокации

— Конкретизируй вопрос, — Адам недобро щурится, — а то я могу удариться в философские рассуждения, кто я есть в этом жестоком мире.

— Ты не региональный менеджер…

— Так ты об этом, — разочарованно вздыхает. — Я был им.

— А теперь?

— А теперь я генеральный директор Астростраха, — невозмутимо отвечает он.

Я в удивлении открываю рот, потому что реклам Астростраха, который застрахует жизнь, квартиру, дом, машину, здоровье и все вокруг, если у клиента возникнет такое желание, лезет из всех щелей. И моя медицинская страховка с прошлой работы была от Астростраха.

— Кажется, ты слышала об Астрострахе? — Адам самодовольно вскидывает бровь.

Я уверена, что и в глухих деревнях сотрудники этой компании предлагают застраховать коров и куриц с белоснежной улыбкой и вкрадчивым слоганом: “Астрострах” и ваши коровы спокойно спят.

— И как так получилось? — недоверчиво спрашиваю я. — Какая у тебя крутая карьерная лестница…

— Да не особо, — пожимает плечами, — отец решил уйти на пенсию.

— Так ты из этих? — презрительно изгибаю бровь, чтобы показать, насколько я разочарована его “успехами”.

В принципе, пазл складывается. Родился в богатой семье, привык к тому, что все люди вокруг — смерды. И я тоже для него из простых смертных, с которыми иногда бывает весело. До определенного момента. До того момента, когда жена узнает об интрижке с глупой студенткой.

— Из кого “этих”? — насмешливо уточняет Адам.

— Богатых ублюдков, которым море по колено, — цежу я сквозь зубы.

Наклоняется и шепчет в губы:

— Именно, — скалится в улыбке. — И давай-ка, Мила, тон смени, а то богатый ублюдок тоже найдет емкое выражение, которое очень тебя обидит. И поверь, я умею делать словами больно. Я с тобой очень ласковый, милый, но ты, похоже, не понимаешь хорошего к тебе отношения.

От его тихого голоса, что пронизан тонкими холодными нитями стали, у меня спирает в груди.

— Я понимаю, что ты хочешь, чтобы я тут ковриком перед твоими ногами расстелился, — продолжает он и вглядывается в глаза. — Ты ведь так обижена на нехорошего Адама, и он обязан тут на коленях ползать, пока ты, такая вся королева, будешь размышлять, а достоин ли он быть отцом. Так вот, Мила, однажды я дал тебе решать, как взрослой девочке, уйти или остаться, но я ошибся. И сейчас ты все еще маленькая капризная девочка, которая хочет топать ножками.

— Да, — взгляда не отвожу. — Маленькая девочка, которую никто не слушает.

— Я и так знаю, чего ты хочешь. Быть матерью-одиночкой и гордо от этого страдать. И чувствовать себя особенной, ведь какая ты молодец, что тянешь сына одна, — ухмыляется. — Я знаю таких женщин, как ты, Мила. Упертые в своем материнском эгоизме. Сыночек должен быть только твоим, да?

— Да! — выпаливаю я, не обдумав свой ответ.

Да! Только моим, потому что я так решила! Да, я эгоистичная дрянь, которая и не подумала ставить в известность мужика, что он станет папой, как и он меня, что у него была жена. И да, я не чувствую вины. Вот такая я.

— А вот этого не будет, — шипит в мое лицо. — И в твоих интересах со мной дружить.

— А еще в моих интересах спать с тобой в одной кровати, да? — едко спрашиваю я.

— В свое время ты с радостью прыгнула ко мне в постель, — глухо рычит в ответ. — А сейчас играешь недотрогу? Как мило…

Замахиваюсь, чтобы залепить самодовольному мерзавцу пощечину, но он перехватывает мое запястье и сжимает его. Жду, что он рывком притянет меня к себе и в порыве агрессии поцелует, а я укушу его в ответ до крови, но этого не происходит.

— Ты очень агрессивная, Мила, — он холодно улыбается.

— Ты меня оскорбляешь…

— Как и ты меня, — он и не думает отпускать мою руку. — Мне в ответ тоже тебе дарить пощечины?

Справедливо. От его оплеухи я, пожалуй, полечу в угол комнаты. Да и сама я всегда была против физической агрессии, но с Адамом я становлюсь невменяемой истеричкой.

— Ты провоцируешь меня, — его зрачки расширяются, — и я не думал, что единороги могут быть такими соблазнительными крошками.

Оторопев, я открываю рот, подбирая сильные, но приличные слова, чтобы донести Адаму, какой он урод.

— Ну что ты делаешь со мной, мой милый единорожек, а…

Я будто со стороны наблюдаю, как он сгребает меня в охапку, с шумным выдохом на грани целует. Я чувствую пряный древесный парфюм с нотками черного перца, теряюсь под удушающими объятиями и лишь через несколько секунд возмущенно всхрапываю, как молодая удивленная кобыла, отталкиваю Адама и рявкаю:

— Отвали от меня!

— А ты очень приятная на ощупь, — Адам смеется и приглаживает волосы, окидывая меня темным и возбужденным взглядом. — Как большая мягкая игрушка.

Так. Мне надо выдохнуть, прийти в себя и только потом вести с ним диалог. И что-то Ваня затих с сюрпризами Адама. Пойду его проведаю и напрошусь посидеть в его замечательном шатре.

Торопливо выхожу из спальни Адама, шагаю к детской и слышу знакомый женский голос. Такой мягко-стервозный, тягучий и капризный:

— Адам!

Кто-то быстро поднимается по лестнице, а затем стук каблуков, который обрывается тишиной. Я оглядываюсь и вижу Диану, бывшую жену Адама, которая в изумлении приподнимает бровь и медленно моргает.

— Мам, — из детской выныривает Ваня в ковбойской шляпе, оседлав палку с лошадиной головой. — Мам, смотри!

***

И немного милоты. Адам и Ваня.