Бывший. Я отомщу

Пролог

"Предательство"

Смех.

Его смех — тот самый, низкий, чуть хрипловатый, от которого у меня всегда пробегали мурашки по коже — сегодня звучал для другой.

Я замерла на пороге, мои пальцы впились в косяк двери. Тело отказывалось верить, но глаза уже видели:

Оголенная спина Нила, покрытая легким блеском пота. Мускулы, играют под кожей в такт каждому движению. Его бедра, плавно раскачивающиеся между ног… Эллы. Моей лучшей подруги.

— Нил… — вырвалось у Эллы, ее голос — неприлично сладкий, дрожащий.

Я почувствовала, как кипяток стыда и ярости разливается по венам. Я знала этот стон. Я сама так стонала под любимым всего лишь неделю назад, когда он прижимал меня к стене на кухне, горячие губы Нила обжигали мою шею, а руки…

О Боже, его руки.

— Ты такая красивая… — прошептал мой любимый, целуя покусанные губы подруги.

Я задрожала…

Я видела, как розовый сосок Эллы напрягся под его пальцами. Как ее бедра сжались вокруг него, принимая все глубже…

Это наш ритм.

Тот самый, медленный, почти мучительный, когда Нил входил в меня, любимый смотрел мне в глаза, нежно шептал мне на ушко:

- Моника, только ты… Любимая, ты только моя…

Ложь.

Тело Эллы вздрогнуло, ее ноги обвились вокруг его поясницы, подтягивая ближе.

— Да… вот так… — застонала она, губы Нила приоткрылись, его веки дрогнули в том самом выражении, которое означало — он близок.

И тогда во мне что-то оборвалось.

Звук.

Глухой стук телефона о пол.

Нил резко обернулся, его глаза — широкие, испуганные — встретились с моим взглядом.

— Моника?!

Но я уже не слышала.

В ушах звенело, сердце в груди разорвалось на части.

Я видела все:

Взъерошенные волосы Эллы на подушке. Красные следы от зубов Нила на ее шее. Влажное сияние между их предателей — то самое, которое должно было быть только моим.

— Как… — мой голос сломался, но слез не было. Только пустота.

Элла суетливо прикрылась, только было слишком поздно, я уже все видела.

— Это не… мы не… — начала была подруга, но ее слова застряли в горле.

— Моника, пожалуйста…

Я отшатнулась:

— Не трогай меня.

Я убежала подальше от постельного ада.

От мерзких запахов прелюбодеяния.

От предательства…

Глава 1

"Разбитое сердце"

Слезы.

Они жгли щеки, как кислота, оставляя на коже невидимые шрамы. Моника бежала по улице, не чувствуя ни холода, ни боли — только внутреннюю пустоту, которая разрывала ее на части.

Как они могли?

Как ОН мог?

Ноги девушки подкосились, она рухнула на колени возле чужого подъезда. Тело сотрясали рыдания, горло сжал спазм, в груди ныла рана, глубже любой физической.

Любимый предал.

Нил. Тот самый человек, который целовал ее шрамы и говорил, что они прекрасны. Который шептал ей ночью:

– Ты — моя единственная.

Очередная ложь.

Всё — ложь.

Моника видела его сегодня. Видела, как он страстно входил в Эллу, как его пальцы впивались в ее бедра, как губы обжигали ее кожу.

Точно так же, как со мной...

Моника сжала кулаки, чувствуя, как ненависть смешивается с отчаянием.

А Элла…

Лучшая подруга, которая держала ее за руку на похоронах бабушки. Которая смеялась до слез над их глупыми шутками. Которая знала, как Моника боится потерять любимого.

Она всё равно переспала с Нилом.

Знала, что измена меня убьет.

Ей было плевать…

Моника вскрикнула — нечеловеческий, животный звук боли. Прохожие оборачивались, но ей было всё равно.

Предатели украли у нее всё.

— За что?.. — прошептала она в пустоту.

Но ответа не было.

Только ветер, только слезы, только предательство, которое отравляло душу.

Моника не помнила, как добралась до дома. Ноги несли её автоматически, мимо уличных фонарей, мимо чужих окон, где смеялись и жили люди, чьи сердца еще не были разорваны в клочья.

Дверь захлопнулась за ней с глухим стуком, будто хоронила её прошлое, она рухнула на пол.

Рыдания вырывались из груди волнами — удушающими, горючими, бесконечными. Девушка била кулаками в пол, задыхалась, всхлипывала, пока горло не стало огненно-красным от крика.

— Как?! — вырвалось сквозь зубы, — любимый, как ты мог?!

Но Нила здесь не было.

Была только пустота.

И воспоминания.

Его руки на её коже.
Его голос, шепчущий: "Ты моя навсегда".
Его смех, который теперь звучал для другой.

Моника схватилась за грудь, словно пытаясь вырвать оттуда эту боль. Но она была глубже.

Глубже рёбер.
Глубже души.

Она ползком добралась до дивана, вцепляясь в подушки, вдыхая их запах — а там всё ещё пахло им. Его одеколон. Его шампунь. Он.

И тогда её вырвало.

Буквально.

Желудок сжался, горло обожгло кислотой, а на пол выплеснулось всё — ужин, слёзы, последние остатки любви.

Моника всхлипнула, вытирая рот дрожащей рукой.

В зеркале напротив отражалось чужое лицо — опухшее, красное, с пустыми глазами.

— Кто ты? — прошептала она отражению.

Прежняя Моника — та, что верила в любовь, в дружбу, в честность — умерла.

Осталась только эта — с разбитым сердцем, с душой в синяках, с ненавистью, которая пульсировала в висках.

Но месть подождёт.

Сначала — надо выплакать ВСЁ.

Каждую преданную минуту.
Каждую долгую клятву.
Каждую глупую мечту, которую предатели раздавили.

Только когда слез больше не останется...

Тогда начнётся война.

Глава 2

"Когда слез слишком много, чтобы дышать"

Моника не плакала — она захлебывалась. Не просто роняла слезы, а тонула в них, в горячих, соленых потоках, которые безжалостно смывали с лица остатки макияжа, превращая его в размазанную картину отчаяния. Это был не тихий плач, а буря, разразившаяся внутри. Она вцепилась в край одеяла, словно в спасательный круг, жевала его, пытаясь хоть как-то заглушить нечеловеческий вой, рвущийся из груди. Звук был таким, будто что-то внутри нее ломалось, трескалось, распадалось на части.

Дрожащие пальцы, не слушаются, скользят по экрану телефона. Там, в цифровом раю, еще хранились их совместные фотографии. Улыбающиеся лица, счастливые моменты, запечатленные в вечности. Сейчас они казались насмешкой, жестоким напоминанием о том, что было и чего больше никогда не будет. Каждый пиксель, каждая улыбка, каждый взгляд, полный любви, причиняли невыносимую боль, словно раскаленные иглы вонзились прямо в сердце.

Экран телефона светился в полумраке комнаты. На фотографии – Нил, обнимающий ее сзади, его губы касаются виска. Элла, в его объятиях, корчит смешную рожицу на камеру. Вчерашний день, запечатленный в одном кадре.

Они уже были вместе, когда сделали этот снимок. Уже обменивались украдкой взглядами, полными тайны и обещаний. Уже смеялись над ней за ее спиной, возможно, даже в тот самый момент, когда Нил прижимал ее к себе для этого дурацкого селфи. Уже касались друг друга так, как будто Моники не существовало, как будто ее чувств не существовало.

В горле застрял ком. Она ненавидела эту фотографию. Ненавидела их. Ненавидела себя за то, что позволила этому случиться.

Палец завис над кнопкой "удалить". Это было логично, правильно. Избавиться от этого напоминания, выжечь его из памяти. Но пальцы предательски дрогнули. Что-то внутри, какая-то болезненная, извращенная привязанность, не позволяла ей отпустить этот момент. Момент, когда она еще верила. Момент, когда она еще была счастлива. Момент, который теперь был отравлен ложью и предательством.

Ресницы дрогнули, девушка закрыла глаза. Горячие слезы, предательски вырвавшись на свободу, покатились по щекам, оставляя мокрые дорожки. В груди все сжалось в тугой, болезненный узел. Перед внутренним взором снова и снова всплывал этот вопрос. Не просто вопрос, а приговор:

Удалить или оставить?..

Казалось, от этого зависело все ее будущее, вся ее жизнь. Сейчас это был вопрос жизни и смерти.

— Почему?! — голос Моники сорвался на визг.

Ее крик эхом отразился от стен, но в ответ – лишь тишина, густая и давящая. Четыре стены, наполненные призраками счастливых воспоминаний, душили. На полке стоял нелепый сувенир, привезенный Нилом из дальней поездки – фарфоровый единорог с кривым рогом. На руке еще недавно красовался браслет, сплетенный лучшей подругой – символ нерушимой связи — две ниточки, красная и черная, "на удачу".

В порыве отчаяния девушка сорвала браслет, тонкие нити разорвались, словно предвещая окончательный разрыв. Ярость захлестнула ее, она запустила браслет в стену. Затем, не раздумывая, схватила единорога и обрушила его на пол.

Керамика разлетелась на острые осколки, отражая свет и напоминая о ее разбитом сердце. Но облегчения это не принесло. Наоборот, стало только хуже. Вещи, пусть и незначительные, были частью ее общей истории, частью ее мира. Теперь все кончено.

Моника упала на колени, не замечая, как острые края вонзаются в кожу. Физическая боль была ничтожна по сравнению с той, что терзала душу. Предательство. Осознание того, что все, во что она верила, оказалось обманом.

Затем пришло оцепенение. Слезы высохли, оставив лишь опухшие веки. Но внутри что-то сломалось. Что-то умерло. Одновременно с этим – что-то новое, темное и холодное, начало зарождаться.

Очень скоро предатели узнают, каково это – потерять все. Но прежде, ей нужно отключить боль.

Нужно перестать чувствовать.

И тогда… тогда они поплатятся…

Глава 3

"Боль, которая становится воздухом".

Моника больше не чувствовала тело, она лежала на холодном кафеле ванной, свернувшись в позу эмбриона, словно пытаясь вернуться в безопасное, уютное место, которого больше не существовало. Щека прилипла к полу, влажная от смеси слюны и слез – горькой лужицы бессилия, отражающей ее внутреннее состояние. В горле стоял ком, огромный и колючий, будто она проглотила битое стекло, ком душил, не давал говорить, не давал кричать. Дышать было больно. Каждый вдох обжигал легкие, напоминая о реальности, от которой она так отчаянно хотела сбежать. Но не дышать было невозможно. Инстинкт выживания, упрямый и жестокий, заставлял ее бороться за каждый глоток воздуха.

Воздух отказывался подчиняться. Каждый вдох давался с мучительным усилием, словно легкие превратились в камень. Грудь судорожно взлетала и опадала, но облегчения не наступало. Перед глазами все поплыло, мир потерял четкость, растворяясь в тумане отчаяния. Моника чувствовала себя беспомощной, как будто ее бросили в ледяную воду без спасательного круга.

Неосознанно пальцы девушки зарылись в волосы – мягкие, шелковистые, те, которые Нил всегда так нежно перебирал. Вдруг, импульсивное движение, резкий рывок. Прядь осталась у нее в руке. Физическая боль пронзила кожу головы, острая и реальная. Но она была ничем по сравнению с той, что разрывала ее изнутри. Тихий стон сорвался с губ Моники, она крепче сжала волосы в кулаке, вдыхая знакомый аромат шампуня, который теперь показался ей предательским.

Моника смотрела на ванну, словно на незнакомый предмет. Она не помнила, как открывала кран, как регулировала температуру. Все произошло будто в тумане, в автоматическом режиме, пока ее мысли блуждали где-то далеко.

Вода обдавала жаром, не просто теплом, а обжигающим, невыносимым жаром. На коже уже проступали красные пятна, предвестники ожогов. Но Моника не чувствовала боли. Точнее, боль была, но она тонула в какой-то всепоглощающей, внутренней анестезии.

Девушка опустилась в кипяток медленно, словно погружалась в кислоту. В голове мелькнула безумная мысль, что сейчас плоть начнет слезать с костей, обнажая скелет. Но ничего подобного не произошло.

Только жар. Обволакивающий, всепроникающий жар.

Только пар. Густой, плотный пар, застилающий зеркало и превращающий ванную в подобие сауны.

Только слезы. Горячие, соленые слезы, которые испарялись, не успев коснуться щек. Они были каплями отчаяния, растворяющимися в океане безысходности.

Нож лежал рядом, неприметный, кухонный, с обманчиво безопасным, затупленным кончиком. Моника взяла его, ощущая холод металла в ладони. Поднесла к запястью, к нежной коже внутренней стороны. Лезвие коснулось, надавило. Кожа подалась, прогнулась под давлением.

Но не порвалась.

Слишком тупой.

“Как и я сама”, - подумала с горечью Моника. Тупая, в смысле, не способная распознать ложь, не увидеть подвох. Доверчивая, как ребенок, верит каждому слову, каждой улыбке. Глупая, раз позволила себе так привязаться, так открыться. Слепая, раз не заметила, как ее использовали, как играли ее чувствами. Нож, как и она, оказался бессилен. Бессилен причинить боль, бессилен изменить что-либо – это бессилие обжигало сильнее, чем любая рана.

Зеркало. Молчаливый свидетель. Оно видело все. Не просто отражало, а впитывало в себя отчаяние, боль, словно губка. Оно помнило, как Моника рыдала, захлебываясь слезами, пока плечи судорожно вздрагивали. Помнит, как в приступе бессильной ярости она билась головой о холодную стену, тихий стук отдавался эхом в пустой квартире. Оно слышало ее крики, приглушенные полотенцем, отчаянные попытки заглушить горе, чтобы не потревожить чужой сон за тонкой стеной.

И вот теперь... Теперь оно показывало ей не просто отражение, а нечто ужасное. Чудовище, выросшее из боли и бессонных ночей. Опухшее, синюшное лицо, словно побитое жизнью. Губы, искусанные до крови, потрескавшиеся от безмолвных криков. Но самое страшное – глаза. В них не осталось ничего. Ни искры надежды, ни проблеска жизни. Только пустая, ледяная бездна, смотрящая в ответ. Зеркало, безжалостный судья, вынесло свой приговор. Глядя в эту бездну, Моника понимала, что чудовище, которое она видит – это она сама.

Телефон лежал на столе, безмолвный черный прямоугольник. Но внезапно он ожил, задрожал, вырываясь из плена тишины.

Вибрация.

Имя на экране:

“Нил”.

Моника не ответила на звонок.

Вибрация снова.

“Элла”.

Снова тишина, прерванная настойчивым зовом:

“Мама".

Моника отвернулась.

Телефон снова завибрировал.

“Нил”.

Настойчивый, неумолимый.

Внутри что-то сломалось.

Слишком много.

Слишком долго.

Моника взяла телефон в руки, ощущая холод металла, одним движением выключила его.

Навсегда.

Экран погас.

Осталась только тьма.

И тишина, давящая, всепоглощающая.

И боль. Острая, режущая, единственное, что связывало ее с реальностью, единственное, что напоминало, что она еще жива.

Но это ненадолго.

Потому что скоро…

Скоро предатели узнают, каково это – потерять всё. Каково это – жить в мире, где больше нет света, нет надежды, нет любви.

И тогда они будут плакать.

Будут молить о прощении.

Будут умолять вернуть время назад.

А Моника – нет.

Потому что к тому времени в девушке не останется ничего, отвечающего за чувства. Ничего, кроме пустоты. Ничего, кроме жажды возмездия. Ничего, кроме ледяного безразличия к страданиям предателей.

Глава 4

"Бездна, которая стала домом".

Моника смотрела в зеркало и не узнавала себя. Там, в холодной глубине стекла, отражалась лишь ее тень – бледная, измученная, чужая.

Кто эта девушка с запавшими щеками и потухшим взглядом?..

Синяки под глазами легли глубокими фиолетовыми впадинами, словно кто-то специально зачернил их, чтобы подчеркнуть ее усталость. Губы казались искусанными до крови, потрескавшиеся и болезненные. На висках, словно синие червяки, проступали вены, пульсируя в такт бешеному сердцебиению.

Это была не она. Не та Моника, которая еще недавно смеялась, строила планы, верила в будущее.

Где блеск в ее глазах?

Где уверенность в себе?

Куда подевалась та жизнерадостная девушка, которую она знала?

Отражение смотрело в ответ с немым укором, напоминало о бессонных ночах, о стрессе, который выпил из нее все соки, о бремени, которое она несла на своих плечах. Моника отвернулась, не в силах больше выносить этот безжалостный взгляд. Зеркало стало ее врагом, безжалостным свидетелем ее упадка. Она больше не хотела видеть в нем эту чужую, сломленную девчонку. Она хотела вернуть себя.

Моника протянула руку, в немом отчаянии пыталась дотянуться до незнакомки, застывшей по ту сторону витрины. Ледяное стекло обожгло кончики пальцев, словно предупреждая:

"Не приближайся".

Но Моника не отдернула руку. Боль, острая и пронзительная, была сейчас необходима, как воздух утопающему. Она служила жестоким, но действенным напоминанием:

"Ты еще здесь".

Внутри Моники все давно сломалось, рассыпалось на острые, кровоточащие осколки. Там, в глубине души, царила пустота, холодная и бездонная. Боль, вызванная прикосновением к ледяному стеклу, была словно луч света в этой кромешной тьме. Она была к лучшему. Она была единственным, что связывало ее с реальностью, единственным доказательством того, что она еще жива, что ее тело еще чувствует, что она еще способна ощущать хоть что-то, кроме всепоглощающей пустоты. Боль была ее якорем, удерживающим от окончательного погружения в бездну отчаяния.

Бессонница терзала её уже семьдесят два часа. Стоило девушке сомкнуть глаза, как перед внутренним взором возникали кошмарные сцены. Нил, его руки, её подруга… воспоминания об их предательстве жгли сознание.

Нил, прижимающий Эллу к стене, его пальцы под ее юбкой...
Элла, запрокидывает голову со смехом, который раньше принадлежал только Монике...

Картинки вспыхивали, как удары током.

Моника впилась ногтями в веки, пытаясь выцарапать неприятные образы, только… они вросли в мозг...

Девушка пыталась избавиться от этих видений, но они словно приклеились к ней, стали частью её самой.

Ванная.

Ножницы скользнули по волосам.

Прядь за прядью.

Светлые шелковистые нити падали на пол, как мертвые змеи.

Каждая срезанная прядь казалась символом потери, утраты себя прежней. В зеркале на нее смотрела незнакомка с безумным взглядом и крючковатой стрижкой. Девушка смотрела на свое отражение — короткие, рваные волосы, торчащие клоками, делали ее похожей на сумасшедшую.

Может, так оно и есть?

Холодильник.

Еда вызывает рвоту.

Аппетит пропал напрочь. Даже простая еда вызывает отвращение. Моника пыталась заставить себя поесть, но кусок хлеба казался безвкусным пеплом, вода не утоляла жажду, просто стекала по лицу. Экран телефона вспыхнул на мгновение, высвечивая безжалостную картину: четырнадцать пропущенных от Нила, пять от Эллы. Следом – лавина сообщений, мольбы, оправдания:

"Моника, давай поговорим...

Это не то, что ты думаешь!

Пожалуйста..."

Девушка усмехнулась, горько и безрадостно. Смешно. Как будто слова могли что-то изменить.

Моника без лишних колебаний удалила все. Затем открыла галерею – цифровой архив совместного прошлого. Фотографии, запечатлевшие смех, объятия, и… ложь. Пальцы дрогнули лишь на секунду, прежде чем она выделила все. Корзина. Очистить. Навсегда.

Затем, она побрела к холодильнику, вид еды вызывал тошноту. Она откусила кусок хлеба, но он казался пеплом во рту, сухим и безвкусным. Попыталась запить водой, но та просто стекала по подбородку, словно ее тело отвергало все, что принадлежало этому миру.

Моника не могла больше это выносить…

Глава 5

Вода обжигала ледяным холодом. Моника не поняла,, как оказалась в реке. Последнее, что она помнила – это была тупая, ноющая боль в груди и ощущение, будто мир вокруг рассыпается на осколки. А потом – темнота. И вот она здесь, в черной, безжалостной воде. Ноги, словно принадлежали кому-то другому, привели её сюда. Девушка помнила смутные образы: сонные дома, мимо которых она прошла, дрожащие отражения фонарей, искаженные в темной глади реки. Все это казалось нереальным, словно кадры из чужого фильма.

Платье, напиталось водой, превратилось в неподъемный груз, тянущий вниз. Короткие, рваные пряди волос, как мокрые плети, прилипли к лицу, мешали дышать. Каждый вдох давался с трудом, легкие горели от холода. Моника стояла по грудь в воде и смеялась. Смех был тихим, безумным, каким-то не своим. Он вырвался из горла, царапал его изнутри, как осколки стекла. Это был смех отчаяния, смех человека, потерявшего все, даже рассудок. Смех над абсурдностью ситуации, над собственной беспомощностью, над жестокостью мира, который привел ее в ледяную реку, на грань безумия.

- Я мертвая, - прошептала девушка, слова, вырвались из глубины ее истерзанной души. Она судорожно обхватила себя за живот, пальцы впились в ткань платья, пытались удержать там что-то живое, что-то, что могло бы доказать обратное.

Но нет.

Там была лишь пустота. Не физическая, хотя она возможно и присутствовала. Пустота, которая разъедала изнутри, выжигала все чувства, оставила после себя лишь пепел отчаяния и безысходности. Пустота, которая говорила о том, что жизнь, какой она ее знала, закончилась.

Моника долго смотрела в экран телефона, как будто это был портал в другую жизнь. Список контактов прокручивался медленно, каждое имя – осколок прошлого, эхо ушедших дней. Нил. Элла. Мама…

Палец замер над кнопкой вызова, девушка не решаясь нажать. В груди боролись два голоса. Один – тихий, испуганный, принадлежащий той Монике, которая все еще верила в чудо, в поддержку, в безусловную любовь.

— Позвони им, — шептал внутренний голос, дрожащий и слабый, он все еще отвечал за искренность и доброту, — позвони свои близким людям, твои любимки испугаются за тебя, они придут к тебе на помощь…

Девушка рисовала в голове картины: встревоженные лица, объятия, слова утешения. Но, другой голос, более громкий и циничный, заглушал его. Голос, закаленный опытом, наученный разочарованиям. Он знал, что реальность редко совпадает с фантазиями. Предательство выжгло в ней что-то живое, оставило взамен ледяную пустоту. Пустота, другая часть, одержала победу. Экран телефона, еще недавно отражавший ее искаженное болью лицо, погас.

Моника в бессильной ярости швырнула гаджет в воду. Всплеск, короткий и резкий, как выстрел, нарушил тишину надвигающейся ночи. Моника не остановилась. Вошла в воду.

Шаг.

Еще один.

Холод, проникающий до костей, сковал тело, как ледяные объятия. Девушка шла дальше, не чувствуя ни страха, ни сожаления.

Глубина.

Вода сомкнулась над головой, поглощая последние остатки света.

Темнота.

Тишина, оглушающая своей абсолютностью.

Холод, пронизывающий каждую клетку.

Так легко.

Так просто.

Избавление.

Всё шло по плану, пока вдруг что-то не пошло не так.

Неожиданный рывок, грубая сила вытащила её обратно.

Резко.

Жестоко.

Моника закашлялась, хватала ртом воздух, она увидела перед собой злое, перекошенное лицо. Мужчина, рыбак, орал на неё, тряс за плечи, что-то выкрикивал.

В глазах девушки плескалось что-то, что заставило спасителя замереть. Он ожидал благодарности, может быть, даже слез облегчения. Вместо этого Моника смотрела сквозь него, сквозь его гнев, сквозь его непонимание, как будто он был прозрачным призраком. В этот момент что-то щелкнуло внутри нее. Она поняла. Просто исчезнуть, раствориться в тени, позволить предателям думать, что она сломлена – это было бы слишком легко. Это было бы милостью, которую они не заслужили. Нил и Элла не заслуживали такого простого исхода событий. Они должны заплатить.

Во взгляде Моники больше не было страха. Только холодная, расчетливая решимость. Спаситель почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он спас ее, но, кажется, выпустил на волю что-то гораздо более опасное. Что-то, что он не мог контролировать. Что-то, что, возможно, стоило бояться.

Предатели должны увидеть. Увидеть, как она сломает их. Увидеть, как она отомстит им за всё. И тогда... тогда они поймут, какую ошибку совершили, когда предали ее.

Моника резко вытерла лицо полотенцем, с силой, когда стирают с кожи невидимую грязь. Вода, брызгами осевшая на щеках и лбу, не была слезами. Слезы она оставила где-то глубоко внутри, запечатанными в стальной коробке. Девушка выплюнула из легких остатки соленой воды, она избавилась от реки, что пыталась ее поглотить. И пошла к берегу. Не с надеждой на спасение, не с желанием вдохнуть полной грудью свежий воздух, почувствовать тепло солнца.

Нет.

Моника шла к берегу с холодной, расчетливой решимостью.

Девушка шла не для того, чтобы жить.

А чтобы убить.

Любовь с Нилом, что когда-то казалась ей нерушимой крепостью, теперь представлялась ей хрупким карточным домиком, который был готов рассыпаться от одного ее прикосновения. Счастье, такое яркое и беззаботное, она собиралась легко погасить, задуть пламя свечи.

После болезненного удара девушка уже никогда не будет прежней. Это не просто метафора, это констатация факта. Что-то сломалось внутри, что-то надломилось. Возможно, это была наивная вера в людей, безграничная доверчивость или просто способность видеть мир в розовом цвете. Теперь же на месте этой радужной картины зияет трещина, сквозь которую пробивается холодный свет реальности.

Моника сможет стать сильнее, закаленнее, научится защищаться, не подпускать никого к себе слишком близко. Эта сила будет выкована из боли, а защита - из страха. В ее глазах появится блеск мудрости, но вместе с ним и тень разочарования.

Глава 6

Сентябрь. Первая встреча в "Коридоре смерти".

Основные события до пролога…

Аудитория 317. "Коридор смерти" – так прозвали студенты этот узкий проход между кабинетами. Здесь вечно толпились опаздывающие, создавая хаотичную пробку из рюкзаков и взволнованных лиц. Моника, как раз из числа опоздавших, влетела в поворот на полной скорости. Но удача явно была не на ее стороне. Споткнувшись о чей-то бесхозный рюкзак, она кубарем полетела на пол, рассыпав вокруг себя гору конспектов.

- Чёрт! Чёрт! Чёрт! – вырвалось у девушки, пока она лихорадочно металась по полу, пытаясь собрать испачканные листы. Сердце замерло, когда она схватила последний. На нем был набросок, нарисованный от руки – это был Нил местная звезда университета сидящий у окна три дня назад. Моника даже не осознавала, когда она так внимательно разглядывала его, что смогла запомнить каждую черту лица.

Внезапно на девушку упала тень, длинные, тонкие пальцы подхватили лист с рисунком.

- Это я? – задал вопрос Монике невероятно приятный мужской голос, - похоже… Хотя у меня нос не такой горбатый, - Нил улыбнулся тайной поклоннице.

Моника резко подняла голову. Над ней, словно ниоткуда, стоял красавчик, парень заслонял собой свет из окна. Сердце девушки мгновенно замерло, а потом вдруг бешено заколотилось.

— Отдай! – выпалила она, вскакивая на ноги, тщетно пытаясь выхватить из рук плейбоя рисунок.

Нил намеренно поднял руку, как можно выше. Он и так был гораздо длинней Моники, теперь ее попытки достать рисунок казались совсем уже жалкими. Пронзительные, холодные глаза молодого человека скользнули сначала по портрету, затем он перевел взгляд “на тайную фанатку”, Нил оценивал поклонницу.

— Ты с архитектурного? – спросил он, в его голосе не было ни насмешки, ни интереса, лишь констатация факта.

— Да, – ответила Моника, старалась не выдать смущение.

— Жаль. У тебя неплохо получается… - Нил не счел нужным заканчить фразу, парень положил портрет в папку, словно это была какая-то обычная, ничем не примечательная работа. Никаких протестов, никаких вопросов. Просто развернулся и ушел, оставил Монику наедине с чувством неловкости.

Что это было?..

Почему Нил забрал мой рисунок?..

*** *** ***

Нил и Моника были, как масло и вода, как плюс и минус, как два враждующих государства, запертые в одной аудитории. Словесные баталии молодых людей стали легендой факультета…

Преподаватель, уставший от постоянного напряжения, решил применить радикальный метод. Он столкнул их лбами, назначил ответственными за макет нового корпуса. Расчет был прост: либо они убьют друг друга, либо найдут общий язык.

И вот, Нил и Моника заперты в мастерской, под тусклым светом лампы, в окружении картона, клея и бесконечных рулонов бумаги. Три ночи подряд. Нил, с его маниакальной любовью к точности и перфекционизму, и Моника, с ее бунтарским духом и тягой к хаотичному творчеству. Взрывоопасная смесь, что сказать.

В воздухе висело густое, осязаемое напряжение. Моника устала от придирок напарника, она с глубокой иронией, тщетно протестуя против произвола преподавателя, набрала эскиз несущей стены.

— Ты вообще понимаешь, что несущая стена не может быть из стекла? — раздраженно прорычал Нил, парень швырнув эскиз девушки на стол. Несмотря на конфликт с напарницей, в его глазах мелькнуло нечто похожее на… интерес.

В тот самый момент, когда ненависть вспыхнула особенно ярко, как искра в темноте, что-то изменилось. Это была первая точка невозврата. Ненависть, возможно, еще тлела, но к ней примешалось нечто новое, неуловимое. Внезапно Нил увидел в Монике не просто источник раздражения, а личность, со своим, пусть и отличным от его, взглядом на мир. И, что еще более удивительно, Моника почувствовала, что ее идеи, даже самые провокационные, были услышаны, что они имеют вес. В искре ненависти зародилось нечто большее, нечто, что могло изменить все.

Слова, брошенные в пылу спора, еще звенели в ушах, оставляя горький привкус. Именно в этот момент, в этой маленькой, но значимой перепалке, ненависть начала медленно, но верно трансформироваться в нечто большее. Не в прощении, нет, пока еще рано говорить об этом. Скорее, в какое-то странное, смутное понимание. В осознание того, что за яростными выпадами и колкими фразами, скрывается не только злоба, но и… что-то еще. Что-то, что могло стать началом чего-то совершенно неожиданного… Возможно, уважения. Возможно, даже… привязанности. Но, пока, это был лишь робкий, едва заметный росток, пробивающийся сквозь каменистую почву вражды. Только время покажет, сможет ли он выжить и расцвести.

На четвертую ночь Моника застала Нила за рабочим столом, все остальные студенты давно разошлись по домам. Парень склонился над проектом напарницы, он сосредоточенно что-то дорисовывал.

— Что ты делаешь? – спросила Моника, подходя ближе.

Нил даже не поднял головы, продолжил водить карандашом по бумаге:

— Спасаю твой "шедевр", – буркнул он, – хотя бы ради того, чтобы мне не было стыдно стоять рядом с тобой на защите.

Моника фыркнула.

— Нил, ты понимаешь, что твой вариант больше похож на бункер для Гитлера? – съязвила она.

Красавчик промолчал, он был очень увлечен работой.

Моника не могла не заметить одну маленькую деталь. Каждый раз, когда Нил был поглощен какой-то задачей, будь-то сложная шахматная партия или просто попытка завязать шнурок, кончик его языка слегка высовывался между губ. Это было едва заметно, почти неуловимо, но Моника, с ее внимательностью к деталям, всегда это видела. Сначала она думала, что ей показалось, но, потом, стала замечать это все чаще и чаще. Это было мило и немного забавно, почему-то придавало ему очарование. Это был маленький, непроизвольный жест, который выдавал его полную концентрацию, его погружение в текущий момент. Моника находила это невероятно трогательным.

Ребята закончили только к пяти утра, когда за окном забрезжил рассвет. Нил откинулся на спинку стула, потер уставшие глаза:

Глава 7

"Бойцовский клуб для двоих".

Суббота, одиннадцать утра. Кухня. Моника, с головой, украшенной бигудями, сосредоточенно тычет вилкой в тостер, тщательно пытается вызволить “из плена” застрявший тост. Искры не летят, но напряжение в воздухе ощущается вполне отчетливо. За стеной, в ванной, раздается приглушенный, но от этого не менее яростный вопль. Нил, вальяжно восседал на унитазе с ноутбуком на коленях, парень вел неравный бой с “Wi-Fi”. Судя по доносящимся ругательствам, победа с интернетом была сегодня явно не на его стороне.

Что ж, прелести совместной жизни, такие какие они есть...

Утренний хаос, приправленный подгоревшим хлебом и цифровым бессилием.

— Ты опять залил кофе мою гелевую маску?! - крикнула Моника, - блядь, ее стоимость превосходит твой последний штраф за парковку!

— Во-первых, это был капучино, - немедленно отреагировал с пафосом Нил, - во-вторых, маска теперь хотя бы пахнет чем-то человеческим, а не твоим "ароматом разочарования".

Утреннюю тишину разорвал резкий свист рассекаемого воздуха. Звук летящей обуви. Моника, с покрасневшими от злости щеками, наблюдала, как ее любимая тапочка пролетает мимо цели. Промазала. Не попала в любимого.

На этот раз.

Моника, с лицом человека, пережившего личный апокалипсис, вывалила содержимое шкафа на пол:

- Нил, ты опять забыл купить туалетную бумагу?! - вопрос девушки прозвучал, как отчаянный вопль в пустоту.

Из недр шкафа, словно археологические находки, появлялись артефакты ее жизни: пачки чая "для похудения", с гордой надписью о чудодейственном эффекте и не менее гордой датой годности, истекшей позавчера; вибратор, подарок подруги на двадцатилетие, так и не познавший радости использования, все еще томящийся в девственной упаковке; и, апофеоз хаоса, одинокий носок Нила, с предательской дыркой на большом пальце, насмехающийся над ее нынешним положением.

Картина говорила об одном: Моника была явно не готова к такому утру. И, судя по всему, кто-то в доме совершил серьезную ошибку, когда забыл о такой важной вещи, как туалетная бумага.

- Где блять... А, вот же! - девушка вытянула из-под стола запыленный рулон с небрежной надписью "Черновики 2022".

— Ты опять подтираешься моими проектами?! - Нил, сверкая глазами сжал в руке телефон.

— Ну, а что? Ты же сам называешь их "дерьмовыми", - Моника на морозе пожала плечами.

Нил, с видом победителя, плюхнулся на диван, и, не теряя ни секунды, схватил пульт. Экран ожил, появилось футбольное поле, залитое ярким солнцем.

- Го-о-о-л! - радостно крикнула молодой человек, откидываясь на спинку дивана, его триумф длился недолго. Моника, скрестив руки на груди, буквально прожгла его взглядом:

- Нил! Я ждала весь день, Дом-2" начинается!.. - возмущенно воскликнула левушка, протягивая руку к пульту.

- Ну, уж нет! Сегодня важный матч!

И тут в игру вступил третий, пожалуй, самый умный участник нашей драмы - домашний питомец пары пес Бобик. Пекинес явно устал от бесконечных споров и бессмысленной борьбы за власть над прямоугольным ящиком, он решил взять ситуацию в свои лапы... точнее, в зубы.

- ДАЙ СЮДА! - взревел молодой человек, бросаясь под стол.

- САМ ДАЙ! - парировала Моника, пытаясь оттолкнуть Нила.

В пылу борьбы пара потянулась к пульту, в какой-то момент, в результате случайного щелчка, канал переключился.

На экране появилось... порно.

В комнате повисло оглушительное молчание. Нил и Моника замерли, уставились на экран с одинаково растерянными выражениями на лицах. Даже Бобик, на секунду оторвался от деструктивного занятия, поднял голову и вопросительно посмотрел на хозяев.

—Это твой "документальный фильм про архитектуру? - с сарказмом спросила жениха девушка.

— Ну... про "возведение колонн"... - нашел, что ответить любимой Нил.

*** *** ***

22:17.

В квартире царит уютный полумрак, освещаемый лишь экранами телефонов. Нил, в носках с предательской дыркой на мизинце, Моника, в футболке с дерзкой надписью "Я не злюсь, я русский дизайнер", лениво листают ленту ВКонтакте. Под одеялом идет тихая война – периодические пинки ногами, не то от скуки, не то от нежности.

Внезапно Моника тычет Нила локтем в ребро, отрывая его от очередного мема:

— Ну что, шеф, сегодня мы исполним "супружеский долг" или опять будем храпеть в унисон, как два потрепанных дивана из “ИКЕИ”? – спрашивает она с лукавой улыбкой, ожидая реакции возлюбленного.

Нил, не отрываясь от экрана телефона, где какой-то мужик самозабвенно красил забор, пробормотал:

— Минуточку, солнышко, вот только научусь, как правильно наносить второй слой... для ровного покрытия... - молодой человек задумчиво нахмурился, глядя на экран, - хм-м-м, а ведь метафорично...

В комнате повисла тишина. Моника, до этого рассеянно просматривавшая сторис подруги с Мальдив, перевела взгляд с телефона Нила на его поясницу, обтянутую джинсами. Вздохнула и снова уткнулась в экран, разглядывая лазурные волны и белоснежный песок. Видимо, метафоры Нила сегодня не входили в ее планы.

Через семь минут после того, как в квартире воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим мурлыканьем кота, Моника вдруг подскочила с дивана, чуть не приземлившись на бедного пушистика.

— БЛЯДЬ! — воскликнула она, глаза ее горели паникой, — НИЛ, У НАС С ТОБОЙ ЗАВТРА ЮБИЛЕЙ! ПЯТЬ ЛЕТ, КАК ТЫ ПОСЛЕ СВИДАНИЯ ЗАСНУЛ В МОЁМ ТУАЛЕТЕ!

Нил, мирно дремавший рядом, от неожиданности подпрыгнул, уронил телефон прямо себе в лицо.

— Какой ещё ю... — начал он, сонно моргая, но, увидев испепеляющий взгляд Моники, быстро сориентировался, — ...конечно, помню! Э-э-э...

Пальцы Нила лихорадочно забегали по экрану телефона, набирая в гугле:

"Как выжить после забытого юбилея?.."

— Я... всё продумал! — выпалил он, стараясь придать голосу уверенность.

Моника, скрестив руки на груди, наблюдала за его суетливыми движениями. Она заметила, как на экране телефона открылась вкладка:

Глава 8

Моника с грохотом бросила вилку в раковину, и без того заваленную грязной посудой. На столе, как памятник несостоявшемуся романтическому вечеру, сиротливо остывал ужин. Нил, невероятно помятый, с виноватым видом, только что переступил порог квартиры.

— О, посмотрите кто вернулся! – в голосе Моники звенел лед, – "я на часок, просто выпить чай с коллегами", - разгневанная фурия передразнила слова любимого, затем перевела яростный взгляд на настенные часы, - Нил, тебя не было шесть часов! А-а-а, я поняла, ты, блядь, попал на чайный церемониал, к японскому императору, не иначе!..

Нил расстегнул галстук и повалится на диван:

— Любимая, я заебался! Клиент идиот, начальник мудак, а ты вот такая вот... - парень жестом указал на "заведенную" Монику, - мегера! - смело крикнул он, - змея... - Нил два раза икнул.

Моника приблизилась к милому, слегка наклонила голову, принюхалась.

— О, какой аромат! Джин с тоником... дешевые духи... и... о, наверняка с вами были шлюхи! Прости, коллеги, я не правильно сказала, все время забываю, как их правильно звать величать! Бабы, как шакал на тухлятине — всегда там, где пахнет мужской слабиной.

Нил саркастически захлопал в ладоши:

— Браво, Шерлок! Ну да, посидели втроем — я, она и мой коктейль "Похуй на семью", - парень резко встал и направился к холодильнику, - Моника, ты хоть мне еду нормальную оставила? Или у нас на ужин опять твой "диетический" пиздец из сельдерея?

Моника, не говоря ни слова, схватила начатую бутылку пива, вылила содержимое в раковину:

— Нил, вот твой ужин. Как в студенчестве — холодный и пустой.

— Да ты вообще с жиру бесишься! - резко развернулся к любимой Нил, - я пашу, как лошадь, чтобы ты тут в своем дизайнерском кабинетике кустики рисовала, а ты...

— Ой, простите, ваше величество! - с фальшивой вежливостью перебила Моника Нила, - я же забыла о том, что вы единственный человек на земле, кто работает! - девушка резко дернула скатерть со стола да так, что посуда разбилась, - вот тебе! Слышишь звук твоего подвига?..

Нил вздохнул так громко, что, казалось, выдохнул вместе с воздухом и остатки надежды:

- Зачем я вообще... - пробормотал он себе под нос, а затем плюнул, махнул рукой, - ладно… Пойду посмотрю мой любимый сериал, где нормальные люди хотя бы притворяются счастливыми…

Парень направился в гостиную, как вдруг услышал звонкий голос Моники:

— Не забудь подруг позвать! - крикнула она ему вслед, с лукавой улыбкой, - прошмандовки обожают сериалы... особенно в мужской спальне!

Нил остановился, нахмурился и обернулся:

- Моника! - предостерегающе сказал он, в ее глазах плясали чертята. Парень по опыту знал, спорить бесполезно. Моника всегда умела поднять настроение... самой себе, разумеется. А уж как он будет выкручиваться потом, это только его проблемы. Нил закатил глаза и пошел дальше, предвкушая вечер, полный сериальной драмы и, возможно, неловких, но забавных ситуаций.

*** *** ***

"Первая искра предательства".

Вечер обещал быть тихим и мучительным. Моники не было дома, ушла к подруге, хлопнув дверью после очередной ссоры. Нил сидел в полумраке, уставившись в пустой экран ноутбука. Опять работа, опять дедлайны, опять Моника, которая не понимает, что он не может просто взять и выключить мозг.

И тут, как гром среди ясного неба, появилась Элла. С бутылкой вина и сочувствующим взглядом:

— Она просто не понимает тебя, — промурлыкала “подруга семьи”, искусительница налила другу полный бокал, — ты гений, а она...

— Заткнись, — резко оборвал Эллу Нил, парень почувствовал, как в голове начинает пульсировать от выпитого и нахлынувших эмоций. Он любил Монику, несмотря на все их разногласия.

Элла замолчала, но ее взгляд говорил о многом. Она села ближе, и, словно случайно, ее рука коснулась его. Нил замер. Он должен был отдернуть руку, сказать ей что-то резкое, выставить за дверь. Но он не сделал этого. В этот момент ему просто хотелось, чтобы кто-то был рядом, кто-то, кто хотя бы делал вид, что понимает его. Уставший и разочарованный, он позволил этому прикосновению остаться.

В гостиной царил полумрак, едва пробиваясь сквозь неплотно задернутые шторы. На столе, как безмолвный свидетель прошедшего вечера, одиноко стояла пустая бутылка вина. Нил сидел, вжавшись в кресло, его пальцы судорожно сжимали виски, словно пытались остановить пульсирующую головную боль.

Элла, как тень, скользила по комнате. Она аккуратно перебирала бумаги на его рабочем столе, ее пальцы, накрашенные алым лаком, скользили по чертежам, будто изучали не только линии проектов, но и изгибы его тела. В ее движениях была какая-то хищная грация, завораживающая и опасная одновременно. Девушка очередной раз наполнила бокал красным вином, звук льющейся жидкости нарушил тишину.

— Моя подруга снова закатила истерику из-за переработок? Милая Моника… – голос Эллы был медовым, с легкой хрипотцой, словно шепот ветра в осеннем лесу. Она сделала глоток вина, оставив яркий след помады на хрупком стекле, – так боится остаться без своей "звезды архитектуры", – Элла максимально наклонилась к Нилу, ее духи, терпкие и дурманящие, смешались с запахом алкоголя, создавая пьянящий коктейль, – хотя… – прошептала она, ее дыхание коснулось щеки молодого человека, – разве звезды светят так ярко без твоего таланта?

Бумага, как стая испуганных птиц, разлетелась по комнате. На стене остался бледный отпечаток от удара папки. Нил стоял, тяжело дышал, в его глазах плескалась ярость, приправленная горечью алкоголя.

"Выбери!" – слова эхом отдавались в его голове. Он стиснул кулаки, так сильно, что костяшки побелели.

Как Моника могла?..

Как она могла поставить меня перед таким выбором?

Будто моя работа – это какая-то прихоть, а не фундамент нашей совместной жизни.

Элла подошла к Нилу, бесшумно, как тень, ее прикосновение было неожиданным и обжигающим. Пальцы, с тонкими, острыми ногтями, сжали плечо Нила.

Глава 9

В следующий раз Моника собралась в поездку навестить навестить родителей, к сожалению, в связи с рабочими моментами, Нил не смог сопровождать любимую.

– Это всего лишь на пару дней… - успокоила любимого девушка, - милый, ты не успеешь даже соскучиться… Я не хочу с тобой расставаться, но… Семейные обстоятельства требуют моего немедленного присутствия, я должна быть дома, в кругу семьи.

Нил улыбнулся, с нежностью поцеловал любимую в носик:

– Любовь моя, ты же знаешь, я ненавижу скучать, – ответил он с легкой усмешкой, взгляд молодого человека совсем не случайно "мысленно трахнул” Эллу.

Разлучница сидела на кухне, с тщательно скрываемым интересом прислушивалась к разговору влюбленных. В мимолетном похабном взгляде Нила светился азарт охотника, к счастью, Моника не заметила назревающее предательство...

Вечер опустился на город мягкой, бархатной тканью. В квартире царил полумрак, разбавленный лишь тусклым светом торшера в углу. На этот раз, Элла принесла шампанское.

- Друг мой, - с едва заметной улыбкой прошептала змея, - я не хочу, чтобы тебе было одиноко.

- Спасибо, - парень с благодарностью принял бокал с игристым, - я знал, что ты ты придешь…

“Друзья” сидели на полу, спиной к дивану, где обычно спала Моника. Ее отсутствие ощущалось в каждом уголке комнаты, в тишине, нарушаемой лишь тихим потрескиванием камина на экране телевизора. Нил увлеченно рассказывал “подруге” о новом проекте, о сложностях и перспективах, о бессонных ночах, проведенных за чертежами и расчетами. Элла слушала “друга”, подперев подбородок рукой, ее взгляд был сосредоточен на его лице.

Шампансое согревало изнутри, расслабляло, стирало границы. Случайное касание колена Эллы о ногу “товарища” пронзило Нила легким электрическим разрядом. Все выглядело абсолютно невинно, чинно, благородно, но, и, в то же время, где-то притаилась опасная, манящая сила. Сила, которая может изменить все...

- Моника не понимает, как тебе тяжело… - Элла снова запела “старые песни о главном”, змея с мнимым сочувствием все ближе и ближе втиралась в доверие к молодому человеку.

- Любимая разделяет мою позицию, - нахмурился Нил, но, все же, ему не хватило некоторой доли уверенности.

- Да?.. - змея-искусительница наклонилась на максимальное расстояние к Нилу, ее духи пахли жасмином, тем самым они создавали вокруг нее атмосферу нежности и тепла, - тогда почему вчера она назвала твой чертеж "бездушным".

Нил на мгновение замер, в его голове кружились разнообразные мысли. К удаче разлучницы, он как раз вспомнил о том, как Моника еще совсем недавно смотрела на его работу, как она постоянно к нему придиралась, как она искала в ней что-то, чего так и не смогла найти.

— Я думаю, моя любимая просто не видит того, что вижу я, — молодой человек постарался сохранить спокойствие, — для Моники это всего лишь линии и формы, а для меня — часть моей души.

Элла прекрасно знала о том, что Нил вложил в свой чертеж нечто большее, чем просто технические детали. Попытка друга заступиться за Монику потерпела полный провал.

– Дорогой, иногда людям сложно понять, что стоит за твоими идеями, они видят только поверхность…

— Да, — согласился с подругой Нил, — только… Это не оправдание, оно не делает их мнение менее болезненным, - парень резко обернулся к Элле, до него наконец-то дошла истина, - скажи мне, ты подслушивала наш разговор?..

— Нет, — улыбнулась Элла, — ты просто громко ругался, - змея-искусительница медленно провела пальцем по краю бокала, наблюдая за тем, как свет играет на гранях стекла, - дорогой, я бы никогда так не сказала…

Напряжение между “друзьями” можно было потрогать руками. Девушка подняла глаза, от ее взгляда Нила ударило током. Он никогда раньше не замечал, что у Эллы один глаз – теплый, глубокий карий, как осенняя листва. Другой, как кусочек весеннего луга, карий, но с россыпью зеленых крапинок, словно солнечные зайчики играли в его глубине.

Почему?..

Как я раньше мог этого не замечать?..

Я давно знаю Эллу, как мне кажется, очень хорошо.

Я помню ее цвет волос, форму губ, даже родинку на лице.

Но… ее глаза…

Разные, завораживающие глаза, как два разных мира, заключенных в одном лице...

Может быть, я просто не смотрел достаточно внимательно?

Или Элла всегда прятала взгляд?

Или, может быть, я был слишком занят своими мыслями, чтобы заметить такую удивительную деталь?

Внезапно Нил почувствовал себя немного виноватым. Как будто он упустил нечто важное, что-то, что сделало Эллу еще более уникальной. Теперь, когда парень увидел в змее нечто прекрасное, он уже не смог отвести от нее взгляд.

Нил хотел узнать все о ее глазах, о том, что они видели, о том, что они чувствовали.

Нил безумно желал познать Эллу, как женщину…

Элла была и остается загадкой для молодого человека, она всегда в центре внимания, ее смех звенит, как хрусталь.

Нил никогда не испытывал ничего подобного, он чувствовал, как в его груди нарастает напряжение. Вокруг него образовался замкнутый круг, опасная игра, правила которой никто не озвучивает.

— Элла, у тебя... — Нил запнулся, слова застряли в горле. Он хотел сказать Элле о том, что она слишком красивая, недосягаемая для него. Хотел попросить подругу остановиться пока не поздно, их зарождающиеся отношения слишком опасны, они могут сгореть, как мотыльки в горящем пламени любви. А уж если говорить о двойном предательстве…

— Что? — Элла приподняла бровь, в ее глазах плясали чертики, она знала, что “друг” хотел ей сказать, змея-искусительница наслаждалась его замешательством.

— Ничего, — пробормотал Нил, парень отвел взгляд.

Элла самодовольно улыбнулась, однако, ей хватило ума скрыть истинные эмоции. Девушка намеренно понимающе улыбнулась, решила добавить еще шампанское, при этом специально немного оголила полоску кожи на животе…

Глава 10

"Корни ненависти: почему Элла предала Монику".

Элла ненавидела, как все смотрели на Монику. Словно та излучала какое-то внутреннее сияние, которое ослепляло всех вокруг.

- Она особенная, - говорили преподаватели, склоняясь над её эскизами, полными какой-то необъяснимой магии.

- У неё талант, - восхищенно шептались парни на вечеринках, пока Моника, смущенно краснея, пыталась слиться с тенью в углу.

Даже Нил, который, казалось, вообще никого не замечал, в итоге выбрал её.

Для Эллы это было невыносимо. Она жила в тени Моники, была ее вторым вариантом.

Вторым лучшим художником, второй самой интересной девушкой, второй в списке тех, кто заслуживает внимание. Это не было завистью в чистом виде. Это было отчаяние. Отчаянное желание быть увиденной, признанной, оцененной не как "лучшая подруга Моники", а как Элла, со своими собственными достоинствами и мечтами.

Тень всегда была вторым вариантом, Элла знала это слишком хорошо.

Девушка сияла. Улыбка не сходила с её лица, смех звенел в компании, для Моники она была лучшей подругой, готовой на все. Но, когда погасли огни, наступала тишина, маска сползала с ее лица. В темноте своей комнаты Элла снова и снова прокручивала в голове моменты, когда ее словно не существовало, когда она была невидимкой в собственной жизни.

Вот Моника, лучезарная и счастливая, получает стипендию. Все вокруг поздравляют, восхищаются. А Элле, стоящей рядом, просто хлопают по плечу и говорят:

- Элла, да тебе-то зачем? Ты и так хорошо живешь.

Словно её мечты, её стремления были менее значимы, чем у подруги. Словно её благополучие отменяло право на собственные достижения.

А вот её день рождение. Пустая комната, тишина, ожидание. И только благодаря настойчивости Моники, гости все-таки пришли в ее дом. В каждом их взгляде, в каждом слове, Элла чувствовала: они здесь из-за Моники, а не ради нее. Она - лишь приложение к более яркой, более интересной подруге.

В такие моменты Элла сравнивала себя с зеркалом. Она отражает свет Моники, её успех, её популярность. Она всегда рядом, поддерживает, радуется за подругу. Но никто не видит её саму. Никто не замечает её собственные желания, её собственные переживания. Элла была и есть лишь отражение лучшей подруги, она никогда не была самостоятельным человеком.

- Я была её зеркалом, - шептала она в темноте, - но меня никто не видел, - мысль, как ледяной кинжал, вонзилась в самое сердце.

В тот вечер Элла перебрала. Слишком много алкоголя, слишком много одиночества, слишком много Моники. В ванной, глядя на свое раскрасневшееся отражение, она вдруг почувствовала, как внутри что-то лопнуло. Зеркало, еще секунду назад отражавшее ее, разлетелось на сотни осколков.

- Почему?! - девушка крикнула в пустоту, - почему у неё ВСЁ, а у меня - только её остатки?! - голос дрожал, слова вылетали сбивчиво, как осколки стекла.

Элла опустилась на колени, взяла в руку острые кусочки. Пальцы кровоточили, но она не обращала на мелочь внимания. Физическая боль казалась ничтожной по сравнению с той, что терзала ее душу.

Настоящая боль была глубже, она жила в воспоминаниях, как заноза под кожей.

Когда Нил, тот самый Нил, о котором она мечтала ночами, впервые пригласил Монику на свидание, Элла провела перед зеркалом три мучительных часа. Она красилась, перекрашивалась, меняла наряды, надеялась, что Нил вдруг передумает, увидит в ней то, чего не замечал в Монике.

Когда Моника слегла с гриппом, а Нил стоял под ее окнами, приносил любимой апельсины и горячий чай, Элла тайком выливала на себя духи Моники. Ей хотелось хотя бы пахнуть, как та, кого любят, как та, ради кого готовы стоять под дождем.

Осколки зеркала, кровь на пальцах, запах чужих духов - все это смешалось в один горький коктейль отчаяния. Элла знала, что разбила не только зеркало. Она разбила что-то внутри себя, что-то важное и хрупкое, что уже, возможно, никогда не склеить.

Идея соблазнить Нила не была случайной прихотью. Элла тщательно готовилась, словно к спецоперации. Она часами стояла перед зеркалом, копировала жесты Моники, старалась уловить малейшие нюансы её движений, стремилась к совершенству даже в мелочах: носила такие же трусики, как у подруги, украденные из корзины для белья, как будто это могло ее приблизить к желанной цели. Элла работала над своим голосом, училась смеяться тише, говорить мягче, чтобы казаться более невинной. Даже тренировалась целоваться, стремилось к такой же нежности, как и у Моники.

В самый ответственный момент, когда Нил, казалось, уже поддался её чарам, Элла сломала шаблон. Она отбросила маску, которую так старательно создавала:

— Я не Моника, — прошептала девушка, кусая его губу, когда он закрыл глаза, наслаждаясь моментом, — я лучше… - в словах звучала не только страсть, но и вызов, обещание чего-то большего, чего-то, что Моника никогда не смогла бы дать Нилу.

Элла больше не хотела быть копией, она хотела быть собой, более того, если потребуется, сломать его, главное добиться своего.

Настоящая причина ненависти девушки крылась гораздо глубже, чем банальная ревность, чем разъедающая зависть, даже, чем роковой Нил, ставший яблоком раздора. Все это было лишь дымовой завесой, маскировкой истинного мотива. Правда вырвалась наружу в тот самый момент, когда Моника, застала их вместе, она не устроила грязную сцену, не разразилась проклятиями, не бросилась в драку. Она просто развернулась и ушла, с достоинством, которое Элле казалось невыносимым.

Именно тогда, в тишине, после ухода Моники, Элла осознала:

— Ты даже страдаешь красиво. А я… я ненавижу тебя по-настоящему, - в словах, произнесенных почти шепотом, звучала не просто злость, а отчаяние. Отчаяние от собственной неспособности быть такой же сильной, такой же грациозной, даже в горе. Отчаяние от осознания того, что Моника, даже в поражении, выглядит победительницей.

В голове Эллы, как осколок льда, застыло холодное, расчетливое решение. Если судьба отказала ей в счастье, если ей не суждено обладать той внутренней силой, что так восхищала и одновременно раздражала в Монике, она сделает все, чтобы Моника страдала еще сильнее.

Глава 11

Интриганка прекрасно понимала, Нил не из тех, кого можно так легко зацепить, заманить в ловушку, ведь она, как никто другой, знала его не первый год. Простые провокации абсолютно не действовали на молодого человека, он был непробиваемый, как железобетонная стена. Тем интереснее для Эллы казалась задуманная ей игра. Для того, чтобы добиться желаемого, ей нужен был более тонкий подход, ей нужно было создать искусственную ситуацию, в которой ее “друг” почувствует себя обязанным. Элла долго думала, и, наконец, придумала.

В три часа ночи, под проливным дождем, змея-искусительница появилась на пороге квартиры близких друзей. На девушке была одета лишь тонкая ночная рубашка, промокшая насквозь и липнущая к телу.

— Нил, я прошу… приюти меня… мне больше некуда пойти… — прошептала Элла дрожащим голосом, ее глаза были красными от слез, у парня создалось впечатление, что подруга не просто плакала, она долго рыдала на взрыд.

Растерянный Нил, застигнутый врасплох почувствовал нарастающую тревогу, естественно он не смог отказать лучшей подруге семьи, впустил ее в квартиру:

— Что случилось?..

Элла всхлипнула, опустила взгляд:

— Он... он сказал, что я никогда не буду такой, как Моника…

Это была ложь. Никакого "его" не существовало. Моника была лишь именем, вырванным из памяти, именем, которое, как она знала, заденет Нила. Молодой человек, к большому сожалению, понятие не имел, что все происходящее ночью – тщательно спланированная актерская игра.

Первый шаг к созданию зависимости был сделан.

Элла тихо всхлипнула на плече Нила:

- Прости... я не хотела тебя беспокоить, - прошептала змея, парень почувствовал, как дрожат ее пальцы, вцепившиеся в ткань его футболки. Он не отодвинулся, позволил подруге остаться рядом.

Чуть позже, Элла, непринужденно потягивая вискрик, начала свою игру:

- Нил, помнишь ваш первый поцелуй с Моникой? - спросила она, лукаво улыбаясь, - моя подруга потом мне призналась в том, что ты плохо целуешься.

Хоть это была неправда, чистая ложь, но слова змеи попали в точно цель. Нил замер, в его взгляде появилось замешательство.

- Что она сказала?..

Элла притворилась испуганной:

- Ой, прости, я не должна была этого говорить… - змея сделала вид, что случайно проболталась, даже прикрыла “ излишне болтливый” рот рукой.

Теперь, каждый раз, когда Нил касался губ Моники, слова Эллы отравляли сладость поцелуя ядовитым сомнением…

Элла методично приступила к реализации третьего шага: изоляции. Она начала аккуратно, как хирург, отсекать Нила от Моники.

- Моника сегодня злилась, что ты опять допоздна работаешь, - проронила Элла, приправив фразу вздохом, полным сочувствия, - а еще, моя подруга сказала, что ты стал... таким скучным, пресным в сексе…

- Она так сказала?.. - нахмурился Нил.

Элла замялась, сделала вид, что тщательно подбирает слова:

- Ну... не совсем так, но смысл был такой… Ты же знаешь, как она лояльно выражается… Мягко стелет, не хочет тебя обидеть…

Как ни странно грязная клевета сработала. Элла знала, как наиболее точечно, а главное безотказно, посеять в друге зерно сомнения, как заставить его сомневаться в искренности Моники. Она создала между влюбленными буфер, наполненный недосказанностью и намеками.

Когда Моника действительно злилась на Нила за его бесконечную работу, благодаря подсказке Эллы, он уже был к этому готов. Парень заранее ждал упреки любимой, все вкупе сделали слова Моники еще более болезненными, а влияние Эллы - еще более сильным и эффективным. Подруга стала щитом молодого человека, его утешением, его единственным понимающим другом.

Змея как раз этого и добивалась…

Элла, как опытный архитектор, приступила к созданию альтернативного будущего для Нила. Она понимала, что для того, чтобы он всерьез задумался о разрыве с Моникой, ему нужно увидеть, что существует другая жизнь, более привлекательная и комфортная. Девушка начала аккуратно, ненавязчиво, показывать ему, какой могла бы быть их совместная жизнь, если бы он выбрал ее.

- Я бы никогда не заставила тебя выбирать между мной и работой, - Элла всячески подчеркивала свое главное отличие от Моники, которая постоянно требовала от Нила жертвы в карьере, - я люблю твои чертежи. Они... идеальные, - змея искренне восхищалась работой товарища, в то время, как Моника, казалось, не видела в его таланте ничего особенного, - мне не нужны подарки. Мне достаточно, что ты рядом, - заверяла парня врунишка, противопоставляя себя меркантильности Моники, которая всегда ждала от любимого дорогих знаков внимания.

Элла, как хамелеон, подстраивалась под нужды Нила, она становилась той, кем Моника никогда не являлась - удобной, понимающей, поддерживающей. Девушка создала образ идеальной партнерши, которая ценит его самого, а не его возможности. Она построила для Нила альтернативную реальность, где он мог быть собой, без постоянного давления и упреков. Ее образ, день за днем, становился все более привлекательным для молодого человека.

Элла танцевала на грани, искусно балансировала между невинностью и соблазном. Она отнюдь не была наивной дурочкой, девушка не бросилась в крепкие мужские объятия Нила с криком: “Я люблю тебя!”

Напротив, она тщательно выстраивала свою игру, наслаждалась каждым ходом. Вместо признаний в любви и объятий, она предпочитала тонкую пытку – дразнила Нила, распаляла его воображение, заставляла его гадать о ее намерениях.

Элла постоянно оставляла поклонника в томительном ожидании, не давала ему ни малейшей определенности. Никаких обещаний, никаких категоричных отказов. Ее план был куда более амбициозным, чем простое физическое влечение. Девушка хотела, чтобы Нил потерял голову, чтобы он грезил о ней, чтобы она стала его навязчивой идеей, единственной и неповторимой. Элла стремилась к тому, чтобы Нил не просто желал ее, а безумно, отчаянно влюбился.

- Ой, у тебя тут пятно, - промурлыкала девушка, ее пальцы “случайно” коснулись груди друга "стирая" несуществующее загрязнение — это было хоть и легкое прикосновение, но достаточное откровенное для того, чтобы зажечь первую в искру в груди Нила, - у тебя такие... сильные руки, - пальцы Эллы словно невзначай скользнули по коже молодого человека, оставляя за собой след мурашек… Напряжение нарастало, змея-искусительница намеренно подливала масла в огонь. И вот, "случайность" - она вдруг пролила напиток на себя, - ой, я такая неловкая… - Нил инстинктивно потянулся за полотенцем, Элла тут же воспользовалась удачным моментом, перехватила руку “друга”, - ты же.. непротив?.. - прошептала она, лица молодых людей оказались опасно близко, губы почти соприкоснулись, но в последний момент Элла отстранилась, - прости.. я не должна была, - пробормотала она с виноватым видом, оставив Нила в состоянии возбуждения и смущения.

Глава 12

"Разбитые осколки правды".

Моника не планировала приезжать. Это было спонтанное, почти безрассудное решение, продиктованное не логикой, а тоской. После трех дней в командировке, где ее донимал придирчивый начальник и тошнило от бесконечных переговоров, она просто захотела домой. Домой, где пахло свежесваренным кофе и старыми книгами.

Домой, где ее ждал Нилл.

Моника решила заранее не предупреждать возлюбленного о своем скором приезде. Ей безумно захотелось сделать ему сюрприз. Всю дорогу домой она предвкушала его реакцию, представляла, как он удивится, когда увидит ее на пороге квартиры – уставшую после дороги, но такую счастливую. Девушка мечтала увидеть его улыбку, почувствовать тепло его объятий, услышать его успокаивающий, родной голос. Ей не терпелось оказаться рядом с любимым, в его уютном мире.

В аэропорту Моника на редкость быстро поймала такси, всю дорогу до их маленькой квартирки в Бруклине она постоянно улыбалась, предвкушала вечер, проведенный вдвоем, в тишине и покое, вдали от суеты и стресса.

Когда девушка наконец, вставила ключ в замок, тихонько вошла в квартиру, ее ждал совсем не тот сюрприз, на который она рассчитывала.

Сюрприз был далек от приятного…

В последние дни сообщения Нила были какими-то обрывочными, словно он отбивался от любимой девушки, как от назойливой мухи. "Все нормально", "Не переживай" - короткие, сухие фразы, лишенные тепла и привычной заботы. Конечно же, Моника заметила перемену, холод по отношению к ней любимого человека… Она не поспешила сделать правильный вывод, всячески старалась найти поведению Нила разумное оправдание: усталость, постоянный стресс, нервная работа.

Да и вообще, все мы люди, мы иногда бываем не в духе...

Моника хотела верить, что это просто временное затишье перед бурей, что скоро все вернется на круги своя. Хотела верить, что их связь достаточно крепка, чтобы выдержать любую усталость.

Это была ее роковая ошибка.

Огромная, болезненная ошибка, которую ей еще предстояло осознать. Моника закрывала глаза на очевидное, цеплялась за иллюзию стабильности, за привычный образ их отношений. Слепота ей дорого обойдется...

Тишина в квартире давила на уши. Моника привыкла к фоновому шуму: музыке, доносившейся из колонок или монотонному стуку клавиш. Сегодня же – ничего. Только зловещая, глухая тишина, нарушаемая едва слышным шепотом из спальни.

Моника замерла, сумка с глухим стуком упала на пол. Сердце бешено колотилось, словно пытаясь вырваться из груди. Она стояла перед дверью в спальню, словно перед пропастью…

Ей не хотелось открывать дверь. Не хотелось видеть то, что, как она чувствовала, ждало ее за этой дверью. Но рука, словно повинуясь чужой воле, потянулась к ручке.

Поворот.

Щелчок.

И мир рухнул.

Картина, развернувшаяся перед глазами, врезалась в память, словно выжженная каленым железом. Картина, которую невозможно забыть.

Нил.

Ее Нил.

Голый.

На их кровати.

Над Эллой.

Ее лучшая подруга.

Запрокинутая голова.

Красные губы.

Руки, впившиеся в его спину.

Звуки.

Те самые.

Которые Моника знала слишком хорошо.

Молчание

Они еще не заметили ее.

Элла застонала, громче, чем когда-либо при Монике:

— Да... вот так...

И тогда что-то щелкнуло…

Телефон выпал из рук шокированной девушки, любовники резко обернулись на шум.

— Моника?! — голос Нила нарушил звенящую тишину.

Парень что-то говорил, пытался объяснить, оправдаться перед любимой…

Моника его не слышала, ей казалось, что слова утонули в гуле, который нарастал в её голове, тем самым гул заглушал все остальные звуки. Девушка видела, как двигаются губы любимого, как в его глазах плещется раскаяние, но, все это было, как в замедленной съемке, нереально и далеко.

Вместо слов Нила, в сознании девушки всплывали детали, как осколки разбитого зеркала, отражающие правду, которую она так долго отказывалась замечать.

Красные следы от ногтей лучшей подруги на спине любимого, в ее восприятии были, как клеймо, выжженное на коже.

Элла…

Ее Элла, которая так мило ей улыбалась за обедом на прошлой неделе…

Затем были трусики, небрежно брошенные на спинку стула. Кружевные, ярко-красные… те самые, которые Моника потеряла месяц назад на их девичнике.

И, наконец, разбитая фоторамка на тумбочке. Их общее фото, где лучшие друзья смеются, счастливые и беззаботные. Стекло в мелких осколках, как символ их разрушенной дружбы.

Довольно символично…

Детали, как удары молота, обрушились на Монику, тем самым лишили ее последних остатков надежды.

Нил продолжал что-то говорить, но девушка его не слышала. Она видела только красные следы, кружевное белье и разбитое стекло.

Мир, который она знает, больше не существует.

Хуже всего было выражение лица Эллы.

Не ужас.

И даже не раскаяние.

Удовлетворение.

Моника не помнила, как оказалась на улице, ноги унесли ее прочь, подальше от… чего? Она еще не могла сформулировать. Легкие горели, как будто их наполнили раскаленным углем. Волосы, спутанные и мокрые от пота, липли к лицу. Она не плакала. Пока нет. Сначала должен был прийти момент осознания, после на нее обрушится лавина слез. А потом… потом будет боль. Невыносимая, разрывающая на осколки.

В кармане настойчиво звонил телефон.

Нил.

Элла.

Снова Нил.

Моника с ненавистью выключила телефон, обрывая связь с источником невыносимой боли. Экран погас, но в голове продолжали вспыхивать обрывки сообщений, фотографии, слова, словно осколки разбитого зеркала. Она подняла дрожащую руку перед глазами, рассматривая ее, словно это был какой-то странный, незнакомый предмет. Ту самую руку, которая еще несколько минут назад касалась дверной ручки их спальни.

Спальни, которая теперь казалась ей чужой, отравленной ядом лжи и предательства. Каждая деталь, от мягкого света ночника до знакомого запаха туалетной воды Нила, вызывает тошноту. Рука тоже показалась ей чужой, предательской, как будто она принадлежала не ей, а какой-то другой женщине, пережившей что-то ужасное. Женщине, которую она едва узнавала в отражении зеркала.