Царевна-лягушка для герпетолога

Глава 1. Малагасийская радужная

Жил был царь, и было у царя три сына. Решил царь сыновей женить. Сказал им: возьмите по стреле, езжайте в чисто поле и стреляйте. На чей двор стрела упадет, там невесту и ищите…

На самом деле все было не так. Хотя из-за звучной фамилии отца, конечно, звали Царем и маститые ныне однокашники, и желторотые студенты, сколько родители не раскапывали, доискавшись до половцев и печенегов, не только царской крови не нашли, но даже какой-никакой завалящей дворянской. Крестьяне как есть. Хоть и с высшим историческим, филологическим и музыкальным образованием. Да и с сыновьями вышла заминка.

Ждали родители первенца: все узисты клялись-божились, обещая мальчика, да и маму с души воротило весь срок, а родилась я — Машка-певчая пташка, папино разочарование и любовь. Меня и назвали-то красивым почти царским именем только потому, что оно было созвучно заготовленному Михаилу-Мише. А певчей пташкой кликали потому, что сколько себя помню все время что-то пела-напевала, без песен жить не могла. Когда мне исполнилось два года, на свет появился Ванька, а через десять лет еще и Петька. Оба, вестимо, Царевичи, но про это уже другой сказ.

Не было печали в начале, а родился в семье потомственных гуманитариев прирожденный биолог, зоолог, в общем, естественник до мозга костей. Когда шестилетний Иван Царев зарисовывал с упоением листики, родители умилялись и ставили его мне в пример:

— Посмотри — какой усидчивый. А у тебя, Машка, один ветер в голове. Только бы на велике гонять да песни горланить.

А то, что у меня был абсолютный слух и диктанты по сольфеджио я уже в первом классе писала с двух проигрываний, не считалось.

Когда Ванечка попросил на десять лет аквариум с рыбками, мама умилилась, в тайне понадеявшись, что сынуля хоть не будет больше таскать домой всяких жуков-пауков, которые жили тогда у нас в скляночках повсюду. Папа же обреченно вздохнул, понимая, что воду менять придется ему. А как с этим управиться, если у него все лето сплошные раскопки с кучей наглых практикантов, урезанием финансирования и непредсказуемыми погодными условиями. Да и не царское это дело экскременты за рыбами чистить.

Впрочем, тут Иван в первый раз всех удивил. Со своими пучеглазыми вуалехвостами он всегда возился сам, привлекая папу только, когда не мог поднять тяжелую бадью с отстоянной водой и вымытым песком. Даже корм и фильтры покупал сам, не допуская до священнодействия никого из домашних и перелопачивая по этому поводу кучу книг.

С этим аквариумом у нас тогда вышла такая история. Петьке, нашему младшему, шел второй год, и он с активностью космонавта-исследователя осваивал мир. Аквариум его привлекал с рождения: он с интересом наблюдал за призрачной жизнью подводного мира и, конечно, едва научившись ходить, покатился колобком в сторону Ванькиного любимого детища. Тем более, что Иван как раз собирался менять воду и поднял стекло.

В тот раз мы успели почти вовремя, перехватив Петьку у самого края, где он с азартным воплем: «биба» охотился на вуалехвостов. К счастью ни рыбы, ни рыбак не пострадали, но в сердце Ивана поселилось недоверие к брату. Обиду, он, впрочем, на «мелкого» не держал, списывая все его пакости на малолетство. С тем же стоицизмом он относился к царапинам и укусам мохнатых, пернатых и чешуйчатых питомцев, за которыми ухаживал в кружке Московского зоопарка, а потом и на биологическом факультете МГУ. В самый престижный вуз страны Ванечка поступил, блестяще написав олимпиады по химии и биологии.

Я вообще-то в тот год тоже успешно выдержала экзамены в Академию, но разве моя народно-хоровая Гнесинка могла тягаться с вузом маминой мечты, куда она два раза безуспешно пыталась пробиться на филфак, безнадежно заваливая историю, чтобы потом вместо этого выйти замуж за своего молодого репетитора. Меня мама еще и считала недоучкой.

Выбрав профессию музыканта и поступив после девятого класса в колледж имени Гнесиных, я осталась без аттестата зрелости. И то, что я в свои девятнадцать лет, получив первый диплом, вела на полставки музыку в ее школе и пела в хорошем фольклорном коллективе, мамино мнение не меняло.

Ванечка оставался для нее светом в окошке. Впрочем, тихого, скромного и рассудительного брата любили все, словно чувствовали, что к нему присматривается иной неведомый мир…
О том, что неведомое затаилось у нас прямо под боком мы узнали еще в детстве. Но не тогда, когда прилежно отчищали у отца на раскопках черепки или смотрели в национальном парке на плотины бобров и гнезда выхухолей. И даже не в те разы, когда в компании нашего соседа и Ванькиного одноклассника Левушки с гиканьем носились на великах по окрестным ельникам и березнякам, сшибая сыроежки и лишь чудом не опрокидываясь вниз на бровке глубокого и крутого оврага.

Левушка, который занимался в моей музыкалке на гобое, умел из любой тростинки и даже листика сварганить если не пыжатку, кугиклы или калюку¹, то птичий манок, мастерски подражая хоть смеху горлицы, хоть соловьиной трели. И потому несмотря на его полное непонимание биологии и особенно химии, которую честно списывал у друга, пользовался у Ваньки непререкаемым авторитетом. Впрочем, Левушка и в самом деле понимал куда больше нас обоих, разве только не сумел предостеречь или не успел.

 — Ребята, смотрите, это же бородатая кукушка²! — воскликнул Ваня, разглядев где-то среди раскидистых крон невзрачную серую пичугу и увлекая нас с Левой в лес. — Понимаете, это ж настоящая сенсация! Они в наших широтах не встречаются.

Хотя Ванин интерес к этому времени сместился в сторону пресмыкающихся и амфибий, к птицам брат тоже относился с пиететом, справедливо считая их родственниками его любимых ящеров и змей.

Вероятно, нам следовало как-то вразумить впавшего в раж юного натуралиста, напомнив, что индонезийскому эндемику неоткуда бы взяться в лесах рязанской Мещеры. Но, увлеченные азартом погони, мы с Левой пришпорили наших железных коней и, едва не обрывая цепи, припустили в чащу вслед за полумифической диковинкой. Кукушку мы, конечно, не догнали. Зато, углубившись в совершенно незнакомый старый, глухой бор, где зеленые колючие кроны вековых великанов закрывали солнце, а многолетний слой игл не давал жизни никакому подлеску кроме бархатистых моховых подушек и занавесей лишайников, набрели на почерневшую домовину.

Глава 2. Лягушачья шкура для музыковедьмы

Василиса или Вася Мудрицкая поступила к нам в Академию в один год с Левушкой. Хотя училась она на музыковеда, вернее музыковедьму, как хихикали у них на историко-теоретико-композиторском, специализация по кафедре этномузыкологии еще на первом курсе привела Васю сначала в народный хор, а позже и в ансамбль, в котором я работала. Пела она и в самом деле хорошо, а еще лучше делала расшифровки и вообще разбиралась в региональных традициях. Уже с первой летней практики, привезла не только интересные образцы фольклора чалдонов, но и редкие записи песен новосибирских «поляков». Хотя родилась и выросла не в медвежьем углу, а в одном из крупнейших научных центров за Уралом.

С Ваней Василиса познакомилась во многом через меня и сразу его заинтересовала. Среднего роста, статная, с чистой тонкой кожей, капризными губками и манящими глазами, она привлекала внимание парней даже без грима и в повязанном матрешкой платке. А уж когда распускала рыжие роскошные волосы, кавалеры просто падали к ее ногам. Разве что штабелями не укладывались. Вот только мой брат на девушек если и смотрел, то вряд ли видел, увлеченный своими земноводными и пресмыкающимися. Вот и Василиса в первую очередь заинтересовала его как дочь известного ученого, одного из крупнейших в стране специалистов по фауне черневой тайги.

 — Погоди, а вот у этой рыженькой востроглазой фамилия, случайно, не Мудрицкая? — поинтересовался Ваня, придя как-то раз на концерт нашего учебного хора.

 — Да. Василиса. А ты откуда ее знаешь? — удивилась я, про себя отметив, что у брата губа не дура и очень неплохой вкус.

 — В прошлом месяце на конференции видел, — просиял Ваня. — Она к отцу своему приходила, а я его книгами по герпетологии зачитывался еще в школе. Андрей Васильевич мою статью отметил и новую монографию с автографом подарил.

Впрочем, в тот раз в закулисной суете встреча Вани с дочерью его кумира не состоялась. Познакомились они несколькими месяцами спустя в мае, когда профессор Мудрицкий пригласил моего брата на международную конференцию, а Василиса, которая, досрочно сдав сессию, как раз летела домой, вызвалась показать столичному гостю родной город и окрестности.

 — Да не переживай ты, присмотрю я за твоим ботаником, — улыбнулась она так, что мне и в самом деле стало спокойнее.

Я знала, что Василиса — человек надежный, и в помощи никому не откажет. Девчонки из нашего хора буквально ездили у нее на шее, подсовывая задачки по гармонии. Даже преподаватели удивлялись: что это у народных хоровиков так успеваемость повысилась. Гармонию Вася щелкала, как орешки, да и анализ ритмики и ладового строения фольклорных образцов проводила блестяще. В этом даже я не пыталась с ней тягаться.

— Да куда нам до нее? — с легкой завистью вздыхали девчонки-народницы. — Она же музыковедьма!

 — У тебя, Василиса, не мозг, а суперкомпьютер! — восхищалась я.

Она только польщенно улыбалась, накручивая на пальцы рыжие пряди:

 — Так у меня аналитический тип мышления наследственный. В семье — несколько поколений ученых. Одна я пошла в музыканты.

 За Ваней она и в самом деле присмотрела и показала ему не только город, но и такие виды тайги и гор, от которых даже на любительских фото и видео дух захватывало. Часть кадров брат сделал явно с воздуха. На мой вопрос Ваня только беспечно улыбнулся.

 — Так это нам друг семьи Мудрицких Константин Щаславович Бессмертный экскурсию на своем вертолете устроил, — как о чем-то само собой разумеющемся пояснил Ваня. — Он крупный бизнесмен, генеральный директор аффинажного завода. Ну, того, где из вторсырья золото вытягивают. А еще он взял в аренду полигон для хранения промышленных отходов и собирается там строить завод по экологически чистой утилизации.

Я лишь головой покачала. У нашей семьи таких влиятельных друзей не водилось. Впрочем, я знала еще от Василисы, что ее отец не только преподает и проводит исследования, но и занимает какую-то должность в областном природно-охранном ведомстве.

 Константин Щаславович, который навязчиво лез в кадр на Ванькиных видео, мне не понравился. И не только оттого, что выглядел настолько импозантным даже в походной амуниции, что рядом с ним мой Иван в своих потертых джинсах, видавших виды берцах и ветровке казался сущей деревенщиной. Просто лицо бизнесмена с правильными, почти античными чертами слишком напоминало каменное изваяние, а в глазах застыл лед, под которым бурлил недобрый, опасный огонь. Несколько раз это пламя прорывалось наружу. Когда Константин Щаславович смотрел на Василису.

Иван мой тоже, кажется, разглядел, что дочка профессора Мудрицкого, оказывается, еще и интересная девушка. Из поездки Ваня вернулся в приподнятом, хмельном настроении. Несколько первых недель витал сладких грезах, отвечая невпопад и улыбаясь чем-то своему. И я могла с уверенностью сказать, что думал он не только о редкой фауне таежных болот. В начале осени они с Василисой несколько раз сходили на какие-то выставки: то ли в ботанический сад МГУ, то ли в Аптекарский огород. Следовало же как-то отдать долг за гостеприимство. Потом Иван провожал Васю после концертов, когда меня забирал Никита или мы возвращались домой вместе с Левушкой. Вот только дальше прогулок и разговоров дело не пошло. Отношения достаточно быстро затухли причем во многом по инициативе Василисы. Поначалу Ванька недоумевал.

 — Да некогда ей все как-то: работа, учеба, — отвечал он на настойчивые материнские расспросы.

 — У твоей сестры тоже работа, учеба, однако и на Никиту времени хватает, — возразила мать.

— Голову твоему брату эта девица морочит, — авторитетно заявил мой Никита. — Или другого завела.

 — Да нет у Василисы никаких парней, — обиделась я за подругу, слегка удивившись, с какой легкостью мой богатырь берется судить о незнакомых людях.

Если он и видел Василису, то только после концертов и мельком.

 — Откуда ты знаешь? — пожал могучими плечами Никита. — Ты же не следишь за ней двадцать четыре часа в сутки.

Глава 3. Японские панкейки и дудочка кудесника

— Василиса! Вася! Да как же это возможно? Откуда ты тут? Мы ж тебя обыскались!

Эти слова, не высказанные, застыли у меня на губах, внезапно сделавшихся неподатливыми, словно после заморозки. Да что там губы, все тело налилось свинцом, не давая мне даже пошевелиться.

И в этот момент на моей кровати тревожно мяукнул Тигрис. Я отвлеклась буквально на миг… и наваждение пропало. Когда я вновь глянула в зеркало, Василисы я уже не увидела. Луну на небе сменили нежные краски майского рассвета. Иван продолжал спать, как младенец, а в аквариуме понуро сидела малагасийская радужная.

Я осторожно встала, погладила Тигриса, решительно сгребла в охапку разнежившегося на моей постели питона и на цыпочках прошла в комнату брата. В предутренних сумерках обстановка выглядела обыденной и привычной. Только в воздухе витал легкий аромат любимых Василисиных духов, и на Ваниной подушке золотой цепочкой завивался длинный рыжий волос.

Водворив питона и игуану на их законные места, я вернулась к себе, выключила компьютер, разделась, легла, обнимая мурчащего Тигриса, и заснула, как убитая. Проснулась я чуть раньше брата и отправилась на кухню готовить завтрак. Хотя мама, уехав с Петькой на дачу, заботливо оставила в холодильнике котлеты и борщ, я решила пожарить оладушки. Готовка и прочие хозяйственные хлопоты всегда помогали мне отвлечься от переживаний или собраться с мыслями, а сегодняшняя ночь давала немалую пищу для размышлений.

Доставая продукты, я невольно опять вспомнила о Василисе. Вернее, даже не о ней самой, а о японских панкейках ее приготовления, воздушных и пушистых, точно облака над Фудзиямой. Каждый раз, когда мы с девчонками навещали Васю в общежитии, она готовила для нас этот пользовавший бешеной популярностью десерт. Хотя подруга подробно объясняла тонкости рецептуры, повторить мне так и не удалось ни разу. А ведь я не только жарила сырники или блины, но и пекла торты, безе и эклеры.

Вот и сегодня вроде бы белки с сахарной пудрой поднялись до требуемых пиков и само тесто получилось воздушное. Однако в процессе выпечки что-то пошло не так. То ли по фен-шую день сегодня не благоприятствовал, то ли я что-то упускала в рецепте, то ли руки мне приделали не с той стороны. После трех безуспешных попыток добиться под крышкой нужного объема, я психанула. Налила масло и быстро русифицировала японский изыск. Получилось неплохо, особенно со сметаной и джемом. Только Иван находился сейчас не в том состоянии, чтобы что-то оценить.

 — Ой, Маш, я такой сон сегодня видел! — вместо доброго утра сообщил он мне с блаженной улыбкой, украсившей его разрумянившиеся щеки милыми ямочками.

Через миг, впрочем, его лицо помрачнело.

 — Жалко, что это был всего лишь сон.

Мне хотелось ему сказать, да не сон это был вовсе. Все происходило наяву, только ты спал, как зачарованный. Но я откуда-то знала, что, если проболтаюсь, сделаю хуже. Никите я тоже решила ничего не говорить. Мой богатырь хоть и изучал самый сказочно-былинный период нашей истории, но имел совершенно материалистический взгляд на жизнь. А Левушка, единственный, с кем бы я не побоялась поделиться, как назло уехал на конкурс. И не куда-нибудь, а в Бразилию. Где много диких обезьян. С другой стороны, чего бы ему туда не ехать. В отличие от нас с братом он в этом году еще не сдавал госов и не писал диплом.

Впрочем, хотя время сдачи экзаменов неуклонно приближалось, я не просиживала ночами над книгами и не срывала голос, пытаясь в последний момент выучить программу. Дипломный реферат я написала еще зимой. Сборник песен оставалось довести только по мелочам, да и то это научный руководитель больше уже придирался. А хоровую программу мы готовили целый год, взяв за основу сказку про Жар-птицу.

Поэтому, оставив Ивана повторять молекулярную биологию, в которой, как мне казалось, он шарил едва ли не лучше профессоров, я после репетиции со спокойной совестью отправилась на свидание с Никитой.

 — Слушай, тут такое дело, мне надо одну вещицу у знакомого кузнеца забрать, — замялся мой богатырь, придирчиво глядя на мою розовую кофточку с жабо и серые брючки-дудочки. — Тут недалеко.

— Ну не только же о способах закалки мечей мне слушать, — примирительно улыбнулась я, устремляясь вслед за Никитой в переплетение арбатских переулков. — Надо и своими глазами глянуть. Надеюсь, молотом махать и меха раздувать меня там не заставят?

Никита облегченно улыбнулся, уверенно сворачивая с бутафорски парадного старого Арбата в неказистый внутренний двор-колодец, в котором среди ржавой арматуры и труб притулилось засохшее дерево, устремившее голые ветви в небеса.

 — Да какой там молотом махать! Он тебя, думаю, и к горну близко не подпустит.

Мастерская расположилась в подвальчике возле одной из бесчисленных сувенирных лавок, куда кузнец дядя Миша поставлял часть своей продукции. Впрочем, в основном он работал на заказ, создавая эксклюзивные клинки для богатых клиентов или снабжая реквизитом ролевиков и реконструкторов. Вот и сейчас на наковальне, проходя последнюю доводку, лежал добрый каролинг с характерной формой рукояти и необычным узором на лезвии. Уж насколько мало я разбиралась в холодном оружии, а меч с самого начала впечатлил меня совершенством формы и ощущением исходившей от него силы.

 — Ну что, Марья-Царевна, решила взглянуть на меч-кладенец? — словно старую знакомую приветствовал меня кузнец, насмешливо глядя из-под кустистых бровей. — Не время еще. Твой богатырь хоть родился, а на бой не сгодился. А кудеснику меч и вовсе не нужен, когда у него дудочка волшебная есть.

И кузнец почему-то указал на Левушкину свирель, которая торчала из моей сумки. В рожечники и жалеечники я не записывалась. На этих инструментах играли в основном ребята. Но несложным наигрышам на свирели Левушка меня научил, и в дипломном спектакле я аккомпанировала одной из сокурсниц, готовившей на гос. программу из трех сложнейших белгородских хороводных песен.

 — Чей это заказ, дядя Миша? — потянулся к клинку Никита.