Царевна, спецназ и царский указ

Глава первая, в которой царевна отправляется на погибель

– Как же так, деточка… как же мы теперь… да как же ты… – кормилица подвывала, не останавливаясь, на одной ноте, и от ее причитаний начинало потихоньку уже звенеть в голове – будто и так все недостаточно безнадежно.

– Цыц, дура! – дядька Семен из конюших, что учил когда-то в седле сидеть, будто прочитал Алькины мысли. – Может… может, обойдется еще. Вдруг… эээээххх…

В глазах у него самого стыла влага, но он по-солдатски хлопнул девушку по плечу – так, что Алевтина привычно чуть присела. От его грубоватой заботы и тоски, читавшейся во взгляде, хотелось подхватить тоненький нянькин скулеж. Ну или просто и безыскусно разреветься. И, может, даже броситься дядьке на шею, размазывая слезы по лицу и умоляя защитить, охоронить.

Так умоляя, как совсем не подобает царевне.

Но под локти ее все еще придерживали стражники – не дернуться, а из узкого окна во втором этаже терема презрительно и холодно наблюдала, кривя губы, Наина. Красивая, надменная, гордая. Настоящая царица. Та, что намеревалась занять ее место. И доставлять ей лишнее удовольствие Алька не собиралась.

Горничные и сенные девки тихонько всхлипывали, утирая глаза передниками и подолами, дворовые мужики отворачивались. А вот из бояр никто проводить не вышел – боятся.

Елисей стоял чуть в стороне от ревущей и причитающей челяди, смотрел отчаянно и безнадежно, закусив чуть полные, красиво обрисованные губы. Поймав ее взгляд, шепнул едва слышно:

– Жди. Я приду. Найду тебя.

Не кивнула – только опустила ресницы. Ни к чему давать Наине лишний повод быть настороже.

И все же та заметила что-то. Приподняла брови понимающе и насмешливо.

Бросив последний взгляд в узкое окно, Алевтина вскинула голову, распрямила плечи. Она – царевна и законная наследница престола своих предков. Никто не поведет ее силой. Резким движением стряхнула руки стражей и ровным шагом, с прямой спиной сама прошла к карете – черной карете с зарешеченными окнами.

***

Дорога шла через лес уже не первый час, и за зарешеченными оконцами давно стемнело. Ехали шагом – спешка была ни к чему, добраться планировали только к утру. Узкий серпик месяца едва светил, и в черной коробке кареты мгла стояла кромешная. Немолодая служанка дремала на второй лавке, посвистывая во сне. Аля мысленно хмыкнула: хорошо хоть, стражу с ними сажать не стали.

А еще хорошо, что Наина не опустилась до того, чтобы обыскать ее. Узкий нож Алька стянула с кухни и припрятала в сапоге загодя. Всегда приятно ведь, когда враги тебя недооценивают.

Наина – ведьма, хоть и недоучка. И, как всякая ведьма, она слишком полагается на свое ведовство. Всякий, кто чарам не обучен, мнится ей вовсе беспомощным, беззащитным. И многого, ох многого, она об Альке не знает.

Действовать приходилось медленно, осторожно, замирая всякий раз, как карета подскакивала на очередной кочке, чтобы ни в коем случае не звякнуть о металл металлом. Замок-то здесь вовсе простенький, только подцепить задвижку да потянуть… получилось!

Аля осторожно придержала дверь – нельзя сразу распахивать, заметят! – и выглянула наружу. Возницу отсюда было не видно, а вот стража на облучке и вовсе, кажется, задремала. Тем лучше! Зато позади кареты следовал целый конный отряд – и уж там-то никто не спал. Ехать им на узкой дороге приходилось колонной по двое.

Царевна медленно, замирая и осторожничая, попробовала, как ходит дверь. Хорошо! Петли смазаны, стоит отпустить – бесшумно захлопывается сама. Главное – выскользнуть незаметно. Попытка будет только одна. Пусть все звезды сойдутся!

Дорога чуть вильнула, и ветки кустов у обочины заскребли по дверце кареты. Месяц как раз в этот миг скрылся за облаком. Ну – похоже, лучшего момента и не будет. Пора!

Глубоко вдохнув, царевна приоткрыла дверцу, преодолевая сопротивление веток – совсем слегка, только чтобы проскользнуть, благо ей не так и много места-то надо – и выпрыгнула из кареты в просвет между кустами, тотчас откатываясь под прикрытие ветвей. Дверца за ней захлопнулась.

Сердце заполошно стучало, бухая в ушах так, что казалось, сейчас найдут ее только по этому громовому стуку. Она осторожно приподняла голову, всматриваясь сквозь кусты в дорогу, туда, где были слышны голоса негромко переговаривающихся солдат – ее стражи.

– …Показалось?

– Зверь пробежал, верно.

– Добро…

Алька замерла в кустах, не шевелясь и стараясь не дышать вовсе, хотя бок, ушибленный при падении, отчаянно болел, да и царапины от веток на лице и руках саднили.

Ничего, потом можно будет сколько угодно себя жалеть – позже, когда опасность минует и можно будет не ждать в любую минуту погони. Нескоро, наверное. Ну да с лошади, бывало, больнее падала, а дядька Семен говорил – охота пуще неволи, никто не заставлял тебя, желала учиться – так и не ной, царевна. Она и не ныла.

Жаль, сейчас лошадь взять негде, и неизвестно, сколько придется брести по лесу пешком.

Ничего. Сдюжит. Куда ей деваться? Жить-то хочется. И не только жить, но и свое себе вернуть. Прятаться всю жизнь Алька не собиралась.

Выждав, пока не только из виду отряд скроется, но и топот копыт затихнет, Алевтина приподнялась сначала на корточки, а затем, болезненно охая и придерживаясь за ствол ближайшего дерева, и встала на ноги. Надо было куда-то двигаться. Рано или поздно ее пропажу обнаружат – и будут, конечно, искать. Двигаться обратно по дороге нельзя – заметят сразу, а конные догонят быстро. Значит, надо уходить вглубь леса. А там видно будет. Может, встретится какое-то село – авось, уж не откажут добрые люди царевне-то своей в приюте.

…Идти пришлось всю ночь. Алька всегда считала себя сильной и выносливой – сколько в детстве с мальчишками дворовыми бегала! Ох и ругался батюшка тогда… а уж как Наина кривилась!

А после занятий верховой ездой первое время место, откуда ноги растут, так болело, что ни сесть, ни встать, да и ходить раскорякой. Наутро, казалось, и вовсе из постели не подняться. А потом ничего, попривыкла. Бывало, без малого по два часа в седле проводила и даже рысью лошадь пускала. Небось, Наинка бы и получаса не вытерпела. Что там – секунды бы на лошади не удержалась! Да и из боярских дочек – уж точно никто.

Глава вторая, в которой царевна оказывается не в своей тарелке (и не только тарелке)

Хозяева вошли в переднюю гурьбой. Из своего угла затаившаяся, боящаяся дышать Алька не могла их видеть – но озадаченные голоса было слышно прекрасно.

– Эй, а кто это пил из моей кружки? – голос был густой, низкий.

– И ел из моей тарелки… – еще один голос, вполне себе приятный даже. Может, все-таки не разбойники? Наверняка у разбойников должны быть мерзкие голоса.

– И на лавке сидел, кажется – вон, отодвинута!

«Нет, ну что за жадность такая! – мысленно начала уже вскипать Алька. – Что им, лавки жалко? Не сломала же я ее! Или корки хлеба?»

– И на моей постели, кажется, спал! – этот голос, самый изумленный, был и самым молодым. Тут же послышался звук мягкого удара, будто кому-то дали подзатыльник – не серьезный, а так, для острастки. Мужчины расхохотались.

– Так-то ты хозяйничаешь, что вор у тебя на постели даже выспаться успевает! – под еще один взрыв хохота добродушно произнес самый первый голос.

– Да я на минутку только…

Договорить оправдывающийся не успел, потому что тут уж царевна стерпеть не могла. Так ее еще никто не оскорблял! Да еще кто! От негодования она забыла даже про ножик – так и выскочила из своего закута, отчаянно краснея и сжав кулаки.

– Я вам никакая не воровка! Сами-то! В лесу живете, знать, разбойничаете, людей добрых грабите, а царевне своей горелой корки пожалели!

Вдохнув, чтобы продолжить кричать, Алька наконец моргнула и рассмотрела хозяев. И рот почему-то сразу закрыла. И сглотнула. Хозяева стояли перед ней гурьбой – все семеро. Все, как на подбор, высокие, плечистые – чисто шкапы платяные. Одеты все одинаково – в просторные рубахи и штаны, на ногах не лапти – сапоги.

…Помнится, ей когда для нарядов отдельную горенку отвели, плотник заместо сундуков несколько новомодных шкапов смастерил, высоких таких, широких, и с одинаковой резьбой по дверцам. А посол из Тридесятого словечко еще подсказал: гар-ни-тур…

Гарнитур смотрел на нее изумленно и весело. То есть – тьфу! – разбойники смотрели.

– Царееееевна, значит? – с добродушной насмешкой переспросил самый старший из разбойников – чуть ниже прочих ростом, коренастый, ширококостный и крепко сбитый, с короткой, слегка седеющей уже бородой.

– Алевтина Игнатьевна вообще-то! – Алька подбоченилась. – Единственная законная правительница и будущая царица Тридевятого!

– Ну раз раз цареееевна!..

Разбойники дружно расхохотались. И Алька вдруг с ужасом осознала, что ей просто не верят. И еще – что она не имеет никакого представления, как ей доказывать, что она – это она.

Честно говоря, Алевтине никогда в жизни не приходилось не то что объяснять или доказывать, кто она, а даже просто представляться. На всякого рода официальных приемах ее официально же и представляли слуги. А при выступлениях перед народом – глашатаи. Если доводилось куда-то выезжать – ее всегда ждали. И тоже объявляли громко и во всеуслышание.

Но на самом деле и это-то делали просто потому что так положено. Всю Алькину жизнь все вокруг – вообще все, кого она когда-либо встречала, совершенно точно знали, кто она такая. Даже если сама она видела их впервые и никогда не слышала их имен.

Да и как не признать царевну, если и наряд на ней всегда соответственный случаю, но обязательно роскошный и богатый – даже на верховых прогулках, и свита с охраной всегда при ней. И ей действительно никогда попросту в голову не приходило, что кто-то может и не узнавать ее в лицо.

Вспомнилось отчего-то, что и монеты в Тридевятом по сегодня еще печатались старого образца: с матушкиным профилем на одной стороне и батюшкиным – на другой. Это когда она замуж выйдет да на престол взойдет, тогда и новые монеты чеканить начнут, с ней и Елисеем.

Сейчас при царевне не было свиты. А наряд на ней был грязный и изодранный в клочья. Щеки и руки расцарапаны… на что похожи волосы, даже думать не хотелось. По дороге распустила растрепавшуюся до невозможности прическу и заплела в простую косу, как у крестьянки – только и та сейчас похожа была на старое мочало, усеянное вдобавок репьями и сором.

А хотя… может, оно и к лучшему? Не знают, кто она, – значит, и не выдадут Наинке. Ну кому, в самом деле, в голову придет, что сама наследница престола, как побирушка какая, по домам ходит? Вот только если Алька вроде как простая девка, то выходит, что она и впрямь просто так забралась в чужой дом… даже, может, разбойничий…

– Да ты не боись, девица, – уже серьезно сказал мужчина, заприметив, видимо, смену выражений на ее лице. – Не обидим! Как же ты к разбойникам-то в логово залезть не побоялась?

Алька приободрилась.

– Так устала очень, дяденька, – затараторила она, – пить так хотелось, аж желудок от голода свело и переночевать-то негде стало, я и смотрю – полянка, на полянке – избушка, думаю, люди добрые живут, уж наверное, цар… красной девице в приюте не откажут!

– Не полянка, – деланно-укоризненно вздохнул мужчина, – а тренировочный лагерь. Не избушка, а точка дислокации. Не люди добрые, а особый царский отряд богатырей специального назначения…

Аля вытаращила глаза, впервые не находясь, что сказать. Богатыри, надо же! А вот хорошо это для нее или плохо?.. С одной стороны, они ее как наследницу престола оберегать должны. И зла никак причинить не могут. А с другой – выходит, Наинке-то они присягали…

– А отчего ж Алевтина Игнатьевна, а не Наина Гавриловна сразу-то, раз… правительница? – это спросил тот из богатырей, что стоял чуть в стороне от всех – высокий, худощавый, чернявый, нос клювом – галка и галка. А бороды не носит, выбрит гладко, по заграничной моде. И голос у него оказался под стать внешности – резкий, хрипловатый, будто не говорит – каркает. Этот не смеется – смотрит черными своими глазами-кинжалами, будто мысленно царевну уже разрезал и потроха ее разглядывает превнимательно. – Помнится мне, царь-батюшка Игнат Станиславович личным указом своим повелел назначить регентом, сиречь правительницей…

Мысли о том, что раскрывать себя, может, пока и не стоит, мгновенно снова выветрились из Алькиной головы. Потому что из-за этого самого указа все так и случилось, да этот указ ей всю жизнь, можно сказать, поломал!

Глава третья, в которой судьба царевны решается без ее ведома

– Так-то лучше, – ровно продолжил Ратмир. – Теперь и спокойно обсудить можно.

Михайла бросил на него взгляд – не то чтобы одобрительный, но понимающий, и спустя мгновение кивнул. Светик тем временем с пыхтением отволок беспробудно спящую царевну на уже привычное ложе – его собственную кровать – и вернулся за общий стол.

– Итак, – заново начал Михайла, – есть у нас тут царевна. С одной стороны, и впрямь – не дело. Наследница ведь. По всем законам и обычаям – пора бы правительнице Наине трон ей уступить. С другой…

– Видели мы ту наследницу, – холодно усмехнулся Ратмир. – Куда ей страной-то править?

– А что, – нахмурился Акмаль, – хорошая девушка. Ну, молодая, может, наивная еще. Так никто старым не рождается. Оботрется. По праву-то, выходит, не Наинино это место. Пора и честь знать. Наине самой-то немногим больше было, когда царь Игнат помер. Ничего, три года страну держала – да одна, без всякого мужа.

– А присягу воинскую мы Наине Гавриловне давали, – задумчиво произнес Михайла. – Не наше это вообще-то дело – решать, кто на троне сидеть должен.

– Вообще-то в присяге было сказано еще “во благо Тридевятого царства и во соблюдение законов его…” – негромко возразил Анжей. – А закон-то, похоже, на Алевтининой стороне. А еще я слыхал, будто и впрямь Наиной-то не все довольны. Налоги в последнее время вдруг поднялись...

– Ты что думаешь? И ты? – Михайла посмотрел прямо Олешека, а затем на Светика, и оба разом опустили глаза.

– Она красивая, – невпопад ляпнул юный Святослав и тут же засмущался. – То есть, я хотел сказать, хорошая же царица будет! Настоящая. И впрямь ведь дочка-то родная единственная, и по праву… – ученик запнулся, стушевался окончательно и замолк.

Олешек вздохнул.

– В наших краях, – тяжко, с расстановкой, начал он, – правителя иначе выбирают. Кто из сыновей докажет, что сильнее, что сможет всех в кулаке держать – тот и будет наследником…

На мгновение все разом представили битву на кулачках между правительницей Наиной и царевной Алевтиной. Михайла даже головой потряс, чтобы избавиться от этого видения, а Светик вдруг мечтательно разулыбался.

– Ну а ты что скажешь? – Михайла обернулся к своему заместителю. Тот помолчал несколько мгновений и тоже вздохнул.

– Скажу, пожалуй, что не дело все же наша царевна затеяла, – негромко заговорил наконец Савелий. – Не знаю уж, как по закону там, неученый я. И кому править – не ведаю, не моего ума дело. А только как бы ни было, все ж одна семья они, в ссоре ли, нет ли. Не чужие люди. Не на месте сейчас сердце Наинино, коли не вовсе каменное оно. Злиться-то наверняка злится, а все душа болит. Пропала девица в глухом лесу – одна, безоружная, мира не знающая, куда идти не ведающая, то ли медведь задрал, то ли люд лихой обидел. Что там Наина сейчас думает, чем казнится? Нельзя так оставлять, грех на душу брать. Сказать ей надо – что жива, здорова, цела, не обижена. Неважно, кто там царица, кто царевна, кто правительница, кто наследница, что делили, да не поделили. А вот просто – по-людски.

Все пристыженно примолкли: о чувствах всесильной правительницы Наины никто из богатырей как-то не задумывался. Только Михайла кивнул одобрительно.

– Сообщим. А дальше?

– А дальше она велит вернуть царевну в столицу или доставить в академию, – вмешался Анжей. – И царевна снова сбежит.

– Ну, от нас-то, может, и не сбежит, – скромно возразил Олешек.

– Что, в кустики ты за ней присматривать пойдешь, как нужда припрет? – усмехнулся Анжей, и Олешек стушевался. – С ней целый отряд шел – и не уследили. Мы, может, и пристальнее следить будем, а все веревкой не привяжем. Не арестантка все ж – особа царская. Все одно захочет – так сбежит. Да она целую ночь по лесной чащобе из одного упрямства шла – легко ли было царевне, привыкшей на перинах лебяжьих спать и золотыми ложками есть? Ведь не крестьянская девка. Поди, и страху натерпелась, и похоронила сама себя сотню раз. А все шла. И жалеть не думает! Верит, что все верно сделала. Значит, снова сбежит. И снова пойдет. И на второй раз ей не повезет, как с нами…

– Стало быть, надо Наине Гавриловне сообщить от царевны в тайне, да еще убедить ее как-то, чтобы возвращения Алевтины Игнатьевны пока не требовала… – задумчиво проговорил Михайла.

– И что мы с ней будем делать? Нянчиться по очереди? Заместо подвигов. Тот еще подвиг, конечно, если подумать, – фыркнул Ратмир.

– Не нянчиться, а охранять, – серьезно и веско возразил Михайла. – Наша прямая обязанность вообще-то. Как бы ни было, она – член царской семьи и наследница трона. А мы присягу давали престол Тридевятого хранить. С того мига, как она наш порог переступила, ее жизнь – наша ответственность. И что бы ни случилось с ней – наша будет вина.

– Ясно, – колдун хмуро кивнул: надо так надо. – Если сейчас вылечу, к утру до столицы доберусь.

– А царевна когда проснется? – будто невзначай спросил Савелий.

Ратмир бросил короткий взгляд на девушку на ложе, как раз перевернувшуюся на другой бок, что-то пробормотал себе под нос и очертил рукой в воздухе какой-то знак.

– Нескоро. Пусть… выспится.

***

В эту ночь правительница Наина Гавриловна не спала. Она металась из угла в угол, открывала какие-то книги, перебирала свитки и с рычанием отбрасывала их. Растрепанная, с покрасневшими глазами, меньше всего она сейчас походила на великолепную властительницу, которую привыкли видеть подданные, при которой слуги боялись вздохнуть лишний раз, от чьего лишь взгляда замирали в страхе. Окно в ее светелке было распахнуто настежь – разосланные во все города и веси голуби улетали и возвращались ни с чем, и особым указом им велено было нести вести сразу правительнице, минуя всех писцов и прочих прихлебателей. Благо, ученым птицам достаточно было метки, вывешенной на ее окне.

– Ну что, что я должна была сделать?! – всхлипнула она в очередной раз, упав на лавку у письменного стола и уронив лицо в ладони. – Куда она могла податься? И куда дойти?!.

Глава четвертая, в которой царевна сталкивается с тяготами и лишениями (не говоря уже о козе)

Утро в лагере богатырей из отряда спецназначения начиналось рано. Подъем с первым петушиным криком, пробежка вокруг поляны, общая разминка и серия тренировочных поединков, а затем обливание из ведра ледяной колодезной водой – все это было обычной ежедневной рутиной.

Рубах на утренние занятия никто не надевал – все одно промокнут, – и уж посмотреть тут было на что! Ах, сколько бы сердец могло быть разбито, доведись девицам Тридевятого (да хоть бы и мужним женам!) хоть одним глазком взглянуть, как борются сошедшиеся в рукопашной могучие Михайла и Олешек; как запросто, будто с пушинкой, управляется с тяжелым копьем Савелий; как блестят капельки пота на лбах Акмаля и Ратмира, натягивающих тетивы луков; как мелькают в руках Анжея и Светика легкие мечи-одноручники… И едва ли хоть одна из дев смогла бы твердо сказать, кто из добрых молодцев больше люб – хороши были все до единого, как на подбор, каждый по-своему.

Увы, единственная девица, у которой был шанс на это диво полюбоваться, сладко спала в этот момент на узком ложе под лестницей и видела даже не десятый, а по меньшей мере двадцатый сон.

Не проснулась она и когда отряд собрался к завтраку. И когда у окна опустился почтовый голубь, а Михайла собрал богатырей, уже занявшихся каждый своими делами, на совещание.

– К Трясинной волости вызов.

– Горынычи опять бузят? – тотчас догадался Савелий.

– Они. Похоже, детишки из последнего выводка подросли, от родителей разлетелись и безобразят. Вразумить бы надо.

Трехголовые летучие змеи, водившиеся только в Трясинной волости Тридевятого, были разумны, и с ними вполне можно было договориться. Более того – Горынычей оставалось совсем мало, во всем мире всего несколько штук и есть, и Совет магов из Города-у-Моря объявил их охраняемым видом, который запрещено истреблять без крайней необходимости.

Конечно, заведись среди них какой безумец, пожирающий людей, изничтожить его бы пришлось. Но молодые Горынычи чаще разграбляли стада да палили для развлечения поля. Родители полагали, что воспитывать взрослых отпрысков все равно поздно, и философски предоставляли тем набивать собственные шишки. Поэтому карательно-воспитательная миссия доставалась богатырям-защитникам, за которыми посылали местные жители.

Учитывая, что лет 15 назад на радость ученым и на горе окрестным крестьянам Горыновна снесла вместо одного целых три яйца, и все три детеныша благополучно вылупились и принялись не по дням, а по часам расти, дело богатырям предстояло нешуточное. Молодые Горынычи характером напоминали особо злых и несдержанных человеческих подростков, только размером были с дом, да еще дышали огнем. С годами, конечно, остепенятся, образумятся, а только жителям волости от того не легче – им до того светлого мига дожить еще надо.

Трясинная располагалась неблизко, ну да с чародейным клубком да иными путями дальних дорог не бывает. Верхом за два-три дня можно и обернуться. Вот только…

Все богатыри разом обернулись к углу, в котором, сладко посапывая, продолжала спать царевна.

– Разделиться надо, – подтвердил общие мысли Михайла.

Вообще-то отряд мало на какие задания отправлялся в полном составе – порой достаточно было двоих или троих богатырей. По меньшей мере кто-то один всегда оставался на хозяйстве. Но сейчас задача предстояла непростая, и лишние воины бы в походе не помешали. Однако и царевну оставлять без присмотра и надежной охраны нельзя.

– Вчетвером поедем. Останутся… Савелий, Святослав, Ратмир.

Савелий только молча кивнул. Светик тяжко вздохнул – нелегка доля ученика: вечно все самое интересное без него! Ратмир же вскинулся, явно желая возразить, но Михайла непреклонно мотнул головой.

– Ты нынче и без того летал всю ночь. От уставшего воина толку мало.

Колдун нахмурился, явно не соглашаясь с этим утверждением, однако сказал другое:

– А коли подпалят кого?

– Соберешь нам притирок своих с собой. Ничего, до дому добраться авось сдюжим, а уж тут ты подлечишь. Не боись, – тут глава отряда позволил себе чуть усмехнуться, – чешуи с хвостов на декокты тебе привезем.

Лекарь отряда только поджал губы и кивнул. Приказы старшины не оспариваются… а очень хочется!

Не то чтобы Ратмир имел что-то против Алевтины лично. Просто он слишком хорошо знал, что женщинам доверять нельзя. Особенно красивым женщинам. Особенно тем, что представляются невинными жертвами.

Правительница Наина тоже была женщиной, и несомненно красивой… но она, по крайности, и не скрывала ничего. Глянешь на нее – и сразу ясно: не стоит у такой на пути становиться. Раздавит одним ногтем и слезинки не проронит. Это честнее. А для правителя, может, и не так уж плохо быть жестким. Всех не нажалеешься, а ей о целом государстве надо печься.

От Алевтины же и вовсе непонятно, чего ждать – это-то и не нравилось колдуну. Впрочем, бегать от своего долга Ратмир не собирался, а приказ есть приказ. Даже если больше всего хочется сразиться хоть с десятком буйных Горынычей, лишь бы не нянчиться с капризной девицей.

***

Первое, что поняла царевна Алевтина Игнатьевна по пробуждении, – это то, что она выспалась. Кажется, на полжизни вперед выспалась! Второе, что она поняла – это то, что она ничего не понимает.

С богатырями она как будто разговаривала незадолго до обеденного времени. А сейчас, похоже, было утро. Не могла ведь она проспать без малого целый день и ночь? Или могла?

А еще вокруг как-то странно тихо. И куда все подевались?

Царевна приподняла голову, обнаружив заодно, что кто-то заботливо укрыл ее одеялом. А вот раздевать, конечно, никто не стал – некому было, так что на ней все то же драное и грязное платье, в котором по лесу пробиралась. Эх, в баньку бы сейчас… но сначала нужно выяснить, до чего тут без нее богатыри договорились.

Договорились… без нее! Алька вдруг осознала, кто и как ее усыпил и буквально взвилась с постели. Вот… колдун-недоучка! Чародей проклятый! Мерзавец, как и все они!

Глава пятая, в которой повествуется о благодарности царской семьи

День только начинался, а царевна уже чувствовала себя так, будто одна сразилась с десятком чудовищ. Собственно говоря, так оно и было. Десяток – не десяток, но…

Алька вздохнула. Умывание действительно помогло, и собственная вспышка стала казаться глупой и стыдной. Сама вызвалась, сама набедокурила, сама разозлилась… богатыри-то причем? И вот как теперь им на глаза показываться?

Она уныло рассматривала собственное отражение в ушате с водой. Переодеться бы – сарафан теперь выглядит ничуть не лучше, чем ее прежнее платье. А уж пахнет…

Но для переодевания придется как-то пройти через переднюю, где сидят мужчины, в свой угол за занавеской. А еще уже и кушать хочется… как ни крути, в дом возвращаться придется.

В конце концов царевна все-таки решилась – прошествовала мимо богатырей, гордо вздернув голову, но красная, как мак. Воины не смеялись над ней, да и вовсе особенного внимания не обратили, продолжая мирно беседовать между собой. Будто так и надо. Пошуршала за своей загородкой, переодеваясь.

А потом присела на узком ложе, не зная, как быть дальше. И почти в тот же миг ее окликнул голос Савелия:

– Алевтина Игнатьевна! Уж не побрезгуй нашей трапезой. Откушай с нами.

Молча она прошла к столу и присела перед своей тарелкой. И обнаружила, что без нее никто к трапезе не приступал – ждали. Не говоря ни слова, положила себе в миску каши и начала есть. Мужчины зашевелились, тоже набрали себе еды, не переставая переговариваться о своих делах.

И постепенно Алька выдохнула. Ну… ничего же, в конце концов, страшного не случилось, да? Дядька Семен говорил, с первого раза ни у кого ничего не выходит путного. А что кричала и чуть ногами не топала – так… ну… у девиц, говорят, душевная организация тонкая. Особо у знатных. Вот. Вон, и не удивился никто. Все в порядке, значит.

И дождавшись, когда в разговоре возникнет пауза, она решилась наконец тоже включиться в беседу, задав ничего не значащий вопрос.

– А почему вы зовете друг друга братьями?

По богатырям вполне ясно было, что родными братьями они друг другу никак приходиться не могут. Вон, Анжей и Акмаль, похоже, вовсе и не из Тридевятого родом. Алька знала, что в богатыри спецназначения берут независимо ни от рода-племени, ни от знатности: важны были лишь воинские умения да отвага. А верность престолу обеспечивала магическая присяга.

– А как же? – удивился самый говорливый Савелий. Ратмир при царевне все больше молчал, а Светик, похоже, слегка робел ее. – Братья мы и есть. По оружию. Каждый другому спину в бою прикрывал, каждый другого раненым из сражения выносил. И кровь свою мы не раз на поле брани смешали.

– Ясно, – протянула царевна и вздохнула. – У меня тоже была когда-то… названая сестра.

Алька невесело усмехнулась. Как-то она разговорилась с одним из иноземных послов и выяснила забавную вещь. Кем приходятся друг другу Наина и Алевтина, никакой тайной не было. Однако, если не знать всей истории, едва ли это кому-то пришло бы в голову: ведь и отчества у них разные, да и первая наследница – отчего-то младшая. Оказалось, в иных землях правду знали лишь те, кто нарочно интересовался. Прочие же предполагали самое простое и логичное – что регентом при юной царевне назначена была то ли сестра царя Игната, то ли вовсе вторая жена – Алькина мачеха. И уж никак не собственная ее сестра. Старшая.

*

Вся эта история началась давным-давно – задолго до рождения и Алевтины, и даже Наины. Когда в ворота царского терема постучалась оборванная девица – как выяснилось позднее, сирота-погорелица по имени Аграфена. Или попросту – Фенька. Девчонка молила о любой работе – хоть судомойкой, хоть поломойкой, лишь бы было где голову приклонить, за труды же просила корку хлеба.

Во все иные ворота она уж стучалась – иначе не нашла бы в себе такой смелости. Тогда же Аграфена была в таком отчаянии, что едва понимала, куда явилась. Стражники прогнали бы ее взашей – место в услужении в царском тереме какой-то оборванке, ишь чего захотела! – не случись в тот миг рядом юной тогда царевны Анны. Царскую дочь растрогала история нищей девчонки немногим старше нее, и она велела впустить сироту, накормить, одеть и дать работу по силам.

Аграфена оказалась так трудолюбива и старательна, что из поломоек быстро выбилась в сенные девки, а там и в горничные. Обучалась она с усердием, была мила, приветлива и расторопна – и в конце концов удостоилась чести прислуживать лично наследнице престола. И не было у царевны Анны служанки преданнее Фени, помнившей, кому обязана своим счастьем и сытой жизнью.

Личная горничная самой наследницы, обласканная ее милостями, и невестой стала завидной. И приданое от щедрот госпожи у нее вскоре скопилось изрядное. Жениться на ней был бы рад любой из холостых старших слуг, а то и купцов – но выбрала Аграфена простого конюха Гаврилу, служившего на царской же конюшне. Выйдя замуж, свою госпожу она не оставила, и лишь когда родилась у Фени с Гаврилой дочь, пришлось на время покинуть службу. Впрочем, царевна Анна помнила о верной служанке, всегда интересовалась ее жизнью и посылала подарки маленькой Наинке. А когда Наина чуть подросла, Феня попросилась снова на службу – и царевна ее приняла.

Служила она Анне и когда та вышла замуж – по великой любви и с благословения родителей – за богатыря Игната. И когда Анна с Игнатом взошли на престол. А когда родилась у них дочь – маленькая наследница Аля, Феня нянчилась с ней едва ли не больше кормилиц. Царица же продолжала передавать подарки и не раз говорила, что, возможно, однажды Наина станет будущей царице Алевтине столь же преданной наперсницей. И Аграфена радостно кивала – лучшей доли для дочери она и помыслить себе не могла.

Беда случилась поздним вечером, когда у Фени был выходной. Царь Игнат в тот день тоже в отъезде случился – уезжал войска смотреть.

При царице же оставалась молодая горничная, недавно принятая на службу по самым лучшим рекомендациям – дочка старшей няньки. Девица, ошалевшая от оказанной ей чести, так старалась, что не знала, за что прежде хвататься. И как-то так случилось, что забыла она задуть свечу – и окно в светелке, где убирала, оставила открытым.

Глава шестая, в которой королевич Елисей отправляется в дальний путь

– Все готово, Ваше Величество! – старуха, такая древняя, что, казалось, могла помнить и рождение этого мира, отошла от большого настенного зеркала и почтительно склонилась перед властителем Тридесятого королевства.

Его Величество Демар был очень высоким сухощавым мужчиной немногим старше сорока, и седина в его темных волосах лишь начала появляться. Внимательные темные же глаза смотрели из-под неизменно насупленных бровей недобро и остро, и подданные не напрасно опасались привлечь к себе этот взгляд.

Сейчас взор властителя был прикован к зеркалу, в котором из клубящегося тумана проступило наконец отражение наследника королевства. Демар привычно поморщился, даже не пытаясь скрыть своих чувств.

В собственном сыне его раздражало все: и внешность, и нрав. И то, и другое Елисей унаследовал, увы, не от отца, а от матери. Со своими соломенными волосами и голубыми глазами юноша вовсе не походил на жителей Тридесятого.

Мать его, наследная княжна Дваждыпятого княжества, стала когда-то для Демара выгодным приобретением. Именно так он рассматривал этот брак – как возможность присоединить обширное и богатое княжество к своим землям. Это было одним из немногих его мирных завоеваний.

Женой кроткая княжна тоже оказалась идеальной: робкая, боящаяся слово молвить против грозного супруга, она безвылазно сидела годами в своей башне, вышивала бесконечные полотна и пела песни. И никогда не осмеливалась роптать вслух.

Но вот узнать тот же характер в собственном наследнике Демар не ожидал. Елисей был его вечным неизбывным разочарованием. Особенно с учетом того, что других детей у короля так и не случилось. Ни от королевы, ни от бесчисленных фавориток из благородных фамилий. Разве что… впрочем, это теперь и значения не имеет.

– Ну? – хмуро и неприветливо вопросил Его Величество, не тратя времени на приветствия, и его юный собеседник нервно сглотнул. – Что тебе ответили?

– Увы, государь и отец мой! – скорбно возгласил наследник, заломив руки и явно приготовившись к пространному повествованию, однако был безжалостно прерван.

– Отказали?

– О нет!

Король нахмурился, силясь понять логику сына.

– Согласились?

– Увы, государь и отец мой! – снова воззвал королевич, и на этот раз король, закатив глаза, был вынужден дослушать. – Я не успел. Посольство едва прибыло, мы вручили царевне и регенту все приличествующие дары, а сватовство я наметил на второй день, хотелось удостовериться прежде, что возлюбленная моя по-прежнему…

– И что?

Елисей опустил плечи.

– Царица отослала ее. В тот же день, вечером. Якобы на обучение в академию. Только челядь шепчется, что погубить ее сестрица задумала, и милая моя о том же намекнула. Мне же царица объявила, что в отсутствие царевны дать благословения она не может, ибо в Тридевятом наследников никогда не неволили, и надобно согласия девушки испросить, что теперь невозможно.

Король поджал губы. Ловко! Прямой отказ при согласии царевны развязал бы ему руки и дал вполне весомый повод начать военные действия. При должном старании можно было бы попытаться залучить на свою сторону и другие страны. Да и в Тридевятом можно было бы через шпионов распустить нужные слухи, чтобы собственный народ Наину не поддерживал. И впрямь увы – Наина оказалась слишком умна. Она обставила все так, чтобы и не отказать, но и не дать согласия.

– Местных опрашивал? Куда она царевну могла отправить?

– Конечно, мой государь! – Елисей часто закивал. – Названо было четыре конкретных адреса. Некоторые говорят, будто и впрямь в академию. Другие – к черту на рога. Третьи – к нему же, но на кулички. Четвертые – на погибель верную.

Король Демар прикрыл глаза, мысленно считая – правда, не до четырех, четырех было бы мало для душевного равновесия. Елисей же между тем продолжал.

– Однако говорят, царевна сгинула в пути, ищут ее теперь. Не то сама сбежала, не то завезли невесть куда. Так что к черту на кулички тоже ехать теперь бесполезно.

– Ясно, – рыкнул король. – Вот что, н-наследничек… теперь ты поедешь сам и царевну свою найдешь.

– Но как же! – вскинулся Елисей, однако договорить ему на сей раз не дали.

– А иначе, не найдись Алевтина, придется тебе, сынок, на Наине жениться!

– Нет! – пораженный жестокостью отца, Елисей даже отшатнулся от зеркала. – Вы не можете так… то есть я не могу… то есть… она же все равно не согласится… то есть…

– Куда она денется, – скучающе произнес король, – когда войско у ее границ встанет. Уж на согласие перезрелой девицы нашей военной мощи хватит. А может, она того и добивается. Брак с королевичем упрочит ее позиции.

Глянув побелевшими от ужаса глазами на отца, королевич сглотнул и вытянулся.

– Найду. Непременно найду. Из-под земли достану!

Не удостоив сына кивком, король отвернулся от зеркала, махнул рукой старухе, и в зеркале тотчас снова заклубился туман. Молча Демар развернулся и вышел из залы, так и не увидев полыхнувшего ненавистью взгляда колдуньи вслед.

Впрочем, до чувств старухи ему не было никакого дела.

*

На встречу с правительницей Наиной Елисей собирался, как на войну. Старшая царевна пугала его ледяным взглядом, каменным лицом, не выражающим никаких эмоций, тем, как беспрекословно слушались ее и почтительно склонялись перед ней подданные. Чем-то неуловимым она напоминала королевичу его отца, хоть и была, в отличие от последнего, всегда безукоризненно вежлива. Впрочем, в ее велеречивой вежливости чуялась порой такая злая затаенная насмешка, что уж лучше бы она, как Демар, рвала и метала, не утруждаясь подбирать слова.

Языком Тридевятого царства королевич владел в совершенстве – спасибо академии!

Согласно одному из условий давнего договора, большинство стран континента отправляли всех возможных наследников престола на обучение в Международную академию при Городе-у-Моря в единственной на материк республике Однажды. В академии принцы и принцессы, царевичи и царевны, княжичи и сыновья вождей разных стран не только просвещались, но и налаживали межгосударственные дипломатические связи. Можно ли пойти войной на того, с кем весело плясал когда-то на студенческих попойках?

Глава седьмая, в которой царевна принимает важное решение

Царевна рыдала, обливаясь слезами столь горькими, что ни одно сердце, коли оно не вовсе каменное, не смогло бы вынести того плача, не разорвавшись от сострадания. Увы – у единственного свидетеля неизбывного царевнина горя сердце было именно что каменным, и свидетель этот только хитро посматривал на Алю, продолжая невозмутимо и размеренно работать ножом.

Со двора доносился мерный стук топора – Светик рубил дрова для вечерней бани. Колдун, как обычно, заперся в своей пристройке – то ли ворожил, то ли еще какое злодейство чинил. Кто его, лиходея, разберет.

И лишь один бессердечный Савелий наблюдал за бесславным поединком прекрасной девы и полной миски лука.

Мясо он царевне не доверил, и пластал его крупными кусками сам. Сегодня прилетала с весточкой почтовая птица – к вечеру отряд вернется из похода с победой, так что жаркое готовили на всех.

За минувшие три дня Алевтине строго-настрого было заказано – для ее же блага! – множество самых разных вещей. Например, к курятнику подходить. К козе, опять же. И к печи, из которой буквально сами собой кидались на царевну горящие угольки, а то и котлы с кипящим варевом. И посуду мыть (мисок в избе все же оказалось маловато для такого случая). И стирать (хотя порвала она от злости на прямо-таки заколдованные неоттирающиеся пятна всего-то одну рубаху, да и то собственную. Зато уж воду мыльную разлила по всему полу, и сама же на ней и оскользнулась). И даже пол подметать. Последнее – исключительно на всякий случай и совершенно несправедливо. Кто же знал, что этот веник был не для пола и даже не для бани, а для волшбы лечебно-чудодейственной, а Ратмир (уверявший, что и вовсе это был не веник даже) его на просушку вешал!

Алька искренне старалась и ее ужасно расстраивало, что ничего не выходит. А пуще того – что дальше пробовать ей не дают. Ведь не могло же у нее все сразу получиться!

– Ты пойми, царевна, – вздыхал Савелий. – Мы ведь за твою безопасность отвечаем. А тебе, выходит, небезопасно…

– Что? – обижалась Алька. – Веники брать? Что они, на месте меня испепелят да под коврик заметут?

– Веники – вряд ли, – влез Светик, – а Ратмир – может! Если ты его травки еще разок угробишь…

Колдун, поджав губы, каждый вечер залечивал царевне свежие синяки, ожоги и ссадины – над мелкими царапинками просто проводил рукой, и они исчезали без следа, для иных делал примочки, к синякам же давал прикладывать мазь. Примочки и мази немилосердно щипались, а то и пекли, но Алька стискивала зубы и терпела.

А еще как-то вечером, укладываясь спать, она слышала, как Савелий с Ратмиром шепотом обсуждали, что могло бы сравниться с разрушительной силой одной царевны – десяток Горынычей али ураган? И не следует ли сокрушительность ураганов измерять в царевнах? Богатыри при этом тихонько смеялись. Надо же, колдун, оказывается, и шутить, и смеяться умеет! Уж лучше бы не умел. Алька в своем углу, слушая, только молча глотала бессильные злые слезы.

Готовить самостоятельно она, конечно, и не пробовала. Точнее, ей не позволяли. Ратмир чуть высокомерно объявил, что “он, конечно, специализировался некогда на ядах и противоядиях, однако в данном случае его искусство может оказаться бессильно”. Алька на это только фыркнула. Ее собственному мнению о колдуне, между прочим, тоже ниже падать было некуда! Еще и отравитель он, оказывается, вон как!

А вот помогать в готовке под своим присмотром Савелий ей все же разрешил. Например, лук вот порезать.

– А оно и полезно поплакать иногда, – со знанием дела говорил он. – Особливо девице-то.

Девица невоспитанно шмыгнула носом – потому что платка под рукой не было, а вытирать нос рукавом было бы еще хуже.

– А ты молодец, царевна, – неожиданно похвалил ее богатырь.

Алька изумленно вскинула голову. Похвалы она не ожидала. Собственно, за все время, что жила на лесной заставе, она еще не видела ни одного вполне одобрительного взгляда. Конечно, никто ее не посмел бы отчитывать ни за битые миски, ни за разлитую кашу. Зато она вдруг обнаружила, что взгляды порой случаются выразительнее всяких слов. Ратмир так вовсе, кажется, мог бы одним взглядом убить ее без всякой магии, причем по меньшей мере пятнадцатью разными способами – например, разрезав на кусочки и испепелив. Это тебе не дома, где пришла с прогулки в саду в порванном грязном платье, а няньки хором восхищенно ахают, какой у царевны “живой непоседливый нрав”.

Алевтина недоуменно посмотрела на лук под своим ножом. Упрямая луковица разползалась на слои и скользила, а потому куски у царевны получались крупные, неровные, будто топором рубленые. А еще она стыдливо поджимала мизинец, чтобы не показать, что снова порезалась.

– Молодец? – осторожно переспросила она.

– Еще какая, – серьезно ответил Савелий. – Потому что от решения, верно принятого, не отступаешь. Не выходит, из рук валится, больно, обидно – а не сдаешься. Упрямство да упорство – оно тоже разное бывает. Случается дурное, когда от юности, когда от дурости. А бывает полезное, нужное. Чтобы на полпути дела не бросать. Вижу ведь, как трудно тебе. И не жалуешься. Молодец. Настоящий богатырь!

И прозвучало это так неожиданно, что царевна покраснела до корней волос. И отчего-то эта похвала оказалась много важнее и приятнее всех ничего не значащих лестных слов от нянек.

Алька снова шмыгнула носом и поморгала, отложив нож. Вкривь, вкось и как придется, а лук все же был готов (а местами и полит царственной кровью!).

– Савелий, а как богатырями становятся?

– По-разному, – пожал тот плечами, ссыпая мясо в котел и присыпая солью. – Кто-то с детства об этом мечтает, а кто-то и вовсе почти по случайности… Чтоб на обучение в отряд попасть, каждый должен прежде испытание пройти и доказать, что достоин. После обучение. На учебу одному года-другого хватит, другому несколько лет понадобится. А уж коли с честью учебу пройдет да в бою доблесть и умение докажет, тогда и к присяге приходит и возвращается в отряд уже богатырем.