Carpe diem!

О старых библиотеках

В детстве я была читающим ребенком. Нет, я была ребенком, который просто поглощал книги одну за другой. И конечно, домашней и школьной библиотеки мне не хватало. Все книги я уже едва ли наизусть не знала и искала место, где можно было бы добыть еще интересных книг.

 Место нашлось за две остановки от моего дома - маленькая районная библиотека в старом деревянном доме, которому лет сто, не меньше. Я упросила маму сводить меня туда и записать.

 Поход в библиотеку был действом, таинством и ритуалом. Надо было пройти две остановки по старой улице, на которой тогда еще стояли обычные деревянные дома и которая шла по берегу Белой. Сначала под горку, потом, пыхтя с тяжелым пакетом книг - в гору. Но все равно дорога эта казалось удивительной - особенно летом, когда вдруг из-за низких крыш мелькала река, и можно было увидеть и мост, и высокий берег, и здание правительства, и памятник Салавату Юлаеву. Эта тенистая улочка и старые дома вспоминаются с каким-то особым трепетом - давно я не гуляла по ней, очень давно. Это был кусочек старой Уфы, скоро, совсем уже скоро вместо частных домов вырастут красивые, конечно, но одинаковые многоэтажки, и место это станет, как и все другие - обычным спальным районом без какой-то своей индивидуальности.

 Мало того, что эта библиотека открыла для меня еще более широкий мир литературы, она еще и дарила тепло тем, кто в нее ходил. Конечно, это все люди, которые там работали. Замечательные люди, надо сказать. Добрые и отзывчивые, всегда готовые помочь подобрать нужную книгу, посоветовать что-то... да просто поговорить обо всем на свете. Примерно раз в пару месяцев в библиотеке устраивались чаепития, куда приглашали самых верных читателей, это были по-домашнему уютные посиделки, куда иногда приходили уфимские писатели или просто интересные люди.

 Сейчас все это, конечно, кажется смешным. Два нажатия кнопки - и вот нужная книга лежит в электронной читалке. Просто, удобно, быстро. И главное - никуда не надо ходить.

 Но иногда мне кажется - с каждым разом все меньше становится именно таких дружеских человеческих отношений, таких уютных мирков, пахнущих книгами и старым деревом. И этот мой мирок детства ушел, стал другим, уже совсем не тем, каким я его запомнила. Но так жаль, так безумно жаль, что это происходит.

 Нельзя скорбеть об ушедшем прошлом. Но его нужно помнить и уважать, и относиться к нему с почтением.

О людях и вещах

Мы обрастаем вещами, как дерево - корой. Нужными и ненужными, старыми и новыми, большими и маленькими. Сервизами и телефонами, подушками и картинами, скрепками для бумаги и разделочными ножами. Власть вещей огромна. Вещи держат нас, они - как якоря, не дают нашим лодкам выйти в открытое море. Короста вещей становится толще с каждым днем, месяцем, годом. Вещи внушают спокойствие и уверенность.
...иногда очень хочется о них забыть. Стоять перед морем, часами глядя на серую пену. Волны смывают все лишнее, ненужное, остаются лишь море и ты. Никаких вещей, никаких обязательств. Не нужно чувствовать себя улиткой, таскающей на спине дом, не нужно чувствовать себя запертой в коконе мелочных отношений, улыбок-приветов, горечи и разочарований.
Есть один путь освободиться от вещей. Уйти. Выкинуть старое и ненужное, весь этот хлам из души и дома. Фотоальбомы, календарики, блокноты и книги - все, чем мы дорожим. Сложный, почти невозможный путь.

Их любовь - ?..

Их любовь - путешествие, опасное и трудное, полное невзгод. Их любовь - это тихий дом на берегу моря, дом, в котором всегда открыты двери. Их любовь - это сад, где долго и упорно приходится возделывать яблони и груши, чтобы они приносили плоды. Это поле ржи на закате, согретое розовым солнцем, это земляничная поляна на опушке леса, сладкий запах земли, трав и ягод. Их любовь не знает слов. Это прикосновения и улыбки, и горячее солнце, и мальвы и асфодели, и резные листья дубов, и солнечные блики, запутавшиеся в волосах. Это счастье быть просто рядом, неизъяснимое, неимоверное счастье. Их любовь - это то, что они строят сами, по кирпичику, постепенно, стирая до мозолей руки. Нет обещаний и признаний, есть лишь уверенность и доверие, и проскальзывающая во всем нежность. Им проще скрыть чувства за грубыми словами, но слова неспособны на это. Слова - шелуха, и она опадает, сгорает, когда кто-то из них улыбается другому, когда берет за руку, обнимает за плечи. Это нельзя объяснить, можно лишь ощутить на мгновение - биением сердца, распирающей изнутри радостью, острым шипом, засевшим глубоко внутри. Их любовь прорастает сквозь них, как цветы по весне, тянется вверх каждой травинкой, каждым лепестком и веточкой. И они верят своей любви, потому что можно не верить чему угодно, но нельзя не верить себе.

Трамвай

Бежать! Лететь! Вперед, к самому долгому,  самому прекрасному лету в жизни, когда тебе шестнадцать, когда экзамены еще так далеко, когда солнечный свет и запах лип, и мокрый асфальт, который по-особому пахнет: почти летним городом, и пылью, и грозами,  и ливнями.  Где-то дрожит звонок раннего трамвая, и и черемуха цветет так дико, так буйно, что не видно из-за нее домиков с синими наличниками, не видно заборов и оврагов, и трамвай выныривает оттуда, из белого облака, и солнце плещет в его стекла, ударяется и разбивается на множество солнц.
И ты садишься на этот почти пустой трамвай, в котором два деда горячо обсуждают политический курс, а мимо мелькает зелень, зелень. Какой это зеленый город - пока еще зеленый! К середине лета трава пожухнет от жара и пыли, выгорит, как чья-то белобрысая макушка.   Трамваи станут людными и душными, повезут с дач корзинки с земляникой и малиной, прикрытые белыми чистыми тряпицами,   повезут самих дачников - с тележками, сумками, рюкзаками и бидонами.
Город станет невыносимо тесным.
Но сейчас май, и что-то огромное, прекрасное и немного жутковатое подталкивает в спину, кто-то смеется в ухо, нашептывая древние слова, нарисованные узорами из теней и света. И ты понимаешь - все, до единого звука, до единого шороха и вздоха листвы.
Этот город пропах черемухой и сиренью, небом и солнцем. Ты идешь по центральным улицам - в утренний час они пустынны  и тихи, спускаешься и поднимаешься, и нет конца-края этим подъемам и спускам. А за спиной звенит на повороте трамвай.

Игра в домики

В детстве она любила играть в домики. Мир её заключался в узком пыльном пространстве под обеденным столом, где из-за свисающей бахромы скатерти можно было видеть ноги бабушки или мамы; был ещё закуток между спинкой кровати и стеной - там она натянула одеяло. Ещё одно место было "праздничным" - письменный стол, широкий, под ним она устраивала магазин, когда это разрешал папа. Если в такие дни бабушка пекла пирожки, она набирала полную тарелку и делала вид, что продаёт их, но на самом деле съедала все сама. В этих домиках она чувствовала себя под защитой, кого - сама не знала. Может, домового, может - своего воображения.
Она любила играть в домики. Даже когда выросла и стала серьёзной барышней, когда закончила школу, когда поступила в институт. Игра - детская, простая, невинная игра вдруг стала чем-то большим. И сейчас её вела фантазия, и люди говорили: "Она безумна!" Но она знала, что - нет. Теперь правила Игры стали тоньше, сложнее, но она продолжала играть - с удовольствием, самозабвенно, всегда - на пределе сил. Она отдавала бумаге время и вдохновение, и бумажные линии становились стенами, изгибами фасада, крышей, окнами, становились камнем и кирпичом, деревом, бетонными панелями и стеклом. И Игра обрела вес, и Игра воплощалась. А она - она снова и снова ловила за хвост переменчивое вдохновение, и тонкими, летящими линиями набрасывала в блокноте облик новой мечты.

Замок из песка

Замок рос стремительно, прямо на глазах. Тянулись вверх угловатые башенки, вставали крепостные стены, углублялись рвы. "Еще! Еще!" - кричали юные строители, и вот набух купол над тронным залом, вот взметнулись ввысь острые шпили, вот пробежали дорожки в дворцовом парке, и сам парк возник как будто ниоткуда.

А потом замок менялся. Окна и двери то появлялись, то исчезали, башни кочевали с севера на юг, а оттуда - на запад, мосты опадали, а во внутренних двориках возникали фонтаны. Крепли стены, все выше, выше, до неба, до облаков...
Джасем  наблюдал за этой грандиозной стройкой, прячась в тени полосатого навеса. Он видел, как куча песка превращается под умелыми руками женщины в огромный замок, как долго - с самого раннего утра уличная детвора во все глаза смотрит на рождение - нет, он даже в мыслях не позволил себе назвать это… чудом.

Но это было –  чудом.
Женщина улыбалась и иногда звонко смеялась, откидывала назад выбившуюся из прически прядь волос. Золотистый песок тек в ее пальцах, темнел и наконец оседал коньком крыши или резным порталом, оседал тонким налетом на ее одежде и руках. Даже на щеке - полоса не то от глины, не то от песка. А женщина сидела, окруженная детьми, и казалась очень счастливой. Это ненадолго, это слишком неуловимый миг, думал он, а тень от решетчатого навеса ложилась то на ее плечи, то на лицо, то на руки, и она сама казалась зыбкой, как мираж.
Восхищенные возгласы. Мягкая, нежная улыбка. Смех. И случайный, быстрый взгляд темных глаз.
На следующий день замка уже не было, как не было и женщины, построившей его. Песок лежал бесформенной кучей, и только маленький оборвыш растерянно стоял на том месте, где вчера великие сатрапы Серого города весело смеялись, устраивали празднества, танцы и турниры.

Контрабанда мечты

- Да тут овраг за домом!

Овраг действительно был. Глубокий сырой овраг, сплошь поросший крапивой. Через него перекинуты ненадежные мостки. Над ручейком склонились в вечной печали ивы.

- Комаров тьма, небось, - ворчит Глеб, недовольно качает головой.

Но дом уже шепчет: я ваш, ваш, и больше ничей. Все мои комнаты, все подгнившие доски пола, все сиреневые и желтые стеклышки в окнах на втором этаже, в тех, что выходят на балкон.

Дом пахнет старым деревом и слежавшейся темнотой, мышами, плесенью, полынью и временем. И я киваю старику, любезно улыбаюсь. Согласны, да, где бумаги? Вот, пожалуйста – на листе расцветает замысловатая закорючка-подпись. Глеб снова бубнит себе что-то под нос. Слишком дорогой для старой развалюхи? Слишком большой для двоих безумцев? Как много этих «слишком», как они незначительны…

- С этим домом проблем не оберешься, - я слышу позади его голос. – Дрова колоть, печь топить, вот ты умеешь колоть дрова, а?..

- Умею. И печь истоплю.

Он подходит и кладет ладонь мне на плечо. Так тихо и обреченно, смиренно. Дом ведь и его околдовал, его –  моего ворчуна. Это совершенно немыслимо – уйти, едва познакомившись, только узнав полутемные комнаты, где так хорошо думается, может, потому что окна – на запад?  Я обнимаю Глеба, и мы стоим молча, а где-то вдалеке тарахтит мотор дряхлого пикапа.

А небо здесь – цвета старого золота.

Потом мы идем в дом – открывать шампанское, сидеть на вытертом ковре в окружении коробок и чемоданов, есть шоколадные конфеты, разбираться в хитросплетениях проводов и мышиных нор. Слушать, как что-то скребется на чердаке, смеяться, шутить, разбить пару тарелок – на счастье, конечно!

Свет гаснет, когда я, вооруженная веником, смахиваю с люстры паутину и пыль вместе с какими-то жуками. В темноте слышу, как Глеб ищет фонарик, обо что-то спотыкается и, кажется, падает.

- Чертовы пробки!..

- А может, домовой?

Он смеется из бархатной пыльной – будто театральной - темноты. Словно сам дом отвечает мне. А может?..

Что-то падает, я слышу невнятные ругательства. И вдруг люстра надо мной вспыхивает льдисто-серебряными искорками. Всего на миг. Будто принимая меня, подмигивает, одобряет и ободряет.

- А я, знаешь... - Глеб стоит на пороге комнаты, растрепанный  и улыбчивый.  - Пишущую  машинку нашел.

Поездом до Питера

Сумрачное предгрозовое небо над полями. Вагон полупустой: до Ростова-на-Дону еще далеко. Впереди - дорога длиной в тысячи километров, дорога длиной в сорок четыре часа от Невинномысска до Санкт-Петербурга. А позади - сначала суетная неугомонная Москва, потом - зной, море, галька на пляже, сухой степной ветер и даже, совсем чуть-чуть, горы.
Недаром Блок сравнивал Россию с железной дорогой! Россия из окон поезда. Море. Степи. Родная средняя полоса. Север.
Кажется, именно в поезде понимаешь, как необъятна,  как многообразна и непостижима наша страна. Не только просторы,  не только природа, но и люди.
Люди, которые поросли в твоем сердце.
Я как-то говорила, что меру дружбы можно понять только на расстоянии. Расстояние учит ценить каждый миг, проведенный вместе.
Так со мной с первого курса: друзья так или иначе оказываются по ту сторону часовых поясов, отделенные от Уфы, от Петербурга расстоянием. И кто-то тогда действительно уходит, а кто-то - наоборот - становится ближе.
Дорога - лучшее время для размышлений. И неважно, поднимаешься ли ты по горной тропе верхом или, вжавшись в кресло самолета, ждешь посадки. Дорога - универсальный символ. Но поезд - символ почти такой же бесконечно многозначный, как и русская тройка, увы, ушедшая в века.
И когда поезд увозит тебя, разделяя с друзьями, мысли - светлые с горчинкой. Ты знаешь, что "за расставаньем будет встреча", но что заменит взгляд, прикосновение, улыбку?..
И все же - я счастлива. Счастлива тем, что впереди еще - дороги, встречи, и взгляды, и прикосновения, и улыбки.