Царство красоты - Абсолют #2

Часть 1. Глава 1.

...И пусть на куртке осядет пыль, и пусть ботинки сотрутся в хлам, пока ты веришь в меня - я жив, и пусть тебе говорят, что я - всего лишь сказка, безумный миф, мозг пожирающий страшный яд, пускай меня отрицает свет, пусть от меня отказался Бог, пусть я безмолвен, и глух, и слеп, и с губ слетает последний вздох, пускай меня замели пески, пусть под ногами дрожит земля, не отнимай от меня руки, не отрекайся, держи меня.

И до тех пор, пока ты со мной, пока ты веришь в меня еще, и на губах твоих моря соль, кусает ветер поверхность щек, а сердце гулко стучит в груди, и твой румянец затмил зарю, иди за мной, лишь за мной иди.

Ищи.

Я тоже тебя ищу.

Джио Россо

Часть 1. Прощение

Глава  1. Пробуждение

30 seconds to mars - The Story

Утро началось над унитазом. Основательно проблевавшись, сползаю на холодный кафель, пытаюсь вспомнить, что послужило причиной таких последствий: где я так налакался и по какому поводу?

Память услужливо подкидывает хитрые глаза Итона, пластиковые пакеты с порошком, всплывает фраза: «Лёгкий наркотик, попробуй, тебе понравится! Трахаться ваще улёт под этой дурью, чувак!».

Голова раскалывается. Боль слишком сильна, чтобы быть способным быстро восстановить хронологию и суть произошедших накануне  событий.

Внезапно кадры: синие глаза Софьи… испуганные, ненавидящие, затопленные слезами. Это воспоминание цепляет за собой другое – её тело, белоснежная кожа, грудь, розовые ореолы её…

Стоп! Откуда?

Она подо мной, и я жёстко её…

Что за хрень? Я что, во сне Софью отымел? С какой стати?

Тааак… Я приехал в клуб, разобрался с бумагами, текучка, интервью с менеджером, чертежи переоборудования склада. Итон, Стив и три девки с ними, мы сидели за столом, много пили. Когда я принял наркотик?

Когда увидел Софью.

Чёрт, это реально было. Софья точно вчера была в клубе. С ней Кейси и ещё пару каких-то отморозков. Один лапал её, но без трагедии.

Так, дальше. Что было дальше?

Дальше… её глаза. Она ела меня глазами. Ну, как обычно. А что я? Я… трахал рукой одну из девок…

Твою ж мать!

Стоп, ничего не понимаю, если у меня была тёлка, то какого чёрта я вижу под собой Софью?

Тру виски, не спешу напрягать атрофированную память – страшно.

С трудом встаю под душ. Сперва горячий.

Снова Софья, я беру её сзади, она стонет… или плачет? Снова фраза: «Мне больно, Эштон! Мне так больно!»

Твою ж мать!

Меняю положение смесителя на «максимально холодный». Стою. Говорю себе: это сон, это просто дурной сон, ничего этого не было. Я ничего подобного совершить не мог. Просто не мог. У меня извращённые мозги, мне приснился кошмар! Не было ничего!

Стою под ледяными струями до тех пор, пока меня не начинает трясти от холода. Или это отходняк?

В памяти всплывает второй пакет, и я в ванной принимаю порошок. Голый.

Снова вспышка в памяти: заламываю Софье руки, резко раздвигаю её бёдра своими. Она беззвучно плачет, закусив нижнюю губу.

Да, что это за идиотизм?

Меня так бьёт дрожь, что я с трудом добираюсь до постели. Только теперь замечаю совершенно голый матрац – простыни нет. На матраце два небольших пятна, приближаюсь к ним максимально, трогаю пальцем, не могу понять, что это…

Внезапно вижу бёдра Софьи… В крови.

Рвотный позыв, и ноги едва успевают донести меня до унитаза, чтобы я мог выблевать остатки вчерашнего дня…

Меня рвёт без остановки, выворачивает кишки наружу, а в голове отрывки, куски, картинки складываются в длинную ленту, которую словно киноплёнку я буду прокручивать в голове всю оставшуюся жизнь: этой ночью у меня был секс с сестрой. Не обычный секс – я грубо трахал её, так грубо, как ни одну женщину в своей жизни. Теперь, самое страшное: кажется, я лишил её девственности… Зверски…

Снова кафель, снова душ.

Осознаю себя сидящим на полу душевой, по лицу, голове, всему телу струятся ледяные ручьи, мои руки то сжимают виски, то закрывают лицо. Я сам не могу осознать, что сделал. Мой мозг не вмещает этого.

Проходит время. Мои глаза выучили наизусть узор этой кафельной плитки. Мне кажется, я смогу воспроизвести каждый бежевый квадратик и шесть его хаотично рассыпанных оттенков с точностью сканера. Встаю, ноги затекли, руки онемели от холода. Не с первой попытки, но всё же умудряюсь выключить душ.

Я в комнате, меня тошнит от её вида так, что тут же принимаю решение уничтожить её и переделать в какую-нибудь подсобку.

Не решаюсь смотреть на кровать – там матрац и те пятна… Свидетельство того, что вчера я стал первым мужчиной собственной сестры. Любимой дочери своего отца. «Софья – половина моего сердца!» - он повторял мне эту фразу тысячу раз… Но я, видно, так и не понял…

Глава 2. Полпуда соли

Woolookologie – Forest

Дома, вернее, в квартире, подаренной отцом, не включаю свет. Не сплю и не бодрствую, сижу в кромешной темноте без единой мысли о своём будущем. Единственное, что меня заботит – реакция отца. Не то, чтобы я боялся его гнева или тюрьмы, куда он мог бы упечь меня по щелчку своих пальцев, я боюсь увидеть в его глазах то бесконечное разочарование, которое рано или поздно в них увижу. Я должен сказать ему и решаю сделать это утром.

Посреди ночи просыпаюсь от мысли, неожиданно пронзившей мой полуспящий мозг: видео! Отморозки из клуба, те, которые в охране, установили в блядской комнате камеру видеонаблюдения и снимают клиентов ради развлечения, прикрываясь производственными целями. Я же об этом знал! Так какого же чёрта потащил туда Софью?

Сразу же, не дожидаясь утра, срываюсь в клуб. Всё закрыто – сегодня понедельник, народ разбредается раньше обычного. Вскрываю сервак охраны, благо знаю, как это делать, и нахожу нужный файл. Конвертирую, перематываю, пауза… Мы входим в комнату, я что-то ей говорю, она отвечает. Эта камера из допотопных – не записывает звук, и я понятия не имею, что именно говорил ей, что она отвечала. Набрасываюсь на неё… пауза…

Я извращенец, зачем смотрю?

Гадко видеть себя… в таком обличии. Я жалок, будучи сильнее, я омерзителен, пользуясь этим.

Снова play… Стягиваю с неё майку, бюстгальтер, она остаётся в одних джинсах, я замираю, очевидно, опять что-то говорю, но она не отвечает. Поднимаюсь, скрываюсь из радиуса, покрываемого камерой. Софья подскакивает и одевается.

Господи, она ушла… Она же ушла! Иди, беги и не возвращайся Софи, умоляю тебя! Пусть это буду не я… пусть это кто-то другой, только не я…

Но она возвращается, и я снова нажимаю на паузу: знаю, что будет дальше. И помню свои мысли, чудовищные, зловещие, омерзительные свои мысли.

Я хотел наказать её. Сознательно, намеренно сделать ей больно, не физически, нет! Моей целью была её душа, и мне жутко, извращённо отчаянно хотелось унизить её, растереть, как женщину… Хотел видеть шлюхой, паршивой девкой, а не любимой дочерью моего отца, избалованной лаской, вниманием, деньгами. Я хотел выдворить её из своей жизни, сделать нечто такое, чтоб она забыла все пути туда, где есть я.

Сижу и окаменело пялюсь на экран с застывшей картинкой… Не решаюсь смотреть дальше, а нужно: я должен знать, обязан увидеть сам в какой момент дошёл до того, что ударил её.

И я вновь включаю видео с твёрдым намерением досмотреть до конца. И я вижу всё: как снова грубо раздеваю её, как заламываю руки, как она плачет, и как сам я словно не замечаю этого, как впервые вхожу в неё, и как её лицо перекашивается от боли, как она просит меня о чём-то…

Мне вспомнилась фраза. Её фраза, её просьба. Она повторяла её десятки раз, просила меня остановиться: «Хватит, Эштон! Пожалуйста, перестань, мне больно!»

Моя рука на моём лбу, прикрывает глаза, я пытаюсь спрятаться от правды, от отвращения к самому себе, от собственной жестокости, от стыда… В этот момент мне наплевать даже на последствия – до того тошно смотреть на себя в действии. Это видео не для возбуждения, это видео для культивации ненависти и презрения к самому себе. Но я дохожу до самого конца и даже получаю шанс узнать, куда девалась простыня с кровати – Софья уволокла её куда-то. И мне даже не нужно напрягать свои гнилые мозги, чтобы понять зачем: ясно же, не хотела, чтобы я понял, что всё-таки оказался первым…

Оказался ничтожеством, превратившим одно из самых важных событий в жизни любого человека, не только женщины, но и мужчины, в животное сношение… Хотя нет, даже животные делают это нежнее и с большей чувственностью.

Я опустошён. После увиденного во мне нет жизни. Сказал бы, что и желаний нет, но это не так – есть одно: чтобы всё это вдруг оказалось страшным кошмаром, чтобы я проснулся, и всё закончилось на том моменте…, когда я впервые увидел тот журнал. Я бы не поехал к отцу. Не поехал бы. Не было здесь места для меня.

Я не хочу быть животным, отравленным ненавистью, не хочу быть жестоким зверем по отношению к девушке… теперь уже женщине. Не хочу совершать то, что совершил, не хочу ненавидеть, не хочу завидовать и болеть этой завистью…

В окне напротив небо светлеет и окрашивается розовым – рассвет. Нет смысла сидеть здесь и ждать, пока явится охрана…

Кстати, а где ночная смена? В голове мелькает догадка в ответ на это «почему?», но я гоню её прочь – и так «система перегружена», я не в состоянии грузить свой мозг ещё и этим.

Больше всего в данный момент меня заботит рана у Софьи на голове: теперь я точно знаю, что не бил её. На видео – жёсткий уродливый секс, но не более того. Физического насилия я не припоминаю, и камера ничего подобного или похожего не сняла.

Просматриваю записи видеонаблюдения по её возможному передвижению по территории клуба, вижу, как она выходит, как идёт, немного шатаясь, как останавливается, опустив голову на ладонь…

В этот момент чувствую вкус крови во рту – это я, кажется, прокусил свою губу…

Софья снова двигается, подходит к мусорному контейнеру и с диким остервенением (откуда силы только взялись?) запихивает простыню в бак. После двигается в сторону тротуара, оглядываясь по сторонам, как будто ищет свободное такси, внезапно останавливается, стоит какое-то время, склонив голову, затем падает… Нехорошо падает: так, что я, глядя на это видео, даже подскочил, чтобы поймать её…

Ясно, теперь ясно, почему голова у неё разбита. Выдыхаю своё облегчение и даже, кажется, улыбаюсь – главное, не бил, руку не поднял, иначе как жить-то после такого? И этот груз не знаю, как повезу теперь, а если б ещё и избил…

Глава 3. Ответственность (1)

The Who - Behind Blue Eyes

Отец и Софья возвращаются из путешествия два месяца спустя после случившегося. К этому моменту я уже бездомный, похудевший, немного поседевший топ менеджер:

- Ты не слишком ли усердствуешь на работе? – спрашивает отец,  внимательно разглядывая мой в корне поменявшийся облик.

Судя по его глазам, он всё ещё не знает… Софья, очевидно, так и не сказала, а церберы не смогли вынюхать, ну, или не там искали.

- Были некоторые проблемы… - отвечаю, и это правда.

- Решил?

- Вроде бы…

- Это не результат, Эштон! – восклицает строго. - Любая проблема должна быть раз и навсегда решена, иначе работа сделана плохо!

- Хорошо, - говорю. – Понял.

- Тогда работай!  Но и отдыхать вовремя не забывай…

Отец разворачивается и входит в конференц-зал, где его встречают аплодисментами – шутка ли,  шеф отсутствовал почти два месяца!

«Когда такое было?» – шепчутся сотрудники. «Да было как-то, сто лет назад. Он тогда болен был серьёзно…» - отвечают старожилы.

Мне нужно поговорить с отцом, но судьба не желает предоставлять шансы. Вечером того же дня он уезжает и снова с Софьей – на этот раз в Германию.

Никто ни о чём мне не говорит: ни отец, ни Алексей, ни Лурдес – похоже, Софья так и не раскрыла тайну своего «изнасилования», а для меня она уже превратилась в многотонный груз, отрывающий плечи.

Я буквально с остервенением жду возвращения отца, перебирая в голове сотни вариантов нашего разговора, думаю о том, как  сознаться в содеянном, пока однажды вечером мой телефон не высвечивает знакомое имя: «Валерия».

- Эштон…, - она не здоровается, и тяжкое предчувствие заполняет оставшиеся пустоты в моей душе.

- Да, Лера…

- Мы с твоим отцом впервые за последние… двенадцать лет поссорились.

Я выдыхаю: Боже, какое мне дело до ваших ссор… стоп! Он вернулся?

- А… он вернулся?

- Да, три дня назад. Я об этом и хотела тебе сказать… И не только.

- Не только?

- Эштон… Твой отец выхаживает все последние месяцы Соню.  Дело в том, что она беременна… была.

- Что?!

- Мне кажется, тебе стоит об этом знать. Собственно, по этой причине мы с ним и поссорились: он считает, что не стоит вмешивать ТЕБЯ в это дело.

Я не спрашиваю, почему она хочет поставить меня в известность о том, что происходит с Софьей:  Валерия ВСЁ знает... Знает!

- Почему…, - шепчу и не могу окончить фразу, не способен сформулировать мысль, одеть её в «подходящие» слова.

- Хочешь знать, почему она «была» беременной?

- Да!

- Ну… технически, она всё ещё… через час ей проведут операцию по удалению плода, - Лера вздыхает. – Её ребёнок умер, Эштон. Ещё вчера.

Я опускаюсь на пол, не осознавая ту дикую силу, с какой собственная рука вжимает тонкий смартфон в ухо…

- Аномалия развития плода – сердечная патология. Алекс… твой отец сделал всё возможное, чтобы сохранить ему жизнь, и шансы были - планировалась операция в Германии, внутриутробно, но что-то пошло не так… В общем, её через час будут… а нет, уже чистят – он только что сообщение мне прислал. Эштон?!

Я не могу разжать рта. Я не знаю слов: ни английских, ни русских, ни французских…

- Эштон! – её голос громче, строже.

- Да, Лера, - отвечаю едва слышно, призвав для этого все свои силы, а их почему-то нет, совсем нет.

- Я подумала, что ты повесил трубку. Ладно…

- Спасибо… что позвонила…

- Не за что.

Конец. Это конец всему.

Lana Del Rey - Heroin

Я сижу на полу, опустив голову в собственные раскрытые ладони, вжимаю пальцы в кожу головы, пытаясь пережить этот момент…

Одна, две, три, четыре… шестьсот секунд мои глаза смотрят на погасший экран телефона и … и ничего не видят.

Я не понимаю, что происходит вокруг меня, почему мир в хаотичном беспорядке несётся неизвестно куда, а я словно сижу на детской карусели  вот уже второй час подряд, меня тошнит, и глаза не в состоянии различать пёстрые картинки, пролетающие мимо…

- Меня нет, меня нет, меня нет…, - твержу сам себе, как попугай с черепно-мозговой травмой.

В тот момент, когда сознание позволяет прийти в себя, часы в смартфоне показывают почти полночь – Валерия звонила мне больше пяти часов назад.

Глава 3. Ответственность (2)

В госпитале пустынно… На мгновение мне кажется, будто я сплю и вижу странный сюрреалистический сон – брожу в длинных запутанных коридорах давно заброшенного людьми здания в поисках выхода на свет Божий…

Я нахожу её палату – дверь открыта настежь. На широкой больничной кровати спит Софья… Её лицо выражает муку даже во сне, волосы спутаны, под глазами синяки и припухлости – она много плакала… Рядом с ней я вижу отца, он обнимает её, повторяя своим телом её позу.  Он тоже спит…

Сползаю по стене на пол, вытягиваю ноги, потому что нет смелости войти в это маленькое царство, нет сил потребовать у него… уйти? И отдать мне моё место?!

А имею ли я на него право, на это место? На эту женщину, едва не ставшую матерью моего первого ребёнка, потому что в снах их было много… Женщину, которую я даже не обидел – я её растоптал.

Спустя время слышу приближающиеся в коридоре шаги - деликатный стук чьих-то туфель о больничный, залитый  бледно-жёлтой резиной пол. Открываю глаза: это Валерия. Она одета в один из своих потрясающих не американских костюмов, делающих её не профессором одного из самых престижных учебных заведений, а первой леди… английской королевой, забывшей свою шляпку в чёрном роллс-ройсе…  В руках у неё два высоких картонных стакана Starbucks, на одном из которых чёрным маркером написано её имя, обрамлённое в сердечко – ей попался креативный бариста.  Я вижу, что из идеальной, строгой причёски моего бывшего преподавателя выбились пряди всегда ухоженных красивых волос – сегодня она ещё не была дома, на острове Бёйнбридж. Они рассорились из-за меня, но оба здесь – рядом со своей дочерью.

Валерия ничего не говорит, отдаёт мне стакан с сердечком и молча входит в больничную комнату.

- Алекс… - тихо зовёт, - Алекс, твой кофе.

Он медленно поднимается, берёт из её рук стакан, на мгновение застывает, словно пытается окончательно проснуться, затем совершает одно резкое движение – и вот уже его щека прижата к животу жены, он обнимает её обеими руками, с силой вдавливая в себя… И она гладит его по голове, зарывает свои пальцы в его волосы, делая это с такой медлительной нежностью, что он стонет…

- А твой кофе где? – внезапно спрашивает её.

- Выпила, - отвечает она просто.

Его глаза замечают меня, и выражение лица из мягкого трансформируется в железную, жестокую маску.

- Выпила, говоришь…

Я уже понял, что они оба ВСЁ знают.

Отец спокойно возвращает жене свой кофе, поднимается, снимает со спинки Софьиной кровати пиджак, и я поднимаюсь тоже – кажется, время для разговора, наконец, явилось за мной.

- Через час в офисе, в моём кабинете - просто сообщает.

Sia - Angel By The Wings (from the movie "The Eagle Huntress")

В его кабинете ни один из нас не включает свет – нет надобности, огни города достаточно освещают наполовину прозрачное помещение – это одно из самых впечатляющих мест, какие я видел в своей жизни.

Отец открывает спрятанный в одной из чёрных панелей стены бар, достаёт бутылку какого-то алкоголя и два низких бокала.

- Зачем ты это сделал? – я давно уже жду этот вопрос.

- Как ты узнал?

- Как я узнал?! – только в этот момент он позволяет своему взгляду встретиться с моим. – Эштон, я никогда не считал тебя идиотом, и, кажется, не давал и тебе повода считать им себя!

- Как ты узнал? – повторяю свой вопрос, и, честно говоря, не понимаю сам, откуда во мне взялась агрессия по отношению к нему.

- Хочешь знать, была ли это Софья?

- Нет. Хочу понять, как давно ты знаешь.

Он морщит лоб и смеётся, однако невесело. Это, скорее, обиженный смех, чем весёлый.

- Соня молчала, молчит и будет молчать. И это и есть ответ на твой вопрос.

Я смотрю в его глаза, пытаясь хотя бы в них найти ответы, потому что слова этого человека не способны внести ясность в мои вот уже три месяца спутанные мысли.

Он видит это и разъясняет мне, как пятилетнему ребёнку:

- Как думаешь, много ли наберётся в жизни моей дочери парней, которых бы она с таким остервенением покрывала? Даже учитывая всю вопиющую грязь и жестокость случившегося по отношению к ней? Правильно, Эштон! Есть только один такой человек, и это – ты! Я уже молчу о своей службе безопасности, которая спустя сутки подтвердила мне это!

- Почему ты до сих пор молчал? – мне важно это знать.

- Хотел до конца понять, что ты за человек. Признаешься сам, или так и будешь прятаться за чувствами покалеченной физически, духовно и нравственно девчонки!

- Я не прятался…

- А что ты делал?

- Я не знаю… Я… думал! Думал, как  выгрести из этого дерьма!

- То есть, о себе думал?

- Не о себе… точно не о себе. Я не насиловал её. Это был просто жёсткий секс…

- Лучше заткнись, Эштон! – внезапно шипит он. – Лучше заткнись, или я подумаю, что тебе нужны уроки того, как следует обходиться с женщинами в постели! – в его голосе появляется сарказм. – Или, может, тебе правда это нужно? Может быть, ты хочешь, чтобы я популярно, как отец сыну объяснил тебе, что следует делать с девушкой, согласившейся переспать с тобой?

- Нет, не нужно. Но я не насиловал её…

- Чёрт возьми, Эштон! – он, наконец, теряет самообладание. – У меня их были сотни… сотни! И ни одна из них не ушла из моей постели хотя бы с одним синяком!

- Да, я знаю. Наслышан!

О нём до сих пор ходят легенды, но ещё больше загадочности его образ получил с тех пор, как он стал спать только со своей женой. Теперь женщины произносят его имя почти с мистическим придыханием, будто мой отец не обычный человек из плоти и крови, а древнегреческий недостижимый для простых смертных Бог. Собственно, он и для меня именно им и являлся все последние годы... Да почему последние?! Всю мою жизнь!

Глава 4. Канитель

Vibrasphere - Breathing Place

Вся эта канитель началась с журнала.

Мне пятнадцать, и я стою на автобусной остановке, обнимаясь со своей подругой. Мы вот уже две недели как начали целоваться, и в тот солнечный мартовский день наш прогресс достиг той точки доверия, которая необходима девушке, чтобы позволить парню трогать её грудь.

Её зовут Филис, и она мне дико нравится. Главным образом тем, что я у неё первый.

У каждого человека есть свои собственные тараканы в голове, у меня их больше, чем у других, но в 15 лет сложно понять, что с тобой что-то не так, и я просто иду на поводу у собственных идей. И именно в этом возрасте, когда влечение к противоположному полу выходит на первый план, главная из них касается моих предпочтений в выборе девочек: я не вижу слишком смелых, ярких, доступных. Одноклассниц, уже имевших сексуальный опыт, вообще не отождествляю с женским полом как таковым - меня интересуют только те, кого не касались мужские руки, и нравственная сторона этой моей придури в этом возрасте заботит меня меньше всего.

Филис – никем до меня не целованная, чистая, скромная девочка из полной семьи со строгим отцом доктором. Она не только позволяет мне целовать и трогать себя, но и обещает секс, как только ей исполнится шестнадцать, а это уже через два месяца… 

И вот я стою чуть поодаль автобусной остановки, спрятавшись за раскинувшим свои лотки  газетным киоском, сжимаю её в своих объятиях, жадно вбирая все доступные при данных обстоятельствах прелести, мечтаю о том, как медленно стану снимать с неё одежду в нашу первую ночь, и уже почти вижу в своём гормонально обусловленном воображении фантастически заманчивую обнажённую грудь, как вдруг Филис резко отталкивает меня с возгласом:

- Мой автобус, Эштон!

Открываю глаза, стараясь урвать напоследок ещё один поцелуй, и невольно упираюсь взглядом в стенд с журналами.

Я вижу лицо…

Бывают ли у вас такие моменты, когда в одну секунду в сознании словно открывается дополнительный портал, и из него внезапно вываливаются необычно мудрые для тебя мысли, выводы, знания?

Это был один из таких моментов: всё, абсолютно всё, что занимало мою голову до этого момента, в одно мгновение было отброшено в сторону. Я увидел на обложке журнала знакомые черты – такие же точно глаза каждое утро смотрят на меня в отражении зеркала нашей ванной.

Мне не нужны были размышления, время, чтобы сопоставить факты, даты, потенциальные возможности и разумные допущения: уже в тот момент, когда Филис всё ещё в моих руках, отталкивает, но и не спешит покидать мои объятия, я уже знаю, кто этот человек на обложке, и понимаю, что этот день станет поворотной точкой в моей жизни.

Моя мать никогда не внушала мне ненависти к моему отцу и уж тем более не препятствовала нашим встречам. Она просто не знала, где его искать. Он жил какое-то время в Париже, они однажды пересеклись, между ними вспыхнули чувства, а потом он уехал домой – в США. С тех пор ни моя мать, ни я никогда не видели его. И она не могла сообщить ему, что ждёт от него ребёнка, что врач на УЗИ узнал в нём мальчика, что в не самом лучшем Парижском роддоме появился на свет я, весом 4200 граммов и ростом в 55 сантиметров, что у меня родовая травма, и нам очень нужна помощь, не только финансовая, но и просто рука, на которую можно опереться.

Моя мать никогда не скрывала от меня правды.  Я не слишком хорошо помню, что именно она отвечала на мои вопросы, когда я был ребёнком, но последний наш разговор о НЁМ случился семь лет назад:

- Это была любовь, правда, только с моей стороны. Он уехал, а я не спросила его адреса. Когда узнала, что скоро появишься ты - была счастлива! Была бесконечно счастлива, потому что он оставил мне больше, чем я могла бы мечтать! Я не знаю, где он теперь, не знаю его полного имени, не имею представления, кто он и как живёт, но если бы вдруг ему случилось узнать о тебе, поверь: уже в самое короткое время он был бы здесь! Он очень хороший человек, Эштон! Очень! Лучший из всех, кого я знала…

Семь лет назад она сказала мне всё это. Семь лет я жду его. В девять, вследствие детской наивности пробовал даже искать, вглядываясь в чужие мужские лица, которых на улицах Парижа бесконечные, бесчисленные потоки…

В моей груди, где-то очень глубоко, всегда было спрятано чувство, что мой отец не может быть просто человеком, обычным мужчиной – он особенный, он не такой как все, и я люблю его, не зная, кто он, и никогда не видя его лица. Всё, что у меня есть – найденная у матери фотография, где он, откровенно говоря, снят в более чем интимном виде – полуобнажённым, спящим в её постели. Его черты сложно разобрать, но даже по этому фото можно с уверенностью сказать, что мы необычно сильно похожи. Поэтому журнал в моих руках, на обложке которого я вижу до боли знакомый взгляд карих глаз – самое ценное в моей жизни приобретение.

В его объятиях я вижу хрупкую в сравнении с ним женщину. В ней нет ничего общего с моей матерью, кроме того, пожалуй, что у неё красивое лицо… Её глаза – вечернее море, отражающее в своей спокойной глади небесную синеву…  Это фото застывшей на фоне толпы пары сделано папарацци: двое, нечаянно пойманные камерой, замерли в ожидании неизбежного снимка.

Это фото приносит мне боль: непредвиденную, не поддающуюся осмыслению. Он не просто обнимает, а загребает её хрупкое тело своими большими руками, словно хочет закрыть от всего мира, но даже в этих поспешных объятиях читается бесконечная нежность. Мне пятнадцать лет, в моей голове десятки видео-уроков по занятию паркуром, виртуально обнажённая грудь Филис, финальные тесты перед весенними каникулами, субботний концерт школьной рок-группы, любовные сообщения одноклассниц,  но в этот момент какой-то взрослой частью себя я понимаю, вижу, как сильно человек на фото, так фантастически похожий на меня, любит обнимаемую им женщину.