Царь нигилистов - 7

Глава 1

Это седьмой том цикла "Царь нигилистов". Первый том здесь: https://litnet.com/shrt/s6sA

_______________________________

- Что-то случилось? – поинтересовался Саша.

- Муравский твой заговорил. Всё запирался.

Меньше всего Саша хотел поиграть в доброго следователя.

- Он что чистосердечное признание написал?

- Совершенно добровольно по собственной инициативе дал дополнительные письменные показания.

- Интересно… - проговорил Саша.

- С Бекманом не хочешь встретиться? Тоже молчит.

- Хочу. папа́, только если я кого-то разговорил, это значит, что я человека приручил, то есть несу за него ответственность. И хотел бы иметь голос в постановке приговора.

- Я заранее знаю всё, что ты скажешь.

- А я нет. Я же не видел материалов дела. Если они у меня будут до встречи с Бекманом, выйдет эффективнее.

- Там десять томов.

- Всего-то!

Десять томов страниц юридических документов: материалов допросов, заявлений, оперативных данных. Саша мысленно потирал руки. Блин! Соскучился!

Царь усмехнулся.

- Ладно. Будут у тебя материалы.

- И ещё, - продолжил Саша. – Я должен быть уверен, что никто не будет наказан за голый умысел. Я знаю, что в уложении деда есть статьи, по которым это можно сделать. Я Муравскому цитировал Ульпиана про то, что никто не должен быть наказан за мысли. То есть я практически обещал. И не хотел бы, чтобы мои слова стали ложью.

- Когда ты успел Ульпиана почитать? – удивился папа́.

- Я немного заглядывал в Дигесты, - скромно объяснил Саша. – Там из Ульпиана много цитат.

- Успокойся, - усмехнулся царь. – Там не один голый умысел.

- И с Бекманом я бы хотел встретиться наедине, ибо тайна исповеди.

- Исходя из того, что они планировали, я не хочу тебя оставлять с ним наедине. В присутствии двух-трёх солдат. Но можете говорить по-французски.

- Хорошо, - кивнул Саша. – Меня устроит.

Материалы дела ждали его на столе в субботу вечером.

Их и правда было немного. На двадцать фигурантов десять томов – это просто ни о чём. Ну, не все следственные действия прошли, конечно.

В начале двадцать первого века среди адвокатов и родственников обвиняемых ходила байка, что решение суда о мере пресечения зависит от толщины папочки, полученной от следователя. Если папочка толстая – точно закроют. Если тоненькая – есть шанс на запрет определённых действий или домашний арест.

В случае харьковских студентов, если разделить на двадцать человек и экстраполировать на момент задержания, папочки были слишком тоненькие для ареста.

Саша с предвкушением удовольствия от любимой работы открыл первый том. Он начинался с доноса помещика Михаила Егоровича Гаршина, и это было настолько прекрасно, что Саша начал переписывать текст от руки.

Гаршин писал, что он этого поповича плюгавого Завадского, нищего, общипанного, без сапог, одел, обул, накормил, принял в семью наёмником жалким, а тот растлил душу супруги его любимой, отравил ядом богомерзкий учений западных и увёл из семьи вместе с младшим сыном.

Саша подумал, что литературный талант Всеволод Гаршин унаследовал от отца.

Местная полиция, как это и положено русской полиции, на донос отреагировала не сразу, видимо, не горя желанием встревать в семейное дело. Но помещик Михаил Гаршин не угомонился и написал жалобу в Петербург, где просил вернуть жену и наказать совратителя.

Тогда уж местный власти раскочегарились и произвели 25 января 1860-го обыск у студента Петра Завадского. Беглой жены не нашли, зато обнаружили много интересных бумаг. В частности, описание тайного общества 1856 года, то есть четырёхлетней давности.

И письмо супруги Гаршина к Завадскому. Свежее.

«Я теперь не мать, не жена, не сестра, а гражданка моей родины, - писала Екатерина Гаршина, - и буду счастлива выше всякого земного счастья, если хоть одну свою лепту душевную принесу на общее дело».

Завадского арестовали.

Саша предположил, что до начала семейной драмы помещик со студентом долго мирно обсуждали вопрос «Как нам обустроить Россию». Иначе, откуда бы Гаршину знать про революционные взгляды Завадского?

Виновником несчастья Гаршин считал Герцена, отравившего студента гнилью своих сочинений.

И приложил к доносу обличение лондонского звонаря под названием «Совет разумнику», чтобы начальник корпуса жандармов один экземпляр отправил Герцену, а второй представил самому государю-императору.

Третье Отделение один экземпляр честно отправило государю, а второй приобщило к материалам дела.

И только Александр Иванович остался без упомянутого шедевра.

Опус сей гласил, что предатель Герцен бросил «дивную, целомудренную, роскошную красавицу» Русь и уехал в Лондон, чтобы возбудить в России междоусобную резню, а потом явиться «мошенником во время пожара» и украсть у красавицы «принадлежащее ей спокойствие, привычную любовь к царям и уважение к закону», превратив Россию в республику, чтобы избраться президентом. А потом республику обратно обратить в империю и сделаться императором.

Описанный путь революционера был довольно типичен, только Саша не представлял Герцена в роли императора. На этом этапе власть переходит совсем к другим людям.

Завадский был из семьи бедного сельского попа и в детстве работал наравне с крестьянскими детьми. Насмотревшись на страдания крепостных и начитавшись Шевченко, он сначала заделался украинским националистом и возненавидел всех русских, но потом, ознакомившись уже с великорусской запрещённой литературой перенёс свои чувства на царскую власть. Следующим этапом его духовного развития могла стать мечта о мировой революции.

Но социализм для арестантов был не особенно характерен.

Единственным социалистом был студент-медик еврей Вениамин Португалов. Между прочим, сын купца. Саша сразу обратил на него внимание, ибо врачи остро нужны. Ещё не хватало разбрасываться! Мало ли у кого какие тараканы в голове. Ну, подискутируем.

Глава 2

- Во-первых, это всё в высшей степени несерьёзно, - сказал Саша. – Боже мой! Пасквильный комитет! «Дело о падении аэролита на Харьковский университет в ночь под праздник святого Благовещения». Над попечителем учебного округа Катакази поиздевались.

- Гавриил Антонович – очень достойный человек, - заметил царь. – Наш бывший посол в Греции. И участвовал в подготовке Греческой революции.

- Да? – удивился Саша. – Думаю, они не знали. На Пирогова в Киеве почему-то пасквили не сочиняют. И неважно, насколько пасквиль справедлив, важно, что ущерб от него надо с лупой рассматривать. Если Катакази счёл себя оскорблённым, мог жаловаться. Клевета – это не заговор.

В пародии на Катакази утверждалось, что на постель, принадлежащую попечителю, с неба, пробив крышу и потолок, свалилась «необыкновенно уродливая фигура», которая, впрочем, «напоминает отчасти человеческую», но издает необыкновенно сильный и удушливый запах, «напоминающий запах гнилой редьки и чеснока».

«Ученое расследование» упавшей фигуры вылилось в несколько заключений университетских профессоров. Профессор математики, исследовал мозг «фигуры» и пришёл к выводу, что он представляет собой «величину бесконечно малую», а профессор-юрист заключил, что за свои преступления фигура не несёт ответственности «как всякая вредная и неразумная тварь».

- Ну, мальчишество! – поморщился Саша. – Детство! И за это Петропавловка! Да им за глаза то что они уже отсидели. Даже, если откопать в этом некую вину.

- Там был не только Пасквильный комитет, - заметил царь.

Папа́ прочитал отчёт за пару дней и выделил 10 минут после ужина на обсуждение.

- Остальное носило чисто теоретический характер, - возразил Саша. – Да и закрылись давно! Что их сейчас тыкать носом в старый трёп, о которого они давно отказались?

- Ты им веришь?

- Да, я им верю. Про закрытие общества и тосты за твоё здоровье они независимо друг от друга говорят. Хуже всего, что Третье Отделение развратится, поняв, что можно на авторах повестей про аэролиты ордена и чины получать, и будет пропускать бомбистов. Просто потому что болтунов Завадских ловить легче. А тот, кто умеет ловить Завадских, не умеет ловить Орсини. Потому что это разные специальности.

- С Бекманом будешь говорить?

- Конечно. Что я могу ему обещать?

- Каторги не будет.

- Такое себе… - Саша поморщился. – Ссылка в отдалённые места Сибири?

- Посмотрим, насколько отдалённые.

- Не столь важно при отсутствии университетов. Всё равно не доучатся. А значит, будут отлучены от общественной деятельности, которая их столь увлекает. И, боюсь, найдут себе что-нибудь поразрушительнее сочинения пасквилей.

- Саша! Был заговор! Они планировали всех нас убить!

- Правда, недалеко продвинулись, а потом передумали. Человек, сам отказавшийся от преступного замысла, уголовной ответственности не несёт.

- В случае искреннего раскаяния, - заметил царь.

- Раскаяние – вещь плохо измеримая, но, по-моему, присутствует, - сказал Саша.

- Не у тех, кто запирается, - возразил папа́.

- Насколько я помню в «Дигестах» так: «Если те, кто чеканил фальшивые монеты, не захотели доводить этого до конца, они оправдываются в случае искреннего раскаяния». Но для этого надо чеканить монету, а не планировать её чеканить.

- Я их не потерплю в столицах!

- Кто говорит о столицах? – удивился Саша. - В Харькове тоже есть университет.

- Я всё сказал, - резюмировал царь. – От каторги я их избавлю, но не от ссылки. Посмотрим, куда.

Саша вздохнул.

- А со старообрядцами как?

- Четыре года назад я читал записку Мельникова о староверах, - сказал папа́. – До того он служил чиновником по особым поручениям в министерстве внутренних дел и много сил и времени употребил на искоренение раскола.

- То есть это записка их заклятого врага?

- Тем неожиданнее был её тон. Автор утверждал, что вера поповцев с Рогожского кладбища ничем от Православия не отличается, кроме деталей богослужения. Точно также служат единоверцы, только признают церковную власть. Поэтому Мельников убеждал в записке, что от гонений на староверов нет ничего кроме вреда. Это только отвращает старообрядцев от России и вынуждает искать покровительства в Австрии.

- Ну, да, - сказал Саша. – Совершенно точно. И я о том же! Так в чём же дело? Распечатать алтари, разрешить им иметь священников и епископов.

- Даже епископов?

- Конечно.

- Знаешь, какая была реакции на «Записку»? Говорили: «Было время, когда из Савла вышел Павел, а ныне из Павла вышел Савел».

- Кто говорил? – усмехнулся Саша. – Церковники? Логика у них блестящая! То есть Савл был гонителем христиан и стал апостолом Павлом, а тут наоборот? Где же наоборот? Тоже самое: был гонителем и отказался от гонений.

Саша живо вспомнил Одесскую карикатуру лета 1917-го. Стоят гордо, руки в брюки, американец и русский. Американец: «Никто не может меня ударить — у нас свобода».
Русский: «Я могу кого-угодно ударить — у нас свобода». И хоть бы изменилось с тех пор хоть что-нибудь!

- Был гонителем врагов церкви и стал их защитником, - вернулся к теме папа́.

- Не то, чтобы я сильно удивлён, - заметил Саша. – В условиях свободной конкуренции нашим попам придётся бросить пить, разобраться в священных текстах, а то и проповеди научиться говорить, как Рождественский. А не то уйдёт паства к староверам. А кому охота задницу-то поднимать!

- Ты как говоришь, словно церковь для тебя – что-то вроде ткацкой фабрики!

- В плане пиара и маркетинга никак принципиальных отличий не вижу.

Папа́ на минуту задумался, но кажется понял. В силу знакомства с английским.

- Интересы отдельных конфессий могут не совпадать с интересами страны, - заметил Саша. – Страна мне кажется больше заинтересована в религиозном мире и работящем и непьющем населении, чем в удобствах «жеребячьего сословия», над которым у нас принято смеяться. Может, и смеяться перестанут.

Глава 3

- Да, моя, - признался Саша.

- То есть вы предложили фотографировать политических узников?

- Я предложил фотографировать каторжников, - сказал Саша.

И рассказал о разговоре с Достоевским и своих благих намерениях.

- Но я понимал, что первым использует Третье Отделение, - продолжил он. - Потому что наиболее прогрессивные идеи всегда первыми берут на вооружение спецслужбы.

Последние слово Саша произнёс на «нижегородском», поскольку французское словосочетание «services secrets» казалось не вполне адекватным.

- Спецслужбы? – переспросил Бекман.

- Разведка, контрразведка, службы охраны глав государств, - пояснил Саша тоже по-русски.

Собеседник слегка задумался над «контрразведкой», но, кажется, понял.

- Но это же не причина отказываться от прогресса! – резюмировал Саша на языке галлов. - Если у народа есть гражданские права и свободы – все эти фото – вообще ничто. Против оппозиции, если она легальна, их вообще никак не использовать. Против террористов – да. Но, надеюсь, это не входит в ваши планы.

- И никогда не входило, - насупился собеседник. – Между тем, у народа не столь прекрасно с правами и свободами.

- Увы, да! – кивнул Саша. – Но уже горазда лучше, чем при дедушке. И я дальше работаю в этом направлении.

Бекман улыбнулся скептически.

- Да, не всегда успешно, - покаялся Саша. – Но работаю. Я знаю про ночные допросы. Смотрится всё вот это вместе… я бы сказал… Под покровом ночи, с завязанными глазами, на ночной перекрёстный допрос, без защитников.

- Именно так, - беспощадно подтвердил собеседник.

- Это практика доживает последние годы, - сказал Саша. – Она навсегда уйдёт из нашей жизни и, надеюсь, никогда больше не вернётся.

Видимо, узник почувствовал неуверенность в последней фразе и бросил на Сашу насмешливый взгляд.

- Я читал ваше дело, Яков Николаевич, - продолжил Саша.

- И?

- Впечатляет. Рассказ про аэролит прекрасен. Правда, не вполне справедлив. Деятель греческой революции Катакази вряд ли этого заслуживает.

- Деятель греческой революции?

- Не знали?

- Не знал.

- Был «Апостолом» тайной организации Филики Этерия и участвовал в подготовке заговора, в результате которого короля Оттона заставили подписать Конституцию, - объяснил Саша.

И добавил подробностей от Строганова. В том числе историю несостоявшегося расстрела.

- За что вы его так?

- Пасквиль писал Николай Раевский, - сказал Бекман. – Это было до того, как мы объединились с «Пасквильным комитетом».

- И как это объяснял покойный?

- Катакази принимал участие в переговорах, которые закончились Восточной войной, - заметил Бекман.

- В качестве консультанта, видимо, - предположил Саша. – Решение точно принимал не он.

- Пасквиль был написан в марте 1856-го, тогда в Париже шли другие переговоры, которые окончились позорным миром.

- Теперь понятно, - кинул Саша. – Неважно кто, главное, что назначен властью, которая проиграла войну. Вы бы и на лорда Байрона сочинили пасквиль, если бы его назначили попечителем?

- Лорд Байрон несколько известнее Катакози, - заметил Бекман. – И с тех пор многое изменилось.

Принесли нарезанный ломтиками лимон на деревянной тарелке и чай, солдат разлил его по оловянным кружкам, и его аромат смешался с запахом лимона и шоколада.

- Это касается блестящей идеи придушить нас всех, когда соберёмся вместе? – поинтересовался Саша.

- Это был частный разговор, - возразил Бекман. – Общество никогда не принимало подобных решений.

- А все ваши соратники как один говорят, что поставили на голосование, проверили кворум, посчитали поднятые руки и получили большинство.

- Я никогда этого не поддерживал.

- У нас только частный разговор, - заметил Саша. – Я и ваше дело обсуждал с отцом в ходе частного разговора. Что касается повести об аэролите, пародии на Манифест, афиши спектакля, всю разрушительность которого, вы, думаю, не понимаете - это всё словоблудие, я с вами в этом совершенно согласен. И явно не тянет на пребывание в этом богоспасаемом месте. Меня вообще бесят все эти статьи об оскорблении власти. Власть на то и дана, чтобы вешать на нее всех собак. И, если ты идёшь во власть готовься к обвешиваю этими милыми животными, ибо ты монополизируешь ответственность.

- Приятно слышать, - улыбнулся собеседник и отпил чай.

- Что касается планов нас придушить, я цитировал папа́ то место из «Дигест», где про фальшивомонетчиков, которые отказались доводить дело до конца.

- Вы читали «Дигесты»?

- Не все и не полностью, но юриспруденция – одно из моих увлечений, наряду с физикой и медициной. К сожалению, позиция моего отца по вашему делу отличается от моей. Я обращал его внимание на то, что данная цитата относится к тем, кто начал чеканить монету, а не к тем, кто планировал её чеканить. Планы вообще неподсудны. А для него важнее упомянутое там раскаяние. Каяться в планах довольно странно, каяться надо в действиях.

- Планов тоже не было.

- Хорошо. Была болтовня о планах. Не ваша? Так в вашем присутствии. Невольно вспоминается чтение письма Белинского в клубе Петрашевского, которое, к сожалению, плохо кончилось. Сейчас времена не те, в том смысле, что расстрела не будет. Но папа́ не понимает, что вашего пребывания здесь довольно, чтобы дискредитировать династию и отвратить от нас людей, прогрессивных и сочувствующих изменениям, которые нам так нужны – и люди, и изменения.

- А ваша позиция по делу какова?

- Моя позиция очень проста: я считаю, что вам здесь делать нечего. Я просил отца вас простить, поскольку формальный состав преступления, в соответствии с «Уложением» деда в ваших действиях присутствует, поэтому оправдать вас будет не вполне по закону.

- И что государь?

- Я не нашёл у него понимания.

Бекман отвёл взгляд.

- Но мой отец не скала в пустыне, не каменный сфинкс и не стальная колонна, - продолжил Саша. - Он иногда передумывает. И довольно эмоционален. Далеко не такой упёртый логик, как я. Так что здесь важны не факты, а ваше к ним отношение. Мне не нравится идея призывать кого-то каяться, особенно делать вид, что кается. Да и не верю я в покаяние под сводами крепости. Но, с другой стороны, добавить к показаниям ваших товарищей уже нечего. А вам помочь может.

Глава 4

«Я протестировал этот текст на нескольких молодых людях, имён которых не буду называть, - писал Саша царю. – Новости для нас плохие. Мы уже отстаём от общества, а власть воспринимается как препятствие. Это значит, что «Билль о правах» надо принимать уже сейчас, иначе народ сметёт всё на своём пути.

И в первую очередь освободить харьковских студентов. Никакой защитной функции от радикализма это дело не несёт, зато отвращает от нас людей, которые могли бы быть нашими союзниками.

Мой текст вряд ли станет настолько действенным, как я надеялся, но всё же считаю, что от его публикации может быть некоторая польза. По крайней мере, это сможет оттолкнуть от революции людей колеблющихся и мирных, для которых реформы гораздо ближе к сердцу, чем бунт с его разрушениями и смертями».

Папа́ не отреагировал. Саша предполагал, что его ответ просто лег в ящик письменного стола и похоронен среди других бумаг.

В начале апреля пришло письмо от Менделеева.

«Мне написал молодой британский физик по имени Джеймс Максвелл, - писал Дмитрий Иванович. – Он прочитал нашу работу в «Анналах физики и химии» и обнаружил в ней то же уравнение, вывод которого он опубликовал в январе этого года, за месяц до нас. И прислал свою статью: «Illustrations of the Dynamical Theory of Gases» («Пояснения к динамической теории газов»).

Статья на английском языке, так что мне немного помогли с переводом, который я оставил у себя. Высылаю вам оригинал на английском, Ваше Императорское Высочество.

Вывод уравнения там можно понять и без перевода.

Единственное отличие его уравнения в том, что Максвелл использует число частиц, не вводя понятия концентрации. Но это ничего не меняет. Уравнения равносильны.

И вывод очень похож. Только наш британец не знает закона Авогадро и выводит его теоретически. А вы на него опираетесь в своём выводе, как на известный факт.

И Максвелл не выводит из своего уравнения газовые законы, а отвлекается на исследование теплопроводности. И не связывает своё уравнение с плотностью газа.

Я сначала испугался за наше право на приоритет, но, обдумав, несколько успокоился.

Наши работы не дублируют, а скорее дополняют друг друга.

Доклад о своей работе Максвелл сделал в сентябре прошлого года в своём университете в Шотландском городе Абердин, где он заведует кафедрой.

Я сделал доклад в Гейдельберге в мае прошлого года, за несколько месяцев до него. И наша статья лежала на рецензии у Каузиуса уже зимой, до публикации статьи Максвелла.

И статья британца до сих пор не опубликована на немецком.

Так что о приоритете можно поспорить, тем более, что выводы формулы несколько отличаются.

Я ему ответил и рассказал о вас, естественно, не называя имени. Сказал только, что вывод написал четырнадцатилетний ученик одного из моих знакомых и озаглавил «Никакого теплорода не существует», потому что в учебнике было про теплород. И о том, что этот вывод я увидел впервые ещё в феврале 1859-го. И что автор вывода фигурирует у нас под псевдонимом».

«Максвелл, значит», - подумал Саша. Основное уравнение МКТ во всех советских учебниках фигурировало именно как «Основное уравнение МКТ», без имени автора.

И остро почувствовал себя самозванцем.

Он открыл статью Максвелла. Ну да, то самое уравнение, та самая неберучка, только ещё сложнее, через длину свободного пробега молекул, поскольку без закона Авогадро.

Да, отличается в деталях. Ну, усовершенствовали вывод за сотню прошедших после Максвелла лет.

Замолчать теперь? Не говорить о том, что знаешь, потому что можно перебежать кому-то дорогу и отнять законный приоритет?

«Любезнейший Дмитрий Иванович! – напечатал на машинке Саша. – Я не буду с ним судиться. Если господин Максвелл готов признать, что мы пришли к тому же результату независимо от него, то отлично. Если нет – я придумаю что-нибудь ещё.

Ваш вклад в экспериментальную проверку гипотезы Авогадро всё равно неоспорим.

Главное, что мы правы, и это уже очевидно.

А никакого теплорода не существует!»

Третьего апреля была Пасха, за ней отгуляли Светлую неделю. И, наконец, в понедельник, одиннадцатого у Саши продолжились занятия.

Была лекция по химии, и Ходнев сиял и смотрелся пророком.

- Александр Александрович, помните, вы в декабре спрашивали меня про вещество кокаин?

- Конечно, - кивнул Саша.

- Оно получено. Недавно в немецком журнале «Archiv der Pharmazie» была опубликована диссертация Альберта Ниманна «О новой органической основе в листьях коки». Там полное описание метода очистки.

Саша чуть было не воскликнул «Вау!»

- Отлично! – сказал он. – Мне нужна и диссертация, и листья коки.

- Журнал выпишу из Германии. Листья у них должны были остаться. Ниманну, говорят, целый сундук привезли из кругосветного путешествия.

Саша подумал, что сундука может не хватить. С другой стороны, листья коки сейчас должны стоить как три копейки.

- А из какой страны сундук? – поинтересовался Саша.

- Из Перу.

Интересно, есть с Перу дипломатические отношения?

Уже вечером Саша писал Энгельгардту о возможном новом направлении исследований и спрашивал, смогут ли они выделить чистый алкалоид по описанию в диссертации. И сколько нужно листьев коки, чтобы получить хотя бы пузырек чистого вещества.

Утром во время прогулки в открытом экипаже по великолепному апрельскому Петербургу Саша задал царю так волновавший его вопрос.

- Папа́, а у нас есть дипломатические отношения с Перу?

- Господи! – воскликнул царь, - Сашка! А Перу тебе зачем?

- Мне нужны листья коки.

Пришлось доходчиво объяснять. И про американских индейцев, которые любят оные листья жевать, и про немецкую диссертацию, и про то, что вещество из этих листьев почти наверняка можно будет использовать для местной анестезии, что совершенно необходимо на войне. И лаборатория Энгельгардта берётся выделить чистое вещество и послать его Пирогову.

Глава 5

– Победоносцев Константин Петрович.

«Мать!» - подумал Саша. Вышколенный за два года Зиновьевым и Гогелем, он не выругался вслух, но, видимо, это слово высветилось у него на лбу большими красными буквами.

- Тебе знакомо это имя? – поинтересовался царь.

- Да, - кивнул Саша. – Я его видел во сне. Это страшный человек.

- Что он натворит?

- Он перечеркнёт все твои начинания и подготовит революцию.

- Ты точно его ни с кем не путаешь? Чичерин его тоже рекомендует. Как тихого, скромного, благочестивого и глубоко верующего человека. Не похоже на будущего Вольтера.

- Он не Вольтер. Даже не могу сходу назвать исторический аналог. Он не будет желать революции, он будет пытаться её предотвратить. И настолько всё заморозит, заткнёт всем рты и закатает под… брусчатку, что будет взрыв. Может быть, Иван Грозный, после смерти которого была смута, но этот скорее иезуит, чем средневековый тиран. Его на пушечный выстрел нельзя допускать к власти!

- Смута была после смерти Федора Иоанновича, - вмешался эрудированный Никса. – И началась при Борисе Годунове.

- Детали, - возразил Саша. – Победоносцев тоже до революции не доживёт.

- Думаю, ты всё-таки ошибаешься, - сказал царь. – В прошлом году в «Русском вестнике» вышла его статья «О реформах в гражданском судопроизводстве». Прочитай. Ты же любишь готовиться к встречам.

- Обязательно, - пообещал Саша. – Моё дело предупредить.

Прошлогодний «Русский вестник» нашёлся в библиотеке Александровского дворца. И был вручён Саше библиотекарем Флорианом Антоновичем Жиллем с правом на карандашные пометки.

Первые 20% текста по местному обычаю состояли исключительно из воды. Ладно, неотъемлемое свойство аборигенов, даже Чичерин так пишет.

Но, наконец, автор дошёл до сути, и Саша обалдел. Статья была написана в совершенно либеральном духе.

Победоносцев ратовал за независимость суда, гласность судопроизводства, состязательность процесса, а также ярко и логично обосновывал необходимость адвокатуры.

«Суд есть дело общественное, – писал будущий реакционер, – следовательно, общество вправе интересоваться тем, что на нем происходит».

Саша хмыкнул и поставил на полях «ППКС». Ладно Бакунин! Но Саша и в страшном сне не мог себе представить, что когда-нибудь подпишется под каждым словом Победоносцева.

«Правда не боится света, - утверждал будущий серый кардинал, - что прячется от света и скрывается в тайне, в том, верно, есть неправда».

И Саша наградил автора ещё одним «ППКС» на полях.

«Как в сфере нравственной, так и в сфере положительного закона излишняя заповедь, ненужное запрещение производят пагубное действие, - писал Победоносцев, - стесняя без нужды свободу лица, они побуждают ее искать в нарушении закона средства для удовлетворения естественной необходимости, они развивают и в гражданине, и в обществе лицемерие перед законом и неуважение к нему».

Когда же он сломался? С какого момента решил, что нет ничего лучше «ненужных запрещений» и стал лепить их одно на другое, совершенно забыв собственные слова.

Что поменяло его взгляды на прямо противоположные? Польское восстание? Эпоха прокламаций, злосчастное покушение Каракозова? Александр Николаевич дал нам впервые вздохнуть свободно, а они – гады – на нашего добрейшего государя…

Так что «гадов» к ногтю, а с ними и всех остальных.

«Учреждение, имеющее целью достижение и признание правды в обществе, должно быть само верно правде», - писал Константин Петрович о суде.

Нигде и никогда правду нельзя нарушать безнаказанно, рано или поздно она отомстит за себя.

И она отомстила в 1905-м. Потом в 1917-м. И не собрать её было из осколков.

Саша дочитал до последнего абзаца и закрыл журнал, из которого теперь густо торчали закладки.

Знакомство с новым преподавателем состоялось в понедельник 25 апреля в учебной комнате Зубовского флигеля Царскосельского дворца.

Погода была пасмурная, за окном ветер гнал рваные тучи и клонил к земле деревья парка.

Константин Петрович возник в этих утренник сумерках и низко поклонился.

Похож на свой портрет в учебнике и даже на карикатуры на себя. И худоба, и бледность, и тонкие губы, и роговые круглые очки с тоненькими дужками, и птичья шея, и лопоухость, и некоторая общая нескладность.

Но было что-то ещё. Саша не смог это сразу сформулировать.

В руке гость держал тонкий кожаный портфель, видимо, для бумаг.

- Садитесь, Константин Петрович, - сказал Саша. – Очень рад вас видеть. Я читал вашу статью в «Русском вестнике».

Гость слегка приподнял брови, сел напротив, поставил на пол портфель и улыбнулся настолько доброжелательно и уютно, что Саша подумал, что действительно что-то перепутал. «Мне симпатичен Победоносцев? – поразился он. – Надо себя за что-нибудь ущипнуть».

- Я наслышан о вашем удивительном уме, - сказал Константин Петрович. – И что вы запомнили из статьи?

Саша пересказал близко к тексту. Глядя в глаза визитёру и пытаясь высмотреть там «стеклянный взор колдуна». А также «совиные крыла» за его плечами.

Но взор был не «стеклянным», а тёплым и живым.

- Блестяще! – сказал Победоносцев.

- Это вы блестяще доказываете необходимость адвокатуры в гражданском процессе, - вернул комплимент Саша. – Когда спорите с тем, что всякий процесс с адвокатом есть процесс злонамеренный, потому что одна из сторон всегда неправа. Но ведь правда ещё неизвестна и не установлена, её должен открыть суд.

Собеседник вежливо склонил голову.

- Социальное неравенство не способствует установлению истины, - продолжил Саша. - Борьба слабого с сильным или бедного с богатым совершенно невозможна без участия адвоката. Я подумал, что в уголовном процессе тем более нельзя без адвоката, поскольку человек, как бы богат и знатен он ни был, бесконечно слаб перед государством, которое его обвиняет. Там тоже есть правая и неправая сторона, но мы не знаем, какая, потому что человек может оказаться невиновным, а государство – неправым.

Глава 6

Первым делом Саша спросил о Панине, понятно, у Строганова. Хотя этот источник тоже нельзя было считать независимым: именно он Победоносцева и рекомендовал. Зато у Сергея Григорьевича была репутация умеренного консерватора.

Строганова он застал у Никсы и был приглашён на чаепитие.

- Сергей Григорьевич, а что за человек Панин? – спросил Саша, практически без предисловия.

- Виктор Никитич? – уточнил Строганов.

- Тот, который министр юстиции.

- Виктор Никитич, - улыбнулся Никса.

- Он не родственник тому Панину, который участвовал в убийстве Павла Петровича? – поинтересовался Саша.

- Никита Петрович – его отец, но он не участвовал в убийстве, - заметил Строганов. – Поскольку был выслан из Петербурга.

- А в заговоре?

- Да, - вздохнул Строганов. – Был одним из основных заговорщиков.

- Значит, сын, - заключил Саша. – Очень интересно. Каков он министр?

- Формалист, противник реформ, сторонник тайного, письменного судопроизводства, - сказал Строганов.

- Взятки берёт? – поинтересовался Саша.

- Нет, - усмехнулся Строганов. – Ему незачем. Он весьма богат.

- Странно, - протянул Саша, отпивая чай, - система очень коррупционная.

Самое интересное, что Победоносцев в своем памфлете писал примерно тоже самое: незачем Панину брать взятки.

- Почему коррупционная, Александр Александрович? – спросил Строганов.

- Потому что тайная. Во тьме очень удобно подмазывать и давать на лапу. Панин любит власть?

- Пожалуй, - кивнул Сергей Григорьевич.

- Тогда понятно. Видимо, там взятки берут все остальные. А Панин получает удовольствие от сознания того факта, что любого всегда можно прищучить.

- Тяжбы иногда тянутся годами, - признался Строганов, - дело могут по три-четыре раза возвращать в Сенат.

- Угу! – усмехнулся Саша. – А если вдруг не вернули, значит, подмазали. Как там качество принятия решений? Имеют они отношение к справедливости?

- Не всегда, - вздохнул Строганов. – Вы где-то в «Колоколе» об этом читали?

- Нет, не в «Колоколе». Но премного наслышан. Чем ещё Виктор Никитич знаменит?

- Принципиальный противник адвокатуры, считает, что опасно распространять знание законов вне круга лиц служащих.

Саша вспомнил, как на закате Совка покупал с рук Уголовный кодекс РСФСР, ибо в магазинах он не водился.

Конечно, зачем народу знать закон? Он же тогда сможет понять, как защищаться.

- Противник крестьянской эмансипации, - продолжил Строганов, - противник отмены телесных наказаний, противник гласности, сторонник того, чтобы крестьяне могли распоряжаться своим недвижимым имуществом только с согласия помещиков.

- Понятно, - усмехнулся Саша. – В общем, пробы негде ставить.

- Ну, зачем вы так! Виктор Никитич во многом прав: русский народ ещё слишком тёмен и не образован, не готов ни к свободе, ни к самостоятельности.

- Народ, Сергей Григорьевич, никогда к свободе не готов, зато потом неожиданно оказывается, что готов к революции.

- Не один Панин виноват, - сказал Строганов. – У нас весьма запутанное законодательство. Свод законов насчитывает 15 томов.

- Что надо менять систему и так понятно, - сказал Саша. – Вопрос в том, может ли отставка Панина прямо сейчас немного улучшить ситуацию.

Строганов покачал головой.

- Думаю, его некем заменить.

- Почему не Чичерин?

- Я думал вы скажете: Победоносцев, - улыбнулся Строганов.

- Константин Петрович, конечно, не дурак, - сказал Саша. – Но мы виделись один раз. И читал я его немного.

- Чичерин – кабинетный учёный, - сказал Строганов. – У него нет опыта работы в министерстве.

- Так может оно и к лучшему? – предположил Саша. – Чтобы разрушить бюрократический механизм, нужен человек, не заражённый этой болезнью. Можно сначала товарищем министра. Пусть изучает сии авгиевы конюшни.

Как человека из Московского университета Чичерина можно было считать человеком Строганова, так что Саша рассчитывал на некоторое сочувствие.

- Вряд ли государь согласится, - сказал Сергей Григорьевич.

- Почему? Папа́ не Александр Павлович, он к убийству Павла Первого отношения не имеет, так что Паниным ничем не обязан и ни на каком крючке не висит. И они с Паниным явно не единомышленники. Зачем папа́ его держит?

- Панин готов беспрекословно исполнять волю государя, даже если с ней не согласен, - объяснил Строганов.

- Человек-машина, - усмехнулся Саша.

- Он весьма образован и изысканно вежлив, - заметил Строганов. – Правда, несколько высокомерен.

- Даже по отношению к вам, Сергей Григорьевич?

- Строгановы из купцов.

- А Панины из убийц, - заметил Саша.

- Панины служили воеводами, стольниками и думными дворянами ещё при Иоанне Грозном, - вмешался Никса.

- Это не делает Виктора Никитича больше соответствующим занимаемой должности, - возразил Саша. - Папа́ в курсе того, что творится в министерстве юстиции?

- Ну, конечно! – ответил Строганов.

Может, и памфлет Победоносцева царь читал. Но видимо не знал, кто автор.

Вечером Саша написал в дневнике об идее разделить должности генерал-прокурора и министра юстиции, вернуть Сенату надзорные функции и высказал предположение, что Панина надо на кого-то заменить. И Чичерин – это совсем не плохой вариант.

И не забыл припомнить Паниным участие в заговоре против Павла Первого.

Судя по всему, про дневниковую запись папа́ доложили уже в четверг 28 апреля. Потому что в пятницу это всплыло на утренней прогулке.

- Сашка! – сказал царь. – Рано тебе смещать и назначать министров. Не лезь не в своё дело!

Звучало как упрёк, но в голосе императора был оттенок восхищения.

- Я не просил читать мой журнал, - возразил Саша.

- Не ври! Ты специально туда такое пишешь. И уже не первый раз.

- Я не имею права высказывать мнение даже в дневнике?

Царь вздохнул.

- Я уже знаю, кто сменит Панина, и это не Чичерин.

Глава 7

В апрельском номере «Современника» вышла статья Михаила Михайлова «Женщины, их воспитание и значение в семье и обществе», посвящённая женской эмансипации. Автора Саша помнил как переводчика «Песни Миньоны» Гёте, о котором упоминала Тютчева.

Из статьи следовало, что представления хроноаборигенов, с которыми полемизировал прогрессивный автор прогрессивного «Современника» находятся где-то на уровне «Маносферы», только до вагинокапитализма ещё не додумались, а всё остальное цветёт пышным цветом: женщина де слабее, глупее и более того безнравственнее мужчины.

Согласиться Саша был готов только с первым, да и то в плане поднятия тяжестей. С психологической устойчивостью, как показывал его адвокатский опыт, могло быть совсем наоборот.

И Саша понял, насколько пощёчиной общественному вкусу и местным представлением было разрешение Кавелина посещать лекции на юридическом факультете первой студентке Наталье Корсини.

И насколько его собственные планы пихнуть туда Евреинову скандальны и революционны.

Михайлов требовал для женщин равного с мужчинами образования и воспитания, и это решился напечатать только революционно-демократический «Современник».

Признаться, Саша считал свою книгу «Мир через 150 лет» практически законченной, но статья Михайлова вдохновила его на новую главу «Женщины через 150 лет».

Писать он ушёл к Никсе.

Собственно, и большую часть текста он хранил у Никсы, во избежание «родительского просмотра».

Пока Саша стучал на Никсовой машинке, брат стоически переносил шум и зубрил что-то, кажется, к лекции Соловьёва. Или Буслаева.

- Дашь почитать? – наконец, спросил он.

- Пару минут.

Пара минут превратилась в четверть часа, но, наконец, он протянул Никсе три листочка.

И брат отложил лекцию.

А Саша принялся за письмо к Михайлову.

Статья была подписана «Мих. Михайлов», так что как его по батюшке Саша не знал и начал так:

«Любезнейший господин Михайлов!

С огромным любопытством я прочёл в «Современнике» вашу статью о правах женщин.

Не то, чтобы я подписался там под каждым словом, но вы во многом правы.

Не знаю, доходили ли до вас слухи о моей книге «Мир через 150 лет», но вы вдохновили меня на сочинение дополнительной главы «Женщины через 150 лет».

Главы о медицине я некоторое время назад послал Николаю Ивановичу Пирогову. Он прочитал, политкорректно сказал мне, что всё это фантастика, но тут же внедрил в свою практику всё, что смог, и смертность среди его пациентов уменьшилась в несколько раз.

Это я к тому, что я не с потолка всё беру.

Науки «футурологии», кажется, ещё не существует, по крайней мере, я не видел книг того же жанра, в котором пишу я.

Но это не фантастика.

Футурология – это попытка представить себе, куда приведут те тенденции, которые уже существуют в современном обществе, науке, промышленности, политике и экономике.

И если пытаться им помешать и плыть против течения, единственное, чего мы добьёмся – это напрасного расхода сил.

Я не Нострадамус, и не сочиняю тёмных стихов, которое можно трактовать десятью разными способами.

Я стараюсь быть предельно ясным.

Женская эмансипация – это одна из таких тенденций, которые проявят себя в ближайшем столетии.

Равные с мужчинами права на образование и участие в общественной жизни они получат в ближайшие несколько десятилетий.

Это неизбежно, потому что физическая сила играет в нашем обществе всё меньшую и меньшую роль. А чем меньше необходимость в ней, тем больше феминизация, и тем независимее прекрасная половина человечества.

Общества, которые этого не примут (в основном мусульманские теократии) катастрофически отстанут от остального человечества и превратятся в аутсайдеров. За исключением немногих, живущих за счёт выкачивания из недр природных ресурсов.

Не удастся нам, господин Михайлов, сохранить власть. И страх её потерять, которых заставляет мужчин не допускать женщин к образованию и общественным занятиям, имеет под собой основания.

Через полтора века в тяжёлом физическом труде практически отпадёт необходимость, потому что человека заменят машины, управлять которыми сможет даже ребёнок. Не всегда понадобится на кнопки нажимать, достаточно произнести вслух команду.

А это смогут делать женщины ничуть не хуже мужчин, и станут полностью экономически независимыми.

Вы пишете, что «требуя для женщины равного с мужчиной образования», вы вовсе не желаете «видеть в каждой женщине учёного, философа, историка, математика и проч., и тем менее дипломата, политика, купца, администратора в нынешнем смысле этих слов».

Почему же?

Через 150 лет и женщиной-министром будет никого не удивить, не то, что учёным, дипломатом или предпринимателем. Будут и женщины, «марширующие с ружьём», более того, в некоторых странах служба в армии станет для женщин обязательной. Будут и поучающие с высоты кафедры, и с трибуны. И не подумайте, что не найдётся мужчин, которые будут смотреть на них с восхищением.

Я как-то видел во сне историю о том, как богатый английский бизнесмен влюбится в будущего премьер-министра Великобритании, впервые увидев её на трибуне, где она выступала в качестве кандидата в депутаты Парламента.

А мои сны часто сбываются.

Да, для этого достаточно, чтобы воспитание развивало, а не убивало способности, и расширяло, а не сужало область мысли. Достаточно не мешать.

Но вы верно заметили, что из дискриминируемых социальных групп, женщины более дискриминируемы, чем, скажем, негры. Потому что даже те, кто готов признать права негров, не всегда готовы признать женские права.

Поэтому я совершенно уверен, что в Североамериканских штатах сначала появится президент – негр, а потом уже женщина.

Европа окажется прогрессивнее. Думаю, что первые женщины премьер-министры появятся уже во второй половине грядущего века.

Подробнее в главе моей книги, которую я посылаю вместе с этим письмом.