Целитель

-1-

В теплице пахло землей и влагой. Я сидела возле маленьких росточков и вдыхала в них жизнь, прикладывая руку. Ладони выделяли мягкий свет и тепло, ускоряя рост будущих томатов. Через пару минут растение оживало, на веточках возникали завязи, а затем крупные плоды с тонкой кожицей, через которую проступали желтые прожилки.

Это был мой ежедневный ритуал, моя работа. Я была мостиком, спасающим мой народ от голодной смерти. Под моими руками вырастали томаты, картофель и многие другие овощи. Затем они отправлялись на стол к людям.

Я отдавала свою силу без остатка, выжимая себя по капельке. Но это была моя жизнь и мой долг.

Я поднялась с колен и осмотрела свои труды. Три больших корзины томатов и четыре — огурцов. Нормально, но хватит с трудом. Часть томатов сразу уйдет на семена, чтобы завтра я снова приложила руки, и под ними выросли плоды. И послезавтра тоже. Растения жили недолго — им не позволяла мертвая земля. Три года назад наша земля утратила плодородие и стала непригодной для выращивания плодов. И если бы не моя сила, не мой природный дар, народ нашего острова уже погиб бы от голода.

Мы жили бедно, нуждались в ресурсах и еде. У нас было только самое необходимое и то складывалось из остатков материалов, которые были найдены на острове при заселении. В этом нам повезло, если можно так сказать. Этот остров был практически не задет катастрофой. И люди, жившие здесь, с радостью поделились своим домом.

С радостью. Горькая ирония висела в воздухе гуще влажного тепличного пара. Да, они поделились. А потом вымерли от странной лихорадки, которую принесли с собой «гости» — наши предки. Их могилы были нашими первыми огородами. Мы унаследовали не только их кров, но и их проклятие — клочок земли, который медленно, но верно умирал вместе с нами.

Дверь теплицы скрипнула, впустив полосу слепящего солнца. На пороге стояла мать. Ее взгляд, всегда такой острый, будто она слышала не только звуки, но и сами мысли, скользнул по корзинам, а затем уставился на меня.

— На этом всё? — спросила она. В этих словах был весь мой мир: упрека, безжалостность, уныние.

Я кивнула, зная, что это значит. Значит, завтра мне придется выжать из себя еще больше. Пройти по краю, за которым не просто изнеможение, а пустота, выжженная пустота, когда пальцы отказываются светиться, а мир плывет перед глазами.

Я вышла из теплицы, и свет ударил по глазам. Наше поселение лежало передо мной — жалкая кучка хижин, слепленных из ржавых листов, глины и серого камня. Когда-то здесь кипела жизнь, о которой мы знали лишь по пожелтевшим страницам. Теперь эти руины были нашим домом и нашим щитом.

Мой народ сновал между домами, худые, загорелые, с глазами, в которых читалась одна—единственная мысль: «Продержаться бы до завтра». Я смотрела на них и чувствовала, как тяжесть на моих плечах сгущается, превращаясь в осязаемую ношу. Я держала их на плаву. Но что случится, когда мои силы иссякнут? Мы все пойдем ко дну, как когда-то пошло ко дну старое человечество, только на этот раз — в полной, безмолвной тишине.

И в этой тишине я услышала собственное сердцебиение — отчаянный, испуганный стук единственного моста над пропастью.

—2—

После работы, несмотря на усталость, я всегда ходила на берег. Я любила смотреть на вечернюю речку и проводить пару часов со своей близкой подругой. В этот раз Вики припозднилась, но пришла. На лице — усталость, в глазах грусть.

Мы сидели на коряге, втиснутой в песок, и смотрели, как вода уносит в никуда обломки прошедшего дня. Тишина между нами была не неловкой, а общей, как одеяло, которым укрывались двое замерзших.

— Снова пропал пациент, Хен, — наконец произнесла Вики, и слова ее упали в тишину, как камни.

Я испуганно выдохнула. Хен был моим соседом. Немногословный, но очень приветливый, он всегда махал мне при встрече. Хен был одним из охотников, хотя от отца я часто слышала, что он ленив и неповоротлив. Но это не мешало нам дружить с ним — я приносила ему лишний томат с теплицы, он угощал меня вкусным жареным мясом.

— И Лира сегодня с охоты принесли с раной.

— Жив?

— Жив, но его рана… Такая глубокая, что мы не надеемся даже. — она замолчала и посмотрела на меня.

В ее глазах я увидела печаль и боль. Вики работала в больнице, помогала врачам перебинтовывать раны, колоть лекарства, ухаживать за больными. Я ее за это очень ценила. Если мое замешательство стоило всего лишь одного растения, то ее — целой человеческой жизни. Она видела разное — от простого пореза до глубокой ампутации, но каждый раз рассказывала об этом с большим ужасом в глазах.

— Жаль, что у нас нет целителей, кроме тебя.

В ее голосе не было упрека, только сожаление. Да, наш народ долгие годы выживал благодаря запасам медикаментов и целителям. Но год назад умерла моя бабушка — самый сильный целитель. На ее фоне я была лишь жалкой пародией. Я могла залечить небольшие раны, но серьезные увечья и болезни — нет. И сейчас врачи использовали скудные остатки медикаментов и трав, запасы которых иссякали с огромной скоростью.

Я вздохнула. Звук вышел прерывистым, словно его разорвали изнутри. Наш народ вымирал. Мы так долго боролись за жизнь после всемирной катастрофы, унесшей миллиарды. Мы пережили огонь, пепел и радиацию, чтобы построить этот хрупкий мирок. И сейчас мы умирали так глупо, так нелепо — от того, что не могли вылечить банальную простуду, от того, что у нас кончались бинты и антибиотики, от того, что я, наследница величайшего целителя, была слишком слаба, чтобы поднять это наследие.

Я не умела исцелять людей. А точнее, умела, но ценой своей жизненной силы. Бабушка учила меня, как прикладывать руки к ране, как вызывать тепло в ладонях. Но попытки исцелить человека всегда заканчивались одним — я падала без сил, а потом долго болела. Отец за это на меня злился, кричал, что я слишком слабая. Бабушка лишь качала головой и говорила, что еще не пришло мое время.

Я очень ее любила. Она была тем светом в окне, который каждый день ждет заключенный в темнице. Я приходила к ней за утешением, когда отец в очередной раз наказывал меня за провинность, когда мать не заступалась за меня, а только равнодушно смотрела. Вечерами мы сидели у ее очага, и она рассказывала мне интересные истории, а потом я засыпала, положив голову ей на колени.

Бабушка была великим, уважаемым человеком. Она должна была стать правителем после смерти мужа, моего дедушки, но отказалась, передав правление моему отцу. Мне она говорила, что такая роль ей не по плечу, что она может повелевать цветами и ранами, а людьми — нет. И за это я ее любила больше жизни. За простоту, за заботу и ласку.

Бабушка ушла тихо и незаметно, оставив большую рану на моей душе и чувство одиночества.

Когда умерла бабушка, отец заставил меня развивать силу. Но как развить то, чего нет. Я пыталась выжимать из себя хоть половину того, что умела она, но получалось плохо. Отец так и не смирился с этим, и при каждом удобном случае напоминал, что я так и не стала настоящим целителем.

Нас спасало только прошлое, закованное в книги. Они были нашим ковчегом, уцелевшим в пожаре цивилизации. На их пожелтевших страницах хранились рецепты лекарств, которые можно было создать из растений. Но здесь был смертельный парадокс: нужные нам травы не росли на нашем острове. Чтобы добыть их, нужно было плыть на соседний остров.

Это был еще один клочок земли, оставшийся в живых, поросший дикими, нетронутыми лесами. Там мы черпали ресурсы, которые были нам так необходимы. Там была жизнь, кипевшая с такой силой, о которой мы здесь могли лишь мечтать.

Если бы у нас было время и ресурсы, этот остров мог бы стать нашим новым домом. Но экспедиции туда были сродни самоубийству. Каждый поход за травами стоил нам лучших лодок, запасов пресной воды и смельчаков, которые слишком часто не возвращались — сгинув в тумане, наткнувшись на диких животных или просто пропав без вести.

Отец называл это «бухгалтерией смерти». «Мы можем спасти десять человек сегодня лекарством с того острова, но потерять пятерых, кто его добудет» — говорил он, и народ его слушал.

И пока мы вели эти скорбные расчеты, мы были вынуждены оставаться здесь, в тени руин, довольствуясь жалкими запасами и отдавая дань уходящему дню.

Но голод был не единственной нашей проблемой. Он был лишь тихим, ползучим недугом. Настоящий шторм приходил с другого берега.

На соседнем острове, который мы хотели разглядеть, взбираясь на руины, жили наши враги. Народ сонки. Расстояние до них можно было преодолеть за пару часов на судне, но сложнее было преодолеть преграду между нами. Их земля, как говорил отец, была выжжена хуже нашей, их запасы подходили к концу. У них не было целителей, способных вырвать у мертвой почвы хоть травинку, не было Неки, в чьих руках распускались цветы.

И потому они приходили к нам. Приходили нагло по ночам и забирали наших людей из больниц и домов.

Отец, пытаясь унять панику, говорил, что сонки используют похищенных для рабского труда, пытаясь выжать из своего клочка земли последние соки. Это была логичная, почти успокаивающая версия. Версия правителя.

Но у народа были другие версии. Те, что передавались шепотом у колодцев, от которых стыла кровь в жилах. Говорили, что сонки не просто берут силу. Они ее поглощают. Что их дары, столь чуждые и пугающие, питаются чем-то иным. Что пропавшие люди — это не рабы, а ходячие батарейки, доноры, свечи, чей жир сжигают, чтобы продлить чужой миг.

—3—

Это был он — наследник сонки, правитель. Его звали Дери. Молодой, на пару лет старше меня, он выглядел как настоящий воин. И о нем мы знали достаточно, чтобы бояться.

Мы знали, что с самого рождения Дери обладает огромной силой. Он умел перемещаться между островами на любое расстояние. Еще он владел телекинезом и мог парализовать своего соперника. Он прикасался к человеку, и тот замирал, не в силах пошевелиться. О нем рассказывали родители своим детям вместо вечерней сказки, им пугали хулиганов. Он стал местным монстром, о котором говорили все шепотом, чтобы он не услышал.

Впервые Дери пришел к нам с отцом около трех лет назад. Они осматривали наши земли, о чем-то беседовали с отцом. Бабушка тогда говорила, что силы двух народов объединяются, чтобы помочь друг другу. Помню, как два правителя наблюдали за нашей работой и восхищенно кивали.

А потом пришла война. Тихо и внезапно, словно мышка подкралась к выброшенному огрызку. Мы проснулись утром уже без своих полей, с полностью погибшим урожаем. Это сильно ударило по отцу. Он кричал, что сонки отравили землю, уничтожили наши труды. Бабушка плакала, говорила, что теперь мы все погибнем от голода.

С этого и началась война. У нас стали пропадать люди. Отец отправлял охотников на их остров, чтобы отомстить за погибшую землю, но лодки возвращались пустыми. Мы потеряли много людей и продолжаем терять до сих пор.

Отец практически каждый день говорит о том, что Дери ответит за поступки своего народа. И причина гораздо глубже, чем отравленная земля.

На острове сонки есть хранилище семян и медикаментов. Раньше мы получали редкие семена, когда наши растения гибли, а их лекарства помогали выхаживать больных. Но после того, как сонки отравили нашу землю, мы остались без какой-либо помощи со стороны соседей. Наши острова разделились.

Год назад отец Дери снова пришел на наш остров, мы попрятались по домам, предчувствуя беду. Помню, как слышала их крики — отец обвинял сонки в предательстве, отец Дери оправдывался, говорил, что не посмел бы так сделать. Хладнокровие и жестокость отца сделали свое дело — он вонзил нож в сердце правителя сонки, а затем погрузил его мертвое тело на лодку и отправил на соседний остров.

На смену отцу пришел его сын. Старшее поколение шепталось, что теперь он уничтожит всё живое здесь. Но из живого на нашем острове остались только люди, и те доживали свои года в голоде и страхе.

На нашей земле Дери в открытую появился в первый раз после смерти своего отца. Он приходил лишь по ночам и забирал людей, тихонько, без посторонних. Никто не видел, как он это делает, но все знали, что сонки мстят за смерть своего правителя.

И это была не единственная история, которую нам рассказывали. Местные писатели создавали сказки и рассказы, в которых главным антигероем бы наследник. Именно таким мы его и знали — кровожадным, беспощадным, злым. Сейчас он мне таким не показался. В его взгляде читался интерес, словно он первый раз ступил на эту землю.

Я завороженно смотрела, как Дери ловко перемещался между руинами, не оставляя своим соперникам ни малейшего шанса схватить его. Это пугало и восхищало одновременно — наш народ нуждался в такой силе, но лишь немногие обладали даром, в большинстве случаев — примитивным. Например, мой отец мог зажигать огонь пальцами. Полезная штука, конечно, но телепортация позволила бы нам брать ресурсы с соседнего острова без потерь.

На площади опустело, я выглянула из укрытия и услышала тихий плач. От матери мне достался еще один странный и удивительный дар — чуткий слух. И в этот момент я понимала, что не все сумели убежать и спрятаться. Тихонько подкравшись к другому укрытию, я поняла, что плач усиливается — я шла в правильном направлении.

Мой слух меня не обманул — за камнем я увидела малыша. Он сидел на земле и держал ногу, по ней тонкой струйкой бежала кровь. Ребенок был серьезно травмирован и не мог самостоятельно убежать. Ему повезло — он находился вне зоны видимости Дери. Ждать не было возможности — малыш мог умереть от потери крови, его срочно нужно было спасать. Но как это сделать, не привлекая внимания чудовища, я не понимала.

Решение нашлось быстро. Я взяла камень и бросила в противоположную сторону, где в огромной куче лежали пласты металла. Камень с громким ударом упал на листы, чем привлек внимание Дери.

Это был мой шанс. Я рванула вперед, перепрыгивая через валуны. До ребенка оставались несколько шагов, когда он, заметив меня, громко всхлипнул. Я прижала палец к губам, но было поздно.

Я ощутила его взгляд на себе. Тяжелый, пронизывающий. Оглянувшись, я увидела, как Дери смотрит на меня с холодным любопытством, словно наблюдая за букашкой, осмелившейся перебежать ему дорогу. Я ускорилась, чувствуя, как ледяной ужас сковывает легкие.

Я успела добежать до ребенка, но почувствовала движение сзади. Резко обернувшись, увидела Дери. Он все еще с любопытством смотрел на меня, поглядывая на мальчика. Я закрыла ребенка собой в страхе, что теперь убьют нас обоих.

— Пошел прочь с нашей земли! — послышалось сзади. Дери обернулся — за его спиной стояли охотники с арбалетами.

Наследник на мгновение замер, его взгляд скользнул по мне, полный обещания будущей расплаты, а затем он просто растворился в воздухе.

Тишина, наступившая после его исчезновения, была оглушительной. Малыша забрали, а я, на ослабевших ногах, побрела домой. Только теперь страх, дремавший все это время, начал вырываться наружу, заставляя сердце биться в бешеном ритме.

Люди выходили из укрытий. Те, кто видел мою отчаянную пробежку, смотрели с благодарностью и гордостью. Но гордиться было нечем. Это не было геройством. Это был долг. Тот самый долг, что был навязан мне отцом и бабушкой, и от которого, как я теперь поняла, смотря в пустоту, где только что стоял Дери, мне не спастись.

—4—

Страх пришел поздно. Только когда я заперла за собой дросчатую дверь нашего дома, сложенного из грубых камней и глины, он накрыл меня с головой. Руки дрожали так, что я не могла развязать пояс на платье. В ушах стоял оглушительный грохот собственного сердца. Я прислонилась лбом к прохладной стене, пытаясь выровнять дыхание, но перед глазами снова возникало его лицо — спокойное, холодное, с тем самым интересом, с которым смотрят на только что найденный клад.

Он смотрел именно на меня. И в его взгляде было не слепое бешенство сонки, а осознание силы. И любопытство.

Его образ стойко стоял перед глазами. Высокий, широкий, словно гора. Чтобы посмотреть на него, когда он был рядом, мне пришлось задрать голову. Закатанные рукава грубой рубашки обнажали сильные, загорелые руки с проступающими венами и шрамами на коже. Безумно похож на своего отца.

И эта сила. Он так ловко исчезал и появлялся, не оставив после себя и следа в воздухе, что замирало сердце. Такую силу я видела впервые.

На пороге жилища появился отец. Он застыл в проеме, заполнив его собой, словно грозовая туча. Хмурый взгляд, испачканная сажей и чем-то темным кофта, тяжелый запах гари и пота, который он принес с собой, как дурную весть. Он не смотрел на меня — его глаза медленно скользили по нашей бедной обстановке, по глиняным чашам на столе, по потускневшему полу, будто подсчитывая убытки или оценивая, что еще можно отнять.

Воздух в комнате застыл от напряжения. Казалось, даже пламя масляной лампы потускнело под его тяжелым, безмолвным взглядом. Он не спрашивал, не требовал отчета. Его молчание было громче любого крика — оно было обвинительным приговором, который я чувствовала кожей.

Наконец его взгляд упал на меня. Не на дочь. На наследницу.

— Решила показать свою храбрость, — это был не вопрос, а обвинение, — не очень умно.

— Но отец, там был ребенок, один.

— Мне плевать, даже если сотня детей! Ты не должна попасть в его руки! Без твоего дара этот остров не проживет и месяца!

Его слова больно вонзились в сердце. Он берег не меня, а только мой дар. Обида накрывала меня с головой. Я не ждала от него поддержки или благодарности, но меньше всего мне сейчас хотелось слушать обвинения от него.

— Я поняла, отец. — я покорно опустила голову, показывая свое подчинение. Он еще пару секунд смотрел на меня, а затем ушел.

Я осталась одна в полной тишине. Униженная и раздавленная. Это тоже было частью моей жизни.

—5—

Я часто приходила на могилу к бабушке и разговаривала с ней. Это место было одним из тех, где еще росли цветы. Отец считал это совпадением, а я думаю, что даже после смерти ее тело выделяло тепло и лечило землю.

Бабушка много работала, чтобы в наших скромных теплицах появлялись растения. Она учила меня как правильно направлять энергию на росток, чтобы не отдавать всю свою силу целиком. Я училась у нее и мне это нравилось. Мы приходили в теплицу ранним утром и проводили там весь день. Она рассказывала истории, мы смеялись, и я забывала, что дома меня ждет отец — тиран.

Когда она ушла, теплицы стали моим проклятием. Чтобы хоть немного приблизиться к тому объему урожая, что мы собирали вместе с бабушкой, мне приходилось работать без отдыха и полностью отдавать свою силу.

— Это цена наследия! — говорил отец, утверждая, что я, как дочь правителя, имела долг перед народом.

И я добросовестно его выполняла, не просила благодарности или поощрений. Я просто делала свою работу, чтобы мой народ не голодал.

И только здесь, на могиле у бабушки, я позволяла себе слабость. Я плакала, потому что мне ее так сильно не хватало.

Перед уходом у меня был ритуал — я оживляла один поникший цветок. Это была моя отдушина, словно я говорила бабушке, что помню ее, что ее сила со мной. Я притрагивалась к соцветию, и оно под моими руками оживало.

Я опустилась на колени, не обращая внимания на влажную землю, и бережно прикоснулась пальцами к поникшим лепесткам ириса. Не требовательно, без спешки, как показатель моей любви и памяти. Цветок мгновенно откликнулся на тепло и потянулся к свету, расправив синие лепестки.

— Я помню, — прошептала я, — я очень скучаю по тебе, бабушка.

Медленно встала с колен и услышала шорох, мягкие шаги за спиной. Нервно сглотнула, в надежде, что это просто мимо идет человек, что он не ко мне, я не нужна ему.

Снова шаг, аккуратный, словно нога сначала выбирает пустое место на земле, чтобы не создавать шум. Я не стала поворачиваться, не стала показывать свой страх. Зажала еще горячую ладонь в кулак и пошла в обратную сторону. Прислушалась. Тишина. Едва сдерживаясь, чтобы не побежать, удалялась в спокойном темпе от могилы бабушки.

Когда отошла на большое расстояние, осмелилась себе обернуться — никого. Вздох облегчения. Сердце бешено колотилось, страх стоял в горле, заставляя дышать чаще и тяжелее.

Это был наследник, я точно это знала, я чувствовала это. Он наблюдал за мной, смотрел как я разговариваю с бабушкой и… как оживляю цветок! Я только что показала ему свою силу. Закусив губу, ускорила шаг в направлении к дому. Теперь он точно не оставит меня в покое.

Несмотря на бедность и голод, наш народ был дружным. Все занимались общим делом — выживанием, только вклад у всех был разным. Мужчины ходили на охоту, охраняли территорию, строили дома и укрытия. Женщины из шерсти и запасов тканей шили одежду, работали в теплице вместе со мной, обучали детей.

Моя мать шила одежду из лоскутков — платья, брюки, накидки. У нее получались красивые вещи, которые она раздавала всем желающим. Мне она тоже шила, хотя никогда не проявляла ко мне каких-либо чувств и эмоций, кроме упреков. Каждый раз ее доброта в виде протянутого платья казалась мне настоящим благословением, словно я сделала что-то очень важное. В такие моменты я чувствовала себя ее дочерью, представляя, как бережно она складывает лоскутки, как протыкает палец иголкой, но терпит «Все ради дочки».

Я вообще часто рисовала себе другой мир, в котором от меня требовалось не выполнение долга, а просто быть. Если другие девушки мечтали о замужестве, о красивых нарядах и украшениях, то мои мысли были куда скромнее, но менее осуществимей. В мечтах мы с матерью и отцом гуляли по берегу, держась за руки. Вот отец рассказывает историю, и мама весело смеется, а я чувствую себя счастливой.

Реальность была противоположной. И чем старше я становилась, тем сложнее мне было представить другую жизнь. И каждый раз, сталкиваясь с броней матери, я ощущала себя более ненужной этой семье.

Вечерами, когда отец приходил с охоты, мы садились за стол. Мать ставила на стол металлические чашки, наполненные едой и по стакану воды. Мы всегда молчали. Лишь изредка отец что-то говорил матери вроде «Надо залатать сеть» или «Завтра еды с собой положи побольше». Мать кивала, и на этом разговоры заканчивались. Мы не обсуждали дела в теплице, в городе, на охоте. Они никогда не спрашивали, как у меня дела. Я молча доедала свою порцию и уходила к себе, ложилась спать и сразу засыпала.

В этот раз отец заговорил со мной.

— Мальчишка этот не должен увидеть твою силу.

Я кивнула, ком встал в горле. Он уже увидел. Но если об этом узнает отец, здорово разозлится.

— Походит, походит, да перестанет, — он вяло зачерпнул ложкой суп, — если не сглупишь опять.

— Не сглуплю, отец, — я смотрела в тарелку, аппетит пропал.

Он постучал пальцем по столу. Я не поднимала глаз, боясь, что он увидит в них ложь.

— Чертов мальчишка, — протянул отец, — надо с ним что-то делать. — с этими словами он встал и вышел из дома.

Я еще поковырялась в тарелке и тоже встала, помогла матери убрать со стола и хотела уйти спать, но мать меня остановила. Она небрежно протянула мне новое платье. Сшитое из лоскутов, но таких светлых и нежных, что оно словно светилось в полумраке комнаты. Молочного цвета, с кружевами, аккуратно собранными у горловины, и вышитыми у подола скромными полевыми цветами.

Я молча смотрела на подарок, не в силах вымолвить ни слова. Мать не смотрела на меня, ее пальцы гладили ткань, сшитую, я знала, по ночам, при свете очага.

— Мама, оно такое…— я не могла подобрать слова от восторга.

— Носи, — с теплотой отозвалась мать, — особенно когда с Морисом. А то ходишь как оборванка, а не дочь правителя.

В ее голосе не было упрека, и хотя она старалась держать холодно, в голосе слышались нотки нежности. Я едва не расплакалась, понимая, что такие чувства вижу от нее впервые за много лет.

—6—

Мы прогуливались с Вики после работы, осматривая наши территории. Вечерний воздух был густым и теплым, пах дымом очагов и сухой пылью. Каждый второй встречный кланялся, останавливался с вопросами «Неки, как твои дела?» или «Наследница, удачи тебе». Я кивала, стараясь побыстрее пройти мимо, чувствуя, как под этим вниманием кожа покрывается мурашками. Все эти люди видели не меня, а лишь тень моей бабушки и призрак будущей правительницы.

Вики без умолку болтала о чем-то, её голос был единственным, кто обращался ко мне просто как к подруге. Она была моей полной противоположностью — солнце там, где я была тенью. Она обожала внимание, могла заговорить с кем угодно и грезила самыми невероятными вещами, например, попасть на соседний остров.

— …и мне говорили, что наследник чертовски красив! — выпалила она, размахивая сорванной веточкой. — Ну, а ты что скажешь? Ты же видела его вблизи!

Вики отчаянно хотела замуж. Иногда мне казалось, что если бы сам Дери, этот кровожадный правитель наших врагов, предложил ей руку и сердце, она бы только вздохнула и спросила, когда свадьба.

— Ну, расскажи же, подруга! — пристала она, дёргая меня за рукав с такой силой, что чуть не порвала ткань. Её глаза сияли нездоровым азартом.

— Вот когда придёт он захватывать наши земли, сама всё и увидишь! — отрезала я, стараясь скрыть под колкостью внезапную дрожь, пробежавшую по спине при воспоминании о его взгляде.

— Надеюсь, он и меня с собой захватит, — хихикнула она, подмигивая.

Я тоже выдавила улыбку, хотя на душе было грустно. Это была не просто глупая шутка. Это была горькая пилюля нашей реальности, общий страх, заставляющий просыпаться по ночам.

Мы пришли на берег реки, я посмотрела по сторонам. Местность была открытой, находиться на такой было очень опасно. Нас учили, что нужно постоянно быть рядом с укрытием. Но мы с Вики очень любили это место, особенно по вечерам. Речка на закате становилась волшебной. Вода, днём быстрая и серая, теперь текла медленно, окрашенная в цвета раскалённой меди и расплавленного золота. Небо в ней переливалось, как в расписной эмали, а длинные тени от прибрежных ракит ложились на воду бархатными, сиреневыми полосами.

Именно эта красота и была нашей ловушкой. Она заставляла забыть о правилах, о приказах, о постоянном, едва уловимом страхе, что щекочет нервы в спине. Мы с Вики знали каждую впадину на берегу, каждый камень, каждое дерево, от которого оставался лишь сухой скелет. Опасность делала эти минуты особенными, словно украденными у самой судьбы.

Мы не говорили ни слова. Просто сидели на мягком песке, и смотрели, как последний луч солнца выжигает на воде огненную дорожку. В эти мгновения речка была не просто водой и берегом. Она была обещанием. Обещанием того, что где-то там, за её поворотом, ещё есть мир, не тронутый войной, где можно будет просто прийти и смотреть на закат, не прячась.

Мне не хотелось уходить отсюда, возвращаться домой, где родители снова не будут обращать на меня внимание. Хотелось остановить время, чтобы продлить это ощущение легкости и беззаботности. Но до наступления темноты мы должны были вернуться — таковы местные правила.

Я привстала и уловила шорох за спиной. Резко повернувшись, я увидела наследника. Возможно, он только появился, или наблюдал за нами с первой минуты нашего появления.

— Вики, уходи! — сказала я, закрывая ее спиной.

Она вскочила, ахнула и побежала к жилищам. Дери посмотрел ей вслед. Я думала, я боялась, что он пойдет за ней, но он не ушел. Он пристально посмотрел на меня, в его глазах блестел холодный интерес, словно я была не живым человеком, а редким и странным насекомым, которого он обнаружил в своём саду. Он не был агрессивен, но в его спокойствии таилась такая же угроза, как в замершем перед прыжком животном.

— Твоя подруга бегает быстро, — его голос был ровным, без насмешки, просто констатация факта. — А ты предпочла остаться. Почему?

Я не нашлась что ответить. Сердце колотилось где-то в горле, а ноги стали ватными. Он сделал шаг вперёд, и я инстинктивно отступила, чувствуя, как холодок страха пробежал по спине. Но отступать было некуда — за спиной была холодная тёмная вода, поглощающая последние отсветы заката.

— Тебя не учили, что за нарушение правил положено наказание? — он спросил это тихо, почти вежливо, и от этого стало ещё страшнее.

Он остановился в двух шагах, его взгляд скользнул по моему бледному лицу, по напряженным рукам. И вдруг в уголках его глаз дрогнули едва заметные морщинки.

— Или, может быть, закат того стоил? — в его тоне появилась неуловимая нота, не то любопытства, не то понимания.

Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Дери ещё мгновение постоял, изучая меня, затем медленно, не спеша, повернулся и растворился в сгущающихся сумерках так же бесшумно, как и появился.

Я осталась стоять одна, дрожа от страха и непонятного облегчения, смотря в пустоту, где только что он был. Ощущение лёгкости и беззаботности бесследно испарилось, но его место заняло другое — щемящее, тревожное и странно живое. Ощущение, что что-то только что началось.

—7—

На следующий день ко мне в теплицу пришла хмурая Вики. Она нервно теребила пояс на платье, переминаясь с ноги на ногу.

— Зря мы не рассказали твоему отцу о вчерашнем.

Я посмотрела на подругу и вздохнула.

— Ничего не случилось. Он ушел

— Я испугалась, Неки. Он мог нас утащить

— Но не утащил же. А вот если мы расскажем родителям, то потеряем наше любимое место. — я дотронулась пальцем до кончика ее носа. Она знала, как дорого мне это место.

— Ты прости, подруга, но я больше туда ходить не буду. Мне было очень страшно. И вообще родители мне запретили гулять вечерами.

— Хорошо, больше не буду тебя звать на вечерние прогулки, — безразлично ответила я, хотя ее слова меня ранили. Я так нуждалась в ее обществе, даже когда мы просто молчали. А теперь у меня забрали и эту возможность. Ненависть к сонки росла словно росток под моими руками — еще чуть-чуть и она станет осязаемой. — Только родителям не рассказывай о вчерашнем. Иначе мне здорово влетит от отца.

Вики грустно вздохнула. Она жила по правилам, как и ее родители. Ей уже исполнилось двадцать три, она была не замужем и очень боялась, что, если нарушит местные законы, все мужчины от нее отвернутся. Я искренне любила ее за легкость, заразительный смех, поддержку. Но иногда так хотелось, чтобы она забыла про правила и просто жила. Убегала по ночам из дома, сидела на краю обрыва и любовалась звездами. Это было то, чем жила я. И когда я предлагала ей нарушать правила вместе, она всегда обиженно надувала губы и говорила, что это у меня отец правитель, и мне такие выходки простят, в отличие от нее. Только она не понимала, что это за мной пристально следил народ, а отец всегда ждал моей ошибки, чтобы лишний раз напомнить, какая я никчемная. Но каждый раз, нарушая правила, я чувствовала себя обычным человеком, позволяла себе наглость не думать о долге и моих обязательствах перед народом и отцом.

Я не упрекала Вики в ее стремлении следовать правилам. А вот от нее периодически я слышала упреки, приправленные ноткой зависти. «Вот у тебя есть дар, ты везучая, а моя семья не имеет способностей», — говорила она, или — «Морис тебе уже три раза предлагал выйти за него, а ты отказываешься, глупая. Была бы я на твоем месте…». Но я всегда закрывала на это глаза, лишь бы не потерять нашу дружбу — один из тех якорей, что еще держал меня у причала.

И сейчас, когда она сказала, что не будет гулять со мной по вечерам, я чувствовала, как этот якорь становится слишком легким, чтобы удерживать меня от полного распада. Я оставалась одна и мне это совсем не нравилось.

После работы в теплице я вышла на улицу и вдохнула свежий воздух, который сразу наполнил легкие. Усталость отступала, и я хотела по привычке дойти до Вики, позвать на берег. Но потом вспомнила, что теперь смотреть на водную гладь мне придется одной.

Я не боялась, что придет наследник. Я боялась, что приду домой и снова попаду в привычную для меня атмосферу равнодушия и ненависти. Уже темнело, но мне хотелось хоть на пару минут оказаться там, где мысли улетают по бескрайней речке, к несуществующим берегам и надеждам на мирную жизнь.

Я долго раздумывала — вернуться домой или пойти на берег. С одной стороны, было страшно снова встретиться с ним, с другой я не могла позволить ему отнять у меня еще и мое место.

— Всего на пару минут, — прошептала я себе и направилась к берегу.

Погода была хорошей — легкий ветерок, остатки дневного тепла. Но речная прохлада заставила поежиться, и я пожалела, что не взяла кофту. Осторожно приблизившись к берегу, я посмотрела по сторонам. Пусто.

Я наслаждалась закатом и багреющей рекой, когда мой слух уловил стон. Он был не рядом, но довольно ощутимый. Я двинулась в сторону звука. Возможно, кто-то из местных детей упал, подвернул ногу и не мог вернуться домой.

Я шла вдоль берега и увидела мужчину, лежащего возле реки. Приближаясь, я узнала его. Это был Лир — тот самый охотник, который недавно вернулся с ранением. Он тихонько стонал, пытаясь подняться.

Что он здесь делает, промелькнуло в голове. Может, ушел с больницы прогуляться? Я ускорила шаг, но вдруг из воздуха возник наследник. Он присел рядом с Лиром, что-то шепнул ему на ухо и взял за спину.

— Не смей, — крикнула я, — и ветер понес мой голос далеко за пределы берега.

Дери поднял голову, посмотрел на меня. Растерянный взгляд, словно не ожидал увидеть меня. Я побежала, я должна была спасти Лира. Но через секунду Дери исчез, забрав Лира с собой.

Я подбежала в надежде, что они не исчезли, а просто потерялись в тени. Я в панике осмотрела берег и не увидела ничего, кроме песка и камней. Я не успела… Он забрал его с собой.

Я прибежала домой и бросилась к отцу:

— Отец, наследник похитил Лира!

Отец даже не взглянул на меня.

— Лир сегодня умер в больнице

— Что? Но я сама видела.

Он вздохнул так раздраженно, что я отступила назад.

— Лир… Сегодня… Умер… — по слогам, с нескрываемым раздражением, сказал он.

— Отец…

Он не ответил, лишь кинул на меня презрительный взгляд, от которого стало страшно и холодно.

Я не понимала, что происходит, но ушла. Еще одна загадка в моей копилке. Еще одна загадка, которую предстояло разгадать.

—8—

В процессе работы я часто думала о том, как бы мы жили в окружении настоящей природы. Я помнила, что раньше здесь было все по-другому. Но появление химикатов на нашей территории просто уничтожило всё, что так бережно хранила природа после катастрофы. А мне так хотелось почувствовать запах свежей зелени на лугу, послушать пение птиц и изучить насекомых. В моем представлении это было словно волшебство, такое недосягаемое и невозможное.

Мои мечты прервал резкий, сухой кашель за спиной. Я обернулась. На пороге теплицы стоял Калеб, опираясь на посох из гладкого дерева — реликвию прошлого. Он был ученым, мудрецом и просто нашей опорой. Он умел по крупицам собирать прошлое, находить живое там, где всё умерло.

— Неки, — его голос был хриплым, но твердым. — Урожай снова меньше, чем в прошлом месяце.

Я опустила взгляд, сжимая в земле пальцы. Они, такие теплые и живые, чувствовали, как скудеет почва с каждым днем. Я могла заставить семя взойти за секунду, но не могла вернуть земле былое плодородие. Я была всего лишь костылем для умирающей земли, а не исцелением.

— Я делаю все, что могу, Калеб. Но у меня недостаточно сил. Я не могу исцелить землю.

— Я знаю, дитя. Но «всего» скоро может не хватить. — он подошел ближе, и его старые, проницательные глаза упали на мои руки, покрытые тонкой паутиной золотистых прожилок — видимым следом моей странной силы. — Сила, что в тебе, — это не просто инструмент. Бабушка твоя говорила, что это был дар, последний шанс, данный самой природой. Но мы используем его, чтобы бороться с симптомами, игнорируя болезнь.

Он помолчал, глядя на багровый шар запыленного солнца за стеклом теплицы. Его руки, давно покрывшиеся морщинами и пигментными пятнами, дрожали, держа пожелтевший посох.

— Нам нужно отправиться к сонки, — медленно произнес он, — мы нуждаемся в их помощи.

У меня перехватило дыхание. Соседний остров был синонимом смерти. Я вспомнила визиты их наследника и у меня сковало горло. Как мы можем пойти к ним, когда они прогнали нас, когда забрали последнюю надежду на жизнь? Они разрушили свою землю, уничтожили нашу, закрыли доступ к хранилищу, а теперь нагло уводили людей.

— Это безумие! — вырвалось у меня.

— Это необходимость, — невозмутимо парировал Калеб. — В их хранилище сохранились споры грибов, очищающих землю от химического ожога. Без этого… — он не договорил, но его взгляд, скользнувший по увядающим листьям томатов, был красноречивее любых слов.

Сердце заколотилось в груди. Ужас перед мертвыми землями за стенами нашего острова смешивался с пьянящим, запретным любопытством. Увидеть не изуродованный химикатами клочок земли, а настоящий луг? Услышать не скрип ржавых механизмов на ветру, а пение птицы?

— Почему ты говоришь это мне? — тихо спросила я.

— Потому что ты единственная, кто может отличить живое от мертвого, Неки, — сказал мудрец. — Твои руки почувствуют, есть ли в той земле жизнь. И, возможно… возможно, твое тепло сможет разбудить те самые споры, если мы их найдем.

— Это очень опасно, — я встала, стряхнув с ладоней землю. Росточек, который не успел подняться под моими руками, медленно опал и засох. Я только что погубила одно семечко.

Калеб слегка пожал плечами и прошелся по теплице.

— Неки, в твоих руках огромная сила. В них — источник жизни. Ты самая сильная из всех живущих на острове. Благодаря тебе земля снова станет плодородной и цветущей.

— Какой в этом смысл? — я не смогла сдержать горькую усмешку. — Ты думаешь, они просто отдадут нам эти споры? После того, как они отравили нашу землю, а отец убил их правителя?

Калеб остановился перед лотком с увядшими огурцами. Его палец осторожно коснулся бурого листа.

— Они не отдадут. Но они могут обменять.

Ледяная дрожь пробежала по моей спине.

— Нет. Только не это.

— У нас больше нет ничего другого, Неки. Ни ресурсов, ни технологий. Есть только ты.

Я отшатнулась, как от удара. Мои руки, эти самые руки, что должны были нести жизнь, вдруг стали валютой в чудовищной сделке. Он предлагал мне стать вещью, предметом бартера.

— Ты хочешь, чтобы я пошла к ним? Чтобы я... работала на них? Чтобы оживляла их землю, пока наша умирает?

— Я хочу, чтобы ты спасла обе, — голос Калеба прозвучал с несвойственной ему усталостью. — Они нашли споры, но не могут их «разбудить». Их земля мертва по-иному. Без твоего дара эти споры для них всего лишь пыль. А без спор... Он снова посмотрел на засохший росток у моих ног. — ...мы обречены. Оба наших народа. Это не предательство, Неки. Это стратегия. Ты дашь им надежду, а мы получим инструмент для настоящего исцеления.

Я смотрела на свои ладони. Золотистые прожилки на них будто пульсировали в такт бешеному стуку сердца. В них была сила. Но достаточно ли ее, чтобы выстоять против ненависти, которую я испытывала к тем людям? Чтобы войти в логово волка и не быть съеденной?

Я представила его лицо. Наследника. Холодные глаза, которые видели в нас лишь жалких дикарей, цепляющихся за жизнь.

— Они убьют меня, как только я сделаю свою работу, — прошептала я.

— Возможно, — Калеб не стал лгать. — Но это наш единственный шанс. Иногда, чтобы вырастить новый сад, нужно спуститься в самые адские глубины и принести оттуда одно-единственное семя. Даже если это будет стоить жизни садовника.

Он повернулся и пошел к выходу, оставив меня наедине с тишиной теплицы, пахнущей тлением и безысходностью. Мой дар всегда был моей сутью, моей целью. Теперь же он стал моим проклятием и разменной монетой.

И в глубине души, сквозь страх и ненависть, проклюнулся крошечный, но цепкий росток любопытства. Смогут ли мои руки по-настоящему исцелить землю, которая умерла?

Но теперь я понимала другое — зачем Дери приходил на наш остров. Он наблюдал за мной. Он знал, что в моих руках — их спасение. Он ждал, пока я покажу свою силу, чтобы затем забрать к себе. Калеб был не прав — никакого обмена не будет. Наследник придет за мной и, не спрашивая разрешения, заберет на свою землю.

—9—

В моменты грусти и отчаяния со мной всегда рядом был Морис. Он держал меня за руку, понимающе смотрел в глаза, нежно прижимал к себе, чтобы успокоить. С ним я чувствовала себя другой, не разбитой и склеенной из осколков вазой, а редкой драгоценностью. Он всегда внимательно изучал мое лицо, словно пытаясь увидеть что-то новое, особенное.

В нем мне нравилось практически всё — золотые кудряшки на голове, ямочки на щеках, прямые белые зубы, красивый мужской голос. Морис словно сошел со страниц старых журналов, которые мы в юности с девчонками рассматривали после уроков, и томно вздыхали, глядя на парней из прошлого.

Мы росли с ним, играли вместе в наши скудные игрушки. Родители только умилялись нашей дружбе. Постепенно она выросла в нечто больше. Сначала тихие разговоры у моего дома по ночам. Потом касания руки, неловкие поцелуи, признания. Это было волшебным временем, когда наша земля еще не пострадала от сонки, и у меня было время на свидания.

Когда на наш остров пришла беда, потребность в отношениях угасла. Иногда я замечала, что сторонюсь Мориса, избегаю встреч. Но он настойчиво приходил, ждал меня после работы и просто был рядом. После смерти бабушки я совсем расклеилась, но он не оставлял меня. Давал выплакаться на его плече, нежно гладил руку и вытирал слезы.

Все знали, что скоро мы поженимся и эта мысль вызывала грусть. Я не торопилась со свадьбой, утверждая, что еще не время. Он ждал, не торопил, не настаивал.

Но между нами всегда была недосказанность. Вроде говорим друг другу всё, но как будто у каждого есть скелет в шкафу. Я не рассказывала про свои отношения с родителями, свои переживания по этому поводу. Просто не хотела выглядеть слабой в его глазах. Он тоже что-то недоговаривал, хотя казался открытым, словно книга.

У Мориса была особенная способность, которой не было больше ни у кого — дар убеждения. Как это работает я не знала, да и не хотела проверять. Морис говорил, что силой никогда не пользуется — нет повода, и угасла она еще в детстве. Я верила, у меня не было выбора. Но когда он уходил, а я стояла в тени собственного дома, я чувствовала пустоту. Не счастливое воодушевление от встречи с любимым, а гнетущую пустоту, словно был подвох в наших отношениях.

Но не только это пугало меня в нем. Еще он был слишком близок с моим отцом. Отец всегда брал его с собой на охоту, учил метать стрелы, вести ночной патруль. Они всегда были вместе как отец и сын, как правитель и его наследник. Я не спорила, не противилась, и даже не пыталась бороться за внимание отца. Моя судьба на этом острове уже давно была решена — я выхожу замуж за Мориса, после смерти отца мы становимся правителями. Он правит, я продолжаю работать в теплице.

В этот раз Морис снова возник внезапно и в тот момент, когда мне хотелось поддержки. Он стоял возле теплицы, облокотившись на металлический столб, и наблюдал, как я заканчиваю сборку урожая. Работа сегодня шла плохо — сильно болела нога, рана на боку постоянно кровоточила. Я старательно скрывала это от него, чтобы не пришлось рассказывать правду. Правду, которая запрет меня дома без возможности на свободу.

Когда я закончила, посмотрела на Мориса и улыбнулась ему. Не говоря ни слова, он подошел ко мне и притянул к себе за талию. Его рука больно задела рану на теле, и я охнула. Он испуганно убрал руку.

— Милая, что такое? Я сделал тебе больно?

— Нет, — я попыталась улыбнуться, — я вчера в теплице поранилась, но уже всё в порядке.

Придерживая меня за плечи, он осмотрел меня с ног до головы, пытаясь найти источник боли. Его забота умиляла и раздражала одновременно.

— Всё в порядке, Морис. Правда.

Он нежно погладил меня по голове и поцеловал в щеку. Было приятно, но после вчерашней встречи с Дери мне совсем не хотелось, чтобы меня трогали. Лицо до сих пор помнило ощущение от прикосновений его холодных рук. Он словно оставил отметину, которая теперь зудела и пульсировала, напоминая об игре, втянувшей меня против моей воли.

Морис вызвался проводить меня до дома. Я пыталась идти не хромая, чтобы он снова не начал меня ощупывать, горестно вздыхать и переживать. Мы шли, держась за руки, и просто молчали. Потом он резко остановился передо мной.

— Неки, мы сегодня были на охоте, и снова вернулись ни с чем. Животных почти не осталось, с каждым днем находить еду становится все тяжелее и тяжелее. — он смотрел прямо в глаза, слегка наклонив голову. — Я разговаривал сегодня с Калебом и он сказал, что есть выход. Есть способ вернуть земле плодородие. Это бы очень помогло. Не только нам, но и животным тяжело выживать в таких условиях.

Он обвел руками, и я посмотрела по сторонам, хотя и так знала, что намека на растительность становится все меньше.

— Если бы у нас было достаточно растений, мы могли бы заняться скотоводством. И тогда не пришлось бы охотиться. А мы могли бы больше времени проводить вместе.

Я молчала. А знал ли он цену всего этого? Знал ли, что ради этого мне придется покинуть родную землю и, возможно, навсегда.

— Я знаю, что тебе предложил Калеб. И мне это совсем не нравится. Но решение будет за тобой. Если ты согласишься, я пойму тебя.

Он произнес эти слова так, словно пытается убедить меня в том, что это мое решение. И от этого становилось только хуже. Он словно забивал последний гвоздь в крышку гроба перед тем, как я буду закопана заживо.

— Я пойду домой, Морис, — тихо произнесла я, — очень устала.

Он не стал спорить, проводил меня до дома и ушел, быстро клюнув в щеку. И снова эта пустота в душе. Словно он забирал с собой мою душу, когда уходил. По телу пробежал холодок.

Я подождала, пока он уйдет, и снова пошла на берег. Если они так хотели, чтобы я ушла, то пусть. Пусть он забирает меня. Я родилась наследницей правителя и должна была сделать то, что требовал долг, навязанный отцом.

Я пришла на берег и села на камень. В голове мелькнула мысль, что я могу попробовать с ним договориться. Предложить свою добровольную помощь взамен на споры, которые помогут нашей погибающей земле. Вероятность согласия низкая, но она была. Во мне была такая уверенность и сила, что я готова была позвать его. Я ждала, готовила речь, но Дери не пришел. Именно тогда, когда он был нужен, он не пришел. И на следующий день тоже.