Цена имени

Пролог

«Судьба — это не случайность, это выбор. Но не всегда наш»

Уильям Дженнингс Брайан

Настоящее время

В палате царила тишина, которую нарушали лишь тяжелые шаги уставшей медсестры в коридоре. Пахло спиртом и хлоркой — резкий запах, от которого у непривыкшего человека резало бы нос. На единственной койке лежал исхудавший пожилой мужчина: впалые щеки, небритое лицо, седина. Другими словами, это была усталость и долгие недели в больнице. Он с трудом открыл глаза, словно пробуждаясь от долгого сна, хотя на самом деле не спал уже несколько ночей. Сон приходил редко и приносил с собой лишь кошмары и видения о былом.

В палату вошел молодой доктор с кипой папок, из которых торчали небрежно засунутые документы. Кинув их на стол и даже не поздоровавшись, он широкими шагами подошел к окну и открыл жалюзи. Яркий утренний свет залил помещение, возвещая о начале нового дня. Старик зажмурился, стараясь не выдать раздражения — за выходные без осмотров он напрочь отвык от дневного света.

Он поднял глаза на врача, тот уже стоял у постели и, кажется, пытался собраться с мыслями. Все хлопал себя по карманам халата в отчаянных поисках чего-то, и лишь найдя ручку за ухом, успокоился.

— Макс… Максим Бикович? Меня зовут доктор Джонсон. — Взгляд врача метался между планшетом в руках и лицом пожилого мужчины. — Ваш лечащий врач передал мне ваше дело.

В его взгляде читалась странная смесь: профессиональная дистанцированность, усталость, спешка и лишь толика сочувствия, которая быстро улетучилась.

Пациент вытащил руки из-под одеяла, пытаясь устроиться поудобнее. С трудом приподнялся на локтях, стараясь удержаться в сидячем положении, но силы покинули тело еще пару месяцев назад. Унимая дрожь, он посмотрел доктору прямо в глаза, пытаясь удержать взгляд, но зрачки лишь тревожно бегали из стороны в сторону. Отчаянные попытки подобрать слова не увенчались успехом. Он покачал головой, все глубже погружаясь в мысли, и с каждой секундой его морщинистое лицо будто оплывало вниз.

— Нет, — тихо произнес он, — это не я. Я… Мое имя — Александр Бикович. Меня зовут Алекс.

Он закрыл рот тонкой, дрожащей ладонью, словно пытаясь вернуть сказанные слова обратно.

Доктор Джонсон ответил не сразу, его изучающий взгляд скользил по лицу и телу пациента. Помедлив, он сделал пару пометок в планшете.

— Я обсужу с вашим сыном возможность пройти тест на развитие деменции, если вы не против, мистер Бикович. — Он положил руку на его ладонь. Этому приему их учили еще в университете на курсах психологии. — Это нормально для вашего возраста. Состояние иногда влияет на восприятие реальности, но мы постараемся решить этот вопрос, насколько это возможно.

Мягко похлопав его ладонь, он начал собирать свои документы, даже не начав обычный осмотр.

Старик лишь открывал рот, не в силах произнести ни слова. Осознание сказанного оседало тяжестью в желудке. Вся тоска и боль понимания происходящего будто поднимались по пищеводу. Он неосознанно потер грудь, стараясь остановить это ощущение. Рука дрожала так, будто в палате был пронизывающий мороз.

— Я готов отдать жизнь, чтобы ваши слова были правдой. — Слезы застилали его темные глаза. — Я все отдам, лишь бы это была болезнь, а не моя жизнь. — Голос перешел в шепот.

Атмосфера в палате была напряженной. Молодому врачу сделалось не по себе. Но он быстро отмел это чувство. Если переживать за каждого пациента — сойдешь с ума за пару лет. Он лишь мягко улыбнулся, выказывая положенное по инструкции сострадание.

— Хорошего вам дня, Макс. Через пару дней после теста мы назначим вам курс препаратов — и вам полегчает. — Фраза прозвучала заученно. Не поднимая головы от папок, он покинул палату.

— Господи, прости меня за все, что я сделал… Но я не мог иначе, — твердил он в пустоту. — Прости меня, брат, прости…

Глава 1

Омаха, штат Небраска. 1952 год

Теплые майские лучи заливали небольшую кухню семьи Бикович. В углу стояли нераспакованные коробки, покрытые тонким слоем пыли. Вещи казались забытыми, хотя на деле забот после переезда оказалось слишком много. Руки еще не дошли до статуэток, фотоальбомов и ваз. Комната полнилась ароматами дрожжей и корицы. Жар из духовки, включенной заранее, заставил Линду снять кардиган.

— Лин, ты снова взялась за пироги? — Виктор вошел в кухню, неся в руках садовую лопату, перепачканную землей. На его лбу выступили капли пота: он уже пятый час боролся с упрямыми пнями во дворе, изнуряя себя привычной до мелочей точностью.

— Ну а кто их испечет? Ты? — Она насмешливо глянула на него. — Ты скорее спалишь духовку, чем что-то приготовишь, — в тоне не было ни капли упрека, только тепло, которое она привыкла выражать в такой шутливой форме.

Виктор усмехнулся, поставил лопату к стене и вытер руки от земли. Подойдя к Линде, он ласково положил ладонь на ее уже большой, округлившийся живот.

— Тебе бы лучше отдохнуть, дорогая. — Его голос стал мягким. — Не стоит так много времени проводить на ногах. Я могу что-нибудь приготовить сам.

— Что, например? Яичницу? — Она игриво выгнула бровь.

Он замялся, понимая, что других вариантов действительно не было.

— Ну вот, — продолжила она, не дав и шанса на оправдания. — Пироги — это мое удовольствие, а не работа. Я так отдыхаю. К тому же мне скучно просто сидеть дома без дела. Пока малыши не начали устраивать футбол у меня в животе, надо пользоваться моментом.

Виктор уселся на стул напротив и, уперев локти в колени, начал наблюдать, как она ловко раскладывает ломтики яблок на тесте, обильно посыпая их корицей и сахаром.

— Лин, ты уверена, что мы справимся с двумя? — Его лицо резко стало озабочено серьезным. Этот вопрос давно ждал подходящего момента, потому что страх частенько накатывал на него посреди ночи.

Она на мгновение замерла, обдумывая его слова. Затем положила нож на стол, вытерла руки о фартук и села рядом с Виктором.

— Вик, мы справимся. Вместе. — Казалось, она пыталась успокоить не только его, но и себя — выбора ведь не было. — Я знаю, что ты переживаешь, но ты самый стойкий и надежный человек, которого я встречала. А с твоим-то «советским воспитанием» мы точно не пропадем! — Ее глаза озарились мягким светом, на губах заиграла улыбка. Линда обожала подшучивать над русскими привычками мужа, которые он никак не мог полностью оставить позади.

Но Виктор не улыбнулся в ответ. Вместо этого бережно накрыл ее руку своей тяжелой ладонью.

— У нас все будет хорошо. — Линда заглянула в озабоченное лицо Вика. — А теперь хватит меня жалеть, лучше помоги мне свернуть из этого рулет. — Она снова взялась за тесто, показывая, что пора вернуться к делу.

— О нет. — Он поднял руки в шутливом жесте капитуляции. — Помнишь, что получилось в прошлый раз?

— Помню, что ты старался. — Ее веселый смех заполнил кухню, эхом раздаваясь по еще пустому дому.

Виктор не смог удержаться от озорной улыбки, но все же встал, чтобы помочь. Никогда не поздно научиться. Их маленькая кухня наполнилась обыденными разговорами, подшучиваниями друг над другом и тихим звоном посуды.

***

С каждым днем живот Линды становился все больше и больше. Казалось, вот-вот он поднимет ее в воздух, словно воздушный шар. Каждый шаг давался с трудом. Несмотря на настойчивые рекомендации врача больше отдыхать, она упорно старалась оставаться активной. Продолжала неспешные прогулки по дому, будто проверяя, сколько еще сможет выдержать.

— Тебе же сказано не перегружаться. — Виктор появился в дверях с чашкой травяного чая и целой горой бутербродов — теперь ей нужно есть за троих.

— Я всего лишь привела себя в порядок. — Линда уложила последний торчащий локон кудрявых волос под повязку.

— Привести себя в порядок можно и из кресла. — Он внимательно следил, как она медленно опускалась на стул, придерживая живот. — Честное слово, ты меня в гроб загонишь своей самостоятельностью.

— Если ты будешь так переживать, то сам себя туда и отправишь. — Улыбка озарила ее лицо, но усталость в голосе выдавала состояние. — Просто помоги мне сесть поудобнее.

Виктор внимательно осмотрел комнату в поисках чего-то помягче. Свернув старый вязаный плед, доставшийся Линде после смерти ее родителей, он подложил его ей под спину. Затем передал чай, от которого шел тонкий ароматный пар, и аккуратно подвинул перекус поближе. Она потянулась к чашке, осторожно обхватила ее ладонями и сделала небольшой глоток. Чай приятно согревал изнутри. Несмотря на августовский зной, ладони и ступни постоянно мерзли.

Рядом с ней Виктор менялся: на работе — суровый и строгий, отдающий холодные приказы без капли сострадания, а рядом с ней — мягкий, как воздушный зефир.

— Спасибо, Вик, — устало улыбнулась она, — но не сиди здесь и не смотри на меня так. У тебя и без того полно дел.

— Мне несложно. Главное, чтобы ты была в порядке.

Линда вздохнула, прикрыв глаза. Последнюю неделю стало особенно непривычно: движения давались с трудом, силы уходили быстрее, чем успевали восстанавливаться. Она чувствовала себя почти беспомощной, но все еще стремилась быть полезной — хоть чем-то, хоть немного. А еще она была счастливой. Безумно счастливой оттого, что их мечты о потомстве становились все ближе.

Вечером того же дня она все так же бродила по гостиной. Ступни припухали, поясница ныла от тянущей боли, но мысль лечь пораньше даже не приходила в голову.

— Господи, ты упрямая, как… — Виктор в отчаянии развел руками, наблюдая, как Линда начала раскладывать подушки на диване.

— Как твоя мама? — с усмешкой подхватила она. — Уж я наслышана о ваших женщинах.

— Почти. Только мама хотя бы слушалась врачей. — Он опустил руки, понимая, что никакие уговоры на нее не подействуют.

Глава 2

Роды затянулись, и время начало терять свои очертания. Все расплывалось в мучительном предвкушении. Виктор сидел на узкой деревянной скамье в коридоре, не ощущая ни конечностей, ни спины. Казалось, все силы ушли в работу одного только сердца, которое с каждой минутой билось все чаще и беспорядочнее. Он то поднимался, делая несколько шагов вдоль отделения, то снова опускался, сжимая кулаки.

Бессилие сводило с ума. Привыкший держать в руках огромные проекты государственной важности, он не мог теперь контролировать главное. Оставалось только верить, что Линда справится.

За дверью отчего-то стало шумно. В голове закружились безумные мысли с самыми тревожными сценариями, и в ту же секунду раздался первый детский крик. Этого было достаточно, чтобы грудь наполнилась чем-то теплым, таким внезапным и сильным, что впервые за этот бесконечный день он выдохнул по-настоящему.

Не прошло и пятнадцати минут, как вдруг внутри снова все обожгло: прозвучал второй плач.

Виктор не сдержался.

Слезы выступили еще до понимания, что именно чувствует. С плеч моментально спала тяжесть, которую он носил не только сегодня, но и все последние девять месяцев. Он сел, уткнулся в руки, позволив себе эту слабость. Единственную за десятки лет, потому что в ней не было ничего постыдного. Он стал отцом сразу дважды. И что бы ни ждало его за дверью — сейчас, в эту секунду, он знал: все было не зря.

С этой же мыслью он принимал поздравления от акушерки, которая, кажется, говорила что-то важное, может быть, трогательное, но Виктор не понимал ни слова: ее голос утонул в гуле крови, гремевшей в ушах. Улыбка все никак не сходила с лица и даже начала сводить скулы. Он кивал, благодарил, машинально пожимал протянутые руки и даже не заметил, как оказался у большого окна, за которым, аккуратными рядами стояли десятки крохотных кроваток. А в них — дети. Настолько много, что сердце нервно забилось, но в этот раз от волнения: а вдруг перепутают? Виктор и пола-то не знал — никто не сказал. Или, конечно, сказали, но тот не слушал. Но внутри теплилась надежда на мальчика и девочку.

Медсестра, крупная женщина с полными руками, из-за которых вдруг всплыли ассоциации с пухлыми ручками младенцев в перевязочках, подняла два свертка. Виктор чуть не вжался в стекло всем телом, будто взглядом мог подтянуть их ближе, прижать их к себе через это проклятое стекло. И вот…

Сначала он даже не понял. Перед ним было два абсолютно одинаковых мальчика. Идентичных. Все черты лица казались отзеркаленными, такого Виктор прежде не видел.

— Да уж, — протянула медсестра рядом. — Однояйцевых близнецов одного пола наш роддом не видел уже десятки лет. Подарок судьбы, что и говорить.

Смотря на малышей, Виктор сразу понял: старшего, что плакал и пищал, назовет Максом, Максимом — в честь своего отца. Его брата — Александром. Это была их с Линдой договоренность — дать детям русские имена. Сам того не осознавая, он таким образом пытался выплатить долг родине за побег.

***

Первая неделя после выписки выдалась одновременно и самой сложной, и самой счастливой в жизни молодых родителей. Дом, до этого наполненный спокойствием, теперь жил в ритме сна и бодрствования новорожденных. Линда, достаточно быстро оправившись после родов, растворилась в заботе о сыновьях. Она не жаловалась. Даже когда засыпала сидя с малышами на руках, даже когда не успевала поесть или переодеться. В ее взгляде было только одно: безграничная материнская любовь.

А вот Виктора отцовство застало врасплох совсем по-другому. Ответственность придавила не сразу, но когда пришло осознание, что эти двое — его дети, его кровь, и что он должен не просто быть рядом, а обеспечить им будущее… Он отреагировал так, как умел: взял на себя еще больше.

Виктор не просто вернулся к работе — он втянулся в два дополнительных проекта, пообещал закончить смету раньше срока и снова начал засиживаться за чертежами до ночи. Все для того, чтобы семья ни в чем не нуждалась.

Линда это замечала. Она молчала, хотя сердце сжималось, когда она видела Виктора с темными полумесяцами, залегшими под глазами. Только вставала пораньше, чтобы налить ему кофе в термос и напомнить про обед, но не всегда успевала. Пару раз он забывал еду на кухне, однажды уехал на работу в выходной день, а однажды вообще надел рубашку наизнанку, и сам заметил это только за рабочим столом.

Он уставал. Она старалась заботиться о нем. Правда, старалась. Говорила, чтобы ложился пораньше, гладила по спине, когда он засыпал на диване. Но теперь между ними стояло чуть больше, чем просто усталость. И как бы Линда ни старалась быть чудесной женой, в первую очередь она оставалась мамой.

Материнство — пусть и величайшее чудо в жизни каждой женщины — требовало куда больше, чем просто любви. Она все еще училась входить в ритм бессонных ночей и кормлений. Когда процесс уже стал налаженным почти до идеала, Алекс простудился: начинал плакать каждый час, а то и чаще, заходясь в приступах сухого порывистого кашля.

Виктор же, кажется, почти не замечал этого фона — он появлялся дома поздно, когда все затихало, а утром исчезал раньше, чем раздавался первый всхлип.

Поэтому в единственный выходной за последние недели, когда он, наконец, остался дома, Линда позволила себе слабость. Попросила его ненадолго посидеть с мальчиками, пока она примет ванну, чтобы смыть с себя последствия жаркого сентябрьского дня и, как она с улыбкой добавила, запах грудного молока, который, казалось, уже впитался в кожу.

— Всего полчаса, — сказала Линда с мягкой улыбкой. — Обещаю.

Виктор сразу кивнул. Он обнял ее за плечи и прижал к себе на секунду. Это была его готовность оставаться нужным, хоть по глазам и было видно, что он устал не меньше. Правда, по пути к детской не удержался и прихватил с комода пару папок, вложил подмышку блокнот и привычно сунул за ухо карандаш.

— На всякий случай.

Линда только закатила глаза, но без раздражения. Закрыв за собой дверь, она позволила себе немного тишины. Знала: когда вернется, поговорит с ним. Ведь как бы он ни старался обеспечить их всем, что только можно купить, Виктор забывал о том, чего не купишь ни за какие деньги — время, проведенное с семьей.

Глава 3

Сонная, досыта наевшаяся позавчерашней лазаньей муха лениво ползала по деревянному кухонному столу. Еще две недели назад здесь звенели голоса молодой семейной пары, а теперь на столешнице валялись лишь пустые упаковки от замороженных полуфабрикатов.

Виктор терпеть не мог такую еду — он к ней попросту не привык. В прежние времена ее и вовсе не было, но послевоенная урбанизация взяла свое. Теперь продукция массового производства помогала молодому отцу не загнуться от голода. Такие продукты уже несколько лет как заполонили полки местных магазинов.

В одной руке он держал бутылочку с молочной смесью, рекомендованной коллегой сразу после похорон, в другой — письмо от работодателя, с требованием как можно скорее вернуться к исполнению обязанностей. Взгляд метался по строкам в полном недоумении.

— И что же мне делать? — пробормотал он, покачивая младенца, который снова начал хныкать. — Был бы ты на моем месте — наверняка уже полез бы в петлю, чертов мистер Вуд!

Звонки из конторы поступали регулярно — намекали, что без специалиста его профиля предприятие не справляется. Виктор пропускал это мимо ушей. Он просто не верил, что кто-то в здравом уме рискнет уволить человека в такой момент. Это ведь бесчеловечно.

Начальник считался человеком порядочным, и, казалось, действительно ценил его как одного из лучших сотрудников. Но на продолжительный отпуск не соглашался.

Раздумья прервал резкий стук в дверь. Виктор вздрогнул, подскочив на стуле, сердце забилось с удвоенной силой. В последнее время каждый громкий звук отзывался в теле испугом — нервы были на пределе. Смахнув выступивший со лба пот, он с опаской выглянул в окно. На крыльце стояли две пожилые соседки — миссис Дженкинс и миссис Этель, решительно стучавшие в дверь.

«Опять будут причитать о нестриженом газоне… Мол, портит вид квартала», — раздраженная мысль исказила его лицо недовольной гримасой.

Одна из женщин, не дождавшись, прокричала прямо в дверь:

— Виктор, открывай! Мы знаем, что ты дома!

Глубоко вздохнув, Виктор осторожно положил младенца рядом с братом и нехотя вернулся к двери. Если не открыть — две хрупкие старушки, казалось, готовы были снести ее с петель. Он уже набрался слов для пререканий, когда услышал то, чего никак не ожидал: щелчок в замочной скважине.

Дверь распахнулась.

— Мы пришли помочь, — сообщила миссис Этель с такой решимостью, будто это был ее собственный дом. Не дожидаясь приглашения, она зашагала на кухню. — Ясно как божий день, ты не справляешься один.

Виктор остолбенел. Он молча открывал и закрывал рот, не в силах поверить в происходящее.

— Как вы вошли? — наконец выдавил он, ошарашенно глядя на вторженцев. Раздражение быстро сменилось чистым недоумением.

— Ты думаешь, что старые и глупые — это одно и то же? — не унималась миссис Этель, уже деловито собирая по кухне обертки. — Будто никто бы не догадался, что ты хранишь запасной ключ под горшком! — закатив глаза, добавила она с укоризненной насмешкой. — Парень, да если бы я была вором, ты бы давно остался без сбережений.

Виктор лишь опустил глаза, не найдя возражений. Спорить было бессмысленно — она была права. Да и, признаться, это было именно то, о чем он молился последние дни.

Соседки, как по заранее оговоренному плану, сразу же распределили между собой заботы: одна взялась за уборку, другая — за детей. Виктор был искренне благодарен, что они не жалели его и не кормили нравоучениями, а просто помогли ему, не ожидая ничего взамен.

— Ты должен есть, иначе свалишься с ног, — строго заметила миссис Дженкинс, поставив перед ним глубокую тарелку горячего супа, который она принесла с собой. С собой они принесли еще множество других кастрюль — домашняя еда с запасом на несколько дней.

У Виктора давно не было ни минуты тишины, чтобы остановиться и все обмозговать. Но сейчас, наблюдая, как две пожилые женщины кружились по дому, мысли одна за другой неслись в голове — как табун диких лошадей. Он едва успевал ловить суть. И вдруг — озарение. Дом. Продать дом.

Раньше такая мысль казалась святотатством. Этот просторный, светлый, почти новый дом в хорошем районе. Они выбирали его с Линдой вдвоем. Каждый уголок хранил ее запах, голос — и каждый причинял ему невыносимую жгучую боль в ребрах. От нее становилось трудно дышать, и тогда он машинально мотал головой или жмурился, будто это могло прогнать воспоминание.

Но сегодня впервые боль отступила — не навсегда, нет, — а просто дала место другой мысли: «А может, начать сначала? Купить небольшую квартирку на окраине Омахи. Немного сэкономить, но растить детей, не думая о деньгах хотя бы пару лет. Да, придется затянуть пояса, но разве есть выбор?».

Вечером, когда добрые женщины разошлись по домам, а дети, наконец, уснули, Виктор остался наедине с портретом покойной жены. Ее лицо, сияющее радостью, будто говорило: она верит в него — и в то, что все обязательно будет хорошо. Мысли о переезде дарили надежду начать все заново. Пугало лишь предстоящее расставание с соседками-самаритянками. Но он уговаривал себя: помощники найдутся и там. Ведь не только богатые люди способны на доброту к ближнему, в конце-то концов.

***

Как бы Виктор ни убегал от одиночества, уводя сыновей в долгие прогулки и составляя бесконечные списки покупок, оно все равно настигло его. Подкрадывалось сзади и упиралось в затылок, дыша прямо в спину. От этого холодного дыхания по коже пробегали мурашки, и волосы на руках вставали дыбом.

Жизнь в маленькой квартирке оказалась далека от тех надежд, что рисовал себе молодой отец. Никакой радужности. Он уже не замечал облупившуюся по углам штукатурку и вечно протекающий кран, который он клялся починить уже месяц. Еще пару лет назад это казалось позором для любого мужчины. Сейчас же приоритеты сместились.

Вывешенное на улицу свежевыстиранное белье моментально пропитывалось запахами соседских трапез. «Что вообще может так пахнуть?» — всякий раз удивлялся Виктор, проветривая комнату малышей. Небольшой домишко поражал многонациональностью своих обитателей. И хотя Виктор сам был мигрантом, другие жители, тоже сбежавшие от проблем на родине, вызывали у него раздражение. Причиной тому стали несбывшиеся ожидания: он надеялся на соседскую взаимопомощь, но быстро понял — здесь все иначе.

Глава 4

Небо поспешно переоделось в вечерний наряд, будто опаздывало на важный прием. Еще бы! Промотавшись весь день, отец двух первоклашек вбежал в дом и с грохотом поставил тяжелые пакеты на стол. Мальчишки тут же набросились на покупки, распотрошив содержимое за секунду. Лишь в последний момент он успел выхватить из бумажного пакета бутылку виски и поставить ее на столешницу за спиной. Дети даже не обратили внимание — этот отцовский жест уже давно стал для них привычным.

Опомнившись, Виктор велел ребятам закрыться в своей комнате. Он достал из холодильника заранее приготовленный торт, воткнул две свечи подальше друг от друга и чиркнул зажигалкой. Мягкие тени забегали по стенам кухни, и обстановка вдруг стала такой домашней, будто сама ночь решила приподнять занавес, уступив место этому уединенному мгновению. Это могло бы растопить даже промерзшую каменную глыбу — но сердце Виктора оставалось непоколебимым. Тридцатое августа еще ни разу не приносило ему радости, хотя он старательно скрывал это от детей. Ведь сегодня был не только их день рождения, но и преддверие годовщины самого болезненного события в его жизни — смерти любимой жены.

Однако Виктор дал себе строгий указ: дети не должны разделять его скорбь и ощущать ту боль, которую испытывал сам. Особенно в их день, о котором малыши начинали мечтать уже через неделю после предыдущего празднования.

Торт был съеден до последней крошки, свечи погашены, а мальчишки валились с ног от эмоционального перевозбуждения после дискотеки, которую Виктор устраивал для них каждый год. Он хотел привить парням хороший вкус к музыке, поэтому в этот раз они скакали под дебютный альбом Элвиса Пресли.

Уложив сыновей в постель, Виктор выждал, пока затихнут последние шепотки и смешки. Затем достал бутылку и сел за стол, устремив пустой взгляд перед собой. Весь вечер он ждал этот момент — шанс побыть наедине с собственными мыслями. Но, к его удивлению, тишина их маленькой обители начала давить на виски, словно череп оказался под прессом. Одиночество, долгие годы бывшее его верным спутником, стало невыносимым.

Остатки праздника — смятые салфетки, коробка из-под торта и крошки на полу — вдруг вызвали в нем прилив раздражения. Хотелось уйти, сбежать от звука собственного сердцебиения, которое казалось слишком громким и сводящим с ума.

На цыпочках Виктор вышел из квартиры, повернув дверную ручку как никогда медленно. Страх разбудить детей заставлял его быть особенно осторожным. Оставив позади тепло кухни, он тихо закрыл дверь на ключ.

Ночь окутывала район безмолвием. В рабочих кварталах, подобно этому, в будние дни после полуночи на улицах царила тишина. Обычные люди не имели времени ни на что, кроме сна — уже через шесть часов с рассветом им снова нужно было выходить на смену.

Улицы казались пустынными, лишь изредка вдали мерцал свет фонаря. Звук шагов глухо отдавался в тишине, словно отскакивая от стен соседних домов. Взгляд Виктора был прикован к дороге впереди. Только Бог знал, что в этот момент носила его измученная душа. Осунувшаяся фигура казалась согнутой под тяжестью боли, что давно и неизменно сидела на его плечах.

Пройдя полтора километра, Виктор наконец заметил цель своей ночной прогулки — старый бар на углу, вывеска которого мерцала, словно задыхающийся светлячок. Раньше он никогда не заходил сюда, считая завсегдатаев заведения людьми без чести и достоинства, но сейчас репутация его мало волновала.

Помещение наполнял терпкий запах дешевого табака, крепкого спиртного и жареного мяса. Злачная обстановка не пугала — наоборот, этот бар был пристанищем, где можно было спрятаться от всего.

Он занял место у стойки, подперев лоб ладонью:

— Бурбон. Двойной.

Первый стакан исчез мгновенно, как вода, впитываемая сухой землей. Виктор хотел расплатиться и уйти домой, но, открыв кошелек, его взгляд упал на маленькую черно-белую фотографию — теплую улыбку жены. Снимок истрепался настолько, что мог порваться от одного только дыхания, но это была его самая ценная вещь, с которой он не хотел расставаться. Каждый год он аккуратно обклеивал его новым слоем скотча.

— Еще.

Бармен давно понял все без слов, не убирая стакан со стойки, даже когда Виктор вновь собирался уходить. Тот вглядывался в коричневую жидкость, будто она могла дать ответы на все его вопросы. В памяти всплывал ее смех — такой живой и звонкий. Руки — мягкие и нежные, способные развеять его колючесть одним касанием. И, конечно, голос — прекрасный даже тогда, когда она кричала на него, охваченная яростью.

После третьего стакана он уже не мог вспомнить ее живой. В голове безумной каруселью крутились обрывки — отвратительный писк лампы в больничном коридоре, от которого мурашки бежали по коже даже сейчас, и скрип лавки, на которой он сидел в ожидании новостей. Он пытался удержать в памяти ее умиротворенное лицо, но перед глазами вновь и вновь всплывало лишь осунувшееся лицо акушера скорой помощи.

— Она отдала свою жизнь из-за него. Из-за него, а не из-за меня. Из-за него, — он закрыл раскрасневшееся лицо ладонью, пытаясь скрыть слезы от окружающих.

— Еще раз, мистер? — Бармен наклонился ближе. — Я не расслышал.

— Еще.

Четвертая. Никогда прежде он не пил так много. С выдохом осушил бокал — горечь уже не ощущалась. На секунду боль отступила, но вернулась вновь — еще тяжелее, как валун.

— Еще.

Бармен, привыкший к таким просьбам, налил пятый. Руки уже не слушались: стакан дрогнул, бурбон пролился на брюки. Не сдаваясь, Виктор все же допил остатки, бормоча нечто несвязное. Может, ее имя. А может, что-то еще.

Где-то в зале кто-то смеялся. Казалось, он утонул — звуки доносились словно сквозь толщу воды, разделяющей его с остальным миром. Он больше часа безмолвно просидел, склонившись к стойке. Слезы высохли. Не могут же они литься вечно.

Никто не заметил, как Виктор встал и, пошатываясь, вышел в ночь, оставив на столе пару мятых купюр. Мигающая вывеска недолго освещала его когда-то мужественный силуэт, направляющийся в сторону дома.

Глава 5

В первые месяцы школьной жизни близнецов стало очевидно: Виктор сумел заложить в юных умах прочный интеллектуальный фундамент. Они без особых усилий справлялись с тестами на отлично. Им нередко становилось скучно на уроках — они опережали одноклассников на недели, а порой и четверти.

Однако, несмотря на внешнюю идентичность, в учебе они проявляли себя совершенно по-разному. Алекс предпочитал не выделяться, прилежно выполняя даже самые элементарные задания. Макс же, напротив, демонстративно зевал, рассеянно вертел в руках карандаш или смотрел в окно. Это напускное наплевательство вызывало восхищение у мальчишек. Никто из них не понимал, что он отвлекается не из-за лени — просто задания казались ему слишком простыми, недостойными его уровня.

Подражая Максу, другие дети лишь усугубляли свое положение. Они с азартом копировали его поведение, топили себя в лени, а потом искренне удивлялись: почему он получает высший балл, а они часто не дотягивают до «удовлетворительно».

По четвергам учительница неизменно устраивала эрудит-викторины, чтобы подстегнуть интерес первоклассников к учебе. Но на большую часть класса это производило обратный эффект.

К доске вызвали самого плечистого и высокого мальчика в классе.

— А теперь вопрос по литературе, — объявила миссис Хендрикс, переворачивая страницу своей исписанной тетради. — Тишина в классе. Я жду ответ от Майка.

Найдя подходящий вопрос, она продолжила с легким нажимом:

— Как зовут главного героя романа «Приключения Оливера Твиста»?

Это был вопрос, на который мог бы ответить каждый, стоит лишь немного пошевелить мозгами. Учительница задала его намеренно, чтобы подбодрить Майка и дать ему шанс показать себя. Но вместо ответа мальчик лишь растерянно начал грызть большой палец правой руки, измазанной в чернилах.

— Боже, ты серьезно? — прошептал Макс нарочито громко, якобы сам себе.

— Майк, неси дневник, — отрезала миссис Хендрикс. Она догадывалась об исходе, но все же дала шанс. — Ребята, кто знает ответ?

Алекс попросил ответить. Даже в этом движении чувствовалась отточенность: угол между поднятой и лежащей на парте рукой был ровно девяносто градусов. Пальцы плотно сжаты, словно по команде на построении, — точно в потолок. Учительница кивнула с одобрительной улыбкой.

— Оливер Твист.

— Ух ты, да ты можешь собой гордиться, парень, — громко заявил Макс, залившись смехом. — Долго думал над ответом?

Он искал поддержку в лице главных задир класса, но ее не последовало: то ли из страха перед учительницей, то ли потому, что никто не понял, в чем вообще шутка.

Сидя за одной партой, близнецы создавали впечатление полной полярности друг друга. Алексу это, впрочем, было отчасти на руку: на фоне Макса, с его дерзким видом и показным равнодушием, он казался образцом послушания. Учительница уважала его старание и робость. Но в остальном — все складывалось иначе. Макс без труда завоевывал приз зрительских симпатий. В столовой дети охотно садились рядом с ним, словно надеялись, что его уверенность передастся по цепочке. Алекс же почти всегда оставался один. Его брат, похоже, забыл отцовское правило — держаться вместе.

Однако в один из школьных будней все изменилось.

Столовая, как обычно, гудела от детского смеха, болтовни и звона посуды. И даже в этом хаосе голос Макса отчетливо выделялся — или, возможно, Алекс просто не мог его не слышать. Для него брат всегда был в центре — будто солнце, вокруг которого вертелся весь школьный мир. Макс — предводитель, заводила. Было в нем что-то магнетическое.

Алекс снова занял привычное место у дальнего окна. Солнечный свет заливал подоконник. В его кудрявой голове роились мысли:

«Ну как такое может быть? Мы же одинаковые. Абсолютно одинаковые. Почему тогда — так по-разному?»

Глаза Алекса блуждали по строчкам учебника арифметики, но сам он был далеко отсюда — внутри себя, где на каждый вопрос о несправедливости не существовало ни одного вразумительного ответа. Почти нетронутый обед остыл. Алекс редко ел при всех, предпочитая потерпеть до дома.

Неожиданно на страницы упала тень. Алекс сразу заметил ее, но не отреагировал. Вряд ли кто-то пришел к нему. Наверняка просто снует вокруг, коротая перемену. Если он уставится на прохожего щенячьими глазами, то только выставит себя в дурном свете.

Но тень не уходила. Наконец, будто преодолевая силу тяжести, он поднял глаза.

Перед ним стоял мальчик из параллельного класса — с идеально зачесанными светлыми волосами и безупречно чистой белой рубашкой, будто ее выгладили всего за пару минут до обеда. Но внимание невольно притягивала одна деталь — огромные очки с толстыми линзами. Они, казалось, утяжеляли все его лицо, будто высасывая из него остатки привлекательности.

— Привет, здесь не занято? — спросил он и, не дожидаясь ответа, поставил поднос на стол и уселся напротив.

Алекс растерянно покачал головой и выстроил логическую цепочку: «наверное, ему просто негде сидеть. Одноклассники подтрунивают над ним из-за окуляров. Вот и все».

— Меня зовут Стивен, — протянув ладонь, сказал он.

Этот жест сбил Алекса с толку — он был слишком взрослым, слишком вежливым для первоклассника. Но в этом что-то было. Что-то крутое. С этим не поспоришь.

Пожав руку и вернувшись к книге, он осознал, что забыл представиться:

— Алекс.

— Я знаю. Твоя фамилия Бикович, да? — Глаза за толстыми линзами смотрели прямо на него. — Ты, кажется, умный. Миссис Хендрикс как-то говорила о тебе.

Стивен не умолкал ни на секунду. Он уже увлеченно рассказывал о своей недавней неудаче на тесте, ища обед в рюкзаке. Вместо обычного пластикового контейнера, как у всех, он достал металлический — блестящий, как игрушечный чемоданчик. Внутри лежали идеально сложенные сэндвичи с тонкими ломтиками незнакомой Алексу рыбы и зеленью. Рядом — виноград. Не гроздью, нет: каждая ягода лежала отдельно, сверкающая. Ягода к ягоде. По размеру они скорее напоминали сливу.

Глава 6

К началу второго учебного года интеллектуальное превосходство близнецов над сверстниками стало очевидным. По ряду предметов они опережали школьную программу на несколько лет и уже могли соперничать в знаниях с выпускниками младшей школы. Виктор, заметив старательность своих сыновей, окончательно отказался от попыток как-либо влиять на их воспитание. Для него существовала лишь одна мера в этом процессе — их успехи в учебе. Трагедия, разворачивающаяся на другом фронте, его не волновала. Тем временем эмоциональное напряжение между братьями продолжало неумолимо расти.

В первый учебный день Виктор решил лично отвезти сыновей в школу. Его мало заботило торжественность момента — скорее, хотелось похвастаться своим новым Ford Falcon перед другими родителями. Ребята же не разделяли его восторга. Максу даже пришлось отнести прошлогодний рюкзак соседке, чтобы она заштопала дно. Отец не придал этому значения: его внимание приковывал лишь металлический блеск вишневого капота.

А еще больше Виктору хотелось разглядеть, на чем приедет старший Колдуэлл — отец Стивена, о котором он так много слышал. Он мечтал увидеть ревущий новенький Dodge или Chevrolet Impala. А лучше всего — Cadillac, его давнюю голубую мечту. Один раз он видел эту машину в центре города, и с тех пор это, безусловно, была любовь с первого взгляда. Мощный, рычащий двигатель, воплощение американского шика и статуса — все это Виктору могло только сниться. Несмотря на неплохой доход Виктора, Cadillac по-прежнему оставался недосягаемой фантазией.

Однако Стивен прибыл на велосипеде, а его отца и вовсе не было видно. Разочарованно махнув рукой, Виктор сел в машину и уехал, даже не дождавшись школьной линейки.

Макс, заметив приближение Стива, тут же ретировался к гурьбе одноклассников. Болтая с ними и выслушивая байки о летних каникулах, он время от времени украдкой посматривал на брата.

Увидев Алекса у ворот школы, Стивен бросил велосипед и побежал к нему что было мочи.

— Без тебя я чуть не умер от скуки! — воскликнул он, хлопая Алекса по спине после крепких объятий. — У меня для тебя столько новостей! Но сначала…

Лицо Алекса налилось пунцовой краской. Ему было неловко от такого публичного проявления чувств, но все же приятно, что друг не стеснялся показать их на виду у всех. Взгляд скользнул по фигуре Стивена: кожа приобрела бронзовый оттенок, волосы стали еще белее. Не изменилось только одно — его аксессуар: огромные очки, похожие на иллюминаторы космического корабля.

Тщательно разглядывая преображения во внешности друга, Алекс не ожидал от него последующего поступка. Стивен высыпал на тротуар половину содержимого рюкзака, пока наконец не нашел заветную коробку. Он протянул ее Алексу.

Это был металлический конструктор — тот самый, о котором братья не раз просили отца, но тот всегда лишь отмахивался.

— Это… Это мне? — Алекс неловко взял коробку, зачарованно разглядывая упаковку, не в силах отвести взгляд.

— Конечно! Я слышал, тебе позавчера исполнилось семь. — От уха до уха расплылась белоснежная улыбка. — Надеюсь, ты позволишь мне поучаствовать в сборке этого монстра. — Стивен перевернул коробку и указал пальцем на макет подвесного моста.

Алекс был вне себя от радости. Даже на уроках он не мог удержаться — снова и снова открывал рюкзак, чтобы хотя бы мельком взглянуть на подарок.

Дома его уже ждал Макс. Он стоял в прихожей, скрестив руки.

— Ну, показывай. — Голос прозвучал скорее как приказ, нежели просьба.

— Ты о чем? — Алекс вдруг сам не понял, почему не захотел делиться радостью.

Но Макс выхватил рюкзак и, не дожидаясь ответа, извлек подарок.

— Ну-ну…А что это твой очкарик так расщедрился? — Он потряс коробку, проверяя содержимое.

От брезга металла сердце Алекса ушло в пятки.

«Лишь бы он ничего не сломал» — пронеслось в голове. Он едва сдерживал слезы.

— И что тебе нужно было сделать за это? — хмыкнул Макс и бросил конструктор на пол. Детали с грохотом разлетелись по комнате.

Слезы мгновенно высохли. Неожиданного для самого себя Алекс бросился на него, толкнув в грудь. Макс не шелохнулся — будто ждал этого. Он пожал плечами, спокойно развернулся и ушел, прикрыв за собой дверь.

Алекс опустился на колени и принялся собирать детали — одну за другой, болтик за болтиком, стараясь ничего не упустить. Искать было несложно: конструктор отливал металлическим блеском на темном полу.

В голове крутилась мысль:

«За что он так со мной?»

Тут же — следующая:

«Я ведь ничего не сделал»

Потом пришел щемящий душу ответ, от которого сжалось все внутри: «Я убил маму, а злюсь из-за какого-то конструктора…»

Он не осознавал всей наивности своих мыслей, но его верная спутница — вина — вновь захватила власть над разумом.

Сложив детали в коробку, Алекс глубоко вздохнул, собрался с духом и тихо приоткрыл дверь их комнаты.

Макс сидел за столом и рассматривал старый конструктор — массивные разноцветные блоки, больше подходящие трехлеткам. Он медленно проводил пальцами по каждому элементу. Крупные слезы скатывались с подбородка и падали на стол. Хотел бы Алекс не видеть этого, но увидел.

Совесть взывала: «отдай ему конструктор», но остатки разума твердо воспретили это.

На следующее утро, за завтраком, Алекс произнес:

— Мы со Стивом будем собирать мост после школы. — Взгляды Макса и Алекса встретились. — Хочешь с нами?

Он не ждал согласия, но следующая сцена ошеломила его. Макс поставил на стол две детали, потерянные во время ссоры, и тихо сказал:

— Я приду.

***

Встреча была назначена в привычном для ребят месте. Играть в школьной библиотеке строго запрещалось, но библиотекарша — пожилая женщина с добрыми глазами — давно прикипела к мальчишкам и иногда позволяла им вольности, несмотря на правила. Однако одно из них оставалось для нее священным: никакого беспорядка.

Глава 7

Как бы ни хотелось ребятам поскорее продолжить строительство моста, следующую встречу пришлось отложить на целую неделю — Стивен слег с простудой.

Алекс хотел навестить его. Он даже дошел до самого дома семьи Колдуэлл, сжимая в руках апельсин. Однако у ворот он застыл, так и не решившись нажать на звонок.

Алекс стоял перед домом и смотрел вверх с широко раскрытыми глазами. Дом возвышался над улицей, как сказочный дворец — величественный и немного пугающий. Фасад, выкрашенный в благородный кремовый цвет, напоминал ему огромный праздничный торт, покрытый глазурью. Но теплая окраска не делала здание менее пугающим. Напротив — крыша с крутыми темно-серыми скатами казалась почти мистической, словно где-то под черепицей прячутся ведьмы или дремлют драконы.

Больше он ничего не увидел. Ворота были высокими, с массивными бронзовыми ручками, и Алекс не мог разглядеть, что же за ними прячется. Ему даже показалось, что открыть эти ворота под силу только великану.

Алекс почувствовал себя лишним. Он ожидал, что после звонка в дверь к нему выйдет дворецкий. А может, так и случилось бы. Но, в любом случае — Алекс понятия не имел, как себя вести в такой обстановке. В их многоквартирнике все было иначе.

Он не придумал ничего лучше, чем оставить апельсин перед дверью вместе с запиской: «Поправляйся!». Но едва отошел на пару сотен метров, как почувствовал себя дураком. Он стыдился возвращаться, но оставить подарок там было невыносимо. Алекс метнулся назад, вырвал апельсин из-под двери и, оглядываясь, убежал прочь.

***

Нельзя не заметить, что перерыв пошел братьям на пользу. Виктор записал их на парные занятия по немецкому языку. Дважды в неделю, из года в год, их ждал один и тот же человек — репетитор.

Тяжелый стол из темного дуба в его гостиной всегда был завален учебниками, словарями и тонкими тетрадями. Профессор Штольц — седовласый немец с острым профилем, густыми бровями и строгим взглядом — садился напротив близнецов и, постукивая карандашом, внимательно наблюдал за ними.

— Молодые люди, я вам спуску не дам, имейте в виду, — с акцентом говорил он, смотря на братьев через очки.

Макс лениво откинулся на спинку стула, закинув руки за голову. Его ухмылка говорила о том, что он уверен в себе, как и всегда. Алекс, напротив, сидел прямо, уставившись в тетрадь.

— Guten Tag, Professor Stolz. Wie geht es dir? — медленно произнес Макс, смотря учителю прямо в глаза.

Брови мистера Штольца удивленно поползли вверх. Он кивнул, затем обратился к Алексу:

— Ты тоже подготовился?

Алекс лишь растерянно покачал головой. Штольца это не расстроило. Урок продолжился.

Стоило ребятам вернуться домой, как в их небольшой комнате стало совсем тихо. Макс тут же рухнул на кровать и уснул, раскинув руки, будто потерпевший кораблекрушение.

Алекс же провел вечер за столом при тусклом свете лампы, молча листая страницы учебника по немецкому и переписывая конструкции в тетрадь.

«Как он все успевает? Он же только и делает, что спит и занимается ерундой…»

Алекс мечтал быть похожим на брата. Он думал об этом весь вечер, вбивая в голову новые слова и правила, пытаясь приблизиться к цели.

Но к половине одиннадцатого веки стали тяжелыми. Алекс не выдержал — скользнул под теплое одеяло и почти сразу заснул.

Однако ночью, задолго до звонка будильника, он проснулся, боясь даже пошевелиться, придавленный ужасом ночного кошмаром. Он видел ту же комнату, но она была иной. Стены, обычно светлые, казались выкрашенными в мрачный серый цвет. Лампа на потолке мигала, будто пыталась предупредить о чем-то. Комната ощущалась мертвой — все казалось в ней знакомым, но зараженным чем-то страшно чужим.

Он смотрел на свое тело с дрожащими от холода коленями — почему-то на нем осталось только нижнее белье. Пол был ледяным, и даже воздух казался промозглым, как в подвале.

Внезапно с треском распахнулась дверь. На пороге стоял отец — глаза горели, в руке он сжимал широкий кожаный ремень с тяжелой бляхой в виде звезды, который он привез со своей родины.

— Из-за тебя! — Голос Виктора был холоден, как лед, но сильнее любого крика.

— Папа, я... — захныкал Алекс, но слова застряли в горле, будто узел стянул его шею.

Отец схватил его за руку, рывком притянув ближе. Алекс поскользнулся, но удержался. Раздался первый свист — и сразу за ним удар. Острая, жгучая боль полоснула по спине. Он вскрикнул, но отец не остановился. Удары сыпались один за другим — по спине, плечам и рукам. Ремень резал горящую кожу, оставляя следы, как от огненной плети.

Алекс затряс головой от боли, будто хотел стряхнуть с себя кошмар, как паутину. В этот момент его взгляд наткнулся на глаза Макса. Тот стоял в углу комнаты, появившись из ниоткуда. Лицо — непроницаемое, руки скрещены на груди. Он не двигался, только смотрел.

Резко все стихло. Удары прекратились, их сменила странная, давящая тишина. Виктор исчез, а Макс все еще стоял в углу. Теперь он смотрел прямо на Алекса. И на его губах появилась едва заметная усмешка.

Комната начала меняться — будто кто-то выдергивал декорации. Алекс очутился перед большим зеркалом. Он увидел себя — бледного, с глазами, полными ужаса.

Но самое страшное ждало дальше.

Он медленно повернулся спиной к зеркалу. В груди что-то сжалось. На алой коже проступили буквы. Слова были выжжены ремнем, словно отец выводил их с садистской точностью:

«Из-за тебя».

Алекс резко открыл глаза. Его тело пробил холодный пот, простыня прилипла к спине. Несмотря на скорое осознание того, что это был лишь сон, двигаться он не мог. От страха. Алекс лежал неподвижно, водя глазами по комнате в поисках доказательств реальности.

И вдруг боковым зрением увидел то, что вырвало его из липких объятий кошмара.

Макс сидел на кровати, подсвечивая книгу фонариком. Он водил по странице пальцем и шепотом повторял немецкие слова.