Цена невесты

Пролог

«На то, чтобы тело разложилось, в среднем уходит... При оптимальных условиях, в тепле и влажности, полное скелетирование происходит за три-шесть месяцев. Если условия плохие – холод, сухая почва, отсутствие доступа воздуха – процесс затянется на годы, даже десятилетия. Это нужно учесть.

Его можно засыпать... Негашеная известь — это дилетантство, она лишь консервирует, способствуя образованию жировоска. Нужно действовать иначе. Концентрированная серная кислота или, что доступнее, каустическая сода, гидроксид натрия. В достаточном количестве они превратят плоть в мылообразную или желеобразную массу. Для этого потребуется большая емкость, устойчивая к коррозии, и много часов.

Или... есть варианты проще. Захоронение. Глубокое. Не менее двух метров, в тяжелой, глинистой почве, чтобы минимизировать доступ кислорода и живности. Это замедлит, но не остановит. Либо водоем. Глубокое место с сильным течением, где тело быстро будет потревожено обитателями и унесено. Быстрее, чем на суше, и следы сложнее найти.

Чтобы скрыть следы. Да. Именно это я и сделаю с... — её взгляд стал абсолютно холодным и решительным, без малейшего колебания, — ... с отцом, или этим придурком, если он еще раз коснется ниже талии»

В этот момент церковь содрогнулась от взрыва. Огненный язык прорвал двери. Стекло посыпалось. Люди закричали. Мартин успел выхватить оружие, но пуля вошла ему в лоб, разорвав кожу и хрящи, расплескав кровь по белым стенам. Вито прошило очередью — он упал на ступени алтаря, зажимая разбитое горло.

Крик Беатрис прервался, когда её отбросило взрывной волной, и она ударилась о колонну.

Запах пороха и крови затопил пространство, вытесняя молитвы.

Тени в чёрных масках шагали уверенно, организованно, стреляя тех, кто пытался убежать.

Служанка влетела в скамью, на праздниках подававшая детям конфеты — её тело скрутилось, кровь потекла изо рта.

Джуан схватил Авалин за руку — и получил пулю прямо в сердце.

Она не вздрогнула. Он осел к её ногам, оставляя на подоле платья широкое алое пятно. Она смотрела вниз будто на испорченную тряпку.

Сердце его бьётся ещё секунду.

Две.

Три.

Потом — тишина.

Авалин спокойно отступила на шаг.

Отец, всё это время пытавшийся докричаться до неё, наконец вскочил. Его лицо исказилось в зверином рыке. Он рванулся к ней, забыв обо всём, кроме своей власти. Новая пуля врезалась ему в плечо. Он споткнулся, оскальзываясь на чужой крови, растянувшейся по полу, и тяжело упал на колени.

— Авалин! — его голос сорвался. — Иди сюда! Сейчас же!

Остатки охраны, немногочисленные и беспомощные, схватились за него, пытаясь оттащить из хаоса. Его кровь оставляла за собой жирную, ярко-красную дорожку, змеясь по мраморному полу. Он снова кричал её имя, снова требовал, но её это уже не касалось. Его слова были пустым звуком.

У неё сейчас в голове было другое.

Боль.

Разрывающая.

Слепящая.

Надвигающаяся, как удар кувалды, раскалывающий череп на части.

Она зажмурилась, стискивая зубы. Провела рукой по виску, словно пытаясь удержать ускользающую мысль, или, быть может, раскалывающийся мир.

И в этот миг — она увидела вспышки. Не воспоминания, не давно забытые картинки. Это были резкие, немотивированные кадры, будто кто-то чужой вложил их ей в мозг.

– Пистолет.

– Холодный металл.

– Чье-то лицо, искаженное ужасом, падающее назад, в пустоту.

– Тёплая, липкая кровь по пальцам, ощущение чужой жизни, уходящей через её прикосновение.

– Жуткий смех — короткий, гортанный, чужой, но резонирующий где-то глубоко внутри неё.

Она выдохнула резко, будто возвращаясь из густой, чернильной темноты. Открыла глаза.

В центре центрального прохода, среди тел и хаоса, стоял один из нападавших. Высокий, словно высеченный из тени. Вся его одежда была в пороховой пыли, как будто он пришел прямо из преисподней. Лезвие длинного ножа, свисающее с его руки, ловило свет от уцелевших свечей, бросая зловещие блики. На его лице была черная маска, скрывающая все, кроме хищного блеска глаз.

Он не спешил. Не стрелял. Не отдавал приказов. Он просто стоял перед Авалин, слегка наклонив голову, изучая её внимательно. Как будто сверял её с чем-то в памяти. Или же с предвкушением.

Она подняла бровь. Вся её недавняя боль, вся внутренняя борьба исчезли, сменившись ледяным спокойствием. И, несмотря на кровь, дым, едкий запах пороха, тела мертвых и мертвого жениха у её ног, она произнесла спокойно, почти равнодушно, словно комментируя мелкое неудобство:

— М-м. Так тоже сойдёт.

Мужчина в маске хмыкнул. В нём было что-то, что говорило: да, он ожидал именно этого ответа.

— Вот ты мне и нужна, куколка.

Авалин успела сделать всего один шаг назад.

Один.

Глава 1

Авалин проснулась так, будто её вытолкнуло наверх тёплой волной. Солнце ещё не успело пробиться сквозь тяжёлые шторы, но она уже улыбалась — без причины, просто потому что утро есть, а значит, впереди будет музыка. Она надела наушники, нажала на кнопку — и тихие ноты разлились по комнате. Подпела, сначала шёпотом, потом громче, в движении, пока шла в ванную.

Звук воды, её смех, ритм — всё это было её маленькой, защищённой реальностью, единственным местом, где никто не мог ей приказать замолчать. Она чистила зубы, покачивая головой в такт музыке.

Потом аккуратно причесала свои длинные платиновые волосы, которые отец всегда называл «слишком заметными».

Авалин же считала их красивыми, и расчесывала с особой нежностью — будто это единственное, что никто не сможет у неё отнять.

Выбрав платье — светлое, простое, чуть ниже колена — она снова улыбнулась своему отражению.

— Новый день, Лин. Новый шанс, — прошептала она.

Она всегда так говорила. Всегда верила.

И вышла.

В коридоре пахло выпечкой и кофе.

Домработницы о чём-то перешёптывались, но когда заметили её — сразу выпрямились.

— Сеньорита, — одна из них покраснела, — вся семья уже завтракает.

— Ой! Я опять опоздала, — Авалин виновато улыбнулась. — Спасибо.

И поспешила вниз по лестнице, лёгкая, как ветерок.

В столовой царил оживлённый разговор.

Три брата — Мартин, Вито и Пабло — сидели рядом, на своих привычных местах. Беатрис — напротив, тонкая, светлая, её поддержка.

— Лин! — сестра подняла голову и засияла. — Садись, мы как раз обсуждаем, кто из нас самый тупой. Ты успела вовремя.

— Надеюсь, не я, — фыркнула Авалин, занимая своё место.

Братья дружно хмыкнули.

Отношение их было… странным. Не злобным. Не холодным. Но будто они смотрели на неё вдвойне внимательнее, чем на других. Будто ожидали чего-то.

Она ловила эти взгляды каждый день — и каждый раз не понимала, что в ней такого, что заставляет их настораживаться.

— Ты сегодня подозрительно рано проснулась. Обычно завтрак пропускаешь, — Мартин отставил чашку. — Пела?

— Конечно, — Авалин смущённо улыбнулась. — А как же иначе?

Пабло чуть наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то внутри неё.

Но промолчал.

После завтрака они пошли во двор. Туда, где трава была идеально подстрижена, где всё выглядело так, будто принадлежит счастливой семье. Только один элемент ломал картину — огромный железный забор. Высокий. Глухой. С колючей проволокой наверху.

За которым Авалин не была ни разу в жизни.

И всё равно, каждый раз, когда она смотрела на этот забор… её сердце странно сжималось, будто вспоминало, что такое свобода.

— Лин? — Беатрис коснулась её плеча. — Ты сегодня пойдёшь играть?

Авалин вдохнула — и тут же, как удар током, в голову рвануло воспоминание.

Её руки. Деревянный пол. Холод. Кнут. Взрыв боли. Отец стоит над ней, одетый безупречно, как всегда.

Голос ровный, как лезвие:

«Скрипки нет в планах моей дочери. Ты будешь делать то, что я скажу».

Кнут свистит. Руки в крови. Она стоит на коленях, зубы стучат.

«Попросишь ещё — удвою».

Воспоминание исчезло так же резко, как и всплыло.

Авалин моргнула.

Улыбнулась.

— Да, — тихо сказала она. — Пойду.

Беатрис наблюдала за ней слишком внимательно, но ничего не сказала.

Старая постройка рядом с садом была звукоизолирована — единственное место, которое отец позволял использовать для репетиций или... чего-то другого. Для кого-то другого. Не для неё.

Но Авалин знала, где спрятана скрипка. Знала, как открыть замок. Кто-то когда-то научил её… только кто?

Она взяла инструмент, как будто это был её собственный ребёнок, и провела смычком по струнам. Нота разлилась, чистая, яркая — и сердце её трепыхнулось. Она закрыла глаза. Музыка лилась из неё, как вода. Пальцы двигались быстро, уверенно, будто всю жизнь делали только это. Девушка не думала. Тело думало само.

Беатрис стояла рядом и смотрела… как на чудо.

— Ты играешь так, — прошептала сестра, — Каждый раз, как первый.

Авалин открыла глаза.

— Никогда не говорила, но… — она чуть смеялась, чуть дрожала, — я мечтаю выступать. Настоящая сцена, большой зал… чтобы люди слушали, а я… я бы…

Она замолчала.

Беатрис сжала её руку.

— Ты заслуживаешь этого больше всех.

Но в её глазах мелькнуло — горькое, хрупкое понимание.

У отца — другие планы. И мечты Авалин — не часть этих планов. Она это знала. Но не хотела принимать.

Глава 2

Дом весь день гудел подготовкой. Коридоры пахли свежей полировкой, кухонными специями, вином, жаром. Слуги метались, выравнивали посуду, переустанавливали свечи, словно малейший просчёт мог обрушить весь вечер.

Авалин стояла перед зеркалом, пока Беатрис поправляла ей волосы — пепельные, упругие, ещё мокрые после ванны. На ней было платье, которое казалось слишком взрослым для неё, слишком роскошным, слишком… чужим.

— Ты прекрасна, — сказала сестра, стараясь улыбнуться.

— Я пытаюсь, — ответила Авалин. — Просто… я не знаю, как надо себя вести.

На секунду в отражении будто мелькнул другой взгляд — резкий, тяжелый, уверенный — но Авалин моргнула, и все исчезло.

Сегодня — званый ужин. Сегодня она должна познакомиться со своим будущим мужем.

Она не знала, как нужно вести себя с женихом. Не знала, какой должна быть невеста. Но она решила: она будет вежливой, даже послушной. Потому что если он заберёт её из дома… она увидит мир.

Гостиная встретила её шумом, винным ароматом и шелестом дорогих костюмов.

Отец улыбался, как давно не улыбался ей — холодной усмешкой человека, который наконец-то устранил проблему.

— Подойди, — скомандовал он. — Познакомься.

Жених сидел в кресле, словно трон принадлежал ему. Выглядел лет на пять-шесть старше — самодовольный профиль, челюсть сжатая, глаза, скользящие по её телу без малейшего уважения.

— Авалин, — сказал отец, — это Джуан Моралес. Твой жених.

Джуан лениво поднял взгляд.

— Годится, — обронил он. — Хотя я думал, будет… потемнее.

Слуги замерли. Братья напряглись. Беатрис побледнела. Авалин же… не поняла.

Это так говорят?

Это нормально?

Она знала так мало.

— Мы уедем после свадьбы, — добавил Джуан. — Я не собираюсь оставаться в Испании. У меня свои планы.

Авалин удивилась, но не возразила.

— Уехать… — повторила она. — Я не против.

Беатрис сжала её руку под столом, словно хотела сказать: думай!

Но Авалин смотрела на окна — на свет снаружи — и думала только об одном:

Я увижу мир.

Тишина в гостиной, вызванная бестактным замечанием Джуана, затянулась, становясь почти осязаемой. Отец, оправившись первым, фальшиво рассмеялся, стараясь разрядить обстановку.

— Мой дорогой Джуан, не судите слишком строго. Авалин очень… домашняя. Ей нужно время привыкнуть к новым условиям. А цвет волос… это всего лишь цвет, разве нет?

Джуан отмахнулся, не скрывая скуки. — Детали. Если она достаточно плодовита и послушна, остальное неважно.

Беатрис резко дёрнулась, её лицо полыхнуло от гнева. — Джуан, это… — начала она, но Мартин, стоявший чуть позади, тут же положил ей руку на плечо, слегка сжимая.

— Трис, — прошептал он сквозь стиснутые зубы. — Сейчас не время.

Авалин же, казалось, даже не услышала оскорбления. Она смотрела на Джуана с нескрываемым любопытством, словно он был экзотическим животным из книги, а не её будущим мужем.

— А куда мы уедем? — спросила она, её голос был чистым и звонким, полностью лишенным обиды или страха. — Это далеко? За морем?

Джуан удивлённо поднял бровь, видимо, не привыкший к такой непосредственности. Его рот искривился в насмешке.

— В Сардинию, — ответил он, наслаждаясь её наивностью. — Остров в Средиземном море. Но не думай, что это будет прогулка по пляжу. Там у меня дела. Дела, которые тебя не касаются. Ты будешь жить, вести хозяйство и…

Беатрис вновь напряглась. — Она привыкла к… другой жизни, — осторожно произнесла она, пытаясь защитить сестру.

— Привыкла к стенам, — отрезал Джуан, усмехаясь. — Тем лучше. Будет послушнее. Впрочем, я уверен, что у твоего отца найдется способ убедить тебя, если вдруг возникнут… возражения.

Отец кивнул, его улыбка стала ещё шире, ещё холоднее. — Мои дочери всегда были образцом послушания. Авалин — не исключение.

Авалин наклонила голову, переваривая слова Джуана. Сардиния. Остров. Море. Слова звучали как музыка, как обещание чуда.

— А там… — её глаза загорелись, — там есть библиотеки? И можно ли… можно ли гулять по городу? Просто смотреть, как живут люди? Без охраны?

Джуан откинулся в кресле, расслабленно скрестив руки на груди, его взгляд был лениво-насмешливым.

— Библиотеки? Возможно. Зависит от того, насколько большой будет наша собственная. Что до прогулок… — он усмехнулся. — По городским улицам? Без охраны? Милая Авалин, ты явно не понимаешь, о чём говоришь. В моём доме ты будешь в такой же безопасности, как здесь. И столь же… незаметна.

Эти слова должны были ранить, должны были вызвать отчаяние. Но Авалин снова лишь удивилась.

— Незаметна? Почему? — Она смотрела на него с искренним любопытством. — Разве там не безопасно?

В этот момент Пабло, который до этого молчал, внимательно наблюдая за каждым движением, наконец заговорил. Его голос был низким и ровным, но в нём сквозила скрытая угроза, направленная на Джуана.

Глава 3

Утро их свадьбы началось не с радости. Не с волнения. Не с трепета, свойственного невестам. Авалин проснулась с ощущением, будто в груди вместо сердца лежит камень. Тяжёлый. Холодный. Острый, готовый пронзить её с каждым ударом пульса.

За окном пели птицы — так звонко, так нежно, так беззаботно, будто смеясь над тем, что ждало её сегодня. Комната была залита золотистым солнечным светом, который делал всё вокруг нереальным — идеальным и липко-безжизненным, как поддельная картинка из старого глянцевого журнала.

Она лежала неподвижно на огромной кровати, вцепившись пальцами в простыни. Скованные страхом мысли медленно проходили круги в черепе, подобно хищнику, запертому в слишком тесной клетке:

Это сегодня. Сегодня ты перестанешь быть собой.

Но… кто она? Этот вопрос прокручивался в голове каждый раз, когда она пыталась вспомнить больше, когда искала корни своей личности. И всегда встречала стену. Тонкую, ледяную, непробиваемую. И боль. Острая, пульсирующая боль, которая иногда простреливала череп, когда память пыталась вырваться.

Она же сама хотела уехать. Мечтала увидеть мир. Так какого черта сейчас так больно и страшно? И что произошло на помолвке? Почему она так повела себя? Почему её слова пронзили её саму, как чужой клинок?

Беатрис вошла без стука, бесшумно, словно призрак. Она улыбалась так мягко, так осторожно, будто боялась потревожить даже её дыхание.

— Сестра… — прошептала она, её голос был полон нежности и скрытой скорби. — Уже пора вставать.

Авалин села медленно, будто каждый мускул её тела сопротивлялся. Откинув волосы, она словно боялась, что любое резкое движение спровоцирует ту боль — ту, которая иногда простреливала череп, когда память, упорная и жестокая, пыталась вырваться наружу.

— Пора, — повторила она тихо, словно это слово было чужим. — Да.

С её губ сорвалась улыбка — кривоватая, натянутая, как у человека, который улыбается не потому, что хочет, а потому, что должен. Улыбка, за которой пряталась пустота.

Беатрис опустилась рядом, аккуратно взяла её ладони. Пальцы Авалин дрожали, были холодными, как лёд.

— Если не хочешь — мы… мы можем что-то придумать, — прошептала сестра, её взгляд метался по комнате, боялся стен, боялся даже собственного голоса. — Что угодно…

Авалин покачала головой, её глаза были закрыты.

— Отец никогда этого не допустит, Триси. Ты же знаешь.

И это была правда. Горькая, неоспоримая правда, запертая в стенах их жизни.

Приготовления начались с пугающей торжественности, подобной тщательно продуманному ритуалу жертвоприношения.

Дом гудел как улей. Суета, торопливые шаги, приглушённый шёпот служанок, короткие, резкие команды. Служанки приносили ткани, украшения, драгоценности. Невеста должна выглядеть прекрасно. Великолепно. Бесспорно.

Только вот великолепие душило.

Платье — белое, тяжелое, казалось, весило тонну. Корсет затянули так сильно, что ей стало трудно дышать, каждый вдох давался с трудом, грудь болела. В зеркале стояла женщина… чужая. Безжизненно прекрасная. Слишком гладкая, слишком тихая, словно мраморная статуя, лишенная души.

— Ты должна быть идеальной, — произнёс отец, резко зайдя в комнату, не постучав.

Он окинул её взглядом — оценивающе, придирчиво. Как покупатель скот, осматривающий свою собственность перед сделкой.

— Улыбнись.

Авалин послушно улыбнулась. Хотя внутри поднималась волна тошноты, а сердце отбивало тревожный ритм.

— Ты помнишь, что будет, если ты что-то испортишь? — добавил он, тихо, так, чтобы кроме неё никто не услышал. Его слова были заточены, как лезвие, и направлены прямо в её душу.

Она кивнула — резко, быстро, словно марионетка. Пальцы её непроизвольно дёрнулись, как будто вспоминая удары плётки, которыми он «воспитывал» её за малейшее неповиновение, вколачивая в неё послушание.

— Хорошая девочка, — сказал он.

Его «похвала» всегда звучала как угроза.

Церковь была огромной, величественной, чужой. Её своды терялись в полумраке, а запах старых свечей и ладана давил, словно земля.

Когда машина остановилась у парадного входа, у Авалин подкосились ноги. Беатрис, стоявшая рядом, поддержала её за локоть, её рука была холодной и дрожащей.

— Я с тобой, — прошептала сестра, её голос был полон отчаянной поддержки. — До самого конца.

Но сестра не знала, какой именно конец их ждёт.

Толпа гостей — богатые, влиятельные, важные. Их взгляды впивались в её фигуру, обшаривая, оценивая, словно она была экспонатом на выставке.

Невеста.

Товар.

Сделка.

Эти слова словно отпечатались в воздухе.

— Идём, — отец сжал её руку слишком сильно, его пальцы впивались в её кожу. — Не позорь меня.

Шаг за шагом она шла к алтарю. Каждый шаг давался с трудом. Пальцы немели. Грудь стягивало болью от корсета и от предчувствия. Шум голосов вокруг становился глухим, будто она погружалась под воду, звуки искажались, превращаясь в неразборчивый гул.

Глава 4

Сознание возвращалось рывками, болезненно, словно её вытаскивали из глубокой, тёмной воды. Сначала — боль. Тупая, пульсирующая в затылке, отзывающаяся звоном в ушах. Потом — холод. Пронизывающий, бетонный холод, впитывающийся в каждую клеточку тела. Затем — чужой запах: металл, сырой, влажный бетон, едкий аромат крови, смешанный с резкой вонью машинного масла. И, наконец, — оглушительный рёв вентиляции над головой, словно сама промышляющая смерть.

А затем — понимание. Ужасающее, парализующее.

Её тело не слушается.

Авалин резко распахнула глаза. Мир качнулся, плыл, как в тумане — мутный свет единственной лампы, свисающей с потолка, ударил в зрачки, выжигая остатки сна. Она попыталась дернуться, но запястья были связаны за спиной так жёстко, что плечи горели адским огнём, будто их вывернули из суставов. Лодыжки тоже связаны. Губы пересохли до корост, во рту был привкус меди. Голова гудела, словно после удара чем-то тяжёлым, а в ушах стоял навязчивый, низкий звон.

Она лежала на холодном, грязном бетонном полу, в каком-то огромном, промышленном помещении: вокруг лишь серые стены, ржавые трубы, уходящие под потолок, складские стеллажи с неясными грудами барахла, и этот вечный, зловещий рёв вентиляции над головой, будто злая, голодная тварь дышала прямо над ней.

И — люди. Несколько мужчин, молчаливых и вооружённых, в тёмной одежде, двигались по периметру. Их движения были отточены, взгляд остр. Они не обращали на неё внимания, словно она была не более чем грузом.

И один — сидел напротив.

Высокий. Широкоплечий. Он не прятал лица. Его взгляд — холодный и спокойный, пронзал её насквозь. Он смотрел на неё так, будто решал, живой она останется… или нет. Или, быть может, решал, какой из способов её смерти будет наиболее мучительным.

Авалин задышала чаще, паника сдавила горло. Слёзы выступили сами, жгучие и беспомощные. Она не знала, где она. Не знала, кто он. Не знала, почему связана, почему её мир рухнул, оставив её здесь.

— П-пожалуйста… — она жалобно всхлипнула, её голос был слабым, дрожащим, едва слышным. — Что… что вы… кто вы?..

Мужчина не сразу ответил. Он лишь наклонился вперёд, локти на коленях, подбородок опирается на кулак. Молчал. Смотрел. Изучал. Как зверь, решающий — стоит ли ломать добычу сразу или ещё поиграть.

Потом он медленно выдохнул, и угол его губ дёрнулся — даже не улыбка, а насмешка, холодная и жестокая.

— Это она? — спросил он, не отводя от неё глаз, его голос был глубоким, низким, проникающим в самые кости.

Один из охранников кивнул, его взгляд был равнодушен.

— Точно она, босс. Дочь Алегре.

Авалин вздрогнула, словно её хлестнули кнутом. Она впервые слышала это имя в таком тоне. Будто её фамилия — приговор, её личность — клеймо.

Мужчина покачал головой, хмыкнул — резко, тяжело, почти с отвращением.

— Ты серьёзно? — бросил он кому-то за спиной. — Вот ЭТО они мне несколько лет обещали, как убийцу?

Он поднялся. Медленно. С каждым шагом его тень накрывала её всё сильнее.

И подошёл к ней — не спеша. С перехваченным удовольствием, растягивая момент унижения. Остановился прямо перед ней. На шаг ближе, чем нужно. Слишком близко.

Авалин съёжилась, отшатнуться не могла — верёвки не позволяли. Её тело тряслось.

Он посмотрел на неё сверху вниз. А потом — усмехнулся. Глухо, зло, с презрением.

— Она же котёнок, — бросил он своим людям, его голос был полон насмешки. — Маленький, забитый, дрожащий котёнок.

Он присел, взял её подбородок большим пальцем, приподнял лицо, заставляя смотреть в его ледяные глаза.

— И вот это, — он слегка встряхнул её голову, его пальцы были сильными, — убило мою Аду?

Авалин задрожала сильнее, её зубы стучали.

— Я… я не знаю… — прошептала, её голос был немощным, словно рвущаяся нить. — Я не знаю никого… я не помню… пожалуйста… я не делала ничего…

Его пальцы сжались сильнее, причиняя резкую боль. Она вскрикнула, тонкий, жалкий звук.

— О, конечно, — прошипел он, его лицо было совсем близко, глаза — как у хищника. — Конечно ты «не помнишь». Все вы так говорите.

Мужчина резко отпустил её подбородок, и её голова ударилась о стену сзади с глухим стуком — она снова вскрикнула, на этот раз от боли.

— Алегре её пытали что ли? — сказал он в сторону, словно она была не человеком, а испорченной вещью. — Посмотрите на неё. Да она сейчас от собственной тени в обморок упадёт.

Он подошёл к столу, взял какой-то нож, длинный, с блестящим лезвием, и повертел его в пальцах, его движения были уверенными и зловещими.

Авалин замерла. Слёзы текли сами, она пыталась закрыть лицо, но руки были связаны.

Он снова обернулся — уже с ножом. Его взгляд был пуст от человечности.

И женщина внутри неё — та, которой она себя знала, та, что пела и улыбалась, — поняла, что её мир закончился. Что он разрушен, раздавлен, и его больше нет.

Он медленно приблизился, лезвие ножа поблескивало в мутном свете.