Лампа не горела, лишь серебристый лунный свет, ударяясь о снег, освещал детскую комнату. Зимний, вечерний мрак потихоньку превращал мебель в кукольное шоу. Стул с кепкой на спинке начал походить на горбатого злодея, который вот-вот своими острыми ножками затопчет магическую песнь — и всё вокруг закружится в танце. Лапник из сосны, нарванный соседским старичком накануне, величественно прикрывал портал, откуда в комнатку могли забежать враги, такие как Мышиный король. Банный халат со своей треугольностью вновь стал тем самым «призраком детских комнат». Оркестр теней и силуэтов расколдовался, как только мимо пролетел самый обычный соседский автомобиль. Озарив фарами каждый угол комнаты, он расставил всё по своим местам. Даже горящие потусторонним зелёным пламенем огоньки оказались глазами кота, пристально смотрящими за птицей.
В щёлке под дверью горел янтарный свет, иногда слегка приглушающийся тенями бродящих туда-сюда ног. Маленькая Олечка Петрова, лёжа на скрипучей кровати (но не настолько скрипучей, как раньше), вслушивалась в тихую, но звонкую мелодию, доносящуюся из гостиной, где новые родители шаркали домашними тапочками. Дзинь-дзынь… Мелодия, как сладкий мёд, разливалась по её ушам. Английские слова она не понимала, но точно знала — таким нежным голосом могли петь только о счастье, любви и семье.
Олечка Петрова была отказником. В пять лет её почти забрали, но «что-то не срослось». Будучи одиннадцатилетней девочкой, с косым глазиком и жёсткими, как щётка, русыми волосами, она уже давно не надеялась заиметь настоящую семью. Катьку Ушкину — её подружку — однажды удочерили интеллигентные (по словам заведующей) родители, но через время нашлись кровные, и семья воссоединилась. А Синюю Лизу (так в детском доме мальчишки называли одну очень милую девочку из-за большого синего пятна на щеке), за девять лет никто ни разу даже ненадолго не забирал, не знакомился. А потом… «Бац и сразу в семью, да в такой хороший дом, да такая хорошая семья! — сказала тогда нянечка. — Да такая хорошая семья! Ничё-ничё! И вас, девчульки мои, и вас заберут! Помяните моё слово!»
«Забрали, — подумала Олечка Петрова. Петровой она уже, конечно, не была, но и к другому пока не привыкла. — Мои Гончаровы меня забрали». Домик у Гончаровых — скромный, походит на дачный: две комнатки и одна большая кухня-гостиная. Зато у каждого есть свой уголок. В первый же день, Валентина Васильевна — новая мама Олечки, которую девочка пока не осмеливалась назвать мамой — принесла небольшой столик с косметикой, повесила зеркало в полный рост, а в угол поставила шкаф, забитый красивой одеждой. Разбирая вещи, она сказала: «Вот это нежно-розовое как раз на Новый год. А вот это, голубое, как небо, наденешь на Рождество».
Дзинь! Дз-з-зынь! Музыка звенела. По ту сторону стекла начали падать пушистые белые комочки. Сегодня днём, Валентина Васильевна попросила Олечку посидеть тихо в комнате, пока они готовятся к празднику. Девочке было не привыкать к такому, она ничего не ждала от новых родителей, лишь бы они оказались теми самыми, которые будут её любить. Вчера вечером они с бабушкой — мамой Олега Михайловича Гончарова — украсили детскую комнату. В их руках безликие белые листочки превратились в живые, уникальные, сияющие чудесами снежинки. Разноцветные полосочки бумаги скручивались в кольца, а потом, смуглой морщинистой рукой сшивались в цепочку. После, вечером, сидя за столом на кухне, они ели горячие пирожки, запивая холодным молоком. Вокруг приятно пахло тушёной капустой и тестом (вкусно, по-домашнему, не так, как раньше). «Жалко только, — вспомнила Олечка их разговор с бабушкой, — что тёти Вали и дяди Олега нет с нами». «Ну ведь, дочк, работают нынче. Чай скоро придут. И завтра выходные будут. И я приду. Правзновать будем твой первый настоящий Новый год!»
Олечка наблюдала, как в доме напротив ребятишки принимали подарки от Деда Мороза. Она могла бы позавидовать, но, подумаешь, Дед Мороз… Такие в детский дом приходили часто, а вот настоящие родители были у неё впервые! Уже пора было включать свет, а Олечка боялась шуметь — пообещала же, что тихонько посидит. Она на цыпочках, как синичка, подошла и аккуратно щёлкнула выключателем.
Вот и музыка пропала. «Может, мне свою включить, раз их закончилась?» — подумала она, в страхе потерять праздничное настроение. В конце концов, Гончаровы сами принесли ей гитару, колонку, мольберт, мячики и даже дудку, со словами: «Выбирай что хочешь, а если ещё что придумаешь, только скажи! Мы всё тебе купим!» Девочка знала: семья небогатая — он слесарь на заводе, она стеклодув. Зато у них был свой дом, небольшая дача, большая душа и даже машина, чего Олечка никак не ожидала.
За стеклом, сквозь праздничный, густо падающий снег, проявился скрюченный силуэт.
— Бабушка… — прошептала она, проводя пальцем по снежинке.
Ещё будучи маленькой, она мечтала не только о родителях, но и о бабушке, которая будет тайком давать ей разноцветные конфеты, пахнущие дешёвой глазурью. Обычно дети такие конфеты не едят, но ведь их бабушка дала. Олечка хотела в подарок какие-нибудь смешные носки или сорочку, которую та на последние копеечки выберет ей на рынке холодной зимой. Бабушка скажет продавщице: «Для внученьки моей». А той будет неинтересно, её свои дети беспокоят. Но женщина всё равно сложит сорочку аккуратно, с уважением к возрасту.
Холодный сквозняк пролетел под ногами. Какое-то уютное щебетание слышалось за дверью: шёпот, смех, шмыганье носом и… дверь отворилась, но совсем чуть-чуть.
— Ждёшь небось? — спросила бабушка, проскользнув в щёлочку.
От неё пахло зимой, улицей, снегом и пудрой.
— Жду, только вот… — Олечка села рядом, склонила голову, — я не знаю, что им подарить. Я хотела сделать открытку, но блёсток не нашлось.
В самом центре комнаты четырёхногий мольберт кое-как удерживал опрокинутый на него рулон бумаги.
— Совсем-совсем не придумала? А коли я тебе скажу, сделашь?
Шёпот бабушки, как волшебство, залетел в ушко. Эхо слов внутри столкнулось с сердцем и впечаталось в него, соединилось, слилось… Олечка кивнула. Уже три часа она сидела одна и не догадалась до такого прекрасного подарка, а бабушка его с первой же секунды придумала!