Чай для призрака

Дело 1: Шёпот осенних листьев

Сырой ветер гнал по опустевшей набережной первые жёлто-красные листья, и вместе с ними из Семиречья с шорохом улетало лето. Дни становились всё короче, ночи – длиннее, а вечера – холоднее. И вот уже несколько дней обитатели Города-на-Семи-Реках, отказываясь от привычных прогулок, спешили после работы домой, в тепло.

Матушка Шанэ стояла у окна и наблюдала за продрогшими прохожими. Конечно, чашечка согревающего колдовского чая им бы не помешала, но осень – это время домашнего уюта. Жаркого очага. Весёлого пламени. Потрескивающих дров. Терпкого горячего питья. Мягкого пледа. Любимого кресла. Кошачьего урчания. Родных людей рядом. И доброго, задумчивого молчания.

Темнело. Тучи, весь день пугавшие людей, наконец собрались с духом и уронили первые дождевые капли. Люди заторопились, пряча усталые лица под большими капюшонами непромокаемых плащей. Матушка Шанэ кивнула своим мыслям: да, можно закрываться. Сегодня посетители вряд ли будут. Живые, во всяком случае. А время мёртвых наступит, как обычно, ближе к полуночи.

Она степенно прошлась по своей чайной, заглянув в каждый зал. В длинный и узкий малый, прозванный прихожей, куда забегали на «быстрый чай» очень занятые посетители. В три просторных средних, где завтракали, обедали и ужинали те, кто, кроме чая, любил вкусно поесть. В семь крошечных «ужинных», куда захаживали небольшими компаниями посидеть вечерком и посплетничать допоздна.

Раздав служанкам указания и велев вскорости закрываться («Все, кроме одного среднего и прихожей, на всякий случай. Вдруг кого-нибудь дождливым ветром занесёт. Эти закрывайте как обычно, после девяти»), матушка Шанэ заглянула на кухню. Узнав, всё ли готово на завтра, она вернулась в общий коридор, а оттуда – в зал-прихожую. Последнее дело – и наверх, отдыхать.

В ряду маленьких круглых столиков с белыми скатёрками выделялся крайний слева – на нём единственном, помимо салфеток и сахарницы, темнела старая оплывшая свеча. Матушка Шанэ остановилась у этого столика, сложила ладони и прошептала несколько слов на родном южном языке. В тонких смуглых пальцах, как в клетке, забился голубоватый огонёк.

– Свети, – попросила она и ловко усадила огонёк на маковку свечи.

Короткий фитилёк дрогнул и вытянулся. Весело замерцало голубое пламя, и по стенам загуляли тени. Вот и всё. Теперь несчастная заблудшая душа найдёт путь туда, где её приютят, обогреют и даже напоят чаем.

Рядом со столиком, скрытая простеньким заклятьем, находилась дверь наверх. Матушка Шанэ улыбнулась огоньку, открыла дверцу и неспешно поднялась на второй этаж. В большинстве его комнат, некогда жилых, хранились тюки с чайными травами и продукты сухого хранения вроде специй, сахара и круп. И лишь две смежные комнатки, как раз над залом-прихожей, занимали спальня и кухня матушки.

День был спокойным и неторопливым, матушка Шанэ ничуть не устала, поэтому, переодевшись в домашнее платье, она с удовольствием провозилась на кухне с кашей на завтрак и овощным супом на обед. И, конечно, с чаем на вечер – а он обещал быть по-осеннему тягучим, долгим, чернильно-чёрным, но бесконечно приятным для души.

За это матушка особенно любила осень – под свист холодного ветра и шорох дождя дома казалось теплее и светлее. А ненужный летом плед, пылающий очаг, плотные шторы и горячий чай без заклятий творили волшебство домашнего уюта. И наполнялись чудесной силой в первые же дни осени.

Закончив с готовкой и перемыв посуду, матушка Шанэ с большой чашкой дымящегося чая удалилась в спальню. Где в очаге весело трещал огонь, а в кресле-качалке на клетчатом пледе спал полосатый кот.

– Вечерочка, милый, – она улыбнулась и поставила чашку на столик у кресла. – Пустишь к огоньку?

Кот зевнул, потянулся и лениво спрыгнул с кресла, уступая место. Матушка Шанэ закуталась в плед, устроилась в кресле и похлопала себя по коленям. Кот тотчас вспрыгнул ей на руки и довольно заурчал. Тощий, он приблудился совсем недавно, почуяв осень и скорую голодную зиму, и ему сразу же нашлось тёплое местечко. Матушка не бросала в беде никого – ни людей, ни животных, ни призраков.

Чайный дымок пах смородиной. Матушка Шанэ пила его мелкими глотками и улыбалась. Сегодня опять заходили местные колдуны. Они каждый день заглядывают якобы на чай, а на самом деле вот уже тридцать лет (сколько матушка и держит чайную) мечтают узнать секреты знаменитого на всё Семиречье волшебного питья. Конечно, ворчали северные колдуны, это всё таинственные южные травы с матушкиной родины. Но – какие именно?..

Она всегда и всем заваривала одни и те же травы, но чай всегда и у всех получался разным. Кто-то уверял, что пьёт липовый чай, а кто-то – успокоительный луговой сбор с мёдом. Кто-то чувствовал вкус сливочной земляники, кто-то – корицы, смородины или малины, а кому-то и вовсе мерещилась капля крепкой вишнёвой настойки.

Матушка же на все расспросы лишь улыбалась и качала головой.

– Вы приходите сюда не только за чаем, но и за тайной. И за капелькой чуда в травяном отваре, – говаривала она. – Так позвольте же им остаться тайной и чудом. И сделать вашу жизнь на капельку интересней, удивительней и волшебней. Правда убьёт чудо. Отравит скукой. Неужели унылая истина важнее чудесной тайны?

И большинство соглашалось – нет, не важнее, чудо приятней. К тому же чай подстраивался под желания и самочувствие посетителя. И успокаивал злого, и подбадривал унылого, и наводил на нужные мысли думающего, и лечил мелкую хворь вроде головной боли или прихватившего живота.

Дело 2: Вечные странники

– Сынок, я же не раз тебе говорила: не все души убитых на мой огонёк приходят, – матушка Шанэ терпеливо улыбнулась. – Моего приюта и помощи ищут лишь незнающие – кто их убил, зачем, почему. Это и при жизни случается: человек не знает, мечется, мучается, ищет ответа, не находит – и придумывает, и верит в него. И перерождается для новой веры и нового себя. То же самое и с душой происходит, только она ещё и колдовскую силу рек вбирает, пока мечется. Поэтому Лодочник и не может сразу до души добраться.

Она пригубила чаю и добавила:

– А если человек знает, кто – или до смерти узнаёт, или сразу после, или подозревает, что убьют его, – чего ж ему метаться? Да, обидно, да, отомстить хочется, но главное – он знает. И Лодочник тоже – где именно душа находится. Иначе бы – слыхала я от зятя, сколько в трущобах за ночь народу порезать могут, – у меня бы тут не протолкнуться было.

– И ваша сила распространяется не только на Семиречье, но и на соседние города? – уточнил Рьен на всякий случай и не для себя.

А для третьего собеседника – седоусого сыскника из близлежащего, всего-то ночь вниз по реке Тягучей, крохотного городка Мелкодонье. Мастер Тьёш выглядел угрюмо, к чаю так и не притронулся и всё ждал, когда же они наконец перейдут к делу, ради которого он и приехал спозаранку на поклон к главе столичного отдела убийств, нарядившись в свой лучший выходной костюм.

– Конечно, – подтвердила матушка Шанэ. – И были, помнится, мелкодонцы, были. Но давно – почитай, лет пять назад последнего привечала. Тихо у вас, – кивнула она гостю, – спокойно. И городок добрый, славный.

– И всё-таки выслушайте мастера, – настойчиво попросил Рьен. – Рассказывай, Тьёш.

– С самого начала года у нас странно умирают люди, – приезжий сыскник сразу приступил к делу. – Едва закончились прошлая осень и дни Мёртвого времени, как в первый же день зимы привезли замёрзшего бродягу. Ничего странного, подумали мы. А в конце зимы привезли следующего – одинокая старушка отправилась вечером в лавку, а утром её обнаружили рядом с домом. Три шага до крыльца не дошла.

Матушка Шанэ нахмурилась. Она пока не понимала, причём тут её дар, но Рьен кого попало не приведёт. Если его нюх подсказал, что дела Мелкодонья – это и её дела тоже... Значит, так оно и есть. Нюх у Рьена отменный.

– Весной – новый труп, – степенно и основательно докладывал мастер Тьёш. – В первый же самый день. Тоже бродяга, и не наш, не местный. Позже мы выяснили, что, простите, семиреченский он. Неизвестно, зачем забрёл, но и неважно это. После – тишина. А в последний день весны...

Матушка внутренне похолодела – она начала понимать. И пусть сыскник пока не всё важное озвучил (а может, и не нашли они этого), матушка Шанэ и без главных доказательств объяснила бы, кому и зачем нужны смерти в начале и в конце сезона. И для чего неизвестный их использует.

– ...и дальше – в последний день весны, – продолжал подробно излагать сыскник. – И тоже бродяжка – мальчишка, лет десять. А в первый день лета – второй, его дружок. Они всегда парой бродяжничали, друзья не разлей вода. Их вечными «бегунками» называли – нормальные семьи, работящие, а у пацанов река Кипучая в душах бурлила, простите, чрезмерно. За ними весь город присматривал, все подкармливали и кров давали... Да вот недосмотрели.

Матушка открыла рот для вопроса, но, поймав многозначительный взгляд Рьена, промолчала.

– Этим же летом, то есть пару лун назад, наш колдун взял молодого помощника для обучения сыскному делу да чтоб заместо себя потом оставить. Сам-то он ничего не видел, да и мы не находили. Причины – когда явное обморожение, когда от явной старости, а мальчишки где-то раздобыли настойку палёного, простите, качества. И люди все разные – и просто одинокие, и бродяги, и юные дурашки, и мужчины, и женщины, и старики, и дети. Вроде бы ничего общего... пока наш молодой рвение не проявил.

Матушка Шанэ навострила уши.

– Тела мы в «ледяной» мертвецкой храним одну луну, – мастер Тьёш по-прежнему говорил ровно и сидел с прямой спиной, как перед начальством. – После либо семье отдаём, если опознаны, либо прах по родной умершему реке пускаем, если он в храме зарегистрирован, либо по Кипучей – служители храмов говорят, что ей бродяги принадлежат как вечные странники. Но колдун, конечно, с тел слепки снимает и хранит их в склянках, чтоб можно было вернуться к делу.

Рьен выразительно поднял указательный палец: внимание, мол.

– Мальчишки мёртвые колдуну нашему молодому не достались. Но досталась одна лёгкого, простите, поведения девица, которую нашли в конце лета – прямо на главной набережной реки Тягучей. Долго он вокруг неё вертелся – никаких причин смерти, даже из-за вина. Просто уснула и не проснулась отчего-то. А молодой – он же молодой, ему же надо доказать, что он не недоучка, – и приезжий сыскник впервые позволил себе эмоцию – улыбнулся в густые усы, но сразу же посуровел: – Он-то и нашёл странную метку – мелкую, на левой ступне у пальцев. С виду – синяк синяком, но в форме знака. Молнии. От него все отмахнулись, а в первый день осени – новый труп. Парнишка-посыльный, сирота. Тоже без каких-либо причин помирать. И тоже с синяком на ступне.

Мастер Тьёш перевёл дух и глотнул чаю, чтобы промочить горло. Матушка воспользовалась паузой и тихо спросила:

– А знаки одни и те же или разные?

У Рьена загорелись глаза, но он смолчал, хотя засыпать матушку вопросами хотелось до невозможности.