Чайки и философия с малиновым вкусом

⁕ ♥ 1 ♥ ⁕

Беловодск. Само название звучит как обещание чего-то чистого, светлого, неторопливого. Городок, притулившийся на высоком волжском берегу, жил размеренной жизнью, подчиняясь вечному ритму великой реки. Весной здесь бушевал ледоход, громоздя у пристани глыбы битого льда, похожие на хрустальные замки. Летом Волга разливалась ленивым зеркалом, отражая купола церквей, старинные особняки купцов первой гильдии и скромные домишки мещан. А осенью… осенью все утопало в золоте листвы и запахе спелых яблок из садов, спускавшихся к самой воде. Но для Анны Игнатьевны Белосветовой Беловодск в это лето 1847 года был не уютной родиной, а «местом ссылки».

Она стояла у открытого окна гостиной родового дома Белосветовых — добротного, но слегка обветшавшего особняка с колоннами в стиле ампир. В руках Анна сжимала письмо. Последнее пришедшее утром от подруги Катеньки. Строки плясали перед глазами: «Море невероятное, Аннушка! Лазурное, теплое, а вечерами — просто сказка! Балы на яхтах и столько интересных мужчин! Греческие купцы, томные итальянцы с гитарами… Как жаль, что тебя нет!»

Анна с силой смяла бумагу.

— Море, — прошипела она, — а у меня — Волга. Великая, могучая… и совершенно не то!

Ей было двадцать пять. Возраст, в котором барышни из хороших семей давно уже блистали в гостиных как замужние дамы, а не коротали дни в родительском гнезде, рискуя получить клеймо «вечной невесты». Анна знала, что она симпатична, вполне можно сказать, что красива. Овальное лицо с нежной, почти фарфоровой кожей, оттененной легкими, упрямо проявлявшимися у переносицы веснушками. Сегодня она особенно тщательно замаскировала их легкой пудрой. Лицо обрамляли темно-русые волосы с медными искорками, уложенные в сложную, но элегантную прическу — насмешка над провинциальной модой. Но главное — глаза. Большие, серо-голубые, они могли быть бездонно-мечтательными, а в следующую секунду сверкать озорством или гневом, как сейчас. Полные, мягко очерченные губы сами по себе располагали к улыбке, но сейчас были плотно сжаты. Фигура — стройная, без нарочитой хрупкости «светских львиц». Анна не морила себя голодом и с удовольствием съедала за завтраком порцию творога с вареньем и пышку. На ней было простое, но добротное платье бледно-сиреневого цвета с высоким воротничком из валансьенского кружева — летний вариант траура по ее несбывшимся морским мечтам.

Причина ее «засиделости» была притчей во языцех в уезде. Во-первых, Игнатий Петрович Белосветов, ее отец, человек добрый, но слабохарактерный и страстно любивший покер, проиграл прошлой зимой изрядную часть доходов с имения. Приданое Анны «усохло» до размеров, неприличных для столичного жениха, на которого ее папаша все еще надеялся. Во-вторых, сама Анна. Ее острый язык и независимые суждения отпугнули не одного достойного, по меркам Беловодска, кавалера. Взять хотя бы недавний эпизод с уездным предводителем дворянства Созонтом Ипполитовичем, который, томно вздыхая, величал ее «богиней» и имел привычку говорить «многая лета» вместо приветствия. Анна, не выдержав, парировала: «Многая лета, Созонт Ипполитович? С таким аппетитом, с каким вы поглощаете мамины пироги, боюсь, лет этих вам не хватит надолго!». Созонт Ипполитович покраснел как рак и больше не появлялся. А мама, Варвара Семеновна, только вздыхала: «Аннушка, твой проклятый характер! Кто же за тебя пойдет?». Был еще печальный инцидент с князем Луковкиным, пожилым вдовцом из губернского города, которого чуть не сосватали за Анну в ее двадцать два года. Смотрины закончились горячим спором о Пушкине и… опрокинутым резким жестом барышни самоваром на дорогой персидский ковер князя. С тех пор за ней прочно закрепилась слава «неуправляемой» и «слишком ученой».

«Песок здесь серый, чайки — крикливые и тощие, а волны… какие же это волны? Ленивая рябь!» — мысленно продолжала она монолог, глядя на текущую поодаль реку, по которой тянулись баржи с товарами. Голос матери вывел ее из раздумий.

— Аннушка, голубка, что ты такая печальная нынче? Съезди в город, на набережную сходи, воздухом подыши. Вечер такой дивный! — Варвара Семеновна, миловидная, слегка располневшая дама, держала в руках кружевную накидку.

— Авось, встретишь кого… Хотя бы Аркашеньку Пустякова. Мальчик приличный. Старается, цветы носит…

Анна скривилась. Аркадий Пустяков, сын богатого купца-лесопромышленника, был воплощением провинциального щеголя: галстуки немыслимых расцветок, надушенные платочки и разговоры исключительно о скачках в губернском городе и достоинствах новой упряжки его отца. Его ухаживания были навязчивы и нелепы.

«Мама, если этот «мальчик» сегодня еще раз попытается поцеловать мне руку, слюнявя, я уроню ему на ногу том «Войны и мира», который как раз дочитываю. В твердом переплете. Специально с собой возьму!», — мысленно пообещала Анна. В вслух же сказала.

— Хорошо, мама. Съезжу, пройдусь. Может, чайки вдохновят меня полюбить это лето.

Надев широкополую соломенную шляпу с длинными сиреневыми лентами и взяв изящный кружевной зонтик, абсолютно ненужный в ясный вечер, но создававший иллюзию курортного антуража, Анна вышла.

Через полчаса она уже прогуливала свою шляпку и зонтик вдоль Волги.

⁕ ※ ※ ⁕ ♥ ⁕ ※ ※ ⁕

В это же самое время по той же самой набережной Беловодска шагал человек, чьи мысли витали за тысячу верст отсюда. Григорий Петрович Зареченский, коллежский советник, прибыл в этот богоспасаемый, но до одури сонный городок неделю назад с важной и секретной миссией от самого Министерства финансов. Задание было деликатным: проверить слухи о крупных злоупотреблениях при сдаче казенных подрядов на ремонт пристани и поставку провианта для проходящих круизных судов. Санкт-Петербург, с его блестящими балами, интеллектуальными салонами на Мойке, премьерами в Мариинке, остался далеко позади. Здесь же… здесь был запах дегтя, рыбы и сырости. И бесконечная, утомляющая своим спокойствием Волга.