Через призму трезвого рассудка

1. Начало всех начал

Часть первая

«Гамбург»

1. Начало всех начал

Утро Мартина Бормана зачиналось как всегда с раннего времени. Не было у него возможности нежиться в постели, да и ожидать, что тебе вот-вот принесёт кофе твоя прислуга тоже бессмысленно. Всё, что он только что описал, было оставлено им в Российской империи.

Он посмотрел на часы, они показывали семь минут девятого. «На работу мне к одиннадцати, значит пора подниматься.» Но встав, накинув на плечи легкий халат, он, вместо похода в душ, решил побыть на балконе и полюбоваться однотипным пейзажем.

Мартин Борман выходя на балкон, хорошо вытянул плечи и потерев шею, вдохнул воздух близлежащего порта; ему стало легче. «Утро задалось неплохо, да и день обещает быть интересным», - эта мысль проскочила, и в тот же миг была забыта, ибо, вспомнив о времени он поспешил заняться всеми процедурами…

Дом Мартина Бормана был расположен на Гаусштрассе, что было практически центром города нынешней экономической силы Германии – Гамбурга. Его небольшая, но со вкусом обставленная квартира притягивала своей простотой. Он вывез всё, что мог из проклятой России, в которой большевики устроили настоящий террор. И кто знает, может именно он и стал бы зачинателем новой братской могилы, которые советы используют для всех.

Он бежал из империи, надеясь спокойно переждать, пока закончиться гражданская война. Но вот, она уже десять лет как та закончилась, а он всё ещё не может вернуться на свою Родину. В прочем, не довольствоваться тем, что сейчас он живой, и живёт весьма неплохо, было бы просто кощунством по отношению к тем, кто мертв или отдал жизнь, как они называют «за идею».

Да и сам домик, и его небольшая квартирка – всё ему было мило в этом городе.

Он быстро выучил немецкий, и даже смог получить документы, приравнивающие его к немцам. Фактически, он уже вот-вот мог получить гражданство. То, что могло его начать спасать в близлежащее время.

Ко власти в Германии начали продвигаться право-радикалы в лице нацистов. Для него это может и не несло никакого вреда, ибо он чтит и уважает идею Фюрера о чистоте крови, да и он сам читал «Майн Кампф». Но тут же, он вспоминал, что он пока не является частью немецкого народа, что может поставить под сомнение его пребывание в этом городе, да и в этой стране в принципе.

Ему было в тягость понимать, что у него не так уж и много вариантов, для решения его вопроса. Либо, эмигрировать дальше и скорее всего, это будет Америка, либо оставаться на месте и надеяться, что они проиграют на следующих выборах. Они должны быть уже в течении этого года, вроде бы конце этого ноября.

Решение уже было ему самому ясно. Нужно попробовать получить немецкий паспорт, и желательно как можно скорее.

Именно с такой мыслью, он вышел из душа. Надев уже хорошо заношенный костюм, он направился к выходу, где его ждало зеркало, которое показывало его.

Мартин Борман, был не сказать, чтобы казист. Его тяжелое, мясистое лицо было местами порвано шрамами. Голубые глаза всё ещё искрились, но это было – по его мнению – лишь издержками ещё его молодого возраста. Густые брови, наседавшие на его очи, что придавало ему в которых моментах мрачности, а в некоторых нелепости, говорили, что ему уже давно за тридцать. Они начали давать седину.

Он не обрюзг, и даже не набрал лишнего веса. Тело его всё ещё напоминало ему о тех временах, когда он, будучи обычным мальчуганом, мог позволить себе бегать, свободно ходить и говорить про любовь. «Да, когда-то мир и вправду был юн. В прочем, как и я» - сказал он своему отражению в зеркале, и глянув на фотографию своей покойной матушки и припомнив пословицу: «Мёртвых - в землю, живых – за стол», он вышел из дома.

Ожидайте новой главы, оставляйте комментарии. Издаваться буду по возможности, спасибо за прочтение

2. Город Гамбург

2. Город Гамбург

Выйдя на улицу, и проведя рукой по плохо выбритой им щетине он заметил, что на улице как-то тихо для понедельника. Всё было точно также, как и обычно. Булочник Бенц раскладывал свежий хлеб, хозяйка табачки открывала форточку, чтобы покурить очередную папиросу. А всё тот же мальчишка – не помню, как его звать, толи Ганс, толи Шнаби – бегал и разносил газеты за свои бедные три марки час. Гамбург продолжал жить своей жизнью, даже не взирая на набирающую силу нацистскую партию. Иногда возникало чувство, что людям здесь абсолютно наплевать на то, что происходит в политике, да и кто выиграет им тоже дела нет. Но это до первой бутылки водки, после этого начинается настоящий фурор, на котором скромные и правильные немцы, ничем не отличаются от неправильных евреев, или же славян…

Путь до его места работы на Кёнингштрассе занимал добрый час пешком, и сегодня, в связи с хорошей погодой – что для Гамбурга, как и для всей Германии было редкостью – он решил пройтись.

«М-да, мне через пару недель исполняется тридцать четыре года. Треть своей жизни я живу в Германии. И побывал я немало где. В прочем, если говорить по существу, то годы эти проведены неплохо. Но снова переезжать… Я просто уже в угоду возрасту не могу этого делать. Да и смысл мне оставлять то, что есть у меня здесь, и ехать в те же штаты, в надежде на то, что меня там примут мои закадычные друзья. Если нацисты придут к власти, нужно будет примкнуть к ним, или просто тихо отсиживаться. Для меня любой исход будет хорошим. Лишь бы не уезжать и не оставлять это – уже привычное место.

Я только обжился хорошей, новой квартирой на Гаусштрассе, могу получить повышение в моей фирме, и в принципе всё идет в гору. Единственное, что раньше тревожило, так это отсутствие у меня девушки, а в моём возрасте уже называют их, женами. Я не сказать, чтобы сильно переживаю об этом, но как бы хотелось…»

За такими мыслями возможно и крылось нечто, заставляющее быть хитрее, но он уже не хотел этого. Ему хотелось степенной и спокойной жизни. Даже в такое, как многим либеральным властителям, «неспокойное время».

Мартин Борман зашёл в кафе на углу Уберштрассе и Ляугенштрассе; там подавали отменный кофе, который был ему именно что, нужен. Сонливости, или чего-то подобного, он не испытывал. Но мысли, которые крутил в голове, нужно было как-то оттолкнуть от себя, и он не придумал ничего лучше этого.

- Добрый день, господин Борман! Вам как обычно, двойной экспрессо с виски?

- Нет, спасибо, но сегодня обойдемся только экспрессо.

- Хм, странно. Обычно, если Вы заходите к нам в понедельник утром, то тут может быть только несколько причин. У Вас либо отпуск, либо что-то случилось.

- Франси, давай не будешь разводить мне бурду, - слегка натянуто, но открыто ответил Мартин. И протягивая тридцать пферингов, добавил, - болтливых, на войне не любят, мой друг. А если я захочу выпить виски, я тебя приглашу к себе.

- Не шутите, господин Борман? – слегка удивленно, но не отвлекаясь от процесса работы сказал Франс Дюгенг.

- Я тебе как-то об этом скажу. А сейчас, давай кофе.

Покинув кофейню, и уже будучи развеянным и не поглубившимся в свои размышления, он быстро пошёл до своей конторы. И ожидая на очередном перекрестке своего светофора, он заметил одну странную закономерность. «Люди, по своей природе – существа социальные. Ищут беседы и собеседника. Иногда, даже на перекор своим принципам».

И это было правильное замечание. Ибо, как бы он, да и любой эмигрант, не тосковал по своему дому, если он будет продолжать жить мыслью: «нужен я только на Родине, тут меня никто не ценит и не хочет меня понимать..»; то так можно быстро и не заметить, как ты состарился, а там уже и умер. Может ему и не очень хотелось, чтобы Франс навязывал своё общество, но и его можно понять. Он так молод, его профиль благоволит быть ему спортсменом, но что делает Франси? Стоит за стойкой, и продаёт таким Борманам и Мартинам напитки и выпивку.

Франс Дюгенг был парнишка из, что называется, «простых». Высокий, сухопарый хлопец, которому проложена дорога в плавание, или любой вид спорта.. кроме – бокса. У него слишком смазливое личико для того, чтобы портить его каким-то рубцом под глазом или же, сечкой на подбородке. Мартин не часто общается с ним, но они уже весьма тепло поддерживают беседу. Постоянные встречи с этим молодцом в кафе «Старый обер» (пояснение обер – в градации солдатских рангов означает «старший», или же «верхний») позволили просмотреть и разузнать чуть больше про это парнишку.

Как-то случилась ситуация, что из-за подавленного состояния Мартин зашёл в кафе и выпил с Франсом на двоих пол бутылки рома. Всё было оплачено, само собой никто за счёт кафе не пил, но именно тогда им получилось поговорить по душам и понять, что даже не взирая на возраст и разницу между ними, оба они – просто люди.

Но как бы то ни было, сейчас у него начинается новый рабочий день в фирме «Гамбург Нахрихт»

И вот садиться он снова за работу.

Крамола эта вся, ему не в сласть,

Он автор, он поэт, но не может он писать,

Столь бездарных текстов

3. Гамбург Нахтрихт

3. Гамбург Нахрихт

Для начала, стоит понимать, что такое газета в Германии двадцатого века. Это небольшие конторы, в которых репортеры и журналисты печатают лишь два типа новостей: политика и культура. И, как бы прискорбно для Мартина Бормана, но он работает в отделе политики.

*До того, как прийти в «Гамбург Нахрихт», он сменил несколько издательств и должностей. Работа в Гамбурге была очень неторопливой, и по сравнению с тем же Берлином – в котором он работал сразу по приезду в Германию – тут было даже слишком спокойно. Но и времена, когда новости возникали, буквально из воздуха, тоже прошли.

Коричневорубашечники хоть и позволяли себе до сих пор беспорядки, но это было в Мюнхене, Берлине, Эссене. Там, где было весьма обосновано. Хотя Гамбург с каждым годом становился всё сильнее и больше вливал в немецкую экономику. *

Новый день, который требовал того, чтобы колонки были забиты до концов – был слишком обычный. На политическом поприще сегодня не произошло не убийства, не митинга. А высасывать из пальца новости, было не в стиле Мартина Бормана.

Он встречает свою секретаршу и машинистку, Веронику Шнайдер. Она была его несменной помощницей уже на протяжение полугода. Что было для него большим удивлением, ибо ни одна из его прошлых секретарш не работала с ним больше нескольких месяцев. Причин для этого у них было достаточно.

Борман, сам по себе человек тяжелого характера. Его постоянная переменчивость и манера резко менять текст, когда уже треть – а то и большая часть текста – уже отбита, он говорил: «Так не пойдёт! Нужно перепечатать!» - что раздражало, как секретарш, так и стенографов. А те, ой как не любили, когда работа, которая так мало оплачивается, идёт насмарку. Но тут ничего не поделаешь – это немецкий, твердый темперамент.

Но и сама Вероника Шнаудер была девушка хоть куда. Длинные волосы отлично гармонировали овальными чертами лица. Карие глаза, чуть вытянутые брови и нос с остринкой. В общем, показательная немка. Она была проста и понятлива, никогда не противилась строптивости Мартина, и пыталась быть с ним в одном ритме. Мартину было в радость работать с ней. Он сам осознавал, что он сложный для редакции и других работников и коллег, но именно легкость общения и работы с Вероникой позволяла ему писать сухие и даже, очень читаемые колонки в газете. Ведь, как поняли из анонимных опросов, газеты «Гамбург Нахрихт», чаще всего берут именно из-за статей Мартина Бормана. Журналиста в «изгнании».

Именно такое прозвище ему дали его коллеги, но после он стал дописывать это ко своим статья, как псевдоним. Особенно сейчас, когда псевдонимы нужны сильнее, чем, когда бы то ни было. Конечно, за ширмой своего прозвища, невозможно прятаться вечно, а вспоминая, что сейчас, когда каждый может сделать донос, и даже в такой конторе – крайне либерально и демократически настроенной – он не мог быть до конца уверенным в том, что его завтра не поведут за угол, и там прижав к стене, всадят нож.

Но как бы скупость материала и прекрасно настроенная секретарша не препятствовали работе, он понимал, что это лишь до второго часа дня. После обеда в редакцию приносят материалы и тогда начинает кипеть работа, и всё это для того, чтобы утром уважаемые читатели газеты «Гамбург Нахрихт» получили очередной номер, в котором увидят псевдоним Мартина Бормана «журналист в изгнании».

- Ещё два часа, дорогая Вероника, и придется бить по клавишам, - проговорил Мартин монотонным речитативом.

- Вижу, Мартин. Но хочу тебя разочаровать, у тебя ещё вчерашний текст не отредактирован. И желательно бы его прогнать, ну и сдать уже в журнал. В номер такое не засунешь, объем маловат.

- Зачем ты об этом напомнила… но всё же ты права, надо добить этот текст.

И нежно улыбнувшись, Вероника села за работу. Мартин ещё раз прошелся по материалу. Посмотрев в текст, потом на Веронику и машинку и снова в текст, он пришёл к неутешительному заключению: «текста, на губах – нет..» Такие казусы случались, и для этого обычно хватало встряхнуть голову и вот ты снова готов говорить. Но, после утренних размышлений, он не может вытянуть из себя ничего путного. Но и тема-то, вообще не для него. В Париже, во время закрытого показа «Ромео и Джульетты», актрисой был застрелен немецкий дипломат, который был приглашён на этот концерт. Следствие идёт очень туго, немецким жандармам не дают возможности подключиться к делу, а сама актриса отмалчивается и отказывается давать показания. Вероятность того, что она немка очень мал, но по слухам, она агент НСДАП, одна из коричневорубашечников. Дипломат, сам по себе личность невзрачная, но вот актриса и ареол загадочности, окутанный над ней, заставляет думать о немках, как о чем-то неприступном. О том, что скрывается за лицом у этих женщин, известно им самим. Другим, оно закрыто.

И вот, хотя бы что-то пришло к нему, и он начал надиктовывать: «На данный момент, французская полиция пытается самолично разрешить дело, и как известно по информации, обращались к немецкому правительству с нотой, чтобы те выдали информацию по этой девушке. На что, от немецкой полиции пришел незамедлительный ответ, цитата: «Так как, Виктория Леманн, является гражданкой государства Веймарская Республика. Наше правительство просит, либо выдать вышеуказанную особу, или же будет открыт вопрос уже в Версале.» - и исходя из этой цитаты, можно не рассчитывать на компромисс или же скорый исход этого дела.» - именно это наговорил для Вероники Мартин, и остановившись, чтобы перевести дух, он объявил, что статья закончена.

Для Матрина Бормана было понятно, что если слухи о том, что Леманн является агентом НСДАПе, то тут без их не обойдется. Да и не позволят они, чтобы такая девушка была продана врагу. Но говорить об этом в статье он не хотел, подвергать лишний раз себя и Веронику опасности, ему было просто недопустимо. Ибо, уже были случаи, когда к журналистам приходила тайная полиция за поддержку тех или иных взглядов.

4. Стук в ночи

4. Стук в ночи

Статья, изданная в «Гамбург Нахрихт» разлеталась огромным тиражом; причины для того были, и как кажется многим журналистам, весьма понятные. Сама по себе личность Виктории Леманн была для прессы, лакомым куском, который можно было осветлять в немецкой печати, как образ «Великой мученицы», а в зарубежных и либеральных издательствах, эту персону называли преступницей и откровенно говорили, что тут без рук нацистской партии не обошлось..

Мартина Бормана это не сильно тревожило. Ему нужно было отбить материал, и он старался делать это для его помощницы Вероники как можно проще. Говорил много, но медленно и прерывности. Перепроверял по несколько раз один и тот же абзац, чтобы ни один человек не имел к нему вопросов, касаемо его политических взглядов и мировоззрения.

И это и вправду получилась крепкая, выдержанная статья. Тезисы и темы были поставлены правильно, риторические вопросы и ответы были отброшены. Мартин понимал, для кого он пишет эту статью. И что, если сейчас, в условиях нынешней Германии, когда за каждым перекрестком тебя может ожидать парень в рубашке, говорить лишние слова, просто рискованно.

Для Вероники Шнаудер было бальзамом на душу сегодняшняя плодотворная работа с Мартином. Он говорил с грацией, присущей только ему. Его мимика, жесты, всё говорило и кричало о том, что он должен быть оратором. И на какое-то мгновение, ей стало не смешно из-за той шутки. Конечно он не воспримет её всерьёз, но, а если…

Читая уже финальную собственную редактуру, Мартин начал размышлять о скорейшем размещение текста в печать. Но перед этим нужно было сдать его главному редактору, господину Царнке.

- Ну-с, что у Вас, господин Борман, - с легкой усмешкой выговорил, выдыхая дым папиросы Фридрих Царнке, - если я не ошибаюсь, у Вас материал по делу Виктории Леманн. Показывайте.

Мартин лишь протянул отбитый текст, и начал ожидать ответа господина главного редактора. А тому нравилась эта статья, он видел какую злобу, любовь, сочувствие, и всё это вместе взятое он поместил в этот кусок бумаги.

- И много Вам пришлось напрягать нашу Веронику?

- Я её отнюдь не напрягал, у меня даже возникло чувство, дорогой Царнке, что ей понравилось работать.

- Возможно и так, но сейчас я смотрю на текст и понимаю, что это очень хорошо раскрытый материал, а главное.. в нём нет крамолы, того что мы оба не переносим. Но я бы, заменил некоторые междометия. Тут, например, - и указав на место в рукописи, добавил: - Я бы добавил больше лести и уважения к героине твоей статьи. Да и ты сам не забывай, она может быть участницей коричневых, а находить сюрпризы с ножом в голове, я пока что, не стремлюсь.

- Я конечно, понимаю твоё желание угодить одним. Но ты не забывай, что я совсем аполитичная личность, и мне не хочется ратовать за один из лагерей, особенно в наше время.

- Слушайте, дорогой мой Борман. Вы работаете в отделе политики, и то, что Вы считаете себя аполитичным, лишь сильнее меня раззадоривает. Быть вне какого-либо лагеря в наше время, можно приравнивать ко смерти и самоубийству.

- Царнке, я понимаю. Не нужно снова начинать одну и ту же телегу про эту всю, политику. Меня аж воротит от неё. Лучше ответь, что по работе, и давай я отдам её на оттиск. Или что, такую сенсацию мы оставим без осветления?

На эти слова Мартина, Царнке лишь закатив глаза и покачав своей массивной, мясистой головой, поставил подпись и позвонил к секретарю, с просьбой забрать рукопись, и чтобы её отработали в отделе типографии. Услышав слова одобрения и подтверждения взятия его статьи в оборот, Мартин Борман покинул комнату Царнке и снова направился к Веронике. У него было много времени, ибо материал был отбит, а нового ничего не планировалось.

В целом, было интересно смотреть на то, как ведет отношения с другими людьми его секретарша. Она была хороша собой, и собирала одобрительные, временами очень откровенные взгляды. Но какое ему было дело? Он не был её ухажером, да и вроде бы у неё уже был брак. Смысл ему чего-то допытываться и пытаться добиться, если она уже чужая. Не понимал он и отношения к нему со стороны его коллег. Да, ему часто получалось получать стоящий материал, и чаще получать премию из-за того, что его журнал продался лучше, или потому что его статьи читаются чаще и считают более профессиональными.

Мартин Борман всегда принимал критику в свой адрес, и ему было не ново и то, что коллеги недолюбливают его, но он этого искренне не понимал. Даже начиная работу в Берлине – где были самые либеральные работники из тех, с которыми он работал – он чувствовал, что его за спиной оплевывают…

Но находиться больше в конторе, ему было просто невмоготу. И забрав пальто, и попрощавшись с Царнке, он направился сделать тоже самое с Вероникой. Она проверяла почту, которую временами забивали читатели. Там были как хвальбы, и слова благодарности за проделанным им труд, так и ненависть, угрозы и прочая чушь, появляющаяся в головах людей под влиянием чужой, такой же слепой, и абсолютно бессмысленной ярости. Взяв пару писем и прочитав их, он ухмыльнулся и сказал Веронике:

- Вот знаете, дорогая моя. Вы себя подвергаете огромной опасности, работая со мной, - и указав на письмо добавил: - Вам нужно быть осторожнее, и просите своего молодого человека, чтобы забирал Вас с работы.

Вероника толком и не смогла понять, про что говорит Мартин, но его лицо, порванное местами небольшими шрамами – видимо полученными ранениями во время войны – лилось легкой, участвующей улыбкой. Он уважает свою секретаршу за её храбрость, а самое главное – такое преданное сотрудничество.