Через тьму к свету

Глава 1

Гейл сидел на старой, скрипучей веранде своего одинокого дома, наблюдая, как первые лучи рассвета медленно окрашивали небо в тёплые золотистые тона. Время неумолимо двигалось к маю, но утренний воздух всё ещё хранил ночную прохладу, впитав в себя свежий аромат влажной земли и едва распустившихся весенних цветов. Эту красоту он едва замечал. Его взгляд, усталый и пустой, был прикован к горизонту, где облака медленно сливались с землёй, словно ничего не могло их разделить. Это было тихое, мирное утро, но внутри Гейла царила буря. Он давно не спал нормально, и его душу разъедала вечная усталость, которую не могли унять даже такие спокойные рассветы.

Медленно затянувшись сигаретой, он следил, как тонкая струйка дыма поднималась в предрассветное небо и исчезала, растворяясь в тишине. Эти утренние моменты стали его единственным убежищем, кратким, едва ощутимым бегством от жизни, от ответственности, от воспоминаний, которые тянули его вниз. Но даже здесь он не находил покоя. Мысли, которые не давали ему покоя, всплывали с новой силой, с каждым затяжкой напоминая о том, чего он не мог изменить.

Каждое утро он ждал перемен. Хотел верить, что однажды боль ослабнет, что призраки прошлого исчезнут. Но дни текли один за другим, не принося никакого облегчения, а шрамы войны становились всё глубже. Он уже не помнил, когда в последний раз чувствовал что-то, кроме этой непреходящей усталости. Когда-то он верил, что время сможет исцелить его, но теперь понимал, что это была иллюзия. Спасение, к которому он стремился, ускользало с каждым прожитым днём.

Образ Китнисс и Прим снова всплыл перед его глазами, как болезненный укол в сердце. Прим… Её смерть, тот роковой момент, казалось, навсегда разделил его жизнь на "до" и "после". Он видел её каждый раз, когда закрывал глаза, слышал её смех в тишине, которая окружала его дом. Этот призрак был с ним всегда. Гейл знал, что время не излечило его вину. В те минуты, когда он думал о Прим, он чувствовал себя частью того ужаса, что случился в тот день. Будто его душа была закована в цепи, и каждый день приносил лишь новое осознание того, что прошлое нельзя изменить.

Ещё одна затяжка — и горечь дыма обожгла его горло. Эта боль была предсказуемой, осязаемой. В отличие от хаоса внутри него. Мысли о семье, о братьях, которых он давно не видел, были словно плотно закрытые двери, за которыми скрывалась правда, с которой он не мог справиться. Рори стал мужчиной, Вик погрузился в свои тёмные размышления, а маленькая Пози с каждым днём теряла свою детскую наивность.

И чем больше он размышлял, тем глубже становилась пропасть внутри него.

Но работа не спасала его. Каждая победа — пусть и на бумаге, пусть и в тактике или стратегии — лишь напоминала ему о том, сколько он уже потерял. Теперь, когда война осталась в прошлом, Гейл все больше чувствовал себя чужим в мире, за который боролся. Свобода Панема, которую они так отчаянно пытались вырвать у Сноу, обернулась новой борьбой — на этот раз внутренней, бесконечной, без видимого противника.

Он встал с деревянного кресла, чувствуя, как тяжесть мыслей сковывает каждое его движение. Внутри всё тянулось к привычной, казалось бы, неизбежной рутине: кофе, душ, казармы. Но этот дом… Он всё ещё не привык к нему. Это было временное убежище, которое он выбрал в надежде найти здесь хоть какое-то умиротворение. Одинокий дом на окраине, в тени гор, вдали от людей, от воспоминаний. Но от себя не убежишь.

Гейл отбросил окурок в сторону, придавив его ногой. Взгляд его снова упал на горизонт, где утреннее солнце теперь более уверенно окрашивало небо в теплые тона. Вспомнились слова Битти — «Раны затягиваются, Гейл. Только нужно дать себе время». Но время не лечило, оно только забирало — дни, силы, желания.

Гейл направился к двери, едва передвигая ноги. Войдя в дом, он сразу ощутил знакомую пустоту, которая уже давно стала неотъемлемой частью его жизни. Внутри царили холод и тишина — те же, что поселились в его душе. На мгновение он остановился в прихожей, бросив взгляд на старое зеркало. Оно отразило уставшее лицо, измученные глаза, человека, который, кажется, давно потерял себя. Он даже не узнал бы себя, если бы это было возможно — как будто тот, кем он был, исчез безвозвратно.

Гейл отвернулся и прошёл на кухню, где ничего не изменилось. На краю стола всё ещё стояла вчерашняя чашка, а рядом, полузабытая, бутылка виски. Всё на своих местах, и эта монотонность его почти утешала. Он механически налил себе кофе, игнорируя головную боль, которая нарастала с каждой минутой. Сделав глоток, он закрыл глаза, пытаясь укрыться от этого яркого света, который настойчиво проникал через окно.

Но тьма, которую он носил в себе, была глубже, чем даже самый тёмный уголок его дома. Снаружи утро набирало силу, солнце постепенно поднималось, заливая всё вокруг золотым светом, но для Гейла эти рассветы давно потеряли смысл. Каждый новый день был похож на предыдущий — наполненный болью, сожалением и бесплодными попытками справиться с тем, что невозможно забыть. Внутри него царила вечная ночь, где даже солнце не могло пробиться сквозь плотные тучи воспоминаний, в которых он всё ещё застрял.

Пока мир вокруг жил, дышал, строил планы и шёл вперёд, Гейл оставался пленником своего прошлого. Снова и снова перед глазами вставали сцены, которые он старался похоронить глубоко в себе. Но они продолжали возвращаться, как призраки, каждый раз раня его душу всё сильнее. Он не знал, как это прекратить. Всё, что ему оставалось, — продолжать существовать в этой бесконечной тьме.

Тишину вдруг нарушила вибрация телефона в кармане. На секунду Гейл замер, удивлённый резким звуком. Он вытащил телефон и посмотрел на экран. Звонила мама. Секунду он колебался, не решаясь ответить. Последние месяцы он всё чаще избегал контактов с родными, не желая навязывать им своё состояние. Но каждый её звонок был как луч света, который пробивал его тьму, пусть и ненадолго.

Глава 2

День для Гейла начался, как и любой другой, с привычной рутины, которая давно перестала приносить хоть какое-то облегчение. Он машинально проснулся по звонку будильника, каждое движение было точным, но механическим. Всё было отработано до автоматизма: холодный душ, быстрое бритьё, аккуратно уложенная униформа. Когда-то эти утренние ритуалы наполняли его энергией, настраивали на день, заставляли ощущать себя частью чего-то большего. Теперь же они были всего лишь очередной необходимой обязанностью, как будто он стал винтиком в механизме, которому не важно, что чувствует человек внутри.

Сигарета, привычно зажатая в пальцах, медленно догорела, оставив после себя лишь горький привкус и осадок усталости. Гейл выкинул окурок в мусорное ведро, подавляя в себе желание прикурить следующую. Он уже знал, что новая сигарета не принесёт облегчения — лишь временное успокоение, за которым снова последует волна беспокойства. Когда-то курение помогало заглушить тревогу и внутренний хаос, но теперь стало не больше чем пустым ритуалом, как и многие другие аспекты его жизни.

Прошло немало лет с тех пор, как тревога впервые поселилась в его душе, и с каждым годом она только крепче укоренялась внутри него, как тёмный сорняк, разрастающийся по всему телу. Алкоголь и сигареты стали его постоянными спутниками, но даже они больше не приносили той лёгкости, которой он когда-то жаждал. Они лишь временно подавляли пустоту, но не могли заглушить её полностью.

Он вышел из своего дома в штаб, словно на автопилоте пройдя несколько километров, с головой погружённый в мысли. Ему не хотелось думать о недавнем разговоре с матерью, о её заботливых словах, которые казались такими далекими и чужими. Каждый раз, когда она пыталась завести разговор о его жизни, о его состоянии, Гейл испытывал лишь раздражение и вину. Она была единственным человеком, который по-настоящему беспокоился о нём, но её доброта казалась ему тяжёлым бременем. Он не мог позволить себе слабость, не мог позволить кому-то заглянуть за ту стену, которую выстроил вокруг своего сердца.

Подойдя к своему кабинету на втором этаже штаба, Гейл открыл дверь и застыл на мгновение, осматривая пространство, которое стало его вторым домом. Это помещение давно стало отражением его внутреннего мира: просторное, но пустое и холодное, как его душа. Окна выходили на тренировочные площадки, где молодые солдаты каждый день проходили боевую подготовку, их лица полны решимости и огня. Но для Гейла эти сцены были лишены былой романтики — они напоминали ему лишь о том, каким он когда-то был, когда ещё верил в свою миссию, когда каждый приказ был весомым, а каждое сражение — осмысленным.

Он подошёл к окну, смотря на солдат, выполняющих команды своих офицеров с безупречной точностью. Молодые парни с полными энтузиазма лицами, их мускулы напряжены, а движения чёткие. В их глазах отражалось то, что Гейл потерял — вера, что они делают что-то важное. Он вспомнил себя в их возрасте, когда каждый новый день казался шансом изменить мир. Но теперь он знал, что мир не изменился. Он остался таким же жестоким и несправедливым, а его личные усилия давно утратили значение. Он потерял то, что когда-то горело в его душе — ту силу, что толкала его вперёд, заставляла бороться и верить.

Кабинет Гейла был строг и минималистичен. На его рабочем столе, заваленном отчётами и стратегическими документами, лежала неразобранная стопка бумаг, которая с каждым днём казалась только больше. Несколько стульев для посетителей стояли вдоль стены, ни разу не использованные. В помещении не было ни одной личной вещи — ни фотографий, ни сувениров, ни мелочей, которые могли бы напоминать о какой-то частной жизни за пределами работы. Всё вокруг него казалось таким же пустым и безликим, как его собственные эмоции.

Стены кабинета украшали карты прошлых операций, стратегические планы, которые когда-то казались ему символами его достижений. Теперь эти бумажные воспоминания казались только тёмными пятнами на стенах, призраками прошлого, напоминавшими о том, что он потерял. В каждом уголке кабинета царила холодная стерильность, которая только подчёркивала внутреннее одиночество Гейла. Здесь не было ни тепла, ни жизни, ни того, что могло бы напоминать о каком-то будущем.

Он тяжело вздохнул, чувствуя, как усталость накатывает на него, словно туман, затмевающий разум. Каждый день для него теперь был лишь ещё одним эпизодом в бесконечной череде событий, где всё сливалось в одно — работа, приказы, война. Он давно уже перестал ощущать что-либо, кроме пустоты. Всё, что когда-то придавало смысл его существованию, растворилось в прошлом, оставив его наедине с собственными демонами.

Гейл медленно отошёл от окна, его взгляд снова вернулся к рабочему столу, на котором лежали отчёты, ждущие его внимания. Он знал, что должен разобраться с ними, принять решения, дать приказы, но каждый новый документ лишь добавлял к его внутренней тяжести. Эти приказы больше не казались ему чем-то важным или значимым — они были лишь частью большой машины, которая продолжала вращаться, несмотря на его собственное отчуждение.

Он взял в руки один из отчётов, мельком взглянул на строки, но его мысли были далеко от этого места. Внутри него гудела пустота, холодное отчуждение, которое заполняло всё его существо. Даже работа, которая когда-то была его утешением, теперь казалась ему бессмысленной.

И хотя он знал, что так не может продолжаться вечно, у него не было ответа на вопрос, что делать дальше.

Раздался стук в дверь, и Гейл едва успел вернуться к реальности, когда в кабинет вошла Лорен — молодая женщина, едва перешагнувшая двадцатилетний рубеж. Она работала с ним чуть больше полгодай, но этого времени хватило, чтобы Гейл уловил в её взглядах нечто большее, чем просто профессиональный интерес. Лорен была из тех женщин, которые привлекают внимание с первого взгляда. Стройная фигура, подчеркнутая тщательно подобранной одеждой, идеальные черты лица, которые всегда украшал безупречный макияж, и густые светлые волосы, аккуратно уложенные в элегантную причёску. На первый взгляд она могла показаться воплощением идеала, но Гейл с каждым днём ощущал в этом совершенстве что-то чуждое, что-то, что его настораживало. Её безупречность вызывала у него не восхищение, а скорее раздражение.

Глава 3

Гейл сидел в своём просторном, но холодном офисе, застыв в кресле у окна, его взгляд блуждал где-то вдали, за горизонтом. Полуденное солнце нещадно заливало улицы, город утопал в ярком свете, но этот свет не мог проникнуть в душу Гейла, где давно царил мрак. Высокие здания, ровные дороги, зелёные парки, казалось, жили собственной жизнью, не замечая человека, застывшего на фоне этой картины. Ему не было дела до окружающего мира — всё, что он чувствовал, это бесконечное опустошение.

Офис был залит светом, но внутри него царила тишина, нарушаемая лишь звуком шороха бумаги и тихим стуком часов на стене. Казалось, что каждый удар этих часов напоминал Гейлу о том, как медленно и бесцельно тянутся его дни. На столе перед ним лежали раскиданные документы и отчёты, требующие внимания, но даже их важность не могла вывести его из этого состояния. Он знал, что работы много, но сосредоточиться на ней не мог.

Ещё одна сигарета была зажжена автоматически, без осознания, как будто это был инстинкт, как будто дым был частью его дыхания. Тонкие струйки табачного дыма заполнили комнату, словно пытаясь скрыть тягостные мысли, что всё больше и больше углублялись в его сознании. Он смотрел, как пепел медленно оседает на стол, и думал, что жизнь его рассыпается так же, медленно, неумолимо, превращаясь в серую пыль.

Гейл знал, что это чувство — пустота и отчуждение — не отпускало его с тех пор, как он оставил всё позади. Двенадцатый дистрикт, его дом, друзей, прошлое... Но самым тяжёлым оказалось оставить Китнисс. Эти мысли, как заноза, засели глубоко в его сердце, не давая ему покоя ни на минуту. Он пытался избавиться от воспоминаний о ней, от того болезненного чувства, которое оставила их история, но чем больше он старался забыть, тем сильнее они преследовали его.

Он знал, что его решения были неизбежны, но осознание того, что его поступки привели к стольким потерям, терзало его душу. Он оставил Катнисс не потому, что хотел, а потому, что знал: для неё он был больше напоминанием о войне, чем поддержкой. И каждый раз, думая о ней, Гейл вспоминал, как она смотрела на него — с грустью и пониманием, но без любви.

Гейл глубоко затянулся, чувствуя, как табачный дым заполняет его лёгкие. Он надеялся, что хотя бы на мгновение это поможет ему заглушить внутренний голос, который всё время повторял одно и то же: ты всё потерял.

Он привык к этому чувству. Табак, алкоголь, бессмысленные связи — всё это стало частью его жизни, попытками убежать от самой сути того, что он больше не был тем человеком, которым был когда-то. Он давно осознал, что каждый новый день — это не шаг вперёд, а ещё один виток вокруг старых ран.

Где-то в глубине души Гейл помнил тот день, когда, сидя на веранде, он думал, что может всё изменить. Он смотрел на восходящее солнце и ощутил слабый проблеск надежды. Тогда ему казалось, что он может вернуться к нормальной жизни, что раны затянутся, а тени прошлого рассеются. Но с каждым новым утром этот свет угасал всё сильнее, и то утро осталось лишь отголоском несбывшихся ожиданий.

Теперь жизнь казалась ему бесконечным кругом, по которому он ходил, не находя выхода. Гейл закрыл глаза, тяжело выдохнул и провёл рукой по лицу. Ему нужно было что-то менять, но он не знал, с чего начать.

Одиночество стало неотъемлемой частью его существования. Внешне Гейл продолжал жить, работать, принимать решения, выполнять приказы, но внутри него давно всё замерло, оставив лишь пустоту и бесконечное ощущение потерянности. Каждый новый день был похож на предыдущий, и казалось, что никакие события извне не могли разбудить его внутренний мир.

Он тяжело вздохнул, переворачивая очередную страницу скучного отчёта. Слова на бумаге расплывались, словно ускользающие тени, сливаясь в один сплошной и бессмысленный поток. Гейл почувствовал лёгкое головокружение от попыток сосредоточиться на тексте, который казался таким же пустым и безжизненным, как и его собственные мысли. Раньше подобные документы занимали его внимание, погружали в работу, но теперь всё казалось однообразным и лишённым смысла.

Он затушил окурок в переполненной пепельнице, машинально взяв в руки очередную сигарету, но замер, не поднеся её ко рту. Бессмысленность происходящего накатывала волнами. Казалось, что ни одна сигарета, ни один бокал крепкого алкоголя не могли утолить эту жажду забыться. Внутри него горела совсем другая, неизлечимая боль. Он понимал, что пытается сбежать не от работы, не от войны, а от себя самого. И именно это вызывало ту самую горькую, липкую вину.

Гейл провёл рукой по лицу, его пальцы дрожали от напряжения, сжавшегося в грудной клетке, как железный обруч. Вина терзала его изнутри, но не за Прим, как думали многие, не за её гибель среди огня, а за себя самого. За то, кем он стал. Он больше не был тем молодым парнем, готовым сражаться за свободу, за правду, за свой народ. Когда произошёл этот перелом? Когда он стал таким холодным, отстранённым, неспособным даже на простое человеческое общение?

Тишину в комнате нарушил тихий стук в дверь, словно кто-то осторожно проверял, готов ли он к встрече с внешним миром. Он замер, бросив взгляд на дверь, прежде чем автоматически пригладить волосы и сделать вид, что всё под контролем. Это была Лорен, его молодая секретарь. Она открыла дверь и робко вошла, держа в руках несколько папок с документами. Её светлые волосы были аккуратно собраны, а глаза, всегда слегка тревожные, наблюдали за ним с тайным любопытством.

— Подполковник Хоторн, я принесла вам отчёты на подпись, — произнесла она мягким голосом, пытаясь звучать уверенно, но её колебание было ощутимо даже на расстоянии.

Гейл кивнул, не удосужившись поднять взгляд от стола. Он чувствовал её присутствие, как тень, всегда тихую и незаметную, но давящую своим вниманием. Лорен была молода, и её небрежные попытки привлечь его внимание были очевидны. Он знал, что она испытывает к нему симпатию, возможно, даже что-то большее, но его это не волновало. Он давно закрыл своё сердце для любых эмоций, особенно тех, что могли бы связать его с другим человеком.

Глава 4

Гейл резко проснулся, захваченный паникой, словно его вырвали из глубины воды, где не хватало воздуха. Его сердце бешено колотилось, разрывая грудь, а холодный пот липким покрывалом стекал по всему телу, делая каждое прикосновение простыни невыносимым. Казалось, будто стены комнаты медленно сжимались вокруг него, давили, заставляя его задыхаться в густом, тяжёлом воздухе. Он судорожно вдохнул, но это не принесло облегчения. Воздух в комнате был густой, как если бы кто-то заполнил его пылью, наполняя каждое движение ещё большим беспокойством.

Гейл провёл дрожащей рукой по влажному лбу, пытаясь стереть капли пота, но это только подчеркивало бесполезность его действий. Тело не слушалось его, а разум всё ещё был затуманен остатками сна — кошмара, который приходил к нему снова и снова, погружая в собственную тьму и отчаяние. В этот раз сон был особенно тяжёлым, более реальным, как будто его сознание решило с особой жестокостью наказать его за ошибки прошлого.

Во сне он вновь был в Дистрикте 12, но не в том мире, где когда-то жил. Это был разрушенный ад — огонь пожирал дома, стёкла окон разлетались в стороны, как осколки, готовые пронзить кожу. Дым, густой, чёрный, словно смола, стелился по улицам, окутывая всё, превращая город в чёрно-красный ад. В этом дыму было что-то живое, зловещее, как будто оно могло схватить его за горло, задушить, не отпустив никогда. Гейл шагал среди обломков и пепла, но каждый его шаг отдавался пустотой. Земля под его ногами трещала, как будто была готова разверзнуться, поглотить его вместе со всеми его грехами.

Он видел тела — бесчисленные, обугленные, изломанные. Они лежали повсюду, безжизненные, но их мёртвые глаза неотрывно смотрели на него. Пустые зрачки, навсегда застывшие в укоре, словно в этой последней тишине они знали что-то, чего он никогда не поймёт. Каждый взгляд пробивал его насквозь, заставляя чувствовать себя виноватым, осуждённым без суда и оправдания.

Гейл стоял, беспомощный, окружённый этими трупами, и среди них был тот, кого он больше всего боялся увидеть — Прим. Её волосы, когда-то мягкие и светлые, теперь были грязными, примятыми, как у куклы, брошенной в огонь. Её лицо было искорежено болью, последними мгновениями жизни, которые навсегда остались отпечатком на её чертах. Он чувствовал, как горло сжимается в болезненном комке, и хотелось закричать, но крик застрял где-то в его груди, не найдя выхода.

Он пытался двигаться, бежать к ней, но ноги словно вросли в раскалённую землю. Всё его тело сковало, не позволяя сделать ни единого шага. Гейл чувствовал, как его дыхание учащается, превращаясь в хрип, как будто не хватало воздуха. Он не мог её спасти. Он провалил свою миссию, свою жизнь, свою сущность. И это было больнее, чем любая физическая рана.

Внезапно сквозь дым начали прорисовываться силуэты. Они приближались медленно, зловеще, вытягивая к нему руки, как призраки из его прошлых ошибок. Их лица были скрыты, но Гейл знал, кто они. Это были те, кто погиб по его вине. Они всё приближались, и каждый их шаг, казалось, бил по его разуму. Он слышал их голоса — тихие, изломанные, как будто они говорили через воду, сквозь вязкую тьму, но их слова были отчётливы и ясны.

— Гейл... Почему ты нас предал?

Эти слова разносились эхом, повторяясь, заполняя его разум. Гейл хотел закрыть уши, но не мог — слова били его, как камни, бросаемые толпой. Каждый упрёк вызывал новую волну боли, разрывающую его изнутри. Он стоял среди призраков прошлого, обездвиженный и осуждённый, неспособный оправдать себя. Он чувствовал, как эти призраки сжимают его сердце, замедляя каждый его удар.

И вот он снова услышал этот звук — взрыв. Оглушительный, разрывающий тишину, взрыв, который пришёл из самых глубин его памяти. Взрыв, который напоминал ему о том роковом дне, когда его решение привело к гибели Прим. Это был финальный аккорд его кошмара, и он возвращался снова и снова, с каждым разом делая боль острее. Он просыпался всегда на этом моменте, всегда в тот миг, когда его мир рушился.

И вот теперь, вновь пробуждённый, он лежал в своей постели, чувствуя, как липкий пот пропитывает его ночную одежду. Он не мог избавиться от ощущения, что всё это — не просто сон. Это было его наказание, его крест, который он обречён нести до конца своих дней. Тишина ночи была пронизана его мучениями, и единственным звуком было собственное учащённое дыхание, отражающееся от стен комнаты.

Гейл сидел на краю кровати, тяжело дыша, словно вынырнул из глубины, где едва не захлебнулся. Его грудь вздымалась, мышцы напряжены до боли, а привкус металла на языке напоминал о боевых полях, которые, казалось, остались позади, но преследовали его в каждом новом дне. В комнате стояла тягучая тишина, только едва заметные полосы света пробивались сквозь плотные шторы, разрезая темноту тусклыми линиями. Но даже этот слабый свет не приносил никакого облегчения — не разгонял мрак, который окутывал его разум.

Глаза Гейла метались по комнате, пытаясь найти опору, зацепиться за что-то, что могло бы вытащить его из этого бездны отчаяния, но повсюду были только тени. Эти кошмары — его постоянные спутники — возвращались снова и снова, как хищники, выжидающие момент для новой атаки. И хотя он старался изо всех сил держать свои мысли под контролем, всякий раз они захлёстывали его, как чёрная волна. Как только Гейл закрывал глаза, он знал, что будет вновь и вновь переживать ужас того дня, раз за разом наблюдая за гибелью тех, кого не смог спасти. Это стало его личной петлей времени — нескончаемый цикл, из которого не было выхода.

Он стиснул зубы, чувствуя, как горло сжимает липкий комок отчаяния. Воспоминания настигали его с невыносимой силой, пронзая разум, отравляя каждую мысль. Каждая ночь превращалась в битву, и, как бы он ни пытался убежать от призраков прошлого, они всегда находили его. Сон, когда-то приносящий отдых, стал его врагом — он больше не ожидал утешения в ночной тишине. Утро же не предвещало облегчения. Оно приносило лишь новую волну бессмысленности, растягивающуюся на весь день, превращая каждую минуту в мучение.

Глава 5

Гейл шагнул в просторный зал заседаний, мгновенно ощутив напряжение, витавшее в воздухе, как будто каждая молекула была наэлектризована недосказанностью. В его сторону скользнуло несколько быстрых взглядов, настороженных и изучающих. Помещение была заполнена людьми, чьё влияние распространялось далеко за пределы этой комнаты. Учёные, инженеры, руководители — каждый из них был погружён в проект по разработке новой оборонительной системы и биоинженерных технологий. Эти люди держали будущее в своих руках, и Гейл это знал.

Он уже подготовился к этой встрече. За несколько часов до неё он детально изучил их досье, просмотрел фотографии и отчёты. Однако одно лицо в этих файлах особенно запомнилось ему — фотография женщины, чьи холодные глаза были настолько пронзительными, что, казалось, могли пробить сталь. Это было как предупреждение, что с ней нужно быть очень осторожным.

И вот, теперь она сидела прямо перед ним, и её присутствие наполняло комнату, словно магнит, к которому тянулись все взгляды. Гейл узнал её мгновенно — Эмили Мур. Тот самый гений, о котором с восхищением говорил Битти, когда впервые упомянул её имя. Гейл невольно напрягся, почувствовав, что их встреча будет не просто обменом формальностями. Она была ключевым звеном во всей этой работе, и её уважение имело значение для всех вокруг.

Эмили была высокой и стройной, с безупречными чертами лица, которое, казалось, было выточено из мрамора. Тёмные волосы аккуратно уложены в строгую прическу, подчёркивающую её серьёзный, почти безэмоциональный образ. Весь её вид — от чёткой осанки до уверенных, холодных глаз — говорил о внутренней силе и железной самодисциплине. Казалось, что она не терпела слабостей, ни в себе, ни в окружающих. Её уверенность была ощутимой, как невидимый щит, который ограждал её от любого внешнего воздействия. Она выглядела так, словно не знала сомнений, будто сама жизнь вела её по заранее выверенному пути.

Гейл, внутренне готовившийся к этой встрече, уже успел составить своё мнение о ней. «Дочь высокопоставленных учёных из Капитолия, — думал он, — кто-то, кто с лёгкостью поднимается по карьерной лестнице, готовый на всё ради собственного успеха». Эта мысль, как заноза, застряла в его сознании, причиняя неприятное беспокойство. Она напоминала ему о прошлом, о том времени, когда он презирал всех, кто жил под покровительством Капитолия, наслаждаясь роскошью и привилегиями, пока такие, как он, сражались за выживание.

Но теперь, стоя перед ней, он чувствовал не только холодный осадок в душе, но и странную интригу. Было в её облике что-то, что вызывало в нём противоречивые чувства — смесь раздражения и восхищения. Эта женщина могла бы стать кем-то совершенно иным в иной реальности, в иной жизни. Она была сильна, это Гейл видел сразу, и эта сила вызывала у него непроизвольное уважение, несмотря на его предвзятость. В её глазах он уловил нечто большее, чем просто холодное презрение. Скрытые эмоции, которые она тщательно контролировала, прятались где-то глубоко, как огонь, поглощённый льдом.

«Сможет ли она понять, что такое настоящая боль?» — подумал Гейл, глядя на неё. — «Знает ли она, что такое терять тех, кого любишь? Или для неё это просто игра в успех, где все средства оправданы?» Эти вопросы крутились у него в голове, пока их взгляды встретились.

Эмили, не отрывая взгляда, изучала Гейла с холодной, пристальной внимательностью, как если бы он был новым элементом в её тщательно выстроенной системе, который требовал анализа. Её глаза не моргали, и Гейл ощутил на себе этот взгляд, словно луч прожектора, который сканировал его, пытаясь выявить слабые места. Её лицо не выдавало никаких эмоций — ни удивления, ни раздражения, ни любопытства. Это было лицо человека, который привык скрывать свои мысли за маской непроницаемости.

Он тоже продолжал смотреть на неё, не давая себе права первым отвернуться. Их взгляды сцепились в молчаливом поединке, каждый из них словно пытался прочитать другого, понять, что скрывается за этой фасадной уверенностью. Гейл знал, что встречал таких людей прежде — людей, которые носили броню из внешней уверенности, скрывая свои страхи и слабости. Но в Эмили было что-то другое, что-то, что оставалось для него загадкой.

В конце концов, это она нарушила это невидимое напряжение. Её взгляд, такой же контролируемый, как и всё остальное в её поведении, едва заметно сместился, будто оценивая его с другой стороны, как исследователь, нашедший новый объект для изучения. Она больше не смотрела в его глаза — теперь её внимание переместилось на его осанку, руки, каждый жест, каждый мускул его тела. Она читала его, как книгу, где каждое движение могло рассказать свою историю.

Гейл почувствовал лёгкий укол раздражения. Он знал этот взгляд — взгляд человека, который ищет слабости, оценивает, как механизм, безэмоционально и отстранённо. Это не было личным оскорблением, скорее профессиональным отношением, но от этого становилось не легче. Он чувствовал себя так, словно находился под микроскопом.

Затем, словно довольная результатом этого изучения, Эмили отвела взгляд, вернувшись к своим бумагам на столе. Это движение было настолько плавным и естественным, что Гейл едва заметил, как её внимание переключилось с него на другие дела. Она больше не смотрела на него, как будто он потерял свою значимость в её глазах — или, может быть, она уже сделала свои выводы.

Для Гейла это стало ещё одним подтверждением его первоначальных мыслей: она была из тех, кто воспринимает людей как инструменты. Он видел в её глазах не пренебрежение, а безразличие, которое резало его гордость. Однако, что-то внутри него не позволяло ему окончательно отвергнуть её. Он чувствовал, что за этой холодностью кроется нечто большее, возможно, даже то, что она не готова показать миру.

Полковник Риверс занял центральное место в просторном зале, его высокая фигура, облачённая в безупречно отглаженную военную форму, словно излучала уверенность и силу. В каждом его движении, в каждом повороте головы ощущалась привычка к власти. Когда он заговорил, его голос, будто звонкий металл, распространился по залу, заполняя каждую его часть. Взгляды всех присутствующих мгновенно обратились к нему, как к единственному источнику, который был достоин их внимания.

Глава 6

Утро в лаборатории выдалось на удивление тихим, но напряжение, словно густой туман, витало в воздухе, с каждым часом опускаясь всё ниже, давя на плечи и мысли. Гейл в третий раз пробегал взглядом по разбросанным на столе материалам, пытаясь собрать воедино все факты, но его внимание ускользало, как песок сквозь пальцы. Должен был состояться важный разговор, и он понимал, что каждое слово, каждое действие сейчас может стать определяющим. В комнате царила напряжённая тишина, предвкушение решения, как перед грозой. Люди обменивались редкими взглядами, будто бы поднимая глаза только затем, чтобы убедиться: ещё не началось.

Гейл глубоко вдохнул, пытаясь освободиться от тягостного ощущения, которое обволакивало его душу, словно давящий панцирь. Он выпрямился, провёл ладонью по столу и наконец поднял глаза, встретив взгляды своей команды. Снаружи его лицо было непроницаемым — холодным, спокойным, словно маска, но внутри всё сжималось в болезненный комок. Его мысли снова вернулись к Эмили. Он не доверял ей. Каждый её шаг, взгляд, даже манера держаться — всё вызывало у него подозрения. Её безупречный самоконтроль и холодная отстранённость напоминали ему о других, кого он знал в Капитолии. Люди, привыкшие манипулировать и использовать других ради своих целей. Она была из этого мира, как бы она ни скрывала своё прошлое.

Это недоверие, как старый шрам, напоминало о том, что жизнь его научила быть настороже. Но теперь он был не просто солдатом на поле боя. Здесь, в лаборатории, каждый день казался новым сражением — с невидимыми врагами, чужими играми, политикой и секретами, которые переплетались в плотный узел. Он устал. Устал от постоянного напряжения, от сомнений в тех, кто его окружал. Устал от мыслей, что никто не говорит ему всей правды. Но больше всего Гейл устал от себя. От тех темных чувств, что накапливались внутри него, как зловонная трясина, всё больше затягивая его в тьму. Это не была обычная усталость — это было что-то более глубокое, изматывающее его каждую ночь и преследующее каждое утро.

Но несмотря на всё это, он знал: сдаться не вариант. Внутри него, под всей этой тяжестью, всё ещё жил тот же упрямый дух, что вёл его сквозь войну и потери. Гейл понимал — решения должны быть приняты, планы выполнены. Его воля, пусть и истощённая, не сломлена. Он посмотрел на часы, ещё раз пробежал взглядом по бумагам. Впереди были тяжёлые обсуждения с Эмили, чьи мотивы и цели оставались для него загадкой. И он был готов. Готов к тому, что бы ни принесло ему это утро.

— Нам нужны результаты, и действовать нужно решительно, — произнёс Гейл, голос его звучал твёрдо и властно, но в нём всё же ощущался скрытый гнев. Он сделал шаг вперёд, бросив взгляд на свои бумаги, словно окончательно расставляя приоритеты. — Я изучил предоставленные отчёты и документы. Мы начнём с крыс. Это даст нам точные данные в кратчайшие сроки. Мы больше не можем позволить себе откладывать.

В ответ тишина в комнате стала ещё более густой, почти ощутимой. Казалось, она обволакивает всех присутствующих, надавливая на грудь. Слова Гейла повисли в воздухе, как гулкий удар, прокатившийся по невидимой струне напряжения. Каждый в комнате почувствовал, что что-то должно произойти. Учёные, обменявшись тревожными взглядами, молча наблюдали за происходящим, боясь нарушить этот хрупкий баланс.

Эмили, которая до этого стояла в стороне, в тени у края стола, вдруг подняла голову. Её лицо было идеальной маской сдержанности, но в глазах вспыхнул ледяной огонёк, указывающий на то, что её терпение на исходе. Глаза её были холодными, проницательными, а взгляд — колючим, как утренний мороз.

— Решительно? — её голос, хоть и тихий, разорвал тишину, как резкий звук битого стекла. На губах промелькнула тень усмешки, едва заметная, но от этого не менее колкая. Она шагнула вперёд, позволяя свету осветить её лицо, подчеркнув холодную, строгую красоту. — Или опрометчиво? Эксперименты на крысах — это устаревшая методика, которая, как показывает практика, часто приводит к ошибочным выводам. Мы рискуем не только результатами проекта, — её голос стал чуть громче, в нём появилась жёсткость, — но и безопасностью всей команды.

Она смотрела на Гейла с тем холодным, непроницаемым взглядом, который может выбить из равновесия любого, кто встретится с ним лицом к лицу. Её слова не были просто профессиональной критикой — в них чувствовался протест, спрятанный под тщательно выстроенной маской холодного контроля. Внутри неё словно кипело скрытое пламя, которое не подавалось внешним признакам. Она держала себя прямо, напряжённо, словно каждый её мускул был готов к бою.

Гейл прищурился, чувствуя, как его терпение постепенно ускользает. Его челюсти напряглись, а губы сжались в тонкую линию. Он давно научился сдерживать свои эмоции, скрывать их под маской спокойствия, но сейчас холодный вызов Эмили пробудил в нём бурю негодования. Он знал, что она умна, но её упёртость и настойчивость начинали раздражать. Гейл не доверял ей и все его нутро кричали ему не соглашаться с ней. Всё, что она говорила, казалось ему теоретическим лепетом. Он видел в ней лишь очередного человека, который привык размышлять, а не действовать.

— Вы предлагаете что-то лучшее? — его голос был тихим, но в нём ощущалась скрытая угроза, словно это был не вопрос, а скорее вызов. Он встал и сделал шаг вперёд, сжав пальцы в кулак.

Эмили не дрогнула. Она встретила его взгляд с той же холодной решимостью, что и прежде. Она была готова к этому. Её фигура была напряжена, как струна, готовая вот-вот лопнуть, но ни одно движение не выдавало внутреннего волнения.

— Конечно, — её слова прозвучали с ледяной уверенностью, без тени сомнения. — Мы можем использовать биомаркеры и более современные методы мониторинга. Это не только ускорит процесс, но и значительно повысит его надёжность. Я не собираюсь подвергать команду риску из-за старомодных подходов. Мы обязаны использовать всё, что у нас есть, чтобы минимизировать ошибки.

Глава 7

Прошло несколько недель, за которые Гейл лишь краем глаза замечал Эмили в редкие моменты: в столовой, на совещаниях или когда она проходила мимо, не обращая на него внимания. Её лицо оставалось непроницаемым, словно застыло в маске сосредоточенности. Её взгляд всегда был устремлён в документы или отчёты, и казалось, что она живёт в мире, где всё остальное — лишь является фоном для её работы. Эта хладнокровная отстранённость создавалась вокруг неё словно невидимая броня, к которой он даже не мог приблизиться. Каждый раз, когда их взгляды случайно встречались, она либо не замечала его, либо мгновенно переводила глаза в сторону, как будто они вообще не пересекались.

Его внутренний мир разрывался от противоречий. С одной стороны, он не хотел сближения — оно требовало бы сил, которых у него не было. С другой — каждый её равнодушный жест заставлял его чувствовать себя пустым, ненужным, незначимым. Это странное, тягучее ощущение отчуждённости напоминало ему все те моменты, когда он чувствовал себя чужим в собственном мире, даже среди тех, кого когда-то называл друзьями.

Александр, со своей неизменной вежливостью, постоянно был рядом с Эмили. Он то подталкивал её сделать паузу, напоминая, что пора поесть, то предлагал помощь, словно был её тенью. Казалось, что он интуитивно понимает все её нужды, действует как верный союзник, как брат, на которого всегда можно положиться. В какой-то момент Гейл понял, что его это раздражает. Нет, это была не ревность в привычном понимании — между Эмили и Александром не было намёка на романтику. Но то, как легко они взаимодействовали, с какой естественной заботой и доверием, вызывало в нём непонятное беспокойство.

В каждом их мимолётном столкновении Гейл ощущал острый укол. Что-то внутри него напрягалось, напоминая о его собственной изоляции. Он не мог избавиться от мысли, что Александр, своим постоянным присутствием, пробирался туда, куда Гейлу не было дороги. Эта тихая близость, простая и ненавязчивая, была чем-то, чего ему самому всегда не хватало. Он был окружён людьми, которые его уважали, даже любили, но внутри всегда было пусто. Эмили и Александр, в своей динамике, словно отражали то, что он когда-то потерял — настоящую связь, не нуждающуюся в словах или объяснениях.

Но он не мог переступить через себя, не мог позволить себе открыться или даже попытаться понять, почему Эмили так сильно его задевает. Каждая её холодная улыбка, каждый случайный взгляд становились ещё одним напоминанием о том, как далеко он от того, чтобы быть по-настоящему счастливым.

Гейл, погружённый в работу и привычно отстранившийся от собственных чувств, пытался заглушить внутреннюю бурю очередными задачами. Но в преддверии выходных что-то изменилось, как будто неуловимое напряжение повисло в воздухе, заставляя его быть настороже. Он не сразу осознал это, но где-то на уровне инстинктов чувствовал — приближаются перемены.

После очередного совещания он медленно возвращался в свой кабинет, намереваясь наконец заняться неотложными делами. Но, подойдя к двери, замер на мгновение, увидев, как Эмили стояла у его порога с очередной пухлой папкой в руках. Её лицо оставалось замкнутым, взгляд — холодным и сосредоточенным, словно ничего вокруг не существовало, кроме работы, которую она держала перед собой. В её присутствии было что-то напряжённое, почти невыносимо тяжёлое, что заставило Гейла остановиться. Он почувствовал эту тяжесть всем своим существом, будто воздух внезапно стал гуще и пропитался чем-то, что вот-вот вырвется наружу.

Неподалёку, за своим столом, сидела Лорен, его молодая секретарь. Её взгляд буквально сверлил Эмили, полные раздражения глаза не скрывали её недовольства. Лорен никогда не скрывала своего неодобрения по отношению к этой загадочной женщине, и сейчас её напряжённая поза выдаёт не просто раздражение — это был вызов. Гейл прекрасно понимал, что Лорен воспринимает Эмили как угрозу: не только потому, что та была в центре внимания благодаря своим профессиональным успехам, но и из-за той непроницаемой уверенности, которая окутывала Эмили, как щит, даже в такие моменты, когда она просто стояла в дверном проёме.

Приближаясь, Гейл ощутил, как напряжение между двумя женщинами буквально закипает в воздухе. Это было словно молчаливая дуэль двух противоположных сил. Лорен, вся излучая собственную уязвимость и протест, напряглась ещё сильнее, когда Эмили спокойно стояла, будто не замечая её присутствия — или искусно делала вид, что не замечает. В этот момент Гейлу стало ясно: это столкновение не просто двух людей, а двух абсолютно разных характеров и миров.

Его плечи, отяжелённые хроническим грузом вины и усталости, вдруг ощутили новую волну усталости. Ситуация, которую он предпочёл бы не замечать, теперь развернулась прямо перед ним. Не было ни времени, ни сил на выяснение скрытых мотивов и тонких интриг, но это столкновение невозможно было проигнорировать. Он остановился перед ними, чувствуя, как нарастает напряжение, и неожиданно для себя осознал, что в этой молчаливой схватке он тоже был частью уравнения.

Гейл с трудом подавил тяжёлый вздох, чувствуя, как напряжённая динамика между двумя женщинами обострилась до предела. Ему было ясно, что противостояние Лорен и Эмили уже не просто формальное, оно стало личным, хотя и оставалось скрытым за масками.

— Мистер Хоторн, — раздался холодный и чёткий голос Эмили, которая сохраняла полное спокойствие, несмотря на ледяную атмосферу вокруг. — Нам нужно обсудить проект.

Лорен, сидя за своим столом, бросила раздражённый взгляд на Эмили и демонстративно фыркнула. Её негодование читалось в каждом жесте — от того, как она сжала руки в кулаки, до мелких, но выразительных движений бровей. Это негласное презрение выдавало её с головой, но Эмили оставалась невозмутимой. Её равнодушие к явной враждебности Лорен было поразительным — как будто такие мелкие провокации были для неё привычным делом, не заслуживающим внимания.