Черная любовь

Глава 1

Ева

— Вам больно? — спрашиваю шепотом.

— Будет. Тебе.

В камере лязгают цепи. Я знаю, что он крепко прикован к стене, но все равно инстинктивно подаюсь назад и дрогнувшим голосом переспрашиваю:

— Что?

Я резко вскидываю взгляд и тут же жалею о своем смелом поступке, ведь его глаза — самая настоящая черная бездна.

А его лицо — сплошное побоище из синяков и порезов. Губы пленника разбиты, одна щека в запекшейся крови, а его голос…

Это не голос.

Это шепот зверя.

Угрожающий, хриплый…

Его зовут Камаль. И это все, что я о нем знаю.

Этой ночью его снова мучали. Я слышала его стоны. Теперь я пытаюсь его спасти и даже накормить, и вместо благодарности я получаю это — угрозы.

— Когда я положу всю охрану, я приду за тобой, — повторяет, словно разжевывая мне по кусочкам. — И тогда. Тебе. Будет. Больно.

В его полухрипе столько угрозы, аж сердце замирает. Мне хочется все бросить и сбежать отсюда, ведь даже прикованный цепями он выглядит устрашающе! Его слова до жути пугают меня, ведь я бы совершенно точно не хотела, чтобы он приходил за мной.

Опустив взгляд, я заставляю себя не реагировать на его слова. Это бред сумасшедшего. Ему отсюда никогда и ни за что не выбраться!

Как и мне…

— Доедайте свой стейк, пожалуйста. Они могут догадаться, что я таскаю для вас еду в своей одежде. Нужно будет разлить побольше спирта, чтобы не учуяли…

Я протягиваю ему последний кусочек говяжьего стейка, и его зубы жадно забирают поджаренное мясо из моих пальцев, коснувшись языком моей кожи. Я резко одергиваю ладонь и быстро вытираю влажные пальцы салфеткой.

Он так близко. Слишком. Я почти чувствую его дыхание на своих губах, а на пальцах будто до сих пор осталась его слюна. Слюна зверя.

Прожевав кусок мяса, он хрипло спрашивает:

— Сама поела?

— Д-да… Сегодня стейк был больше обычного, я тоже смогла поесть…

— Если бы ты только помогла мне, я бы вытащил нас отсюда и потом… — пауза. — Потом я был бы нежен с тобой.

— Но я действительно не могу вам помочь! У них здесь, под Лондоном, мой брат, и я не могу рисковать его жизнью… Я делаю для вас все, что могу. Приношу лекарства тайком. Таскаю еду. Вчера мне удалось принести несколько яиц и овощи, сегодня целый стейк из говядины. Вам же было вкусно?

— Да… — хрипит так, словно во рту пересохло.

— Вам этого, конечно, мало, но мне больше не дают. Если попрошу больше, заподозрят. Зато завтра обещают поставку овощей и фруктов, я вам принесу яблоки, несколько ягод вишни… — я понижаю голос. — Обещают привезти даже персики, как несколько месяцев назад! Все, что смогу — принесу. Обещаю.

Я с шумом сглатываю слюну, медленно наблюдая за тем, как он жадно облизывает губы, стирая с них кровь, слюну и остатки жира с мяса. Его взгляд — черная бездна, в которой страшно утонуть. Он голоден. Очень. Он уже четыре года голоден. Зря я о еде заговорила…

— Давайте лучше я обработаю вам раны, — шепчу.

— Я сам себе не нужен, а ты пытаешься меня спасти? — его голос звучит как насмешка.

— Послушайте!.. Скоро меня уведут. Если я не успею вам помочь, кожа не успеет восстановиться… к следующим пыткам… и будет больно… Мне так жаль! Мне очень жаль, но я не могу вам помочь!

Жизнь моего брата мне, увы, дороже.

Слезы прорываются сквозь хрупкую броню и текут по лицу. По щекам, искусанным в кровь губам…

Я тихо всхлипываю, но продолжаю делать свое дело. Достаю бинты и мазь. Моя рука чуть заметно дрожит, когда я касаюсь пальчиками его разбитых губ. За эти месяцы путем проб и ошибок я нашла лучшую мазь, которая помогает его ранам зажить.

— Она еще с охладительным эффектом… чтобы вам не было так больно, — произношу, облизав соленые губы. — Когда я делала заказ, я сказала, что эта мазь для меня. Чтобы они не подумали, что я пытаюсь облегчить ваши муки. Потом я зашью вам рану. У вас снова плечо разошлось. Я говорила им, что я не врач. Я повар. Я выбрала глупую профессию, которая ни черта не помогает мне в жизни…

— Ты из Италии?

— Что?

— Итальянка или нет? Отвечай, когда спрашиваю, — хрипит, придавливая тяжелым взглядом.

— Нет…

— У тебя акцент. Внешность. Лучше не ври мне.

Я пытаюсь уловить, какой у пленника настрой. Хороший или плохой? Мне сказать правду или солгать? Ведь он даже прикованный выглядел так, словно может порвать меня за неверный ответ.

— Моя мама русская. А папа… он… итало-албанец…

— Ясно, — грубо прерывает меня.

— Вам не нравятся албанцы, да? Или итальянцы? В свою защиту хочу сказать, что ни те, ни другие нас не любят. Я другая… на случай… если вы недолюбливаете итальянок или албанок…

По лицу пленника пробегает мрачная тень, и я не понимаю: это разочарование или злость, но продолжаю говорить. О стране, где родилась. О медицине. Несмотря на потухший взгляд, я вижу, что ему все равно интересна моя болтовня. И раньше было интересно, просто сейчас…

Глава 2

За спиной раздается лязг двери, и в камеру заходят трое надзирателей. Уж не знаю, кому так насолил этот Камаль в прошлой жизни, но охраняют его сильно. Со складов ему ни за что не выбраться, если только он не сам дьявол!

Я в спешке пытаюсь отползти назад, но ничего не выходит! Я запуталась в цепях… боже… И пленный не спешит мне помочь. Он словно специально нарывается. Специально удерживает меня в кольце своих рук, будто хочет неприятности! Мне и себе…

— Смертник, ты совсем страх потерял?

Самый главный из надзирателей вытаскивает меня из-под Камаля, пнув его ногой, а затем смотрит то на меня, то на Камаля.

— Прикованный, а все равно полез?

— Он ничего не сделал! Это случайно вышло… — мой голос дрожит, и я облизываю губы со вкусом черной любви.

— Эй, ты слышал? — усмехается один из них, обращаясь к главному. — Наш «зверь» решил развлечься.

— Руки тянул? — хмурится главный. — Снимай его с цепи. Ночью посадим на электрический стул. Только разряды тока не перепутай, как в прошлый раз.

Они посмеиваются, вспоминая какой-то прошлый раз и явно наслаждаясь мучениями живого человека, а у меня мурашки по телу бегут. Я ведь не хотела такой участи для него! Боже…

— Не надо! Он ничего мне не сделал! — кричу сквозь басистый смех.

— Заткнись, если не хочешь получить, — говорит мне второй, не дожидаясь объяснений.

— Да, а вот с тобой, звереныш, мы разберемся. Ты слишком хорошо живешь, раз решил руки распускать. Секс с ней тебе не светит. Я себе ее давно присмотрел, — посмеивается главный, и мне становится тошно.

Он поднимает дубинку и, не раздумывая, со всей силы бьет Камаля в бок.

— Вставай давай! Электрический стул ждет, падла…

— Стойте! Не надо! — кричу я, но они даже не поворачиваются в мою сторону. Им нужен был лишь повод. Их работа — его мучения.

Главный хватает меня за локоть, вытаскивая из камеры. Я слабо сопротивляюсь, продолжая защищать мужчину, чей вкус остался на моих губах!

— Без меня сегодня, парни. Я устал. Лучше с албанской сучкой время проведу…

— Не трогайте меня! — я отшатываюсь от главного в сторону. То, что он давно положил на меня глаз, я узнала недавно, когда он пробрался в мою камеру посреди ночи. Тогда своими криками я подняла весь склад, но не уверена, что это сработает в следующий раз…

— Смотри не тронь ее. Хозяин насилие к бабе не поощряет, — предупреждают его.

Обернувшись, я успеваю лишь мельком увидеть, как Камаль оседает на пол. Это его привычное положение вот уже долгие годы, из которых я видела только четыре месяца. Он подвергался мучениям изо дня в день. Из ночи в ночь. На его месте я бы сломалась через неделю. Максимум — через две.

— Эй, кудрявая, — зовет главный. — Веди себя хорошо, если своего брата хочешь увидеть живым…

— Где он?! Почему вы не даете с ним увидеться?!

— Увидишься позже.

Затолкнув меня в камеру, главный уходит, и от беспомощности я пинаю дверь ногой.

К ночи, когда за стенкой начинают раздаваться стоны и звуки издевательств, я по привычке баррикадирую дверь стулом, чтобы услышать, если главный решит прийти ко мне. Сбросив верхнюю одежду на одинокий стул, переодеваюсь в сорочку. В моей камере, в отличие от камеры пленника, было тепло.

В первые дни, проведенные здесь, мне было жутко. В последующие меня рвало, и я молила не мучать его. А затем они начали избивать и меня. Каждый раз, когда я защищала его. В какой-то момент я перестала это делать. Защищать. Больше не лезла. Я залечивала свои раны и молчала, а теперь и вовсе приноровилась засыпать под его крики и стоны.

Вот и этой ночью мне удается заснуть, хотя после такой жизни мне, наверное, вечность будут мерещиться глухие удары и мужские стоны Камаля…

…Этой ночью я просыпаюсь от звука скрежета металла. Мороз ползет по спине, когда я понимаю, что что-то не так. В коридоре тихо, слишком тихо, если не считать еле слышных шагов, приближающихся к моей камере.

Я подтягиваю одеяло к груди и сжимаюсь в угол.

Дышу через раз, боясь пошевелиться.

Шаги становятся громче. Быстрее, увереннее. Это точно не надзиратели — они никогда не ходят так тихо.

Дверь камеры резко распахивается, откидывая мои баррикады и ударяясь о стену, и я невольно вскрикиваю.

Долгих четыре месяца он просил меня помочь ему выбраться. Он предлагал планы. Его мозги хорошо работали. Я, конечно же, отказывалась. Трусила. Сдавшись, Камаль просто попросил достать для него острый предмет. Он говорил, что все сделает сам. Сам будет точить свои цепи. Сам убьет охрану. Обещал помочь мне найти моего брата, мне всего лишь нужно было принести ему острый предмет. Не так сложно. Мне это ничего не стоило.

Но я отказалась.

Отвернулась от него.

Я отказала ему в такой простой мелочи, потому что поставила жизнь своего брата выше нашей с ним.

И теперь…

Теперь он стоит в моих дверях, весь в крови. На руках, на лице, на разорванной одежде. Грудь вздымается от тяжелого дыхания, глаза сверкают в тусклом свете лампочки.

Глава 3

В машине душно, пахнет кровью, металлом и его тяжелым дыханием.

Скорость, с которой этот Камаль ведет автомобиль — просто огромная. Ведет он не очень, ведь за четыре года он растерял все навыки. Иногда нас подбрасывает на снежных ухабах и шатает на особо заметенных дорогах, но этот мужчина понимает, что нас легко вычислить, поэтому бешено гонит.

В машине, вероятно, установлен жучок, и на него вся моя надежда, ведь здесь остался мой брат, да и этого мужчину...

Да, я его боялась.

Я не успеваю оглянуться, когда он резко жмет по тормозам, а вокруг я не вижу ничего кроме бескрайних лондонских лесов.

И поэтому мне страшно.

Очень.

Хлопнув дверью, Камаль одним рывком тащит меня на себя. В его руке оружие, в другой — нож. Грудь душат свежие рыдания, и я срываюсь на мольбы:

— Пожалуйста! Не убивайте меня!..

— Закрой рот.

Я визжу, когда лезвие проходит вплотную к коже.

Одним рывком он развязывает веревки на моих запястьях, затем резко хватает мои лодыжки, сдирая путы и давая мне свободу…

Я не двигаюсь, боюсь даже пошевелиться. Только дышу. Едва слышно.

Но затем он начинает раздеваться. Расстегивает молнию на куртке, украденную с охранника, сбрасывает ее на пол салона, затем одним движением стягивает через голову окровавленную рубашку. Под ней майка. Я резко вжимаюсь в угол сиденья, сердце бешено стучит в груди.

— Н-не надо… — мой голос срывается на шепот.

Камаль не слушает.

А я задыхаюсь, понимая, что он остается раздетым…

— Пожалуйста… Я сделаю все, что угодно! Только не трогайте меня, не убивайте… — всхлипываю, забиваясь в угол машины и цепляясь пальцами за кожаное сиденье.

Камаль усмехается коротко, хрипло, как будто мои мольбы его забавляют.

— Одевайся, — бросает он, швыряя мне свою одежду и чужие ботинки.

Я замираю.

— Чего уставилась? — его голос опасно низкий. — У тебя сорок секунд. Или убью.

Еще никогда я не одевалась так быстро!

Сорок секунд! Кажется, что это всего мгновенье, а на самом деле так много! Я цепляю на себя его рубашку и тяжелую куртку, которые пахнут кровью, затем натягиваю слишком длинные для меня штаны и ботинки, которые кажутся неподъемными.

На сороковой секунде я спотыкаюсь, врезаюсь в этого бывшего пленника, но он лишь грубо толкает меня в сторону леса. Бескрайнего заснеженного леса!

Здесь быстро смеркалось…

— Не пытайся сбежать. Не доживешь здесь и до утра. Иди за мной.

Мы углубляемся в лес. Камаль идет быстро, его глаза постоянно скользят по сторонам, словно он ждет погони. Он напряжен, его пальцы не отпускают оружие и ему все равно, что он идет по снегу без верхней одежды. Этот мужчина разучился чувствовать, не иначе!

Вскоре я вижу что-то похожее на землянку. Маленькое, припорошенное снегом место, скрытое от посторонних глаз. В сумерках его даже не заметно, но я понимаю, что Камаль хорошо знает эти места в Лондоне, словно он все четыре года мечтал оказаться здесь, мечтал сбежать! Или с самого начала планировал ринуться сюда, скрываясь от врагов… но что-то пошло не так…

Он наклоняется, расчищая вход голыми руками. Быстро, как зверь. Внутри темно и сыро, из вещей только лопата и фонарь, но самое страшное — там есть глубокая яма, вход в которую он откапывает за считанные минуты.

— Лезь, — коротко бросает он.

— Что?!

Я замираю, отступая назад.

— В яму. Сейчас же.

— З-зачем?

— Не прикидывайся дурой. Если полезу я, ты сбежишь. Лезь и не задавай вопросов, — его пальцы ложатся на курок, и я вздрагиваю.

Меня трясет. Я медленно подхожу к краю и заглядываю вниз. Там под лестницей темно и сыро, но умирать тоже не хочется.

— Там будет сейф, — поясняет быстро, передавая мне в руки тяжелый фонарь. — В нем деньги, документы, компас и оружие. Забираешь и возвращаешься назад. У тебя две минуты. Пошла.

Он называет код из восьми цифр. Я спускаюсь в яму, сердце колотится в висках.

Пол под ногами твердый. Я присаживаюсь на корточки, пытаясь рассмотреть, что там. На ощупь мои пальцы натыкаются на сейф, после введения кода я нахожу внутри плотную сумку.

— Деньги, документы, компас и оружие… — бормочу себе под нос.

Дрожащими руками открываю сумку.

Толстые перевязанные пачки денег есть. Компас есть. Мешок с оружием и патронами есть. И документы... Я судорожно перебираю их, пока один паспорт не выпадает на землю лицевой стороной вверх.

Оттуда на меня смотрит молодая девушка с кудрявыми волосами. Кажется… кажется, мы с ней чем-то похожи, и не только волосами. У нее горячая внешность. И она настоящая красавица.

Я переворачиваю следующий документ. Детский. На фото — девочка лет двух. Тоже кудрявая.

Глава 4

— Умница. Хорошая девочка…

Его хрипловатая похвала звучит страшно.

Низко. Медленно. Тягуче.

Я вздрагиваю, когда тяжелая ладонь Камаля опускается мне на колено, чуть сжимая. Приноровившись за долгий путь к его характеру, я понимаю, что это тоже похвала.

За то, что хорошо себя вела на границе.

За то, что не устраивала цирк.

И за то, что не звала полицию на помощь.

Словно у меня был выбор, и я сделала его добровольно.

«Попробуешь позвать на помощь — я тебя убью и твоего брата убью».

«Мне терять нечего, кудрявая».

«Ты умрешь раньше, чем кто-то вообще успеет среагировать».

Его голос врезался мне в сознание еще до того, как мы подъехали к первому пункту, а его пистолет все время упирался мне в бедро. Поэтому я молчала. И была очень даже хорошей девочкой.

Я терпела, пока пограничники просматривали наши документы. Терпела, пока Камаль говорил с ними ровным, уверенным голосом.

Терпела, пока не был поставлен последний штамп в фальшивых паспортах. Мне повезло: я так похожа на ту девушку с паспорта, что ни у кого не возникло вопросов.

Все границы позади. Машина мчится по заснеженной трассе России. По стране, где я никогда не была. У меня здесь нет никого, и Камаль это прекрасно понимает…

«Я тебя даже не трахал. Жалеть не буду. Просто убью. Ты все поняла?», — врезается его голос в мои мысли.

Мне было все предельно понятно. Кроме одного. Если бы он меня трахал, неужели это что-то бы да поменяло? Но спросить об этом я так и не решилась… Мне этого мужчину вообще ни о чем не хотелось спрашивать. Я еще надеялась вернуться в Албанию и наведаться в церковь, чтобы попросить помощи у местных. У отчима просить не буду. Если отчим узнает, что я жива, то он первым же делом пустит меня в незаконный оборот людей. Снова. Словом, он меня продаст, и в этот раз не продешевит.

— Где твоя мать?

— Что?

— Мать. Ты говорила, она русская.

Я вскидываю на Камаля за рулем удивленный взгляд, но с ответом не медлю. Боюсь.

— Она в Албании. Живет с моим отчимом.

— Отец?

— Умер. Только брат остался. Но я теперь не знаю, где он.

— Кто-нибудь еще у тебя есть?

— Что вы имеете в виду? — не понимаю.

— Кто тебя трахал.

Я сжимаю руки в кулаки, но его пальцы все еще лежат на моем колене. Они холодные, как местная зима, поэтому я ежусь и свожу колени вместе.

— Меня никто… не…

— Девственница? — спрашивает прямо. Без эмоций.

— Знаете, что? — я задыхаюсь от гнева. — Это не ваше дело. Я просто еще никого не встретила… чтобы по любви…

Камаль цинично кривит губами, и этот жест мне совсем, совсем не нравится…

— Я предложение хочу, — добавляю тише, но ему все равно. — Пышную свадьбу. И большую светлую любовь. Все девочки об этом мечтают, и я тоже…

Камаль не отвечает. Все также кривит губами.

Несколько раз по пути мы останавливаемся у аптек. Пока он глотает обезболивающие, я перевязываю его раны. От последних пыток на электрическом стуле у него дергается глаз и правая сторона туловища, но мы все равно не останавливаемся на ночевку. Этот мужчина очень хотел добраться до дома. Очень.

— Я хочу… в туалет… — мой голос звучит слабо, тихо.

Камаль молча съезжает на обочину и отстегивает одно мое запястье от наручников.

— Прямо здесь? — я сжимаю пальцы, отводя взгляд.

— Меня не ебет, где ты будешь писать, — он сжимает в зубах сигарету, поджигает и выбирается из машины. — У тебя минута.

Я отворачиваюсь, чувствуя, как все внутри сжимается от стыда и ужаса.

Пока я делаю свои дела, дрожа на холодном снегу, он накидывает капюшон и крепко затягивается. Снег скрипит под ногами. Вокруг — пустая трасса, лес по обе стороны. Ни заправок, ни людей. Никого.

Когда я возвращаюсь, в салоне стоит спертый воздух, тяжелый от его сигаретного дыма. Он пристегивает меня снова. Я отворачиваюсь, сдерживая кашель, но запах едкий, липкий, будто пропитывает легкие.

Я слышу, как он медленно выдыхает дым, а затем тянет руку в мою сторону.

— Попробуй.

— Я не курю…

— Попробуй, я сказал.

Я замираю.

— Что?..

— Сигарету. Просто попробуй, Ева. Не перечь.

Я отталкиваю его руку своей щекой, пытаясь вывернуться, но наручники не дают мне уйти далеко, а его пальцы сжимают мой подбородок, крепко, до боли.

— Просто, блядь, попробуй, — шелестит губами.

Подняв глаза, я встречаюсь с ним взглядом.

Я чувствую неладное, но закричать не успеваю. Он силой вдавливает тлеющую сигарету мне в губы и сжимает челюсть так, что я невольно втягиваю дым.

Глава 5

Когда машина сворачивает с трассы, от напряжения у меня даже сжимается живот. За окном — темная пустота и полная неизвестность, но я чувствовала, что мы почти приехали.

Дорога петляет между темных деревьев. Камаль ускоряется. Он ранен, измотан и засыпает прямо на ходу, но, стиснув зубы, давит педаль в пол. Мы не спали много суток. Я помалкиваю и стараюсь не отсвечивать. Особенно после всего, что он сказал мне во время нашей второй остановки. Во время первой остановки мы скинули машину и сели в новую. Теперь наши следы окончательно обрываются.

Помню, что после его слов я разревелась и всю дорогу хлюпала носом, но его это ни капельки не трогало, а меня — сильно напугало. Я думала, что раз мне не повезло с детством, то непременно повезет в любви…

— Я пойду первым, — хрипит Камаль, возвращая меня в реальность. — Проверю все. Ты идешь за мной.

Я киваю и, наконец, замечаю дом. Точнее, его забор. Он высокий — такой высокий, что дом за ним даже не видно. Мы подъезжаем ближе и останавливаемся, пока Камаль набирает что-то на пульте. Словно признав хозяина, ворота бесшумно разъезжаются в сторону и принимают нас внутрь. Закрываются они так же спешно, отсекая нас от внешнего мира.

Мое сердце проваливается в живот.

Дом из серого кирпича выглядит мрачно.

Ровно как и высокий забор, по которому рассыпаны камеры видеонаблюдения. Камеры везде. Под их прицелами находится каждый сантиметр дома.

И, наконец, чугунные решетки на окнах — они особенно меня добивают.

В воздухе пахнет металлом, холодом и чем-то чужим, от чего меня передергивает. Дом выглядит мрачно, словно крепость или бункер, из которого нет выхода.

Заехав в гараж, Камаль глушит мотор. В салоне повисает напряженная тишина. Я не двигаюсь, пока он, хлопнув дверью, обходит машину и неласково отстегивает меня от двери.

— Вперед.

Его пальцы сжимаются не моем запястье, вытаскивая меня наружу. Теплое дыхание касается моего виска, и на секунду мне кажется, что Камаль прижимается губами к моим волосам. Всего на секунду. Я успеваю сжаться и упереться ладонями в его литую, твердую грудь, и его отпускает.

Затем он тащит меня к дому. Его шаги уверенные, а я будто иду в омут и с содроганием вспоминаю увиденные решетки на окнах. За ними и окон не видно, потому что окна перекрыты металлическими ставнями. Бронированными. У моего отчима на складах такие же, а тут жилой дом…

Камаль готовил этот дом к обороне. Я это сразу понимаю.

— Пошевеливайся… — бросает мне тихо.

В руках Камаля оружие. На поясе и внизу в брюках тоже. Жаль, что я не умею им пользоваться. Совсем. Отчим не учил меня самообороне, он готовил меня к продаже или к выгодному браку — как повезет. Мне не повезло.

Камаль заходит в дом с гаража, но даже здесь, в сухом помещении, поржавел центральный замок. С трудом разобравшись с ним, он толкает меня внутрь и заходит следом.

Глухой щелчок.

Камаль повернул ключ, запирая нас внутри.

Холод пробирает до костей, и я кусаю губы, стараясь дышать ровно, но мне страшно. Здесь лютая темнота.

Камаль исчезает в этой темноте дома, подсвечивая путь фонарем. Тем самым, которым я оглушила его.

— Можно включить свет? Я боюсь темноты… — прошу его.

В гостиной зажигается мягкий свет, и я щурюсь.

Где-то в доме я слышу его шаги: он открывает двери, заходит в каждую комнату, двигает мебель. Он проверяет каждый чертов угол на наличие следов чужого пребывания. Ошибки здесь непозволительны, поэтому он уделяет максимум внимания дому и его безопасности. Слышу, как он выходит из дома, чтобы проверить территорию, и как спустя десять минут в него возвращается.

— Здесь почти нет соседей… — шепчу, когда он с оружием проходит мимо меня.

— Четыре года назад их вообще не было, — хрипит раздосадованно. — Построились.

Четыре года назад… Вот, когда построили этот дом.

В доме безопасно.

Это я понимаю, когда Камаль сбрасывает оружие на журнальный столик в гостиной.

Обняв себя за плечи, я осматриваюсь. В доме всего один этаж, но просторный и большой. У меня в Албании даже такого не было, а комнату я делила с братом напополам. Здесь достаточно уютно, а просторная кухня — вообще мечта любой хозяйки и повара, но сейчас здесь все выглядит так, словно его построили и не жили. Вот совсем.

Закончив осматривать дом, Камаль нажимает на кнопку, и с приглушенным гулом вдоль входной двери начинают опускаться бронированные защитные панели. Тяжелые металлические пластины медленно сходят вниз, полностью перекрывая вход, создавая удушающее ощущение замкнутого пространства. Теперь дверь оказывается зажата между двумя слоями брони — настоящая крепость, из которой не выбраться.

Я замираю, пораженная происходящим.

— Ева, — слышу хриплый голос. — Иди ко мне.

Он зовет меня к себе, но я чертовски медлю.

Потому что боюсь.

Потому что мурашки пляшут по коже и танцуют на ней бачату, ведь я осталась один на один с тем, кто потерял все человеческое без шансов отмотать назад.

Глава 6

— Пустите! Пустите меня!

Ему плевать.

Он несет меня, перекинув через плечо, как варвар, как хищник, которому все равно, как сильно жертва дергается в его руках. Я бью его кулаками по спине, царапаюсь, извиваюсь, но он даже не реагирует. Только сильнее сжимает пальцы на моей ноге, удерживая меня в железной хватке.

— Больно! Больно! — визжу.

— Не сопротивляйся.

Дверь с глухим стуком распахивается, и в следующее мгновение Камаль швыряет меня на кровать.

Я вскрикиваю, вжимаюсь в матрас.

Вот только отступать некуда. Совсем. Замкнутое пространство без окон душит меня, стягивает шею крепким узлом! Я в панике хватаюсь за ошейник, пытаясь глотнуть свежего воздуха…

Не выходит.

Слезы застилают глаза, и я смутно вижу, как он приближается. Я дрожу, но не от холода — от страха.

— Я буду… хорошей девочкой…

— Я знаю.

Он стоит надо мной, его взгляд — тяжелый, темный, прожигающий.

— Я ведь не виновата в ваших бедах… — мой голос дрожит, руки стискивают простыню, как будто она может меня защитить.

— Я знаю, — повторяет, вздохнув.

Камаль больше не говорит. Он лишь медленно стягивает с себя рубашку, не сводя с меня взгляда. Его тело напряжено, каждая мышца будто высечена из камня, и от этого становится еще страшнее.

Я не маленькая. До меня, хоть и с трудом, но прекрасно дошли его намерения.

Наверное, под его неухоженностью и шероховатой грубостью скрывается красивый мужчина. Я могу представить, каким он был до плена: резкие, правильные черты лица, смуглая кожа, выразительные темные глаза, в которых, возможно, когда-то был свет.

Но сейчас…

Обросшие волосы превращают его лицо в маску дикости, глубокие шрамы перечеркивают его прежний облик, а темные глаза затянуты тьмой — такой густой, что мне становится холодно.

Кажется, стоит мне протянуть руку и дотронуться, как я пойму, каким он был прежде.

Но страх ломает эту иллюзию.

Он слишком большой, слишком сильный, слишком чужой. Его тело — черствый камень, отточенный пытками, его выражение — лицо человека, который давно перестал быть человеком

Я пячусь на кровати, но это все, что я могу. На наших с ним телах — кровь, которую хочется смыть, но на душ у меня не хватит сил. Сил хватит лишь на то, чтобы лечь и тихонько умереть.

Неужели он… способен на что-то большее?

В следующую секунду я вскрикиваю. Его большое тело… оно просто падает на кровать…

— Неси аптечку… хорошая девочка, — стонет с гримасой боли.

Я отшатываюсь и лишь сейчас замечаю, как из его плеча хлыщет кровь. Рана разошлась, когда он взял меня.

Черт! Эта старая рана… Я зашивала ее много раз, но изверги каждый раз вспарывали ее заново — и все повторялось снова. Она никогда не заживала до конца.

— Я быстро, — обещаю ему, вскакивая с кровати.

Я несусь в гостиную, где стоит солидная аптечка, наполненная препаратами, которые Камаль скупил по пути. Внутри анальгетики, антисептики, перевязочный материал. Я рыщу по коробкам, читая названия, пока не нахожу все необходимое.

Сердце грохочет в груди. Рану нужно срочно обработать и зашить, иначе пойдет инфекция…

Главное — не медлить.

Я вбегаю в спальню. Камаль уже бледный, губы сжаты в тонкую линию. Он смотрит на меня тяжелым взглядом, но молчит, позволяя мне остановить кровь.

— Вы только не умирайте…

— Не бойся, — Камаль кривит бледными губами. — Перед тем, как сдохнуть, я скажу тебе код. Выберешься из бункера.

— Скажете?.. — выдыхаю.

Я замираю, нависнув над мужчиной. Я верю, что он скажет, но нужна ли мне свобода такой ценой? Ценой жизни другого человека?

— Я так… не могу… — выдыхаю тихо и ловлю на себе его удивленный взгляд.

— В кого ты такая наивная дура? — чертыхается, пока я обрабатываю, а затем зашиваю его рану. Под кучей обезболивающего, разумеется. Быстро вводить обезболивающие я научилась давно, и Камаль в этом деле стал моим первым…

— Лучше быть наивной дурой, чем той девушкой в паспорте… на которую я, к несчастью, похожа… — шепчу. — Как она вообще живет, зная, что вы четыре года корчитесь в муках?!

Камаль скрипит зубами, и я не уверена, что это физическая боль. Его добивают мои слова.

— Она ничего не знает.

— Тогда кто это сделал с вами? Кто держал вас в плену?

Я тихо вскрикиваю, когда Камаль перехватывает меня здоровой рукой.

В его взгляде — пустая чернота, когда он шипит:

— Ты с ним никогда не встретишься. Зашивай молча.

Зашиваю. Молча. А когда заканчиваю, то осторожно убираю нитки и медикаменты в сторону, чтобы не пораниться. Его кожа горячая, влажная от пота.

Глава 7

Камаль

В горле першит. В висках стучит. Плечо горит огнем.

Руки сводит судорогой от цепей, но к утру это привычное дело.

По времени примерно шесть утра. Через полчаса принесут похлебку. Если выходной, то не тронут. Если будний день — надо готовиться к бойне. К новым пыткам. Что там на очереди? Бои без правил? Давно не было. Зато после боев не трогали неделю, а то и две — как повезет. В последний раз вот отходил месяц. Не трогали, Ева ухаживала. Поначалу рыдала, глядя на меня, потом начинала мазями своими меня обмазывать и едой кормить. Словом, месяц после бойни был как на курорте.

Слышу, как лязгает дверь.

Напрягаюсь. Прислушиваюсь.

Если дежурный заебанный, он может просто оставить миску и уйти. Ева кормить придет. Она меня с утра кормит, вечером — зашивает. И еду тайком приносит. Чтобы я сил набирался. Для побега. В последние дни я усиленно готовился к побегу, поэтому велел ей приносить больше еды. Я же не девчонка. Жрать хотелось всегда. Все четыре года.

Вот она и приносила. То в подоле, то в сумках вместе с лекарствами. Сама голодала, но приносила. Исхудала. Тощая стала. Но все равно меня кормила. Мясом в основном. Овощи и фрукты ей оставлял. А то бледная стала как поганка. Улыбаться почти перестала, а я от ее улыбки… она меня вставляла. Улыбка ее. И разговоры эти идиотские ни о чем — вставляли.

Я от тоски подыхал, а тут она появилась…

За четыре месяца она откормила меня нормально. И незаметно. Еще немного, и я выберусь отсюда.

Сегодня электрошокер или кулаки?

Пытки в ледяной воде или в кипятке?

Сегодня бои без правил или просто очередное наказание? Второе, по правде говоря, наскучило. Боли давно нет. Один адреналин — и тот заебал…

Сжимаю пальцы в кулаки, но на запястьях не звенят цепи.

И пахнет в камере по-другому.

Нет запаха гнили и ржавчины. Нет лязга цепей, который обычно будил меня по утрам. Нет ледяного холода, пробирающего до костей.

И лица той женщины, которую я любил, этим утром тоже не было. Хотя она мерещилась мне, эта кудрявая. Ее звали Ясмин. Она каждый день приходила и напоминала мне о том, что я взял ее, чужую женщину с чужим ребенком, и до сих пор за это расплачиваюсь. Иногда я путал ее с Евой. Когда совсем полудохлый лежал — вообще не мог их различить. Лежал и гадал: то ли Ева пришла, то ли… не моя женщина.

Но сейчас вместо этого всего — тепло. Тишина. И мягкость под спиной, чуждая, незнакомая.

Я не в камере.

Проклятье.

Дыхание сбивается, сердце — глухо бьется в груди. Я жду удара и новых, мать его, порций адреналина. Знакомой боли. То, к чему я привык.

Но когда я двигаюсь, то не чувствую ни жесткого пола, ни рваного сырого матраса под телом.

Где я?

Открываю глаза.

Но вместо черного потолка с прибитыми цепями вижу комнату. Светлую.

Мозг догоняет реальность.

Я просыпаюсь от жара. И от того, что руку свело.

Моя рука автоматически сжимается на тепле, которое прижато ко мне.

Маленькое, хрупкое, мягкое.

Ева.

Ее тонкое тело спрятано под одеялом, только ее кучерявая голова лежала на моей руке. Вот и пережало меня. До такой степени, что я во сне вернулся в камеру, думая, что снова прикован цепями.

А я, блядь, на свободе…

И еще я выспался. Впервые за четыре года. Впервые за полторы тысячи ночей.

— Ммм…

Ева свернулась в комок под моим боком, спрятав лицо на моей груди. Она доверчиво жмется ко мне, даже не осознавая, с кем лежит. Какое наивное существо.

Ее тело и губы дрожат.

— Мамочка… Не отдавай нас…

Я застываю.

Четыре года я не чувствовал рядом тепло женщины.

А теперь она здесь.

Чертова кучерявая девчонка, что так пахнет домом, свободой и прошлым.

Я дома. Больше нет пыток. У меня есть еда и вода, когда я захочу, а не по расписанию раз в три дня. И даже Ева здесь есть. Все, о чем я мечтал последние четыре месяца с тех пор, когда увидел ее.

Дом.

Вода.

И Ева под боком. Спасительница чертова.

— Мама!

Я чертыхаюсь. Вот же нашел себе проблему. Мог бы оставить ее там. Убили бы ее? Да. Сразу. Но мне-то что…

«Убили бы, а перед этим трахнули толпой», — проносится в голове.

Блядство…

Почему-то от этих мыслей сносит бошку, хотя я давно разучился чувствовать. И к ней не должен был. И забирать не должен был.

Забрал же, блядь.

Рука затекла, но я не двигаюсь.

Кудрявая сжимается все сильнее. Вжимается в меня, как в спасательный круг, а я смотрю на нее в полутьме и понимаю: эта девчонка совсем не соображает, кто я такой. Кто на самом деле.

Глава 8

Ледяная вода хлещет в ладони. Грохочет в раковине, забивая все звуки, и даже собственное дыхание становится тише.

Я резко плескаю ее себе в лицо.

Холод пробирает до костей, обжигает. Как знакомый удар током, только без боли.

Поднимаю голову. Я принял душ уже несколько раз и столько же отмокал в ванне, но по ощущениям чище не стал. Пока ванна набирается в третий раз, смотрю на себя в зеркало, но не вижу в нем себя. Там звериное существо. Полуживое, окровавленное. С ожогами, шрамами.

Обросший. Грязный. С бородой, которая закрывает половину лица, и со щетиной, больше похожей на войлочную ткань.

Я сдвигаю челюсти, и все это чертово месиво слегка шевелится. Я пытался это отмыть, пока не понял, что это к черту гиблое дело. Нужны кардинальные меры.

Взяв бритвенный станок и ножницы, срезаю все нахрен. Подчистую. Не оставляю ни щетину, ничего. Хочу вспомнить себя четырехлетней давности. Хочу развидеть себя убогого.

Когда с растительностью покончено, кидаю взгляд в зеркало и не узнаю в нем себя. Моложе моих тридцати восьми не дашь с учетом ебаного прошлого, но уже и на шестьдесят не смахиваю.

Хочу, чтобы Ева увидела меня такого, как есть. Не старика. Нормального мужика. Я, вроде, таким и был в прошлой жизни, хотя и не без грехов.

Залезаю в ванну. Прикрываю веки.

Значит, еще что-то дергается во мне, раз мне есть дело до девчонки, похожей на мою бывшую жену как две капли воды. Я бы назвал ее копией, да только внутрянка разная — это я понял, но далеко не сразу.

В первый месяц, как Еву бросили мне в камеру — я знатно охренел. Разозлился. Послал девчонку, куда только мог послать. Она бы и рада уйти, да только ее притащили туда для того, чтобы она меня зашила, и уйти она не могла. А я, хоть был и полудохлый, но видеть ее не мог. Конкретно так воротило меня. Прогнал ее.

Она ушла, а я продолжил истекать кровью. Зато выдохнул с облегчением, пытаясь развидеть в ней ту, что никогда моей не была.

Но потом Еву присылали ко мне снова и снова. Ублюдки издевались надо мной. Они поняли, что физическая боль меня уже не вставляет, поэтому прислали ее копию. Чтобы извести, измучить. Чтобы во снах снилась. Я сразу понял, что это их новый вид пытки. Чтобы напомнить мне о Ясмин. О той, которую я взял без спроса. Чужую женщину взял. За нее и мстили. Вообще за то, что влез во всю семейную историю — мстили.

Ясмин была…

Она никогда моей не была. Всегда принадлежала моему племяннику, но я решил, что со мной ей будет лучше. Что в моей семье ее погубят, а я же другой Шах, не такие, как в моей семье. Я отделял себя от семьи. От крови. Гордился, кичился, так и говорил ей: я другой. Несколько лет брака показали обратное. Не любила она меня и не полюбила, хотя я ее…

Блядство.

— Пфф… — выдыхаю, нырнув в горячую воду с головой. Плечо прожигает болью, но боль для меня уже как дом родной. Поэтому не замечаю.

С Евой они не промахнулись. Попали в самое адовое пекло. Она меня раздражала, триггерила, злила. Выводила из себя. Потом еду стала таскать, а после мазей ее… хорошо мне было после мазей и рук ее целебных.

Чуть позже понял, что Ева не копия. Внутри — полный оригинал. Это вообще два разных оригинала. Несравнимых. Хотя триггерить она всегда будет, потому что мозги… они уже давно поехали.

Обычно все усугубляется к ночи. Крыша съезжает. Особенно, когда она противится. Когда кричит. Вырывается. Когда не хочет, чтобы я ее касался…

Да, меня триггерит.

И я забываю о том, что она оригинал. Сносит меня конкретно. Сейчас ее нет — и я спокоен. Стоит увидеть, и крыша… да, она нехило, блядь, съезжает.

Даже здесь меня охватывает ярость. На себя самого в первую очередь. Я везде постелил соломку. Я знал о последствиях, когда к Шахам лез. Когда женщину чужую себе присваивал. Помочь хотел. И полюбил… Да, полюбил. И ее, и дочь ее от другого. И замуж силой взял. И не только…

Мозги все помнили. До каждой ебучей ошибки, которую я допустил.

И вот за это я зол.

Даже дом, который купил в Ростове накануне войны с Шахом, и тот подстелил себе. О нем даже Ясмин не знала. Говорил, что был в командировках, а сам стелил себе, стелил…

Везде постелил, чтобы было где упасть, но все равно проебался.

На четыре года. Так, что еле выжил.

Теперь я никто и звать меня никак, и вот поэтому… меня триггерит. Поэтому бошку сносит.

И единственная, кто рядом — это не копия, а самый настоящий оригинал, да только глазам и мозгам нихуя не объяснишь.

Я сливаю и набираю воду по новой. Четвертый раз, пятый... Вода после меня чистая, что пить можно, даже под рваными ногтями нет грязи и каждый зуб протерт до блеска, да только мне все не так.

Грязь и пот въелись под кожу, сколько теркой кожу не сдирай. А я уже изрядно содрал.

Мозги поехали. И с этими мозгами мне надо было жить. Мстить. Начинать все с нуля.

Пиздец какой-то…

Хватаюсь за сигареты на краю ванны. Сигареты — это отдельный триггер. Наше знакомство с бывшей женой так началось. Я предложил — Ясмин не отказалась. Вместе грешили. Я встрял тогда. Основательно встрял.

Глава 9

Ева

Я зря к нему пришла.

Зря вообще подошла к ванной.

Зря подглядывала, пытаясь рассмотреть — живой он или нет.

Увидев кровь, зря звала его и, не получив отклика, зря вошла внутрь.

Сама. Добровольно. Прямо в клетку зверя пробралась, а он…

Он меня в нее затащил и клетку эту — закрыл.

Последнее, что я почувствовала — это как я проваливаюсь в огромную ванну под натиском его рук.

Я ухожу под воду с криком, который мгновенно заглушает горячая жидкость. Вода затекает в уши, рот, нос, и я захлебываюсь в ней. Но прежде чем я успеваю задохнуться, жесткие пальцы смыкаются на моей шее, рывком вытаскивая меня на поверхность.

Я поднимаю голову, всхлипывая, а руками упираюсь в его голую грудь.

Мама…

Я и не думала, что на его теле столько татуировок.

Хотя последнюю… я слышала, как ему набивали последнюю. Часами набивали. До крови. До боли. Он стонал… нет, он орал на все склады, где нас держали. Позже, когда ему закончили набивать тату, я его хорошо покормила. Тайком, а как же иначе…

Таких татуировок у него было много. Их делали с целью причинить ему боль и еще больше изуродовать его тело, хотя куда было еще больше?..

— Камаль…

Я наталкиваюсь на его тяжелый взгляд и замираю.

Гневный.

Опасный.

В его темных глазах полыхает что-то дикое, и в этом взгляде я тону так же, как секунду назад в воде.

Он близко. Слишком.

Я пытаюсь отпрянуть, но только сильнее вжимаюсь в его тело.

И вдруг замираю.

В животе что-то сжимается от страха, когда я осознаю, что именно прижимается ко мне через мокрую ткань тонкого домашнего платья.

Крупное. Твердое.

Пульсирующее.

Оно прямо между бедер. Скользнуло как по маслу, и на это скольжение Камаль среагировал. Молниеносно. Из его губ что-то вырвалось… хриплое ругательство. А в глазах сам дьявол поселился.

— Пу-пустите… — мой голос тонет в гуле воды.

Нет…

Не отпускает.

Напротив, его горячая ладонь скользит по моей спине и резко вжимает меня в себя. Сердце грохочет в ушах, и я снова дергаюсь, пытаясь выскользнуть из его хватки, но каждое движение делает только хуже. Он сильнее. Я ведь кормила его… хорошо кормила. Он точно сильнее.

Камаль резко хватает меня за бедра, надавливая, требуя подчинения. Я задыхаюсь, кожа пылает.

— Сведи бедра… еще… — его голос становится ниже, властнее, срывается на хрип. — Хочу тебя… Просто, блядь, сведи…

Нет, нет, нет…

Я не двигаюсь. Противлюсь. Сжимаю челюсти.

И тогда он сам добивается желаемого — сдвигает мои бедра ближе и…

Толкается снова. В узкое пространство между сведенных бедер.

И от этого движения я тихо вскрикиваю, ведь кажется, что следует сделать всего одно неверное движение, и он заберется внутрь. Внутрь меня. Вместе со своей… огромной штуковиной…

И даже моя одежда ему не помешает. Он разорвет ее на раз и два и сделает свое дело…

Он скользит между бедер. Не проникая, нет. Но пугая меня до жути, заставляя реветь от бессилия и какого-то… унижения…

— Нет… — я судорожно хватаю воздух.

— Да, Ева…

Он наслаждается. Моим страхом, моей беспомощностью.

И медленно двигается. Его напряженная плоть скользит по моей мокрой коже, резко, грубо. Я чувствую все — тепло, твердость, движение, жар.

Пытаюсь вывернуться, но он сильнее. Каждый рывок, каждая попытка сбежать лишь делает его движения жестче, увереннее. Камаль сжимает мои бедра, оставляя на них синяки. Воды в ванне становится все меньше — она плещется за борт каждый раз, когда я колочу Камаля по груди.

— Не надо!..

— Не дергайся, — шипит сквозь зубы, перехватывая мои запястья. — Блядь… Ева…

Я задыхаюсь. Задыхаюсь в этой чертовой ванне! Лучше бы я не приходила сюда, лучше бы он… он… умер…

Нет, нельзя так говорить, но все же…

Мне больно от унижения, а по щекам текут слезы.

Но на каком-то чертовом подсознании я понимаю, что могло быть хуже. Например, он мог бы просто отыметь меня. Прямо здесь. Снять с меня белье и пробраться внутрь, под кожу, разодрав все в кровь.

Поэтому, стиснув зубы, я перестаю вырываться. Свожу бедра, позволяю трахать себя вот так — диковато, но с наименьшими потерями для меня. В конце концов, он не претендует на мою невинность. Просто играется. Раньше с цепями он даже прикоснуться ко мне не мог, а теперь может. И от этого у него, кажется, сносит голову.

— Вот так, Ева… — хвалит меня. — Поцелуй меня... Поцелуй, блядь, я сказал…

Глава 10

На плите бурлит соус, в духовке запекается мясо, а на столе аккуратно разложены нарезанные фрукты, хлеб и овощи. Фрукты Камаль покупал для меня. Сам почти не ел, а меня заставлял. Стоял над душой, пока не съем целую тарелку.

Говорил, что мне нужны витамины.

А на деле мне нужна была свобода. И за брата сердце ныло.

Стол был усыпан самыми разными фруктами и сладостями, и для этого даже не нужно было выходить из дома. Камаль заказывал доставку. Так безопаснее.

Поэтому я готовила без перерывов.

Хотя мне кусок в горло не лез, ведь с каждыми новыми сутками, проведенными в заточении, я ловила на себе его более явные взгляды.

Тягучие. Медленные.

Взрослые…

Таким взглядом не смотрят на прислугу или на домработницу, которой я ощущала себя всю эту неделю. Нет. Таким взглядом… раздевают и трахают…

Поэтому с каждым днем одежды на моем теле становилось все больше, только от его взглядов это, увы, не спасало.

Я делаю глубокий вдох.

На часах дело близится к ночи, но по факту я не видела солнце вот уже неделю. Камаль не отпирает ставни на окнах. В доме всегда ночь. Я стараюсь готовить еду до десяти вечера, пока в доме не вырубило электричество.

Воздух наполняет аромат специй, масла и чего-то терпкого, пряного. Я уже не считаю, сколько времени я провожу на кухне, но за эту неделю я привыкла, что мои дни проходят в однообразном ритме: готовка, уборка, редкие встречи с хозяином этого бункера.

Камаль…

Он залечивал свои раны, тренировался, набирал вес и силу.

Его аппетит поражал меня. Каждый раз он ест так, будто не верит, что завтра снова будет еда. Проглатывает мясо, сдирая куски зубами, жадно пьет сок, который я делаю из свежих фруктов в соковыжималке, а потом откидывается на спинку стула, молча, тяжело дыша. Все чаще я ловлю его взгляды, когда он на мгновение задерживает внимание на мне. Он ничего не говорит, но…

Но я вижу в его глазах благодарность… вперемешку с голодом… который не утоляется едой...

Он утоляется сексом, но у Камаля нет женщин…

Он уходит из дома под вечер, оставляя меня одну, но возвращается такой же голодный, хотя каждый раз я молюсь, чтобы в этот раз от него пахло женскими духами.

Я понимаю, что это абсурд. Ему не до чужих женщин. Он горит жаждой мести и наживы, но для меня каждая ночь все равно как на пороховой бочке…

За эту неделю я изучила дом. Издалека он казался небольшим, но на самом деле он огромный. С множеством комнат, с длинными коридорами, в которых легко потеряться. Я даже нашла библиотеку, старую, пыльную, с детскими и взрослыми книгами. Я прочитала одну детскую. Читая сказку, я пряталась от суровой реальности…

Еще в доме была детская. В розовых тонах. Для девочки.

Моя нервная система дала сбой, когда я увидела ее. Неужели он планировал прятать здесь свою семью? Точнее не свою, а ту, с чужой дочкой…

Но самое главное — я узнала про подвал. Камаль строго-настрого запретил мне туда спускаться, но он туда спускался часто. Я видела лестницу. Она была жуткая, но Камаль пропадал там часами напролет…

Я накрываю борщ крышкой и помешиваю соус для телятины. Салат поливаю оливковым маслом и добавляю французские травы.

Ужин почти готов.

Раньше я готовила для мамы и отчима, а с пятнадцати лет подрабатывала в ресторане русской кухни — возможно, именно поэтому мне было так легко угодить Камалю во вкусовых предпочтениях…

Мысли плавно перетекают к маме.

Она не будет меня искать.

Я не нужна ей.

Теперь у них с отчимом общий ребенок, а я давно стала лишней. Мы с братом были для них обузой, ненужными ртами, от которых было проще избавиться, чем содержать.

Папа умер, когда мне было всего десять, а брату восемь. Чуть позже мама нашла новую любовь. Отчим, которого она выбрала, оказался человеком жестоким, властным. Когда у них родился ребенок, мама растворилась в новой семье, а мы с братом стали для них проблемой. С самого рождения малыш был слабым, часто болел, и деньги на его лечение уходили огромные. Тогда отчим предложил выход — избавиться от нас.

Сначала они пытались просто отдать нас в услужение. Брата — людям, которым был нужен крепкий мальчишка для черной работы. Меня — в дом старого знакомого отчима, где меня должны были воспитывать как будущую жену. Но денег за это не предлагали, а отчиму нужны были не просто свободные руки, а хорошая сумма.

Так нас продали.

Брата отдали бандитам, чтобы он работал на них, выполнял грязные поручения. Меня должны были выдать замуж, но вскоре отчиму предложили больше денег — из-за границы, из Англии. Этих денег хватало, чтобы оплатить дорогих врачей для их больного ребенка, и мама даже не сопротивлялась.

Так я оказалась в Англии.

С того дня я ее больше не видела.

У нее новая жизнь, новая семья.

Надеюсь, что мне удастся выбраться отсюда и разыскать своего младшего братика — это все, чего я хочу.

Глава 11

Раньше я думала, что больше всего на свете я боюсь темноты.

Но теперь я понимаю, что мой самый главный страх — это мужчина со шрамами по имени Камаль.

Он стоит на ринге, напряженный, сжатый, как натянутая струна. Капля пота стекает по его виску, по сильной шее, исчезает за ключицей. Его грудь вздымается, он тяжело дышит, но я не уверена, от чего именно — от тренировки или от… явного голода в глазах…

Он изучает меня, не мигая.

Так смотрит хищник на добычу и никто больше. Люди так не смотрят.

— Я сказал, подойди, — повторяет мне.

Голос низкий, сиплый, будто сорванный.

Я делаю шаг вперед. Один. Потом второй.

Камаль спускается с ринга мне навстречу. Медленно. Разминая пальцы, будто готовится к чему-то. Я сглатываю, потому что воздух вдруг становится тяжелым, липким.

— Чего ты так испугалась, малая?

Малая.

Это звучит почти ласково, но в его глазах ласки — ноль, поэтому я не обманываюсь.

Он подходит ближе, а я…

Я хочу отступить. И это его «малая»… оно звучит слишком чувственно…

— В доме погас свет… — поясняю тихо. — Мы можем выключать свет хотя бы в полночь?

— Нет.

— Я едва успела приготовить ужин…

Камаль наклоняет голову, наблюдая за мной, как будто никого похожего не встречал, но я знаю, что встречал...

— Ты боишься темноты.

Это не вопрос. Он знает.

— Да…

— Поэтому прибежала ко мне?

Глаза его вспыхивают, и мне становится еще страшнее.

Я опускаю лицо, не выдержав его пытливого взгляда.

— Тебе страшно, Ева?

Я медленно киваю, а Камаль вдруг усмехается — темно, с хрипотцой.

Я его не вижу.

Только слышу.

Возле ринга царит полумрак и удручающая обстановка. Я жалею, что страх толкнул меня в его объятия…

— Бояться правильно, Ева. Бояться меня — правильно.

Он подходит ближе и проводит пальцем по моему лицу.

Я вздрагиваю.

Его рука скользит к моему подбородку, приподнимает его, вынуждая смотреть прямо в его глаза, а его пальцы… они ласкают мои губы. Грубовато и до боли, но так, как умеют.

Я не успеваю ни вдохнуть, ни отступить: Камаль хватает меня за запястье, и резкий рывок заставляет меня податься вперед.

— На ринг, — его голос низкий, сиплый, в нем нет ни капли терпения.

— Что? — я дергаюсь, но его пальцы сжимаются крепче, почти болезненно.

— Живо.

Я спотыкаюсь, поднимаясь на ринг. Сердце колотится в груди, бешено, как испуганная птица, запертая в клетке. Я чувствую, как доски под ногами чуть пружинят, слышу, как Камаль идет за мной следом.

— Зачем?.. — я оборачиваюсь, и мой голос срывается.

Камаль не отвечает. Только наклоняет голову, разминая кисти, и делает шаг в мою сторону.

Я отступаю назад и тут же спотыкаюсь, приземляясь на задницу.

На глаза наворачиваются предательские слезы, но Камаль даже не думает дать мне передышку.

— Не реви. Со мной это не работает. Вставай.

Я моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд.

Затем сжимаю кулаки, заставляя себя подняться, хотя ноги дрожат.

— Запомни, Ева, — он делает шаг ко мне, медленный, давящий. — В твоем случае кулаки тебе не помогут.

Камаль разминает шею, и его позвонки хрустят.

— Но я покажу тебе, как сделать так, чтобы у тебя появился шанс.

— Н-нет… Я не хочу с вами драться, вы меня сломаете…

В следующую секунду я охаю.

Он ловит мою руку, дергает вперед. Я чувствую себя безвольной куклой в его руках! И мне очень, очень страшно…

— Первый урок. Если тебя схватили…

Резкий рывок, и он прижимает меня к себе, железной хваткой сжимая запястье.

Я вскрикиваю, и в груди вспыхивает паника.

— Если испугаешься, ты проиграешь.

Его рука сильнее сжимает мою.

Я резко вскидываю вторую руку и пытаюсь ударить его по груди, но от моего удара он даже не дергается!

— Слабая, — звучит разочарованно. — Но я покажу тебе, как использовать чужую силу против него самого.

Я снова пытаюсь дернуться, но он просто перехватывает меня.

— Нет, не так…

Камаль ослабляет хватку, демонстрируя движение.

— Бьешь локтем в солнечное сплетение, — он легонько ударяет меня в грудь. — Если противник сильнее — бей по уязвимым местам. Поняла?

Глава 12

Я охаю.

Рывок — и Камаль с силой сжимает мою ладонь, которая лежит на его паху.

А мне, черт возьми, хочется материться от того, какой он большой.

Его член напрягается от моего прикосновения, и я вздрагиваю.

Боже…

Мои пальцы обхватывают каменный ствол сквозь тонкую ткань спортивных штанов, и я слышу его хриплый стон.

Ему приятно.

И он хочет большего — прямо сейчас.

— Камаль, пожалуйста… — прошу, посмотрев на него снизу вверх.

— Заткнись, Ева.

Камаль тянет меня вперед, и я не успеваю даже вскрикнуть, как оказываюсь прижатой к его телу. Широкая ладонь резко ложится на затылок, пригибая меня к нему, а затем…

Его губы впиваются в мои.

Глубоко. Властно. Безжалостно.

Этот поцелуй — не нежность, не ласка. О них я даже не мечтаю. Это голод. Это требование.

Камаль прижимает меня к себе так сильно, что я чувствую каждый рельеф его тела. Чувствую его силу, жесткость, жар. Он кусает меня за нижнюю губу, а затем грубо затягивает в новый поцелуй, обжигая дыханием, наполняя собой.

А потом он бросает меня на маты.

Я с криком оказываюсь под ним. Камаль повисает надо мной, его тело зажимает меня, а тяжелые ладони сползают вниз — по талии, по бедрам.

— Ты не представляешь, блядь, как я хочу тебя трахнуть, — хрипло говорит он, ловя мои запястья и прижимая их к матам.

Я задыхаюсь. На самом деле представляю, и даже очень. Его член был твердый в моих руках, как камень, а теперь он упирается мне в бедро. И я бы подумала, что это пистолет, если бы не видела оружие на ринге. Оно валялось в нескольких метрах от нас…

— И как мне тяжело сдерживаться, когда ты рядом… — шипит он, вдавливая свои бедра в мои.

Я всхлипываю, а его рот опускается мне на шею.

Горячее дыхание.

Зубы.

Я чувствую укус и вскрикиваю.

Камаль не просто целует — он оставляет следы. Сильные, грубые. Засосы. Метки.

Я стучу кулаками по его груди, из глаз льются слезы…

— Ты будешь орать мое имя, когда я возьму тебя, — обещает он несладко.

Я пытаюсь отползти от него на безопасное расстояние, но Камаль хватает меня за запястье и с силой вдавливает в маты. Его ладонь тяжелая, горячая, лежит на моем затылке, сжимая волосы. Сердце глухо ударяется о ребра, когда он наклоняется ко мне, нависая всей своей огромной массой.

— Я голоден, Ева, — его голос низкий, сиплый.

— Я приготовила ужин… Вкусный… Как вы любите…

Он лишь качает головой, проводит влажными губами вдоль моей шеи и покусывает ее.

Я чувствую, как тепло его ладони проникает под кожу, когда он забирается руками под платье и хватает меня за грудь.

Голую. Беззащитную.

Я сжимаюсь.

— Ты же взрослая девочка, Ева. Ты понимаешь, чего я хочу от тебя.

Я сглатываю.

Слишком тесное пространство. Слишком плотный воздух между нами. От него пахнет шампунем и чем-то еще — его собственным запахом, терпким, сильным, вызывающим желание сбежать отсюда как можно скорее.

— Стойте, — я хватаю его за руку, сжимаю изо всех сил. — У меня… критические дни!

Камаль застывает.

Мои слова ударяют по нему, как холодный душ.

Я чувствую, как напрягается его тело. Он не отстраняется сразу, не двигается.

— Пиздец, — его челюсть сжимается, вены на руках набухают.

Я молчу.

А он в ответ…

Этот зверь решает воспользоваться мной по-другому.

Он резко хватает мою руку и опускает вниз на… на себя… прямо на член…

— Тогда давай… Сделай мне приятно, хорошая девочка…

— Я не умею… Вам лучше найти другую… — пищу под ним.

— Мне другая не нужна. Тебя распаковать хочу, блядь.

Мое лицо горит от услышанного, и я хочу убрать руку, но его хватка становится железной.

— Куда?! Сожми… блядь…

— Пожалуйста… — всхлипываю, пытаясь вырвать руку.

— Обхвати и сожми… Если не хочешь, чтобы я тебя здесь разложил в твои эти ебаные дни.

Я замираю, не веря в услышанное.

Но по его взгляду…

Его взгляд заставляет меня поверить, что он разложит. И плевать он хотел на то, что я буду истекать кровью.

Он заставляет сжать его член и… скользить… вверх-вниз…

Боже…

Он сам начинает двигать моей рукой.

— Давай, Ева. Вверх и вниз. Как я показывал.

— Камаль…

— Ты не поняла, Ева?! — рычит так, что я вздрагиваю. — Я вроде по-русски с тобой, блядь, говорю. Плохо или хорошо, но ты его понимаешь.

Понимаю. Я с Камалем много слов новых выучила, но все происходящее — оно все равно остается за гранью реальности.

Проходит секунда, и в полутьме я вижу, как он стягивает резинку штанов и обнажает член. Я не успею одернуть руку, как он укладывает мои пальцы на горячий твердый ствол. Он возбужден и торчит вверх. Толстый, тяжелый. При одном только взгляде на него мне хочется упасть на маты и притвориться мертвой.

Я не представляю, что будет, если он войдет в меня. Не сегодня. Сегодня у меня отсрочка, а вот потом…

Глава 13

«Бежать».

Эта мысль преследует меня со вчерашней ночи на ринге и даже сейчас, когда я загружаю грязную посуду в посудомойку и задаю программу мойки.

Камаль нетерпеливо постукивает пальцами по столу. Перед ним — пустая тарелка, и меня жутко нервирует его голодный взгляд. Я подхожу к плите и аккуратно выкладываю пирог из горячей формы. По кухне расходится теплый запах ванили и яблок, и я понимаю, что немного устала.

Не готовить устала, нет.

Устала жить в напряжении и ждать, когда он в очередной раз набросится на меня.

— Ну? — в голосе за спиной. — Долго еще?

Я закатываю глаза, но все равно ускоряюсь. Ловко нарезаю кусок и выкладываю его на тарелку. Горячий, увесистый.

Этот пирог — залог того, что он выведет меня на улицу.

Я обещала ему пирог, а он мне — улицу.

Поэтому я сажусь напротив и наблюдаю, как он жадно откусывает пирог. Ни слова. Ни одной эмоции на лице. Только напряженные мышцы челюсти, жующие мою еду.

— Вкусно? — спрашиваю тихо.

Он не отвечает, но его взгляд…

Он говорит за него.

— Еще, — роняет жадно.

— Вам несложно угодить…

Я кладу перед ним новую порцию, чувствуя странное удовлетворение. Он ест. Значит, нравится. Значит, я сделала хорошо.

— У нас был уговор… — напоминание дается с трудом, но я не отступаю. — Вы обещали выпустить меня погулять. В обмен на пирог.

Камаль прищуривается, лениво облизывая пальцы. Живот сводит от волнения, но я не отвожу взгляда.

— Вы сказали, что там сейчас солнце, а я давно… давно его не видела…

— Я не видел его четыре года.

Я осекаюсь. Да, мои дни — ничто по сравнению с годами его плена, но…

Он поднимается, обходит стол и накрывает мою голову ладонью, заставляя задрать подбородок.

— Скажи «пожалуйста», Ева.

— Почему я должна говорить «пожалуйста», если… у нас был уговор…

— Говори, Ева. Иначе никуда не пойдешь.

В горле встает ком. Сглатываю. В глазах жжет, но я не позволяю даже всхлипа проронить. На его стороне — сила.

— Пожалуйста, — выдавливаю, но в голосе нет смирения.

— И хватит мне «выкать».

— Как скажете… — запинаюсь, заставляю себя поправиться. — …скажешь.

— Умница.

Камаль проводит пальцем по моей щеке, задевая губы. Я сжимаю их, сдерживаясь, но вижу, как его взгляд цепляется за следы на моей коже, которые он оставил на мне той ночью на ринге.

— Иди собирайся.

Я переодеваюсь так быстро, как только могу. Надеваю полушубок, оборачиваю шею шарфом, кудри убираю в высокий хвост. Вся одежда здесь новая, но на мне немного висит. Впрочем, это неважно — главное выбраться отсюда поскорее.

Потому что еще больше багровых следов на своем теле я просто не вынесу…

Сегодня я выйду на улицу и обязательно изучу окрестности.

Когда я возвращаюсь на кухню, от пирога остается меньше половины. У меня нет интернета, чтобы посмотреть новые рецепты, а я не готовила уже больше года, поэтому пирог самый обычный — без излишеств, но этому мужчине нравится все.

— Пирог сделаешь еще, — не спрашивает, а утверждает.

— Конечно, — отвечаю автоматически.

— Ну, иди сюда.

Я подхожу, а он вдруг вытаскивает из-за стола наручники.

Я замираю.

— Мы пойдем вместе. И ты не сделаешь ни одного шага без меня.

Холодные металлические браслеты защелкиваются на моих запястьях, и Камаль дергает цепь, притягивая меня ближе.

— Камаль, это нечестно!

— Пошли, — роняет он, грубо загоняя меня к выходу. — Отвернись.

Я сжимаю зубы, но поворачиваюсь к двери спиной. Камаль что-то набирает на панели. Код. Я бы повернулась подсмотреть, но рука Камаля твердо удерживает меня за шею, не оставляя шансов увидеть цифры, которые он набирает. Интересно, код на ошейнике и на двери совпадает?

Щелчок.

Металлические ставни разъезжаются, дверь открывается, и меня резко тянут вперед.

Свет.

Я зажмуриваюсь, щурюсь от солнца, которое ослепляет после долгой темноты.

Солнечные лучи скользят по коже, пробираются сквозь ткань, проникают внутрь, согревая.

Я поднимаю голову и на несколько секунд просто стою, впитывая свет.

— Боже, как светло…

— Шевелись, — дергает меня Камаль. — У меня мало времени.

Мы идем через двор. Высокий забор, беседка, густые ели, скрывающие этот маленький мир. Здесь нет ничего лишнего. Все просто, но безопасно. Я пытаюсь осмотреться, но из-за высокого забора не видно ровным счетом ничего. Даже заснеженных лесов в округе.

Глава 14

«Я — и есть тот Черный президент, о котором ты говоришь».

Я безмолвно моргаю глазами.

Потому что это все, на что я способна после того, как Камаль оборонил кусочки правды о себе.

Не могу поверить, что этот мужчина, жадно доедавший мою стряпню до последней крошки…

Что он великий человек. В прошлом. Его боялись, его боготворили, его уважали! И ровно так же, как его уважали, столько же его бешено ненавидели. Сотни, тысячи людей. О нем знали все, он обладал огромной властью и еще, конечно же, он был очень богат.

Теперь же у него даже имени нет, а его лицо покрыто вечными шрамами.

Не выдержав, я произношу:

— Я плакала, когда узнала… что его… точнее, что вас убили…

Камаль равнодушно кривит губами и достает из кармана сигаретную пачку. Его не цепляет, что по нему плакали. Он знал это и без меня.

Всунув сигарету в зубы, Камаль щелкает зажигалкой и быстро затягивается. Каждое его движение сопровождается звоном наручников, и моя рука повторяет его резкие движения. Дым обжигает пальцы и застревает где-то горле, но я не перестаю на него смотреть.

На этого мужчину…

— Я верну свое, — Камаль прищуривается черными глазами. — И твой отчим станет первым, кому я перережу горло, а его голову отправлю в назидание остальным торговцам.

Он не спрашивает меня, хочу ли этого я. Он уже решил, что сделает это. В его обжигающем взгляде на меня нет ни дюжины вопроса. Ни капельки.

А ведь я Черного президента тоже боготворила…

Потому что он был моей гарантией, что меня не продадут. Задешево отчим не соглашался, а Англия была закрыта для торговли людьми — так Черный президент распорядился.

Я на него надеялась. Я даже писала ему письмо… которое, правда, совершенно не знала, куда отправлять.

— Слухи были верными, я был дипломатом, — продолжает Камаль. — Потом полюбил чужую женщину. Я повернул не туда. Решил навести порядки внизу, чтобы избавить мир от таких уебков, как твой отчим. Я туда полез, чтобы стать лучше, чем вся моя семья вместе взятая. Хотел доказать миру, что я лучше. В итоге стал таким же.

— Как тебя убили? И как ты выжил? — спрашиваю с замиранием сердца.

Камаль глубоко затягивается, на мгновение прикрывает глаза, будто пытаясь справиться с воспоминаниями. Затем медленно выпускает дым через ноздри и смотрит на меня.

— Это было похоже на театр, где я сам написал сценарий, но режиссером оказался другой человек.

— Это все из-за той девушки с паспорта?

Я чувствую, что захожу на опасную и скользкую дорогу.

Чувствую, как он напрягается.

И моментально жалею, что заговорила о ней.

— Я ни в чем ее не виню. Я зол на себя, — чеканит он.

— Я понимаю… — я испуганно опускаю глаза, чувствуя, как моя цепь становится короче.

— Зол, что позволил загнать себя в ловушку. Тогда мне показалось, что единственный способ выиграть — это выйти из игры. Умереть. Я инсценировал свою смерть, все сделал правильно… но недооценил тех, кто был рядом.

— Ожог на твоем лице… Это попытка инсценировать свою смерть?

— Да.

Камаль резко тушит сигарету о край стола в беседке, так, что на дереве остается темный ожог.

— Очнулся уже в клетке, закованный, как чертов пес.

Он резко замолкает. До жути резко. В уголках глаз появляются мелкие морщины, но не от улыбки — от напряжения.

Я сглатываю.

— Черный президент — это символ эпохи. Они не просто убрали меня. Они сделали из меня предупреждение для всех, кто посмеет пойти против системы. Это не все причины. Но тебе больше знать не нужно.

Я понимаю, что оставшиеся причины — эта та девушка и ее ребенок. Он любил их. Они же его и погубили.

И пока он разговорчив, я задаю самый главный вопрос:

— Ты хочешь отомстить?

— Я уже это делаю.

— Что делаешь?

— Готовлю новогодние подарки, — Камаль прищуривается, а его улыбка…

О, да…

Эту улыбку все враги должны бояться. Она страшна и жестока.

В моей груди растет болезненный ком, и я не решаюсь спрашивать дальше.

Мне вообще не стоило начинать этот диалог, ведь меньше всего на свете я хочу быть вовлеченной в дела Черного президента.

— Пошли.

— Еще немного… — прошу его.

— Пошли, я сказал.

Он двигается широкими шагами, словно на свободе под открытым небом он не чувствует себя в безопасности.

Я же — едва поспеваю за ним, стараясь на споткнуться и не разбиться о землю, прикованная к нему наручниками.

— Отвернись, — велит грозно.

В доме все происходит быстро — он набирает код, звучит щелчок, и ставни опускаются вниз, погружая нас в кромешную темноту. Я до последнего смотрю на лучи солнца, которые исчезают за ставнями, и едва не реву.

Глава 15

Камаль

Трасса темная и пустая.

Я еду быстро. Утапливаю педаль газа в пол, чтобы побыстрее оказаться дома. При мысли о доме в животе нехило так урчит, а в штанах становится пиздец как тесно.

Но пока я еду только в противоположную от него сторону. Мне нужно забрать товар.

Я веду машину, выжимая педаль газа, но в голове не мотор, не дорога, не предстоящая встреча. А ее глаза — светлые, наивные. Своей невинностью она залезла мне под кожу, и теперь ее оттуда хрен вытащишь.

Я ерзаю на сидении, свободной рукой поправляю штаны. Меня пиздец как раздражает, что мысли плавно перетекают к этой кудрявой девчонке, хотя и понимаю, что это чисто инстинкты. И мой ебучий голод.

Я предупредил ее, что уеду этой ночью. Запер дом, ставни, окна. Ее не связывал, хотя поначалу хотел.

Но о последствиях я поставил ее в известность:

«Я тебя предупреждаю, Ева. Чтобы ты не наделала глупостей. Не вздумала сбежать. По дому расставлены ловушки. Если ты введешь неверный код — система дома автоматически заблокирует все входы и выходы и будет ждать моего подтверждения. А ты будешь моментально помещена в специальную ловушку. Когда я вернусь, я вытащу тебя из ловушки. Дай бог, я сдержусь и не разобью тебе губы. Но на этом… — он делает гнетущую паузу. — Мое милосердие закончится».

Она мне кивала и делала вид, что слушается, но я ее насквозь видел. Я не идиот. Понимал, что в ее голове роятся мысли о побеге. Я чувствовал это так же ясно, как биение своей крови.

Когда подъезжаю к месту, торможу вдоль обочины и плавно съезжаю на гравий. С собой беру оружие, на голову накидываю капюшон, очки и выхожу из тачки в сторону старого дома.

Встреча проходит чисто, сделка занимает десять минут от силы.

— Товар хороший. Не пожалеете. С нами работают только лучшие, — поясняет парень.

— Знаю.

Когда я лезу в карман, он напрягается.

Достаю перевязанные пачки денег.

Сумма была больше оговоренной. Значительно больше. Я вижу, как у него дергается кадык. От жадности.

— Это… — начал он, но я резко поднимаю руку, заставляя замолчать.

— Сверху, — сказал я спокойно. — За молчание. Ты меня не видел.

Обмен — деньги, товар, короткое рукопожатие. Я не готов играть открыто, потому что открыто — давно не в почете. За открытую игру я прилично так отсидел в цепях. Открытых игр нам нахуй больше не надо.

Никаких лишних слов, никаких ошибок. Жизнь показала, что за ошибки слишком дорого платить.

Парень быстро кивает. Когда на стол кладут такие деньги, язык отваливается сам по себе.

Я забираю черный кейс с винтовкой, напоминающий саркофаг, и возвращаюсь в тачку.

Пока укладываю кейс, замечаю у руля красный датчик. Телефон срабатывает сиреной, и внутри неприятно дергает.

Что-то не так. И это «не так» отдается в штанах, напоминая о Еве вечным стояком вперемешку с ебучим адреналином.

— Блядь… — поправляю штаны и быстро возвращаюсь за руль.

Хватаю телефон.

Краем глаза замечаю тревожное мерцание, и холодный ком сжимается в горле. Пиздец.

Скольжу пальцем по экрану.

Оповещения безопасности.

Первая попытка — неверный код.

Вторая попытка — неверный код.

Следующее сообщение выделено жирным шрифтом:

«При третьем неверном вводе система переходит в режим обороны».

— Ева…

Она пытается сбежать.

И у нее это, блядь, получается…

В крови вспыхивает ярость.

Я молча выдыхаю, чувствуя, как пальцы сжимаются на руле.

Разблокирую экран.

Открываю камеры.

И вижу ее.

Она стоит у ворот и вводит код. Уже ввела.

И он, сука…

Оказался правильным…

— Ахуеть…

Пальцы быстро скользят по экрану. Еще не поздно исправить. Но на мое охуевание от ее ебучих способностей уходит слишком много времени, и принудительный режим обороны срабатывает слишком поздно.

Ставни опускаются чертовски медленно, и она успевает выбежать с территории.

Ловушка падает, когда Евы дома уже нет.

Сучка.

Блядь.

Я резко дергаю руль, выворачиваю машину обратно.

Гравий скрипит под колесами, резина взвизгивает, когда я набираю скорость.

Пиздец, Ева…

Тебе не жить, девочка.

Она узнала пароль. Пароль, который состоял из зеркального дня рождения моей дочери. Точнее той, что я считал своей дочерью.

Глава 16

Снег скрипит под ногами.

Я иду по ее следам.

По запаху тела, по горячему и наверняка испуганному дыханию.

Ева где-то рядом.

Знаю точно, что она не успела уйти далеко, но это ни на крупицу не умоляет моего гнева.

Локация с ошейника не двигается уже минут десять. Она бы не сняла ошейник. Я не полный идиот, чтобы ставить один и тот же пароль на все замки, но я, по всей видимости, просто идиот, раз закодировал дату рождения дочери…

Дрожащий голос Евы я слышу ровно там, где застыла локация.

— Я же вам объясняю: я из Албании, меня похитили! Прошу, позвоните в полицию!

Ева…

Тебе пиздец, девочка.

Тебе не жить.

Я проскальзываю ближе, сливаясь с ночной тьмой.

— У меня с албанкой никогда не было…

— У меня тоже. Если не местная, то и искать не будут.

Трое мужчин стоят у костра.

И они разглядывают ее.

Разглядывают как добычу, хотя это моя… моя, блядь, добыча…

Хоть и строптивая и до одури умная, но моя…

— Ты уверен, что она албанка? Сам подумай: откуда ей быть здесь — в глуши, под Ростовом?

— Говорит же, что похитили. По акценту слышно, что чужая…

— Думаешь, она дикая?

— Сейчас проверим.

Я держу пистолет наготове, пока трое обступают одну девчонку и начинают хватать ее.

Девичий визг разносится по всему лесу.

Чужие руки хватают ее за волосы, ноги и руки, срывают куртку.

Толкают на снег.

Распластанная на белом фоне, она машет руками, пытается ударить как я учил, но против троих у нее нет шансов. У нее и против меня одного — шансов не было.

Я не двигаюсь.

Смотрю.

Холодно. Бездушно.

Смотрю, даже когда один из них начинает стягивать с нее ботинки.

— Не надо! Я же прошу о помощи!

Я поджимаю губы. Заставляю себя стоять на месте.

Пусть она сравнит и поймет, каким добрым я был с ней. Каким нежным. Терпеливым и заботливым.

Я не двигаюсь даже когда они хватают ее за бедра.

Трое на одну девчонку. Без шансов.

Ева истошно визжит, и от ее плача мои предохранители слетают намного раньше, чем я планировал.

Собственническая ярость.

Меня ослепляет именно она.

Мое.

Никто не смеет прикасаться к тому, что мое.

Я выхожу из темноты, медленно разминаю кулаки. Кисти хрустят.

Ствол прячу в штанах. Улики мне не нужны, поэтому кручу шей, разминая позвонки. За четыре года я обрел нихуевый опыт в боях без правил. Мозги еще работают, и я быстро раскидываю, с кого начну сегодняшний бой.

— Ты кто, мужик?

Кивнув в сторону притихшей Евы, бросаю:

— Ее хозяин.

…Через пять минут возле Евы лежат два показательных трупа.

Переломанных. Сломанных. Тот, что был самым смелым — сдох первым. Следом второй. Третьего отключаю, оттаскиваю подальше и еще несколько минут трачу на то, чтобы завести следствие в заблуждение. Бутылки, разбросанные вокруг, ловко создают цепочку тупого убийства по пьяни.

Расположив тела, разбиваю пару бутылок. Перчатки Евы приходятся как нельзя кстати — избавиться от следов.

Закончив, я медленно оборачиваюсь.

Ева сидит в снегу с глазами, полными ужаса. Она судорожно пытается подняться, но тело окоченело и не двигается.

— Выживший не вспомнит об албанке. О тебе никто не вспомнит, Ева. Благодаря тебе он сядет в тюрьму за убийство своих товарищей.

Я рывками подхожу ближе.

Цепляю пальцами ее подбородок, заставляя смотреть в глаза.

Она всхлипывает, отворачивается, и это злит. Мои глаза заливает кровью. Голос не узнаю. В башке полный раздрай, а в штанах, блядь, стояк нехило шатает нервную систему.

— Мое… Ты, блядь, мое…

Я быстро надеваю на нее куртку и осматриваю место на наличие улик. Чисто.

Бросаю ее себе на плечо и шагаю обратно.

Я не помню, как швыряю ее в автомобиль. Как приковываю наручниками. Как добираюсь до дома, запираю и блокирую ворота кодовым замком. По венам несется жгучая ярость, и я нихуя не помню.

— Пожалуйста… Пожалуйста…

Ее мольбы — единственное, что пробивается сквозь туман, когда я хватаю тонкие запястья и выволакиваю из машины хрупкую фигуру.

Вскрикнув, она падает на бетон в гараже.