Четыре луны для одной не-волчицы

Глава 1. Пути-дорожки под ликом Луны.

«В славянском поверье гласится,

Что кто на ночь в путь пойдётся,

Тому лик Луны – страж ночной,

А Солнце – день зашьёт за строчкой…

И коли ты от родимого порога

Отступишь в тьму, где нет дороги,

Знай – не только люди в ней живут,

Но и те, кто зверя в себе зовут.

И если путь твой лежит меж тенями,

Где духи бродят в час ночной,

Берегись – не все, кто рядом,

Остаются теми, кем были днём.

Ибо в каждом, кто скрывается в тьме,

Может проснуться зверь,

Что издревле ходит в обличье людском,

Да память предков несёт в себе…

И как говорили старики у костра:

"Не ходи в путь без куска хлеба и соли,

Не иди без слова молитвы,

И не ступай в ночь, не перекрестив дорогу".

Ибо ночь – не просто мрак,

Но и врата в иной мир,

Где оборотень в тени прячется,

Да в людской облик облачается…

А кто в путь пустился один,

Тот может стать как зверь одинокий –

И забыть, кто он был,

И не вспомнить, кем стал…

Берегись, путник,

Тьма не прощает тех,

Кто бежит от самого себя…»

Москва-Сити. 22:17.

Небо над башнями чёрное, будто его вырезали из бархата и забыли посыпать звёздами. Огни окон равнодушно горят – никто не смотрит вниз, никто не видит, как я выхожу из комплекса "Федерация"[1], прижимая к груди чужой телефон и чужую жизнь.

По крайней мере я надеюсь, что не видят. Хотя скорее всего камеры запишут.

Худи[2] Сергея слишком большое, привычно пахнет его одеколоном и сигаретами – теми самыми, что он курит в перерывах, когда думает, что я не вижу.

Это успокаивает.

Прости, Сережа! Я верну, обязательно всё верну…

Натягиваю капюшон ниже глаз и бегу. Скользкие ступени подземного перехода. Где-то тут должно быть метро.

Где этот вход?

Я вбегаю в стеклянные двери. Сердце колотится так громко, что кажется, его слышно даже через толстую ткань Серёжиной кофты.

Автоматы по продаже билетов горят синим – приветливо и равнодушно. Трясущимися пальцами тыкаю в сенсорный экран.

— Билет… Как это работает... — шепчу себе под нос, будто от этого зависит моя жизнь.

А ведь так оно и есть.

Оглядываюсь и замечаю, как большая компания молодых людей просто подходит к турникету. Взгляд цепляется за парня, который держит в ухоженной руке банковскую карту. Приложив её к жёлтому кругу, турникет приветливо загорается зелёным глазом, парень спокойно проходит преграду.

Карта Сергея в моём кармане. Чёрная, с золотым тиснением. Отец выдал такие всей охране.

Подхожу к тому же турникету, где только что проходил замеченный мной парень. Провожу украденной картой – и на секунду замираю, а вдруг он уже заблокировал её?

Зелёный огонёк и я быстро прохожу. Турникет пропускает меня с тихим щелчком.

Снова оборачиваюсь через плечо.

Никого.

Вниз по эскалатору – в яркий тоннель.

Я делаю шаг на движущиеся ступени – и мир переворачивается.

Ноги подкашиваются, рука рефлекторно хватается за движущийся поручень. Всё вокруг кружится: световые панели над головой превращаются в размытые полосы, будто кто-то тряхнул мир, как бутылку с шампанским. Я замираю, ожидая, что вот-вот провалюсь между ступенями, но эскалатор упрямо несёт меня вниз.

Это же надо…

Никогда раньше не была в метро. Отец говорит, что это место для простых людей. Что для таких, как мы, есть чёрные Mercedes[3] с тонированными стеклами. Но теперь я – одна из них.

Никто.

Просто девчонка в слишком большом худи, которое пахнет чужим одеколоном и сигаретами.

С каждой секундой станция становится ближе, но выглядит она так, будто приближается не ко мне, а наоборот – я падаю в неё.

Вниз.

Вниз.

Вниз.

Когда мои кроссовки наконец касаются твёрдого пола, я вздрагиваю. Будто земля рада меня видеть.

Передо мной – платформа. Стекло. Металл. Сотни светодиодов, отражающихся в полированном полу.

Так вот где прячется настоящая Москва.

Поворачиваюсь, ища глазами указатели.

Мне нужно спешить.

Но сначала – вдохнуть.

Здесь совсем другой воздух. Он плотный, насыщенный запахами старого камня и металла. Холодно. Я чувствую себя глубоко под землёй, но при этом будто парю в каком-то другом измерении.

Так, успокойся!

Есть минимум полчаса, прежде чем Сергей заметит пропажу ключей от машины.

Потом спустится вниз, на парковку.

А это тоже время.

Ну и позвонить сразу он не сможет, плюсуем ещё пять минут.

Подхожу к цифровой стеле[4], пытаясь понять куда дальше. Трогаю рукой холодный экран со схемой.

— Казанский вокзал... Комсомольская… — шепчу я, вспоминая чётко выстроенный план побега.

Хотя я его и подумывала не долго. Всего лишь сутки.

Глава 2. Луна над Черустями.

«В славянском поверье считалось,

Что кто на ночь уснёт в чужом пути,

Тому сны не сны, а предвестины,

А тень его – уже не тень, а знак.

И коли путник, уставший и одинокий,

Проснётся в дали от родимого порога,

Знай – не просто ошибка или зевок судьбы,

Но указ перстом из мира иного.

Говорили старики у костра:

"Кто в пути уснёт без огня и молитвы,

Тому зверь в сердце – ближе друга,

Ибо ночь даёт шанс не только людям,

Но и тем, кто в обличье их ходит".

И в старину, когда в лесу слышали вой,

Не только волка ждали –

Но и того, кто был человеком,

Да стал зверем в лунную пору.

И если в пути тебя окликнет голос,

Чужой, но добрый, как из сна,

Не спеши радоваться –

Может, это не помощь,

А ловушка в женском обличье,

Или ещё одна ступень в бездну…

Берегись, путница,

Ты уснула под ликом Луны,

А проснулась в мире,

Где не все, кто рядом,

Остаются теми, кем были...»

Московская область. 2:11.

Танцую.

Пол клуба "Powerhouse"[1] вибрирует под бит, который бьётся в рёбра, как второе сердце. Стробоскопы[2] режут темноту на ломтики, и в этих вспышках лица вокруг кажутся чужими – то исчезают, то появляются снова.

Закидываю голову, чувствуя, как капли пота скатываются по шее. Белое платье, то самое, что отец назвал "неприлично коротким" сливается с мигающим светом.

Он точно посадит меня под домашний арест если узнает, где я.

— Арина, уже пора, — голос Сергея звучит прямо у уха.

Оборачиваюсь – он стоит в полуметре, крупный, как скала, и такой же непоколебимый.

Мой телохранитель.

В чёрном свитере с высоким горлом, который подчёркивает ширину его плеч, и брюках строгого кроя – будто сошёл с экрана фильма про спецназовцев. Его лицо жёсткое, с резкими скулам, он выглядит устрашающе. Глаза – холодные, серые, будто пасмурное небо перед штормом. Он всегда смотрит так, будто уже знает, что я сделаю и готов перехватить любой шаг.

Его аура буквально распугивает танцующих – никто не решается подойти близко. Он не двигается, но я чувствую, как напряжены все его мышцы, как он следит за каждым движением вокруг меня.

Но мне часто удаётся уговорить его забыть о моей позолоченной клетке.

Он единственный мой друг, хоть ему и больше тридцати.

— Хорошо, — покорно соглашаюсь, подставлять его нельзя.

Вдруг гаснет свет.

Тишина…

Я в коридоре наших апартаментов, рядом с приоткрытой дверью.

Дверь в папин кабинет.

Я хочу зайти и пожелать ему спокойной ночи. Но чутьё останавливает меня.

И я просто замираю в тишине.

— Дмитрий, ты же знаешь – я не торгую воздухом. Её воспитание обошлось мне дороже, чем твой последний контракт с Эмиратами, — слышу папин голос, он разговаривает по телефону.

Странно, обычно он не работает так поздно.

— Моя дочь выступит гарантией между нашими договоренностями, — он снова замолкает, видимо слушает собеседника. — У неё чистая кровь!

О чём он? Я ведь…

— Да, доступ к вашим складам, а я пропускаю ваших для подготовки на наши полигоны... Любые… Слияние фамилий… Верно.

Отступаю назад.

Шаг.

Ещё шаг.

— Через два дня ей восемнадцать. И сможешь её забрать… Ну да, слияние активов, — слышу смех папы, будто из-под воды.

Меня резко хватают за плечо и дёргают, пробуждая.

Первое, что чувствую, проснувшись, – запахи.

Моргаю приходя в себя после кошмарного сна.

Я снова и снова проживаю тот вечер…

Передо мной стоит пожилой мужчина:

— Всё, девочка, приехали, — голос у него низкий и усталый.

— Что?

Вагон больше не едет, а внутри нет других пассажиров. За окном – плохо освещённая платформа. Я поправляю упавший с головы капюшон.

— Конечная, говорю. Черусти.

Я вскакиваю, сердце бьётся быстрее.

Сумка. Где сумка?

— Нет… — вырывается шёпотом.

Документы, телефон и последняя мелочь…

Всё пропало!

Мужчина хмурится.

— Мне нужно... мне нужно в Люберцы! — выпаливаю, сама не понимая, зачем.

— Вот молодежь, — сетует он, качая головой. — Ты проехала свою остановку. Иди на вокзал, там дождёшься утра.

— Утра… — тупо повторяю за мужчиной, идя за ним к выходу.

— До утра поездов в Москву не будет.

Выхожу на платформу и останавливаюсь. Холод сразу проникает сквозь одежду. Воздух плотный и сырой. Запахи ударяют: ржавчина, уголь, старый бетон.

Стою на перроне. Воздух режет лицо, будто кто-то трёт его жёсткой губкой. Над головой – тусклый фонарь, мерцающий, как будто вот-вот погаснет.

Черусти.

Это полный провал.

Я проснулась в электричке, на конечной. Сумка исчезла.

Мне нужно было просто добраться до Люберец.

Там был Димка. А теперь что?

Даже Димка потерян где-то между Москвой и этой чёртовой дырой.

Глава 3. Лунная тропа.

«В славянском поверье гласится,

Что кто в полночный час заблудится,

Тому Луна – путеводная нить,

А зверь в лесу – не враг, но брат.

И коли путник уснёт в чужом краю,

Не укрытый кровом родного двора,

Знай – не прост сон его очей,

Но весть от крови и древних корней.

Говорили старики у костра:

"Кто в лесу услышит шаг без шума,

Тот уже не одинок.

Ибо в тени ходит тот,

Кто носит лицо человека,

Но и сердце зверя носит в себе".

И в старину, когда ночь поглощала путника,

Не только волка ждали –

Но и того, кто был братом,

Да стал чужим в лунную пору.

Берегись, путница,

Ты уснула под ликом Луны,

А проснулась в доме,

Где не все, кто рядом,

Остаются теми, кем были…

Ибо в лесу, где деревья шепчутся между собой,

Живут не только духи да лешаки,

Но и те, кто в облике людском ходит,

А в лунном свете – меняется.»

Посёлок Черусти. 2:43.

Элиан подходит к нам медленно, будто ночь сама расступается перед ним.

Я чувствую его задолго до того, как вижу. Не новый запах, а просто… воздух вокруг меня становится плотнее, будто кто-то невидимый вошёл в пространство и занял в нём своё место.

Он не шумит. Ни шагами, ни дыханием. Только тишина, которая движется.

Когда я всё-таки поднимаю взгляд, он уже рядом.

Высокий, но не давящий.

Мощный, но не грубый.

Он просто стоит.

Смотрит.

Чёрная кожаная куртка нараспашку. Потёртая в местах локтей, с едва заметными грязными пятнами. Под ней – серая футболка, немного выцветшая, будто её стирали слишком много раз. Джинсы тёмные, чуть приспущенные на бёдрах, пуговица не застёгнута. Всё в его образе будто говорит: мне наплевать, но при этом он идеален.

Его волосы – чёрные, со странными рыжими прядями, будто их осветило солнце. Не длинные, чуть ниже ушей, подстрижены небрежно – будто он сам прошёлся ножницами пару недель назад и забыл об этом. Некоторые пряди торчат в разные стороны, другие падают на лоб, закрывая линию бровей. Но даже это не прячет его глаза – мёд в тени, с тёмным ободком.

— Ну и в чём проблема? — он наконец отводит от меня взгляд.

— Не сердись! — Катя обнимает меня за плечи. — Я не могла пройти мимо, у неё… Кстати, как тебя зовут?

— Арина, — тихо выдыхаю я, поежившись от холода.

— Очень приятно, я – Катя, — она чуть сжимает моё плечо. — А это Эл и он сегодня будет твоим принцем-спасителем, раз твой Димка далеко и…

— Почему ты плакала? — перебивает Эл.

— Она уснула и как следствие промахнулась мимо своей остановки, а ещё её обокрали, — выкладывает Катя мои проблемы на одном дыхании.

— Понятно, — Эл хмурится. — Теперь только до утра ждать. Ты заблокировала карту? Нужно обязательно позвонить близким, предупредить...

— Я ей предлагала свой телефон. — Катя вздыхает. — Она не хочет звонить домой, потому что сбежала к Димке. Но и Димке она позвонить не может, так как не помнит номера.

— Сколько лет тебе, Джульетта? — в его голосе проступают нотки смеха.

— Восемнадцать… Исполнилось сегодня, — всхлипываю я, пряча лицо руками. — То есть вчера…

Какая я жалкая!

— Ладно, поехали, беглянка, — прерывает тишину Эл. — Не на вокзале же тебе ночевать.

— Мы тут рядом живём, в соседнем селе, — Катя начинает подталкивать меня в спину. — Отоспишься и Эл отвезёт тебя к электричке.

— А это удобно? — неуверенно смотрю на парня.

— Поехали, пока я не передумал, — в уголке его рта мелькает намёк на улыбку.

Он не протягивает руку.

Не торопит меня.

А просто ждёт.

Медленно встаю и отряхиваю сзади джинсы.

— Держи мою сумку! — Катя вручает Элу свою ношу и первая идёт вперёд.

Её шаги лёгкие, почти весёлые – будто она просто вышла на прогулку.

Элиан идёт рядом со мной, но чуть сбоку – как будто интуитивно прикрывает меня от чего-то позади. Он по-прежнему не шумит. Ни шагами, ни дыханием. Только запах, который сейчас я начинаю слышать: холодный лес после дождя, смешанный с дымом костра.

Вокзал остается позади. Ночь давит сверху, плотная и тихая.

Сигнал отключённой сигнализации, звук открываемых дверей и машина приветливо мигает фарами.

УАЗ Хантер[1], спасибо Сергею за знания марок машин, покрытый грязью, будто он только что выбрался из лесного болота. Окраска – тускло-зелёная, местами облезшая. На крыше – багажник. Колёса большие, с глубоким протектором. Машина явно знает, что такое настоящее бездорожье.

Катя подходит к задней двери, открывает её:

— Садись внутрь. Пока не замёрзла окончательно.

Элиан молча обходит машину и садится за руль. Двигатель отзывается хриплым рычанием, будто проснувшийся зверь. Катя забирается на пассажирское сиденье рядом с водителем.

Салон пахнет кожей, старым железом, кофе.

Элиан коротко бросает взгляд на меня в зеркало:

Глава 4. Дети Луны и Близнецы Леса.

«В славянском поверье считалось,

Что кто на заре заблудится в лесу,

Тому солнце не друг, а обманщик,

А тень его – ведунья, что шепчет на ухо.

И коли путница переночует в доме,

Что стоит в чаще, где деревья слышат мысли,

Знай – не просто приют нашла она,

Но и встала на порог между мирами.

Говорили старики у костра:

"Кто в лесу услышит два голоса,

Что звучат как один,

Тот уже не одинок.

Ибо близнецы – не люди,

Но и не звери.

Они – вестники леса,

Хранители троп, что ведут не вперёд,

А внутрь…”

И в старину, когда в чаще видели двоих,

Что неотличимы, как капли воды,

Говорили: "Они – дети Луны,

Плод её союза с Тенью.

Они – те, кто ходит в облике людском,

Но носит сердце леса".

Берегись, путница,

Ты проснулась в доме,

Где двое – один,

Где слово – не просто звук,

А заклятие.

Ибо в этом лесу

Не только деревья шепчутся между собой…»

Село Пустоша. 12:36.

Начинаю просыпаться. Сначала не понимаю, где нахожусь – тёплая темнота ещё держит меня в плену сна, но голоса рвутся сквозь неё, как иглы сквозь шерсть.

Голоса.

Два мужских голоса, но я не узнаю ни Эла, ни Макса.

Они звучат одинаково, но всё же я улавливаю различия.

— Она вырубилась прямо на диване, Эл не стал её тревожить, — мягкий голос, чуть хрипловатый, с едва уловимой издёвкой, которая прячется в каждом звуке.

Слова льются, как мёд, обжигают.

— Он бы ещё дольше спорил с Максом, — второй голос холодный, почти без пауз.

И эмоций.

А может это всё-таки сон?

— Слишком худая, — произносит обжигающий голос. — Как будто её не кормили.

— И как ты сумел это разглядеть? На ней дурацкое худи.

— Кстати явно мужское и…

— А тебе не всё ли равно? Она сегодня уже уедет, — ледяной голос перебивает. — Мелкая, хрупкая, тронешь – сломается. Но её силуэт под одеялом невозможно игнорировать. Узкая талия, изгибы бёдер…

— Как обычно – сплошной анализ. А я бы не отказался её сломать.

— Да, симпатичная, — соглашается ледяной. — С ней может быть интересно.

Не могу сдержаться и вздрагиваю от последних слов. Резко открываю глаза, но мир не возвращается сразу.

Свет.

Тусклый, тёплый, колеблющийся…

Где я?

Сердце бьётся слишком быстро. В горле першит. Я пыталась проснуться – и проснулась.

Сажусь ровно.

— Она проснулась, — слышу я снова обжигающий голос.

Резко поворачиваю голову. Они стоят рядом.

Двое.

Высокие.

Тёмные.

Одинаковые.

Их лица будто вырезаны из одного образца: чёткие скулы, холодный взгляд, чуть дерзкая улыбка на губах.

Они одинаковые.

Мои глаза расширяются. Сердце делает лишний удар.

Меня что ударили по голове, и теперь всё двоится перед глазами?

Нет.

В ужасе отползаю вдоль дивана, подальше от них.

Этого не может быть. Такого не бывает. Никто не бывает таким одинаковым.

— Да, она проснулась, — теперь тембр голоса ледяной.

— Почему вас двое? — в ужасе спрашиваю я, забившись на краю дивана, ещё чуть-чуть и упаду.

А может стоит спрятаться за диваном?

— Двое? — одинаковые произносят это слово одновременно.

Вскрикиваю и закрываю лицо руками.

Меня нашли и теперь…

Тело начинает трясти. Паника подступает к горлу, как вода.

Чёрт.

Чёрт.

Чёрт.

Я в каком-то аду!

И Серёжа не придёт меня спасти!

— Что у вас тут за шум? — будто из-под воды до меня доносится знакомый голос. — Что вы сделали?

— Ничего, — снова два голоса сливается в один.

Мотаю головой, пытаясь не слушать.

— Арина, Арина! — диван рядом проминается, знакомый запах обволакивает меня. — Посмотри на меня!

— Нет, — судорожно всхлипываю. — У меня что-то случилось… Всё двоится… Я сломалась…

Слышу смех и, сильно зажмурившись, руками закрываю уши.

Чувствую, как Элиан прикасается к моим рукам. Легко, почти невесомо – будто боится, что я рассыплюсь от одного прикосновения. Его пальцы медленно проводят по ладоням.

Не тянет.

Не требует.

Просто успокаивает.

— Арина, посмотри на меня, — тихо просит он. — Открой глаза. Обещаю – я один.

Я не хочу.

Боюсь…

Но я доверяю ему.

Хотя и не должна.

Медленно открываю глаза.

Передо мной – Элиан.

Один.

Как он и обещал.

Едва сдерживаю слёзы счастья.

Сидит рядом, чуть наклонившись ко мне. Его рыжеватые пряди растрепаны, будто он недавно провёл по волосам ладонью.

Он одет в чёрную футболку с короткими рукавами.

Его дыхание – спокойное, размеренное.

— Ну как? — спрашивает он, не отводя взгляда.

— Не двоишься, — отвечаю, медленно кивнув.

Глава 5. Запахи Древа.

«В славянском поверье гласится:

Коли встретишь в лесу двоих,

Что похожи, как две капли дождя,

То не люди они – но духи троп,

Хранители тайных путей.

Говорили старики у костра:

"Не смотри прямо в глаза близнецам,

Ибо в каждом из них – своё время,

Своя правда, своя тьма.

Один зовёт – другой судит.

Один обнимает – другой связывает".

И коли кто на заре услышит их голоса,

Тот уже не свой, не чужой –

Но между тем и другим.

Между мирами.

А в старину, когда в чащобе встречали таких,

То говорили: "Это Лесовичье Племя,

Дети Старого Дуба,

Плод союза Ветра и Тени".

Берегись, путница,

Ты вошла в дом, где каждый шаг эхом отзываются,

Где запах каждого – это заклятие,

А взгляд – как рука, что берёт без спроса…

Ибо в этом лесу

Не только деревья шепчутся между собой…

А близнецы – не просто родня.

Они – врата.

И ты, возможно, уже переступила порог.»

Село Пустоша. 14:16.

Я выхожу из ванной, чувствуя себя ужасно странно. Никогда ещё мне не приходилось одевать после душа несвежее бельё и ношенную одежду. Голову я обернула мягким белым полотенцем, соорудив своеобразный тюрбан.

Иду на звук голосов и запах еды.

Холод коридора быстро исчезает, как только я переступаю порог кухни – здесь тепло такое плотное, домашнее.

Кухня большая, больше, чем я ожидала. Не современная, не стерильная, как дома.

Здесь всё другое. Деревянные шкафы с матовым лаком, потёртые по углам. Стол – массивный, деревянный. Плитка на полу местами облезлая, будто её давно хотели заменить, но так и не собрались.

В центре кухонного гарнитура – плита. Большая, похожая на очаг. Чёрная, с ржавыми пятнами по краям, с тяжёлыми чугунными решётками.

Элиан сидит за столом, крутя в руках телефон. Лео на подоконнике, закинув ноги на стул, а Алекс стоит у плиты, держа в руках кружку с чем-то горячим.

Теперь, успокоившись, я могу видеть разницу в них.

Небольшую, но всё же.

И, конечно, запахи у них разные.

Лео пахнет как летний лес после дождя. Свежесть молодых листьев, смешанная с едва уловимым сладковатым ароматом чего-то дикого, может, ягод? Его запах обволакивает, будто он хочет, чтобы его запомнили.

Чтобы я захотела подойти ближе.

Он опасен именно этим – своей притягательностью.

Алекс – другой. Его запах глубже. Темнее. Он пахнет землёй после зимы – сырой, холодной, с прослойкой старого железа. Как будто ожидает своего часа. В его запахе нет игры. Только анализ.

Только сила, спрятанная под кожей.

— Ну что, искорка, — с едва уловимой насмешкой говорит Лео, чуть поворачивая голову. — Снова нас разглядываешь?

Я застываю.

— Ой, нет! — нервно натягиваю рукава худи на ладони, будто это поможет спрятаться. — Просто я… Ваш запах… И вы такие красивые…

Слова вырываются сами собой.

Как предательство.

Я сразу понимаю, что сказала слишком много.

Или не то.

Или слишком честно.

При моих словах Лео усмехается. Не зло, не с вызовом – так, как будто я только что призналась в чём-то важном. Что-то, что он уже знал, но хотел услышать вслух.

— То есть… нет? — интересуется Алекс, чуть наклоняя голову.

Он просто наблюдает.

Изучает.

Меня.

Чёрт!

— Нет, что вы… — совсем теряюсь под их взглядами. — Вы красивые… Просто… Я не хотела…

— Красивые, значит, — повторяет Лео, и в его голосе появляется что-то опасное, игривое. — Это хорошо.

Алекс молчит, но его глаза сужаются.

Почти незаметно.

Почти ничего.

— Садись за стол, — Элиан прерывает тишину. — Я немного разогрел компот.

Я киваю, почти машинально и сажусь за стол, оказываясь напротив Эла.

Беру пирожок с большой тарелки. Тесто ещё тёплое, мягкое. Вкус картошки с луком, немного перца. Каждый кусочек проникает внутрь, растекается теплом по животу, а я чувствую себя чуть живее.

Вокруг – их взгляды. Лео снова первым решает прервать молчание:

— Так почему ты в мужской кофте? — голос игривый, но в нём проскальзывает что-то ещё.

Что-то острое, как нож.

Алекс молчит, но его глаза сужаются.

Он тоже хочет знать.

— Это… — я запинаюсь, прижимая край рукава к ладони. — Это не моя. Сергей...

Слова вырываются тихо, почти невинно. Но в комнате становится холоднее.

— Сергей? — Элиан прерывает меня, произносит имя медленно, почти шёпотом, но звучит это как рык. — Сначало Димка, а сейчас какой-то Сергей.

Его голос горчит. Гнев прячется за каждым слогом.

— Нет, — я качаю головой, чувствуя, как щёки начинают гореть. — Сергей, он мой…

Дверь на кухню резко открывается.

Входит Макс.

Потому что больше некому…

Он выше своих братьев. Не просто высокий – он заполняет собой пространство, будто его тело создано не только из плоти и костей, но и из давления, которое он оказывает на воздух вокруг.

Глава 6. Лесной Страж и Путь Заблудшей.

«В славянском поверье гласится:

Коли заблудился в чащобе леса,

То не один ты там.

Есть те, кто ходит меж деревьев,

Не как зверь, не как человек –

А как тень, что помнит облик былой.

Говорили старики у костра:

"Кто в лесу услышит шаг без шума,

Тот уже не свой, не чужой –

Но часть чего-то большего.

Чего-то древнего.

Чего-то, что выбирает своих".

И коли кто на заре встретит старика в потёртом плаще,

Что выходит из тумана будто из самого времени,

Знай – это не простой путник.

Он – Страж Леса.

Хранитель троп, что ведут не вперёд, а внутрь…

Он выводит тех, кто сбился с пути,

Но платой за дорогу становится душа.

Ибо Лес не отпускает тех,

Кто однажды услышал его голос…

Берегись, путница,

Ты бежала от людей,

А нашла того,

Кто не просто спасает…

Он выбирает.»

Посёлок Черусти. 17:00.

Сижу неподвижно в зале ожидания. Билет смялся в моих пальцах, но я не могу заставить себя разжать ладонь.

Он ушёл.

Просто ушёл.

Не обернулся.

Слёзы начинают подступать незаметно. Сначала щекочут горло, потом давят на грудь. Я сжимаю зубы, пытаясь сдержать их, но они всё равно рвутся наружу – тихие, почти невидимые, но такие горячие.

В углу зала – старенький телевизор, прикрученный к стене. Экран чуть мутноватый, звук слишком громкий для такого пустого помещения. Кто-то забыл выключить его. Или специально включил, чтобы заполнить тишину.

Начинаются новости.

Скоро электричка, люди двигаются, собираясь на платформу.

Я остаюсь на месте.

Не могу встать.

Не хочу.

Всё внутри сжимается. Каждый нерв протестует против того, чтобы я снова осталась одна.

Даже если это была моя идея.

Даже если я сама начала бежать.

Одна.

С билетом и сердцем, которое бьётся слишком быстро, потому что знает – если я уеду никогда их больше не увижу.

Братьев.

Поднимаю голову, смотрю на дверь, за которой он исчез.

Хочу встать.

Хочу побежать следом.

Ударить его.

Обнять.

Но я не двигаюсь.

Просто сижу и жду.

Не поезда.

Не Сергея.

Не Димку.

Жду его…

Кого-то из них.

Хотя никто не просил меня ждать…

Голос диктора из телевизора льётся на фоне моих мыслей – невнятный, будто из другого мира:

— …пропавшая без вести…

Я не обращаю внимания.

— …Арина Ярунова, 18 лет, пропала накануне вечером…

Моё тело резко напрягается.

Что?

— …предположительно, покинула территорию жилого комплекса “Федерация” примерно в 22:30. Последнее место, где её видели – Казанский вокзал…

Я медленно поворачиваю голову к экрану. Телевизор показывает фото.

Моё фото.

Снимок сделанный недавно, на каком-то официальном мероприятии.

Я улыбаюсь. Не настоящей улыбкой – той, что рисуется для камер.

Холодной.

Натянутой.

Совершенной.

Волосы светлые, почти белые в свете софитов, струятся по плечам мягкими волнами. Длинные – почти до пояса. Глаза на фото – серые, большие, с лёгким блеском. Нос – милый, чуть вздёрнутый, слишком юный для всего того, что я натворила. Губы – пухлые. Стройная, но не худая. Тело, которое привыкли рассматривать как часть наследства. В том платье выгодно смотрится моя грудь, третьего размера.

Не вызывающе красивая.

Не безликая.

Отец всегда говорил, что мне нужно быть узнаваемой. Теперь это работает против меня.

Сердце замирает.

— …по предварительным данным, девушка могла уйти добровольно, однако родственники обеспокоены и просят любую информацию о местонахождении Арины передать в правоохранительные органы…

На экране появляется крупный план моего лица.

Чёрт!

Если раньше ещё можно было ошибиться, то теперь…

Меня узнает любой, кто пройдёт мимо.

— …рост сто шестьдесят сантиметров, худощавое телосложение, светлые волосы, глаза – серые. Последний раз была одета в тёмное худи и джинсы. Если вы видели эту девушку, немедленно сообщите в полицию или по горячей линии…

Я судорожно сжимаю край кофты.

— …напомним, что Арина Ярунова – дочь известного бизнесмена Мстислава Ярунова. Её исчезновение вызвало широкий общественный резонанс…

Внутри всё сжимается.

— …сегодня утром было объявлено о начале поисковой операции. Полиция рассматривает несколько версий произошедшего, в том числе похищение ради выкупа…

Диктор говорит дальше и я еле понимаю слова:

— …если вы располагаете информацией, просим сообщить на горячую линию по номеру…

Номер высвечивается на экране.

Красными буквами.

Чёткий, официальный голос повторяет его дважды.

Я медленно опускаю взгляд на свои руки. На пальцы, которые держат билет до Люберцев.

Они ищут меня.

Отец.

СМИ.

Полиция.

Они начали искать всерьёз…

Значит, скоро найдут.

Глава 7. Тени в Лунном Лесу.

«В славянском поверье гласится:

Коли заблудился в лесу на заре,

То не один ты там.

Есть те, кто ходит меж деревьев,

Не как зверь, не как человек –

А как тень, что помнит облик былой.

Говорили старики у костра:

"Кто в чащобе услышит шаг без шума,

Тот уже не свой, не чужой –

Но часть чего-то большего.

Чего-то древнего.

Чего-то, что выбирает своих".

И коли кто на заре встретит старика в потёртом плаще,

Что выходит из тумана будто из самого времени,

Знай – это не простой путник.

Он – Страж Леса.

Хранитель троп, что ведут не вперёд, а внутрь…

Он выводит тех, кто сбился с пути,

Но платой за дорогу становится душа.

Ибо Лес не отпускает тех,

Кто однажды услышал его голос…

Берегись, путница,

Ты бежала от людей,

А нашла того,

Кто не просто спасает…

Он выбирает.»

Тот самый лес. 1:13.

Подвёрнутая нога ноет всё сильнее, каждый шаг отдаётся резкой болью в лодыжке, будто внутри кто-то медленно крутит нож.

Я не плачу.

Не могу.

Остались только мурашки по коже и холод в груди.

Старик идёт впереди, почти бесшумно.

Не оглядывается.

Не спрашивает, как я.

Просто ведёт…

Мы выходим на просёлочную дорогу – узкую, заросшую по краям травой и кустами. Воздух здесь другой.

Более открытый.

Но не легче.

Он тяжелый, плотный от ночного холода.

Я поворачиваюсь к старику, но он уже исчез.

Просто исчез.

Ни шороха.

Ни скрипа.

Ни одного следа.

Только запах дыма и старости остаётся в воздухе, подтверждая что я не сошла с ума.

Сердце делает лишний удар.

Я ещё раз оглядываюсь.

Никого.

Ладно, идти по накатанной дороге лучше, чем плутать между деревьями.

Слышу вой волков. Где-то далеко, их голоса разрывают тишину ночи. Один зовёт – другой отвечает.

Вой не пугает.

Становится тоскливо.

Конечно же я тоскую…

Слепящий свет фар резко разрывает ночь, и я вздрагиваю, будто меня ударили.

Огромные, жёлтые лучи разрезают ночь, освещая меня целиком.

Машина.

— Нет, нет, нет… — шепчу себе под нос, пятясь назад.

Она останавливается в паре метров. Двигатель урчит, как зверь, которому дали паузу.

Меня бросает в пот.

Потом в холод.

Кто это? Сергей? Полиция?

Дверца открывается…

Я поворачиваю в сторону, бегу в лес, забывая о боли в ноге. Земля внезапно уходит из-под ног.

Овраг.

Неглубокий, но крутой.

Падаю кубарем в темноту.

Плечом ударяюсь о выступающий камень. А потом и головой…

Боль взрывается внутри, резкая и острая.

Воздух вышибает из лёгких.

Лежу, моргая, не понимая, где я и что произошло. В ушах – звенящая тишина.

И тогда я вижу его.

Волка.

Он стоит на краю оврага, чуть выше, освещённый лунным светом. Длинные лапы. Широкие плечи. Тело – словно вырезанное из самой ночи. Красноватая шерсть – непривычная…

Я не узнаю его.

Но и не боюсь.

Волк прыгает и приземляется рядом со мной, бесшумно, но земля всё равно отзывается глухим стоном под его весом.

Он крупнее, чем мне показалось в первое мгновение. Внутри меня просыпается что-то тёплое.

Незнакомое.

Почти болезненное.

Я тянусь к нему. Пальцы сами двигаются, будто их тянет к огню. Хочется списать этот поступок на страх.

На боль.

Или на серьезный удар головой.

Но это не так.

Я хочу прикоснуться к нему. Убедиться, что он настоящий. Что это не галлюцинация. Что он здесь.

Рядом.

Но темнота уже подступает. Тихая, мягкая. Она обволакивает меня, как одеяло, которое кто-то накинул на плечи.

Последнее, что я чувствую, – это запах.

Хвойный лес после грозы… Что-то знакомое.

От этого становится чуть легче.

А потом – ничего.

Темнота.

***

Просыпаюсь в незнакомой комнате.

Похоже, это уже входит у меня в привычку.

Глаза медленно привыкают к полумраку.

Комната тёмная.

Шторы плотные, но сквозь них всё равно проникают узкие полоски лунного света, которые рисуют на полу блики, будто кто-то рассыпал серебро по каменному полу.

Широкая кровать. Настолько большая, что кажется, будто здесь можно потеряться. Постель застелена просто – белые простыни, тяжёлое одеяло и мягкая подушка.

В голове всё плывёт. Глухая боль. Удар при падении даёт о себе знать. Касаюсь лба и чувствую повязку – кто-то перевязал меня.

И переодел. На мне большая белая футболка.

Аккуратно.

Заботливо.

— Где я? — шепчу, но голос срывается, становясь хриплым от сна и боли.

Комната большая. Массивный стол у дальней стены завален бумагами, рядом – кожаное кресло, потёртое на спинке. На стене – карта, покрытая пометками.

На другой стороне – шкаф. Высокий, массивный, с металлической ручкой, которую уже давно никто не красил. Рядом – деревянная полка, где стоят книги с потрёпанными корешками. Ни одной фотографии. Ни одного украшения. Только вещи, которые говорят: здесь живёт человек, которому не нужно ничего лишнего.

Глава 8. Луна, что Спит под Кожей.

«В славянском поверье гласится:

Коли уж лес приютил заблудшего,

То не просто так.

Ибо он выбирает тех, в ком таится древний дух –

Не мёртвый, но дремлющий.

Говорили старики у костра:

"Кто проснётся в чужом доме,

Под запах хвойного леса после грозы,

Тот уже не свой, не чужой –

А между тем и другим.

Между двумя мирами".

И коли кто на заре услышит шаг без шума,

Да почувствует взгляд сквозь сон,

Знай – это не простой человек.

Это Лунный Род.

Потомки тех, кто носит зверя внутри,

Не как проклятие – а как дань предкам.

Они не теряют себя.

Они лишь спят в теле людей,

Пока не придёт час пробуждения…

Берегись, путница,

Ты очнулась в доме близнецов,

Чьи глаза холоднее зимней зари,

А сердца бьются в ритме леса.

Ты не одна.

Ты уже не одна…

С того самого момента,

Как лес взял тебя в свои объятия.»

Село Пустоша. 10:25.

Чувствую лёгкие касания к голове – чьи-то пальцы осторожно проходят по краю повязки, ощупывают место ушиба. Я вздрагиваю, не сразу понимая, где я.

Открываю глаза.

Утро.

Алекс.

Или Лео?

В любом случае сейчас это один из близнецов.

Он сидит рядом на кровати, чуть наклонившись, смотрит на меня без выражения. Его прозрачно-голубые глаза – холодные, но не жестокие. Он просто оценивает.

Алекс.

— У тебя не простой ушиб, — просто говорит он. — Ты потеряла сознание на несколько дней. И ты проснулась этой ночью.

Я моргаю, пытаясь собраться с мыслями.

В комнате тихо.

— Что со мной? — шепчу я, чувствуя, как сухо в горле.

— Ты живая, — отвечает он коротко. — Это уже успех.

Он берёт новый бинт, лежащий на тумбочке, и аккуратно меняет старый. Делает это быстро, почти механически. Без лишних движений. Как будто знает, как обращаться с ранами.

Слишком хорошо знает.

— Почему я в комнате Макса? — спрашиваю я, приподнимая голову.

Алекс чуть задерживает дыхание, потом продолжает завязывать узел.

— Потому что он так решил.

— Но почему?

Он не отвечает. Только ещё раз проходит руками по свежей повязке.

— Макс сказал, что ты хромала на правую ногу, — Алекс чуть сдвигается. — Прости, я не знал, иначе бы сразу наложил шину.

— Это ерунда… — начинаю я, но замолкаю.

Он резко откидывает одеяло в сторону. И я заторможено понимаю, что футболка задралась и он видит меня в белье.

Великолепно.

Вздрагиваю, когда он берётся за щиколотку. Лёгкий массаж, проверка подвижности. Стараюсь не дергаться.

Он бы всё равно не позволил.

— Вывих, — говорит он, чуть хмурясь. — Ничего серьёзного. Но тебе нужно полежать пару дней. Если повезёт — отёк спадёт до вечера.

— Хорошо, — только сейчас соображаю поправить футболку.

Спишу нелепость своего поведения на удар головой.

На сильный удар головой.

Алекс чуть склоняет голову. Смотрит на меня так, будто я творю очередную глупость.

Не раздражённо.

Просто наблюдает, как за диковинкой.

И оборачивает лодыжку эластичным бинтом. Бинт плотно держится, но не давит.

— Лео готовит завтрак, — закончив с ногой, говорит он и встаёт.

Он берёт край одеяла и аккуратно укрывает меня. Не потому что ему жалко.

Скорее, чтобы я не мешала себе же выздоравливать.

И уходит.

Просто уходит!

Дверь за ним закрывается мягко.

Почти бесшумно.

Не спрашивает, голодна ли я. Не советует, что делать дальше. Просто исчезает за дверью, будто уверен, что я никуда не денусь.

Я остаюсь одна.

Мне холодно.

Не от температуры.

От понимания, что я действительно не одна.

Но и не дома.

***

После долгих раздумий решаюсь выйти из комнаты Макса и иду на кухню.

Своей одежды я не нахожу. Или просто её нет. В белой футболке, слишком свободной на плечах, чувствую себя неловко.

Коридор кажется длиннее, чем ночью. Стены будто сжимаются, когда я прохожу мимо.

На кухне – они.

Лео сидит на подоконнике, закинув ноги на стул, в руках – кружка с чем-то горячим. Его глаза цвета грозового неба скользят по мне, как будто он ждал именно этого момента.

Эл стоит у плиты, аккуратно помешивая что-то в сковороде. Его волосы растрепаны после сна.

Алекс – за столом. Он не спешит говорить, только чуть наклоняет голову, заметив меня.

— О, искорка проснулась, — Лео первым разрывает тишину. — Надеюсь, ты голодная?

Я не отвечаю. Просто подхожу ближе, ощущая, как напряжение сжимает плечи.

— Где мои вещи? — спрашиваю вместо приветствия.

— Они сушатся после стирки, — коротко говорит Эл, не оборачиваясь.

Лео смеётся, почти весело:

— Мне кажется, в этой футболке ты выглядишь намного лучше, чем в той кофте! Кстати она моя.