Что, если?

Глава 1

Все произведения автора являются художественным вымыслом.

Совпадения случайны.

Свет в кабинете включается одновременно с тихим щелчком взведенного курка. Этот звук Герман ни с чем не спутает – столько раз он его слышал. Да и не исключал Глухов покушения. Не зря же вокруг него столько охраны вертится. Странно только, что и она недоглядела. Кажется, ребята все делали по уму. Герман каждый их шаг отмечал и анализировал, хотя вроде давным-давно делегировал вопросы собственной безопасности. Тем нелепее, что все именно так закончилось. Он бы еще пободался. Тут же в мгновение все просчитав, Глухов как-то сразу понял, что попал по полной: он безоружный, киллер, судя по звуку, где-то в глубине комнаты. Броситься на него с голыми руками, конечно, можно, да только выстрелить он, один черт, успеет. С такого расстояния хороший спец даже в движении не промажет, а плохой в его кабинет не попал бы.

Так почему же тогда он медлит? Когда за дверью все отчетливей слышны голоса…

– Бум. Убит, – раздается вдруг… женский голос. И вроде ничего нового в этом нет. Кому как не Герману знать, что среди конченых отморозков порой и бабы встречаются. Но все равно это каждый раз удивляет. И почему-то сейчас особенно. Может, потому что Герман приблизительно понимает, какой подготовки от бойца требует такая вот операция. Он даже уважением проникается. К ней… Той, кто хочет его убить.

Голоса за дверью приближаются, а она, кем бы ни была, ничего больше не говорит. И не делает. Секунды растягиваются как густой таежный мед. Волосы на загривке Германа приподнимаются, пульс долбит, адреналин стремительно мчит по венам. Секунда, две… В голове знакомые мысли бродят. Ведь когда ходишь краем, нет-нет да и догоняет вопрос, а как ты сам уйдешь, когда придет время? С достоинством примешь смерть или сломаешься. Герман на своем веку повидал всякое. И теперь, замкнутый со своей смертью в одной комнате, он довольно отстраненно замечает, что держится, в общем-то, хорошо. Даже несмотря на то, что неторопливость киллера его страшно бесит. Чего он ждет, то есть она… То есть… Чертыхнувшись под нос, Глухов медленно поднимает руки над головой и оборачивается, раздираемый любопытством.

Она сидит за его столом. Не особенно высокая. В темной неброской форме, похожей на форму штурмовика. И черной же шапочке. Руки свободно покоятся на крышке стола. Пистолет лежит рядом. Он был бы дураком, если бы этим не воспользовался.

В два прыжка равняется со столом. Подсечка. Удар, блок. Захват… Красивый выход. Двигается девка – просто загляденье. Он испытывает настоящий визуальный экстаз. И в какой-то момент даже похер становится, что она вообще-то по его душу явилась. Глухов, кажется, даже школу ее узнает, но этого быть не может. И потому снова удар, блок, выход. Как танец. В котором они, выкладываясь на все сто, потеют. Да и дыхание сбивается по чуть-чуть. У него быстрей, у него возраст. А девке сколько? Двадцать хоть есть? Когда ее завербовали? На что, гады, давили? И сколько ей было лет, чтобы успеть вот так натаскаться?

Столько вопросов. И ни одного ответа.

Герман бьет с эффектного разворота. Чертов костюм за пару штук баксов трещит по швам. Кто ж знал, что ему, как ребятам из охраны, надо брать на пару размеров больше, чтобы при случае удобней было махать конечностями? Девке в этом плане сподручней. Ее костюм вообще не сковывает движений. «Ну да, давай, Гера, оправдывай себя, старый хер. Да ты просто разжирел и расслабился. Поэтому и только поэтому все никак ее не уложишь. Нет, ну какая…» – проносится в голове у Глухова.

Он проводит очередной прием. Даже вскользь задевает противника. С головы которого слетает шапка. Заплетенные в косу волосы белые-белые. Как у альбиноски. А ресницы и брови на пару тонов темней, что создает довольно странный контраст.

Не успевает он ее как следует рассмотреть, как происходит две вещи сразу. Она отскакивает к стене, и в кабинет с пушками наперевес таки вваливается охрана. Приходит черед девицы сдаваться. Она поднимает руки над головой, точно как Герман несколькими минутами ранее.

– Поздно. Объект убит. Хреновая работа.

Глухов отмечает, что дыхалка у нее все же сбивается. И переводит взгляд на Михалыча – своего начбеза. Недоуменный поначалу, тот на глазах затапливается яростью и беспокойством. Михалыч подлетает к Герману, чтобы его осмотреть.

– Я в норме.

– Она могла использовать отравляющие вещества, – агрессивно парирует тот.

– Могла, но не использовала, – ровным, даже скучающим голосом замечает альбиноска. Михалыч, осознав, что по всем фронтам облажался, глядит на нее волком. – Надеюсь, теперь вы понимаете, что вашу команду нужно усилить?

Головы сразу всех охранников поворачиваются в сторону смертницы. Михалыч прищуривается:

– Точно, – кивает он. – Ты приходила к нам на отбор.

– Ага. Теперь-то я прошла конкурс? – в голосе девицы могла бы быть ирония, но ее нет.

– Хочешь сказать, все это лишь для того, чтобы устроиться на работу? – вклинивается в разговор Глухов, с трудом подавляя эмоции: недоверие и какое-то идиотское, совершенно ничем не оправданное веселье.

– А зачем бы еще? Хотела бы убить – уже бы убила. Вы в курсе, – равнодушно пожимает плечами барышня. Михалыч ловит взгляд шефа. Тот нехотя кивает. Уже бы убила – факт, с которым им всем придется смириться.

Глава 2

Елена – звезда. Оперной сцены. Не прям первого эшелона, но вполне себе. А если верить ее соцсетям, так и вовсе... Герман про себя посмеивается над таким тщеславием, но считает его безобидным. А Елена в ответ на его легкие подколы уверенно заявляет, что мы – это то, как нас видят. Вот почему так важно уметь правильно себя подать.

В родном регионе в Елене видят женщину, которая прославляет культуру их края. Она и впрямь в своих интервью довольно регулярно педалирует тему корней. Но только лишь потому, что прямо сейчас на этой теме легко заработать личностный капитал. Мало кто знает, как она это все ненавидит на самом деле…

Елена родилась в семье оленеводов-кочевников на осколках уходящей эпохи. На изломе старого мира и нового. Совсем скоро и до них дойдет прогресс. Появятся мобильники, генераторы и снегоходы. Но Елена успеет вдоволь «насладиться» еще той настоящей дикой кочевой жизнью, о которой вспоминала при Германе всего пару раз, после нескольких бокалов вина, выпитых вроде для настроения, а на самом деле заставляющих ее еще больше загнаться.

– Все говорят – романтика севера, кочевой жизни… А я прямо из себя выхожу, Гер. Что они в этом понимают, скажи?! Я с рождения пахала как проклятая! Матери помогала, отцу. Всех обстирай без воды, электричества и стиральной машины, накорми без плиты, баню натопи, пока отец с братьями со стадом управляется, подои оленей… Только устроишься на стоянку, как опять нужно сниматься. Каторжный труд день и ночь. Легче стало, лишь когда пошла в школу. Они у нас по типу интерната. Хоть кожа немного отошла, а то… Была бы как мать. Старухой в тридцать.

Тема красоты и увядания для Елены довольно болезненна. Вот и сейчас она бросает беглый взгляд в зеркало, сбрасывая в руки Глухова меховое манто. Елена нарадоваться не может, что меха снова в моде. Ей ужасно к лицу все эти шапки и шубы. И вообще она влюблена во всяческие там роскошества, а что может быть роскошнее мехов, ну правда?

– Вот скажи, Герман, что тебе мешало выдвинуться где-нибудь на юге? Поближе к матушке-столице? Там уже весна чувствуется, а здесь?! Еле добралась.

– Добралась же.

– Медвежий угол. Холодрыга. Снег-снег-снег. Все серое. Ненавижу.

– Ненавидь, конечно. Только не вслух, – чуть хмурится Глухов.

– Прости, – виновато улыбается Елена. Щелкает пальцами. – О-оп! Господи, как же я соскучилась. Как тут хорошо! Едем, а снег такой лохматый метет-метет, все белым-бело – красота. То ли дело дома – соли насыпали, грязища!

Несколько удивленный такой резкой переменой, Герман осматривается. В стороне стоит пара местных чиновников, и, конечно, они все слышат. Понятным становится, для кого Елена устроила этот спектакль! Глухов усмехается. Особенно ему весело потому, что озвученные невестой восторги самому Герману, без дураков, близки. Он влюблен в тайгу. В ее невероятные просторы. С ними у него связано столько воспоминаний… Стертых, вычищенных для других поправками в официальную биографию. Так что лично его все устраивает. А Елена рано или поздно смирится. Да и кто сказал, что ей нужно сидеть безвылазно возле мужа? Герман таких целей точно для себя не ставит. Он по сути своей – одинокий волк.

– Ох, Дмитрий Константинович, кажется? – оживляется Елена, разглядев знакомое лицо в толпе, и, вытянув царственно руку, шагает навстречу грузному мужику, в котором Герман узнает одного из приглашенных судей. В ответ на такое внимание мужик растягивает губы в улыбке. Глухов про себя довольно оскаливается. Все-таки Елена свою роль на все сто знает. Вот умеет она обаять, отыграть, где нужно, все правильно вывернуть. И даже каких-либо дополнительных инструктажей не надо. Идеальная спутница для политика. Собственно, этим Герман и руководствовался, делая ей предложение. А еще рекомендациями политтехнологов, которые жужжали, что холостой политик вызывает меньше доверия. Да и чего таить, он и сам все чаще стал задумываться о вечном. Неожиданно в нем взыграло тщеславие. Захотелось передать, пока есть силы, гены свои, скопленный за годы жизни опыт. И в идеале хоть половину жизни пожить как все. По-человечески пожить. Раз уж как-то ему сказали, что жизнь его будет долгой.

Вечер проходит достаточно плодотворно. Как он и просчитывал. Глухов в принципе все просчитывает. Так привык. Все у него по полочкам.

Герман верит в судьбу. Но он так же верит и в то, что люди способны ее корректировать своими действиями, мыслями и образом жизни. Он старается жить достойно. По совести.

Наконец, последние гости уходят.

Елена падает на диван. Закидывает ноги на банкетку, чтобы не мешать домработнице устранять последствия вечеринки. В холле шуршит охрана. У них пересменка. Интересно, нарыли ли что-нибудь на Иману? Глухов опускается в кресло и прикрывает глаза.

– О чем думаешь?

– О том, что надо себя чаще гонять. Кажется, я теряю форму.

Махач с Белоснежкой и впрямь не прошел даром. Он потянул руку. Так глупо. И надо бы перевязать. Но почему-то стыдно, что кто-то увидит.

– Правда? Дай-ка посмотрю… – прямо при домработнице Елена тянется к пуговичкам на рубашке Германова. Она немного пьяна. Глухову это не нравится.

– Перестань. Мы не одни.

– Ну, так пойдем, уединимся. Я соскучилась, родной.

Елена подмигивает и провокационно облизывает пухлые губы. Герман не железный. Он откликается. В паху тяжелеет, становится очень тесно – брючина давит.

Глава 3

В квартире, которую Имана снимает на пару с бывшей одногруппницей, дым стоит коромыслом. Это еще на подходе понятно – шторки ведь никто закрывать не стал, а их дом до того осел, что Имане даже голову задирать не нужно, чтобы разглядеть происходящее в покосившемся мутном окне.

Набрав в легкие побольше колючего морозного воздуха, девушка заходит в темный подъезд. Преодолевает шесть скрипучих ступенек и толкает дверь. Проход заставлен чужой разномастной обувью. Чтобы пройти, Имана пинает в сторону чьи-то ботинки. И морщась от боли, стаскивает с себя куртку.

– О, народ, Имана пришла! – кричит Катя. – Давай скорей к нам за стол.

– Нет, Кать, сегодня без меня. Мне с утра на работу.

– Так мне тоже, – задорно смеется приятельница, подталкивая Иману в сторону кухни. – Рассказывай, как все прошло. Парней ты знаешь. Иван, Акын. Игорь Сергеевич.

Все менты из отдела, куда Катя устроилась на работу сразу после окончания школы полиции. Имана кивает собравшимся. Соскальзывает взглядом на накрытый веселенькой клеенкой стол. Похоже, ее соленья пошли на ура под водочку и подгоревшую картошку. На разномастных тарелках подсыхают шкурки от помидор и остатки купленного в кулинарии салата. Имана с трудом прячет брезгливость и упирается немигающим взглядом в соседку. Глаза той возбужденно блестят. Катьке всего двадцать два, но она уже выглядит как битая жизнью тетка. Имана же помнит ее другой: смешливой и очень мечтательной.

– Ну пойдем со мной на собеседование! Ну пойдем, а? Ты представь, сколько там мужиков! Найдем себе какого-нибудь начальничка. Замуж выскочим, – смеялась Катя, вертясь перед зеркалом. И вроде же немного она хотела: встретить того самого, выйти замуж, родить ребенка. Немудреные бабьи мечты. Но то ли слишком активно Катюха принялась воплощать их в жизнь, то ли ей просто не повезло, но как-то очень быстро все не туда свернуло. Один неудачный роман с коллегой сменился другим, тот тоже ничем не закончился, ну а потом как-то стремительно и одновременно с тем незаметно за Катькой закрепилась слава гулящей, а с таким реноме в их краях… Ну какой замуж?

– Так, значит, штрафную, – тянет губы в улыбке тот самый Игорь Сергеевич.

– Я не пью.

– Да ладно. Мы по писюрику, и по домам, – стоит на своем.

Имана бросает взгляд на массивные спортивные часы. Уже одиннадцатый. Дома этого хряка наверняка заждались. Жена, и кто там у него? Сын? Дочь?

– Мне завтра рано вставать.

Обычно Имана старается не выделяться. В какой-то момент она поняла, что так гораздо проще существовать с людьми бок о бок. Напряглась, изучила их поведение и научилась мимикрировать под нормальную. Но иногда, вот как сейчас, притворяться нет никаких сил.

Она встает и, не прощаясь, выходит из кухни. В спину летит издевательское «ты ж гля, какая цаца!». Не то чтобы она прислушивалась…

Слава богам, в бойлере есть горячая вода. Имана спускает ее всю подчистую. Моет голову, трет тело мочалкой, пока кожа не становится ярко-красной. И не расслабляются напряженные до легких судорог мышцы. Тело потихоньку отогревается. Пока Имана все провернула – замерзла, просто кошмар. Хорошо, не зря она все затеяла.

Завернувшись в теплый халат, девушка выходит из санузла и прячется за дверью спальни. В бараке тепло. Раньше на совесть строили. И даже через покосившиеся окна не дует – по осени они забили щели пенькой, а потом еще и прошлись шпатлевкой.

Имана валится на кровать. Спа-а-ать. Да только на таком адреналине хрен ведь уснешь. А тут еще дверь открывается… Имана просовывает руку под подушку, где хранит дедов нож, но это всего лишь Катя.

– Ну и какого хрена ты из себя опять невесть что корчишь?

– А ты?

– Будешь мне морали читать?

– Не планировала. Ты и сама все знаешь.

К ужасу Иманы, соседка начинает рыдать. Оседает на пол у ее кровати. Лбом утыкается в край матраса. Имана купила новый – хороший, ортопедический. Потому что когда есть возможность с комфортом выспаться, грех не использовать такой шанс.

Чем утешить Катю, Имана не знает. У нее вообще все сложно с эмоциями. Она знает, как выживать, она обучена читать по следам, ориентироваться по звездам, делить территорию с диким зверем, как-то с ним уживаться… Но это ведь совсем другое. Не то, что ей может пригодиться сейчас.

– Как думаешь, я Ваньке совсем не нравлюсь?

– Без понятия.

– С тобой не поговоришь, – смеется Катя сквозь слезы. – Все время забываю.

Имана делает над собой усилие:

– Я думаю, если ты ему нравишься, он сам что-то предпримет. Тебе не нужно это все… – неопределенно машет рукой.

– Да. Да… Не нужно.

– Мужчине важно чувствовать, что он завоеватель. Просто не будь легкой добычей.

Катя кивает. Размазывает по лицу сопли. И потом сквозь слезы смеется:

– Тебе-то откуда знать? Ты же и не встречалась ни с кем, советчица.

На это Имане сказать нечего. Потому она и молчит. Катя, удовлетворенная тем, что последнее слово остается за ней, нехотя соскребает себя с пола. А уже у двери вдруг вспоминает:

Глава 4

Глухов готов к подсечке. Хотя, конечно, «урони» она его снова, это было бы непрофессионально. Но девка темпераментная. И неопытная. Могла и обидеться на проверку. Есть у него подозрение, что она поняла откуда ветер дует еще до того, как ей чирикнули об этом в «ухо». Не зря же она заставила его жрать снег. Бессмертная.

Но нет. Ничего подобного не происходит. Имана принимает его помощь и просто молча встает.

За затемненными стеклами очков он не может разглядеть ее глаз. А потому и мысли белобрысой остаются для него загадкой.

Остатки снега тают на коже. Мороз жалит щеки, будто проникая в поры тонкими длинными иглами. Ощущения настолько яркие, что Герман уже и не помнит, когда вот так остро что-то чувствовал. В крови гуляет адреналин. Секунды уходят в вечность, и надо бы возвращаться, у него каждая минута расписана. Но он стоит, запрокинув горящую морду к небу. И слушает тайгу. А та поет, зазывая весну.

Чик-чирик. Тив-тив-тив.

Глухов незаметно косится на свое сопровождение. Имана деловито отряхивается. Каждое движение выверено. Ничего лишнего. Резкого…

А если она все-таки не догадалась, что это проверка? Ну, ведь может так быть. А ну, когда со всех сторон палят, собери мозги в кучу. Сконцентрируйся на задаче! Тут даже бывалые бойцы порой теряются. Те, у которых инстинкт как у собаки Павлова, вбитый каждодневными тренировками. С ними все понятно. Интересно другое. Как так вышло, что Имана даже не дрогнула? Что вообще может заставить молоденькую девочку выбрать такую профессию? Если не поиски смерти. Ее ведь даже не успели проинструктировать, а она сработала так, будто каждый день только тем и занимается, что бросается под пули. Или тот же фокус с проникновением в его кабинет… Если бы Имана попалась, его ребята вполне могли бы открыть огонь на поражение.

– Герман Анастасыч… – нервничает старший смены.

– Да-да, возвращаемся. Погнали.

Имана бежит, не отставая ни на минуту. Глухов не знает точно, но он готов поставить на кон свое губернаторство, что в провинциальной школе милиции курсантов так не гоняют. А тем более девочек. Что-то не вяжется...

Он забегает в дом и, упав на кушетку в холле, стаскивает с себя кроссовки. Под потолком растекается густой голос Елены. Пару секунд он позволяет себе насладиться ее распевкой. И только потом идет в душ. А сразу после, пока не забыл, ловит Михалыча:

– Елена была у врача на прошлой неделе. Узнай мне подробности.

Михалыч и бровью не ведет. Но Глухов слишком хорошо знает своего начбеза. Поэтому уточняет:

– Что?

– Мы же ее проверяли.

– Проверь еще. В чем проблема?

Мужчины заходят в просторную, залитую светом кухню. В торце – кухонный гарнитур в лаконичном стиле. Который отделяется от зоны столовой роскошным мраморным островом. Пока домработница накрывает завтрак, Глухов варит себе кофе.

– Ты уверен, что хочешь жениться на той, кому не доверяешь?

– Я доверяю. Но проверяю, – сводит все к шутке Герман. – Кстати, что там девочка?

– Да ничего. Легенду ее проверил. Все чисто.

– Узнай, где она тренировалась.

– Тоже заинтересовала техника? Я когда камеры в кабинете просматривал, своим глазам не поверил.

Герман кивает:

– Да. Любопытно. Я знаю лишь одного человека, который мог натаскать ее так. Но это нереально.

– Почему?

– Потому что он не работает на таком уровне. Да и вообще… Не работает.

– Ты сейчас о ком, Гер? Мне что-то надо знать?

Михалыч имеет в виду, конечно, те вводные, которые бы могли как-то повлиять на их работу сейчас. Тот, о ком Глухов вспоминает с легкой тянущей болью в сердце – не может.

– Нет, Коль. Ничего такого.

Прерывая разговор мужчин, в кухню заглядывает Елена.

– Доброе утро!

– Доброе. Ты сегодня рано. – Глухов разводит руки. Елена легкой птичкой влетает в его объятья и обвивает руками шею. Обычно Елена не встает с кровати раньше обеда. Вот почему Герман удивлен.

– Тут хорошо спится.

– Вот видишь. Наконец, мы начинаем находить какие-то плюсы в твоем нахождении здесь, – криво улыбается он.

– Главный плюс – это ты, – смеется Елена, чуть придерживая его руку своей, делает маленький глоток из его чашки. – Бр-р-р. Как ты это пьешь?!

– За стол садись. Ирина Анатольевна приготовит тебе капучино.

– Я сегодня понадоблюсь?

– Буду рад, если ты присоединишься ко мне на встречах.

– Конечно, дорогой.

На завтрак у них омлет с местной рыбкой и сырники с брусничным вареньем. Глухов не знает, когда в следующий раз удастся поесть, поэтому завтракает всегда плотно. А тут еще пробежка – он потратил много энергии. Быстро и аккуратно орудуя приборами, ловит вдруг взгляд невесты. И ведь не то чтобы Герман не доверял конкретно ей. Скорей он вообще никому не верит. И нет, его ничуть не смущает, что он проверяет даже свою будущую жену. Еще не родилась та женщина, рядом с которой он расслабится. В конце концов, Глухову не приснилась та запинка. Если Елена думает, что сможет оттягивать свою беременность, водя его за нос, она очень ошибается.

Глава 5

У Иманы так себе с чувствами, но толстые игривые щенки вызывают улыбку даже у нее. А вот на клетку вольера она косится едва ли не с ненавистью. И пусть люди говорят, что волкособы больше похожи на собак, чем на волков, она знает, что зверю не по душе неволя.

– Я думал, государственные программы по выведению этой породы закрыты, – доносится голос Глухова.

– Ну, так то государственные. А любителям кто запретит? – парирует весело губер. – Степаныч, этот помет который по счету?

– Третий, Сергей Александрович.

– Во! Третий. И ведь почти идеальный. Один щенок только подвел. Говорил тебе, надо было сразу от него избавиться.

Имана вздрагивает. Переводит взгляд на самого маленького и слабого щенка. Да, в дикой природе он бы наверняка не выжил. К этому у нее жалости нет. Естественный отбор – полезная штука. Но ведь тут не тайга. А Бутов – не гребаный санитар леса. Ей не нравится этот мужик, как не нравится и происходящее.

– Может, и придется, – сплевывает заводчик. – Дикий он. Ни в какую дрессировке не поддается. Где я на такого найду желающих?

Имана опускает взгляд в снег. Пытается себя убедить, что это все ее не касается. Хотя бы потому, что она сама никакого другого варианта предложить леснику не может. И вообще она на работе. Ее задача – обеспечивать безопасность. Остальное не ее ума дело. Но когда тот самый щенок подбегает к ней и прихватывает за ногу, у Иманы в груди что-то будто вздрагивает. Она присаживается на корточки и, глядя в волчьи глаза, требовательно командует:

– Фу! Нельзя.

Головы собравшихся у вольеров синхронно поворачиваются к ним с песиком. Кожа на щеках начинает гореть. Имана не любит лишнего к себе внимания. Одно хорошо – щенок все же оставляет в покое ее брючину. И как-то удивленно косится, прежде чем настырно продолжить начатое.

– Да не понимает он команд, – фыркает Бутов.

– Понимает, – едва слышно замечает Имана, – просто не хочет им следовать.

На короткий миг ее взгляд встречается с взглядом лесника. Мужик скупо ей улыбается. И как-то странно смотрит. Будто тоже что-то эдакое чувствует. Его изборожденное глубокими морщинами лицо смешно скукоживается.

Пока задохлик перетягивает внимание на себя, три других волкособа берут в кольцо женщину Глухова. Окруженная ими Елена вскрикивает, один пес запрыгивает на нее и валит в снег. Конечно, сил у него для этого нет никаких, скорее срабатывает эффект неожиданности. Охранники тут же срываются со своих позиций и оттаскивают щенков за ошейники. Но Елена успевает не на шутку перепугаться. Ее липкий ужас виснет в воздухе густым металлическим смрадом. Зверь это чувствует и еще сильней рвется из рук.

– Фу! Да что с вами?! – удивляется лесник.

– Уж больно, Гер, им твоя будущая жена понравилась, – смеется губер, глядя на прячущуюся на груди у Глухова женщину. – Да вы не бойтесь, Елена. Они безобидны, – сплевывает с неприкрытой досадой. – Волчица, участвовавшая в вязке с овчаркой, была одомашнена еще в раннем детстве. Поэтому характер у щенков мягкий и податливый. Вот лет пятнадцать назад были у меня волкособы от дикой… Так вот то были настоящие звери, не чета этим. Помнишь, Степаныч, моего Хана?

– Как такое забудешь?

А Глухов тем временем, даже для проформы не делая вида, что ему есть дело до россказней губера, обеспокоенно всматривается в лицо невесты:

– Все нормально? – тихо, но требовательно интересуется он. Охрана виновато переминается с ноги на ногу. Пострадать женщина шефа вряд ли могла, да и отреагировали они в секунду, но все равно ведь получается, что недоглядели. Дурацкая ситуация.

– Д-да. Может, уже пойдем? Я подмерзла.

– Конечно.

Глухов дает знак охране выдвигаться. И потом только прощается с Бутовым.

– Красивые звери. Но нам пора.

И нет в нем никакого пиетета. Имане это в Глухове нравится. Она этим «нравится» заботливо ведет счет. Чтоб потом разложить в голове по порядку и попытаться постичь его душу.

Парни идут впереди и сзади. Имана прикрывает сбоку, сканируя пространство… Если бы кто-то ее попросил это объяснить, Имана бы сказала, что сам процесс похож на ловлю рыбы сетями. Закинул, вытащил, что-то там попалось… Иногда толковое. Чаще – просто мусор в виде чужих эмоций, не имеющих никакого отношения к делу.

К этой технике Имана прибегает в единичных случаях – уж слишком много она отнимает сил. Вот и сейчас ей приходится пробраться сквозь килотонны ненужного, прежде чем нащупать, наконец, эмоции Глухова. Здесь и беспокойство, и злость, наверное, на охрану, и какая-то странная досада. Но в целом ничего отталкивающего. А вот от эмоций Елены Имана шарахается, как от зловонной разложившейся наполовину падали. Это собаки так ее напугали? Да бред. Они же просто щенки.

Имана оглядывается на вольер. Маленький волкособ смотрит на нее через решетку, как будто ждет, что она его заберет.

Тряхнув головой, девушка идет дальше. Взгляд падает на сплетенные руки женщины и мужчины. У Глухова крупные мужицкие такие ладони. У Елены ручки маленькие, с ярким алым маникюром. На смуглых пальцах будто капли крови. Сама того не желая, Имана углубляется в эту женщину. Ее подташнивает, а она все равно настойчиво пробирается дальше. И, наконец, нащупывает связь. Хорошо, а то она уж было решила, что ее нет вовсе. Что она с Глуховым вообще непонятно зачем. Может быть, по расчету. Сама Имана этого не понимает, но вполне отдает отчет, что в жизни бывает всякое.

Глава 6

Герман пьет кофе, сыто жмурясь на совсем уже весеннем солнышке, когда до него доносятся голоса. Раздраженный – Михалыча:

– Нет, нет, нет! И еще раз нет. Я тебе это уже тысячу раз повторил.

Ему вторит холодный и безэмоциональный голос Иманы:

– Повторили. Но никак не обосновали.

Глухов сгребает со стола чашку и подходит к окну. Гардин в его доме нет – не тот дизайн. Спрятаться не за чем. Да он и не собирается. Еще чего не хватало. В собственном доме.

– С хрена ли я должен обосновывать?! Ты че? Берега попутала? – сощуривается Михалыч.

– Да просто понять хочу, почему нам нельзя привлечь пса к охране, – нудит Имана, глядя в точку перед собой.

– По кочану! Хорош меня доставать, иди лучше займись работой.

– А я ей и занимаюсь. У нас западная сторона вообще «голая».

– Там естественная преграда!

– Которую я сумела преодолеть, значит, и другой сможет. Особенно в теплое время года, – терпеливо объясняет девчонка то, что и так понятно им всем.

Глухов хмыкает. Он в курсе, что это не первый такой разговор. Михалыч ведь регулярно ему докладывает о заходах новенькой. То морщась, как от зубной боли, то снисходительно хохоча, а то и с неосознанным уважением:

– Дерется она… Что ты. Каждый считает своим долгом прийти посмотреть, если ее ставлю в спарринг! Взрослые мужики, а ведут себя как дети малые. Дай им волю, так они бы у нее с рук жрали. Уволить ее надо к херам, Герман Анастасыч. Я серьезно.

– Ты ж говоришь, девчонка их ухаживаний не поощряет.

– Так, а толку?

– К работе парней у тебя есть вопросы?

– Нет.

– Ну и все, Коль. За что ты ее увольнять собрался? Прекращай, а то решу, что ты этой соплячке своего проеба простить не можешь.

– Я себе не могу простить, – парирует начбез, дергая уголком рта. С того вечера, как Имана проникла к Глухову в кабинет, Михалыч и впрямь потерял покой. Хотя вроде бы разобрал всю ситуацию по косточкам, каждый шаг девчонки во времени воспроизвел, чтоб понять, как такое вообще стало возможным, и провел работу над ошибками: установил еще пару камер на случай, если одна из них будет обнаружена и выведена из строя. Допросил Иману уже, наверное, раз сто. И смиренно схавал то, что Глухов лишил его премии за три месяца. Но так и не смог отпустить ситуацию.

Глухов подносит чашку к губам. Делает глоток.

– Боец, у нас сегодня стрельбы, так? Вот и дуй к инструктору. Тебя там наверняка заждались. А если судьба пса тебе не дает покоя, то забери его себе, какие вопросы?

– Некуда мне забрать.

– Ну, это не мои проблемы. Все. Шуруй. Отрабатываем огонь по движущимся целям.

– Было бы что отрабатывать, – шепчет Имана, устремляясь к тиру.

– Что ты сказала?! – сатанеет Михалыч, ее услышав. – Что значит – нечего? Ты у нас что, до хера меткая?

Глухов качает головой. Как-то раньше за Михалычем не наблюдалось подобного самодурства. И заносчивости. Не может он пережить то, что так сплоховал. Знает, что за такое, по-хорошему, увольняют. Вот и загоняется. Слухи в их среде распространяются быстро. Создаваемая годами работы репутация схлопывается в один миг. Это объясняет, почему старый вояка на взводе, да только никак его не оправдывает.

– Что замолчала?

– А что сказать? Мои результаты есть в личном деле.

– В личном деле можно что угодно нарисовать!

– Думаете, мне подтасовали данные?

– Скажем так, твои результаты вызывают сомнение.

Имана кивает. Опускает взгляд к носам ботинок. Перекатывается на пятки.

– Серьезное обвинение.

Сейчас в девчонке с улицы гораздо больше достоинства, чем во взрослом состоявшемся мужике. В офицере. Пусть и отставном. В какой-то момент Михалыч и сам это понимает. Не в силах смотреть на Иману, которую не по делу приложил, виновато отводит взгляд:

– Извинюсь, если ошибся.

– Что мне ваши извинения?

– Ты сначала результат подтверди!

– Подтвержу. И улучшу. А в качестве извинений вы позволите мне забрать пса.

Михалыч, пораженный наглостью девки, глядит на нее, открыв рот. А та как ни в чем не бывало поворачивается к нему тылом и уходит.

– Мечтай! – оставляет за собой последнее слово начбез. Звучит это не очень-то убедительно. Особенно потому, что Имана, так и не обернувшись, парирует:

– Щенок. Мужчина вы или как?

У Михалыча едва дым из ушей не валит, когда Герман присоединяется к нему на террасе.

– Че, сделала тебя девица, Коля? – хмыкает Глухов.

– Ты слышал, да?

– Слышал-слышал. Чего стоишь? Иди. А то потом скажешь, что она и тут смухлевала. – Герман допивает остатки кофе. Тот остыл и горчит больше обычного.

– А что еще мне думать? Ты где-нибудь встречал такие результаты, как ей в деле намалевали? Ясно же – липа.

Глава 7

– Это твой дом? – недоверчиво тянет напарник, окидывая поседевший от времени барак неприкрыто брезгливым взглядом. Имана ведет плечом – ей стесняться нечего. Она ни на кого не собиралась производить впечатления и казаться лучше, чем есть. Хотя, опять же, Имана не очень-то понимает, почему люди оценивают себе подобных по такому странному критерию, как достаток.

– Мы снимаем квартиру напополам с бывшей одногруппницей.

– А получше варианта не нашлось?

Имана не считает нужным отвечать. Ибо ей и в голову не приходит оправдываться. По большому счету ей вообще плевать, где жить в городе. Город она ненавидит. Когда пришла пора поступать, с ней настоящая истерика случилась. Ни до, ни после она не чувствовала себя так плохо, как тогда, когда очутилась в казарме школы полиции. А если кому не нравится место, где она обосновалась сейчас, так разве это ее проблемы?

– Можешь не заходить, если не хочешь.

– Нет. Да ты что?! Я ж ничего такого, – как будто смущается Юра. Имана в ответ пожимает плечами. Дескать, ну смотри, я не в обиде. И откопав от снега ногой дверь в подъезд, привычно дергает на себя.

– Кать, ты дома? – окликает подругу, с некоторым облегчением отмечая, что в квартире царит порядок. Значит, Катюха не стала пользоваться ее отсутствием и в гости никого не звала. В мойке на кухне даже грязных тарелок нет. Клеенка на столе сверкает чистотой, а в граненом стакане стоят веточки с едва набухшими почками. Какая-никакая цветочная композиция. Но, что главное, никаких чужих эмоций в пространстве.

– Проходи. Сейчас только соберу вещи. Я быстро. – Имана указывает мужчине на шаткий табурет и уходит к себе. Грязная одежда – в стирку, чистая – в рюкзак. Смены у нее два на два. Но теперь, когда Имана выпросила пса, полноценных выходных ей ждать не стоит. Михалыч так ей и сказал:

– Будешь сама им заниматься. Ясно? И не дай бог он напортачит… Покусает кого-нибудь, или еще какую дичь сотворит. Отвечаешь за него, как за себя. Все ясно?!

Имана криво улыбается, вспомнив угрозы шефа. Знал бы он, как облегчил ей жизнь! Да она же теперь, считай, двадцать четыре на семь при Глухове. Ей даже не пришлось выдумывать какой-то предлог.

Застегнув молнию на рюкзаке, Имана шлепает в ванную, чтобы загрузить стиралку грязным барахлом. Из кухни доносятся голоса. Катя поит Юрку чаем. Похоже, пока ее не было, эти двое успели познакомиться. Имана отмечает, что самой ей даже и в голову не пришло чем-нибудь угостить напарника. Все же ей есть куда расти в вопросах межличностных коммуникаций. С другой стороны, зачем? Она не собирается задерживаться среди людей надолго.

Завидев ее, Катя делает страшные глаза. «Че?» – приподнимает брови Имана. Подруга тычет пальцем в грудь.

– Привет! А ты чего не сказала, что не одна придешь?! Я бы стол накрыла. И принарядилась, – последнее Катюха шипит в ухо Имане, которая не сразу соображает, зачем бы той наряжаться.

– Да мы на пять минут, Кать. Я стирку загрузила, развесишь, как достирает, ладно? Буду должна.

– Разве у вас не выходной? – разочарованно закусывает губу Катя. А сама на Юрку бросает неприкрыто заинтересованный взгляд.

– Выходной. Но у нас есть дело. Ты, кстати, не помнишь, куда переехал зоомагазин, тот, что был на углу тринадцатого дома?

– На Озерную. А тебе зачем?

– Кое-что по работе надо купить.

– По работе? – попугаем повторяет Катя. – В зоомагазине? Ты что, в зоопарк устроилась? – хихикает.

– Нет. В личную охрану. А в зоомагазин мне нужно прикупить кое-что для пса, который будет охранять дом.

– Ага. Он будет, – закатывает Юра глаза. И с удовольствием зачерпывает ложкой брусничное варенье. Приготовить Катька и впрямь ничего не успела, поэтому метнула на стол все что было: сушки, варенье, мед.

– Будет-будет, – сухо обещает Имана, виском чувствуя, как в нее буквально вгрызается взгляд соседки, которая, не будь дурой, уже прикинула в уме примерный список тех, на кого Имана могла работать.

– Девочки, я на две минуты, припудрить носик, – шутит Юрка, выбираясь из-за стола.

– Дверь в туалет направо, – широко улыбается Катюха, но взгляда так и не отводит, а когда Ежов скрывается за дверью, шипит: – Ты работаешь на какого-то олигарха, и ни полслова мне?! Да как тебя после этого подругой звать?

– Не зови, – равнодушно пожимает плечами Имана.

– Ах ты коза! Вот так, да? Как бельишко твое развесить, так мы подруги, а как что-то стоящее мне сказать…

– Ну, сказала бы. И что с этого?

Катька подвисла, не находясь с ответом.

– Да мало ли. Может, как-то удалось бы познакомиться… – Катя шевелит бровями.

– С кем? С моим шефом? Ты шутишь?

– Или с его друзьями.

– Ка-а-ать! Ты опять? Да спустись ты с небес на землю! Они на таких, как мы, даже не посмотрят.

Имана специально говорит «как мы», чтобы Катя все на свой счет не приняла. Хотя она-то в эту сторону вообще не думает. С мужчинами у нее еще более сложно, чем со всем остальным в этой жизни. Они ей просто не интересны. Ну… в большинстве своем.

Глава 8

– Нет, Волк. Ни за что. Ты не будешь со мной спать. Как ты вообще пробрался в мою комнату?

Чертыхнувшись про себя, Глухов вжимается спиной в стену. Здесь достаточно темно, чтобы никак себя не выдать. Другое дело, что свехразвитый нюх собаки может стать для него проблемой.

– Да что с тобой?! Нет. Ты идешь в вольер. И будешь спать в будке.

В ответ на тихий голос девчонки пес громко и недовольно рычит. Герман очень спешит. Если бы не это, он бы с удовольствием понаблюдал за попытками Иманы приручить дикого зверя, но время стремительно уходит. Его ждут. А ведь еще надо незаметно вернуться.

Имана оттягивает пса дальше вглубь территории, где для него организовали вольер. В тот же момент Глухов отлепляется от стены и тенью скользит дальше. К воротам, а потом и за них.

К ночи холодает. Разбухшие снежные тучи летят по небу, то выплевывая, то опять поглощая блеклый блинчик луны. Герман крадется по накатанной колее между двух бесконечных сугробов, выстроившихся сплошной стеной. Снег мелкой крошкой метет в лицо, забивается в ноздри и за шиворот. Притихшая тайга стоит окутанная серебристой инеевой дымкой. Хорошо. Но уже весны хочется.

Среди деревьев ему чуется хруст. Не останавливаясь, он идет дальше, чутко вслушиваясь в тишину. Показалось? Похоже на то.

Через пару минут луна совсем прячется. Ни черта не видно. Можно, конечно, достать фонарик, но когда он почти решается сделать это, наконец, разбирает в темноте контуры заранее брошенной здесь машины. Та заботливо прогрета. Дверь открыта. Глухов поправляет кобуру. И хмыкает про себя – шпионские игры. Правда, если сравнить с теми операциями, в которых ему довелось побывать, эта – и не операция вовсе.

Герман ныряет за руль, ведет носом, изучая незнакомый аромат, наполняющий тачку, выворачивает колеса и выезжает на дорогу. Здесь движение уже более-менее оживленное. И его машина вряд ли привлечет к себе чье-то внимание. На это он и рассчитывает.

Тачка, естественно, левая. Номера никак с ним не связаны. Да и марка, надо сказать, довольно ходовая. Тут таких – через одну. Притапливает. Минует по объездной город. Выезжает на трассу. Сначала еще мелькают какие-то магазинчики и заправки, а дальше – мотель, и на многие километры – все. Он тормозит у одной из круглосуточных забегаловок для дальнобойщиков. Натягивает шапку пониже, и еще капюшон толстовки сверху накидывает. Его уже ждут. Высокий бритый наголо мужик неопределенного возраста – начальник местного УВД. Мужик новый, тоже со стороны. Глухов надеется с ним поладить. Ведь он не просто так именно в этих краях выдвигается. У него полно задач, о которых простые смертные никогда не узнают. Одна из них – наведение порядка в тех сферах бизнеса, что здесь остаются в тени еще, кажется, с девяностых. По самым скромным подсчетам сумма ущерба от этой деятельности исчисляется миллиардами. И потому Герман не питает иллюзий, что будет легко. Но он надеется, что такими вот назначениями сильно облегчит себе жизнь после выборов.

Взяв поднос, Герман набирает себе сомнительного вида снеди. И подходит к прикорнувшей за кассой кассирше.

– Триста сорок два. Двадцать, – зевает та, растирая лицо пухлыми ладошками с ядреным маникюром.

Глухов дает пятисотку.

– Сдачи не надо.

И с подносом наперевес идет вглубь зала.

За колонной их не видно. Камер здесь тоже нет.

– Доброй ночи, Ефрем Харитоныч.

Меринов кивает. Откидывается на стуле. Лицо у него выразительное. Гладкое, несмотря на возраст. Скуластое. С ярко выраженными носогубными складками. Человек непростой, но порядочный, как заверили Германа наверху. (прим. автора: история Меринова: "По-другому" https://litnet.com/ru/reader/po-drugomu-b483585?c=5762027&p=1)

– Добрый. Вот. Что успел нарыть…

На стол ложится простая металлическая флешка. Глухов благодарно кивает. Подтаскивает ту к себе. Прячет в карман.

– Ниточек на самом деле – миллион. За одну потянешь – на всех статья найдется.

– И как тянется?

– Никак. Я здесь пока никому не доверяю, – широко разводит руками Меринов. – Своих людей, конечно, переманил, но это – капля в море. Сами понимаете. Расследование идет медленно. К тому же пока ко мне присматриваются, народ осторожничает.

– И что? Неужели никто не пытался прозондировать почву?

Ефрем Харитоныч качает лысой головой. С жадностью прикладывается к своему компоту:

– Приезжал тут из Н*, прощупывал на предмет лояльности. Куницын, может, слышали про такого? Мелкая сошка.

– Это через оформленные на него фирмы лес везут?

– И это тоже. Там интересные цепочки. Нам бы спеца, что сечет в этих схемах.

– Я передам. Может, что-то еще?

– Людей нормальных. А то понабрали тут… Одна видимость, что работают.

– Это только если постепенно, Ефрем Харитоныч. Вы же понимаете. Всех не снять.

Герман отковыривает вилкой кусок котлеты. Сует в рот и тут же, брезгливо поморщившись, выплевывает.

– Господи Иисусе.

Меринов впервые за вечер улыбается, демонстрируя крепкие идеально ровные зубы.

Глава 9

– Как ангина? – недоумевает Глухов, глядя на уставшую фельдшерицу.

– Вот так, – пожимает плечами та, не отрываясь от своих бумажек. – Клиническая картина однозначная. Следуйте назначениям, и через пару дней состояние пациентки улучшится.

Герман косится на Иману, лицо которой на фоне белоснежной наволочки кажется серым, и с сомнением закусывает щеку:

– Вы уверены, что ей не нужно в больницу?

– Зачем?

– Легкие просветить, например! У нее температура под сорок, сами же мерили.

– Высокая температура при ангине – норма. Легкие у пациентки чистые. Я послушала. Вот это, – тычет пальцем в бумажку – купите и сразу же начните принимать. Ну и про полоскания не забывайте. Это важно. Сложно будет только первые три-четыре дня.

Герман переглядывается с начбезом и от души чертыхается. В таком состоянии пытать Иману не только негуманно, но и бессмысленно. А между тем время катастрофически быстро уходит, играя на руку его потенциальным врагам.

Пока он размышляет, что делать, фельдшерица собирает свой чемодан и откланивается.

– И что теперь? – растерянно интересуется Михалыч, потирая широкой ладонью плешь.

– Ума не приложу, – бурчит Глухов.

– Оставишь ее здесь?

– А у тебя какие предложения? Может, выгоним ее в таком состоянии за ворота?

– Да я ж не к этому, Герман Анастасыч!

– А к чему? – рычит Глухов, которого все сильнее напрягает сложившаяся ситуация. Ну, никак он не может отделаться от ощущения надвигающейся катастрофы. Но понятия не имеет, откуда она нагрянет.

– К тому, что мы вообще не знаем, что у этой девки на уме! А она с тобой под одной крышей.

– И? Девчонка еле на ногах держится. Кстати, вот… Пошли кого-нибудь в аптеку.

Глухов протягивает начбезу рецепт, а как только тот уходит, подходит к кровати. Имана спит. Глазные яблоки под веками быстро-быстро бегают. Бледные губы чуть приоткрыты. Лицо страдальчески сморщено. Будто боль в горле не отпускает ее даже во сне.

– Деда, дед…

– Тщ-щ-щ! Молчи. Не напрягай горло.

Да только кто бы его послушался! Девчонка в беспамятстве мечется. И то бормочет что-то, то жалобно всхлипывает, беспокойно дергая руками. Она сейчас выглядит совсем маленькой и беззащитной. И, наверное, от этого в Глухове включается мощный защитнический инстинкт.

Герман ловит руки Иманы и осторожно, чтобы она себя не поранила, прижимает их к туловищу. Девчонка дергается, будто в попытке встать. Рубашка, в которую он ее переодел перед приездом врача, расходится, демонстрируя простой трикотажный топ, под которым отчетливо просматриваются розовые сморщившиеся от озноба соски.

– Деда… Я упаду… Упаду!

– Тихо. Все хорошо, – шепчет Герман, застегивая пуговички. Имана хватает его за худи и тянет на себя. – Все хорошо, не бойся, – повторяет Глухов растерянно.

– Все равно страшно.

Она не отпускает его. Приходится лечь рядом. Свои действия Глухов оправдывает тем, что в бреду девчонка может заговорить, а он тут как тут. Не придется даже прибегать к более жестоким методам. Этого Герман хочет избежать всеми силами. Но с другой стороны, если придется, он ни перед чем не остановится. Потому что на кону сейчас запредельно высокие ставки.

– Гер… – окликает Михалыч.

– Иду, – тихонько встает, выходит из комнаты.

– Ребят в аптеку послал. А теперь, Христа ради, расскажи, что тут у вас случилось.

Герман кивает на соседнюю с гостевой комнату, где как раз располагается его кабинет. Михалыч тяжело опускается в кресло, Глухов идет к бару, чтобы налить себе коньяка. И пока начбез прокручивает записи камер видеонаблюдения для полноты картинки, подробно рассказывает ему свою версию произошедшего.

– Как будто и впрямь совпадение, – резюмирует Михалыч.

– Как будто, – соглашается Глухов. – Но что-то с ней не то, Коль.

– Я уже и в школу полиции, где она училась, ездил. И с ее одногруппниками говорил…

– И что узнал?

– Да ничего нового. Только положительные характеристики.

– Это ни о чем не говорит, – фыркает Герман, остервенело растирая лицо.

– В том-то и дело. Дальше тоже копал. Мать у нее была непутевой, растила тетка.

– И дед, – вспоминает Герман девчоночье бормотанье.

– И дед, да. Здешний, но местные не особенно его помнят. Он в дремучей глуши жил. Ни с кем особенно не общался…

Михалыч еще хочет что-то добавить, но его прерывает громкий вой.

– Жизни нам не даст эта зверюга, попомни мои слова, – досадует Михалыч, крепко выругавшись.

Глухов равнодушно кивает. А сам думает о том, как бы ему по своим каналам Иману проверить. Не хотел он прибегать к этой теме, чтобы не привлекать к ней ненужное внимание, но теперь, видно, придется. На проверку уйдет несколько дней. Если все будет хорошо, к этому моменту девчонка как раз поправится.

Глава 10

Юру, конечно, от Глухова изолируют. Он под подозрением. И хорошо, что взрыв прогремел в глуши. Люди Германа успевают осмотреть место преступления до того, как наезжают менты. Их всех допрашивают. И, видно, с отмашки Бутова, делают это максимально предвзято и долго. Герман злится. Особенно потому, что это время он мог бы провести с гораздо большим толком для дела.

Мужики сильно не болтают. Они предусмотрительно договорились, что будут говорить. Одна машина проехала, вторая не успела. О том, что они предварительно остановились – ни слова. С этим Глухов планирует разобраться сам. Хотя с чем и кем тут разбираться, он понимает чем дальше, тем хуже.

Они сидят в кабинете. Глухов, серый от беспокойства Михалыч и Юра. На том тоже лица нет.

– Как ты понял, что нужно остановиться?

– Увидел на обочине муравейник, – сипит охранник и неосознанным жестом похлопывает по карманам, словно надеется в них что-то найти.

– Ты издеваешься? – сощуривается Михалыч.

– Да нет же! Я просто не знаю, как это объяснить. Бред какой-то…

– Как-как, Юр, блядь, словами! Ты же взрослый мужик, понимаешь, наверное, как встрял.

– Это все девка.

– Что? – вскидывается Глухов.

– Ну… Имана. Она была в курсе! – вскакивает Юра, однако Герман нажатием ладони настойчиво возвращает бедолагу в кресло. Нечего тут мельтешить.

– С этого момента подробней.

– Ей что-то было известно! Нет… все. Все известно. Она мне даже место, где будет заложено взрывное устройство, обозначила. Крыса…

– Она обозначила, а ты не посчитал нужным об этом сообщить?

– Поначалу нет. Понимаете, Николай Михалыч, со стороны это прозвучало полнейшим бредом. А у нее температура сорок сколько дней держалась?! Она так и сказала – «мне привиделось».

– И? Дальше что?

– Ну… Она описала мне это свое видение. Про муравейник опять же. Снег, искрящийся на свету, белок этих… Потребовала, если вдруг я похожую картинку увижу, немедленно остановиться. Сказала, что только это спасет нам жизнь.

Глухов с Михалычем недоверчиво переглядываются. Герман вспоминает, что своими глазами видел, как они перед выездом о чем-то спорили. Если поднять камеры на входе и пригласить специалиста, по губам можно будет прочитать, о чем. Но что-то ему подсказывает, что он не узнает для себя ничего нового. То есть боец не врет. И конечно, ему можно предъявить тот факт, что он не поставил в известность начальство об их разговоре с девчонкой, но это – максимум.

– Я всю дорогу дергался как идиот, а когда мы съехали на грунтовку… В общем, накрывать меня стало. Уже когда муравейник увидел, засомневался – а вдруг она мне это все неспроста шепнула? Вдруг где-то киллер засел и только и ждал, что мы остановимся? А потом будто щелкнуло в голове… И я закричал, чтоб Кирилл затормозил. Остальное вам известно.

– Еще раз. Отчетливо. Что сказала Имана?

– Что у нее плохое предчувствие! – выплюнул Юра. – Мне что, надо было передать этот бред дальше?!

– Выходит, не бред.

Юра открывает рот. У него полно аргументов. Но их разговор прерывают звуки драки из коридора.

Глухов вместе с Михалычем вскакивают со своих мест и бегут к двери.

– Ах ты ж сука, мы из-за тебя чуть не погибли! – рычит Палыч, наступая на Иману. Это ее он, похоже, швырнул в стену. Оглушенная ударом и еще не отошедшая от болезни, та стоит, придерживаясь рукой за комод и мягко покачиваясь. – Ты на кого работаешь, мразь? Думаешь, я не узнаю? Думаешь, поведусь на глазки твои невинные?! Да у меня семеро по лавкам… Их бы кто растил, если бы что-то со мной… По твоей вине…

– Прекратить! – рычит Михалыч. – Разошлись все.

– Да вы че, Михалыч? Я из-за этой твари чуть богу душу не отдал!

«Может быть, – мелькает у Глухова мысль. – Но тогда зачем она их предупредила? Что-то не сходится».

Герман мог, конечно, предположить, что в последний момент у девчонки взыграла совесть, но он в это не верит. У идейных совести нет. Они отбитые на всю голову фанатики. Тогда что? Может, ее припугнули чем-то? Заставили?

– Сюда иди, – командует Глухов. Парни из охраны все стоят, не торопясь исполнять команду. И это неповиновение напрягает. Да, стресс. Но так и они знают, на что идут, устраиваясь в охрану. Только чудо, что сегодня никто не пострадал.

Встряхнувшись, Имана делает шаг от комода. Глухов залипает на начавшейся запекаться в уголке ее рта струйке крови. Поднимает взгляд к остекленевшим глазам. Переводит на разъяренного Палыча.

В животе что-то мерзко ворочается… Он может понять, почему по отношению к девчонке была проявлена такая жестокость. Но от этого ему не становится легче.

– В кабинет.

За пределами дома раздается громкий пробирающий до костей вой. Имана, чуть пошатываясь, проходит в приглашающе распахнутую дверь. И зябко ежась, останавливается у стены.

– Рассказывай, – поторапливает девчонку Михалыч. – Откуда ты прознала о готовящемся? Кто это сделал? Какова твоя роль в случившемся?