Что есть Книга, или Правила пользования библиотекой

***

Ты держишь мою дрожащую руку,

Ты жаждешь губами к губам прикоснуться

И я отношусь к тебе не как к другу,

И я не могу от тебя отвернуться.

А мимо проходят друзья с пониманием,

Но где-то мелькает презрительный взор.

И я уже знаю, наверно, заранее,

Что встречи с тобою мой чёрный позор.

Но плакать не буду, не буду спасаться

От гибели, многие так говорят.

Да, я согласна с тобою остаться.

Не примет нас Рай, я уйду с тобой в Ад.

***

Случилась со мною как-то странная история. До того удивительная, что если и приходит мне на ум рассказать её кому-нибудь, то уже на второй минуте повествования я останавливаюсь, лукаво улыбаюсь и делаю вид, что розыгрыш не удался. Слушатель, или слушатели, как правило, грозят мне пальцами и сконфуженно признаются: «А мы уж думали, ты того».

Положа руку на сердце, я и сама через девять лет после упомянутого события не редко задумываюсь: а было ли? Потом, щёлкаю себя по лбу.

Не сметь забывать!

Не сметь!

Было.

Ещё как было! И нет у меня права утаивать от людей то, что всех касается. Да только правда саму меня страшит. А ведь я человек не слабый, подготовленный. Но всё ж боюсь, что не поймут меня, сочтут свихнувшейся на почве долговременного и непрерывного чтения. Не хочется провести остаток дней, глядя на мир через решётки психиатрической больницы.

Да будь, что будет!

Нет сил молчать. А пройдёт ещё годок-другой, и немаловажные факты моего почти фантастического приключения сотрутся из памяти, и сама я стану воспринимать всё, как плод собственной, к слову сказать, не бедной фантазии.

Так что, вот вам! Читайте, усмехайтесь, крутите пальцами у виска.

Мне всё равно!

Верьте, или не верьте. А мой рассказ – чистая правда, без прикрас и авторских ухищрений.

Глава I. Новое назначение

Тогда мне шёл двадцать девятый годок. Да, не юная и не красавица, как привыкли некоторые читатели. Если герои не сногсшибательной внешности, так и книга им не хороша. Я так себе, как говорят: «с пивком потянет».

И не подумайте, что я себе не нравлюсь.

Ничего подобного!

Утром перед зеркалом я утопаю в своих серых глазах с чёрным ободком вокруг радужной оболочки. Люблю каждую свою веснушку. И даже ту, огромную, с неровными краями, обосновавшуюся на самом кончике моего греческого носа с горбинкой. У меня густые русые волосы, тогда я заплетала их в толщенную косу — самую большую мою гордость. Росточка я не высокого, но для моей местности сойдёт. А вот где-нибудь в Питере…

Ах, лучше не думать.

Неприятно осознавать себя лилипутом. Комплексую я по этому поводу. Что ещё? Ах да! Вот об этом упоминать не хотелось бы. Но правда, так правда.

Я полновата.

Ну, есть грешок. Люблю вкусно покушать. От сладостей с ума схожу. Страсть как обожаю пирожные, рулетики с кремом и тортики, не важно какие. Всё съем, не задумываясь. Позже, уже в раскаянии, найду тысячи оправданий своему безудержному чревоугодию. Прощу себя. А как иначе?

Такая я нынче и примерно такою была тогда, девять лет назад.

Что-то меня уносит от темы. Не знаю, с чего начать. Столько лет помалкивала, нынче же распирает от желания поведать вам то, что наболело. Простите, коли что не так.

Волнуюсь.

Зовут меня Любовь, Люба, Любка, Любаша.

Как вам угодно, я без претензий, на всё откликаюсь. Меня и сейчас нелегко обидеть. А уж тогда… Стальные нервы — вещь в наше время ценная, но не всегда действенная. Случается, так припечёт. Ну, сами знаете. И на старуху бывает проруха.

Чем сильнее человек, тем больше испытаний валится на его плечи. И глядишь, а он уж и прогнулся, и спотыкается. Так оно и со мною произошло. Вроде умная, а оказалось — дура беспросветная. Вроде смелая, а сколько раз душа в пятки уходила, и не счесть. Короче, многое я о себе самой проведала. Но не только о себе, а и о тех, кого, как думала, знаю. Например, совсем по-новому раскрылся предо мною самый дорогой мне человечек — сыночек мой, Ванечка.

Сейчас он почти что жених. А тогда ему шёл восьмой год от рождения. Чернявенький, лупоглазенький, он имеет со мною сходство не больше чем я с Мэрлин Монро. Однако, те, кто хорошо нас знают, до сих пор любят уверять, мол, Ванюша, если повнимательнее приглядеться, вылитая я.

Чуют стервецы — приятны мне такие речи.

Враньё неприкрыто-откровенное, а сердце замирает с радостным трепетом.

Верю!

И точка!

Отчего ж не верить хорошим-то людям?

Ванечка мой всем удался: и лицом, и сообразительностью, а подрастёт и фигурой будет статен.

А как иначе?

Он ведь вылитый отец.

Ой. Не туда занесло. Эта тема, я имею в виду, второго родителя моего сыночка, тогда была наглухо закрыта, и на то имелось целых две причины: первая, моё разбитое сердце, которое начинало ныть от одного упоминания имени Ваниного отца, вторая…

Позвольте обойти стороной её обсуждение. Это сугубо личное.

Надеюсь, вы поняли, не было у моего Ванечки папы. И тогда я думала, что и не будет никогда. Он-то к мужчинам тянулся, надеялся, но я к этому лживому племени доверие исчерпала. Молилась, чтоб сын вырос честным и добрым, не в пример окружающим. Всё для того делала. Вкладывала в него душу без остатка. Жила только вперёд, не оглядываясь на прошлое. Может, и к сладостям страсть возымела, потому что есть у них свойство раны притуплять. Да только против моей болячки не было и нет средства. Потому что изменить ничего нельзя. Смерть единственное, что невозможно исправить, на кого она наложила свою печать, тому нет возврата. Ванин отец теперь принадлежал только ей, а мне приходилось довольствоваться лишь покалеченной памятью и неизгладимой из этой самой памяти обидой.

***

Если воспоминания о прошлом были мучительными, то моё тогдашнее настоящее я могу без колебаний назвать компенсацией за пережитое. Всё складывалось самым наилучшим для нас с Ванечкой образом. Мы жили в премилом городке с моими родителями, Ваниными бабушкой и дедушкой.

Чудная природа, как мне казалось, самого райского уголка планеты, скрашивала недочёты архитектуры, наполняла своим цветасто-ароматным великолепием наш быт, превращала его в бесконечный праздник.

У меня была любимая работа, любящая и всёпрощающая семья и самое главное — сын, умный и послушный. Если кто по-первости, когда мы вернулись в лоно родного дома, разбитые и потерянные, и смел шептать мне вслед всякие неприятные и несправедливые вещи, то теперь, когда и я и Ваня достаточно пожили среди горожан, нас уважали. Не было в нашей местности мальчишки рассудительнее и покладистей. О таком сыне все мечтали. Мне, как матери, все завидовали.

Может, вам показалось, что, упоминая о благополучии, я имела в виду и материальные блага. Должна вас огорчить, мы не бедствовали, но и не шиковали.

И сразу хочу уведомить читателя, что не считаю богатство преступлением, но и счастьем его не назову. Оно хорошо только в комплексе с другими радостями. А само по себе скорее беда, чем счастье.

Я, как и сейчас, работала в библиотеке по специальности, полученной в институте. И не ухмыляйтесь, пожалуйста. Оставьте при себе вопрос: «А что, для этого надо в институте учиться?».

Да, надо.

А вы попробуйте, плохо ориентируясь не то что в квантовой физике, а в физике вообще, найти среди сотни тысяч книг ту, в которой подробно рассматриваются Диаграммы Фейнмана. Да сделайте это быстро, потому что читатель торопится. А за его спиной уже нетерпеливо пыхтит любитель географии, которому срочно понадобилось написать реферат. И не о чём-нибудь из школьной программы, ему подавай Флювиальную геоморфологию какой-нибудь Замбези. И если вы в школе благоволили к географии, то после вышеназванного читательского запроса и получасового лазания по стеллажам и картотекам, тысячу раз радостно перекреститесь, что не поступили на географический факультет.

Нашли книжку?

Тогда переходите в раздел другой науки — биологии и не надейтесь, что у вас спросят о пестиках и тычинках. Жёстко и непреклонно читатель потребует что-нибудь о теории диссипативных систем.

Ага?!

Догадайтесь сначала, что этого зверя надо искать в биологии, а не в астрономии, например.

Вот чему нас учат.

Мы, библиотекари, можем плохо ориентироваться на улицах города, в лесу, даже на равнинах. Но в мире знаний, заключенных в книжные обложки, мы никогда не заплутаем. И проведём вас туда, куда вы назовёте, а если вы сами не знаете, чего хотите, мы поможем вам определиться.

И не бойтесь, вы не поляки, мы не Иваны Сусанины. С нами не пропадёте, не сгинете, а насытитесь лучезарным светом из неиссякаемой Чаши знаний. Станете тем, кем хотите стать. Воплотите свою самую заветную мечту, если она у вас есть.

Теперь поняли, чему нас учат в институтах?

Итак, работа в библиотеке доставляла мне несказанную радость. Я пользовалась уважением читателей и была на хорошем счету у начальства. Не обижали, поощряли, как только можно: и грамотами, и премиями, и словом добрым. А я и рада была стараться. Люблю книги и детишек обожаю.

У нас в детском отделе всегда царили покой и порядок. Бывает, набьётся детворы, садить некуда, а тишина, будто тихий час в детском саду. Шёпотом переговариваются, на нас, библиотекарей, глядят, как на героев сказочных.

А что?

Бытует же в народе мнение, мол, все библиотекари волшебники. И не так уж, кстати сказать, оно ошибочно.

Есть у нас, хранителей книжных, свои тайны.

Хотите их знать?

Добро пожаловать в библиотекари!

Только имеется условие одно: посредственностям мы не открываемся. Так что сюда, в библиотеку, надо не только тело волочить, но не забыть к нему и душу приложить. Иначе, будете называться библиотекарем, а секрета нашего волшебства так и не постигнете.

***

Помнится, апрель хозяйничал на дворе. Чудное время! Птичьи перепевы – услада для слуха, ароматы цветения пьянят и доводят до исступления. В самый раз отринуть правила и пуститься в наибезрассуднейшие сумасбродства.

Вот нет предмета любви, а я всё равно влюблённая до безумия!

Хожу, нос вздёрнут (мой греческий с горбинкой). Веснушки на нём пылают, пуще прежнего, а та здоровенная чуть не на половину лица расползлась. Солнцу радуются, как всё вокруг.

Ра поворотил к нам свой священный лик. Ещё день-другой, и взорвётся окрестность сочной зеленью. Ох, сердце замирает от воспоминаний.

Я в те дни как раз всего Шекспира перечитывала. Юбилей у него намечался. Хотелось отметить не хухры-мухры. Чтоб вдарить зрителя в самое сердце и наповал, пусть никогда не изгладятся из памяти людской великие образы английского гения. Наприглашала детей из школы, роли раздала, репетиции назначила. Приятно мнить себя режиссером.

Шла прогонка многообещающего представления. Не помню, какая по счёту. Я горделиво расхаживала по залу, делала замечания и с удивлением отмечала, что молодёжь к ним относится без возражений, со всей серьёзностью.

Стало быть, уважают меня.

Увы, больше, чем я сама себя уважаю.

Был некий комплекс без названия, скрытая робость, незаметная для окружающих, но мешающая жить и двигаться дальше.

Кстати, я забыла сообщить вам, о своём жизненном кредо.

«Красота превыше всего!» - вот мой девиз.

В окружающем мире надо искать красоту, взращивать её, ширить и множить. Может, потому я так самокритично относилась к себе. Я повсюду видела благословенную красоту, только не в себе.

Итак, мы репетировали. Я умилённо вслушивалась в голоса школьников.

То, что надо!

Научились, чувствуют.

Постановка обещала стать гимном воспеваемой мною красоте. Ну, в разумных пределах, конечно.

Библиотека — это вам не Большой театр.

Но стремиться надо.

Дверь зала скрипуче открылась (и когда дядя Лёня смажет её?), вошла Наташка, тоже из детского отдела.

Я грозно вздёрнула бровь. Не люблю, когда прерывают. Ребята расслабятся, сюжет скомкается. Короче, труба полная, можно распускать труппу по домам.

Мой выразительный взгляд нисколько не впечатлил Наташу.

Значит, притащилась всё мне тут портить не по своей инициативе.

- Тебя Патриция Витальевна зовёт. – Тощие плечики моей коллеги пошли к низу.

Ага! Всё-таки понимает, что разрушила великое таинство единения человечества с искусством.

- Она что, не в курсе? У меня репетиция. – Стараясь говорить ровно, я превращалась в разрастающийся пучок негодования.

Патриция Витальевна – наш директор. Конечно, ей можно, что угодно. Но репетиция – это же святое.

- Говорит, дело не терпит отлагательств. - Наташа совсем скисла.

Молодёжь за моей спиной уже перешёптывалась и хихикала. Всё очарование недавнего момента кануло в Лету. Маска именитого режиссера сползла с моей физиономии.

- Ладно. – Снизошла я. – Перерыв.

Перед директорской дверью я сделала глубокий вдох. Есть у меня слабость (или вольность) выходить из себя и перечить кому бы то ни было, даже самому что ни на есть высокому начальству. Толкнула дверь рукой (представила, что ногой) и вошла.

Патриция Витальевна сидела за своим узковатым для занимаемой должности столом, поблеклые глаза её поднялись мне навстречу. Я застыла на пороге.

Что-то вид у моей, всегда цветущей директрисы, какой-то потрёпанно-усталый. А вечно розовые щёки непривычно бледны. Мне даже показалось, что Патриция Витальевна похудела.

Смущение моё быстро прошло. Никакие перемены во внешности директрисы и доводы не убедят меня в необходимости прерывать почти генеральную, как я только что решила, репетицию. Если Патриция Витальевна не выспалась, или не с той ноги встала (что с нею случается по несколько раз на месяц), или даже прихворнула, это не повод отрывать меня от важной работы.

- Мне там пришлось генеральную репетицию прервать. – Начала я, подозревая, что Патриция Витальевна запамятовала о таком серьёзном событии в сегодняшнем библиотечном расписании. Я небезосновательно рассчитывала увидеть раскаяние на её лице. Но директриса и не думала раскаиваться, напротив, черты её вдруг приобрели жёсткость.

- Забудь о Шекспире. Я отправляю тебя в длительную командировку.

- Что?! - Я не верила своим ушам. – Не имеете права!

- Очень даже имею. Есть обстоятельства, при которых это возможно. В Кодекс законов о труде загляни.

Меня как громом поразило, а вдобавок молнией шибануло в самое темечко. Я ненавижу командировки, знать их не хочу, всегда нахожу вескую причину (и сотню веских про запас), чтобы не ехать.

- И не говори мне, что у тебя ребёнок заболел, родители уехали в другую страну, сестра выходит замуж (у меня была и есть младшая сестра, она уже целую вечность проживала вне родительского дома), а ты умираешь от чесотки. Сейчас это не пройдёт. – Патриция Витальевна уставилась на меня изучающим взглядом и прикусила карандаш. Ненавижу прикушенные ручки и карандаши, от них слюной воняет, за версту слышно. По гороскопу я собака, нюх у меня отменный.

Глава II. Железная дорога

Уже через час мы садились в поезд. Ваня плакал, мама от него не отставала. Папа глядел на вагон из-под насупленных бровей, но его грозный вид не мог утаить от моих глаз плохо скрываемой растерянности.

Я в беспокойстве поминутно пересчитывала багаж, суетливо заглядывала под рукав, где прятались часы, и мысленно молила время бежать чуть быстрее. Не переношу тягостные минуты расставания.

А ещё меня всё больше одолевал страх неизвестности.

Чего ждут от меня там, в деревне со странным названием Непорочное?

И зачем мне в этом Непорочном икона?

И почему Ваня едет со мною?

Я практически ничего не решала. Другие сделали всё за меня. Я боролась с чувством досады и всепроникающим и разрастающимся ощущением себя игрушкой в чужих руках.

Ну, ничего. Они меня плохо знают. Вот приеду на место. Осмотрюсь. Тогда поглядим, кто кого.

Проводник, дюжий увалень в засаленной униформе, долго и бессмысленно глядел в наши билеты, потом на меня ниже шеи и, наконец, позволил нам подняться в своё маленькое передвижное царство.

Вагон оказался купейным. Наше купе располагалось в самой его середине. Две наши соседки, женщины в летах, средней упитанности и безудержной говорливости, бурно приветствовали нас на смеси русского и украинского языков.

Ванечку тут же усадили к окну, и, не обращая внимания на его скованность, принялись засыпать вопросами, тыкая пальцами за стекло на наших родных.

Я укладывала чемоданы и недовольно косилась на попутчиц. За каких-то пять минут они успели выведать о нас всё. Всё, что знал Ваня.

Да, партизана из него не получится. Меня удивило, что мой сын, который обычно не вольничает при посторонних, вдруг раздухарился. От его недавней скованности не осталось и следа. Реальные откровения сменились вымышленными, и украинкам пришлось выслушать пару страшных историй о школьном чердаке. Я боялась, что старушки посмеются над явным бредом, на ходу сочинённым ребёнком. Но они только ладошки складывали и возбуждённо повторяли: «Це ж трэба! Це ж трэба!».

Поезд тронулся. Мы интенсивно замахали руками. Мама и папа немного прошли по перрону, но быстро отстали. Я незаметно подтёрла слезу под глазом и присела в самый дальний угол купе.

Вот и началось наше неожиданное приключение. Мне хотелось на какое-то время остаться наедине, если не физически, то хотя бы мысленно. Да только соседки плевали на моё очевидное желание.

Допрос перекинулся с Вани на меня. Скоро выяснилось, что и я не гожусь для подполья. За ужином (вторым в этот день) я выболтала всю историю своей жизни. Как на духу и не приврала. Даже о Ванином отце было проронено несколько слов. А ведь клялась себе, не упоминать его ни при каких обстоятельствах. И на тебе, выплеснулась о сокровенном первым встречным. И Гестапо с их пытками не надо.

Аграфена Илинишна и Софья Сергеевна слушали мой рассказ, заталкивали в Ваню свои домашние заготовки и качали высокими причёсками, то ли удивляясь, то ли соглашаясь.

Время от времени Аграфена Илинишна окунала руку в сумку, выуживала оттуда старенькую замусоленную книжку со стёртым названием, быстро перелистывала её в поисках чего-то, а находя нужное, радостно восклицала и не на долго углублялась в чтение, чем меня и заинтересовывала, и одновременно вызывала досаду. Мне казалось, она ищет подтверждения моим словам, Что, конечно же, было чистым домыслом, так нетипичным для меня, склонной судить обо всём трезвее трезвого.

Спать мы легли в час ночи. Я заснула не сразу, долго ворочалась. Украинки и во сне не утихали - в тёмные стены мерцающего светом пробегающих за окном фонарей купе врезался зычный храп, который никак нельзя было сопоставить с двумя милыми женщинами в летах. Казалось, в узкое пространство тесной спаленки прокралось вздремнуть страшное чудовище о двух головах.

На следующий день мы общались с попутчицами, как с близкими родственницами. Слава Богу, теперь от меня требовалось слушать. Надо сказать, что напутствия соседушек, в которых я ни капли не нуждалась, меня не раздражали. Что странно.

Аграфена Илинишна гадала мне на картах. Я, относясь ко всему, как к увлекательной игре, спасающей от дорожной скуки, не возражала против карточных предсказаний, и с тихоньким жеманством похихикивала.

Не верила я в бредни с гаданием, спиритизмом и прочей чертовщиной. Сильно удивлялась, как это взрослые люди могут относиться серьёзно к таким вещам. Аграфена Илинишна от усердия аж язык высунула. Надо же. Счастливый брак обещает и не краснеет. Где они эти счастливые браки? Разве что в романах.

Когда Аграфена Илинишна наконец отстала от меня с картами и переключилась на чтение своей до дыр зачитанной книжки, её тут же заменила Софья Сергеевна. Мы погрузились в таинственный мир хиромантии, который для Софьи Сергеевны, как оказалось, не такой уж и таинственный.

- Ох. Як интересно. – Закудахтала старушка, заполучив мою ладонь. – Ты свои руки заповидай в інститут хиромантии. То-то там втишатся.

- А что, есть такой институт? – В тот миг у меня закралось подозрение, что мои новые подружки едут в Москву обследоваться на предмет психического здоровья.

Выудив из меня все подробности нашей с Ваней жизни, бабульки ни одним словом не обмолвились о целях своего путешествия. Всё что я знала о них, это их имена. И только. Вот их возьмут и в подполье, и в партизанский отряд.

***

В Москву мы прибыли через сутки после отправления из моего родного городка. Вечерняя столица встретила нас туманом и слякотью. Один чемодан, что полегче, и частично опустошённую сумку с продуктами мне пришлось вручить Ване. Он настаивал, чтобы я ему дала два тяжёлых чемодана.

- Мама, ты забыла, я же твой рыцарь? Я должен тебе помогать. – Когда ему было пять лет, я затеяла игру в рыцаря и даму сердца, чтобы научить сына думать не только о себе, но и об окружающих.

Игра ему нравилась, да и мне тоже. Но сейчас, когда в моей голове непрерывно шумело от сменяющихся мыслей, она была более чем неуместна.

- Вот, потому что рыцарь и возьми вещи полегшее. А то надорвёшься, и тогда мне придётся волочить и чемоданы, и сумку, и тебя в придачу.

Мы попрощались с недавними спутницами, Ваня грустно, я — едва сдерживая радость.

Софья Сергеевна и Аграфена Илинишна горячо жали наши руки, бубнили что-то невнятное и идиотски улыбались. Слава Богу, им надо было бежать на электричку. Я облегчённо выдохнула, глядя вслед удаляющимся старушенциям.

Нам с Ваней предстояло переехать с Киевского вокзала на Ленинградский и сесть в Красную стрелу. На всё про всё оставалось три с половиной часа.

Не стану пересказывать, как пересекши здание вокзала, мы выбрались в пасмурный город. Как я крутила головой в поисках буквы «М», а найдя её, не испытала облегчения.

Московское метро напомнило мне гигантский лабиринт. Я долго таращилась на схему, стараясь и Ванятку не выпустить из виду. Так ничего и не поняв, я обратилась к проверенному способу, спросила у первого прохожего с более менее приветливой физиономией. Улыбчивая внешность выбранной девушки оказалась обманчивой, она мне нагрубила. Слава Богу за нею шёл молодой человек, он слышал мой вопрос и задержался, чтобы растолковать нам с Ваней, куда идти и на что садиться. Поблагодарив вежливого москвича, мы нырнули в переход, который выходил на нужный нам подземный перрон.

Москва мне не понравилась и осталась в моей памяти тёмными контурами зданий с размытыми пятнами светящихся сквозь туман окон, бегущими невесть куда людьми, лица которых казались каменными от нечеловеческого напряжения.

У Вани сложилось противоположное моему мнение о столице. Чёрные глазёнки моего сынишки пылали восхищением, жадно вбирая в себя окружающую нас обстановку. То-то будет что потом друзьям рассказывать. А ещё, если по собственной своей традиции добавит небылиц, то и вовсе роман получится.

Красная стрела показалась нам королевским экспрессом. Одетый с иголочки проводник, белый шарфик которого почему-то напомнил мне Шерлока Холмса, расплёскивался в любезных приветствиях. Даже подсадил нас с Ванечкой на первую ступеньку и помог затащить вещи в коридор. Наверное, если б от него не требовалось встречать остальных пассажиров, он непременно довёл нас до мест, указанных в билетах. Мы шаркали по ковру и дико озирались по сторонам. Никогда не видела, чтобы в коридоре купейного вагона между окнами красовались живые цветы в изящных горшочках. Ковры на полу ещё не успели утратить свою ворсовитость и яркость. На столиках в симпатичных блюдечках поблескивали слюдяными боками изысканные чашечки. В изголовьях полок-кроватей торчали ночные лампы. Среди всего этого великолепия я чувствовала себя неотёсанной деревенщиной, выскочившей из леса.

Ваня первый нашёл золотистый номер нашего купе. Заглянул внутрь и шарахнулся в мою сторону явно перепуганный.

- Ты чего, рыцарь? – Я кисло улыбнулась, понимая, что в таком чудесном вагоне можно испугаться только своего нелепого отражения в зеркале, никаким боком не отвечающего шикарности окружающей обстановки.

Пройдя в купе, я, однако, тоже вздрогнула, осознавая, что поторопилась с выводами. Но я не испугалась, а скорее смутилась. Нашими новыми соседями оказались здоровенный, звероподобной наружности, негр с квадратной головой и невероятно красивый китаец (и предположить не могла, что среди китайцев бывают вот такие совершенные образчики человеческой расы) с чёрными волосами до плеч и миндалевидными глазами, совсем не узкими, скорее напротив.

- Здравствуйте. – Я постаралась улыбнуться самым лучезарным образом, догадываясь, что Ванино необоснованное бегство уже могло оскорбить юношей.

- Здрастите. – Китаец растянул губы, глаза его блеснули искренними симпатиями. И я почувствовала, как мои щёки вспыхнули.

- Привет. – Хрипло и без акцента отозвался негр, показывая жёлтые клыки и тем самым живо напоминая мне, что каннибализм на Земле ещё не полностью изжит.

- Ванечка, что ты убежал? – Я, винясь, пожала плечами, - он у меня очень стеснительный. - Пришлось хватануть Ванятку за плечо и силой впихнуть в купе. Мой сынок старался не оборачиваться спиной к иностранцам и не сводил своих перепуганных чёрных глазищ с африканца.

Мы сели. Поезд тронулся. Невесть откуда взявшийся второй проводник принёс чай в, на удивление, большом фарфоровом чайнике. Стараясь уследить за челюстью, которая упорно норовила сползти вниз, я наблюдала, как темноватая жидкость наполняет чашки.

Вошёл ещё один, уже знакомый, проводник улыбнулся нам с Ваней, обдал китайца недобрым взглядом, полностью проигнорировал африканца.

На столе появились сахарница и четыре ложечки в блюдце. Моё подчёркнуто не удивлённое лицо мелькнуло в зеркале, когда закрылась дверца за удаляющимися проводниками.

Глава III Неправильный лес

Красная стрела пронзила просыпающуюся северную столицу Руси, пасмурную, какую-то серую и сырую. Я старалась не глядеть в окно, на которое уже успели налипнуть меленькие капельки дождя. Ваня восторженно вбирал в себя все детали нашей новой реальности.

- В Ленинграде всегда так «солнечно»? – Не удержалась я от язвительного вопроса.

Ленинград мне понравился ещё меньше Москвы. Где же ты, моя пронизанная светилом Родина?

Мали вытаращил на меня удивлённые глаза, не понимая, где я солнце нашла. Ответил Августин, снова удивив меня чистотой своей русской речи:

- Твоё солнце рядом с тобой. Радуйся, что оно у тебя есть.

Я вздрогнула и тут же инстинктивно обхватила Ваню рукой.

Грубый с хрипотцой ответ прозвучал с нескрываемой угрозой, в нём отчётливо слышались уничижительные нотки. Внезапно вспыхнувший страх за сына не дал мне оскорбиться. Мали поджал губы. Ваня нежнейшим образом погладил мою руку.

Экспресс ощутимо сбавлял обороты. В купе заглянул заспанный проводник.

- Вы, кажется, командировочные?

- Да. – Я обрадовалась человеку, внезапно разрядившему уже искрящую атмосферу купе.

- Вот вам ваши билетики. – Он подхватил со стола чашки и скрылся.

- Пола собилаться. – Радостно сообщил Мали. И все мы засуетились. Я извлекла из-под полки три своих чемодана и тощую сумку. У Мали из поклажи был только рюкзак. У Августина — потрёпанный вещмешок и что-то тонкое и длинное, завёрнутое в холст. Не иначе как копьё.

Поезд напоследок дёрнулся и остановился. Я взялась за чемоданы, но китаец деликатно оттеснил меня:

- Позвольте помоць.

Какой мужчина!

Я отобрала у Ванятки его чемодан, оставив недовольному сынишке только лёгкую сумку с остатками продуктов. Августин и не думал проявлять джентльменские наклонности.

И не надо!

Как хорошо, что ещё немного, и мы расстанемся навсегда. Как жаль, что больше не увижу Мали.

Я подтолкнула Ванечку в коридор и царственно прошествовала следом.

Спрашиваете, с чего такая важность?

Я гордилась знакомством с Мали.

Забыли?

Он ошеломляюще хорош собой. Китаец сражал наповал всех встречных женщин. Собираясь выйти из своих купе, бедняжки тут же краснели и отскакивали назад, уступая дорогу красоте, той самой, которую я воспеваю.

«Красота превыше всего!» - помните? Мали продвигался вперёд, а пред очи ошарашенных тёток и девиц выплывала я.

Не скажу, что меня радовало их растерянное удивление.

Ну да: что за посредственная курица увязалась за ТАКИМ сногсшибательным мужчиной?

Следующий за нами Августин, добивал обалдело-впечатлённых дам. Они не скоро придут в себя от увиденного. Не подумайте, что в вагоне ехали только женщины. Были, конечно, и мужчины, но ничего не могу о них сказать. Когда идёшь с таким парнем, как Мали, остальные представители мужского пола попросту перестают существовать.

На перроне Мали спросил:

- Куда нести?

Я задумалась.

- Наверное, никуда. Нас должны встретить.

Наверняка Патриция Витальевна сообщила встречающему или встречающим номер нашего вагона.

- Тода до вокцзала донецу и там распроцчаемся…

- Не надо до вокзала. Я уже здесь. – Перед нами вырос тощий длинный мужик с круглой красной мордой и маленькими слезящимися глазками.

Как не пыталась я выглядеть вежливо, скрыть разочарование мне не удалось.

- Валера. – Здоровенная лапища с грязными ногтями вытянулась для приветствия.

Мали грохнул чемоданами об асфальт и вцепился в руку мужика. Тот брезгливо стряхнул китайца.

- Сгинь, желтизна, я к девушке обращаюсь.

Я остолбенела.

В этот момент мой встречающий кому-то подмигнул. Я проследила за его взглядом.

Что?

Из вагона как раз появилась угловатая фигура Августина с вещмешком и копьём за плечами. Я успела уловить ответный кивок негра.

- Да как вы смеете?! – Заорала я на весь перрон. Нашлись же силы. – Это же расизм чистой воды! Извинитесь немедленно!

Мали не казался обиженным.

Впрочем, по его лицу мало что можно было определить.

Прохожие замедляли шаг. В глазах женщин я читала одобрение моим действиям. Нельзя унижать человека лишь за то, что он принадлежит другой расе (к Августину это не относится).

Мужчины, которых я, наконец, заметила, похоже, соглашались с Валерой.

Ещё бы!

Красота Мали разила наповал. Рядом с ним все прочие индивидуумы мужского пола смотрелись, как ошибка небесного скульптора. Особая заинтересованность выражалась на лице Августина. Он словно врос в землю, с любопытством ожидая дальнейшего развития сюжета.

***

На привокзальной автостоянке красовалось несчётное количество разнообразного транспорта. Было на что полюбоваться, было от чего усмехнуться.

Ванюшина челюсть отъехала вниз, глазищи наполнились восторгом. Автолюбитель растёт. Малыш принялся пальцем свободной от поклажи руки указывать на машины, мимо которых мы проходили и перечислять:

- Жигули шестёрочка, Москвич, Нива…

Я крутила головой в поисках голубого автобусика. Именно такой библиобус обслуживал мою родную библиотеку.

- Волга! – На подрыве воскликнул мой Ванечка, а потом аж захлебнулся, - Фер-ра-ри!

- А это что за зверь? – Я проследила за пальцем сына. Обозрела, стараясь скрыть безразличие под маской восторга, синюю, без царапинки, машинку.

Фи. Я машину планирую приобрести. Как только разживусь деньгами, заведу железного коня. Но мне нужно что-то особенно-надёжное и удобное, похожее на изящный танк. Феррари мне показалась мыльницей. Однако, не хотелось расстраивать Ванятку, и я воскликнула:

- О, Боже! Что за чудо!

- Будешь хорошо учиться, - стандартно и затасканно (тысячу раз слышала эту объезженную фразу) протянул Валера. – И у тебя такая же появится.

- У него будет Роллс-Ройс! – Поспешила я возразить, помня, что Ваня в магазине игрушек уже два Роллс-Ройса у меня выклянчил.

- А вот и наша карета. – Ласково, переходя на шёпот, сообщил Валера.

Никакого библиобуса перед нами не возникло. Валера уже закидывал наши вещи в обычный, лягушачьего цвета, бобик.

- Это же бобик? – Я старалась интонацией голоса выразить всё своё презрение и к расисту Валере, и к его таракану на колёсах.

- Это для вас, бестолковых обывателей, бобик. А для нас, автомобильных меломанов, УАЗ-469. Он услужливо открыл дверцу. – Прошу.

Ваня тут же юркнул в салон автомобиля, я помешкала.

- Вы библиобус обещали?

- Это и есть библиобус. А ты чего ожидала? Тот выцветший сарай на колёсах, что обычно именуют библиобусом? – Валера всплеснул руками, мне показалось, что он хочет меня ударить. - У нас в Непорочном таких не держат. Они на наших дорогах не далеко уедут. – Добавил он более спокойно. А я уже представляла себе огромную лужу посреди села. Пришлось садиться в бобик.

- Так. Вы тут располагайтесь. А я отлучусь на минутку.

В окно мы видели, как наш водитель подошёл к ближайшему телефону-автомату, бросил монетку и набрал номер. Говорил он не долго. Буквально два слова сказал и повесил трубку на рычаг. Наверное, рапортовал по поводу встречи с нами.

Через минуту Валера занял своё водительское место, нажал на газ, и мы поехали. Моим и Ваниным занятием стало беглое изучение ленинградских достопримечательностей, проносящихся за окном. Ничего не скажешь. Красивый город. Только дома странные: они не отстоят отдельно, как я привыкла, а плотно жмутся друг к другу, словно боясь замёрзнуть под промозглым воздухом северной столицы. Улицы старого Санкт-Петербурга — это сплошная стена. И, наверное, в этом есть смысл. Например, защита от ветра.

Валера нарочно провёз нас по знаменитому Невскому проспекту. То-то мы рты пораскрывали.

Вот на что надо обращать внимание!

Не на погоду, а на творения человеческого гения. Все питерские красоты я много раз видела на фотографиях. Восхищалась ими заочно, а теперь имела возможность воочию полюбоваться ими. Казанский собор я узнала сразу.

- Смотри, Ванечка, какая церковь замечательная.

Ваня неохотно отвлёкся от Мерседеса, остановившегося рядом с нами на переходе.

- Да. – Бросил мой малыш и тут же переключился на прежний предмет.

- А что это за толпа перед собором? – Поинтересовалась я у Валеры.

Странно одетая молодёжь кучками стояла и сидела, занимая всё обозримое пространство перед чуждым всего земного, отстранённым от царящей повсюду суеты, храмом.

- А неформалы. – Небрежно бросил водитель. - Развелось их теперь.

Я с завистью вгляделась в разношёрстую массу людей. Загорелся зелёный, и мы двинулись дальше.

- Зимний! Зимний! – Вопила я. - А это там вдали?... Никак Петропавловака?! Ах! Стрелка Васильевского острова… Ну почему ваша библиотека не в Ленинграде?

- У нас в Непорочном есть вещи и поинтереснее. А красиво как! – Обиженно изрёк Валера. Я неоднозначно хмыкнула, но не стала сеять комментариями. У каждого свой взгляд на красоту. Собственный я считала самым правильным.

Ближе к окраинам картина заметно изменилась, пошли ничем не примечательные многоэтажки. Я успокоилась и теперь равнодушно взирала на скороспелые творения современных зодчих.

Ленинград резко закончился: вот тебе дом, а вот тебе лес. И потянулись бесконечные «сосны да берёзы», «берёзы да сосны», с преимуществом в сторону сосен. Промелькнуло за окном ещё несколько многоэтажных населённых пунктов, а потом пошла сплошная, ещё не отошедшая от зимы, растительность, наводящая на меня, привыкшую к лесам средней полосы, уныние. Деревья жались друг к другу так близко, что ни о каких прогулках на природе не могло быть и речи. Тихо, пусто, одиноко. Кое-где снежок белеет, а ко всему и туман начал сгущаться.

Глава III Непорочное

Сидючи в самом неудобном положении, мне удалось задремать и, что удивительно, даже сон увидеть. Мне приснился Мали в развевающемся плаще, восседающий на белом коне.

Прекрасный рыцарь загородил нам дорогу. Валера нажал на тормоза, вынул меч из багажника, и состоялась жестокая схватка. Всё было как наяву, я вскрикивала, когда мне казалось, что Валера вот-вот одолеет моего защитника.

Меня разбудило лёгкое прикосновение Ваниных пальчиков к рукам. Сыночек гладил мои раненые запястья, чем причинял ещё большую боль. От ремня уже разбегались по коже красно-синие пятна.

- Что случилось, Ванечка? – Я не сразу сообразила, где нахожусь.

Действительность не обрадовала: нет принца на белом коне, некому меня защитить. Впрочем,… всмотрелась в жгучие очи подрастающего сына.

Нет.

Увы, похоже, Ваня принял сторону моего обидчика.

- Дядя Валера говорит, что мы почти приехали.

Взгляд мой упёрся в лобовое стекло. Ничего кроме леса я там не увидела.

- Ещё минута и ворота покажутся. – Обрадовано сообщил Валера.

И. правда, вдали что-то зачернело.

Скоро я различила впереди добротные чугунные ворота, какие в парках городских ставят. Сбоку от ворот торчала табличка на шесте. Когда мы к ней приблизились, я прочла: «Деревня Непорочное».

Краска ударила мне в лицо. Как я выгляжу в глазах Валеры, не важно. Это уже пережито. А вот дальше меня ждёт позор из позоров.

Мы продолжали ехать, а деревня всё не появлялась. Наконец, я заметила, что лес поредел, появились прогалинки, а вот и первая изба темнеет за деревьями. Только куриных ног не хватает. Неужели в такой жить придётся? Метров через триста я заметила ещё один дом. А лес при этом не кончился.

- Вот она наша библиотека. – Потеплевшим голосом объявил Валера, притормаживая.

Впереди вырисовывалось белое одноэтажное здание с колонами, растянувшимися по обе стороны от входа, над которым высилась пристройка. Мезонин, кажется, такое сооружение называется.

Впечатление от библиотеки у меня сложилось, самое что ни на есть, приятное. Классический барский дом XVIII века в лучших традициях эпохи: ступени белокаменные, окна высокие арочного типа, колоны по всему фасаду. Так строили в Древней Греции. К входу ведёт широкая дорожка с чёрными пока клумбами по бокам. Не удивлюсь, если обнаружу позади библиотеки ухоженные пруд и сад.

Если бы не моё унизительное положение, я бы получила огромное удовольствие от увиденного. Но что теперь будет? Моя голова автоматически вжалась в плечи.

Высокая створа библиотечной двери отворилась. По ступенькам резво спускались… три…пять…семь женщин.

И как вы думаете, кто бежал впереди всех?

Патриция Витальевна собственной персоной!

Опередила!

Теперь понятно, почему Валера круги по лесу наворачивал. Остальных женщин, значительно моложе моей директрисы, преимущественно рослых и, как на подбор, красавиц, я не знала.

Валера вышел из машины. Я вжалась в сидение и немного пригнулась, втянула голову в плечи, насколько это возможно. Мои будущие коллеги уже вставали на цыпочки, надеясь разглядеть новеньких.

Патриция Витальевна бросилась Валере на шею. Это в её стиле – людей с ног сбивать. Валера принял объятия, как должное. Значит, привык.

- Ох, Валерушка, мы и не чаяли! Снова закружила пурга времени? – Глаза моей директрисы обеспокоено впивались в водителя.

- Было дело, Пенелопа Витальевна.

Что?! Пенелопа Витальевна?!

И как я сразу не догадалась?

Это же сестра моей Патриции Витальевны. Я всмотрелась внимательней в даму — сходство потрясающее. Отличия, если можно так это величать, наблюдались только в манере одеваться. Моя прежняя городская директриса предпочитает стиль деревенский: кофточки попроще, брюки или юбки не марких тонов из не мнущихся тканей. Нынешняя же начальница была облачена в длинное шерстяное платье бордового цвета с воротом под самую шею, увенчанным овальной брошкой с профилем высокосветской дивы. Плечи директриса прятала под коричневой шалью с бахромой. Такие раритеты теперь мало кто носит. Мне кажется, ткацкая промышленность выпускает их исключительно для библиотекарей. Только мы признаём этот пережиток былых времён, я сама владела двумя подобными шалями – синей и бежевой. А вот у Патриции Витальевны подобного аксессуара не наблюдалось.

Пенелопа Витальевна оглядывала Валеру, словно доктор на осмотре.

- Но ты цел, как я погляжу. - Вынесла вердикт начальница.

- Да не совсем. – Валерий интенсивно зачесал макушку. Я ещё сильнее пригнулась.

- Привёз? – Пенелопа Витальевна обернулась к машине и задрала голову, пытаясь увидеть нас с Ванечкой.

- Привёз. Такую, как вы хотели, боевую и решительную. – Он с ещё большим остервенением потёр ушибленное темя. – Только дура она несусветная. Чуть не загубила и меня, и себя, и сына своего.

Библиотекарши зашушукались.

- И мальчишка здесь? Что ж ты медлишь? Представь нам дорогих гостей.

***

Мы попрощались со всеми, и Галя, взяв Ваню за руку, пошла на выход. Я немного замешкалась, сопоставляя услышанное от Гали, о том, что Наташу убил медведь и только что высказанное Пенелопой Витальевной, о том, что на теле девушки не было «ни синячка, ни царапинки». Детектив какой-то получается.

- У меня там чемоданы в машине. – Вдруг вспомнила я.

- Валера их уже доставил. – Пенелопа Витальевна стояла у выхода, сложив руки на животе. Настоящая хозяйка барского имения. – Так что пойдёте налегке.

Выйдя из библиотеки и спустившись по ступенькам, мы сразу свернули от дороги и пошли вдоль колон по узкой тропинке. Обогнув дом, тропка устремилась в лес. Теперь я воочию убедилась, что мои предположения насчёт сада и пруда оказались верными.

Позади библиотеки синел холодными апрельскими водами водоём, а перед ним вырисовывались коричневые силуэты голых плодовых деревьев. Наверное, летом это место похоже на рай. Но пока что…

Мы топали по тропинке, я непрерывно озиралась, надеясь увидеть хоть какое-нибудь жилище. Но мой взгляд натыкался только на деревья, тянущиеся во все стороны бесконечной лысой стеной.

- А далеко нам идти? – Я видела, как заплетаются Ванины ноги. В животе моём урчало.

Сколько же мы не ели?

А Бог его знает.

Мои челюсти, наверное, жевать разучились.

- Ещё минут двадцать. – Галя на миг обернулась ко мне и тут же обратилась к тропе.

Ванятка послушно держался за её руку. Я, за неимением лучшего занятия, принялась на ходу рассматривать свою спутницу (со спины, конечно). Она была повыше меня сантиметров на десять, фигура стройная, осанка ровная, как у балерины. Чёрные прямые волосы зачёсаны назад и собраны в длинный конский хвост, сейчас он колыхался перед самым моим носом, как перевёрнутый маятник. На Гале были надеты светло-серый плащик, однотонная синяя юбка-плиссировка до колен и высокие изящные сапожки. Мне бы такой набор не пошёл. А она смотрелась, как лучшая ученица института благородных девиц, скромно и со вкусом.

Задумавшись, я не заметила, как мы подошли к избе. А ведь и десяти минут не прошло.

Ошиблась Галя, наверное, предполагала, что мы с дороги будем еле ноги переставлять.

Возле дома копошился Валера. Я вспомнила, что он наши чемоданы доставил. Пешком, конечно. Дорогой, пригодной для его бобика, тут и не пахло.

Спасибо сказать, что ли?

А обойдётся. Нечего было меня связывать.

Водитель стоял под окном с доской в руках, сосредоточенно что-то высматривал. Галя почему-то не замедлила хода, мне даже показалось, что она ускорилась и занервничала. А Валера тем временем взял молоток и приладил доску наискосок к окну. Стук эхом разнёсся по лесу.

- Что это он делает? – До меня постепенно доходило – домик-то не наш. Не тот, в котором нам жить определили.

- Окна заколачивает. – Со вздохом ответила Галя. – Здесь Наташа жила.

- А. – Сказала я, а сама подумала: «Если бы после смерти одного из обитателей заколачивали дом, живым пришлось бы жить на улице».

Скоро мы приметили и нашу избушку. Мне почудилось в ней что-то игрушечно-сказочное. Там, где я живу, все постройки сооружаются из камня. Деревянный дом, созданный не в декоративных целях, я видела впервые. Ванечка всецело разделял мой восторг. От удивления его губки вытянулись в трубочку.

Гале наше замедление шагов и восторженные взгляды весьма польстили. Она первая ступила на ступеньки премиленького домика. Их было всего три, под Галиными ступнями они едва заметно прогнулись и как-то уютно по-домашнему, скрипнули. А потом я вдохнула воздух и …

Может, вы и не заметили, но все человеческие жилища имеют свой, никогда не повторяющийся запах. Обычно, он врезается в наши ноздри, как только мы переступаем порог и оказываемся в прихожей. Это, как правило, смесь хозяйского духа с привычками и хобби. Привычки тоже пахнут. Например, гастрономические. Один любит рыбу, другой клубнику, третий, прежде чем положить что-нибудь в рот, обязательно зажарит его до румяной корки. У кого-то в доме кот, у кого-то собака, а некоторые заводят змею. Все люди пользуются парфюмерией, некоторые курят, кого-то ежедневно, ежечасно раздражает моль или мухи. Наша жизнь сопровождается запахами, целыми букетами ароматов, привычных и не замечаемых. Наблюдательный человек смог бы по ним составить довольно точное мнение о нас. Откуда я это знаю? Книги. У бумаги есть свойство впитывать в себя окружающую среду. Достаточно понюхать книгу, возвращённую читателем, и она вам расскажет, где была и что видела. Но я редко пользуюсь этим знанием. Библиотекари уважают личную жизнь своих читателей. Кроме тех случаев, когда запах слишком силён, и мы ничего не можем поделать. Дышать-то надо.

Так вот, избушка наша пахла сосной, древесной смолой и мхом. Ничего человеческого. Возможно, внутри всё изменится, но сейчас я закрывала глаза от удовольствия, уже влюблённая в место своего временного проживания.

Может, всё не так плохо?

Вы, наверное, думаете — я странная?

Что удивительного в какой-то там избе, одной из сотен тысяч таких же?

Не скажите. Это для тех, кто привык, деревянный дом — обычное дело. Но у меня, выросшей в каменной крепости, есть преимущество. Я сторонний наблюдатель и вижу больше.

Глава IV Сомнения

Ваня запрыгнул на кровать, ту, что слева от двери, пружины скрипнули и прогнулись под тяжестью ребёнка.

- Можно, я буду здесь спать?

- Конечно. – Я села за стол, упираясь локтями в столешницу, взялась за голову, раскалывающуюся от впечатлений, преимущественно неприятных и пугающих.

Ваня ждал.

Какое счастье, что мой ребёнок ничего не понимает в происходящем. Увы, тот единственный, кому я могла доверять, пребывал в счастливом неведении. И я постараюсь, чтобы эти три месяца прошли для него в тишине и спокойствии. Я доверяю ему, но во имя его безмятежного детства, не доверюсь. Усилием воли я заставила себя подняться и улыбнуться.

- Ну что, мой рыцарь, снимай доспехи. Пришло время склонить голову на подушку и восстановить силы, утраченные в бою.

Ваня позволил мне раздеть себя, и, лишь коснувшись подушки, уснул. Я достала из чемодана измятую ночную рубашку, но не надела её, решила вернуться на кухню помочь Гале. Перед выходом проверила – плотно ли закрыла ставенки на окнах.

Галя вытирала крошки со стола, заметив меня, подняла голову и одарила несчастливым взглядом. Я, как ни в чём не бывало, заняла место у умывальника. Вода лилась с весёлым напором, регулятор температуры работал безупречно.

- А где у вас котельная? - Мой голос звучал ровно. Мне не верилось, что в глуши возможна такая роскошь, как горячая вода. Однако же была. Я ею успешно пользовалась.

- Недалеко. Сразу за рекой Непороченкой. Ты Непороченку увидишь в окно библиотеки. Там подальше за деревьями и электростанция. Все коммуникации проходят под землёй. – Галя принимала от мня посуду, вытирала и раскладывала по шкафчикам.

- И много там народу трудится?

- Один дядька Селиван всем заправляет. Он и электрик, и водопроводчик, и кочегар, и диспетчер всего этого хозяйства.

- А спит когда?

Галя выпрямилась и улыбнулась.

- Думаешь, если мы в избах живём без телефона, у нас не может быть современной электростанции? Там всё автоматизировано, такого оборудования даже в Питере и в Москве не сыскать. В Финляндии закупали опытные образцы. У Селивана там родственник работает, тоже русский, из эмигрантов. Головастый мужик.

В дверь постучали.

Я ахнула, вспоминая медведей, разгуливающих по ночам.

Галя вытерла руки, повесила фартук на крючок и пошла открывать.

- Как наши постояльцы? – Послышался из коридора радостный голос Пенелопы Витальевны. – Я тут им настольную лампу принесла. Можно на стол ставить, а если надо и на гвоздик вешать. У Любы наверняка есть наш библиотекарский грешок, читать перед сном, пока голова сама не упадёт на подушку.

- Ванечка уже спит. – Предупредила Галя полушёпотом. – А Люба меня вопросами засыпает. – Кажется, мне послышалась обида в её голосе.

- И что же ты?

Я не решалась появиться перед директрисой, но, не видя её, всеми клетками своего тела ощутила, как она посерьёзнела, будто бы боится, как бы Галя не взболтнула лишнего.

- Стараюсь, как можно кратче и определённей вводить её в наш распорядок. Но не всё я в силах объяснить, а она понять.

- Ничего, постепенно разберётся.

- Вот и я так думаю.

Пенелопа Витальевна вошла в кухню. Тепло посмотрела на меня, застывшую у шкафчика с тряпкой в руках.

- Ну что, уже освоилась?

- Почти. – Соврала я.

Сами понимаете, не буду же я делиться своими потаёнными, возможно, глупыми, мыслями, которые, к слову сказать, не все в пользу моих новых коллег. Особенно будоражила разум история с таинственно погибшей девушкой. Темнят они. Зря на медведя напраслину возводят. Да если бы шастали косолапые ночью по деревне, рискнула бы Пенелопа Витальевна идти через лес в столь поздний час? Но я только что дала себе слово больше не лезть с расспросами. Всё равно наврут с три короба и не подавятся, а только меня ещё больше запутают.

- На вот тебе лампу. Повесишь у кровати, сможешь читать и Ванечке не мешать.

- Спасибо. – Я бережно приняла фарфоровый светильник с матерчатым абажуром и понесла в комнату. Пенелопа Витальевна проследовала за мной. Гвоздь для лампы нашёлся сразу. Видать, она там уже висела когда-то. Пока я втыкала вилку в розетку и выключала верхний свет (уставшего до изнеможения Ванечку он нисколько не тревожил), Пенелопа Витальевна уселась за стол, оглядела полуосвещённую комнату, задержала удивлённый взгляд на закрытых ставнях. Но ничего не стала спрашивать.

- Поставь пока лампу на стол.

Убедившись, что шнура хватает, я так и сделала. Затем села напротив директрисы. Она пошарила в кармане платья, извлекла клеёнчатый пакетик.

- Извини, что так поздно пришла. Мазь изготавливала, она должна быть самой что ни на есть свежей. Ещё минут двадцать и от лекарственных свойств останутся только воспоминания.

Я ничего не понимала, но вежливо помалкивала.

- Протяни мне руки.

Я вытянула руки, из-под рукавов выползли багровые пятна, почти полностью скрывающие запястья.

***

- Люба, - зашептали мне в самое ухо, - вставай. Уже утро.

- Где утро? Ночь ещё. – Я клипала глазами в кромешной тьме, соображая о месте своего нынешнего пребывания. День вчерашний возрождался в памяти по крупицам, воспоминания меня не обрадовали.

Я уныло смотрела на радостную Галю, открывающую ставни. Милая девушка, как я могла питать к ней недоверие? Вопреки ожиданиям, в комнату ворвались самые настоящие, блистающие жёлтым золотом, солнечные лучи. Это благотворно подействовало на моё настроение.

Впустив в комнату свет, Галя тоже сделала открытие. Моя соседка удивлённо уставилась на Ваню, прижимающегося к моей груди, на мои, всё ещё красные от слёз, глаза.

Она поняла.

- Вы привыкнете. Увидишь, какой прекрасный у нас коллектив, и не захочешь домой возвращаться.

- Я … м…вчера очень устала. – А что мне было ещё сказать в своё оправдание? Плачу по ночам, дитя неправильно воспитываю. - А который час?

- Шесть.

- Так нам же в девять на работу? – Громко и возмущённо зашептала я.

Мне показалась, что Галя из вредности характера так рано припёрлась меня будить. На сборы, дорогу, приготовление и поедание завтрака хватило бы двух, а то и полтора часов. Уж никак не трёх.

- Ты письмо собиралась родителям писать.

Я задумалась. Не помню, чтобы говорила об этом. Мы закончили разговор на том, что звонить нельзя, но зато есть возможность написать.

- На работе напишу. – Я с вожделением уставилась на подушку. Родители знают, что со мною всё в порядке. Валера ещё когда в Питер поедет. Вчера же только приехал. Не каждый же день туда будет мотаться. Так что, спешить некуда.

- На работе не сможешь.

Я поняла, что Галя не отвяжется, только сына мне разбудит. Что делать? Я осторожно сняла с себя Ваничкину руку и выползла из-под одеяла. Скользнула взглядом по не разобранным чемоданам.

Вместо того чтобы кропить подушку слезами, лучше бы шмотки в шкаф переложила. А теперь придётся целый день шастать в том, что носила всю дорогу. Наспех умывшись, я облачилась в не первой свежести юбку и свитер.

- Я буду завтраком заниматься, а ты иди в мою комнату. Я там на столе приготовила ручку и бумагу.

Мне любопытно было ознакомиться с Галиными апартаментами. Вчера как-то не удосужилась.

Оказалось, ничего себе помещеньице, не меньше нашего, тоже два окна. Набор мебели примерно тот же, только расположение иное. Меня больше всего озадачила аккуратно застеленная со взбитой, стоящей уголком, подушкой, кровать, устроенная под самым окном, за которым, помните, медведи гуляют.

Интересно, ставни на ночь закрываются?

Надо бы проверить.

Я скептически оглядела дверь. Если медведь ввалится в окно – пиши пропало – проломить эту тонкую дощечку ему не составит труда. Ставни вызывали у меня куда большее доверие.

Взгляд мой скользнул за окно, с этой стороны пейзаж, состоящий исключительно из стволов-близнецов, казался пасмурным.

С досадой вздохнула. Классный лес: кроны вверху, внизу одни палки, и всё это, если не полениться задрать голову, хвоя. Пятнистые берёзки остались южнее. Свежесть атмосферы омрачала скудость красок и природного разнообразия, к которому я привыкла.

Ну да Бог с ним! Не навсегда же здесь.

На паркетном полу красовался шерстяной коврик с карпатским орнаментом. Между окнами постукивали часы, похожие на штурвал. Сбоку над кроватью торчала лампа точь-в-точь как моя. Столик Галя поставила в углу у изголовья. Над ним была прибита рама с пожелтевшими фотографиями. Я вгляделась в снимки повнимательней. Понятно, антология детского дома: воспитанники, воспитатели, всё чинно и пристойно. Дети счастливо улыбаются, их наставники глядят в объектив сердобольными подуставшими глазами. Да, работёнка у них ещё та. А вот качели. Галя, уже почти взрослая, катает девчушку лет десяти. Та заливается хохотом. Моя соседка тоже старательно растягивает губы. Снова улыбки, улыбки, улыбки. Вот Галя на берегу реки ещё маленькая, но вполне узнаваемая. Ей тут, как моему Ванечке. Я узнала её по осанке: ровная, как доска, только что сошедшая с конвейера, да по волосам - больше ни у кого на фотографиях таких нет. А вот какой-то праздник. И ещё…и ещё. Все рады, да только от радости этой разит такой казёнщиной и канцелярщиной, что противно становится уже на первой минуте созерцания.

Искренне сочувствуя Гале, я отвернулась от фото-галереи. В другом углу через кровать стояла тумбочка, над нею под потолком красовалась икона в полотенце. Мадонна в украинской вышитой рубашке прижимала к груди младенца вопиюще славянской наружности. Я улыбнулась, дивясь фантазии иконописца-патриота, и вспомнила свою византийскую Мадонну.

Сколько же времени она в чемодане томилась?

Кроме перечисленного, в комнате имелись шкаф, зеркало и кресло. Почти как у нас с Ваней: скромно, но уютно. В отличие от фотографической показухи, без казёнщины.

Как и обещала Галя, я нашла на столе шариковую ручку и стопку бумаги формата развёрнутой тетради. Сейчас принято говорить А-4, а тогда я не знала, как оно называется.

Присев к столу, я подтянула к себе этот самый А-4, подняла ручку, а что писать – не знаю.

Глава V. Первый рабочий день

На работу мы пришли без пятнадцати девять.

Галя отправилась доложить, что новенькая прибыла.

Мы с Ваней остались в уже знакомом вестибюле Непорочненской Кордонной библиотеки. Мои глаза пробегали по давно ставшим историческими фотографиям, на которых блистали молодые библиотекарши, находящиеся преимущественно на своих рабочих местах или в фонде. Нашлось несколько изображений коллектива у фасада библиотеки. В отличие от Галиных детдомовских снимков, всё путём, никакой фальши. Библиотекари народ искренний.

Я задержалась на Наташе, прижимающей книгу к груди, ну вылитая мадонна с энциклопедией вместо младенца.

А что?

Так и есть.

Книги – наши дети.

А вот и Галя в обнимку с Пенелопой Витальевной. Директриса светится от счастья, а Галя, похоже, вот-вот задохнётся.

Да, знаю я эти, выжимающие все соки, директорские объятья.

Несколько фотографий были посвящены застольям. Тоже немаловажная страничка библиотекарского быта.

Стоп!

А где мероприятия?

В моей библиотеке фотки, подобные тем, что я видела, как правило, складывались в альбом, а на всеобщее обозрение вывешивались только те, что увековечивали наиболее удавшиеся концерты, фестивали, постановки, встречи со знаменитостями, конкурсы и прочее в том же духе. Здесь же не было ни одной фотографии, хотя бы отдалённо намекающей на творческий подход к работе с читателями. Более того, читателей я тоже не обнаружила.

Я дико оглянулась по сторонам.

Библиотека открыта, а очереди за книгами не наблюдается. Кажется, Галя говорила, что заведение работает круглосуточно.

С какой стати?

Кого оно обслуживает?

Медведей что ли?

Может, в этом странном Непорочном принято ночью за книгами приходить? Днём все заняты.

Мой взгляд невольно перескочил к траурной тумбочке.

Что же случилось с тобою, Наташа?

Сегодня мы проходили мимо её осиротелого дома, мне показалось, что за ночь он осунулся, покосился.

Горестная картина.

Ваня, не в пример мне, быстро пробежался по вестибюлю и переключился на окно.

Там на дорожке перед библиотекой возился Валера со своим бобиком.

Тоже мне зрелище.

- Люба, Пенелопа Витальевна ждёт тебя. Я про конверт ей сказала. – Галя ласково посмотрела на Венечку. – Пойдём со мною, я тебе мой отдел покажу. У меня музыкальные сказки есть. Хочешь послушать?

Ваня радостно закивал головой.

Галя пригласила нас войти в квадратный коридор, следующий за холлом. Я заметила две двери по бокам и одну прямо, в обе стороны от неё уходили два крыла, продолжающие коридор. На двери блестела табличка «Директор». Галя и Ваня свернули направо, я постучалась.

- Заходи.

Толкнув дверь, я застыла на входе.

Кабинет новой директрисы буквально сразил меня наповал своим потрясающим сходством с кабинетом моей старой директрисы. Идентичная мебель занимала те же места с точностью до миллиметра. Сборище близнецов.

«Организованный хаос» - назвала бы я обстановку.

Вроде всё чинно — узковатый стол с ответвлением, стулья и стеклянные шкафчики вдоль стен. В шкафах ряды книг и всевозможных предметов: чашечки, вазочки, поделки, одеревеневшие грибы, сорванные с деревьев, ветки замысловатых форм, шишки, фарфоровые статуэтки, необычные брелки и прочая дребедень. На шкафах серели потёртыми боками старинные кувшины, а ещё выше в полинявших рамках висели выцветшие от времени фотографии библиотеки, сделанные в разных ракурсах.

- Садись.

Я безошибочно определила, что Пенелопа Витальевна пребывает в прекрасном расположении духа. Но, помня её сестру, я так же понимала, что это временно-нестабильное состояние может измениться в любую минуту, приняв прямо-противоположную направленность.

Я поискала, куда бы приземлиться. На большинстве стульев высились жёлтые газетные подшивки, практически из-под всех сидений между ножками торчали какие-то коробки. Но мне всё-таки удалось обнаружить один свободный стул. Его-то я и подтянула к узкому директорскому столу.

- У меня тут перестановка. – Обезоруживающе улыбнулась Пенелопа Витальевна.

Я всепрощающе улыбнулась в ответ. Дома, у Патриции Витальевны, тоже перестановочка происходит. Если я не ошибаюсь, в этом году она отпраздновала своё пятилетие. А если ошибаюсь, то и больше.

- Значит так. – Пенелопа Витальевна посерьёзнела. – На конверт. Подпишешь, запечатаешь и сразу отдашь. Я намеренна Валеру сегодня в Питер отправить.

Конвертик без марки плюхнулся в середину стола.

- А вот тебе должностная инструкция. – В мою сторону, движимый пухлыми директорскими пальцами, поехал листок с печатным текстом. – Потом изучишь и распишешься, получишь копию. А я тебе всё на словах объясню. Работаем с девяти до семнадцати. Обед полчаса. Домой не ходим. Едим в специально отведённом для этих целей помещении. Оно при входе направо. Ты сядешь в детском отделе. Это наверху. Мезонин видела?

***

- С чего начать? – Пенелопа Витальевна вертела головой то в одну, то в другую сторону коридора, потом уверенно шагнула к ближайшей двери, той, что сейчас находилась слева.

- Тут у нас, как я говорила, столовая. – Директриса уверенно толкнула светло-коричневую дверь.

Щёлкнул выключатель, над нашими головами замигали лампы дневного света. Окон в столовой не было. Я с интересом оглядела уютную комнатку с электроплиткой на две конфорки и обеденным столом, занимающим почти половину пространства в помещении. У кафельной стены жались три кухонных столика и шкаф, за которым белел умывальник. В самом дальнем углу тихо урчал холодильник. Стерильность, царящая повсюду, натолкнула меня на мысль, что главной управительницей данного государства является моя Галя.

- Тут у нас в основном девочки из комплектования хозяйничают. – Опровергала моё предположение Пенелопа Витальевна. Галя, насколько мне известно, библиотекарь отдела искусств.

- Миленько. – Протянула я радостно. Вид хорошо организованной кухни-столовой почему-то поднял моё настроение.

- Тогда пошли дальше. – Пенелопа Витальевна предоставила мне выключать свет, а сама уже открыла противоположную дверь. – Тут у нас не самое интересное место – кладовая.

Снова мне пришлось моргать и пристраиваться к освещению ртутных светильников. Кладовая, как и столовая, находилась в середине здания, потому не могла похвастаться окнами. Когда мерцание прекратилось, я обозрела широкую внутренность обитой такими же, как в вестибюле и в коридоре панелями, комнаты с полным отсутствием мебели. Повсюду высились неорганизованные, хаотично разбросанные кучки бумажных коробок из гофрированного картона. Позади, ближе к стене, соседствующей с вестибюлем, я заметила дверцу.

- А там что? – Мой палец завис в интересующем меня направлении.

Пенелопа Витальевна вдруг насупилась. Похоже, у неё наступил, не зависящий от внешних обстоятельств, перепад настроения.

- Тоже склад. – Уныло протянула она, - но мы туда не пойдём. И так всё понятно. Склад он и есть склад.

Директриса тряхнула звонкой связкой ключей. Настороженно посмотрела на меня.

- Доступ туда только у меня имеется. Там подотчётные бланки хранятся.

- Ясно.

- Давай Галю твою навестим. – Я послушно поплелась за Пенелопой Витальевной, свернувшей направо в длинный коридор.

Следующая на приличном расстоянии от директорского кабинета дверь оказалась входом в отдел искусств.

Начиналась непосредственно библиотека. Я обнаружила, что сгораю от нетерпения ознакомиться с книгами и обстановкой залов. А ещё мне хотелось поскорее увидеть Ванечку.

Пенелопа Витальевна, чувствуя моё нарастающее напряжение, нарочно задержалась у двери, впилась глазами в моё лицо.

- Теперь я вижу, что ты настоящий библиотекарь. Наверное, температура поднялась? А? – Рука с толстыми коротенькими пальчиками плюхнулась на мой лоб. -Переживаешь?

- С чего бы это? – Моим ногам захотелось что-нибудь сплясать, ожидание становилось невыносимым.

- А с того, дорогая, – она буквально запела, – что там… – Её палец воткнулся в дверь, - ты встретишь такие книги…

Минутная пауза заставила меня задрожать всем телом.

- …их неоспоримая уникальность шокирует тебя. Так что готовься. Такого больше нигде не встретишь.

Ноги мои уже подгибались от нетерпения.

Мы вошли. Яркий свет, льющийся в окна, поначалу ослепил меня. Но скоро я различила моего Ванечку и Галю, сидящих с двух сторон единственного в отделе большого канцелярского стола. Галя, прямая, как доска, облачённая в халат, скроенный наподобие мантии, держала в руках какой-то странный, угрожающих форм предмет (я бы сказала, гибрид меду ножом и кухонной лопаткой) и целенаправленно тыкала им в бок книги. Ваня зачарованно, слегка приоткрыв ротик, глядел на это нелепое и глупое действо. Я ожидала, что Пенелопа Витальевна немедленно потребует от Гали объяснений, или, по крайней мере, заставит её прекратить издеваться над книгой. Но не тут то было. Директриса и ухом не повела.

- Вот он наш отдел искусств. – Благословенным голосом пропела Пенелопа Витальевна. – Гордость библиотеки. Как и его сотрудница.

Галя в это время с таким размахом резанула по книге, что у меня сердце зашлось в бешенном ритме. Одна из обещанных «неоспоримо уникальных» книг гибла на моих глазах от руки библиотекаря.

- Смотри, что мы тут имеем. – Пенелопа Витальевна приглашала меня ознакомиться с достопримечательностями отдела искусств.

Я оторвала напряжённый взор от Гали. Да, здесь было на что посмотреть. Почти половину помещения занимали очень аккуратные, вырезанные из дерева книжные стеллажи. На каждом темнели инкрустации, по которым можно было с лёгкостью определить, какие именно книги обитают на данных полках. Скрипичный знак определял музыку, кисти на палитре - живопись, две маски, комичная и трагичная, – театр и драматургию.

- Как здорово! – Не удержалась я от восклицания.

Пенелопа Витальевна довольно причмокнула.

- То ли ещё будет. Ты Галя, сейчас с чем работаешь?

- Скульптура. Античность заканчиваю. – Моя соседка снова врезала по книге, страницы отозвались громким шелестом.

Глава VI Детский библиотекарь

Детский отдел я полюбила с первого взгляда.

Если б не глушь…

В таком чудесном месте можно работать круглосуточно. Жить в нём счастливой жизнью, в которой каждый миг – это праздник.

Со всех четырёх стен на нас смотрели высокие, увенчанные арками окна. Надо отдать должное уборщице Марье Дмитриевне, глядя в натёртые до полной прозрачности стёкла, я усомнилась, что они вообще существуют. О наличии стёкол можно было догадаться лишь по отсутствию сквозняка и тёплому воздуху внутри помещения. Тут я вспомнила некоего, тоже ещё незнакомого мне, дядю Селивана, с лёгкой руки которого во всём Непорочном (не берусь судить о его размерах) всегда есть свет, вода и тепло.

За окнами радовали глаз пронизанные солнцем пейзажи просыпающегося после зимы леса. Я снова убедилась, что позади библиотеки примостился аккуратненький садик, а за ним синеватое небольшое озеро и в отдалении, обещанная Галей, река Непороченка. Где-то дальше пристроилась и невидимая электростанция. Сверху сад и озеро смотрелись ещё симпатичнее, чем если рассматривать их с одной плоскости.

Первое, на что я обратила внимание в детском отделе, были два средних размеров канцелярских стола, выстроенных в ряд — наши с Ванечкой рабочие места.

Что ж, вполне прилично.

Пол под столами устилал мягкий зелёный ковёр. Под всеми видимыми окнами вольготно располагались удобные претенциозные кресла, между креслами и окнами занимали пространство невысокие тумбочки со стеклянными, опять же натёртыми до блеска, дверцами.

На тумбочках манили красочными мягкими обложками аккуратно разложенные гармошкой детские брошюрки. Их я заметила несчётное количество. То-то будет Ване развлечение.

Подняв глаза вверх, я непроизвольно ахнула. Под потолком, по всей длине помещения тянулась, не имеющая начала и конца, сказочная фреска. Я взглянула на Ваню. Он стоял поражённый невероятным сюжетом, изложенным неким художником с фантазией почище моей. Его Красная Шапочка не шла к бабушке пеше, а ехала верхом на волке. Кощей Бессмертный, непонятно, каким макаром, оказался в посажённых отцах Василисы Прекрасной. Баба-Яга рьяно выплясывала на свадьбе вместе с Незнайкой в широкополой шляпе под весёлый аккомпанемент явно хвативших лишку Бременских музыкантов, в то время, как трудолюбивый Самоделкин прилаживал к видавшей виды ступе новенький, блестящий моторчик. В самом дальнем углу фрески, разбросав во все стороны зубасто смеющиеся головы, резвился Змей Горыныч, на спине ящера покатывались от хохота… Буратино с компанией. Карабас-Барабас, привязанный за длиннющую чёрную бороду к хвосту рептилии, болтался далеко внизу. Я могла лишь посочувствовать кукольнику, который казался жалким, но никак не злым. Встав на цыпочки, мне удалось разглядеть Доктора Айболита, перевязывающего щупальцу какому-то инопланетянину ярко-лилового цвета. Ассистировала звериному эскулапу русалочка, наполовину скрытая в аквариуме на колёсиках. Под окном чудо-поликлиники принц, который, согласно задуманному Андерсеном сюжета, должен был полюбить другую, пел Русалочке серенады. Как я мечтала в детстве о таком повороте в развитии фабулы андерсеновской сказки.

Да…

Нет предела человеческой фантазии.

На описание бреда, расписанного вдоль стен, мне бы и дня не хватило. Однако Ванечка был в восторге, потому я сделала вывод, что художник не кретин, как могло бы показаться, а гений. Чтобы угодить современным детям, одного таланта недостаточно.

Островок с ковром и столами был лишь малой частью огромного помещения. Остальное пространство занимали стеллажи, немного неуклюжие, но достаточно высокие, чтобы я завертела головой в поисках стремянки. Сейчас я видела только рёбра стеллажей, за которыми, несомненно, прятались мои подопечные — книги.

Я взволнованно прошагала по мягкому ворсу напольного ковра и углубилась в проход между полками.

Ну что могу сказать?

Не столь впечатляюще, как в отделе комплектования, но это пока. Чтобы изучить фонд нужно время. Прочитанные названия близ расположенных книг ни о чём мне не говорили. Я, пройдя вдоль ряда, так и не найдя ничего, хотя бы отдалённо знакомого, вернулась к столам.

- Вот ваше рабочее место. – Пенелопа Витальевна явно наслаждалась впечатлением, которое гигантскими брызгами расплёскивалось с наших лиц.

Да, ничего подобного я не ожидала здесь встретить. Непорочненской Кордонной библиотеке есть чем гордиться, что не отдел, то новое приятное потрясение.

Я присела на краешек стула, заглянула вдоль стены. В царстве стеллажей у окон всё так же располагались поочерёдно тумбочки и кресла. Наверное, чтобы особо стеснительные читатели могли укрыться от любопытных глаз библиотекаря за полками.

О, выражения лиц и их смена во время углублённого чтения, это особая тема. Один из немногих шансов увидеть человека с оголённой, незащищённой душой.

- Нравится? – Расплылась в улыбке Пенелопа Витальевна.

- Д-а-а-а-а. – С подвздохом выдал Ваня, загипнотизированный окружающим великолепием.

- Тут не может не нравиться, - более сдержанно и со знанием дела ответила я.

- Что ж. Устраивайтесь поудобнее. Будем инструктироваться по поводу распорядка, обязанностей и прочих вопросов, которые у вас появятся в процессе ознакомления.

Ваня деловито сел за свой стол, приготовился слушать. Пенелопа Витальевна извлекла из-за стеллажей стул, устроила его так, чтобы находиться на одинаковом расстоянии от меня и моего сына.

***

Я кое-как доковыляла до ближайшего окна и плюхнулась в кресло, вцепилась пальцами в голову.

Что со мною было?

Лучше бы меня не вводили в курс дела.

А может?..

Я вспомнила, как с подружками по институту, дабы приобрести опыт на будущее, накурились какой-то травы (не помню названия). Теперь, говоря с молодёжью о вреде наркотиков, я не выгляжу голословной. Их разрушительную силу я испытала на собственной шкуре. А кого ещё краном с колокольни снимали? Травка вывернула меня наизнанку и во всей красе выплеснулась в свет божий моя романтическая сущность, жажда приключений и незыблемая вера в святую православную церковь. Правда, батюшки почему-то меня не поняли, вызвали милицию. Спасибо отцу Василию, он меня спас, убедив своих монахов простить рабу божью Любовь и забрать заявление из участка. А ментам сказал, якобы я юродивая, сбежавшая из церковной подведомственной клиники для душевнобольных. Мол, сразу не разобрались. С тех пор я не притрагивалась к наркотикам, а перед поруганной мною церковью выполняла повинность. До конца института я служила храму. Когда уезжала из города, плакала, просила отца Василия оставить меня при церкви. Он тогда ласково и требовательно убедил меня, что я необходима в миру, там моё место. С тех пор я изредка строчила письма своему духовному наставнику и получала от него ответы. Благодаря ему, мои родители так и не узнали о том постыдном происшествии. Теперь узнают, когда прочтут эту книгу.

Может, написать отцу Василию, спросить?

Нет. Стар он теперь, немощен, зачем нагружать его своими проблемами?

Ваня сел у моих ног, посмотрел на меня снизу вверх. Как же нужен мне этот родной взгляд. Только лучше бы мой сынок находился дома с бабушкой и дедушкой. Я постаралась как можно увереннее улыбнуться. По его взгляду поняла — не получилось.

- А мне здесь нравится. – Ваня встал. – Ты, мам, ничего не бойся. Я же твой рыцарь. И я с тобой.

- А почему ты решил, что я боюсь? – Неужели это можно прочесть по моей физиономии.

- Потому что ты можешь обмануть кого угодно, только не меня. Ты думаешь, что все вокруг врунишки.

Я усмехнулась.

- Тут всё чужое. Это я с непривычки такая. А ещё усталость. Но ты прав, мне нечего бояться. Ведь со мною мой рыцарь без страха и упрёка. – Я ловко выбралась из кресла. На душе повеселело. Да, Ванечке всего восемь лет. Но это не имеет значения. Он моя опора. С ним я сильнее, ради него я сильнее.

Мой взор перенёсся за окно, в сад, пробежался по глади озера. Нет, я не сплю. И наркотики тут не причём. Я в своём уме. И я разберусь, где правда, а где ложь.

- Ваня, - я решила в последний раз проверить свои утверждения, - ущипни меня пожалуйста, да побольнее.

- Ты не спишь, мама. – Он безжалостно впился пальчиками в мою ногу под коленом.

- Ай! Ты что?!

- Сама просила. – Он о чём-то задумался, потом серьёзно напомнил. – Пенелопа Витальевна говорила, что нельзя рассиживаться без дела.

- Ой, я тебя умоляю. – Опять эта его благочестивая правильность. И в кого он такой? – Этот отдел уже столько времени простаивает. Ещё один час ничего не решит.

Я огляделась по сторонам. Внимательней всмотрелась в книги: типичные обложки, размеры, шрифты.

Почему Пенелопа Витальевна назвала их матрицами?

В памяти всплыло: «Каждая из них матрица, главная в тираже. Её гибель – это смерть для остальных. Сгорит тогда склад, и щепок не останется».

А если этих остальных сотни тысяч?

У нас матрицы только самых важных книг, а где матрицы остальных? И кто отвечает за матрицы вредных и опасных книг?

В моей домашней библиотеке были и такие, я их припрятывала от читателей, но тоже берегла. Такова судьба библиотекаря — мы живём вне политики и вне религии. Я христианка, но только за порогом библиотеки. В храме книг я лишь жрец и никто больше.

Кому я служу?

А что есть книга? Литература? Литера – буква, ту – ты, Ра – Солнце – Бог. Буква – ты Солнце. Я служу букве, которая есть Свет, есть Бог. Потому мне смешны политики, их удел – вечная слепота. Мой долг, я в этом уверенна, помочь читателям проникнуться Светом, несомым книгами. Я никогда ничего не навязываю. Лишь легонечко подталкиваю тех, кто готов, к книгам, которые считаю важными.

Меня прошибло судорогой.

Вот оно!

Важные книги!

Мы их вычисляем не путём логических умозаключений, мы их чувствуем.

Вот подумайте, чем важен Корней Чуковский? Пишет сказки, и только. Не скажите. Слог прост, лёгок. Слово к Слову. Буква к Букве. А Маршак? Да его переводы Шекспира, возможно, потрясли бы самого Шекспира.

Важность книги не только в сюжете, есть нечто большее.

Что?

Я и сама не до конца понимаю. Я библиотекарь, я доверяю своим чувствам…

В детский отдел неожиданно вернулась Пенелопа Витальевна.

Я приготовилась к упрёкам и наставлениям типа: «Что ты расселась в рабочее-то время?» или «Я же тебе говорила – простой смерти подобен» и прочему в этом роде. Но она, хоть и не разделяла моих чувств, поняла их (по крайней мере, мне так показалось) и промолчала. В руках директрисы мы с Ванечкой заметили два матерчатых свёртка. Я сразу догадалась, что это халаты. Цвет хаки в этом заведении я заметила только на плечах библиотекарей. Сейчас мы станем как все. Ненавижу форму.

***

- А кто готовит? – Спросила я по дороге. В моей родной библиотеке мы это делали по очереди.

- Я уже говорила - девочки из комплектования. У них есть график дежурства. Вас, отделовских, мы не привлекаем.

- Ну да, нас некому подменить. – С тонким намёком на несуществующих читателей съязвила я. Но Пенелопа Витальевна не обратила никакого внимания на мой тон и ответила на удивление серьёзно.

- Это точно. Я подумываю, прислать тебе кого-нибудь в помощницы.

- Я успею. – Мне стало обидно.

- Ой ли?

Я поняла, что директриса дразнит меня. Надеется таким образом улучшить производительность. Зря старается. Я не ребёнок.

- Нужна будут помощь — сообщу.

- Ладно.

- А где Наташина мантия? – Я вдруг испугалась, что хитрая уборщица могла не париться с нитками и иголками, а попросту подсунуть мне халат покойницы.

Пенелопа Витальевна остановилась, как вкопанная, я налетела на неё, Ванечка врезался в меня. Директриса сильно переменилась в лице.

- Сожгли. Наташа в ней умерла. Тело, как ты уже слышала, было без повреждений. Одежда тоже. А вот халат… изодран в клочья. – Слова давались ей с трудом. Она и Наташу жалела и меня не хотела пугать.

Мы уже находились на первом этаже, наши ноздри щекотали соблазнительные ароматы кухни.

Но меня отчего-то затошнило.

Мой взгляд нашёл Ванечку, с интересом глядящего в коридор, предвкушающего вкусный обед. Он мне напомнил маленького волшебника — чернявенький, с таинственным блеском в тёмных глазах, матовой кожей, ровными чертами лица, стройный в распахнутой мантии, оставалось вложить палочку в руки.

Мне показалось, или он стал другим? Подрос что ли?

Мы вошли в кухню.

От приятного благоухания картошки, тушенной с луком и морковью, на душе как-то полегчало. Переступая порог, я скользнула взглядом по уставленному соленьями столу. Огурцы, помидоры, грибы, уже заправленные сметаной. и головка капусты, порезанная ровными дольками, несколько обеспокоили меня, я судорожно сглотнула и покосилась на Ванечку. Ничего из предложенного он не ест.

Чтобы не показаться невежливой, я спешно поздоровалась, хотела сделать знак Ване, но он уже сказал «здрасти». В его голосе я прочла полный конфуз.

Ещё бы!

Все молодые библиотекари были в сборе, кто сидел за столом, кто колдовал над плитой. При нашем появлении девушки прекратили беседу, их взгляды устремились к нам, по вполне искренним улыбкам могло показаться, будто они нас ждали если не всю жизнь, то уж точно последние пару лет.

Первой зашевелилась Галя. Положив вилки и ложки на стол, она поспешила ко мне.

- Ну, как ты, уже освоилась?

- Да, - ответила я, отводя глаза в сторону.

- А Ванечка?

Но Ваня был занят. К этому времени он уже отвечал на вопросы, задаваемые наперебой Машей и Алевтиной.

- Похоже, Ванечка от счастья голову потерял. – Ответила я вместо сына.

Обстановка разрядилась, чувство неловкости покинуло меня.

- Что у нас на первое? – Плотоядно потирая ладошки, поинтересовалась Пенелопа Витальевна из-за моей спины.

- Украинский борщ! – С торжественным причмоком объявила Галя.

По моему телу разлилось приятное тепло. Ох люблю же я борщок со сметанкой. К сожалению, Ванечка это замечательное блюдо не слишком жалует.

Пенелопа Витальевна деловито проследовала к столу. Маша тут же подсунула ей тарелку со свекольного цвета жидкостью. Нам с Ванечкой указали на стулья, ближе к стене, соседствующей с вестибюлем. Было заметно, что каждая девушка имеет своё законное место и свои обязанности. Рассаживались без суеты, Маша и Нина тут же подавали тарелки, Юля орудовала половником. Меня посетило неприятное чувство, что мой стул некогда принадлежал Наташе. Иногда кидаемые в мою сторону затравленные взгляды библиотекарей подтверждали опасения.

- Ваня, тебе чего больше наливать, юшки или густого? – Поинтересовалась Юля.

Ваня стушевался.

- Жидкости и так, не очень много. – Тут же ответила я. – Можно я сама наберу?

- Конечно. – Юля отошла от кастрюли. Я влила в тарелку пол черпака красной жижицы. Сунула её Ване под нос. – Хлеба не забудь.

Себе я набрала полтора половника средней густоты. Отвлёкшаяся от собственной тарелки Пенелопа Витальевна щедро снабдила наши с Ваней блюда настоящей домашней сметаной. Я толк в сметане знаю, мне не подсунешь чёрт-те что.

Так вот, в банке посреди стола белела домашняя сметана самого безупречного качества.

Когда я отошла от плиты, Юля подхватила видавшую виды, но тщательно начищенную кастрюлю, с торчащим из дышащего паром жерла половником, и водрузила на подставку в центре стола. Я поняла этот жест, когда Пенелопа Витальевна тут же схватилась за ручку поварёшки и подлила добавки в свою уже опустошённую тарелку.

Ели мы молча. Я и Ваня ещё робели перед новым обществом. Пенелопа Витальевна так воодушевлённо прихлёбывала, что вряд ли вообще понимала, где находится.

Глава VII Кто такие эти книги?

Мы с Ваней поднялись на второй этаж. Я села за стол, взяла разъём. Ваня принялся увлечённо изучать расписание уроков. Меня удивил его интерес — он неплохо учился, но, как большинство мальчишек его возраста, без особого рвения.

- Так. В левую руку книгу, в правую — железку. – Я приняла названную позицию.

Ваня отвлёкся от расписания, заинтересованно уставился на меня.

Боязно было тыкать в торец бедняжки-книги куском острого металла. Каким-то смешным и абсурдным казалось мне моё положение.

– Я правильно делаю?

- Вроде — да. – Ваня откинул расписание, сбегал к тумбочке с надписью «апрель» за кучкой тоненьких книг в ярких обложках, плюхнул их на стол, взял верхнюю, тыкнул инструментом и ловко разъял верхние страницы.

Во даёт?!

Я неотрывно следила за опередившем меня сыном. Пора и мне приступать к действиям.

- А…была не была! – Крепко зажмурившись, я с размаху пырнула «Быть или не быть».

В следующее мгновение и книга и разъём выпали из моих рук.

Мученический стон резанул слух, проник в самое сердце.

Я сорвалась с места и ринулась к двери, но, добежав до неё, остановилась. Меня удивило, что Ваня тоже спешит на выход.

Мы стояли рядышком и во все глаза таращились друг на друга. Оба перепуганные. Я искала на теле сына повреждения. Что-то же вынудило его издать тот неожиданный, такой глубокий и протяжный стон, заставивший моё сердце сжаться, а ноги бежать за помощью. Ваня, как ни странно, изучал меня с не меньшим тщанием.

С чего бы это?

- Ты почему стонал?! – Он цел, но мои инстинкты не собирались соглашаться с очевидным. Что-то не так.

- Это ты стонала! – Нервно выкрикнул Ваня.

- Не я! – Что за бред?

- Ты! Ты поранилась, вот и стонала. – Его пальчик указал на мои руки.

Что?! Кровь?

Все мои пальцы были испачканы алой кровью. Её пятна присыхали и на ладонях. Но боли я не чувствовала. И как это я собственный стон не своим голосом услышала будто бы со стороны?

- Тут должна быть аптечка. – Попросила я Ваню сдавленно. Мне страшно было смотреть себе на руки, стыдно идти за помощью.

Ваня бросился шарить по тумбочкам. Я кое-как доковыляла до стола. И чего Пенелопа Витальевна ждёт от такой неуклюжей неумёхи, как я? В первый же рабочий день травма на производстве.

Сев за стол, поглощённая своим горем, я не сразу заметила распластанную на нём книгу. Мой взор нашёл её только тогда, когда сквознячком, вызванным метанием Ваниной мантии, шевельнуло недавно высвобожденные страницы. Из-под развёрнутой обложки текла алая струйка.

Меня передёрнуло от досады.

Ну ладно – поранилась, но я и книгу испачкала. Кровь не оттереть будет с бумаги. Да, дело приняло серьёзный оборот и не важно, что скажет Пенелопа Витальевна, книга бесповоротно испорчена.

Пришёл Ваня с аптечкой, протянул мне вату и перекись. С перекошенным лицом стал наблюдать, как я смываю с кожи красные пятна. Через пять минут руки были чистыми. Я ошарашено таращилась на Ваню, а он на меня.

Дело в том, что руки оказались чистыми не только от крови, но и от ран.

- Ты не поранилась. – Протянул Ваня испуганно.

- А кто тогда поранился? – Я лихорадочно перекидывала лекарства в аптечке в поисках валерианки, а лучше чего-нибудь с надписью типа «от галлюцинаций и бреда», но ничего подобного не обнаружилось.

- Она. – Дрожащий пальчик моего сына указал на книгу, которая вдруг трепыхнулась и жалобно застонала.

- О Боже! – Я вскочила и вцепилась пальцами в голову, мне хотелась выдрать все волосы разом.

Я ранила, а может, и убила живое существо!

Но книга не может быть живым существом!

Это чушь, страшный сон. Мои глаза вновь перенеслись к аптечке. Что я искала? А если употребить всё разом, это поможет мне проснуться?

Книгу как-то странно вывернуло, забило мелкой дрожью, как в предсмертном спазме.

- Что я наделала! – Наконец нашлись силы принять всё, как есть.

Кровь, безусловно, лилась из книги. Багровый ручеёк уже стекал по столешнице, скоро он окрасит и пол.

- Прости меня! Прости! Сейчас… - Это было похоже на сумасшествие, но библиотекари — я имею ввиду не случайных в храме литературы людей — меня поймут.

Это мы, приходя утром на работу, обнаруживаем, что некоторые наши подопечные книги находятся не там, где мы их оставили. Мы не пугаемся, это нормально. У книг есть обыкновение шастать по ночам.

Сидючи за столом и подсчитывая статистику за вчерашний день, мы слышим, как шелестят страницами наши друзья. Их бумажная суета похожа на шёпот. Мы, библиотекари, делаем вид, что ничего не происходит, и тогда книги действительно начинают шептаться. И чем меньше мы реагируем, тем смелее они себя ведут. Обязательно какая-нибудь неуклюжая книженция сковырнётся с полки. И это в порядке вещей, но чтобы кровь…

- Зови Пенелопу Витальевну! – Завопила я что есть мочи.

***

Мы остались одни. Я отошла к окну, где приходил в себя Ванятка. Обняла его. Он не сопротивлялся. Обоим стало легче.

Но сюрпризы на этот день не окончились. Вернувшись на рабочее место, я с омерзением обнаружила на своём столе мокрый моток водорослей.

- О, Господи! Только что стол вытирала! И кому пришло в голову пошутить так невовремя? – Перед моим мысленным взором пронеслись лица моих коллег. Как-то не верилось, что кто-то из них на такое способен. Вроде все ответственные и доброжелательные.

- Что это? – Ваня недоумённо выглядывал из-за моей спины.

- А я почём знаю? – Мой голос прозвучал обиженным визгом.

Горя негодованием, я подхватила водоросли и побежала вниз, Ваня устремился за мной. Мы ворвались в директорский кабинет без стука.

Кто, как не Пенелопа Витальевна сотворила с нами такое! Никто, кроме неё, в детский отдел не входил.

Абсурд, но другого объяснения нет.

- Я понимаю, Пенелопа Витальевна, вы хотели нас отвлечь, развеселить. Но поверьте, это не смешно! – Я рывком швырнула на директорский стол зелёный, склизкий моток.

Брызги рассыпались во все стороны, Пенелопа Витальевна едва успела отпрянуть, чтобы не оказаться заляпанной неприятной субстанцией.

- Беги, вымой руки! - Пенелопа Витальевна кинулась к одной из коробок, обитающих под стульями, сдёрнула крышку, достала медицинские перчатки и клеёнчатый пакетик. Двумя, защищёнными резиновой оболочкой пальцами подобрала водоросль, опустила в пакетик и тут же заклеила его верхушку. – Ты что, не слышала меня?! Немедленно в ванную!

Лицо Пенелопы Витальевны было до крайности взволнованным. Мне показалось, что факт появления на моём столе элемента для гербария из пруда, её не удивил, а, скорее, расстроил.

Я припустила в ванную, уже по дороге осознавая, что ладони мои непривычно зудят и будто бы раздуваются. Под водной струёй ощущения коренным образом изменились — я не чувствовала прохладу влаги, мне казалось, что моя рука окунулась самую жаркую область костра. Кожа горела, её поверхность, везде, где она соприкасалась с водорослями, стала багровой. Мои глаза встретились с Ваниными.

Ну зачем я его сюда притащила, в эту мистическую глушь, где не знаешь, откуда ждать беды?

- Мне не больно, – пролепетала немеющими губами. Он не поверил.

- Так можно и без рук остаться.

Мы обернулись. В ванную комнату входила Пенелопа Витальевна со склянкой в руках.

- Это не ваша шутка… - констатировала я, краснея.

- Разумеется, нет. За кого ты меня принимаешь? – Пенелопа Витальевна открыла шкафчик на стене. – Так. Сейчас. Возьми это мыло. Разотри руки, подержи минуты три и смой. Станет легче. Когда руки высохнут, помажем мазью. Давно у нас никто водорослями не обжигался. Я и забыла, как оно опасно.

- Что со мной? И как эта ядовитая гадость оказалась у меня на столе? – Сейчас даже без заверений Пенелопы Витальевны, я бы поняла, что она к «шутке» непричастна. Она могла пошутить, но причинить боль…никогда.

- Сейчас всё объясню. Дай только разобраться с твоими руками. Ну-ка, вытяни их. Посмотрим. Что за напасть? Сроду… эта ноша не валилась на новеньких. У всех было время привыкнуть, осмотреться. Что же изменилось?

Я не понимала, о чём она говорит. Что за ноша свалилась на меня? Мне хотелось домой, в избу, лечь на кровать, подумать, прижать к груди раненные ладони, поскулить по-собачьи. Что угодно, лишь бы не стоять здесь, перед чужим человеком, говорящим несусветности, от которых лицо моего ребёнка приобретает неживую прозрачность.

- Подсохли. – Пенелопа Витальевна принялась втирать мазь в пораненные места, мне это было неприятно, особенно болезненно воспринимались прикасания к перепонкам между пальцами.

- Пятнадцать минут – и всё пройдёт. – Директриса поставила склянку с лекарством на подоконник, задержалась у окна.

- Значит, ты думала, это шутка?

- Да.

- Мне надо было тебя предупредить. Но кто ж знал, что оно так сразу случится? Никогда, слышишь, никогда не бери в руки эту гадость. Обнаружила — надевай перчатки, доставай специальный пакет. Всё это есть в отделе. Упакованные водоросли можешь бросать в мусор с остальными бумагами. Марья Дмитриевна знает, что с этим делать.

- Но откуда оно взялось? – Я недоумевала.

- Ты знаешь, прежняя директриса, упокой её душу, мне не объяснила. – Кажется, Пенелопа Витальевна начинала злиться. – Догадайся, почему?..

Я и не думала догадываться. Если директрисе и следовало на кого-то сердиться, то только на себя, однако же искры её гневного взора летели в мою сторону.

- …она сама не знала! Каждый день эта странная штука появляется на столе у той, которой стоит остаться на ночь в библиотеке.

- Я что, сегодня дежурю? – Мне снова показалось, что Пенелопа Витальевна разыгрывает меня. Но лишь на миг, уж слишком злобно блистали её зрачки. Не найдя ничего более разумного, я уставилась на свои руки, кожа уже приобретала свой естественный окрас.

- Считай, что так. – Директриса неожиданно обмякла.

- А Ваня? – Я знала, Галя уже говорила мне, что в таких случаях присматривать за моим сыном её обязанность.

Глава VIII Ночное дежурство

Марья Дмитриевна оказалась здоровенной бабой лет шестидесяти. Не меньше метра восьмидесяти ростом и широтой обхвата, о которой я не берусь судить. Украшением румяного, почти без морщин, лица служили живые серые глаза, уродующим элементом я бы назвала выдающийся вперёд никак не женский крупный волевой подбородок квадратной формы.

Да, такая кого хочешь за пояс заткнёт.

Нос Марьи Дмитриевны, напротив, был маленький, клювоподобный, с претензией на экзотичность. Седые волосы почти полностью скрывал красный платок, расписанный палеховыми цветами.

Лишь я дошла до середины вестибюля, уборщица, которая до этого беседовала с Пенелопой Витальевной, ринулась мне навстречу.

- Так вот она — наша новенькая! – Воскликнула баба, въедаясь в меня своими серо-ядовитыми глазками, минуту назад они мне казались приятными.

На мгновение я оглохла. Такого зычного голоса мне прежде не случалось слышать. Дальше пришлось пережить неприятные и даже больные тисканья. Марья Дмитриевна взялась за дело так рьяно, что только благодаря чуду мои кости остались в первозданном виде. Я самолично слышала, как они опасно трещали и чувствовала, что вот-вот сломаюсь пополам.

Отпустив меня, Марья Дмитриевна принялась за Ваню, пришедшего с Галей.

- А это у нас что за фрукт? – Ване, как и мне, досталось объятий по полной программе.

- Я Ваня. – Барахтаясь в непомерно огромных тисках, мой сын старался улыбаться.

- Дай пять, Иван. – Техничка выпустила мальчика и с размаху треснула его по предъявленной ладошке.

Не окажись у него за спиной Галя, он мог бы улететь обратно в коридор. Но, похоже, Марью Дмитриевну нисколько не обескуражила неустойчивость ребёнка. Она вновь обернула ко мне лицо с серыми глазами-свёрлами. Я как раз краем глаза наблюдала за Галей приглаживающей волосы моего сына и поправляющей его курточку. Подозрительные всматривания уборщицы не очень меня беспокоили.

- Люба, если я правильно расслышала? – Техничка вела себя так раскованно, что впору было её перепутать с директором.

- Ага.

- Понравилось у нас?

- Да.

В вестибюле как раз появились остальные мои коллеги, при виде Марьи Дмитриевны они останавливались и широко улыбались.

- У нас команда что надо. И ты в неё впишешься. – Дружеский хлопок по спине едва не сбил меня с ног. – Или уже вписалась?

- Конечно, вписалась. – Машин голос небесным звоном обдал всех нас.

Я посмотрела на девушку с благодарностью.

Марья Дмитриевна довольная и удовлетворённая снова переключилась на Ваню.

- Ну что, русский мужик Иван, за мать не переживай. Она у нас крепкая.

Я невольно сжалась, ожидая нового похлопывания по плечам, но его не последовало.

- Завтра получишь её в целости и сохранности. – Марья Дмитриевна подмигнула мне и Ване, но…, может, мне показалось, это длилось лишь миг… - взгляд великанши на какую-то долю мгновения задержался на Наташиной фотографии,… ресницы её дрогнули. Она провела аналогию между нами и испугалась.

- Ну что, мы пойдём? – Неожиданно ласковым голосом пролепетала Пенелопа Витальевна, и мне почудилось, что директриса испрашивает у уборщицы разрешения отправиться домой.

- Идите. Кто вас держит. – Небрежно махнула рукой Марья Дмитриевна. Её лицо снова переменилась, стало подвижным, глаза из въедливо-изучающих превратились в радушные. Я, видимо, успешно прошла проверку и допущена к работе в ночное время суток.

Мои коллеги гуськом потянулись к двери, на пороге они оборачивались, глядели на меня, отчего я начинала чувствовать себя Наташиной фотографией на тумбочке, будто уже умерла. Возможно, это ошибочное впечатление, избыточная мнительность на почве эмоционального износа.

Только Ваня помахал мне ручкой и сказал:

- До завтра.

Сердце моё наполнилось теплом. Я буду завтра, и послезавтра тоже буду, я буду всегда. Мне есть ради кого быть. И пусть подавится тот, кто в это не верит.

- Что-то я проголодалась. – Пробасила Марья Дмитриевна, когда дверь захлопнулась за последней библиотекаршей. – Пойдём что ли, яишенку поджарим. Свеженькую. Курочки сегодня порадовали.

Услышав о яичнице, я словно оттаяла. В уютной кухоньке все мои страхи и неприятные ощущения стали потихоньку развеиваться.

Марья Дмитриевна не только яйца пожарила, но и картошку. Ужин получился на славу. В его процессе я проникалась к новой знакомой самыми искренними симпатиями. Добрая она женщина, независимая. Конечно, и своенравная не в меру. Короче, личность.

Марья Дмитриевна живо интересовалась нашей с Ваней прежней жизнью, расспрашивала о родителях, бабушках и дедушках. Неожиданно бурно реагировала на мои ответы и глядела на меня так проникновенно, с участием, что я, порой, даже слезу пускала, конечно же, счастливую.

Тему моего мужа мы обе деликатно обходили, что и понятно. О моей вдовьей доле знала Пенелопа Витальевна, скорее всего, она поставила в известность коллег, чтобы не приставали, не ранили душу.

В окончании ужина Марья Дмитриевна мягко положила руку мне на плечо.

***

Я закрыла дверь на щеколду. Странная штука, надо сказать: медная, вся изрезана какими-то диковинными значками. Я, обнаружив их, задержалась у двери полюбоваться красивым и удивительно-манящим орнаментом. Мои пальцы непроизвольно воткнулись в потемневшие бороздки и пошли выводить символы по новой. Подушечки пальцев быстро нагрелись. По телу распространилось приятное ощущение. Я вовсе забыла о страхе. Скоро, оторвавшись от двери, я подошла к Наташиной фотографии.

- Не дура ты была…не дура.

Изображение на карточке кротко улыбалось мне, я улыбнулась в ответ и с лёгким сердцем направилась к себе в детский отдел. Но, не успела я сделать и двух шагов, как услышала тихое царапание с наружной стороны двери.

Думаете, я испугалась? Ничего подобного. Щас!

- Кто там?

- Это я. – Пробасил голос Марьи Дмитриевны с улицы. – Ключ от избы забыла. Хорошо, что вовремя вспомнила, а то бы пришлось тащиться сюда от самого дома.

- А чего так тихо стучали? Я могла и не услышать. – Поинтересовалась я нагловатым тоном.

- Так это…боялась тебя напугать. Открывай давай.

- Сожалею. – Отозвалась я без выражения, представляя себе Марью Дмитриевну, выжидающую с той стороны.

- Ты не сожалей, а впусти меня…

Приказной тон уборщицы мне не понравился.

- Не могу. Не положено. А что, ваши муж и сын не откроют вам?

- Их нет дома. Валера ещё из города не вернулся, а Захар на ночную охоту ушёл.

- На медведей, я полагаю?

- На лося. У него мясо полезное.

- Странно. А мне кто-то говорил, что все вы здесь вегетарианцы. – Я не знала этого наверняка, но небезосновательно подозревала, что все непорочненцы мясо не считают за еду. Впрочем, это и неважно сейчас. Марья Дмитриевна вернулась проверить, как я выполняю указания директора. Что ж…

- Галя сказала, что твой Ванечка котлетки любит…

Я взялась за щеколду. Забота посторонних о моём сыне всегда обезоруживала меня. Что если, Марья Дмитриевна и правда забыла ключи? Ну не спать же ей на улице.

- …я с мужем поговорю, он в следующий раз твоего сынишку на охоту возьмёт.

Мои руки сползли со щеколды. Никогда мой сын не будет участвовать в охоте. И что за дело из-за двух-трёх котлет убивать целого лося?

- Извините, Марья Дмитриевна, но я вам не открою.

Из-за двери послышался тяжёлый вздох, очень натуральный, мне даже стыдно стало. Ну, как понять, проверка это, или нет? Но ведь сама Марья Дмитриевна говорила мне, не открывать даже своим.

- Извините. – Я покинула вестибюль.

Поднявшись в мезонин, я устало огляделась по сторонам. Работать не хотелось, читать тоже…ничего не хотелось. Сдвинув два кресла, я устроилась в сооружённом гнёздышке. Сон быстро нашёл меня. И снотворного не понадобилось.

Глава IX «Быть, или не быть»

Разбудили меня птичьи перепевы и безоблачный рассвет. Надо же, выходит, наврала я родителям в письме. Жалует солнышко и эти места.

Расставив кресла по местам, я побежала умываться, но не устояла и приняла душ. Потом мокрая распаренная вытерлась и с сожалением надела, уже кричащую о необходимости стирки, одежду. Ничего, вечером разложу вещи по полкам старинного шкафа и вымоюсь как следует.

Позавтракав вчерашней картошкой, я пересекла вестибюль, отодвинула щеколду и вышла на порог библиотеки.

Что за чудесное утро встретило меня!

Воздух настолько свежий, что я едва устояла на ногах, прошиб мои лёгкие и они, будто освобождаясь от отложений какой-то гадости, затрещали и вздохнули как никогда полно. Я покачнулась, прохлада разлилась по моему телу, оно завибрировало в ритме птичьего хора, солнечные лучи увенчали мою голову пылающим нимбом, свет шёл ко мне, и свет шёл от меня. В тот момент я всем сердцем полюбила и приняла новое место моего местожительства со странным названием Непорочное.

Из-за деревьев мелькнула чья-то фигура, потом скрылась на миг, потом снова появилась между колонами и стенами здания.

Я узнала Пенелопу Витальевну.

По мере её приближения, я разглядела сначала нечёсанные волосы, потом ненакрашеные невыспавшиеся глаза. Директриса замедлила шаг. Всматриваясь в меня, она что-то обдумывала.

- Как ты? – Вопрос прозвучал неестественно жалобно.

- И вам – здрасьте! – Беспечно улыбнулась я. - Отлично! Выспалась! Снотворное вернуть?

- Не надо. – Она медленно приходила в себя. Вероятно, не оправдались её ожидания — я жива и здорова. А может, Пенелопа Витальевна боялась, что я за ночь спалю её любимую библиотеку?

- Завтракала?

- Ага.

- Молодец.

- А то! – Я была не просто счастлива, светлые чувства и ощущения пьянили меня. Наверное, со стороны это выглядело забавно.

Пенелопа Витальевна прислонилась к колоне. Я сбежала к ней по ступеням.

- Вам плохо?

- Нет. Нет. Всё нормально. Спала не очень. Мысли всякие лезли…

- И снотворное не помогло?

- Меня теперь и доза суицидника с ног не свалит. Привыкшая я.

Мы поднялись в библиотеку, я приготовила Пенелопе Витальевне кофе. Её замешательство приятнейшим образом ласкало моё самолюбие.

Что-то они все недоговаривают.

Ну, переночевала в библиотеке – подумаешь важность. Однако, Пенелопа Витальевна была встревожена не на шутку, и сейчас её надуманный страх легко читался и во взгляде, каком-то пришибленном, с примесью то ли стыда, то ли раскаяния, и в угловатых, словно она собиралась протискивать своё обширное тело в узкую щель, движениях.

Ну что она ожидала увидеть поутру?

Моё бездыханное тело?

Но Пенелопа Витальевна помалкивала.

Ох, не доверяют мне здесь.

- Марья Дмитриевна долго копошилась? – Успокоившимся голосом поинтересовалась директриса.

- Я на часы не смотрела. Поздно было. Ночь.

- А что ты хочешь? Три дня не убирала. – Пенелопа Витальевна тупо уставилась в кофейную гущу на дне чашки.

Я ничего от неё не хотела. Мои мысли всё больше занимало скорое появление сына. В открытую дверь кухни мы услышали, как кто-то вошёл в вестибюль. Я вприпрыжку поскакала к выходу. Но это был не Ваня.

- Привет! – Поздоровалась Нина.

- Здравствуйте! – Слегка склонилась Маша.

- Здравствуйте…здравствуйте. – Ответила Пенелопа Витальевна из-за моей спины.

- При… - Я не договорила. В проёме двери, за спинами девушек, мелькнул Ваня, поднимающийся по ступенькам.

- Ваня! – Кажется, я растолкала коллег, кстати, как и Пенелопа Витальевна, изрядно помятого вида.

У них что ночью шабаш был?

В следующий миг моё тело и душа наслаждались близостью с любимым чадом. Он принимал ласки безропотно, поглядывая по сторонам на библиотекарей с виновато-извинительным видом. Мол, мама, что с неё взять. А я от удовольствия аж слезу пустила.

- Как ты, Солнышко?

- Очень хорошо. – Он осторожно упёрся ладонями мне в плечи, прошептал: - ладно, мама. Не позорь меня.

Я отстранилась от сына, рассеянно поздоровалась с девушками. Все были в сборе. К своему удивлению, среди прочих обнаружила и Марью Дмитриевну.

А она-то зачем припёрлась?

- Как сон на свежем воздухе? – Я хитро улыбнулась. – Муж много дичи настрелял?

- Что? – Серые глаза Марьи Дмитриевны источали невинное непонимание. Вот актриса!

- Не притворяйтесь. Всё равно Оскара не дадут. Скажите честно, проверяли меня? – Театрально всплеснув руками и сделав жалобное лицо, я пролепетала: «Пусти меня, я ключи забыла…дома никого нет…».

Вчерашнее завершение нашей встречи наутро мне казалась забавным.