Чудо для заклинательницы

Пролог. Молитва

Помню, как я лежала на мёрзлой декабрьской земле, обратив лицо к беззвёздному небу, и едва шевелила губами, произнося одно лишь имя. Самое дорогое и священное для меня, дарующее покой, надежду и тихую, светлую радость. Со всех сторон обрушивался оглушительный грохот, ожесточённые крики, гул, противно давящий на уши. Но постепенно какофония оголтелых звуков превратилась в протяжный, лёгкий звон, тоненький, словно комариный писк.

По виску текло что-то тёплое, заливалось в ухо, на веки тихо падали снежинки, сгорая на моей ещё тёплой коже, а я всё продолжала шептать заветное имя, словно молитву, единственную, которая осталась в моей памяти. Тело онемело от боли, моя чёрная шинель имперской заклинательницы не могла защитить моё израненное тело от длительного пребывания на стылой земле. Надо будет подать жалобу на Союз портных, отшивавших заклинателям военную форму. Если не умру. Если кто-то заметит меня в этой ночной неразберихе. Одну из множества десятков, павших жертвой вражеской атаки.

В гаснущем сознании снежной вьюгой завертелись обрывки воспоминаний: улицы большого красивого города, иностранная речь, невероятные по красоте клумбы и лужайки, отбывающий поезд, вдоль которого я бежала и взволнованно искала Его отчаянным взглядом; переполненный блистательными дамами и господами зал, перья, кружево, блеск драгоценностей, и офицер в парадном кителе, протягивающий мне руку и приглашающий на вальс. Мой первый в жизни вальс.

В груди остывающей рекой разливалось тепло, как кровь по снегу у моей головы. Я уже не видела вспышек атаки, не слышала звона и грохота. Но отчего-то мой разум не отпускало воспоминание об одном событии из моей недолгой жизни. Событии, предопределившим всю мою дальнейшую судьбу…

Глава 1.1 Ромашки в Радонеже

Со своим предназначением я столкнулась, когда мне едва исполнилось двенадцать лет. Погожий летний день, тёплый июнь, узкая речка неподалёку, журчание которой всегда успокаивало меня. Я сидела в своём светлом платьице посреди летней поляны, расцветшей буйным цветом, и беседовала с растениями. С ромашками, васильками, цветками клевера.

Да, беседовала. И нет, я не сумасшедшая. Просто однажды с изумлением поняла, что растения слушают меня и делаю всё, что я прошу. Шепну ромашке расцвести? Она тут же распустится. Скажу травинке склониться, и найду ягодку земляники.

Позже я начала говорить с садовыми розами и тюльпанами. Тихо пела им, и садовник Степаныч диву давался: до чего красивыми и пышными вышли в этом году бутоны!

Никому не стала говорить об этом. Иван Николаевич Лебедев, богатый помещик и мой строгий опекун, которого я тихо и ласково называла дядюшкой, рассердится. Учитель, месье Дюпон возведёт выразительные глаза к потолку, фыркнет что-то вроде: «Придумщица какая!». Раскатисто так, картаво. И заставит перечитывать толстенный том наискучнейших размышлений философа Кузьмина. Я ненавидела философию! Пашка очень смешно паясничал, когда изображал месье Дюпона. Я всегда звонко смеялась. Не так, как подобает барышне моих лет.

Иван Николаевич называл меня дикаркой, а Михаил, его старший сын, молодой человек целых восемнадцати лет, смотрел на меня до того уничтожающим и снисходительным взглядом, что я тут же начинала не то бояться, не то злиться, не то обижаться. Или всё сразу.

Молодой человек благородной наружности с тёмными, коротко стриженными волосами и серыми глазами. Он вообще старался не замечать меня. Но очень редко всё же из его уст вырывалось что-то высокомерное:

— Ты даже не подобие барышни. Ведёшь себя, как мартышка. Подружись с соседкой Дарьей, она расскажет тебе о манерах и о том, как держать себя в обществе.

Всю жизнь меня учили не перечить старшим. Но этот парень раздражал до чрезвычайности. Ещё такой молодой, но уже такой напыщенный, учился в военном училище и был гордостью Ивана Николаевича, его любовью и жизнью.

То ли дело Пашка, младший сын.

— С кем шепчешься, обезьянка? — его веснушчатое лицо вынырнуло из травы, где он искал землянику. Высокий и задиристый мальчишка тринадцати лет. Если Михаила я побаивалась, на Пашке я всегда была рада отыграться.

Жить с ним под одной крышей — то ещё мучение. Но выбор у меня был небольшой. Батюшка умер два года назад от затяжной болезни, матушка и того раньше. Перед смертью он умолял Ивана Николаевича взять меня на воспитание, и все деньги, оставшиеся мне в наследство, пустить на погашение его долгов и мне в приданое.

Иван Николаевич выполнил волю своего давнего друга. Они вместе прошли не одну битву в войне с Карамидией, прикрывали друг другу спину во время наступления врага. Сколько лет прошло, а это небольшое, но гордое и сильное государство всё никак не могло смириться с тем, что южный выход к Сапфировому морю принадлежит нашей империи.

— Ни с кем не шепчусь! — поспешно воскликнула я, дёрнувшись. Не умела врать. Никогда не умела. Пашка всё пытался научить, но я оказалась плохой ученицей. Пусть и вертлявой, как обезьянка.

Рядом со мной появилась его загорелая моська. Тёмные волосы кудрявились, а хитрые серые глаза сияли солнышком.

— Ты что, землянику заговариваешь? — Пашка хохотнул, восхищённо оглядев драгоценную россыпь ягод. — Как я мог проглядеть такую сокровищницу?! Ну-ка подвинься!

— Это моя поляна! — возмутилась. — Я первая её нашла!

— Поляна находится во владениях моего отца, — хмыкнул Пашка, и вдруг на его глазах все ягодки и спрятались. Мальчишка охнул: — Это что такое? А ну-ка верни землянику!

— Я никуда её не забирала! — забормотала, покраснев.

— Она же здесь была! — Пашка начал раздвигать широкую траву, пытаясь отыскать ягоды, ползал на четвереньках, ругался и изумлялся.

А когда вокруг лодыжки и запястий мальчика начала сворачиваться осока, тот сначала ничего не понял, а потом задёргался и заголосил. Я испугалась, попыталась порвать траву руками, изрезала ладони и пальцы, а Паша катался спиной по траве и хрипло визжал ломающимся голосом.

— Да стой ты! — пыхтела я. — Сейчас помогу!

Вдруг из леса к нам стремительно полетели длинные ветви ивы и начали сплетаться в крепкое кольцо уже не только вокруг туловища Пашки, но и вокруг моих лодыжек, сжимая, не позволяя выбраться. Тут уж я почти принялась кричать, но вспомнила, что всё это началось из-за меня и что я же и должна была всё это закончить. Кто-то когда-то учил меня никогда не поддаваться панике. И пытаться думать даже в такой, казалось бы, безвыходной ситуации.

Я всё ещё сучила ногами, когда увидела, что татарник совсем рядом вдруг начал стремительно разрастаться, как и его колючие иголки, угрожая исколоть нас.

Ну уж нет. Надо здесь заканчивать! Я сбивчиво зашептала что-то вроде молитвы. Просила растения позволить нам уйти по-хорошему. Просила, как умела, без всяких заклинаний и заговоров.

Тут же травы словно осели, ветви ивы уползли обратно в лес, татарник приник к земле, втянув свои жуткие иголки. Крапиву вовсе смяло. Я поднялась и, дрожа всем телом, огляделась. У Пашки был такой вид, будто на него напали карамидские корабли.