Чудовы луга

Пролог

В рассветное небо поднимался столб дыма. Поначалу бледный, тоненький, он на глазах раздался вширь, налился чернотой, и верховой ветер размазал его по розовым облакам. Горел дом тетки Кани, вдовы Зерба-бортника, аккурат посреди деревенской улочки в десяток дворов. Хорошо горел, споро, сразу со всех четырех сторон. В запертом сарае заржали, заволновались кони, учуявшие пожар.

   В ивняке и черемухе на краю трясин заливался соловей. До полуденной жары было еще далеко, по болотам полз туман, дневные птицы только-только пробовали голос.

   Толпа деревенских, в сером и буром тряпье, тащили к лесу человека в кольчуге. Тащили на веревке, осыпая бранью, подталкивая вилами и кольями, выдернутыми из плетня. Человек - мужчина уже в возрасте, но по-волчьи жилистый и ладно скроенный - едва перебирал ногами, сгибаясь от рывков. Его шатало, черные с проседью волосы облепили синюшное лицо, в бороде блестела слизь. Подол суконной котты, по-найльски надетой под кольчугу, измаран в земле. Пустые ножны хлопали по бедру.

   Обнаженный меч нес в опущенной руке молодой парень, чертя концом кривулины по траве.

   - Пошевеливайся, твое лордское отродье!

   Удар колом меж лопаток вышиб дух, бросил на колени. Человек заперхал, захрипел под веревкой, перехлестнувшей горло, рванул связанные руки. Плюнул себе на грудь зеленой желчью.

   - С-скоты. Мои люди... доберутся до вас.

   - Оглянись, Дарге Дорхан, - к нему подошла тетка Каня - высокая тощая баба, босая, простоволосая. Неподпоясанная домотканая роба, наброшенная поверх рубахи, заляпана смолой, руки пусты. - Людишки твои погорели в хате, как лисы в норе. Глаз не продрав. Тебе я поменьше марева плеснула.

   - В-ведьма... Так и знал... что ты ведьма... старая корова. Потравила нас.

   - Это марево, чудье молочко. Зяблик вон ножа дедова не пожалел, в Чарусь к чуди ходил, лишь бы на тебя управу добыть.

   Парень с мечом осклабился:

   - Я б в пекло полез, если б черти помогли. За мою-то Ришу...

   - Мой сын вас в болото скинет, - Дарге Дорхан кое-как поднялся, тяжело дыша. - Чуди скормит. А тебе, Канела, в срамное место щелока насыплет и по полю погонит, с собаками. Жаль, я сам этого не сделал.

   Женщина засмеялась.

   - Ты сынка-то своего о прошлую зиму собственноручно прибил, Дарге! А то не помнишь?

   - Младший! - гаркнул тот и раскашлялся. - Потопчет вас, паскуды.

   - Не успеет. Что мы, дурни какие, твоих выродков ждать? Нам терять нечего, сукин ты сын, Дарге Кровохлеб. В Клищер уйдем.

   - Ищи ветра в поле! - захохотал Зяблик.

   Дарге Дорхан обвел толпу яростным взглядом. Похоже, он только сейчас понял, что холопы заманили его в ловушку не случайно, а намеренно. И что затеяла все Каня, у которой изба была чище и больше, а стряпня неизменно хороша. А про мужа ее Зерба, за нерасторопность привязанного во дворе на целую зимнюю ночь, Дарге напрочь забыл.

   Ветер донес облако сажи, осыпал толпу хлопьями пепла. Грохнули копыта в стену сарая, взвизгнула лошадь.

   - Не уйдете далеко. Плюю на вас, мразь косорылая.

   Он плюнул, но не достал. Важ Карнаухий, здоровенный мужик, до глаз заросший рыжим волосом, дернул веревку и рявкнул:

   - А ну, пшел! Варежку захлопнул! Шевели костылями!

   Без коня и меча, без свиты, Дарге Дорхан не внушал и десятой доли того ужаса, что превращал людей в грязь бессловесную.

   - Кончилось твое время, сволот! - заорали в толпе. - Ща тебя за яйца прищемим, посмотрим, кого ты там потопчешь! Топтун нашелся. Ща по-другому запоешь.

   - Идите уже, - прикрикнула Каня.

   Она пропустила мужиков вперед и двинулась за Дарге след в след. Того мотало на привязи, но он то и дело норовил выпрямиться и плечи развернуть. Лорд, иттить. Она стиснула зубы. Найлы - и то лучше, чем проклятый лорд Верети, хотя все они душегубы разбойные. Найлы хоть не глумятся, даже пьяные.

   В лес вела еле заметная тропинка. Птицы в ветвях уже свиристели вовсю, далеко-далеко продолжал выводить рулады соловей. Ковер кислицы под ногами пестрел белыми звездочками - будто молока наплескали на землю между стволов.

   Открылась поляна, в центре ее стоял дуб - большой, раскидистый, расколотый недавней грозой почти до самого комля. Землю усыпали щепки, мелкие веточки и листья. Запах свежей древесины и подвявшей зелени защекотал ноздри. Ярко светился разлом на темной коре, в разломе, чуть выше человеческого роста, виднелась распорка-чурбачок.

   Дарге подтащили к дубу, тыкая в спину кольями и вилами. Он зарычал, уперся было, рывок веревки повалил его на колени.

   - Вставай! - заорал Важ, намотав веревку на кулак, пиная упавшего ножищей в сыромятной чуне - злобно, но без особого успеха. - Вставай, мать твою через лавку в мертвый глаз!

   Кася Беляк схватил лорда за волосы, рванул вверх. Дарге ворочался среди щепок как кабан или медведь, хрипел, кашлял, но не сдавался. Лицо его посинело, веревка врезалась в горло. Зяблик суетился вокруг, неумело совал мечом в бок, но лезвие только царапало кольчугу. Бабы визжали, толкались, старались урвать хоть клок волос, хоть полоснуть когтями по морде.

   Каня сжала кулаки. В груди ее ширилась дикая черная пропасть, застилающая мраком глаза. Как долгий, ненасытный вздох, приподнимающий над землей. Сейчас ее удержала бы тонкая вязь травы, радужная пленка над безднами болот, она прошла бы, ног не замарав, до самой Верети, передушила бы все дорхановское гнездо голыми руками.

1.

   Тра-та-та! - пропел над стенами рожок. Ласточка остановилась, прислушалась, завертела головой, крепко прижав к груди плетеную кошелку. Из кошелки высовывались перья зеленого лука и морковная ботва. Еще она купила деревенской сметаны и кусочек грудинки.

   Мог бы получиться суп.

   Она обычно ходила за продуктами по средам и по субботам, когда не была занята в гарнизонном госпитале.

   Торговля шла на площади перед воротами. Сейчас ворота распахнулись, и большой отряд втекал в город, пестрой лентой протягиваясь меж лавок с полосатыми саржевыми крышами, высоченных корзин и клетей с живой птицей.

   Во главе отряда ехали два знаменосца. Треугольные знамена трепетали, щелкали хвостами. Одно - Маренгов, другое - с крылатыми кошками - королевское.

   Важное дело!

   Ласточка обратила внимание на одного из предводителей - его кольчуга сверкала, словно посеребренная. Злющий гнедой конь под ним гнул шею, грыз удила, недовольный тем, что приходится идти шагом и что шумит толпа.

   Рядом, на соловом жеребце ехал молодой мужчина с открытым лицом. Шлем он вез подмышкой, удерживая поводья одной рукой, спокойно оглядывал площадь золотыми рысьими глазами. Стеганый подшлемник развязан, ремешки болтаются свободно.

   За этими двумя следовали схожие, как ножи, рыцари в кольчугах, длинных налатниках, с треугольными щитами у седел. Разноцветные яркие плащи струились по крупам коней, головы, прикрытые глухими шлемами, высились над замершей в восхищении толпой.

   Всего отряд насчитывал около двадцати человек, все верхом. Горожане смыкались за ними, как вода, выкрикивали приветствия.

   Ветер рвал шелковую ткань знамен, раздувал юбки и плащи, пузырил навесы лавок. Гнал по осеннему небу овечью шерсть облаков.

   Снова затрубил рожок, за стеной отозвались еще несколько.

   Да, похоже, немаленькое войско явилось!

   Ласточка постояла еще немного, потом двинулась к стене и забралась по каменной лестнице на самый верх.

   Между серых, в человеческий рост, зубцов виднелись поросшие лесом Гривки, каменистые холмы, прикрывающие Старый Стерж с северо-востока. Прямо от Гривок начинались желто-зеленые лоскуты полей, низкие каменные изгороди и одинокие деревья, осенними факелами торчащие там и сям.

   Теперь, по остриженным волнам пашни, растеклась железом и конским фырканьем целая армия. Ярко золотились первые шатры, перекрикивались солдаты, разжигали огни походных кухонь.

   Подошел стражник, скучно оперся подбородком на обух двуручного топора, вытянул физиономию.

   - Зачем это, Корешок? - спросила лекарка. - Ты гляди, королевские рыцари, да от Маренга еще всадники.

   - Сотня хинетов из Доброй Ловли, ага.

   - Чего они в октябре?

   - По разбойничью душу, - стражник фыркнул. - Лорд наш все лето гонял каторжанцев по болотам, без толку. Теперь сам лорд-тень разгневался, что дело не движется, своих и королевских людей послал. Видала бастарда золотого? Он из нашего гарнизона еще полсотни морд затребовал.

   - Откуда знаешь?

   - Гонец вчера прискакал. Велено сбираться. И лорду тож. Поразвесят там, кого надо, и до снега вернутся. Эй, ты куда побегла-то? Ласточка!

   Она не услышала, вслепую спускаясь по скользким ступеням, придерживаясь рукой за стену. Кошелка с луком и сметаной осталась лежать наверху.

   Мастера Одо, прозванного своими учениками Акридой, Ласточка нашла в задней комнате, у кладовых. Старый лекарь стоял над душой у Виллы, госпитальной экономки, которая суетилась меж выдвинутых на середину комнаты ларей с откинутыми крышками.

   Видимо, Акрида получил приказ от лорда Раделя уже давно, а теперь, узнав о прибытии королевских рыцарей, срочно готовил фургон.

   - Мастер Одо!

   Пару мгновений Акрида, подслеповато щурясь, смотрел на Ласточку. Лысая, в коричневых змеиных пятнах голова на длинной шее клюнула вперед:

   - Ласточка... ты, что ли?

   - Я, мастер. Вы кого с лордом отправляете?

   - А-а, не твоя забота. Иди, Ласточка, иди. Валер поедет, я за ним послал.

   - Тут полотна на четыре локтя, мастер, - встряла Вилла, добыв из ларя ворох ткани. - Прикажете на бинты порезать или куском пойдет?

   - Куском, Вилла. Сами разберутся.

   - Как же, мастер, - заявила Ласточка. - Валер один не справится, вон какая армия! К тому же он все лето с лордом ездил.

   Акрида снова клюнул пятнистой головой и показал Ласточке шишковатый скрюченный палец.

   - Валер - слуга лорда нашего Раделя, как и мы с тобой, и будет делать, что прикажет лорд. - Для убедительности старик потряс крючком у Ласточки перед носом. - И наилучшим образом, женщина! А что до "один не справится", так ему в пару вильдониты своего брата отправляют, сведущего в нашем ремесле. С помощниками. От них и фургон, и все причитающееся.

   - Давно пора, - буркнула Вилла. - А то устроились на лордских-то харчах, и дом на Колодезной им, и Гусиный Луг, и пасеку в Бережках...

   - Ты не чужое добро считай, женщина, а свое! - Скрюченный палец ткнулся в экономку. - Что это ты на пол свалила? Вот это, что такое?

   - Так полотно же, мастер!

   - Почему на полу! Убирай сразу. Горазды чужое добро пересчитывать, а свое по полу разбросали!

2.

В наступающих сумерках угасал шум лагеря. Мэлвир передернул плечами под ловко пригнанным стегачом, вдохнул поглубже сырой осенний воздух.

   Под плотно, до звона, натянутой тканью шатра, как в фонаре, ходили тени.

   Мэлвир мимоходом проверил пеньковые растяжки - гудят, как струны. Края матерчатых стенок надежно пригвождены к земле.

   Вокруг шатра главнокомандующего пестрели палатки и тенты сотенного отряда, чуть поодаль, в серой туманной взвеси, зажигал оранжевые огни и хлопал полотнищами отряд Раделя.

   Вчуже позавидуешь - слаженно, ловко ставятся, хотя приехали позже всех. Видно, что не одну кампанию вместе прошли. Кто-то уже тренькает на раздолбанной гитерне, подкручивает колки.

   И кашей тянет.

   - Аааать, ядрена вошь!

   Загрохотали доски, видно ухнули с подводы.

   Он нахмурился, резко распрямил пальцы в перчатке, словно отбрасывая что-то.

   Весь этот поход прямиком в северные болота нагонял на него тоску. Кому охота вылавливать по осенней грязи каких-то вшивых каторжников? Но долг солдата - сражаться там, где велено. Не рассуждать.

   Мэлвир в последний раз окинул взглядом засыпающий лагерь, вслушался. Дисциплина у старостержцев на уровне, остальное привычно, без изменений.

   Вроде все путем. Проверить амуницию, сделать запись в дневнике и в койку. Завтра ранний подъем.

   Он собрался уже скрыться в шатре, но увидел, что по склону холма торопливо взбирается худенькая фигурка. Напрямик, без дороги, местами помогая себе руками и цепляясь за сухие метелки чернобыльника.

   Мальчишка-подросток, паж или слуга - одет хорошо, добротно. Как раз со стороны гомонящей и звенящей раделевой стоянки. Затеяли гуляния на ночь глядя.

   Паренек вскарабкался наконец. Заметил широкоплечего рыцаря со скрещенными руками и светлой головой, поморгал.

   - Мой лорд и господин просит прибыть к его шатру, потому что они там с дядей... с сэном Марком барашка запекают! - выпалил он, опасаясь растерять заготовленную по дороге речь.

   Потом покосился на заломленную золотистую бровь и поник.

   - ... со всем тщанием, - обреченным голосом прибавил мальчишка.

   Мэлвир ободряюще улыбнулся ему и даже подмигнул.

   - Идем, только если ты не против, по дороге. Что-то мне неохота катиться с холма в кольчуге, - хмыкнул он и картинно положил руку на рукоять меча, болтавшегося в перевязи. - Показывай, куда идти.

   Он зашагал по изрытой колеями земле, на сапоги налипала вязкая осенняя грязь. Мальчик, достававший ему как раз до облитого железными звеньями плеча, семенил рядом. Поглядывал с любопытством, но без наглости.

   Дареная кровь, она да...и в сумерках ярко смотрится. Впечатляет, наверное.

   Рыцарь невольно пригладил коротко, к корням срезанные волосы. Он не терпел, когда обращали слишком уж пристальное внимание на явные знаки арвелевской породы - "волосы, брови и ресницы, как золотая канитель, глаза же сияющие, тако же злату подобные, в сердцевине с малым зернышком темным".

   Глаза свои в зеркале почитал он попросту желтыми, а клятая золотая канитель доставляла ему много хлопот с детства. Однажды только, годам к пяти, приходила монахиня-невенитка, осмотрела его придирчиво, вручила за терпеливость лакричный леденец и ласково кивнула матери.

   Вот и вся польза от дареной крови.

   Так что он стригся напрочь, хотя среди цветных лордов в столице было принято отращивать волосы и пониже лопаток. Не в волосах счастье.

   Королевских каман на своей котте он носит не за золотую масть, а за успехи на военной службе. Вот и все.

   Потянуло ветерком и топленым жиром, разогретыми травами. У длинного костра перед здоровенным прямоугольным шатром беседовали рыцари - дышащие в костровой яме угли озаряли лица, выхватывало белки глаз, блеск зубов. На решетке над углями пеклись куски мяса, капали с шипением в самый жар.

   Около походного стола на козлах трое оруженосцев стучали деревянными мисками, двигали кувшины.

   "Молодец лорд Радель, еще бы и младенцев с собой в военный поход потащил", - недовольно подумал Мэлвир.

   Вызвавший его недовольство лорд простецки восседал на бревне, разглагольствуя и поводя в такт своим словам тусклым оловянным кубком, зажатым в левой руке. Правую он эффектно упер в бедро, был хмелен, чуть растрепан и на вид совершенно доволен жизнью.

   Темные вьющиеся волосы и аккуратная бородка, живые блестящие глаза - Мэлвир не успел его толком разглядеть в Старом Стерже.

   Рядом строго взирал на жарящуюся снедь Марк Энебро, приведший рыцарей из Доброй Ловли. Коротко, как у Мэла, стриженые волосы, только черные, как смоль, бледное лицо, синяя котта собирается вертикальными складками на худых плечах. Он, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от огня, что-то цедил сквозь зубы невысокому сухопарому человеку без оружия и кольчуги. Тот исправно кивал головой, словно намереваясь острым носом клюнуть Энебро в темя.

   - А, Соледаго! - приветливо воскликнул лорд Радель и отсалютовал кубком. - Отыскал тебя этот шалопай?

   Мальчишка неловко поклонился и сгинул куда-то в темноту, решив лишний раз не мозолить глаза лорду и господину. Другой оруженосец притащил походную табуретку, Мэл устроился, вытянул ноги, педантично расправил складки суконного плаща и принюхался.

   - Да ты не сомневайся! - Радель потянулся, подцепил двузубой вилкой кусок шкворчащего мяса, подал. - Барашек еще утром был очень даже живой. Привольно бегал под стержскими стенами. Наглотаемся еще солонины на болотах, задери меня демоны.

3.

- Вот ты себе представь, - бубнили спереди на козлах. - Ты представь, в здешних лесах такое творится... О прошлую осень разбойники взяли Чистую Вереть, лорда нашего крепость. Большая крепость, гарнизон там был хороший. Говорят лезли на стены чуть ли не с голыми руками, дрались, как черти. Уймищу народу поубивали, да как зверски! Главарь их самолично лорда Кавена зарезал, не в бою - безоружного...

   Горбушка, возница, правивший лекарским фургоном, неопределенно хмыкнул.

   - Ты то откуда знаешь?

   - Да тут все знают. А когда лорд старостержский тут летом со своими людьми понаехали, разбойники сквозь землю провалились. Ищи свищи их по лесам. А они, ты слушай, по Лисице спустились до Ржи, и там на рудник маренжий напали. И нынче у лорда разбойного стока людей, что Вереть не вмещает, будто горшок с дурной накваской. По фортам да окрестным селам стоят.

   - Эва как...

   - И грозится разбойный лорд на Тесору идти и огню ее предать. А после - на Катандерану саму! Видать королевскую корону примерить хочет.

   - Да ну...

   - А то!

   Дождь зарядил пуще, хлестко стучал по кожаному пологу фургона, Ласточка даже подумала - не зашнуровать ли полотнище, прикрывающее вход, накрепко.

   "Ладно, доделаю штопку, а там уж можно и в темноте прокатиться"

   Чавкали колеса, проворачиваясь в раздолбанном пехотой и рыцарями дорожном месиве, поскрипывали ступицы, впереди хриплый голос затянул песню, такую же монотонную, как ливень за прогибающимися стенами повозки. Другие голоса - глуховатые, далекие - подхватили.

   Песня тянулась размокшей дорогой, иголка с привычным скрипом втыкалась в льняную ткань. Свет, проникающий внутрь фургона, был серым.

   Говорливый проводник на облучке притих, видно притомился чесать языком, сидел, покашливая в кулак. Горбушка бурчал что-то, потом угомонился тоже.

   По обеим сторонам дороги тянулись широкие поля, заросшие короткой пожелтелой стерней, за полями пушился темным лес, тяжелое небо налегало сверху.

   Ласточка шила, фургон трясся.

   В такую погоду только и делать, что вспоминать...

   ...Та весна походила на осень. Утренние сумерки перетекали в вечерние, днем шел дождь, а к ночи подмораживало. Поеденный туманами снег отступил в канавы и под заборы, обнажая тоскливый городской срам. Чуть позже весна прикроет его травкой, а лето - пылью, но пока Старый Стерж был похож на прокаженного в язвах и отрепьях.

   Поздно вечером кто-то затопал на крыльце и загремел кольцом, и Ласточка подумала, глядя на темный ставень, что откроет сторож. Но сторож спал пьяный и не открыл, а к грохоту кольца прибавились невнятные возгласы и удары ногой. Тогда Ласточка взяла свечу и отправилась открывать сама.

   - Кого мары принесли?

   - Ласточка! - заорали из-за двери. - Отворяй! Получи недожмура, пока дышит.

   Васк, угольщик из Бережков, он возил уголь и в гарнизонную больничку. Ласточка отвалила засов. В дверном проеме, на фоне синей мглы, нарисовалась горбатая фигура в обвисшей шляпе.

   - Что у тебя?

   Васк заслонился от света черной ладонью. Под ногами у него лежал ворох обледенелых тряпок, завернутых в рогожу, которой угольщик накрывал груз в повозке.

   - Да вот, валялся в колее... Кажись, придавил я его. Грех такое на душу брать, вот, тебе приволок.

   - Чтоб я о твоей душе позаботилась, да, Васк?

   - Он, видать, давно там лежал, в колее-то. Льдом схватило. Еле отодрал. Но я пощщупал - еще живой, ага. Не, думаю, надо до лекаря снесть. А то я ж прям наехал на него. Возьми его, Ласточка, голубочка...

   - Два мешка угля с тебя. Поверх того, что обычно привозишь. - Васк закивал, и Ласточка посторонилась, прикрывая огонек рукой. - Заноси в дом, раз до порога довез.

   Угольщик втащил сверток в сени, и дальше, в перевязочную комнату. Ласточка поморщилась - на недавно выскобленном и отмытом полу расплывались грязные следы, и с тряпья сыпалась серая ледяная труха.

   - Клади на лавку. Осторожней, черт косорукий, хочешь совсем добить, на дороге и добивал бы... Эй, куд-да? Рано удочки мотать, иди-ка ты на кухню, принеси мне ведро теплой воды. Котлы еще не остыли. Иди, иди, а то сейчас все мыть и драить заставлю, во спасение души.

   Васк, ворча, уплелся.

   Ласточка посмотрела на пару сизых босых ступней, торчащих из тряпок. Они были грязные, но не так, как грязны ноги бродяги. С васкова подарка явно стащили сапоги, пока он валялся в канаве.

   Ласточка аккуратно подвернула рукава, завязала узлом косы, чтобы не мешались, и приготовила сапожный нож, которым лекарь разрезал одежду. Пропитанная угольной пылью рогожа блестела как лаковая и стояла коробом. Ласточка отогнула край - на пол снова посыпались серые льдинки, тут же превратившиеся в грязную воду. Здорово, однако, подморозило, раз мокрая рогожа так заиндевела.

   Внутри... ничего неожиданного. Высокие лорды в канавах не валяются. Это, видать, какой-то подмастерье, или прислуга, рубаха на нем хоть и рваная в лоскуты, но на вшивую робу не похожа. Эва какая волосня длинная! Черные сосульки волос начали таять только под пальцами.

   Парнишка совсем молоденький. Отрок. Дышит плохо, коротко, поверхностно.

   Ласточка повернула ему голову, стирая ладонью грязь. Скула рассажена, губы разбиты, кожа синюшная. Под ноздрями, где смерзлась бурая короста, налилась и скатилась на пальцы алая капля. На ресницах и бровях седой строчкой лежал иней и таять не собирался. Двумя пальцами Ласточка раздвинула мальчишке губы - кровь была и во рту, но зубы, вроде, целы. На затылке, ближе к уху, нащупался обширный желвак, без кровоподтека. Понятно, получив по физиономии, парень приложился головой об стену. Ухо разорвано - сережку, видимо, вырвали. И - точно! - сольки тоже нет. Наверное, на свою беду, парень носил серебряную.

4.

В боку болело. Ныло и мозжило плечо, жгло ребра. Кай облизал сухие губы, попытался сглотнуть - горло драло, как теркой. Левая рука шевелиться не желала.

   Он приоткрыл глаза, с трудом разлепив ресницы, и тут же прижмурился снова. Был ясный день, солнце разгулялось, и в просторной комнате всюду зияли голубые квадраты чистого неба - окон много, решетчатых, часто переплетенных.

   В кои-то веки было тепло. Весеннее яркое солнце заливало помещение, и в полосах света поворачивались редкие пылинки.

   Кай поглядел на сводчатый потолок над кроватью - он лежал в нише у стены - увидел полустертые изображения каких-то длинноволосых старцев со свитками в руках и на мгновение испугался, что помер и попал в рай.

   Потом он вспомнил, что рай ему, в силу некоторых обстоятельств, никак не светит, немного успокоился, зашевелился и попытался сесть. Острая боль в боку оборвала попытки двигаться.

   - Лежи-ка, прыткий, - послышалось над головой.

   К изголовью подошла смутно знакомая женщина, в аккуратном голубом платье, сером переднике. В руках у нее темнела деревянная плошка с чем-то горячим - над краями поднимался пар.

   Кай потянул носом - может еда? - но ничего не почуял.

   - Еще и насморк, - заметила лекарка, не отводя зеленовато-серых спокойных глаз. - Получил по башке, ребра поломаны, глотка распухла. Откуда ты такой?

   - Из веселого дома, - зло просипел он и отвернулся лицом к стене.

   На койке была постелена суровая простыня, тощая подушка обтянута наволочкой.

   За спиной помолчали.

   - У меня очень много дел, - сказала женщина с плошкой. - Нет желания тебя уговаривать. - Она подсунула ладонь ему под голову, приподняла. - Пей.

   Кай подумал немного, взял плошку здоровой рукой и начал торопливо глотать тягучий отвар, зло зыркнув на настырную лекарку.

   - Ого, - сказала она. - Какой взгляд. Огонь! Не ты ли валялся ночью на пороге, гремя костьми? До горшка слезешь? Или утку принести?

   Кай сунул ей опустевшую посудинку и откинулся на подушку. Его лихорадило.

   Женщина, как ни в чем не бывало, повернулась спиной. У нее были красивые русые косы, подобранные и прикрытые полотняной косынкой.

   - Надумаешь про горшок - позови.

   - Мымра, - одними губами сказал Кай.

   Ему было ужасно худо...

   ...На улице заорали грубые голоса. Кай со стоном перевернулся на бок, поплотнее натянул на голову плащ. Из-под шикарной, отороченной соболем ткани в золотых ирисах, торчали грязные сапоги.

   - Вентиска! Эээй!

   - Нууу....

   Одна ставня обломилась и висела косо, во вторую забарабанили. Получилось плохо, тихо - загрохали ставней о стену.

   Кай взвыл и скатился с топчана на пол, стукнув локтями и коленками. В окно просунулась кривая разбойничья рожа с темными сосульками волос.

   - Это! Посольство к тебе, вот!

   - Заноза! Отстань... - промычал парень, опираясь спиной о топчан и кутаясь в свою роскошную меховую тряпку. - Убью.

   - Почтительно просят, - сообщила рожа и скривилась от почтения на другой бок.

   В дырку окна тянуло холодом, хлипкие рассветные сумерки лились, как сопли. Сырые углы хибары заиндевели.

   - Голова болит.

   - Так девки сейчас рассолу... твое лордское высочество... только вставай, потому как Мотыга и Клык просили... нижайше...

   - Рассол неси!!! Уууйй... - из сверкающих тускло складок выкопалась иззелена смуглая рожица с темными кругами под глазами. - Заноза, не зли меня.

   Полуоторванный ставень аккуратненько прикрыли, протяжно взвизгнув петлей.

   Кай зажмурил глаза и попытался представить, что его здесь нет. Только что же снилось... что-то хорошее... что ж так холодно-то!

   Мрачная страховитая девка принесла кувшин с рассолом. Кай сладостно застонал и выхлебал треть единым духом. Встряхнулся, как скворец - в волосах затряслись мелкие бусины, скатный жемчуг, цветные лоскуты в мелких косицах - швырнул плащ на топчан и вышел на улицу, зевая и обхватив себя руками за плечи.

   Деревню затянуло туманом, чернела покосившаяся изгородь, во дворовом очаге дышали еще теплые угли.

   Кай поскользнулся на поеденных временем ступенях и выругался, цапнув рукой подпорку навеса. Рука была загорелая и чумазая, с засохшей царапиной.

   Терпеливо ждущие темные тени у дома встрепенулись. Заноза стоял там, с пришельцами, что-то им втолковывал. Кожаная куртка топорщилась коробом. Низкие, сумрачные голоса отвечали.

   Найлы.

   Высокие, худые, волосы текут, как смола. В черных одинаковых плащах - как полночью выплюнутые.

   Кай привычно вздернул подбородок, глянул свысока.

   "Лучше с крыльца не спускаться, их главарю я достану ровно до подбородка", - подумал он. Усмехнулся краем рта и скрестил руки на груди.

   Неровные застежки на рукавах - переделаны из колец с каменьями.

   Правый рукав прожжен угольком.

   Найлы стронулись с места, как стая молчаливых воронов, слетелись к крыльцу, разглядывали, не таясь.

   Землистые безбородые лица, сжатые губы, тени под скулами, глаза - как черные угли из-под густых бровей.

   Кай глянул милостивее.

   Найлы молча ждали, то ли знака, то ли еще чего - черт их разберет. Среди набежавших к знамени с кобыльим черепом головорезов случались и с северной границы.

5.

В середине первой четверти Ласточку растолкала Тинь, дежурившая в ночь. Она оказалась сильно напугана и бормотала только "Он замерз, замерз!" Кто замерз, почему замерз, Ласточка от нее не добилась.

   Пришлось натянуть платье, запалить свечу, потому что Тинь прибежала без света, и пойти смотреть, кто там замерз.

   Больничный зал встретил ее вздохами, покашливанием, стонами и шуршанием соломенных матрасов.

   - Девочки... что там? - прохрипел из своего угла Крот, которого ночью маяло гораздо сильнее, чем днем.

   - Замерз! - пискнула Тинь беспомощным голосом. Она плелась за Ласточкой и уже, видимо, сама не знала, почему так всполошилась.

   В спертом воздухе растекался запах перегоревшего масла. Ласточка остановилась перед темной лужей, в которой отразился огонек свечи. В луже поблескивали осколки светильника.

   - Тинь! С ума рехнулась? Сейчас же убери! Развезут же по всему залу!

   - Я нечаянно...

   - Вот и убери свою нечаянность. Кто у тебя замерз?

   - Новенький...

   Из ниши, где устроили найденыша, доносилось бормотание и хриплые вздохи. Скрипела веревочная сетка. Ласточка поставила свечу на каменный выступ - огонек заплясал от сквозняка.

   Сперва Ласточка даже не поняла, кто лежит на постели. Она собственноручно укладывала в нее черноволосого мальчишку, теперь же перед ней лежал абсолютно седой. Седина расползлась от концов волос, разметанных по изголовью, и только вокруг лица оставалась черная кайма. Лоб блестел от пота, на ресницах и бровях росой сверкали капельки.

   Найденыш мучительно вздохнул, перекатывая голову по тощей подушке, волосы с одной стороны натянулись, будто приклеенные. Не веря глазам, Ласточка нагнулась - и отшатнулась невольно. Это не седина, это иней! Не только на волосах, но и на наволочке. И откинутый край одеяла, и простыня - все, на чем останавливался потрясенный ласточкин взгляд - все покрывал тонкий серебрящийся налет, какой бывает на бревнах у банной отдушины в морозный день.

   Мары полуночные, такое кого хочешь напугает!

   Закусив губу, Ласточка заставила себя прикоснуться ко лбу найденыша. Жар, как она и ожидала. С парня льет градом, пот пропитывает волосы и белье, и застывает ледяной коростой. Откуда это?

   Она протянула руку в сторону окна и поводила ладонью в воздухе. Нащупала прохладную струйку из щели, с надеждой оглянулась на свечу - огонек исправно плясал, но сквозняка для такой пляски было маловато.

   - Вир... - пробормотал мальчишка и опять заерзал головой по подушке. - Ви-ир... Ммммм...

   Выпростал из-под одеяла непривязанную руку, зашарил вокруг, заворочался, пытаясь привстать.

   - Ви-и-ир...

   - Лежи, лежи! - Ласточка перехватила слабую мокрую от пота ладонь, возвращая ее под одеяло.

   В глубине комнаты поплыл огонек светильника: Тинь вернулась с тряпкой, подтирать масляную лужу.

   Мальчишка задохнулся и заперхал гадким верховым кашлем, который не отводит мокроту, а только мучает грудь. На каменном выступе, рядом со свечой что-то дзенькнуло, вниз, на подушку и на скорчившегося мальчишку посыпались осколки.

   Флакончик с цинковой мазью, забытый еще с вечера.

   В то же мгновение метнулось и погасло пламя свечи. Тоскливо запахло горелой бечевой.

   - Ласточка? - ползающая на карачках Тинь оглянулась.

   - Здесь дует, как я не знаю что, - недовольным тоном отозвалась Ласточка. Она надеялась, что голос у нее не дрожит. - У парня ледяная лихорадка.

   - Что у него? - Тинь поднялась с колен, бросив тряпку.

   В дальнем конце зала что-то забормотал Крот, но Ласточка его не слышала. Она слышала, как шумно, постанывая, дышит странный найденыш. Еще она слышала стук собственного сердца.

   - Ледяная лихорадка, - твердо повторила Ласточка. Она только что выдумала эту ужасную болезнь. - Я заберу его к себе. Не хватало еще, чтобы он перезаражал тут всех. Растолкай Зеба и Глухаря, пусть перетащат парня ко мне. Не выкидывать же его на улицу, право слово.

   - Он... он был весь как ледышка! - пожаловалась Тинь, не решаясь приблизиться. - Весь как снегом засыпанный!

   - Это соль. Когда пот сохнет, остается солевая корка. А постель у него вся мокрая, хоть отжимай. Белье надо снять и прокипятить с щелоком.

   - А ты не заразишься?

   - Я не заражусь, потому что я здоровая. И ты тоже, нечего трястись. А больных он может перезаражать. Тинь, быстро за помощниками! Я не намерена всю ночь тут сидеть!

   Тинь повернулась, поскользнулась на масле, чертыхнулась и убежала. Ласточка выдохнула и разжала кулаки. Посмотрела на мальчишку. В полумраке лицо его, очерченное инистой короной, казалось темным. Только белки слюдяными полосками посверкивали меж несомкнутых ресниц.

   Бывает так, что некоторые люди видят невидимое, слышат неслышимое, и делают невозможное. Бывает, человек поднимает тяжесть втрое большую своего веса, а потом не может сдвинуть ее ни на дюйм. Бывает, забирается на высоченное дерево или скалу, а потом не знает, как оттуда слезть. Бывает, посуда, ни с того ни с сего, падает на пол и разбивается, сами отворяются двери, вспыхивает или гаснет огонь, находятся и пропадают вещи. Люди пугаются этих явлений, приписывая их чуди из болота, дролям из холмов, марам из Полночи или чертям из-за печки. Не отказывая марам и чуди, Ласточка знала, что треть, если не половина этих явлений - дело рук самих людей. Или не рук, а помыслов, желаний и намерений, причем часто неосознанных. Некоторые люди способны задевать тайные нити, пронизывающие мир. Кто-то научен ими играть, но большинство - нет, большинство знать не знает ни про какие нити. И - дрожит и рвется паутинка, падают чашки со стола, загораются занавески, хлопает вьюшка в безветренный день.

6.

Взрывы хохота Ласточка услышала еще из коридора. Отворила дверь - смех и болтовня стали слышны громче, к ним прибавилось характерное позвякивание кружек. Ласточка прошла мимо исходящих паром котлов, где постоянно грелась вода, к большому столу, у дальнего угла которого собралась компания. Правда, рассмотреть ее подробно пока не удалось - посудомойка Лия загораживала обзор обширной кормой, украшенной крахмальным бантом. Корма соблазнительно покачивалась туда-сюда, бант покачивался вместе с ней. Ишь ты, праздничный передник надела.

   Саму Ласточку никто еще не заметил

   - ... поплясать-то, небось, любишь, да? Вот я в твои годы плясала так, что подметки горели! Я б и сейчас...

   - Да какие твои годы, теть Лия, - донесся знакомый басок. - Я б с тобой сплясал хоть сей момент!

   Грудной смех и многообещающее бульканье.

   - Ну, за крепость ножек и ручек, да еще кой-чего!

   Ласточка шагнула к полке с тазами и мисками, с этой точки зрения открылась следующая картина: найденыш (он соизволил представиться и объявил, что его зовут Кай. Без фамилии, без прозвища, просто Кай) вальяжно расселся за столом, положив ногу на соседнюю табуретку и упираясь кулаком в бедро. Другая рука, поддерживающая буйну голову, локтем въехала в горку гречи, насыпанной на полотняной салфетке. Конечно, перебирать крупу Кай даже не думал. За спиной его, полыхая щеками, стояла дуреха Тинь, водила гребешком по черной шевелюре и красиво раскладывала пряди по плечам. Она помалкивала, и Кай ее вроде бы не замечал, но время от времени касался щекой мелькающей сбоку руки.

   Рука мелькала там то и дело, видимо, в этом месте обнаружились самые запутанные колтуны. Тетка Лия, украсившись бантом и навалившись на угол стола, потчевала "голубчика" (а заодно и себя) церковным вином из заначки. Тинь, как здоровой и малолетней, вина не предлагалось (хотя она и без вина была пьяна, судя по разъезжающемуся взгляду). Чертов найденыш все это благосклонно принимал, мурлыкал, похохатывал баском и нежился в лучах. Немытая с завтрака посуда кисла в кадушке с щелоком.

   Ласточка выбрала миску побольше, налила в нее горячей воды, разбавила холодной, шагнула к столу, отпихнув табуретку, отчего нога Кая грохнулась на пол, а сам он покачнулся вперед от неожиданности. Болтовня пресеклась, Тинь побагровела еще больше и выронила гребешок. Ласточка поставила миску, принесла от буфета бутыль с уксусом, добавила уксус в воду, взяла миску обеими руками и сунула ее Тинь.

   - Я разбинтовала Дерка, но тебя мы не дождались. Давай-ка, милая, выполняй свои обязанности, а посиделки с винишком будете устраивать вечером, после смены.

   Тинь охнула, схватила миску, плеснув себе на грудь, и опрометью вынеслась с кухни. Хлопнула дверь. Гребешок остался лежать на полу.

   - Подними, - велела Ласточка Каю. - Вернешь девушке потом.

   На скулах у мальчишки проступили красные пятна. Он быстро нагнулся, подхватил гребешок и попытался было вскочить:

   - Я сейчас верну!

   Но был повергнут на табуретку точным толчком ладонью.

   - Где перебранная крупа? Не вижу. Ты всю больницу оставляешь голодной, Кай. Сейчас придет кухарка, и что она засыплет в котел? Корм для кур?

   - Экая ты суровая сегодня, - пробормотала Лия, сгребая со стола кувшинчик и стаканчики. - Еще ногами потопай. Налетела, раскричалась... не с той ноги встала, что ли?

   Кай закатил глаза и скорчил рожу, адресуя ее через плечо Ласточки сообщнице Лие. Та фыркнула согл асно.

   Криво ухмыльнувшись, мальчишка спрятал гребешок за пазуху. Рубаха на нем была низко расстегнута, чтобы показать обмотанную бинтами грудь. Как будто Тинь с Лией не знали, что это вовсе не боевые раны, а сломанные в пьяной драчке ребра... или по какому там случаю парня отпинали?..

   - У тебя шестая четверти, чтобы перебрать десять фунтов гречи, - железным тоном сообщила Ласточка Каю.

   - А если не успею? - противным голосом осведомился он. - Я, знаешь ли, не научен в крупе копаться. Сыпал в котелок какая имелась, не перебирая. Мой рыцарь ел и нахваливал!

   Ласточка помолчала, рассматривая наглеца. Про рыцаря она слышала впервые. Впрочем... на Кая она уже нагляделась, и могла сказать следующее - он не подмастерье и не наемный работник. Руки не те, и повадки не те. На оруженосца он тоже не тянул - опять, не те руки. Хотя черт его знает... Что можно было сказать точно - Кай, скорее всего, не из простецов по крови. Он не просто смазлив, смазливых среди юношей немало. У него лицо как нарисованное, четкое, чистое, ни единой неверной черты. Профиль - так вообще на монету просится. Не дареная кровь (которую Ласточка видела пару раз в жизни, да и то издали), но все едино - порода. Может, кстати, бастардик. Как их там называют... маркадо. Нет, даже не маркадо, у тех хоть что-то от дареной крови осталось, волосы там яркие или глаза. Кай же...

   Какое мне до этого дело?

   - Своего рыцаря, если он у тебя действительно есть, ты можешь кормить хоть отбросами. - Раздражение, которое Ласточка только что крепко держала в узде, вдруг вырвалось и взбрыкнуло. - Кормить дрянью моих больных я не позволю. Не успеешь - будешь сидеть до ночи, пока все не переберешь. Некормленый!

   Ух, как полыхнули зеленые глаза!

   - Мой рыцарь не питался отбросами! Мой рыцарь сиживал за столами лордов, куда тебя на порог не пустят!

   Ласточка дернула плечом и отошла к котлам. Налила кипятка в большую кружку, сама не зная зачем. Работа всегда ее успокаивала, но на кухне ей нечего было искать, только вот - заставить наглого найденыша заняться делом.

7.

- Да пусти меня! Больно ухо! - Кай отскочил к окну. - Я что, пятилетний? Ласточка? Сдурела совсем!

   Он запыхался, взмок и выпитое вино ударило в слабую после болезни голову. Стучало в висках молоточками. В глазах опять начало темнеть.

   Лекарка уселась на сундук и аккуратно расправила юбку. Потом положила обе руки на колени, ладонями вниз, очень ровно. Лицо ее ничего не выражало.

   Кай заметался по комнате, едва не сшибая все углы. Саданулся коленом о кровать, взвыл, уселся, смяв покрывало. Молоточки стучали все сильнее.

   - Не поднимай ветер, мальчик, - Ласточка продолжала сидеть спокойно. - Ты или расскажешь мне подробно и честно, что с тобой происходит, или я, как бог свят, выгоню тебя на улицу прямо сейчас. Я не могу допустить, чтобы ты в следующий раз выстудил кровь в жилах больного или обрушил кровлю.

   Кай потряс головой, словно отметая ее слова, со стоном прижал руки к вискам, свел брови.

   - Нечего тут стонать, рассказывай, - Ласточка была непреклонна. - Я не для того тебя держала у себя две недели и лечила, чтобы ты сам себя сгубил дурацкими выходками.

   - Я ничего не знаю! - Кай глянул честными глазами. - Со мной никогда такого не было! Я не знаю, ну Ласточка...

   - Хватит канючить! С тобой никогда такого не было, и потому я отдирала тебя от простыней, как рыбину со льда. Чтобы никто не увидел, что ты творишь в беспамятстве.

   - Так ты поэтому меня забрала?

   - А почему еще? - возмутилась лекарка. - Думаешь, мне приглянулись твои тощие кости? Или я обожаю не спать ночами, ворочаясь на сундуке? Он твердый, между прочим!

   Кай сполз на пол, подобрался поближе. Глянул снизу вверх.

   - Я не знал...- пробормотал он. - Я думал...

   - Ты думал, что я такая же дура, как шестнадцатилетка Тинь. Это ей ты можешь морочить голову, и строить глазки, а мне уже много лет, Кай. Я не интересуюсь сопляками, которым еще надо держаться за материнскую юбку. Кстати, где твоя мать? Кто она?

   - Умерла, - Кай уставился в пол, разглядывая чисто выскобленные доски. Провел пальцем по трещине в половице. - Моя мать умерла.

   - Рассказывай, - велела Ласточка, сверля взглядом его затылок. - Я не верю, что все эти штучки начались только сейчас.

   - Ну зачем тебе!?

   - А затем. Я может смогу что-нибудь для тебя сделать. А может, и нет. Но мне надо знать, кто ты и что с тобой происходит.

   Кай вздохнул, чувствуя давящее пожатие повязки на ребрах.

   Ничего плохого ему эта женщина еще не сделала. Наоборот. Ну за ухо оттаскала, это не в счет. Гречка... и черт бы с ней. Почему он на нее так зол тогда?

   - У тебя дети есть? - пробурчал он, не отрывая взгляда от половиц.

   - Нет.

   - А почему?

   - По кочану. Мы ведь сейчас не обо мне говорим, так?

   - А о ком?

   - Кай!

   - Ладно.

   - Что ладно?

   Он помолчал, подбирая слова. Это ей знать не надо, это и вовсе не стоит. И это. Вот то, пожалуй, тоже.

   - Я так и вижу, как ты крутишься и выдумываешь, как половчее меня провести, - проницательно сказала Ласточка.

   - Отстань, - огрызнулся он. - Я не люблю рассказывать.

   - Да-да, ты таинственный и непостижимый. Но придется.

   - Матери я не помню!- зло выпалил он, собравшись с духом. - Она была из благородных, это точно. Меня воспитал Вир, он брат ее был, двоюродный. Я жил с ним, пока не исполнилось пятнадцать. Был его оруженосцем. Я, наверное, плохо себя вел... А он...

   - Лупил тебя доской от забора. Я его понимаю.

   - Вобщем, он меня с детства опекал. Вир был странствующий рыцарь, иногда нанимался на службу на сезон-другой.

   - И тебя с собой таскал.

   - Ну да. Иногда мы часто переезжали с места на место. Он по-своему любил меня. И заботился.

   Кай снова глянул на Ласточку, стараясь сделать взгляд попроникновеннее. Женщина задумалась о своем, но слушала внимательно. А он вдруг вспомнил, живо и ярко, как все было. Сколько крови он попортил своему рыцарю.

   ... Кай зашевелился, неуверенно поднялся на четвереньки, зачем-то попытался поправить оторванный рукав. Разьезжающимися глазами посмотрел на стоявшего над ним Вира.

   Захихикал.

   Пьян он был вдребезги.

   - Вставай, - сказал Вир ровным баритоном. - Поднимайся на ноги, холера тебя забери. Не дело приличному юноше обжиматься в кабаках со всякой швалью.

   Кай неуверенно встал на одно колено, ощупал виски, дернул головой, откидывая длинные волосы.

   У Вира у самого были такие, смоляные, рассыпающиеся на отдельные перья, только с сильной проседью.

   Кай отлепил от лица мокрую прядь и облизал губы. Свет факела плясал на его рыцаре, выхватывая пятнами то худые руки, то тень под скулой, то злые блестящие глаза.

   - Вставай, Кай Вентиска - повторил Вир. - Нечего тебе тут делать. Пора спать. Пойдем.

   Кай вцепился Виру в штанину, попытался встать на оба колена, его повело. Второй рукой он сцапал широкий рыцарский пояс, повис, потом шатнулся, уткнулся лицом в непотребное место и снова хихикнул, как публичная девка.

   Ему было очень весело.

   Вир глубоко вздохнул и вздернул того на ноги одним рывком.