Чужак из ниоткуда-3

ГЛАВА ПЕРВАЯ. До свиданья, Кушка! Гроза в Ростове. Дуэт Петрова и Боширова.

- Гуня!! – заорал Женька Юрасов. – Ребята, это же Гуня!

Команда резалась в «парагвай» - футбол поперёк поля. Ворота меньшей ширины и обозначаются брошенными сумками. В левых – Сашка Кочетуров, наш второй вратарь. В правых – незнакомый мне парень с выдающимся крючковатым носом и ростом на полголовы выше меня.

Играть летним днём в футбол в Кушке – самоубийство. Но под вечер, когда солнечный жар чуть спадает, можно. Я пришёл на стадион под вечер и не ошибся – все были здесь. Ну, почти все.

Меня окружили. Улыбающиеся знакомые потные лица, рукопожатья, хлопки по плечу.

- Офигеть, Серый!

- Гуня!

- Серёга! Вернулся!

- Ты где пропадал, вообще?

- Ну всё, теперь Мары порвём!

- Ура!

Вот так и выглядит возвращение домой, подумал я, улыбаясь в ответ и отвечая на рукопожатья и хлопки по плечам.

- Привет, ребята! Рад всех видеть. Ну что, первенство железной дороги взяли?

- Мары забрали, - сказал Король. – Мы вторые.

- Тоже неплохо, - сказал я и посмотрел из-под руки на клонящееся к сопкам солнце на западе. – Тут такое дело, ребята. Я уезжаю. Хотелось бы попрощаться. Пошли в ШПВ, ставлю всем пиво. Ну, или лимонад, - усмехнулся. – Как скажете.

- По такому случаю можно и пива, - сказал Юра Юрасов. – Только насчёт ставлю… Разбогател, что ли?

- Есть маленько, - сказал я. – Насчёт денег не переживайте – мои, не родительские, честно заработанные.

- А как же игра? – спросил незнакомый мне парень-вратарь. – Десять минут ещё.

- Тебя как зовут? – спросил я.

- Игорь. Игорь Ясинский.

- Серёга Ермолов, - я протянул руку, мы обменялись рукопожатьями. – Новенький?

- Мы весной переехали, в мае.

- Как он? – спросил я, повернувшись к ребятам.

- Зачатки есть, - сказал Король. – Но его ещё тренировать и тренировать. С тобой не сравнить.

- Я вообще не знаю, с кем можно Гуню сравнить, - пробормотал наш второй вратарь Сашка Кочетуров. – Прямая дорога в команду мастеров.

- Ты, Саня, нормально играешь, - сказал я. – Физику только подтянуть. И на выходах поуверенней. Новенький прав, надо доиграть, а то нехорошо получается. Давайте, а я заодно посмотрю, как он в рамке себя чувствует.

Десять минут пролетели быстро.

Я сидел на трибуне, смотрел игру и думал о том, буду ли играть в Москве. С одной стороны, хотелось. Но найдётся ли время? Судя по последним событиям, это будет не просто. Но когда что-то было просто? Опять же, любое свободное время – это вопрос приоритетов. Когда чего-то очень хочется, время на это всегда найдётся. Если не находится – значит, не так уж и хотелось.

На последней минуте новенький пропустил. Сарпек Джанмухаммедов в своём стиле обманул изящным финтом Лёзю и пробил низом. Игорь упал, стараясь поймать мяч, но было поздно, - тот уже проскочил под ним.

- Тебе нужно научиться играть ногами, - сказал я новенькому, когда команды переодевались после игры (раздевалки на стадионе не было, одежда и сумки традиционно оставляли за пределами поля и беговой дорожки, в траве у забора). – Они у тебя длинные – можешь далеко дотянуться.

- Ногами? – удивился Игорь.

- Да. Последний мяч можно было отбить. Ногой. А ты упал. Поэтому и пропустил. Хоккейные вратари - видел, как играют ногами?

- У нас не хоккей, - буркнул новенький сердито.

- Ты не огрызайся, - прикрикнул на него Юра Юрасов. – Слушай, что тебе знающие люди говорят.

- Самолюбие – это хорошо, - добавил я. – Без самолюбия нет саморазвития. Поэтому запоминай. Ноги очень важны. Я видел, как ты подбираешь простые мячи, - я продемонстрировал, - с расставленными ногами. Кто так делает? Когда-нибудь мяч выскользнет из рук и окажется в воротах, проскочив между твоими ногами.

- Юбку надень, - сказал Сашка Кочетуров.

- Вот-вот, - подтвердил я. – Обидно будет слушать. Ноги – это вторая линия защиты. Туловище тоже. Если мяч идёт понизу, всегда старайся, чтобы за руками было колено, - я показал. – Вот так, боком. Если на уровне груди – грудь. Выше – голова, - я снова показал. – Не ленись смещаться. Понял?

- Понял, - сказал новенький. – Откуда ты это всё знаешь?

- Пеле научил.

- Ты встречался с Пеле?! – большие круглые глаза новенького сделали его похожим на молодого филина.

- В газете «Футбол-Хоккей» печатают сейчас отрывки из его книги, - объяснил Король. – Там есть и об игре вратаря.

- Кстати, всем советую читать, - сказал Юра Юрасов. – Очень дельные и полезные советы. Неоценимые, я бы сказал. Кто не выписывает, - марш в библиотеку [1]

Ребята переоделись, подхватили сумки, и мы отправились в ШПВ. Благо – это совсем рядом. Впрочем, в Кушке всё рядом.

- Ого, - проворчала буфетчица тётя Таня, увидев нас. – Явились – не запылились. Праздник, что ли, какой?

- Вратарь наш вернулся, - сообщал Лёзя. – Отмечать будем. Пиво есть свежее, тёть Тань?

- Серёжа! – воскликнула буфетчица, увидев меня. – А говорили, ты в Америке, что похитили тебя! Правда, что ли?

- Правда, тётя Таня, - сказал я. – Дайте нам пивка и присоединяйтесь. Всё расскажу.

- Спасибо за приглашение. Не рано тебе пива?

- Ребятам пива, мне лимонада, - подмигнул я. – «Крем-соды».

- Сколько пива?

- Ящик, - сказал я. – Для начала. А там посмотрим.

Мы сдвинули столики, расселись. Тётя Таня выдала нам ящик «Жигулёвского» и лимонад. Захлопали пробки. Полился в граненые стаканы пенный напиток.

- Ну, давайте, - сказал наш капитан Володя Королёв по кличке Король. – За нашего вратаря. Рады тебя видеть живым и здоровым, Серёга!

Сдвинули стаканы, выпили. Пиво было неплохим, но, как по мне, слишком тёплым. Я выпил полстакана и перешёл на холодный лимонад.

- Так что, тебя правда американцы похитили? – спросил Боря Юрасов. – Нас тут КГБ замучило, после того, как ты пропал. Что да как. А что мы? Не знаем ничего.

- Правда, - сказал я. – Но тут такое дело, ребята, всё рассказать не могу. Про Америку – сколько угодно. А вот почему меня они похитили… Закон о государственной тайне, который я, как вы понимаете, нарушить не могу. Во избежание.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Леонид Ильич. Новые заботы. Проектно-конструкторское объединение «Радуга».

Лето для меня закончилось на следующий день по прилёту в Москву. Утром, только успел позавтракать и допивал кофе, раздался телефонный звонок. Трубку сняла Ленка, которая уже проснулась и теперь активно исследовала новую квартиру.

- Алло! – услышал я её звонкий голос из прихожей. – Это квартира Ермоловых! У аппарата Лена! Кто говорит?

- Серёжка, там тебя какой-то дядька просит к телефону! –сообщила радостно, вбегая в кухню. – Говорит, что его фамилия Цуканов и он помощник самого Брежнева. Врёт?

Мама подавилась кофе. Папа засмеялся и похлопал её по спине:

- Привыкай, Надюша. Теперь у нас так.

- Не врёт, - сказал я, отставил чашку и пошёл к телефону.

Цуканов поинтересовался как мы долетели и сообщил, что через пятнадцать минут за мной приедет машина.

- Куда? – поинтересовался я коротко.

- Не телефонный разговор, извини, - сказал Цуканов. – Враг не дремлет, - и положил трубку.

Впрочем, я догадывался, куда. Ещё на последнем оздоровительном сеансе мы договорились с Леонидом Ильичом, его супругой Викторией Петровной, а также с Евгением Ивановичем Чазовым, что по возвращении из Кушки продолжим.

- Это только начало, - объяснил я. – Чтобы вернуть в норму ваш организм, Леонид Ильич, нужно больше времени. Вы его все эти годы не жалели.

- Время такое было, - сказал Брежнев. – Не до жалости к себе.

- Как в фильме «Коммунист»?

- Видел? – заинтересованно спросил Брежнев.Он любил кино, я уже знал об этом.

- Дважды, - признался я. – Мощное кино.

- Да, - вздохнул Леонид Ильич. – Кино хорошее. Ещё бы жизнь нашу к этому кино приблизить и совсем бы хорошо стало.

- Жизнь к кино или кино к жизни?

Брежнев остро глянул на меня.

- И Викторию Петровну слегка оздоровим-омолодим, - сказал я с невинным видом. – Если, конечно, она не против. А то неправильно будет. Муж и жена – одна сатана.

- Соображаешь, молодец, - засмеялся Брежнев и повторил то, что я слышал уже неоднократно. – Откуда ты только взялся, такой мудрый и сообразительный…

Когда я вышел на улицу ровно через пятнадцать минут, знакомая чёрная «волга» уже ждала меня у подъезда.

- Доброе утро, Василий Иванович, - поздоровался я, садясь на переднее сиденье.

- Привет, Серёжа, - ответил он, протягивая руку. – Ну что, поехали?

- Погнали.

Никаких спецсигналов на машине не было, мы и так, в обычном городском потоке, домчались до дачи Брежнева за привычные десять минут. Да и какой там поток – название одно. Московские улицы и проспекты широкие, машин относительно мало – езжай не хочу. Я вспомнил Нью-Йорк с его ревущими автомобильными стадами. Да, Москве пока в этом смысле далеко. Оно и к лучшему. Если всё пойдёт, как надо, скоро будем летать, а не ездить. Хотя нет, вспомнил я Гарад, всё равно будем и ездить тоже. И по морям-океанам плавать. С меньшими энергетическими затратами - это да, но будем.

Леонид Ильич встретил меня в прекрасном настроении и всё том же спортивном костюме.

- Прямо заждался я тебя, - сообщил он, улыбаясь. – Заварилась такая каша, что хлебать нам не обляпаться. Новая революция, мать её так! Хоть и научно-техническая, но всё-таки.

- Лёня! – укоризненно воскликнула Виктория Петровна.

- А что я такого сказал? Или ты думаешь, что в ближайшее время наш молодой человек не наслушается гораздо более интересных слов и выражений? Ха-ха.

- У нас в России без интересных слов и выражений ни одно дело не сдвинется, - сказал я. – Не беспокойтесь, Виктория Петровна, я кушкинец, а кушкинские пацаны давно их все знают.

- Я же говорил – талантливая у нас молодёжь! – засмеялся Брежнев.

После оздоровительных сеансов, Брежнев позвал меня в свой небольшой кабинет, усадил напротив.

- Забыл спросить. Тебе же, наверное, деньги нужны?

Ага, подумал я. Значит, Бесчастнов не стал докладывать всё об узбекском деле? Хм. Вряд ли товарищ генерал-лейтенант пошёл бы на такой шаг. Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза не тот человек, от которого стоит утаивать подобную информацию. К деньгам здесь отношение двойственное. С одной стороны, их презирают, поскольку считается, что при коммунизме денег не будет (здесь они ошибаются, хоть и не очень сильно), а с другой – уважают, поскольку деньги являются эквивалентом социалистической собственности. Расхищение которой жёстко карается законом. Значит, одно из двух. Либо товарищ Бесчастнов Алексей Дмитриевич дурак, либо товарищ Брежнев Леонид Ильич меня проверяет. Первое исключено (иначе следует признать, что дурак я). Значит, второе.

- Денег хватает, Леонид Ильич. Думаю, Алексей Дмитриевич Бесчастнов доложил о нашей узбекской экспроприации. Кстати, можно неудобный вопрос?

- Давай, - разрешил Брежнев.

- Я правильно понимаю, что с Юрием Владимировичем Андроповым мне дела иметь больше не придётся?

Брежнев молчал.

Наверное, без этого вопроса можно было и обойтись, подумал я. Но теперь уже поздно.

- Юрий Владимирович Андропов – верный сын партии, - сказал, наконец, Брежнев. – Но он тяжело болен, а болезнь часто заставляет человека совершать ошибки. Такой ответ тебя устроит?

Меня устраивал. Я даже не стал спрашивать, почему в лечении верного сына партии не использовать мои способности. Может быть потому, что сам не особо этого хотел? В конце концов, всех вылечить невозможно, а Андропов и впрямь был очень болен, я это сразу заметил. К тому же было в этом человеке что-то для меня весьма и весьма несимпатичное. Слишком скользкий. С двойным, а то и с тройным дном. Взять моё похищение. Я много размышлял, было время, и пришёл к выводу, что председатель Комитета государственной безопасности СССР мог иметь к этому отношение. Разумеется, никаких доказательств у меня не было, но чисто теоретически, если предположить, что я со своими знаниями должен был сыграть роль разменной монеты… В конце концов, властные амбиции Андропова прочитывались в его ауре, а США уже чуть ли не на глазах всего мира сваливались в жесточайший кризис, в связи со своей, на мой взгляд, абсолютно идиотской войной во Вьетнаме. Так что могли быть какие-то тайные договорённости, вполне могли. Но я своим побегом спутал карты всем. В результате товарищ Андропов хоть и остался номинально председателем КГБ СССР, но от реальных дел был отстранён. По состоянию здоровья, разумеется, как же иначе. ЦРУ же, не успев разрулить дело со мной, с размаху вляпалось в Уотергейтский скандал. В результате чего уже все козыри оказались на руках Леонида Ильича Брежнева, который, ко всему прочему, неожиданно для всех вернул себе здоровье и молодую энергию. Так как, стоит это всё денег или нет?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Алексей Николаевич Косыгин. Экономика и… экономика. Вопросы электричества. Польза землячества. Снова в школу.

Да, сотрудничество с «Радугой» вышло очень удачным. На работу, как и было сказано, я к ним не устроился, но зато договорился, что их патентный отдел займётся законным оформлением всех моих изобретений. За соответствующий процент от положенных выплат. Которые, к слову, удалось увеличить в разы, благодаря появившимся крепким связям в Совете министров. Здесь, как и в массе других случаев, мне хорошо помогал председатель Совета министров СССР Алексей Николаевич Косыгин. Ему было уже почти семьдесят – старик по здешним меркам, но организованности и работоспособности этого человека могли позавидовать и молодые. Он с самого начала, как настоящий государственный деятель и хозяйственник, с большим вниманием отнёсся к тем возможностям, которые открывали мои нововведения, а уж после того, как мне удалось несколькими сеансами подлечить его весьма истрёпанное сердце, и вовсе шёл мне навстречу практически во всех вопросах. Во всяком случае, в главных.

Вообще, невольно втягиваясь в народно-хозяйственную, экономическую жизнь моей новой Родины, я стал замечать массу интересных вещей, на которые раньше совершенно не обращал внимания.

Взять Косыгина. Я знал о его реформах, которые Алексей Николаевич затеял восемь лет назад, в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, когда мальчик Серёжа Ермолов пошёл в школу, а инженер-пилот Кемрар Гели покорял космическое пространство системы Крайто-Гройто и мечтал стать пилотом-испытателем первого в истории нуль-звездолёта, который только-только начали закладывать на орбитальных стапелях Сшивы.

Знал, но поначалу мало что в них понимал. Как-то не до этого было. Да, в Академии Кемрар Гели, как и любой будущий инженер, учил экономику Гарада и даже её историю. Но, прямо скажем, довольно поверхностно. Тем не менее, и этих поверхностных знаний мне хватило, чтобы понять – развитие экономики СССР и Восточного Гарада шло, во многом, схожими путями. Только Восточный Гарад, пожалуй, меньше бросало из крайности в крайность.

Возможно потому, что Восточный Гарад никогда не отказывался от частной собственности, как таковой. Включая собственность на средства производства. Ограничивал её размеры, иногда весьма жёстко – да. Но не отменял и не запрещал. Личная свобода – это, разумеется, большая ответственность, но ещё и возможность проявить инициативу. А если силгурда (или человека, что одно и то же) полностью оной инициативы лишить, вменяя ему только послушно исполнять волю партии власти, то очень скоро мы получим застой прогресса и общественное болото, которое загниёт, завоняет, отравит само себя и, в конце концов, погубит страну. Золотая середина, известная на Земле со времён Аристотеля(на самом деле ещё раньше) и так же тысячи лет на Гараде, - это не только философское понятие, но величайший действенный инструмент. Как для отдельного человека, так и для целого государства. Главное – уметь и не бояться им пользоваться. В СССР, по моим наблюдениям, пока не очень умели.

«Гнём палку, пока не затрещит, - как любил говорить по данному поводу мой папа, - потом начинаем гнуть в другую сторону и тоже до треска».

Так вот, реформы Косыгина, если говорить прямо, и были той самой попыткой «выпрямить палку» - исправить то, что наворочал в экономике предшественник Брежнева – Хрущёв.

Хозрасчёт и большая самостоятельность предприятий.

Та самая инициатива.

Другое дело, что хозрасчёт Косыгина отличался от хозрасчёта сталинских времён (который, собственно, угробил товарищ Хрущёв) и отличался, на мой взгляд, не всегда в лучшую сторону, но тут уж я старался особо не лезть – и так слишком много на себя брал, следовало не забывать о той самой личной золотой середине.

Но дело не только в реформах.

Я с удивлением замечал, что люди – коммунисты и беспартийные – родившиеся ещё до революции и возмужавшие в первые годы Советской власти, зачастую обладают более твёрдой волей к достижению цели и умеют лучше работать, нежели те, кто родился незадолго до Великой Отечественной войны, во время или сразу после неё. То бишь, относящиеся к поколению моих родителей. Логически здесь всё было понятно – те, кто сегодня управляли народным хозяйством великой страны – Союзом Советских Социалистических республик – вынесли на своих плечах столько трудностей и бед, что никаким пером не опишешь. Такой закалки не было больше ни у кого из ныне живущих. Отсюда и все вышеперечисленные качества.

Одно плохо – все они были уже в возрасте, часто обременены болезнями и не могли работать столь эффективно, как раньше. Плюс естественный возрастной консерватизм.

Тем не менее, дело двигалось.

Только сейчас, глядя на этих людей, я начал по-настоящему понимать воспитательное значение Трёх Больших Дел, которые должен был совершить каждый юный гарадец перед вступлением во взрослую жизнь. Эти испытания, которые требовали от юношей и девушек напряжения всех своих сил – как душевных, так и физических, испытаний, зачастую связанных с риском для жизни и здоровья, давали ту самую закалку, о которой я говорю. По крайней мере, похожую на неё.

Нечто подобное я намеревался ввести в Школе новых людей, которую ещё предстояло организовать. Благо подобные и другие прогрессивные идеи по воспитанию нового человека витали в воздухе и даже воплощались на страницах советских научно-фантастических книг у того же Ивана Ефремова и братьев Стругацких, которых, как и других глубоко мыслящих писателей и деятелей культуры, я намеревался активно привлечь к созданию ШНЛ.

Но пока всё время отнимали слоны по имени Космос и Энергетика, а также черепаха Безопасность, работа с которыми довольно быстро начали давать видимый результат. Понятно, почему.

Гравигенератор и, неразрывно связанная с ним сверхпроводимость при комнатной температуре. Не на бумаге, а – вот оно, в материалах и действует!

К космосу мы еще вернемся, поговорим об энергетике и безопасности (на этот раз без злоупотребления прописными буквами).

После знаменитого совещания в Совете министров СССР, о котором я уже упоминал и сразу после посещения Дубны, у меня состоялся разговор с Непорожним Петром Степановичем – министром энергетики и электрификации СССР.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. Телефонное право. Центр подготовки космонавтов им. Ю.А. Гагарина.

- Ничего не понимаю, – завуч школы – крашеная рыхлая блондинка лет сорока восьми по имени Лидия Борисовна Гуменюк сняла очки и посмотрела на меня холодными голубыми глазами. – Ты что же, и восьмой класс не закончил?

Аура Лидии Борисовны не внушала оптимизма. Завуч была обременена лишним весом килограмм в двадцать пять, сахарным диабетом второго типа, повышенным кровяным давлением и скверным характером.

Моё обаяние на неё тоже не подействовало. Редкий случай, но бывает.

Что ж, не всегда коту масленица, а то уж больно везло мне последнее время на хороших и отзывчивых людей.

Сесть товарищ Гуменюк мне не предложила, хотя стул для посетителей в её кабинете пустовал. Ничего, мы не гордые, постоим. Пока.

- Не закончил, Лидия Борисовна, - сказал я вежливо. - По независимым от меня обстоятельствам.

- Это по каким же? – голос у завуча тоже оставлял желать лучшего – властный, с пронзительными, чуть ли не визгливыми нотками, он, казалось, стремился проникнуть прямо в мозг собеседника, расположиться там по-хозяйски и ни в чём себе не отказывать.

Ну уж нет.

- Меня не было в стране.

- И где ты был?

- В Соединённых Штатах Америки.

- Где?!

- Лидия Борисовна, - произнёс я как можно спокойнее, - какая разница, в конце концов, где я был и почему? Поверьте, если начну рассказывать, наше общение затянется надолго, а времени у меня мало, - я повернул стул для посетителей так, чтобы сидеть к завучу лицом, уселся, забросил ногу за ногу. – Думаю, вам тоже есть, на что его потратить с большей пользой. Моё желание простое и абсолютно не противоречит нашим советским законам. Я всего лишь хочу закончить среднюю школу. Экстерном.

- Это невозможно, - она отодвинула мои документы.

- Почему?

- Потому что ты даже восьмой класс не закончил. Где это видано – экстерном сдавать экзамены сразу за три класса?

- Что вы предлагаете?

- Можем зачислить тебя в восьмой «Г» класс. Приходи первого сентября, начинай учиться как все, вливайся в коллектив, а в следующем учебном году будем смотреть. Может быть ты после восьмого класса и в девятый переходить не захочешь, поступишь в какой-нибудь техникум? Обычное дело. Знаю я вас таких, нетерпеливых. Сегодня одно, завтра другое, а мы, учителя, вам потакай. И вообще, почему ты без родителей явился? Ещё и уселся без разрешения, нога за ногу. Демонстрируешь какой ты независимый? Запомни, для меня ты – никто и звать тебя никак. Здесь тебе не Кушка или откуда ты там приехал. Всё, свободен, первого сентября приходи.

- Хорошо, - я поднялся. – Документы остаются у вас, я зайду через… - посмотрел на часы, – пятнадцать минут, и мы продолжим нашу замечательную беседу. Советую никуда не отлучаться из кабинета.

- Наглец! – лицо Лидии Борисовны пошло красными пятнами. – Забери свои документы с моего стола! Сейчас же!

- Не нервничайте, Лидия Борисовна, - сказал я ровным тоном. – Давление подскочит. Оно вам надо? Пятнадцать минут, напоминаю.

И вышел из кабинета.

Моя служебная «волга» уже ждала у школы. Я вызвал её заранее, ещё перед выходом из квартиры, чтобы не терять времени.

- Доброе утро, Василий Иванович! – поздоровался я.

- Доброе утро, Серёжа! – Василий Иванович начал складывать газету «Известия», которую читал. Он всегда её читал в свободное время. Удивительного постоянства человек. – Куда едем?

- Пока никуда, - сказал я, и снял трубку телефона.

После того, как в моём распоряжении оказалась машина со служебным правительственным телефоном, жить и решать вопросы стало намного удобнее. Несмотря на всё, упорно декларируемое, равноправие советских граждан, бюрократизм властных структур зашкаливал. В Кушке это было практически незаметно, поскольку откуда там взяться бюрократии? Город военных. Приказали – сделали. Не приказали – не сделали. Проявил инициативу – выполняй. К тому же все друг друга знают.

Не то в Москве.

Всякий маломальский начальник считал здесь себя чуть ли не пупом земли, которому простые граждане должны кланяться и смотреть в рот. При этом сам он точно так же, кланяясь и глядя в рот, смотрел на вышестоящее начальство. Такая, вот, круговая порука. Чем ниже властный эшелон (любой – советский, партийный или правительственный), тем больше в нём было этой дурной чванливой бюрократии, тормозящей любое здравое дело.

Все это прекрасно видели, понимали, страдали, но системно что-то изменить не могли.

Так и рулили страной с помощью телефонных звонков.

Чем выше во властной иерархии звонящий, тем быстрее можно рассчитывать на результат. Плюс личные связи, от этого тоже много зависело.

- Вторая, здравствуйте! – раздался в трубке голос телефонистки.

- Ермолов, - сообщил я свою фамилию. – Здравствуйте! Будьте добры, соедините меня с министром просвещения Прокофьевым Михаилом Алексеевичем.

Я мог бы позвонить министру и напрямую, но для этого нужно было подниматься в квартиру, потому как «вертушка» [1] была установлена только там. К тому же мне нравилось звонить из машины через коммутатор, пользуясь услугами телефонисток. Было в этом что-то живое и тёплое, некое уходящее очарование прошлого, что-то вроде керосиновой лампы, от которой когда-то, на войне, любил прикуривать дядя Юзик. Казалось бы, я и так в прошлом, куда уж дальше – ан, нет. То, что казалось прошлым ещё год-полтора назад, уже стало для меня настоящим.

- Соединяю!

Длинные гудки, трубку сняли.

- Прокофьев слушает, - послышался в трубке глуховатый голос министра.

Мы встречались с Михаилом Алексеевичем на том самом совещании в Совете министров и даже обменялись несколькими доброжелательными фразами – министру просвещения было приятно, что неожиданного юного гения, к которому нынче прислушиваются в самых высоких эшелонах, воспитала наша советская школа. Она же, как ни крути, дала ему и первоначальные знания, без которых этот очень молодой человек не придумал бы того, что уже придумал. И, очень может быть, ещё придумает.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Маркс и Вернадский. Как попасть на Луну.

Руководителем центра подготовки космонавтов генерал-майор Береговой Георгий Тимофеевич стал в июне этого года, когда мои приключения в США подходили к концу. На совещании в Совете Министров его не было, но о гравигенераторе он, естественно, знал, а обо мне ему рассказал пару дней назад Николай Павлович Фёдоров – директор ДПКО «Радуга».

- Тут уже все конструктора ракетной техники взбудоражены твоим гравигенератором, как девицы перед первым свиданием, - сообщил он, когда мы расселись у стола в его кабинете. – Прямо сказать, я долго не верил, что это возможно. Пока сам не увидел.

- Погодите, - слегка растерянно сказал Быковский. – Серёжа, так это ты изобрёл и построил гравигенератор? Я слышал про какого-то мальчишку-супергения, но и предположить не мог, что это ты.

- Я и сам не мог до недавнего времени, - сказал я, - Вот что клиническая смерть с человеком делает.

- Клиническая смерть?

- Она, - подтвердил я. – Был на грани.

- Что-то мне в Кушке говорили на этот счёт, но я, признаться, не запомнил, - Быковский покачал головой.

- Мне тоже говорили, - сказал Береговой. – Но я не поверил. Кажется сказкой. Натуральной.

- Самому так иногда кажется, - сказал я.

- Рассказывай, - потребовал дважды Герой Советского Союза.

Рассказ о моих, чудесным образом появившихся сверхспособностях и знаниях, стал уже довольно привычным и укладывался, даже в неспешном изложении, в десять-двенадцать минут. Проверено.

- Слушаешь, - как будто фантастическую приключенческую книжку читаешь, - сказал Береговой, когда я закончил. – Был обычный советский мальчишка, потом чуть не погиб под колёсами грузовика и неожиданно приобрёл какие-то невероятные знания и умения.

- Как будто с неба они на тебя упали, - сказал Быковский.

- Может, и с неба, - сказал я.

- Как это? – космонавты переглянулись.

- Если под небом понимать не верхний слой атмосферы, а то, о чём писал великий русский учёный Владимир Иванович Вернадский, - сказал я.

- Ноосферу? – вспомнил Быковский.

- Её, - подтвердил я. – А также некое гипотетическое информационное поле Земли, где уже находятся все знания и изобретения. Тот самый ящик, о котором говорил отец Кабани из повести братьев Стругацких «Трудно быть богом». Сунул руку – р-аз, и достал!

- Читал, помню, - сказал Быковский.

- Я не читал, но что-то слышал о таком информационном поле, - признался товарищ генерал-майор, но… - он неопределённо помахал рукой в воздухе. – Это же мистика какая-то, нет?

- Ну почему же сразу мистика, - произнёс я уверенно. – Некоторые философы полагают, что учение о ноосфере Вернадского и Пьера Тейяра де Шардена берёт свое начало непосредственно от работ Маркса. А ноосфера и упомянутое информационное поле коррелируют друг с другом самым непосредственным образом.

- Интересно было бы услышать фамилии этих учёных, - усмехнулся Быковский. – Но мысль интересная, не спорю.

- Судите сами, - продолжил я. – Вернадский утверждал, что для успешного и счастливого развития человечества необходимо равенство людей всех рас и религий; определяющее участие народа в вопросах развития государства; свобода научной и инженерной мысли; уничтожение голода и нищеты; выход в космос, освоение и обживание Солнечной системы; новые, практически неисчерпаемые источники энергии; разумное преобразование Земли; недопустимость войн, наконец. Чем не марксизм? Да эти пункты хоть завтра можно включать в планы построения коммунизма.

- Красиво излагаешь, - тонко, по-лисьи улыбнулся Быковский.

- Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, - сказал Береговой. – Вернадский, ноосфера и всё прочее – это, конечно, хорошо и даже прекрасно. На практике что?

- На практике я предлагаю поставить хороший, уже проверенный заводскими испытаниями гравигенератор на ракету «Протон» с космическим кораблём «Союз» и полететь на Луну, - сказал я.

- Ни больше, ни меньше, - засмеялся Береговой.

Быковский был серьёзен.

- Вы же сами говорите, что конструктора ракетной техники аж подпрыгивают от нетерпения, - продолжил я. – Правильно делают, я тоже с ними говорил. Что даёт нам гравигенератор? Массу ракеты и корабля вместе с полезной нагрузкой он, понятно, не уменьшит, а вот гравитационную постоянную изменить может. Посредством нейтрализации гравитационного поля Земли или любого иного небесного тела или объекта. Теперь давайте представим, что ракета с кораблём стоят на Байконуре, на старте. Включается гравигенератор, и вот уже сила тяжести вместе с ускорением свободного падения уменьшается… ну, пусть в десять раз.

- Вторая космическая скорость, - сказал Береговой.

- Была одиннадцать и две десятых километра в секунду, а стала, один, - подхватил Быковский. – Примерно. Точнее – считать надо.

- Вот вам и фантастика с реальностью, - сказал я. – И сколько в этом случае полезной нагрузки поднимет на орбиту тот же «Протон», и с какой скоростью и какими затратами топлива мы долетим до Луны?

- Мы долетим, - с акцентом на «мы» произнёс Береговой. – Прости, Серёжа, но ты ещё маловат, чтобы на Луну летать.

- Ага, - сказал я. – Как гравигенератор построить – не маловат, а как лететь… Но я согласен, что этот вопрос можно обсудить и позже.

Космонавты засмеялись. Я тоже.

- Значит, возражений нет? – спросил я, когда смех утих.

- Ещё каких-то три года назад я бы ухватился за это предложение обеими руками, - сказал Валерий Фёдорович Быковский. – Больше того, я и сейчас об этом мечтаю. Однако вынужден задать вопрос.

- Зачем, - сказал Береговой и кивнул понимающе.

- Именно, - сказал Быковский. – Зачем? Даже с гравигенератором -это всё равно очень дорогое удовольствие. Престиж? Так американцы нас уже обогнали.

- Им проще, - добавил Береговой, - они деньги печатают, весь мир, считай, на доллар подсажен, как на наркотик. А мы на свои кровные рубли живём. И всё равно в декабре крайний раз полетят. «Апполон-17». Насколько мне известно, конечно. А мне известно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Новые одноклассники. Моя милиция меня стережёт.

Подготовка к экзаменам и сдача их экстерном заняли месяц.

Сам я обошёлся бы, максимум, неделей, но, как всегда, вмешались иные факторы.

В данном случае даже не бюрократия, а внутреннее сопротивление некоторых учителей данной конкретной московской школы, которые категорически не хотели признавать, что какой-то четырнадцатилетний выскочка из глухой провинции (Кушка? Это где вообще? Самая южная точка Советского Союза? Как и чему там могут научить?) способен на такие подвиги.

Пришлось снова подключать административный ресурс (на этот раз в виде РОНО [1] для приведения оных учителей в чувство.

Надо сказать, что большую помощь в данном вопросе оказала непосредственно и завуч школы Лидия Борисовна Гуменюк, которая после телефонного разговора с министром просвещения превратилась в ярую сторонницу моей скорейшей и успешной сдачи экзаменов с последующим исчезновением с её глаз.

Тем не менее, повторю, ушёл месяц. Даже в школу пришлось походить три недели, в тот самый восьмой «Г» класс, в котором, как я быстро понял, собрали самых бесперспективных и проблемных с точки зрения учёбы и поведения ребят и девчат.

Всего их в классе насчитывалось двадцать четыре. Я - двадцать пятый. Мало по сравнению с другими классами, где количество учеников переваливало далеко за тридцать.

Мне, впрочем, было всё равно, - я знал, что надолго здесь не задержусь. Поэтому и близко знакомиться ни с кем не собирался, хотя тут дело было не только в скоротечности моего пребывания в этой школе.

Проблема ровесников.

Она начала вырисовываться ещё в Кушке, и в Москве снова возникла.

Ну неинтересно мне было с большинством из них!

Поначалу, когда я только привыкал к своему новому юному телу и тому невероятному факту, что оказался на другой планете и даже в каком-то смысле в другом времени, это было свежо – снова почувствовать себя мальчишкой.

Но потом я быстро соскучился.

Дружба хороша, когда между людьми идёт какой-то обмен: информационный, смысловой, деловой, чувственный, наконец. А когда люди находятся в совершенно разных категориях…Поэтому мне так легко было в кушкинской футбольной команде, потом в Штатах, а также с Петровым и Бошировым – во всех случаях я имел дело со взрослыми. Да, они знали и умели гораздо меньше меня, но само их восприятие мира было взрослым, а я, как и они, был взрослым человеком. Пусть спрятанным в тело подростка. Это нас роднило.

Что там говорить! Даже на Гараде при всём нашем равенстве, братстве и обществе справедливости дружба между взрослым и подростком была крайне редким явлением. Таким же редким, как и здесь, на Земле. И это совершенно естественно – люди в силу своей природы всегда тянутся к тем, кто ближе им не только по образованию, профессии или увлечениям, но и возрасту.

Тем не менее, знакомиться с моими новыми пусть и недолгими одноклассниками, конечно, пришлось.

Для начала с соседкой по парте.

- Ты в физике сечёшь? – спросила она сразу, как только меня увидела, а случилось это минут за пять до начала урока.

Я окинул её быстрым взглядом.

Невысокая, медно-рыжая, с россыпью веснушек по носу и щекам. Глаза светло-карие, с зелёными крапинками, нахальные. Нижняя челюсть чуть выдвинута вперёд, но это её не портит. Наоборот, придаёт решительный и независимый вид.

- Секу, - ответил честно.

- Сам бог тебя мне послал! – воскликнула она. – Хоть его и нет. Я домашку не сделала, не смогла задачу решить. Поможешь?

- Давай тетрадь и учебник.

Секунда – тетрадь и учебник оказались на парте. Вторая – учебник раскрыт на нужной странице.

- Вот эта, - ткнула пальцем с коротко обрезанным ногтем.

«Стальная деталь массой 3 кг. нагрелась от 20 до 40 градусов Цельсия. Какое количество теплоты на это ушло?» - прочёл я.

- Смотри, - показал в учебнике. – Вот же формула. Удельную теплоёмкость стали нужно умножить на массу детали и разность температур. Всё очень просто.

- Если бы ещё знать, что такое удельная теплоёмкость стали… - пробормотала она.

- Это ключевой вопрос, - улыбнулся я. – Если быстро и просто, удельная теплоёмкость показывает, сколько теплоты нужно затратить, чтобы нагреть единицу массы того или иного вещества на один градус. В нашем случае один килограмм; вещество – сталь; градусы – по шкале Цельсия. Удельная теплоёмкость стали 500 – вот она, в таблице. Осталось только подставить значения. Пиши…

Следует признать, соображать и действовать быстро рыжая умела. Шариковая ручка залетала по бумаге.

- Тридцать тысяч получается? – она показала мне тетрадь.

- Верно. Только напиши «Дж». Это значит джоулей. Теплота в джоулях измеряется.

- Тридцать тысяч джоулей или тридцать килоджоулей. Верно?

- Вернее некуда.

- Класс! – воскликнула она и протянула руку. – Спасибо! Меня Таня зовут. Таня Калинина.

- Серёжа Ермолов, - я осторожно пожал её узкую тёплую ладошку.

- Будешь у нас учиться?

- Недолго.

- Как это?

- Потом расскажу, - пообещал я, потому что в класс вошла учительница, и начался урок.

На ближайшей перемене Таня быстро рассказала мне об одноклассниках, особое внимание уделив хулиганистой компании двоечников под предводительством второгодника Длинного – высокого, чуть сутулого парня с обманчиво равнодушным взглядом глубоко посаженных глаз на костистом лице и ныряющей, чуть в раскачку, приблатнёной походкой, которой любили щеголять некоторые кушкинские пацаны.

К слову, не только они. Такая походка встречалась мне и в Штатах, там её называли «гангстерской» или «чикагской», что лишний раз подтверждало старую истину: мода не знает границ. Будь это мода на одежду, образ жизни и даже походку.

- Это кличка такая – Длинный? – спросил я.

- Ага, - ответила Татьяна. – Фамилия его Коровин. Но шутить на этот счёт не советую. Коровой, там, называть или ещё как… Вообще не советую с ним связываться. Тот ещё гад.

- Что так?

- Мальков обижает. Отнимает деньги. Папаша у него мент, мамаша в торговле, вот он и пользуется. Всё с рук сходит.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Прощай, школа! Стихи и проза. Редакция журнала «Юность».

Решение не жалеть оказалось правильным. Об этом мне рассказали Петров с Бошировым во время очередной нашей встречи в ресторане «Метрополь», где мы любили иногда днём выпить кофе с пирожными (и то, и другое было здесь отменного качества) и поболтать о разном. К тому же «Метрополь» находился в шаговой доступности и от Кремля, и от Совета министров, и от площади Дзержинского – очень удобно.

Кто-то скажет, что кофе с пирожными в подобном случае больше подходит женщинам, и будет не прав.

Мужчины любят сладкое не меньше женщин, а уж хороший кофе… Не так много мест имелось в Москве, где готовили хороший кофе. Не коньяк же пить в рабочее время! Петрову с Бошировым - ещё ладно, а мне, подростку, совсем ни к чему. К тому же к спиртному я был равнодушен. А вот хороший кофе любил.

Ребята-комитетчики по-прежнему меня курировали или, говоря человеческим, а не казённым языком, присматривали за мной.

- Мало ли что может случится, - объяснял Петров, вальяжно развалясь на стуле и смакуя кофе. – Мы за тобой не следим, упаси боже, но всегда начеку и готовы прийти на помощь. Например, если бы ты позвонил нам, а не министру внутренних дел, спектакль с товарищами милиционерами из Новочерёмушкинского ОВД мог заиграть более яркими красками.

- Это как? – поинтересовался я.

- Так их просто уволили всех, - объяснил Боширов. – А мы бы им ещё и публичную порку организовали.

- Было за что?

- Выше крыши, - сказал Петров. - Когда копнули… Щёлоков этого майора Коровина, папашу твоего одноклассника-идиота, считай, с нар снял, когда уволил с волчьим билетом. Мы бы посадили на фиг.

С соседкой по парте Таней мы подружились. Насколько это было возможно при моей загруженности. Она оказалась забавной девчонкой. Внешне, вроде бы, ничего особенного. Рост невелик, грудь только-только начала вырисовываться под школьной формой. Однако ножки ровные, крепкие, талия узкая, волосы густые, рыжие. Смех весёлый, заводной. Ещё смелая – не побоялась встать рядом в истории с Длинным и его папашей.

Ещё – начитанная. Впервые я встретил на Земле ровесницу, которая прочитала больше меня. Художественной литературы, я имею в виду. Причём не только фантастики-приключений, а литературы серьёзной. Во всяком случае, считающейся таковой. К примеру, она прочла всю тетралогию Томаса Манна «Иосиф и его братья», изданную в СССР в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году. В то время, как я брался за это произведение трижды, и трижды откладывал, не в силах нырнуть в его глубины. При этом я понимал, что роман хороший, но… В конце концов, вспоминал я анекдот, чукча не читатель, чукча писатель. Потом как-нибудь прочту. Если время и желание найду.

Ещё она хорошо разбиралась в поэзии и, как выяснилось, сама писала стихи. Во многом незрелые, но в них уже чувствовался талант настоящего стихотворца – дайте только срок.

Собственно, на сочинительстве мы во многом и сошлись. Потому что я тоже начал сочинять. Но не стихи – фантастические рассказы.

Зачем? Сам толком не знаю. Если первый свой рассказ «Случай на речке Кушка» я писал исключительно для гонорара (ладно, ещё было интересно, получится или нет) и был он документальным, то теперь, когда недостатка в деньгах я уже не испытывал, исключительно потому, что очень сильно захотелось.

Вот захотелось – и всё.

Поэтому я купил себе шикарную немецкую пишущую машинку Erica, обычную и копировальную бумагу и за неделю, работая по вечерам, написал два рассказа.

Первый назвал «Экскурсовод». В нём говорилось о человеке, чьей профессией было водить экскурсии в прошлое. В какой-то мере навеяно рассказом американского писателя Рэя Брэдбери «И грянул гром», но совершенно о другом. Основная идея рассказа Брэдбери заключалась в том, что из-за причинно-следственных связей путешествия в прошлое опасны: раздавил случайно бабочку в мезозое – получи другое общество в своём времени.

У меня же говорилось, что опасность вовсе не в этом, а в том, что прошлое может так захватить человека, что он изменит своему настоящему. Но будет ли это изменой в прямом смысле слова – тоже вопрос.

Второй – «Мусорщик» - рассказывал, с какими трудностями и опасностями могут столкнуться люди светлого коммунистического завтра, очищая земные океаны от всевозможного мусора, накопившегося в результате безудержного потребления и гонки вооружений отсталых капиталистических времён.

Получается, оба рассказа так или иначе были связаны со временем. Ничего странного, учитывая мои обстоятельства – у кого чего болит, тот о том и говорит.

Будучи уже немного знаком с тем, как делаются у нас дела, скромничать я не стал. Но и давить уже имеющимся авторитетом и административным ресурсом тоже. Просто позвонил старому знакомому – корреспонденту «Комсомольской правды» Аркадию Горскому.

- Ермолов? – послышался в трубке бодрый голос корреспондента. – Серёжа, ты, что ли?

- Он самый.

- Сам господь, которого нет, тебя послал. Главное – не бросай трубку!

- С чего бы?

- Не знаю, на всякий случай. Тут главный редактор вспомнил, что мы знакомы и требует с тобой интервью. Срочно в номер, так сказать.

- Интервью со мной? С чего бы это?

- Как это - с чего? Мальчик-гений, который изобрёл гравигенератор и материалы для сверхпроводимости! Это же открытие эпохального масштаба! Изобретение колеса и письменности в одном гранёном стакане!

- Погоди, а ты откуда знаешь, что это я изобрёл? – как-то незаметно и естественно я перешёл с корреспондентом на «ты».

- Слухами земля полнится, - ответил он уклончиво. – Серёга, у газетчиков свои источники. Оно тебе надо?

- Как сказать. Понимаешь, в чём дело, Аркадий, эти сведения секретные. То есть, я понимаю, что шила в мешке не утаишь, но писать об этом – о гравигенераторе и сверхпроводимости, да и обо мне тоже пока рановато. Ты в курсе, вообще, что меня ЦРУ в этом году похищало, чтобы упомянутые секреты вызнать?

- Ни хрена себе… - пробормотал Горский. – Правда, что ли?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Чудеса на Таганке.

Надо ли говорить, что счастью Татьяны не было предела? Её стихи взяли для публикации не куда-нибудь, а в журнал «Юность»! Она познакомилась с самим Андреем Дементьевым!

Мы шли вниз по Горького, к Красной площади и ГУМу, и моя спутница аж подпрыгивала на ходу. Радостная улыбка не сходила с её лица. В Москве началось бабье лето, тёплые солнечные лучи играли на золоте деревьев Тверского бульвара, и сам Александр Сергеевич Пушкин, замерший на своём пьедестале, казалось, украдкой, провожает нас одобрительным взглядом.

- Скажи, - она, наконец, перестала скакать и взяла меня под руку. – А с Евтушенко и Аксёновым ты знаком?

- Любишь Евтушенко и Аксёнова?

- Не всё. Хотя «Идут белые снеги…» [1] и «Затоваренная бочкотара» [2] мне очень нравятся. Так знаком?

- Нет, - я засмеялся. – С чего бы?

- Ну… не знаю. Если ты знаком с Дементьевым, то почему не быть знакомым с Евтушенко и Аксёновым?

- С Дементьевым я познакомился только что.

- Да ладно!

- Правда. Но понимаешь, в чем дело, мы с ним в некотором роде коллеги. Поэтому он отнёсся к моей просьбе прочесть твои стихи с… пониманием, скажем так.

- Что значит, коллеги? – Таня смешно нахмурилась. – Разве ты пишешь слова к песням?

- Нет. Андрей Дмитриевич, кроме всего прочего, заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ. А я – консультант ЦК КПСС. У нас, как бы это сказать… во многом общие задачи и довольно большое количество общих знакомых.

Таня даже остановилась.

- Ты работаешь в ЦК КПСС?

- Ага. В некотором роде. Иначе откуда бы у меня был доступ в двухсотую секцию ГУМа?

- О-фо-на-реть, - по слогам произнесла она. – Чувствовала я, что ты какой-то особенный, но чтобы настолько… Консультант?

- Ну да. До кучи я ещё консультант в Верховном Совете, Совете министров и внештатный сотрудник Комитета госбезопасности. Думаю, ты должна знать, а то мало ли.

Пока мы дошли до памятника Юрию Долгорукому, я, как мог, уверил Татьяну, что все мои должности и регалии не имеют в наших отношениях никакого значения.

- А какие у нас отношения? – серьёзно спросила она.

- Дружеские, - ответил я. – Разве нет? И таковыми останутся, пока ты этого хочешь.

Она задумалась и через несколько шагов сказала:

- Какой-то двусмысленный ответ у тебя получился, не находишь?

- Двусмысленный в плохом смысле или хорошем?

- Тьфу на тебя, - засмеялась она и снова взяла меня под руку. – Я уже поняла, что голову морочить ты мастер.

Пока дошли до гостиницы «Москва», я успел рассказать о своей работе – то, что мог, разумеется:

- Государственная тайна, извини.

- Я знаю об этом приёмчике, - заявила она. – Парни любят напускать на себя таинственность и значимость, чтобы понравиться девушкам.

- Эх, Танюша, - вздохнул я. – Рад бы напустить, да нечего. Само лезет отовсюду.

Двухсотая секция ГУМа, как это ни странно, не произвела на Таню какого-то особого впечатления. Нет, глаза у неё поначалу разбегались, но восторженных «ахов» и «охов» я от неё не услышал.

Она как-то очень быстро освоилась в этом царстве изобилия, примерила и выбрала себе джинсы и кроссовки (американские Leeи чешские Botas, все вместе обошлось в тридцать пять рублей), и мы ушли.

- Всё-таки никак я не могу понять, - сказала она, когда мы вышли из ГУМА и направились к станции метро Проспект Маркса, которую Таня, как коренная москвичка, называла Охотный ряд (на эту поездку с ней я вызывать машину не стал).

- Что именно? – спросил я.

– Джинсы эти. Штаны и штаны. Да, - хлопковые, да – красивые и удобные. Неужели так трудно пошить на всех штаны, которые нравятся людям? Ракеты в космос запускаем, а штаны пошить не можем. То же самое и с кроссовками. Одни кеды умеем.

- Пошьём и штаны, - сказал я. – Дай срок.

- Даю, - сказала она. – Шей.

- А можно сначала в космос? – засмеялся я.

- Вот ты шутишь, - ответила она серьёзно. – А я ведь и поверить могу.

- Это правильно, - сказал я. – Верь. Потому что я действительно собираюсь в космос.

Вечером в субботу, перед началом спектакля, у здания театра было не протолкнуться.

- Ого, - сказала моя спутница. – Как хорошо, что на мне джинсы и свитер.

- Почему?

- Платье бы помялось, - объяснила она.

О как. Такая маленькая, а уже женщина.

- Держись за меня, - сказал я и, крепко ухватив Таню за руку, нырнул в толпу.

- Билетика, билетика нет лишнего?

- Молодые люди, продайте лишний билетик!

- Билетик…

Мы предъявили на входе билеты, вошли внутрь. Вечер был тёплым, поэтому гардероб нам не понадобился.

Я огляделся. Мой расчёт оправдался – не менее половины мужчин были в джинсах, рубашках и пуловерах. Многие женщины, особенно молодые, тоже щеголяли в джинсах и – почему-то – в туфлях (как и мужчины), наряд дополняли разнообразные блузки и кофточки. Хватало и вечерних платьев – от строгих до весьма откровенных.

Бусы, серьги, кольца посвёркивали настоящими и фальшивыми камнями в электрическом свете.

Завитые волосы. Сложные причёски. Подведённые глаза. Помада на губах. Духи, духи, духи.

Мужчин в традиционных костюмах было мало – те, кто не смог или не захотел прийти в джинсах, облачились в расклешённые брюки всех расцветок и такие же спортивные пиджаки и блейзеры.

Яркие галстуки и шейные платки.

Сигареты с фильтром и трубки.

Коньяк и шампанское из буфета.

На наши с Таней смелые и демократичные кроссовки бросали откровенно завистливые взгляды – понимали, что это последний писк моды, но сами то ли не решились надеть, то ли не смогли достать хорошие.

Не меньший интерес, в особенности женской «джинсовой» половины, вызвала Танина сумка из разноцветных кусочков кожи и «хипповской» длинной бахромой по краям.

- Классный сумарь, - оценил я, как только её увидел и показал большой палец. – Сама сшила?

- Ага, - ответила довольная Таня. – У нас машинка, «Зингер», от бабушки осталась – любую кожу берёт. Шить тоже бабушка научила.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Чудеса на Таганке (продолжение). МВТУ им.Баумана. Сильные мира сего.

Я покосился на Высоцкого. Тот едва заметно вздохнул и отвёл глаза.

В дверь коротко и громко постучали.

- Занят! – рявкнул Любимов.

Дверь отворилась, вошёл мужчина средних лет в костюме и галстуке.

- А, Коля, - сказал Любимов. – Заходи, Коля. Вот, изволь видеть, твой протеже актёр Высоцкий опять напился и едва не сорвал спектакль. Если бы с неба не упал этот юноша, - он показал на меня, - всё бы закончилось очень плохо. Говорил уже, повторю тебе – этот юноша нас спас.

Мужчина подошёл, протянул руку. Я встал.

- Николай Лукьянович [1], - представился он. – Директор этого творческого бардака.

- Сергей Ермолов. Можно просто Серёжа.

- А по отчеству?

- Мне четырнадцать лет, Николай Лукьянович, какое отчество.

- Сколько?! – изумлённо переспросил Любимов.

Алла Демидова даже наклонилась вперёд, чтобы через Высоцкого заинтересованно посмотреть на меня.

- Но по паспорту – шестнадцать, - сказал я.

- Какая интересная история, - заметил Высоцкий. – Прибавил себе два года?

- Не я, Комитет госбезопасности. Иначе меня было не вытащить из США.

- А что ты делал в США? – спросила Демидова.

- Работал в бродячем цирке. Есть такой - CircusSmirkus. Не слышали?

Николай Лукьянович отрицательно покачал головой.

- Час от часу не легче, - пробормотал Любимов.

Высоцкий и Золотухин расхохотались.

- Кем работал? – поинтересовался Высоцкий.

- Артистом. Выступал на сцене с номером.

- Каким?

- Стрелял. Свечи гасил, в карты попадал – из «двоек» «тройки» делал. В таком роде.

- Юный ковбой?

- Разрешите представиться, - я поднялся поклонился и, подражая голосу Мэттью Раймонда, провозгласил. – Лучший стрелок старой доброй Англии Джимми Хокинс по кличке Юнга! Когда-то с помощью своей необыкновенной меткости он добыл сокровища кровожадного пирата Флинта на далёком острове, а теперь продемонстрирует своё искусство нам!

- «Остров сокровищ»! – воскликнула Алла Демидова. – Неожиданный образ. И как, был успех?

- Не жаловался.

- Так мы в некотором роде коллеги? – осведомился Золотухин, забавно приподнимая брови.

- Погоди, - сказал Высоцкий. – Как ты в Штатах оказался? Ты американец?

- Русский. Более того – советский. Меня ЦРУ выкрало, чтобы узнать кое-что важное. Случилось это в апреле месяце в городе Мары – областном центре Туркменской ССР. Но я сбежал, примкнул к цирку и… Товарищи, это длинная история, давайте как-нибудь в следующий раз. К тому же, я не всё могу рассказывать. Подписку давал.

- Чувствую себя на страницах авантюрного романа, - сообщила Демидова.

- А вы ещё спрашиваете, за что мы любим театр, - сказал Николай Лукьянович.

- Я не спрашиваю, - сказал Любимов. – Я знаю. Театр – это мы, а себя нужно любить. Иначе ничего не получится.

- Разве не ближнего своего? – неожиданно подала голос Таня.

- Да. Но как самого себя, - парировал Любимов. – Как интересно, советская молодёжь цитирует Евангелие. Неплохо, неплохо. Но мы отвлеклись. Речь шла о чуде. Серёжа, думаю, вы с вашими разнообразными талантами уже догадались, какое чудо я имею в виду.

- Думаю, да, - сказал я и посмотрел на Высоцкого. – Владимир, вы как? Вам нужно чудо?

- Я могу бросить в любой момент, - сказал Высоцкий преувеличенно нейтральным голосом.

- И этот момент настал! – торжественно провозгласил Любимов.

Высоцкий едва заметно поморщился.

- Товарищи, - сказал я. – Вы можете оставить нас с Владимиром Семёновичем наедине минут на двадцать-двадцать пять? Иначе ничего не получится.

- Однако, - пророкотал Любимов. – Меня выгоняют из собственного кабинета?

- Пошли, Юра – Николай Лукьянович взял Любимова под локоть. – Пошли, не будем мешать. Дело интимное. Алла, Валера, и вы, девушка, – за мной.

Все вышли, дверь закрылась.

- Значит, так, - сказал я. – Как всегда, есть новость плохая и хорошая. Плохая заключается в том, что вы, Володя, больны. Эта болезнь называется алкоголизм. Ещё одна плохая новость – алкоголизм практически не лечится.

- Ты разве врач? – насупился Высоцкий.

- Нет, я волшебник. Тебе чудо нужно, или так и будешь загибаться на глазах у всех, кто тебя любит? – я намеренно перешёл на «ты».

- Что ты предлагаешь?

- Предлагаю хорошую новость. Я могу сделать так, что ты не будешь пить… ну, скажем, год.

- А что будет через год?

- Сам решишь. Перед тобой откроются три пути. Или будешь контролировать потребление спиртного самостоятельно, или бросишь пить навсегда, или погибнешь.

- Погибну?

- Ага, от водки. «Но нет, никто не гибнет зря. Так лучше, чем от водки или простуд» - процитировал я его песню. Так вот, ты не альпинист, не космонавт и не пограничник на острове Даманский[2]. Погибнешь зря, от водки. Как последний подзаборный алкаш. Прости за откровенность, но это правда.

- Я правильно понимаю, что сейчас передо мной только два пути? – спросил Высоцкий.

- Да. Или завязать на год или погибнуть.

- А ты можешь сделать так, чтобы я на всю жизнь завязал?

- Могу. Но оно тебе надо? Такие решения человек должен принимать самостоятельно. В особенности человек твоего уровня одарённости. Свобода, понимаешь?

- Понимаю. Свобода – это важно. Важнее, пожалуй, ничего нет.

- Разве что любовь, - сказал я. – Но мы об этом можем поговорить в другой раз. Принимай решение, Володя. Сейчас.

Высоцкий на несколько мгновений задумался. Я не умею читать мысли, но понимал, о чём он думает. Трудно вырваться из сладких объятий смерти.

- А, где наша не пропадала! - хлопнул он себя по коленям. – Давай, шамань. На год. Что я должен делать?

- Просто сиди спокойно и не напрягайся, - сказал я, усаживаясь напротив и кладя ему руку на лоб. – Это не больно.

После короткого бабьего лета в Москву пришли холодные нудные дожди. Небо обложило плоскими тёмно-серыми тучами, которые висели над городом неделями – так, что казалось, просвет не наступит уже никогда. Впрочем, особенно печалиться об ушедших солнечных днях не приходилось – не до этого было. Практически всё время отнимала работа. Я мотался между Дубной, Москвой и Калининградом, решая десятки технических вопросов, возникающих в ходе создания гравигенераторов и установки их на ракетные системы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Сильные мира сего (продолжение). Взросление.

Началось всё с моей докладной записки, в которой я тезисно изложил свои взгляды по поводу воспитания нового человека грядущего коммунистического общества и, не мудрствуя лукаво, положил на стол Брежневу. Леонид Ильич прочитал и передал её Суслову, о чём честно меня предупредил.

Буквально через день, раздался звонок. Я как раз ехал в «Прагу» (нравился мне этот ресторан своей кухней), с намерением пообедать. Я снял трубку:

- Слушаю.

- Здравствуй, - послышался знакомый голос Леонида Ильича, чья дикция за последнее время значительно улучшилась.

- Здравствуйте, Леонид Ильич.

- Ты где?

- На Садовом.

- Жду тебя через пятнадцать минут в Кремле у себя.

- Буду. Что-то случилось?

- Ещё не знаю. Суслов с тобой хочет встретиться. Причём у меня.

- Мне волноваться?

- А ты разве когда-нибудь волнуешься?

- Ещё как, Леонид Ильич. Просто стараюсь не показывать.

- Вот и поглядим на твои старания, - сказал Брежнев и положил трубку.

- Слышал? – спросил я у Василия Ивановича.

Тот молча кивнул.

- Дуй в Кремль. Чувствую, останусь я сегодня без обеда.

Предчувствия меня не обманули.

Когда я вошёл в просторный кремлёвский кабинет Брежнева на третьем этаже Сенатского дворца, Суслов был уже там. До этого мы встречались с Михаилом Андреевичем лишь мельком, и я не успел составить о нём какого-то мнения. Теперь же, по укоренившейся привычке, вгляделся в его ауру и постарался поймать эмоциональную волну.

Ничего хорошего не увидел.

Этот человек был стар и болен. Сходу я определил серьёзные проблемы с сосудами, сахарный диабет второго типа и общую изношенность организма, говоря простыми словами.

Что до эмоциональной волны, то здесь было много всего: недовольство, презрение и даже тщательно сдерживаемая холодная ярость. Плюс железная воля старого коммуниста, вступившего в партию, насколько я знал, ещё в те времена, когда она называлась Российской коммунистической партией большевиков, в год образования Советского Союза. Можно сказать, что на одной воле он и держался. Убери её – и человек развалится. Забавно, к слову, что, признавая большое значение человеческой воли в деле оздоровления организма, советские врачи отказывали ей в прямом воздействии на те или иные органы – нет, мол, механизма. Но мы отвлеклись.

- Здравствуйте, товарищи! – бодро поздоровался я.

- Проходи, садись, - Брежнев кивнул на свободный стул напротив Суслова.

Я сел, посмотрел на Суслова. Холодные серые глаза за стёклами немодных очков, стальная чёлка, каменное, изрезанное морщинами, лицо, на котором выделяются острый нос и скулы. Тонкие сжатые губы.

А ведь этот человек был в молодости красив, подумал я. Ему бы почаще улыбаться…

- Давай, Михаил Андреевич, - сказал Брежнев.- Говори, что хотел.

- Твоё сочинение? – Суслов постучал пальцем по моей докладной записке, лежащей перед ним.

- Моё.

- Лёня, ты это читал?

- Просмотрел. Серёжа поднимает вопросы воспитания подрастающего поколения, поэтому отдал тебе. Так сказать, на экспертизу.

- Хорошо. Тогда слушайте моё экспертное мнение, - голос у Суслова был высокий, резкий. - Эту писульку – по-другому я не могу её назвать – следует спрятать куда подальше и никому больше не показывать. А лучше вообще сжечь все экземпляры, включая черновик, и пепел развеять по ветру. Над Москвой-рекой.

Я почувствовал, как во мне поднимается злость.

Какого чёрта! Я, конечно, не великий гарадский педагог Сейма Ларго, чья теория «глубинного воспитания» в своё время перевернула старый авторитарный подход и даже не советский Антон Макаренко, чья «Педагогическая поэма» произвела на меня большое впечатление. Но инженер-пилот Кемрар Гели был воспитан на Гараде и, смею надеяться, воспитан неплохо. Чему порукой всё гарадское общество, преодолевшее (или почти преодолевшее) те воистину невыносимые социальные проблемы, от которых страдает человечество Земли. Причём любая его часть, включая великий советский народ.

Думаю, всё дело было в обеде. Точнее, в его отсутствии. Голодный человек – злой. Плюс та негативная эмоциональная волна, которая шла от Суслова и которую я очень хорошо ощущал. Наверняка в последующем разговоре сыграли свою роль мой нынешний юный возраст с его разгулом гормонов, а – главное! - и то, что последнее время у меня всё выходило относительно легко. Ну, не считая облома с врачами, но здесь я не особо расстраивался – дело житейское, в конце концов, как говаривал герой нашего с Леонидом Ильичом любимого мультфильма – Карлсон, который живёт на крыше.

А вот воспитание – это было действительно важно. Так мне казалось. Здесь я готов был побороться за свои убеждения.

- Сжечь и развеять пепел недолго, - сказал я как можно сдержаннее. – А поконкретней можно, Михаил Андреевич? Что именно вам так не понравилось?

- Всё. Ну вот, например, читаем с самого начала, - он поправил очки, опустил глаза на бумаги, зачитал. – «Недопустимо превращать коммунистическую идеологию в новую религию. Люди должны не только верить в светлое коммунистическое завтра, но и точно знать, что оно наступит. Этому нужно учить, а не вдалбывать в головы при помощи лозунгов, на которые давно никто не обращает внимания». По-твоему, мы не учим, а вдалбываем?

- Судя по тому, что я вижу – да. Количество лозунгов просто зашкаливает. Куда ни глянь, только и видишь «Слава КПСС!», «Вперёд, к победе коммунизма!» и прочее в том же духе. А молодёжь не любит лозунги и формализм. Молодёжь любит знание и живое интересное дело. Извините, но лично я вижу за всем этим обилием лозунгов слабость. Лозунг написать проще, чем объяснить юноше или девушке, почему советская власть лучше любой другой власти на земле, а коммунистическое общество лучше капиталистического.

- Извини, - вмешался Брежнев, - но это очевидно. Принцип от каждого по способностям – каждому по потребностям говорит сам за себя.

- Чтобы этот принцип начал работать, нужно соответствующим образом воспитывать потребности. И, между прочим, удовлетворять их.