Чужая кожа

Глава 1

Тяжёлый шёлковый платок, его любимый, с оранжево-синим узором из переплетённых цепей, затягивался на её горле с ритуальной точностью. Это была его игра, прелюдия к власти, которую он ценил больше самого акта. Инга откинула голову на подушки из египетского хлопка, позволяя ему видеть всё: покорность в изгибе шеи, полуприкрытые веки и влажный блеск приоткрытых губ. Она знала свою роль в этом спектакле.

Горло сдавило, дыхание стало тонким, рваным. В ушах, глуша все звуки, нарастал тяжёлый гул крови. По краям зрения плясали тёмные мушки. Правильно. Он любил, когда она была на грани, где инстинкт выживания смешивался с симулированным экстазом. Её тело послушно выгибалось ему навстречу, но разум оставался холодным, цепляясь за обрывки мыслей: перевод матери… Саратов… трубы снова прогнили… хватит ли?..

Валерий что-то шептал на ухо, и каждое слово, произнесённое почти беззвучно, отдавалось в черепе вибрацией приказа. Он доводил её до пика. До точки, где дрожь должна была стать настоящей. Она чувствовала, как его хватка на платке не ослабевает в нужный момент, но вместо привычного смягчения — пальцы, сжимавшие шёлк, вдруг стали твёрдыми, неживыми. Она списала это на его увлечённость.

А потом его тело, напряжённое до предела, разом обмякло. Вес, давивший на неё, превратился из мужской силы в мёртвый груз.

Игра окончена. Но воздух в спальне стал неправильным — в нём не было его хриплого, удовлетворённого дыхания, победного шёпота. Только ровное гудение климат-контроля и глухой рёв далёкого стадиона.

— Валера? — прошептала Инга, пытаясь высвободить шею.

Он не ответил. Она попробовала растормошить его, сначала игриво, потом с нарастающей тревогой. Никакой реакции. Внутри что-то оборвалось со стеклянным звоном, и живот свело судорогой. Она с усилием выскользнула из-под него. Его тело тяжело съехало на спину. В полумраке, освещённом огнями ночной Москвы, лицо казалось восковой маской.

Инга прижала пальцы к его шее, к тому месту, где под кожей всегда стучал властный ритм его жизни. Теперь там была тишина. Кожа оставалась тёплой, но под ней — мёртвая пустота. Ни единого толчка. Его полуоткрытые, остекленевшие глаза больше не видели её, не оценивали, не владели. Это был не её покровитель, не Валерий Аркадьевич Лещинский. Просто кусок мяса, стремительно остывающий на простынях ценой в чью-то годовую зарплату.

Нагая, она отшатнулась от кровати, пятясь, пока спину не обожгло холодом стеклянной стены. С семьдесят второго этажа башни «Империя» город лежал у её ног — сверкающая, пульсирующая рана. Где-то там, внизу, ревели трибуны «Лужников», празднуя очередной гол Чемпионата мира. Пьяные иностранцы обнимались с росгвардейцами, жизнь кипела, не подозревая о смерти, застывшей в этом стеклянном аквариуме.

В стекле отразилась хрупкая обнажённая фигура, пойманная между мёртвым телом и безразличными огнями мегаполиса. Весь мир, который казался ей золотой клеткой, только что превратился в тюрьму, в место преступления, где она была единственной подозреваемой. Она подобрала с прикроватного столика его бокал с недопитым виски; дымный, торфяной запах ударил в нос. Пальцы оставили влажный отпечаток на зеркальной поверхности, исказившей огни города. Она не сделала ни глотка. Ощущение тяжёлого хрусталя в ладони заземляло, не давая мыслям рассыпаться. Дрожь прошла по руке, и хрусталь едва не выскользнул из пальцев; челюсти стиснулись так, что виски начало ломить в такт далёкому праздничному гулу.

Спазм подкатил к горлу, едкий, кислый. Она едва успела добежать до ванной и согнулась пополам у чаши унитаза из чёрного камня. Её вывернуло наизнанку с резким, горьким звуком, извергая смесь шампанского и жёлчи. Тело содрогалось в серии унизительных, неуправляемых конвульсий, пытаясь вытолкнуть из себя не ужин, а саму непереносимую тяжесть последних минут.

Только после этого, когда внутри осталась лишь пустота, сознание прояснилось. Опираясь на край раковины, она подняла голову. Взгляд зацепился за собственное отражение в огромном зеркале. Бледная кожа, огромные, тёмные зрачки, слипшиеся от пота волосы на висках. Она провела пальцем под глазом, пытаясь стереть потёкшую тушь. Глупо. Абсурдно.

«Ты мой самый ценный актив, кукла».

Голос Валерия, сухой и близкий, прозвучал в голове так ясно, будто он стоял за спиной. Полиция? Нет. Одна мысль вызвала перед глазами череду картин: грязный кабинет следователя, липкие взгляды, вопросы о её работе, обвинение в убийстве. Тюрьма. Конец. Семья Валерия, его жена и дочь, сотрут её в порошок, чтобы скрыть позорную причину его смерти. Она станет идеальным козлом отпущения.

Просто уйти? Куда? Её карточки заблокируют через час. Квартира, машина — всё принадлежало ему.

Её пальцы сжались на холодном мраморе. Она вспомнила его кабинет, запах кожи и унижение, когда он протянул ей сертификат на курсы самообороны.

«Активы должны уметь защищать себя сами».

Не любовница. Актив. Инвестиция. Он оплатил ей курсы экстремального вождения, криптографии, финансовой грамотности. Заставлял вникать в схемы офшорных счетов. Делал это из своей патологической паранойи, превращая даже свою игрушку в элемент личной системы безопасности.

«На всякий случай».

Этот случай настал.

Воспоминание выдернуло её из ступора, как разряд дефибриллятора. Паника отступила, сменяясь выученным хладнокровием. Она больше не думала. Она действовала согласно плану, который сама же и создала на этот самый «чёрный день».

Вернулась в спальню. Старалась не смотреть на кровать. Подошла к своему ноутбуку. Пальцы не дрогнули. Они с первого раза отстучали по клавишам длинный, бессмысленный пароль. На экране появилась единственная папка, зашифрованная и скрытая. Название — «Чёрный день».

Внутри — списки счетов, сканы документов, инструкции, контакты. Её единственный реальный капитал. Её страховка. Она быстро пролистала электронный файл «Билет в Буэнос-Айрес» — протокол выживания. Мозг мгновенно выхватил ключевой, первый пункт: «Активировать „Чистильщика“».

Глава 2

Стас сидел в продавленном кресле, помнившем ещё его отца, и тупо смотрел на экран выключенного телевизора, где в мутном отражении кривилось его лицо. Из динамиков пробивался рёв стадионов Чемпионата мира, но здесь, в стенах облезлой однушки в Бирюлёво, воздух был густым, пропитанным горьким запахом вчерашней гречки и дешёвого пива, которое он цедил прямо из тёплой банки. Он ненавидел этот запах, эту мебель, это отражение — тридцатидвухлетнего мужика в растянутой футболке, чьим главным достижением была возможность водить машину, которую он никогда не сможет себе позволить. Каждый вечер, возвращаясь сюда из мира золота и мрамора, он чувствовал, как его собственная жизнь скукоживается, а граница между ним и ними превратилась в непроницаемый слой стекла.

Резкая трель мобильного полоснула по нервам. Он поморщился, не глядя нашаривая на засаленном подлокотнике вибрирующий брусок. На экране светилось её имя. «Инга». Не «Инга Андреевна», как она требовала себя называть при посторонних, а просто — Инга. Он сам так записал, в знак молчаливого, бессильного протеста. Чего этой суке надо в полночь? Раздражение, привычное, как ноющая боль в пояснице, схлестнулось с хищным интересом. Она никогда не звонила ему напрямую. Никогда.

— Слушаю, — буркнул он в трубку.

— Стас. Мне нужно, чтобы ты был у чёрного входа в башню. Срочно.

Голос, глухой и безжизненный, был лишён воздуха. Ни «пожалуйста», ни объяснений — приказ.

— Что-то случилось? — он сел прямее, чувствуя, что это не очередной её каприз.

В трубке повисла пауза, наполненная сбившимся дыханием, а затем её голос прозвучал с пугающей, мертвенной глухотой: «Всё плохо. С шефом. Приезжай сейчас же».

Она бросила трубку. Стас ещё несколько секунд держал телефон у уха, вслушиваясь в короткие гудки. Проблема с шефом. Эта фраза, брошенная её мёртвым голосом, была не сигналом тревоги, а щелчком стартового пистолета. Внутри что-то качнулось. Передоз у очередной шлюхи, которую ей приказали убрать? Может, Хозяин снова сорвался, разбил что-то дорогое, и теперь она не справляется? Любой сбой в системе был разрывом в цепи его подчинения. Возможностью просунуть палец в трещину и надавить.

Он тяжело поднялся. Натянул вчерашние, жёсткие от пыли джинсы. Схватил со стола ключи. Тяжёлая, холодная связка с массивным брелоком «Maybach» — единственный осязаемый трофей, пропуск в тот мир, что он так презирал и которым так отчаянно хотел обладать.

Как только звонок завершился, её будто парализовало. Нужно было двигаться, но пол под ногами стал вязким, каждый шаг давался с глухим усилием. Она заставила себя дойти до бара. Пальцы одеревенели; тяжёлый графин накренился в ослабевших руках, и ледяная вода плеснула на запястье, обжигая холодом. Этот укол боли на секунду прояснил сознание. Она здесь. Он мёртв. И помощь уже в пути. Помощь или погибель.

Нужно было одеться. Мысль, что Стас увидит её нагой, рядом с трупом, обожгла стыдом. Она пошла в гардеробную — гигантскую комнату, пахнущую кожей, деньгами и нафталином. Взгляд скользнул по вешалкам с её шёлковыми нарядами, но она прошла мимо. Ей нужна была не одежда, а его личина. Символ присвоенной власти. Она сняла с крючка его халат — тяжёлый, из тёмно-синего шёлка, с вышитыми на груди инициалами «V.L.». Он был огромен для неё, пропах его дорогим парфюмом, и это сочетание запаха и прикосновения чужой ткани к коже вызвало новый приступ тошноты. Инга плотнее закуталась в халат, туго затянула пояс, словно пыталась стянуть обручем распадающееся тело.

Теперь оставалось ждать. Каждый звук стал оглушительным. Мерное гудение климат-контроля походило на вой сирены. Тихий щелчок тающего льда в забытом бокале заставил её вздрогнуть. Она подошла к панорамному окну. Город внизу не кипел — он молчаливо истекал холодными огнями проспектов-артерий. Низкий, утробный рокот столицы, проникающий сквозь тройные стеклопакеты, ощущался не звуком, а вибрацией, проходящей сквозь кости, напоминая о мире, которому не было до неё никакого дела.

В тишине пентхауса она услышала сдавленный, едва различимый скрежет. Звук оказался не внешним — это лифт, поднимавшийся где-то в шахте, продирал по стене невидимым, медленным когтем. Она замерла, пока скрежет не удалился в противоположную сторону. Инга выдохнула воздух, который, кажется, не вдыхала целую минуту. Лёгкие горели.

Стас вжимал педаль в пол. «Майбах» нёсся сквозь праздничный, обезумевший город. Москва ревела. Улицы превратились в бурлящие реки из людей с флагами, в пьяные хороводы и пробки, сигналящие в унисон. Он смотрел на это ликование через толстое, звуконепроницаемое стекло с холодным презрением, запертый в тёмной шкатулке, которая бесшумно разрезала чужой праздник. Это ощущение отдельности пьянило не хуже виски.

На одном из постов у Садового кольца его остановил молодой сотрудник ДПС. Он жадно заглянул в салон, его взгляд мазнул по приборной панели, по часам IWC на центральной консоли.

— Документики, — лениво протянул он.

Стас молча, с едва заметной небрежностью, протянул ему не права, а красную книжечку помощника депутата. Фальшивку. Лицо гаишника мгновенно изменилось. Он вытянулся, козырнул и торопливо махнул жезлом, расчищая дорогу. Стас не удостоил его даже кивком. Он нажал на газ, чувствуя, как в груди расправляется что-то горячее и твёрдое — правота сильного. Вот так это работает. Не правила. Красная корочка.

Он снова прокручивал в голове варианты. Что, если шеф мёртв? Мысль пришла внезапно, острая и пьянящая. Сердечный приступ. Инсульт. Что угодно. Тогда эта девка, Инга, останется одна. С ним. И с проблемами, которые сама не решит. Он не чувствовал беспокойства. Он чувствовал азарт. В воздухе запахло кровью. Смерть шефа могла стать его главным выигрышем.

Впереди, пронзая чёрное июньское небо, выросли башни Москва-Сити. Олимп, населённый порочными богами. И он, простой смертный, сейчас поднимется на эту гору, чтобы убрать за ними их грязь.

В глубоком подвале на Лубянке, в ситуационном центре службы безопасности, не было ни праздника, ни футбола. Заур Тагиев, начальник невидимой империи, сидел за центральной консолью. Свет от десятков мониторов, отражаясь от матовых стен, лишь подчёркивал мрак. Он постукивал пальцем по тачпаду, пролистывая сводки, и его тяжёлый, цепкий взгляд скользил по экранам. Из своей башни управления хаосом он не плёл паутину — он возвращал выбившиеся из графика точки к норме.

Глава 3

Голос Стаса из коридора — ровный, безэмоциональный. Страшный. Адреналин схлынул, оставив во рту привкус желчи. Она заставила себя выпрямиться, сдёрнула с плеч тяжёлый шёлк чужого халата. Ткань, вместо того чтобы защитить, показалась липкой. Нужно было вернуть контроль. Вернуть мир, где она управляла, а он — подчинялся.

— Полиция, — выдохнула она. Слово повисло в тишине. Голос должен был звучать твёрдо, но в нём дребезжала струна. Она вскинула подбородок, пытаясь смотреть на него сверху вниз, как привыкла. — Я вызову полицию. Скажу, что произошёл несчастный случай.

Его тихое, презрительное веселье обожгло хуже крика. Он наслаждался её бессилием, впитывал её страх.

— Полиция? — переспросил он с издевательским удивлением, будто она предложила вызвать экзорциста. Он шагнул к ней, и Инга отступила, пока лопатки не впечатались в холодную стену. — Серьёзно? Звонок? Да они тебя, блядь, препарируют, как лягушку, вывернут и бросят в канаву. Я видел, как они с такими работают. Насмотрелся, пока ждал хозяина у отделов.

Он говорил буднично, раскладывая её будущее, как патологоанатом — органы на столе. Каждое слово — точный удар.

— Ты для них не человек, Инга. Ты — «палка». Готовый «висяк», который можно закрыть за сутки и получить премию. Сначала вежливо поговорят, потом — ночь в камере с вонючими бомжихами. Потом допрос, где тебе «случайно» отобьют почки. Они заберут твой телефон, твой ноут, прочтут каждую переписку. Узнают про всех, с кем ты спала за деньги. И с кем — бесплатно. А потом сольют это журналюгам. Представляешь заголовки? «Элитная проститутка убила олигарха во время секс-игр». Твоя мать в своей провинции повесится.

От его методичного, безжалостного голоса картины вставали перед глазами: грязная камера, безразличные лица, вспышки камер.

— А потом экспертиза, — продолжил он, наклонившись так близко, что она почувствовала запах пота и дешёвых сигарет. — Будут ковыряться в его теле. В твоём. Искать следы борьбы, наркотики, сперму. Всё это — в протоколах, которые будут читать десятки потных мужиков в погонах. И знаешь, что смешнее всего? Тебе не поверят. Никогда.

Он выпрямился, давая ей вздохнуть.

— Ты для них — просто шлюха, на которую можно повесить труп. А я? Обслуга. Мебель, которая ничего не видела. Меня отпустят через два часа. А ты сядешь. Лет на пятнадцать. Подумай, кукла.

Он обнулил её. Статус, деньги, связи — пыль. Его слова выбили из-под ног последнюю опору.

Инга сползла по стене. Халат распахнулся, обнажив бедро. Всё равно. Она обхватила себя руками, словно боясь рассыпаться. Он уничтожил её за минуту. Не силой — словами. Показал ей зеркало, где отражалась не хозяйка жизни, а расходный материал.

Стас отошёл. Это не было милосердием — он просто убирал с доски фигуру, временно выбывшую из игры. Медленно прошёл в гостиную. Шаги по мрамору — резкие, отчётливые. Он замер перед панорамной стеной, за которой в миллиардах огней дышала и праздновала ночная Москва. Чемпионат. Иностранцы. Счастье. Другая вселенная.

Он стоял так с минуту, впитывая вид, который раньше видел лишь в зеркале заднего вида. Его силуэт на фоне города — широкий, хищный. Затем он повернулся, окинул взглядом белые кожаные диваны, картины, стеклянный стол с шахматами из оникса. Взгляд зацепился за тяжёлое пресс-папье из цельного нефрита — игрушку Валерия. Стас подошёл, взял его. Пальцы, привыкшие к грубой коже руля, сомкнулись на гладком камне. Нефрит был обманчиво гладким, но обладал хищной тяжестью. Он взвесил его в руке, и эта тяжесть, теперь его, стала плотным комком присвоенной власти.

Инга следила за ним. Напряжение ушло из его шеи, руки легли на стол властно. Он больше не был водителем. Он врастал в роль хозяина.

Наконец, он повернулся к ней. На лице — пугающее спокойствие. В глазах — холодный расчёт. Он говорил тихо, и каждое слово било в тишине набатом.

— Мы не будем от него избавляться.

Инга моргнула. Мысли путались.

Он выдержал паузу, давая абсурду пропитать воздух.

— Я им стану.

Нервный смешок застрял в горле. Она искала в его лице признаки безумия. Но во взгляде была лишь холодная, математическая логика. Он не шутил. Не сошёл с ума. Он озвучивал план.

— Я стану Валерием Лещинским.

Он шагнул к ней. Тяжёлое пресс-папье в его руке качнулось, как маятник.

— У него встреча в банке. Через два дня. Подписать перевод. Десятки миллионов евро. На оффшор. Я слышал. Мы проведём эту встречу. Я подпишу. И мы исчезнем. Сорок восемь часов. Хватит, чтобы деньги ушли. И чтобы мы испарились.

Мозг отказывался это принимать. Не просто преступление. Чудовищная дерзость. Узурпация личности, жизни, власти. Он хотел не просто украсть деньги. Он хотел украсть саму суть Валерия.

— Ты с ума сошёл, — прошептала Инга, поднимаясь. Страх уступал место ледяному пониманию, с каким монстром она заперта. — Невозможно. Охрана. Заур… Он звонит ему каждое утро в девять. Что ты ему скажешь?

Она цеплялась за детали, за привычный мир, который он рушил. Но на каждый довод у него был ответ.

— Скажу, что сорвал голос. — Стас усмехнулся. — Орал вчера на стадионе. Он поверит. Хозяин так делал. А ты будешь рядом. Подтвердишь. Пискнешь в трубку: «Валерий Аркадьевич отдыхает». Твой голос Заур знает. Хватит.

— А лицо? Голос? В банке его знают! — сорвалась она.

— В банке будет полумрак. Надену его очки. Скажусь больным. Намотаю шарф. Люди видят то, что ожидают увидеть. Они ждут владельца миллионов. Они его и увидят. Я пять лет наблюдал, как он двигается, как держит ручку. Я смогу.

Он говорил с пугающей уверенностью. Инга лихорадочно искала брешь в его плане.

— А его телефон? Личный. Запаролен.

— Восемь, четыре, восемь, шесть, ноль, два, — без запинки выпалил Стас. — Год рождения его первой дочери. Думал, это хитро.

Инга замерла. Она знала пароль. Пьяный Валерий однажды хвастался. Но водитель?

— Как ты…

Глава 4

Башня «Империя» пронзала ночное небо Москвы иглой из чёрного стекла. Далеко внизу город захлёбывался рёвом стадионов, но сюда, на девяностый этаж, доносились лишь приглушённые отголоски чужого праздника. Воздух в пентхаусе был плотным, застывшим, пропитанным запахом дорогого виски, духов Инги и ещё чем-то приторным, едва уловимым, от чего першило в горле.

Стас стоял у бара спиной к ней, перекрывая вид на огни. Его дешёвая чёрная футболка обтягивала напряжённые мышцы. Инга молча подошла и протянула ему телефон. Vertu Валерия лёг в её ладонь холодным слитком.

Их взгляды встретились над мёртвой вещью мёртвого человека. В его глазах был фокус мясника, прикидывающего, с какой части туши начать. Этот взгляд сдирал с неё кожу, оставляя только мясо и кости: проблему, которую можно использовать или выбросить.

— Пятьдесят на пятьдесят, — голос Инги прозвучал глухо, но твёрдо. Она торговалась не за деньги, а за право не быть добычей.

Стас не ответил. Медленно взял телефон. Его грубые пальцы с въевшейся под ногти грязью выглядели уродливо на зеркальной поверхности металла. Он повертел аппарат в руке, взвешивая не граммы, а власть. Усмешка тронула уголки его губ.

— Пятьдесят? — он произнёс это так, словно она сморозила глупость. — Ты сейчас в том положении, чтобы условия ставить?

— Я в том положении, что без меня ты спалишься на первом же звонке, — отрезала Инга, с трудом удерживая дрожь в руках. — Думаешь, нацепил часы и стал им? От тебя за километр несёт дешёвкой. Они тебя сожрут, водила, даже не заметят. Ты его тень, Стас. А я была его лицом.

Каждое слово било в его застарелую рану. Она видела, как на скуле окаменел тугой узел мышц. Он ненавидел, когда ему напоминали, кто он.

— Смелая, — протянул он, но в голосе уже не было прежней ленивой уверенности. — Очень смелая. Для той, чья жизнь сейчас стоит меньше, чем этот виски.

— Моя жизнь стоит ровно половину тех миллионов, что ты собрался украсть.

Она смотрела прямо ему в глаза. Тишина звенела. За окном прочертил небо сигнальный огонь вертолёта, и только после этого Стас шагнул к ней. Инга невольно отшатнулась, вжавшись спиной в холодную стойку. Он навис над ней так близко, что она чувствовала его жар. Запах пота и дешёвого табака осквернял стерильную роскошь пентхауса.

— Хорошо, — выдохнул он ей в лицо. — Пятьдесят. Если доживёшь.

Он выпрямился, осушил бокал. Его пальцы, державшие хрусталь, сжались до побелевших костяшек. Не от страха. От адреналина, от предвкушения власти. Он забрал телефон. Сделка была заключена.

Стас со стуком поставил пустой бокал на мрамор. Звук получился резким, неправильным. Валерий всегда ставил бокал бесшумно.

— Сейф в кабинете, — бросил он через плечо. — В стене, за панелью. Открывается через приложение. Приложение, сука, запускается по FaceID. Пошли.

Он говорил о взломе сейфа так, будто давал указание помыть машину. У Инги внутри всё стянуло. Она поняла, что потребуется. Стать живым ключом для мёртвого лица. Молча кивнув, она пошла за ним.

Их шаги тонули в коврах. Стас шёл впереди широкими, уверенными шагами хозяина. Он уже присвоил это пространство. У входа в спальню она замерла. Воздух здесь был другим. Тяжёлым, с приторно-сладкой нотой, которой не было час назад. Запах разложения. Запах необратимости.

Стас заметил её заминку. Обернулся, его лицо исказилось от нетерпения. Не говоря ни слова, он схватил её за локоть мёртвой хваткой и грубо втолкнул внутрь.

— Не время для нежностей, — прошипел он.

Она запнулась, выпрямившись. Комната встретила её полумраком и тёмным силуэтом на огромной кровати. Теперь это был морг.

— Держи. Наводи, когда скажу, — приказал Стас, вкладывая ей в руку Vertu. Холодный металл остудил пальцы.

Он включил ночник. Тело Валерия выглядело манекеном, брошенным впопыхах. Кожа приобрела сероватый, пыльный оттенок, губы приоткрыты в застывшей гримасе. Трупное окоченение сковало его в неестественной позе. Стас нахмурился, попытался приподнять голову мертвеца. Шея не поддавалась, сопротивляясь с упрямством камня. Он выругался, тихо и грязно.

— Давай, — бросил он Инге.

Она сглотнула тошноту, подняла телефон. Экран вспыхнул, и тонкая рамка сканера начала рыскать по лицу трупа. Полуоткрытые глаза, затянутые белёсой плёнкой, были неподвижны, бездумно уставившись в потолок.

Ошибка.

«Поднесите устройство чуть выше».

Снова ошибка.

«Требуется внимание для Face ID. Убедитесь, что ваши глаза открыты и смотрят на экран».

Снова и снова. Умная система стала непреодолимым препятствием. Он смотрел на труп с такой ненавистью, будто тот умер ему назло.

— Сука! — прошипел он, обращаясь к мёртвому телу. — Даже сдохнуть нормально не мог.

Его план рушился о простую строчку кода. В этот момент Инга, парализованная ужасом, вдруг поняла.

— На экране… написано „требуется внимание“, — её голос дрожал. — Он должен смотреть. Его глаза… они должны быть открыты, Стас.

Он замер и медленно повернул голову к ней. Он понял, что она права. И что именно придётся сделать.

Стас упёрся коленом в грудь трупа, фиксируя его, и двумя руками взялся за голову. Инга услышала отвратительный, влажный хруст. Он не сломал шею — он силой разогнул сведённые окоченением мышцы. Он перевёл на неё тяжёлый, приказывающий взгляд.

— Так открывай.

Её парализовало.

— Я не… я не могу, — прошептала она.

— Можешь, — отрезал Стас. — Подойди. И сделай.

Он заставлял её. Не просто быть свидетельницей, а стать соучастницей. Она подчинилась. Медленно, как во сне, подошла к кровати. Запах ударил в нос. Она заставила себя не дышать. Стас держал голову мертвеца. Инга протянула дрожащую руку, её пальцы коснулись восковой, безжизненной кожи века. Ощущение было чудовищным, как прикосновение к сырому мясу.

Она заставила себя раздвинуть веки. Под ними показалась матовая, неподвижная радужка.

Глава 5

Стас вернулся из гардеробной, волоча по мрамору что-то длинное и чёрное. Бросил посреди гостиной с глухим стуком, от которого Инга вздрогнула. Огромный чехол для сноуборда из плотной ткани с белой надписью Dakine. Год назад Валерий купил его для Куршевеля, куда они так и не полетели. Теперь чехол лежал на безупречном ковре, как пустой саван.

Она подошла, опустилась на колени, не думая о шёлке халата. Пальцы нащупали холодный металл «собачки». Замок разошёлся с сухим треском, выпуская резкий химический запах нового пластика. Этот стерильный запах был настолько чужим в пропитанной сладковатым тлением атмосфере, что перехватило дыхание. Инга заглянула внутрь. Тёмно-серая подкладка, широкие ремни-фиксаторы на липучках. Провела пальцем по одному, оценивая прочность.

— Подойдёт, — голос прозвучал ровно. Внутри всё выгорело. Остался только холод. И одна мысль: выжить.

Стас, стоявший над ней, лишь на долю секунды прикрыл веки, принимая её вердикт. Не предложив помощи, он просто ждал.

— Тогда за дело, — его голос был таким же безжизненным. — Ты держишь, я пакую.

Он не спрашивал. Приказывал. Инга поднялась с колен резким, почти механическим движением и пошла в спальню, где их ждала работа. Она чувствовала его взгляд на затылке — сухой, оценивающий.

Спальня встретила их концентрированным запахом. Он стал гуще, ощутимее. Тело Валерия на кровати больше не казалось спящим. Чужеродная глыба, застывшая посреди шёлка. Трупное окоченение сковало его, превратив в инертную, неподатливую массу.

Они подошли к кровати с разных сторон. Инга взялась за плечо под вспоротым пиджаком, пальцы наткнулись на холодную, жёсткую ткань, под которой чувствовался камень. Стас ухватил труп за ноги.

— На счёт три. Раз… два… три!

Рванули одновременно. Тело сдвинулось с неожиданной, свинцовой тяжестью. Оно не гнулось. Инга, стиснув зубы, потянула свою часть на край кровати, стараясь не смотреть на лицо. Разум отгородился, превратив Валерия в безымянный груз. Вещь. Они свалили его на персидский ковёр, рядом с тёмным пятном от её рвоты.

Стас приволок чехол. Проблема стала очевидна сразу. Тело, застывшее в посмертной позе, было шире проёма.

— Не лезет, — констатировал он с раздражением.

Он попытался силой впихнуть плечо в чехол, но окоченевший сустав не поддавался. Стас выпрямился, и в его взгляде, метнувшемся к трупу, не было ярости — только холодный расчёт.

Не говоря ни слова, он опустился на одно колено рядом с телом. Упёрся левой рукой в плечо Валерия, а правой, с вздувшимися под кожей венами, надавил на предплечье. Инга замерла. Видела, как напряглись мышцы на его спине, как побелели костяшки. Он надавил сильнее.

Раздался сухой, омерзительный хруст — звук перетираемого в ступке старого мела. Он не был громким, но в мёртвой тишине спальни прозвучал оглушительно. Рука в локтевом суставе поддалась, сложившись под неестественным углом.

Инга отшатнулась, её желудок скрутило. Вонзила ногти в бок. Тонкий шёлк затрещал. Боль отрезвила.

— Не раскисай, — бросил Стас через плечо с неприкрытым презрением. — Ещё нога.

Она не смотрела, но слышала. Глухой удар его колена о бедро. Ещё одно усилие. Ещё один мерзкий, влажный хруст, глуше. Когда она заставила себя обернуться, тело уже было почти упаковано. Сложенное под острыми углами, оно поместилось в свой чёрный кокон. Стас с усилием тянул «собачку» молнии. Ткань натянулась, обрисовывая неестественные изгибы. Молния ползла вверх. Искажённое, серое, абсолютно чужое лицо Валерия — и тьма поглотила его.

В ванной, отделанной чёрным мрамором, было гулко и тихо. Инга прошла мимо огромного зеркала, не глядя на своё отражение. Достала из шкафчика под раковиной спиртовой антисептик — тот, которым обрабатывали ювелирные изделия, — и вылила на ладони. Химическая вонь и жжение мгновенно перекрыли тлетворный запах. Она втирала жидкость в кожу до едкого испарения, до острого покалывания, стремясь вытравить фантомное касание холодной, восковой кожи. Не смывала, позволяя боли гореть.

Она тёрла, пока суставы не начало ломить, но чувство осквернения не проходило. Оно было внутри.

Резко открыв кран, плеснула в лицо ледяной водой. Боль ударила по нервам. Воздух вырывался из лёгких короткими, рваными толчками. Инга вцепилась пальцами в фаянс раковины, прижалась лбом к его холодной поверхности. Заставила себя разжать кулаки, посмотрела на ладони. Идеальный маникюр. Ни соринки. Но она ощущала грязь под кожей.

Дверь открылась без стука. В проёме стоял Стас. Он вытер руки о джинсы, на которых виднелись тёмные пятна.

— Закончила? — грубо спросил он. — Пора.

Инга молча взяла полотенце, промокнула лицо и руки. Прошла мимо него, не глядя.

Чехол оказался чудовищно неудобным. Стас попытался взвалить его на плечо, но мёртвый вес потянул его к полу. Он сдавленно хрипнул.

— Помоги, — просипел он.

Инга взялась за нижний конец. Вместе они кое-как подняли его. Стас закинул чехол на спину, как огромный рюкзак, и согнулся под его весом. На лбу выступил пот. Они медленно двинулись к выходу.

В узком коридоре чехол с глухим скрежетом зацепился за косяк.

Оба замерли. Стас перестал дышать. Инга вслушивалась. Ничего. Только отдалённый рокот ночного города.

— Осторожнее, идиот, — прошипела она.

— Заткнись и иди вперёд, — рыкнул он. — Лифт. Живо.

Инга прижалась к дверному глазку. Искажённая линзой перспектива коридора была пуста. Она отстранилась.

— Чисто.

В своей квартире на Фрунзенской Заур Тагиев не спал. Стоял на кухне, ждал, пока закипит чайник. Заваривал травяной сбор. Взял планшет, пролистал ночные отчёты. Транспортировка в Новороссийск — штатно. Встреча в Шереметьево — штатно. Всё работало как часы. Мысль о Лещинском промелькнула и погасла. Шеф развлекается, отсутствие связи — норма. Валерий ценил приватность. Заур — свою работу.

Посмотрел на часы Omega Seamaster. 02:48. Утром в тир. В его мире слабость — синоним смерти. Он не мог представить, что главная угроза его системе исходит от двух людей, которых он считал пылью. Водитель и любовница. Его фатальная ошибка.

Глава 6

Доводчик щёлкнул, глухо и плотно. Звук утонул в низком гудении вентиляции, вечном гуле бетонного подземелья. Под единственной моргающей лампой Стас и Инга вскинули головы к куполу на потолке. Немигающий зрачок камеры впитывал их, сохраняя для безымянного архива.

Стас провёл тыльной стороной ладони по влажному лбу, оставляя грязный развод. Воздух застрял в лёгких, как осколок, но в его глазах уже не было паники — только пустой, холодный блеск, будто он только что по-настоящему проснулся. Он приоткрыл рот, но замер, взгляд зацепился за Ингу, обдал с головы до ног и застыл, полный неприкрытого презрения.

— Ты в этом поедешь? — слова резанули, как скрежет. — В этой тряпке? Чтобы первый же мент нас повязал?

Инга опустила взгляд на себя: дорогой шёлк, на котором она сама оставила рваные отметины ногтями. Материя, ещё час назад казавшаяся защитой, теперь липла к телу, измятая и пропахшая кровью, как улика. Она стояла босиком на холодном, промасленном бетоне, нагая посреди склада, с которого сорвали всю красивую упаковку.

Напряжение свело плечи. Ни слова в ответ. Молча протянула руку, требуя ключ-карту. Он с той же брезгливой гримасой вложил тонкий пластик ей в ладонь. Ей пришлось одной возвращаться к лифтовому холлу, и каждый шаг по холодному полу отдавался в теле мелкой дрожью. Мысль, что она снова может столкнуться с Игорем Леонидовичем и его тявкающей собачкой, скрутила нутро.

Лифт прибыл с тихим шипением. Поднимаясь на шестьдесят первый этаж, она чувствовала, как в кабине всё ещё витает фантомный запах свидетеля — смесь дорогого одеколона и чего-то сладковатого, собачьего.

Пентхаус оглушал тишиной, но воздух казался плотным, пропитанным едкой сладостью, которая въелась в обивку мебели и её собственную память. Она не пошла в спальню. Метнулась в гардеробную — склад чужой жизни, где её вещам был отведён лишь угол. Не глядя, схватила первое попавшееся: узкие чёрные джинсы, тёмный свитер из тонкой шерсти. Ноги сами нашли кроссовки. Никаких каблуков, никакой шёлковой блузки. Она одевалась не для жизни, а для побега. Сбрасывала старую кожу.

Когда она вернулась, Стас уже сидел за рулём. Его ладони так крепко сжимали кожаную оплётку, что костяшки побелели. Он не смотрел на неё, но она чувствовала его взгляд. Инга подошла к машине, и рука по привычке потянулась к ручке задней двери. К своему месту.

Рука замерла в сантиметре от хрома.

Прошлое. Это место было в прошлом. Там, наверху. Она обошла капот огромного чёрного седана. Медленно. Ритуально. Открыла переднюю пассажирскую дверь и села. Впервые. Это место всегда предназначалось для охраны. Для таких, как он.

Стас наблюдал за её манёвром в зеркало заднего вида. Когда она села рядом, на его губах проступила кривая усмешка. Он не сказал ни слова, но она поняла всё: её жест он счёл капитуляцией. Двигатель «Майбаха» ожил с тихим, породистым рокотом. Они оказались заперты вдвоём в роскошном катафалке, пахнущем дорогой кожей, полированным деревом и потом, который выступил у них на висках. В багажнике лежал мертвец. Впереди ждала неизвестность. А между ними натянулась нить новой, уродливой зависимости.

— Тихо, Жюли! — шикнул Игорь Леонидович, дёрнув поводок. Собака подалась назад, но продолжала исходить низким, вибрирующим ворчанием. Он перевёл взгляд с девицы на водителя.

В его голове, натренированной десятилетиями аппаратных интриг, детали не складывались. Сноуборд. В июне. Дикий взгляд водителя. Смертельная бледность девицы. И главное — реакция Жюли. Собака чует страх и смерть лучше любого детектора. Это было похоже на то, что он видел в девяностые. Очень похоже. На вынос тела.

Первая мысль — позвонить начальнику охраны Лещинского, Зауру. Он знал Тагиева. Цепной пёс. И именно поэтому звонить ему нельзя. Такой, как Заур, скорее «решит» проблему тихо, убрав и свидетелей. А ввязываться в игры таких людей — верный способ закончить жизнь в лесу под Клином. Игорь Леонидович был старым аппаратчиком. Он знал: информация — это то, что копят. То, что превращают в рычаг.

Он подошёл к столу. Достал толстый, обтянутый кожей дневник и перьевую ручку. Щёлкнул колпачком. И своим твёрдым, протокольным почерком начал чеканить строки. Он не делал выводов. Он фиксировал.

«21 июня, ~03:10. Соседи, кв. 6101 (Лещинский В.А.). Девица (Инга?) + водитель. Вынос крупного чёрного чехла (сноуборд?). Собака (Жюли) реагировала агрессивно. Легенда — спонтанная поездка в Альпы. Проверить».

Он аккуратно закрыл блокнот. Убрал его в ящик. Он заложил мину и не знал, когда она взорвётся. Но точно знал, что чека теперь в его руках.

Шлагбаум пополз вверх, и «Майбах» выкатился из стерильного подземелья в неистовую энергию улицы. Их встретила какофония сигналов и море людей с флагами Аргентины и Хорватии. За бронированными стёклами лихорадка чужого праздника казалась немым кино.

Какой-то парень в сине-белой футболке с радостным воплем ударил по капоту обеими ладонями. Стас дёрнулся так, будто ударили его. Правая рука метнулась к бардачку, где, как знала Инга, он держал травмат. Она действовала без раздумий. Её холодная ладонь легла ему на предплечье.

— Езжай. Просто езжай.

Её прикосновение было жёстким. Приказ. Он бросил на неё быстрый, злой взгляд, но подчинился. Машина медленно двинулась вперёд. Проезжая «лежачего полицейского» чуть быстрее, чем следовало, они оба услышали это. Глухой, мягкий удар из багажника. В герметичном салоне это был удар колокола.

Тело.

Воздух застыл. Руки Стаса окаменели на руле. Инга не дышала, чувствуя, как их взгляды столкнулись в зеркале заднего вида — два отражения одного ужаса. Весь карнавал снаружи мгновенно перестал существовать.

Они застряли в пробке на Новом Арбате. Вокруг кипела жизнь. Стас, чтобы разрушить оцепенение, потянулся к мультимедийной системе. Его палец ткнул в экран. Голос спортивного комментатора. Щелчок. Прилипчивая попса. Щелчок. Новости на английском. Он раздражённо выключил всё. Тишина, нарушаемая лишь шелестом шин, стала невыносимой.

Глава 7

«Майбах» соскользнул с освещённого, но вымершего шоссе во въезд, где асфальт был старым и потрескавшимся. Впервые за всю дорогу безупречную подвеску лимузина коротко, жёстко тряхнуло. По обе стороны дороги стеной стоял густой, запущенный лес, его ветви скребли по крыше, смыкаясь в плотный полог. Несколько минут «Майбах» пробивался сквозь этот коридор, где фары выхватывали из мрака лишь влажные стволы вековых сосен, пока впереди не выросла стена. Глухая. Шестиметровая. Сложенная из тёмного кирпича, она тянулась в обе стороны, растворяясь в лесной мгле.

Стас остановил машину, не доезжая до ворот, и погасил музыку. В салоне остались только их сбивчивое дыхание и ровный шёпот мотора. Он полез во внутренний карман куртки, извлёк небольшой пульт — мелочь, которую прихватил с консоли в пентхаусе. Направил на ворота и нажал. Ничего. Инга видела, как резко потемнели его зрачки, когда он надавил снова, с силой, будто мог продавить пластик. Дорогая кожа сиденья липла к спине. Она ждала, что сейчас из-за деревьев ударят прожекторы и всё закончится.

Вместо этого тишину разорвал низкий скрежет металла о камень. Одна из секций стены, оказавшаяся воротами, с мучительным скрипом поползла в сторону. Медленно. Неохотно. Стас негромко выругался, сбрасывая напряжение, и плавно тронул машину с места.

Автомобиль въехал на территорию, выложенную брусчаткой, и ворота за спиной с таким же тяжёлым стоном запечатали их внутри. В свете фар перед ними вырос дом. Огромный, трёхэтажный, его холодный фасад тонул во тьме. Сработали датчики движения, и несколько тусклых фонарей, вмонтированных в газон, зажглись, выхватывая из темноты идеально подстриженные туи и отбрасывая на глухие стены ломаные блики. Стас заглушил двигатель. Снаружи — только стрекот цикад и шелест листьев.

Стас вышел из машины. Обошёл капот. Открыл багажник. Несколько секунд молча смотрел на чёрный продолговатый чехол, а потом повернулся к Инге. Она всё ещё сидела на пассажирском сиденье.

— Поможешь.

Голос глухой, ровный. Не вопрос. Приказ.

Инга молча открыла дверь. Воздух казался плотным, как вода, и каждый шаг давался с трудом. Она заставила себя идти. Взгляд сфокусировала на объекте, чтобы не встретиться с глазами Стаса. Просто вещь. Тяжёлая, неудобная вещь.

— Берись с того конца, — скомандовал он.

Она послушно наклонилась, обхватывая пальцами холодный, чуть влажный от конденсата материал. Стас взялся за другой конец. По его команде они рванули чехол вверх. Он сместился с отвратительной, вязкой неохотой. Пальцы Инги, ослабевшие от напряжения, не выдержали. Чехол выскользнул из её рук и с влажным шлепком рухнул на гравий.

Стас дёрнулся, будто его ударили.

— Ты что творишь? — голос сорвался на глухое шипение.

Инга ничего не ответила. Она просто смотрела на него снизу вверх, её взгляд остекленел.

— Ещё раз, — сказал он. — И держи крепче.

Бросили чехол прямо на пол. Безупречный белый мрамор теперь пересекала чужеродная, грязная полоса, оставленная синтетикой.

Стас стоял посреди холла, тяжело дыша и оглядываясь. Его взгляд скользил по высоким потолкам, лепнине, хрустальной люстре размером с небольшую лодку, вдыхая воздух этого дома — смесь запахов дорогой полироли и кожи.

— В погреб, — наконец произнёс он. — Там холодно.

Инга молча кивнула.

Дверь в погреб, скрытая за тяжёлым гобеленом, вела на узкую винтовую лестницу, уходившую спиралью в непроглядную темноту. Стас щёлкнул выключателем, и тусклые бра бросили желтоватый свет на каменные ступени. Тащить чехол по лестнице было пыткой: он постоянно цеплялся за перила, его вес неумолимо тянул вниз. С каждой ступенькой воздух густел и холодел, пропитываясь запахами сырой земли, влажного камня и терпкой пыли винных пробок.

Внизу их встретил просторный, сводчатый зал, целиком состоящий из стеллажей, уставленных тысячами бутылок тёмного стекла. Воздух здесь был густой и холодный, пропитанный сложным букетом ароматов и ещё чем-то — едва уловимой, тошнотворной сладковатой ноткой. Её затошнило. Она прижала ладонь ко рту, попятившись назад.

Стас огляделся, выбирая место.

— Сюда, — коротко бросил он, кивнув на тёмную нишу между двумя массивными стеллажами.

Они, кряхтя от натуги, затолкали чехол в нишу. Он вошёл впритирку, с мерзким скрипом синтетики о камень, сминая несколько картонных коробок с каким-то вином попроще. Чёрный чехол между стеллажами с Château Pétrus и Romanée-Conti. Смерть среди сокровищ. Труп Валерия стал частью его собственной коллекции. Стас отступил на шаг, вытер потные ладони о джинсы и посмотрел на Ингу.

— Теперь можно и выпить, — сказал он с кривой усмешкой.

Они поднялись в огромную гостиную. Адреналин ушёл. Инга рухнула в глубокое кожаное кресло, мышцы налились свинцом. Стас же, не разуваясь, прошёл прямо по светлому ковру к бару. Его рука без колебаний выбрала из десятков бутылок приземистую, тёмно-зелёную — тот самый односолодовый виски. Взял толстостенный стакан и плеснул себе щедрую порцию янтарной, маслянистой жидкости.

Он подошёл к ней, протягивая другой стакан.

— Надо выпить. За покойника.

Принять напиток из его рук означало признать его власть.

Инга медленно подняла лицо. Её голос, когда она заговорила, был едва слышным шёпотом.

— Я не пью виски. Ты должен был это знать.

Точный укол. Напоминание о его истинном месте. Ты — самозванец.

Стас замер. Усмешка сошла с его лица. Он резко развернулся и с силой поставил её стакан на полированную стойку. Несколько капель виски выплеснулись, оставив на тёмном дереве маслянистый след — несмываемую метку. Он схватил свой стакан и демонстративно, глядя ей в глаза, залпом выпил половину. Затем тяжело опустился на диван напротив.

Игорь Леонидович тоже не спал. Вернувшись в кабинет, он сел за свой массивный стол и открыл чёрный блокнот. Память — шлюха, доверять ей нельзя. С привычной тяжестью перьевой ручки в пальцах он начал выводить аккуратным, бисерным почерком хронологию: точное время встречи в лифте, цвет халата девушки — тёмно-синий, шёлковый. Он подробно описал чехол для сноуборда, его неестественную форму и вес, потом усмехнулся и дописал: «Maybach, чёрный. Номер приметный, три семёрки. Даже здесь Лещинский не мог без дешёвых понтов». Он закрыл блокнот и подошёл к панорамному окну. Внизу раскинулась ночная Москва, но он не видел её красоты. Его маленькая болонка Жюли неустанно металась у двери, скребла лапкой паркет, и её рваное движение лишь подпитывало его собственную подозрительность.