Codex Luminaria

Глава 1. Тени

Аэль лежала неподвижно в зеркальной камере. Её тонкое тело утопало в вогнутой нефритовой чаше, которую в архивных книгах называли “ложе забвения”. Оно будто обещало комфорт, но на деле лишь усиливало чувство изоляции. Кислотно-оранжевый свет от рунических линий на потолке стекал по каменным аркам над головой, отражался на лунном стекле и мраморных стенах зала Ритуала Очищения. Едва слышный резонанс исходил от самой камеры. Всё вокруг олицетворяло тотальный контроль Протокола.

Очиститель — молодой рядовой из касты Речевых Проводников — склонился над камерой. В белоснежной накидке с вышитым глазом он казался частью интерьера: безликим, беззвучным, лишённым индивидуальности. Лицо его не выражало эмоций, движения были чёткие и ритуальные, как будто он исполнял древний обряд. Он ещё раз проверил, плотно ли закреплены тонкие ветви Рунной лозы на висках Аэль.

— Всё потоки замкнуты, — произнёс он, дотрагиваясь до кристалла связи на запястье. Его голос, обвитый в рунический импульс, проскользнул по светящейся нити в контрольный зал. Затем, не проронив ни слова, сотрудник развернулся и вышел. Дверь за ним закрылась бесшумно, будто и не существовала. Теперь Аэль осталась одна в огромном помещении, среди десятков пустых камер. Казалось, что даже воздух здесь застывал как в забытом храме.

За полупрозрачным гравированным стеклом, отделяющим зал от наблюдателей, стояли три фигуры. Двое — в белых мантиях — не отрывали взгляда кристаллических панелей, сосредоточенные, словно часть живой машины. Третий, в безупречно скроенной униформе цвета графита с вплетенными красными световыми нитями, держался чуть в стороне. Его высокая фигура выделялась на фоне остальных: прямая спина, руки за спиной, взгляд, впившийся в камеру, как прицел.

Его присутствие свидетельствовало о повышенной важности процедуры. Протокол не направлял представителей столь высокого ранга без веской причины. Повторное Очищение — крайне редкое явление, допускаемое только при выявлении серьёзных отклонений в речевой структуре субъекта. Первый ритуал, проведённый восемь лет назад в рамках массовой инициации шестнадцатилетних, оказался неполным: спустя годы система зафиксировала у Аэль активность нестабильного речевого фрагмента.

Он включал слова, находящиеся под строгим запретом: «удивительный», «яркий», «индивидуальный», и, наконец, одно из наиболее опасных — «детство». Последнее вызывало глубокий эмоциональный резонанс и активировало память, связывающую личность с дореформенным миром. Детство допускалось лишь как фоновое воспоминание, но не как осознанная, ценностно окрашенная часть внутреннего опыта.

Очищение должно было устранять подобные следы, поддерживая концепцию, согласно которой Протокол — это очищенная от эмоционального хаоса, рационализированная модель мира. Всё, что отсылало к эпохе до Протокола — мифы, магия, свободные ассоциации, — классифицировалось как потенциальное отклонение. А воспоминания, способные вызывать чувство тоски, привязанности или внутренней яркости, считались признаком заражения. Их необходимо было удалить, чтобы сохранить внутреннюю стерильность сознания и соответствие норме.

Аэль на миг сжалась внутренне. Её пальцы едва заметно дрогнули, но она быстро взяла себя в руки. Страх — это импульс. А импульс — это искажение.

— Протокол сто двенадцать активирован. Оставайтесь неподвижны. Смотрите вперёд, — раздался голос в камере. Он звучал, как резонансом в камне: давящий и неестественный.

Аэль ощутила лёгкое покалывание. Рунная лоза засветилась синим, словно активировалось магическое заклинание. Внутри начали развязываться узлы памяти, ритмы Протокола – магического устава реальности – пульсировали по всему телу.

Её взгляд застыл в одной точке. Дыхание стало ровным, как у спящей. Но внутри — шторм. Внутри — борьба.

Тишину стерильного зала вскоре заполнил низкочастотный гул. Он нарастал, заполняя всё пространство и мысли Аэль. Она чувствовала, как что-то — как сама себя — вырывают изнутри, вытаскивая крупицы прошлого одну за другой.

Всё казалось привычным. Аэль не боялась. Её взгляд был спокоен, зрачки чуть расширены — не от страха, а от сосредоточенности. Она подчинялась приказам Протокола без колебаний, будто была частью чётко отлаженных приказов.

Камера тихо гудела, мягкие импульсы вибрации едва ощущались сквозь кресло, словно дыхание самой системы. На стенках замкнутого пространства сменялись абстрактные узоры: пульсирующие круги, линии, превращающиеся в пятна, фантомы распадающихся образов. Это был привычный фон ритуала — визуальный шум, призванный отвлекать сознание и ускорять процесс забвения.

Её лицо оставалось неподвижным, только уголки губ едва заметно дрогнули — почти невидимая реакция на внутренний дискомфорт.

Но вдруг… танец исчезающих образов дрогнул. На краткий миг один из фантомов застыл, словно призрак, вглядывающаяся в неё в ответ. Неясные силуэты и обрывки мыслей, которые должны были исчезнуть, теперь цеплялись за края сознания, мерцая, пульсируя и отказываясь исчезать.

— Продолжайте смотреть перед собой. Показатели в норме, — раздался ровный, безэмоциональный голос в камере. Он будто не замечал, что внутри что-то идёт не так.

Аэль нахмурилась. Маленькая складка прорезала её лоб. Глаза сузились, дыхание стало чуть прерывистым. Такого не было во время её первого ритуала Очищения. Она почувствовала, как тревога шевельнулась в груди, словно холодная змея. Неужели они что-то изменили? Или с ней происходило нечто иное?

Глава 2. Либра

Ритуальный звук гонга разрезал утреннюю тишину в девятый час, как и было обещано — на два часа позже обычного. Глухой металлический звон прошёл сквозь стены, как волна, и замер в пространстве, оставив после себя ощущение пронзённой пустоты.

Аэль машинально потянулась к пластине фиксации эмоций, встроенной в деревянную тумбу у изголовья. Материал пластины — кристаллический кварц с вкраплениями флюариса — холодил подушечки пальцев. На её поверхности зажглись светящиеся чернильные линии, выстраиваясь в спектр из пяти эмоций: радость, грусть, тревога, страх — и последнее поле в самом низу, обозначенное руной Отклонения.

Аэль сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, затем коснулась пластины указательным пальцем. Эмошкала завибрировала, и по ней пробежал тонкий, мерцающий импульс. Руны вспыхивали одна за другой, пока свет не застыл между символами радости и грусти — шаткий, но допустимый баланс.

"Сон подействовал," — подумала Аэль с облегчением. — "По крайней мере, сегодня."

Ритуал Очищения казался давним сном — растворившимся, будто и не происходил наяву, — пока она не разделась в ванной и не увидела ярко-оранжевую Руну на груди. Спасибо, что не на лбу.

Мышцы живота рефлекторно напряглись, и пальцы на миг сжались в кулаки. Паника была бы ошибкой. Это привлекло бы внимание её куратора. Лучше слиться с рутиной Протокола: посещать Каэла на ежедневные фиксации, говорить ровно, дышать спокойно — и выждать до конца адаптационного цикла. А там... может быть, откроется следующий ход.

Аэль снова взглянула на Руну. Точка в ромбе, от которой расходились тонкие линии во все стороны — север, юг, запад, восток. Эта форма не вписывалась в привычную систему. Разрешённые Руны, которые она видела у сотрудников высших каст, были простыми: две, максимум три линии, иногда с точкой, иногда без. Её же Руна — многослойная, глубокая, словно вплетённая в кожу. Она пульсировала едва заметно, как бы дышала. Аэль видела её впервые — и это делало символ опасным.

В Люминарии не объясняли то, что нельзя контролировать. Просто стирали. Значит, эта Руна — не просто отклонение. Она — ошибка в ткани реальности. Или то, что называли запретом.

После обжигающе-холодного душа — вода в Секторе Вертис была намеренно пониженной температуры, в соответствии с ритуалом пробуждения тела— Аэль надела новую униформу: светло-коричневое свободное платье в пол с коричневым темным поясом.

Униформа «регулировала поток тепла и циркуляцию крови», — гласил прилагающийся бюллетень. На груди платья мерцал оранжевый символ Весов — руна равновесия, знак, принадлежавший Сектору Либра и касте Писцов. Рядом с ним пульсировали вплетённые в ткань тонкие линии флюариса — живые нити, которые адаптировали форму под эмоциональный тонус тела.

Старую форму — белую тунику с вышитым закрытым глазом — Аэль аккуратно сложила, словно прощалась с прошлым. Взгляд задержался на глазе, вышитом в углу ткани. Он казался теперь каким-то наивным, почти детским. Этот символ означал её прежнюю, низкоранговую должность в следящей касте — тех, кто наблюдал за поведением граждан через зеркала наблюдения, транслирующие улицы Вертиса в реальном времени.

Аэль завязала прямые, тёмно-каштановые волосы с серебристой прядью в высокий хвост, взяла небольшую сумку — внутри лишь стандартный набор предметов ритуальной гигиены и документы, зашитые в свиток с эмблемой Либры — и, глубоко выдохнув, вышла из комнаты.

Осталось только одно — пережить этот день без сбоев. А в Секторе Либра, где контролировалось каждое слово, это казалось почти невозможным.

***

Вокзал Вертиса отражал яркое солнце от стеклянных и белых зданий с голубыми вставками. Всё выглядело привычно, но теперь казалось угловатым, стерильным и неестественным. Стражи в синих униформах стояли по бокам от зданий, их фигуры были застывшими, почти декоративными. На поясах висели новейшие эхо-пистолеты — артефакты техномагии, питаемые руной Импульса. По данным учебников академии, в древности эта руна вызывала энергетический вихрь, способный излечивать тяжёлые формы душевных расстройств. Но вихрь оказался непредсказуемым, и многие поддавались безумию. Контракт Протокола модифицировал силу руны: теперь она подавляла любые яркие эмоции, обеспечивая «гармонию».

Аэль прожила в Секторе Вертис двадцать четыре года, но лишь теперь ощутила, насколько неподвижной и однообразной была эта реальность. Словно кто-то поставил жизнь на паузу. Люди в белых костюмах стояли на платформе вразнобой, но при этом в одинаковой позе: руки по швам, спина прямая, глаза устремлены вперёд. Они не шевелились, как деревья в безветренный день. Аэль в коричневой униформе бросалась в глаза — символ смены сектора, статуса и, возможно, судьбы. Она не успела осмотреться, как рядом возник Каэл. Он мягко кивнул, затем повернулся лицом к линии горизонта, сливаясь с неподвижной толпой.

Аэль повторила жест, машинально подражая. Её взгляд скользнул по противоположной платформе — и там она заметила нечто. Тень. Неестественно вытянутая, едва уловимая фигура, скрывшаяся за колонной. Суеверия? Странные детские образы? Возможно. Только Протокол уже должен был стереть все её воспоминания о детстве. И всё же образ этой тени остался — будто оживший осколок дореформенного мифа. Сейчас такие сказания были под запретом. Остались только Руны — и лишь те, что служили системе. Остальное уничтожалось.

Она снова посмотрела на Каэла. Возможно, у него была одна из таких разрешённых рун. Может, именно поэтому он вызывал в ней чувства, которые она не могла определить. Его серые глаза, в отличие от других кураторов, не были пустыми. В них читалась подлинная тревога — и участие. Это пугало и притягивало одновременно.