Цветные осколки

Пролог

– Гляди-ка, Пит! Место-то какое жуткое! Будто здесь недавно пожар бушевал…
– Да нет… Сколько лет я мимо проезжаю — всё такое же. Я слышал, здесь когда-то деревня была…
– Гляди-ка, церковь! Вокруг развалины полусгнившие, а она стоит. Как памятник!
– Эгэ, удивительно, что уцелела. Говорят, в ней дух кого-то из жителей укрылся…

… Ещё одна машина промчалась мимо по шоссе, прошуршав шинами по влажному асфальту, и исчезла в густом, белесом, как пар, тумане, унеся с собой урчание мотора и приглушённые звуки популярной песенки, транслируемой по радио в этот ранний час.

От стены церкви отделяется тощая долговязая фигура человека в плаще — будто призрак, оставшийся здесь после ночи. Некоторое время человек глядит вслед автомобилю, наконец, тяжело вздохнув, засовывает поглубже руки в карманы и, ссутулясь, медленно бредёт к потемневшим от времени деревянным воротам центрального портала. Одна из высоких, окованных железом створок приоткрыта — будто приглашает войти. Из-за неё веет тленом — будто из древнего склепа…

На сбитых ступенях широкого крыльца человек приостанавливается и печально оглядывается вокруг. Ранняя весна уже показала уголок своего волшебного зелёного платья — в широкие щели между серыми замшелыми булыжниками, которыми был вымощен двор, уже пробилась молодая изумрудная травка. Символ жизни… Она вегда первой находит путь к солнцу, свету и теплу! А там, за ржавыми прутьями церковной ограды уныло маячат почерневшие остовы домов… Он вернулся — как возвращался сюда из года в год, чтобы вновь подвергнуть себя добровольной пытке.

Но зачем? Что тянет его сюда, будто магнитом? Ведь прошлое не воскресишь! Да, он знает.

Внутри царят полумрак и холод. Звук шагов одинокого прихожанина гулким эхом отражается от отсыревших, покрытых пятнами плесени каменных стен, и, взметнувшись к высокому сводчатому потолку, вдруг замирает — точно осыпается сухими прошлогодними листьями.

Некоторое время он стоит посреди пустого, давно покинутого храма, отрешённо глядя по сторонам. Всюду лежит печать запустения: на тёмном, изъеденном червём дереве длинных скамей с высокими спинками, на серых плитах пола, на кафедре… Круцефикс затянут серой паутиной — её тонкие рваные клочья свисают с плеч Иешуа, с пробитых гвоздями рук, будто истлевший саван… Лишь большой витраж над алтарём по-прежнему ярок — словно Время не тронуло его, решив пощадить. Первые робкие солнечные лучики, проникнув сквозь цветные стёклышки, заставляют их вспыхнуть — но всего лишь на несколько кратких мгновений… Не из-за них ли он снова вернулся сюда?

Наверное. Снова увидеть, как солнечный свет играет в витражных стёклышках? Снова оказаться во власти иллюзии, что ничего не было… Ему лишь приснился кошмар… Только почему сердце так сжимается от боли?

– Как красиво! Как сама музыка — такая же яркая, многоцветная, такая же весёлая и грусная. И так же сияет! – знакомый голос звенит тысячью серебряных колокольчиков под расписанным цветами и зелёными ветвями сводом.

Вздрогнув, он резко оборачивается и устремляет взгляд на хоры. В безжизненном сумерке тускло поблёскивают трубы навеки уснувшего органа… На одной мерцает алый блик — отсвет витражного стёклышка. Будто седце бьётся…

А может быть это её душа? И это её голос он только что слышал?.. Нет. Увы, то было лишь воспоминание, слабое эхо прошлого — как отблеск робкого лучика на витражном стёклышке…

Тихо, словно горестно сетуя на одиночество, скрипят под ногами старые ступени узкой лестницы. На перилах, на потрескавшихся досках подеста — толстый слой пыли. Крышка органа поднята… Некоторое время он стоит, задумчиво вглядываясь в потускневшее органное зеркало, едва дотрагивается до точёных ручек регистров… Точно во сне, пробегает пальцами по пожелтевшим клавишам онемевшего инструмента…

Звук возник из ниоткуда, будто соткавшись из воздуха; вначале едва слышный, он разростался, ширился, заполняя собою пространство; тысячи новых тонов, рождаясь вновь, сливались с ним в единую прекрасную гармонию. Мощный аккорд вознёсся к куполу, сверкая и переливаясь в цветных витражах, обращая всё вокруг в часть себя! И не стало больше ни мрака, ни холода, ни горя, ни смерти…

Глава 1. Тайник

«… Жёлтое как солнце… Синее как небо… Зелёное как морская вода… Оранжевое как цветы календулы на лугу… Серебристое как лунный свет…»

Отзвуки голосов, чьё-то пение, шумная возня, что затеяли на улице соседские мальчишки, девчоночий визг — всё это находилось где-то далеко, за пределами его мира. Мир тот огромен, как вселенная и прекрасен — удивительный мир, полный живых красок и чарующих звуков. И нет в нём места глупым насмешникам, которым доставляет наслаждение издеваться и осквернять прекрасное только лишь потому, что сами они далеки от этого. Мир, в котором не существует ни горя, ни смерти...

«Жёлтое как солнце… Синее как небо… Зелёное как морская вода… Оранжевое как осенние листья... Серебристое как лунный свет… Чёрное как ночь...»

Как он прекрасен и как хрупок! Он создавал этот мир, кусочек за кусочком, стёклышко к стёклышку. Он должен защитить своё творение, ведь этот мир — единственная ценность, что у него осталась, его самая большая тайна…

«Алое как рассвет… Прозрачное как ветер… Розовое как цветы вишни весной… Серебристое как мамины волосы… Изумрудное как глаза отца… Красное… как кровь!»

Гулкие удары церковного колокола заставили его встрепенуться. Пять часов! А он ведь должен был быть дома в три!.. С тяжёлым вздохом закрыл он крышку старой картонной коробки, в которой он хранил своё сокровище, навалил сверху старое истлевшее тряпьё, – здесь, на чердаке старой, заброшенной развалюхи такого добра было предостаточно, – и, выглянув предварительно из крохотного окошка, дабы убедиться, что поблизости никого нет, крадучись выбрался наружу.

Уже начали сгущаться сумерки. Накрапывал мелкий холодный дождик и тёмные силуэты экскаваторов, «дремавших» на стройке, расположившейся по соседству с убежищем Хранителя Пути (так он себя называл) казались ужасными великанами, обездвиженными заклятием. Коротко оглянувшись, Хранитель засунул руки поглубже в карманы старенькой курточки и, нахохлившись, побрёл туда, где ему никто не был рад.

У него не было выбора. После гибели отца у него никого не осталось. Никого, кроме тётки Хелены, которая взяла над ним опекунство «в память о любимой младшей сестрёнке Джэн, которая умерла так рано», как она любила повторять всем и каждому.

– О! Гляди! Чумной пошёл!
– Эй ты, лунатик! Как там, на Луне погодка!
Хранитель шёл мимо, стараясь не реагировать на обидные замечания. В общем-то, он уже давно к ним привык.

– Гляди сюда, лунатик! У меня кой- что для тебя есть!
– Отвали, Пол, – отвечал он, не замедляя шаг.
– Да погоди ты, в самом деле! – Пол забежал вперёд и встал перед ним.

Он остановился и взглянул на Пола в упор.

– Ты ведь собираешь всякие стекляшки? – сказал тот, встряхивая бумажным кульком, внутри которого что-то затарахтело.
– Пропусти! – потребовал Хранитель Пути и оттолкнул руку Пола.

Наверное, он сделал это слишком резко — бумажный кулёк упал на землю, из разрыва вывалились осколки глиняных цветочных горшков вперемешку с комьями земли и какой-то гадостью.

– Но ты не вежлив! – воскликнул Пол и ударил его в грудь…

***

– Явился! – ворчливо проговорила тётя Хелена, щёлкая выключателем; в прихожей загорелся свет. – Господь всемогущий!.. Энтони!

От резкого вскрика тётки он вздрогнул, но головы не поднял.

– Изгвоздался как свинья! – кричала Хелена. – Куртку изорвал, совсем ведь новую! А ну снимай всё с себя, живо!

Тетка стояла, прислонившись к стене, недавно оклеенной обоями, и, скрестив руки на тощей груди, наблюдала за племянником с нескрываемым отвращением.

– Ступай мыться! – скомандовала она, брезгливо отодвигая ногой в угол перепачканную в грязи одежду. – От тебя несёт невесть чем, не хватало, чтобы кухню мне завонял!

Из зеркала в ванной на него глядел худой бледный паренёк со слегка вздёрнутым веснушчатым носом и яркими зелёными глазами (под одним наметился впечатляющих размеров синяк); взлохмаченные каштановые волосы падали на лоб, на скуле — свежая ссадина, разбитая губа напухла… Энтони мельком взглянул на своё отражение и отвернулся. «Хранитель Пути!» – криво усмехнувшись, с горечью подумал он и подставил голову под струю холодной воды.

– Сын весь в отца! – донеслось до него сквозь закрытую дверь. – Тот неприкаянным был. Жену в могилу свёл, сам душу свою незнамо где загубил!.. Дитя своё мне на руки скинул!.. Зачем только женился? Занимался бы своей мазнёй, а не гробил жену с сыном…

Тонкая дверная створка содрогнулась от удара по ней стиснутыми кулаками. Голос тётки затих.

– Что так долго? – ворчливо промолвила тётка, когда её племянник появился на пороге кухни. – На, ешь! – она со стуком брякнула перед ним тарелку с ужином, и, сочтя свою миссию выполненной, вышла.

Какое-то время Энтони сидел неподвижно, равнодушно тыча ложкой в холодную осклизлую субстанцию, именуемую кашей. Аппетит у него отсутствовал.

«Ты ничего не знаешь! – воскликнул он мысленно, резко отстраняя от себя тарелку, будто отталкивая от себя тётю Хелену с её презрительной надменностью и ложной благотворительностью, которую она так любит демонстрировать на людях. – Тё-отя! Где же ты была, когда умирала мама?! Когда мы с отцом остались одни, он заботился обо мне, а не ты! И ты смеешь наносить оскорбления его памяти! Ты вспомнила о моём существовании и взяла к себе только из-за денег, а ещё для того, чтобы все твои подруги говорили: «Ах-ах, как ты добродетельна, милочка!» Знали бы они!..»

Поднявшись из-за стола, он коротко взглянул на тарелку с застывшей кашей и криво усмехнулся. «Тётка скандалить будет, скажет, что её едой брезгую. Пускай. Мне всё равно!» - подумал он, криво усмехнувшись и вышел из кухни.

Он уж давно перенёс частичку своего мира к себе в комнату. В ней он мог запереться и, игнорируя колкие и обидные тётушкины реплики, погружаться с головой в свои рисунки, открывая для себя новые, ещё неизведанные дали его вселенной.

Однако сегодня лист его блокнота остался чист, на нём не появилось даже самой крохотной чёрточки. Он долго сидел за письменным столом, отстранённо глядя прямо перед собой, машинально крутя в пальцах огрызок мягкого карандаша. Наконец, поднявшись, бросился на кровать, не переодеваясь, и накрылся одеялом с головой.

Как же хотел он убежать отсюда, куда глаза глядят! Но у него не хватало духу совершить столь отчаянный поступок и из-за этого он был зол на самого себя. «Ну почему герой моей любимой книги смог отважиться на побег и отправиться на поиски своего счастья?! – думал Энтони, уставившись в тёмную стену. – Может быть, потому что ему нечего было терять? Наверное, со мной не достаточно плохо обращаются?..»

И Энтони вспомнил о своём убежищё. О старом доме рядом со стройкой, хранившем его тайну. Этот дом жал его, чтобы ещё на один день принять его под свой ветхий кров. Завтра он, Энтони Свифт снова вернётся туда и продолжит создавать прекрасный мир. Утешившись этой мыслью, мальчик уснул спокойно, с улыбкой на губах…

Глава 2. Крушение

– Энтони-и-и!!!

Истошный вопль Хелены прорезал утреннюю тишину трёхкомнатной квартиры в блочной пятиэтажке. Голос её был такой поразительной силы, что, наверное, мог бы поднять мертвеца из могилы. Что ж тут говорить о племяннике? Похоже, ей доставляло немало удовольствия наблюдать за его реакцией. Возможно, это являлось серьёзным аргументом, чтобы не покупать для него будильник...

Наскоро умывшись, Энтони поспешно облачился в растянутый вязаный шерстяной свитер и поношенные брюки, которые тётя выдала ему вместо испорченной одежды, и отправился завтракать.

– Снова задержишься после школы, пеняй на себя, – ворчливо промолвила Хелена, ставя перед ним тарелку со вчерашней кашей, которую она предусмотрительно убрала в холодильник, а теперь разогрела для любимого племянника в микроволновке (что было весьма любезно с её стороны).

Энтони оставил её реплику без ответа.

«Пеняй на себя!» – слова тётки продолжали звучать в его ушах, когда он, нахохлившись, брёл по мокрым от дождя улицам в школу. Он почти не замечал ни прохожих, спешивших по своим делам, ни домов, походивших друг на друга, как клоны, ни машин, что проносились мимо, шурша шинами по асфальту. Всё выглядело одинаково серым. Всё было, как всегда...

– Эй, чучело огородное! – окликнул Энтони Пол, обгоняя его и оглядываясь. – Клёвый прикид! Не хватает только соломенной шляпы и ещё пары-тройки ссадин на твоей распрекрасной физиономии. Ты обращайся ко мне, в случае чего!

Энтони пропустил мимо ушей его слова. Он давно научился не реагировать на колкости. «Чучело», «зачумленный», «лунатик»... Его любили награждать подобными прозвищами и одноклассники и соседские мальчишки.

Как всегда, Энтони терпеливо отсидел до конца занятий, мечтая о том часе, когда он снова вернётся в его цветной мир. Но вот уроки закончились. Он собирался нарочито медленно, дожидаясь, пока все его одноклассники покинут школу; выбравшись через чёрный ход, он тщательно огляделся, нет ли кого поблизости, и быстро зашагал в обратную сторону от «каменных джунглей», в которых жила его тётя.

Отголоски шума стройки Энтони услышал ещё за квартал до места. Он невольно улыбнулся, вдруг представив, как железные чудища, мирно дремавшие ночью, проснулись и, разевая свои огромные громоздкие зубастые пасти, загребают ими груды земли и кирпичей...

Воздух сотрясся от страшного грохота. Сердце в груди Энтони вдруг замерло и вновь бешено заколотилось. «Беда!» – промелькнула тревожная мысль. Сорвавшись на бег, он свернул за угол старого дома с заколоченными окнами первого этажа и застыл на месте, как вкопанный, холодея: сквозь облако бурой пыли виднелась груда досок и кирпичей — всё, что осталось от его тайного убежища!

– Парень! Слышишь?!

Кто-то тряс его за плечо. Медленно подняв голову, Энтони непонимающе уставился на какого-то мужчину в рабочем комбинезоне, наклонившемуся к нему.
– Там... Там мой... Мне... т-туда!.. – выговорил он, запинаясь и попытался высвободиться.
– Шёл бы ты, парень, отсюда? – слова мужчины доходили до него словно сквозь толщу воды. – Стройка – место, не очень-то подходящее для прогулок. Нечего тебе здесь делать, – добавил строитель, повышая голос. – Да что ж ты плачешь-то? С тобой всё в порядке?
Кивнув, Энтони промычал что-то неразборчиво и, проведя рукавом по глазам, повернулся и, понурившись, побрёл прочь.

Он чувствовал себя лишённым всего, никем. Его мир, который он собирал с такой любовью из разноцветных стёклышек — его жизнь, всё, что было дорого ему — погибло!..

Прочь! Прочь! Уйти, скрыться ото всех — чтобы его никто не видел, и он не видел никого! Ни этих людных улиц, ни лиц прохожих, ни тётку Хелену...

Глава 3. Проблеск

– Энтони? – звонкий девичий голосок эхом отразился от влажных холодных стен тёмной низкой подворотни, в которой укрылся мальчик; желтоватый лучик карманного фонарика высветил одинокую фигуру, скрючившуюся в дальнем углу. – Я знала, что обязательно отыщу тебя!
– Мари?!! - вскинулся Энтони.
Его одноклассница. Как часто он поглядывал в её сторону украдкой, не решаясь заговорить!..
– Это ведь твоё? – спросила она, подходя и ставя перед ним большой пластиковый пакет.
– Моё?.. – Энтони с удивлением взглянул ей в лицо, освещённое светом фонарика, затем — в пакет. – Как?!! Где… Где ты нашла?!
Внутри была картонная коробка. Его коробка!
– В том доме. Я знала, что его должны сломать… Пойдем со мной! - сказала она, протягивая ему руку.
«Она следила за мной!» – обожгла его мысль.
«Ну и пускай! – пришла ей на смену вторая. – Если даже она следила за мной… Ведь она спасла моё сокровище!»
– Пойдём со мной, – повторила Мари. – Уже ведь поздно. Дома наверняка волнуются…
Поднявшись, Энтони сделал было шаг следом, но вдруг остановился.
– Я не пойду, – тихо промолвил он. – Я… туда… никогда не вернусь!
Мари обернулась и улыбнулась.
– Ко мн; домой! – сказала она, снова протягивая Энтони руку. – Мои старики всегда рады моим друзьям.

***

Как же разительно отличался дом, в котором жила его одноклассница, от серой панельной одиннадцатиэтажки с вечно ломающимся загаженным лифтом, в которой жили он и его тётя!

"Генрих Льюис
НИКЛСОН,
адвокат"

прочёл Энтони на блестящей табличке, закреплённой на Высокой, обитой тёмной кожей двери квартиры в одном из старинных домов, находящихся в центре города.

– Это мой отец! – сообщила Мари, оборачиваясь, и провозгласила: – Входи!

Мари не обманула. Энтони был принят с большим радушием, словно он был здесь частым и желанным гостем. Вопреки ожиданиям его ни о чём не расспрашивали. И он в душ; был рад этому, ибо чувствовал себя очень неловко. Ещё больше он смутился, когда за ужином ему предложили остаться на выходные.
– Разумеется, мы поставим в известность твоих родителей, – закончил мр. Никлсон. – Они наверняка волнуются?
– Они, наверное, волновались бы… – тихо проговорил Энтони, глядя в сторону.

Мр. Никлсон пристально посмотрел на своего юного вечернего гостя.

– Он живёт с тётей, – поднявшись со стула, прошептала Мари на ухо отцу.

На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Наконец, мр. Никлсон шумно выдохнул.

– Как бы там ни было, – промолвил он, не сводя глаз с понурившегося паренька, – но я должен сказать ей, что ты у нас.

Позвонить тёте… Энтони вдруг живо представил, как Хелена обзванивает все больницы и морги, поднимает на ноги полицию — ведь она т;к переживает из-за её любимого племянника!

– Вы правы, сэр, – сказал он.

Вопреки его ожиданиям, тётка не выказала особого волнения, или какой-либо другой неадекватной реакции на звонок отца Мари и дала милостивое согласие, чтобы Энтони погостил у Никлсонов до понедельника.

– Хотя бы он предупредил, – проворчала она напоследок. – Я бы не готовила для него ужин.

Глава 4. Выбор

… Нежные, прекрасные звуки проникли в его сознание сквозь тонкое, зыбкое покрывало сна. Безотчётная радость охватила его — и он улыбнулся. Он боялся пошевелиться; казалось, стоит ему совершить малейшее неосторожное движение — и волшебная иллюзия разрушится, разлетится тысячью мельчайших осколков…

Но сон уже ушёл. Энтони медленно раскрыл глаза. Незнакомая комната. Высокий потолок подсвечен золотистыми лучами восходящего солнца, блики их играют в прозрачных подвесках красивой люстры. Стены оклеены светлыми обоями, на них — картины в скромных посеребрённых рамках. На одной из них — дом-развалюха. Стены покосились, окна заколочены, дырявая крыша… Точь-в-точь ег;, Энтони дом!

Он вдруг вспомнил, что произошло вчера. Стройка… Руины старого дома, служившие укрытием ему и его миру… Бегство в никуда… И Мари. А ведь это она спасла его сокровище!

Тихие звуки музыки послышались снова. «Значит, это не сон!» – подумал Энтони и невольно улыбнулся. Он зачарованно слушал и перед его мысленным взором вереницей проносились образы, ничего общего не имеющие с действительностью, с миром, что его окружал. Образы бледнели, но не исчезали совсем, отходя на задний план, на их фоне стояла она…

Та, которая спасла его прекрасный, красочный мир. Каким-то образом она узнала о его тайне, но он даже рад был этому. И, несмотря на то, что они практически не общались до вчерашнего вечера, она привела его в свой дом…

Энтони залила жаркая волна стыда. «Я не имею права так нагло воспользоваться гостеприимством её и её отца! – подумал он. – Я должен вернуться. Сегодня же. Там, в моей комнате остались мои рисунки… Если же тётя снова станет грозиться упечь меня в… Что ж, тогда я убегу.»

Одежа его была аккуратно сложена кем-то на стуле, стоявшем у кровати; большой кулёк с картонной коробкой, в которой хранилось его сокровище, лежал тут же, на полу, рядом со стареньким рюкзаком. Поспешно натянув джинсы, свитер и кроссовки, Энтони подхватил свои пожитки и, мимолётно взглянув на полузашторенное окно, за которым виднелся сад, затянутый туманной дымкой, двинулся к двери.

«А может, стоит оставить записку? – возникла у него мысль, когда ладонь его легла на бронзовую дверную ручку. – Нет, пожалуй, не стоит. Они поймут меня.» И выскользнул в сумеречный коридор.

И в этот миг музыка вновь зазвучала — такая нежная и грустная, она будто звала…

«Значит, это не сон!»

Дверь комнаты напротив была приоткрыта, музыка доносилась из-за неё. Движимый любопытством и, наверное, ещё чем-то, что заставляло его сердце биться сильнее, Энтони осторожно заглянул в узкую щель.

Она играла на фортепиано. Тонкие её пальцы порхали над клавишами, извлекая чарующие звуки из инструмента; мелодия, прекрасная и лёгкая, похожая на тончайшее искрящееся кружево наполняла маленькую уютную комнатку волшебным светом и Мари казалась окружённой сияющим ореолом.

Он внимал, точно зачарованный, уносясь мыслями далеко-далеко, в удивительный мир, в котором царила гармония музыки и цвета… И не сразу услышал, что его окликают по имени.

Мари уже не играла. Она сидела на низкой банкетке перед пианино, полуобернувшись к Энтони, и улыбалась.

– Притаился, словно воришка! – шутливо промолвила девочка, чуть склоняя голову на бок.
– Я… – начал Энтони и замялся, сгорая от стыда; кулёк в его руках громко зашуршал, выскальзывая, и он перехватил его поудобнее.
– Входи же, не стой на пороге, – Мари вновь улыбнулась.

Секунду помешкав, Энтони повиновался.

– Прости, что разбудила тебя, – сказала Мари, закрывая крышку пианино. – Я привыкла играть по утрам… Совершенно непростительно было забыть о госте!

Поднявшись, она подошла к окну и поправила занавеси.

– Ты очень красиво играла, – тихо промолвил Энтони и, потупившись, смущённо умолк; щёки его пылали.
– О, спасибо! – сказала Мари, поворачиваясь к своему гостю. – Правда, не так хорошо, как мама. Когда-то она так будила меня по утрам…

Вздохнув, она подошла к пианино и задумчиво провела пальчиком по чёрной блестящей крышке инструмента.

– Сегодня я видела сон… – Мари говорила тихо, скорее обращаясь к себе самой. – Она пришла ко мне, как и прежде, и снова наигрывала ту самую мелодию…

Энтони перевёл взгляд на портрет красивой женщины в посеребрённой раме, висевший на стене над пианино. «Какое спокойное, доброе лицо! – подумал Энтони, глядя на изображение. – Будто светится изнутри…»

– Эта женщина, на портрете…
– Это моя мама, – отвечала Мари; тучка грусти омрачила её лицо, – она умерла…
– Прости, – тихо проговорил Энтони, чувствуя, как сжимается его сердце, – я не хотел причинить тебе…
– С тех пор два года прошло, – продолжила Мари. – Тогда папа написал эту картину и повесил в моей спальне. Знаешь, иногда, когда мне бывает грустно, я гляжу на неё и мне кажется, что она рядом… И я думаю тогда: «Она уехала далеко-далеко. И там, где она сейчас, она помнит обо мне и об отце.»

Она умолкла и понурилась. У Энтони сжалось сердце: он прекрасно понимал её чувства.

– А почему ты с вещами? – вдруг спросила Мари, только теперь обратив внимание на рюкзак за спиной Энтони и кулёк с коробкой в его руках. – Или ты опасаешься, что с ними что-нибудь произойдёт, пока тебя нет в комнате?
– Нет, я… – начал Энтони и замялся, не решаясь рассказать о своём решении.
– А ты не мог бы показать, что у тебя там спрятано? – не дожидаясь ответа, спросила Мари и улыбнулась.

Он ощутил в груди толчок — как и в тот день, когда они с отцом прыгали с вышки. Бледный как полотно, он несколько мгновений глядел на девочку широко раскрытыми глазами, затем, не говоря ни слова, опустился на пол и, вытащив коробку из кулька, раскрыл её.

Это было приглашение — в его мир, в который он ещё никому не позволял заглянуть — и она приняла его с благодарностью. А он был так счастлив, что не ошибся в ней, полностью доверившись.

Она разглядывала его рисунки, эскизы, витражи, которые он составлял с такой бережностью и любовью — стёклышко к стёклышку, заключая в них частички самого себя. Алое, как восход солнца… Синее, как небо… Зелёное, как морская вода… Оранжевое, как цветы календулы на лугу… Серебристое, как лунный свет…

– Это прекрасно! Как сама музыка! – прошептала Мари едва слышно. – Волшебная мелодия, звучащая во мне!..

***

Прежней решимости не было. Однако Энтони прекрасно понимал: так, всё же, будет лучше. Он не хотел пользоваться гсотеприимством отца Мари. Он был благодарен мистеру Никлсону за приём, за поддержку, в которой Энтони так нуждался, но… Здесь он чувствовал себя чужим.

О своём решении Энтони поведал во время завтрака.

– Что ж, это твоё право, мой друг, – промолвил мистер Никлсон, смерив мальчика пристальным внимательным взглядом.
– Я знала, – прошептала Мари.

Глава 5. Протест

– Ну что, выгнали тебя? – громкий визгливый голос Хелены гулко разнёсся по мрачному подъезду; тонкие губы тётки кривились в ехидной усмешке.

Энтони лишь пристально взглянул на неё; не говоря ни слова, он бочком протиснулся мимо неё, загородившей полкоридора, направился в свою комнатушку.

– Таскается неизвестно где днями и ночами! Ещё и какую-то пакость притащил! – понеслось ему вслед.

Кажется, тётя говорила ещё что-то… Демонстративно хлопнув дверью, Энтони поставил вещи на пол и, повалившись на кровать, накрыл голову подушкой. Ещё вчера он начал бы препираться с тёткой, прийдя в гнев от её колких слов и незаслуженных обвинений… Однако теперь он понимал: во всём этом смысла не больше , чем в бесполезном сотрясении воздуха.

В этот день Энтони покидал свою комнату лишь раз — когда Хелена позвала его обедать.

– Поторопись! – сказала она, ставя перед племянником тарелку, в которой уныло плескался чуть тёплый гороховый суп. – Сегодня я жду гостей.

Она могла и не говорить этого. Вечерние субботние посиделки входили в список тёткиных традиций.

***

– А я тебе давно говорила, Хелена! Напрасно ты на себя такую обузу взвалила! – доносился из кухни низкий хрипловатый голос Элизабет, дородной соседки, жившей на пару этажей ниже. – Не такой он у тебя какой-то. Неправильный.
– Да уж, вот такое наследство досталось мне от сестры моей, – вздыхая, молвила Хелена тоном мученицы. – Но я не ропщу. Каждый должен нести свой крест до конца…

Стены в панельном доме были настолько тонкими, что Энтони слышал не только каждое слово — он улавливал даже интонацию, с которой оно было произнесено.

– О Господи, что мне с ним делать, ума не приложу! – плакалась Хелена в соседкину жилетку. – Весь в отца его, неприкаянного! Жену в могилу свёл, сам душу свою незнамо где загубил!.. Дитя своё мне на руки скинул!.. Так знаешь, сам не удосужился приехать, нормально всё объяснить — письмо с мальцом передал! «Позаботься, мол, Хелена, о нашем сыне, кроме тебя у него больше никого нет.»

Тонкое пятиугольное стёклышко, зелёное, как малахит, хрустнув, треснуло, острый край вонзился в ладонь Энтони; кровь закапала на рисунок.

– А мальчишка-то что рассказывает? – спросила Лиз.
– В том-то и дело, что ничего. Молчит, будто воды в рот набрал.
– Может случилось что плохое — вот он и молчит?
– Случилось — хуже некуда. Бросил его этот беспутный, не поглядел, что малолетка! Без вести пропал. Зачем только ребёнка заводил?! Занимался бы своей никчемной мазнёй, а не гробил жену с сыном…

«Замолчите! Не смейте бесчестить моего отца! Вы ничего не знаете!..» Виски Энтони пульсировали. Яростный крик готов был сорваться с его губ, однако он сжал их ещё плотнее. «Бесполезно. Это ничего не изменит. Она будет пачкать его имя, пока я здесь. А значит...»

Только теперь он почувствовал боль. Морщась, он вытащил осколок из раны, и, кое-как замотав носовым платком распоротую ладонь, огляделся. Крохотная скудно меблировання комнатушка походила на нору. Прочь! Уж лучше открытое небо над головой, чем служить источником вечных незаслуженных попрёков! Будь что будет!

***

– Красивые серьги! – заметила Лиз.
– Бриллианты! – улыбнувшись, Хелена дотронулась до камушков, поблёскивающих у неё в ушах. – Знаешь, я так давно о них мечтала и...
– Слышала? – Лиз удивлённо взглянула на подругу; фарфоровая чашечка с чаем в её руке дрогнула.
– Что?!
– Кажется, стукнуло что-то...

Переглянувшись, подруги настороженно прислушались.

– Показалось! – махнула рукой Хелена. – Вот, попробуй пирог!