Цветок мести

Тень олеандра

Нью-Йорк, 2025 год. Ночь была сырой, с привкусом соли и ржавчины. Клэр Морган стояла у входа в заброшенный склад в доках Бруклина, сжимая фонарик так, что костяшки побелели. Ее темно-каштановые волосы, стянутые в тугой хвост, намокли от моросящего дождя, а зеленые глаза, острые, как лезвие, скользили по теням. Она была аналитиком ФБР, профайлером, лучшей в отделе поведенческого анализа. Не потому, что любила копаться в чужих мозгах, а потому, что видела закономерности, которые другие упускали. Она запоминала факты за секунды, чувствовала, когда люди лгут. Её разум раскладывал хаос на части: мотивы, улики, ложь. Она видела то, что другие пропускали — дрожь в голосе, тень страха в глазах, следы, которые кричали громче слов. Особенной Клэр делало то, что она читала лидеров, их мотивы, их тени. Она могла заставить человека раскрыться, без единого слова. Но сегодня ее сердце билось быстрее, чем обычно. Два убийства за неделю, оба с цветком олеандра в руках жертв. Мафия Альбанезе, потомки старого сицилийского клана Витале, снова заливала город кровью.

Клэр поправила кобуру под кожаной курткой, чувствуя холод пистолета у ребра. Она не была полевым агентом, но годы работы с мафией заставили ее научиться стрелять. Ее жизнь — череда допросов, отчетов и ночных кошмаров — началась с потери. Майк, ее напарник и больше, чем напарник, погиб пять лет назад от пули Альбанезе. Его кровь на асфальте, его смех, его тепло — все это стало ее топливом. Она поклялась уничтожить клан, и медальон, о котором шептались информаторы, был ее единственной зацепкой.

— Картер, ты на месте? — Клэр шепнула в рацию, не отрывая взгляда от ржавой двери склада.

— Да, Морган, — голос напарника треснул помехами. — Но это место... жуткое. Будь осторожна.

— Осторожность — мое второе имя, — ответила она, хотя ее ладони вспотели. Картер был новичком, его нервы она читала без труда: учащенное дыхание, бегающий взгляд. Он боялся, и это делало его слабым звеном.

Клэр толкнула дверь, и та заскрипела, как надтреснутый колокол. Внутри было темно, только лунный свет сочился сквозь разбитые окна, рисуя полосы на бетонном полу. Запах сырости мешался с чем-то едва уловимым. Аромат олеандра, сладкий и ядовитый. Бабушка, сицилийка с горящими глазами, рассказывала, что олеандр – цветок мести. Ее разум, отточенный годами анализа, заработал на автомате. Она заметила следы: ботинки, размер 11, глубокие, мужчина, спешил. Ящики вдоль стен не тронуты, значит, не грабеж. Пятно на полу — не кровь, что-то маслянистое, с резким запахом. Она присела, не касаясь его. Ее интуиция, отшлифованная сотнями дел, шепнула: «опасно».

— Картер, тут следы. Похоже, кто-то был недавно. Проверь периметр, — она выпрямилась, чувствуя холодок на затылке.

— Понял, — отозвался он, но его голос дрогнул. Клэр нахмурилась. Она умела читать людей — их жесты, интонации, ложь. Картер скрывал страх, и это могло стоить им обоим жизни.

Она двинулась вдоль стены, луч фонарика выхватил металлический ящик, наполовину утопленный в тени. Царапины на крышке — свежие, как будто кто-то вскрывал его в панике. Клэр присела, ее пальцы в перчатках скользнули по замку. Щелчок — и ящик открылся. Внутри лежал медальон. Серебряный, размером с монету, с гравировкой цветка олеандра, чьи лепестки казались живыми. Клэр затаила дыхание. Информатор упоминал артефакт — реликвию клана Витале, которую Альбанезе хранили как святыню. Она знала о Витале из старых дел: сицилийский клан, правивший Нью-Йорком в 1940-х, чьи ритуалы с кровью и олеандром звучали как легенды. Если медальон их, она на шаг ближе к разгадке.

Клэр взяла медальон, чувствуя его тяжесть. Он был холодным, но пульсировал, как живое сердце. На обратной стороне — надпись: «Sangue chiama sangue». «Кровь зовет кровь». Фраза, которую ее бабушка, сицилийка из Палермо, шептала, рассказывая о старых клятвах. Клэр сжала губы, ее разум строил связи: олеандр на жертвах, медальон с олеандром, Альбанезе как наследники Витале. Это не просто улика. Это ключ.

— Картер, я нашла... — она замолчала, услышав шорох за спиной. Луч фонарика метнулся к углу — пусто, только тени. Ее рука легла на пистолет. — Картер, ответь.

Тишина. Рация умерла. Клэр сжала медальон, чувствуя, как он нагревается. «Черт». Она шагнула к выходу, но пол скрипнул, и острая боль пронзила палец. Она выругалась, глядя на каплю крови, выступившую на коже. Медальон уколол ее — крошечный шип на краю, почти невидимый. Кровь стекла на гравировку, и слова *Sangue chiama sangue* вспыхнули в ее голове, как крик.

Склад закружился. Свет фонарика мигнул, стены поплыли, как в лихорадке. Клэр упала на колени, хватая ртом воздух. Медальон горел в ее руке, его жар пробирал до костей. Она попыталась разжать пальцы, но они не слушались. Голос — женский, с сицилийским акцентом, холодный, как могила — прошептал: «Кровь зовет кровь». Пол ушел из-под ног, и тьма поглотила ее.

Клэр очнулась на холодном асфальте, ее тело дрожало, как после удара током. Она лежала в переулке, окруженная кирпичными стенами, заваленными мусором. Воздух был тяжелым, с запахом угля, бензина и чего-то старого, как будто время пропитало его пылью. Вдали играл джаз. Она моргнула, пытаясь понять, где она. Фонари отбрасывали тусклый свет, их стекла были мутными, как в старых фильмах. Где-то гудела машина — не гибрид, не электрокар, а что-то громоздкое, с хриплым рыком. Клэр села, ее дыхание сбилось. Это не Бруклин 2025 года. Это... что?

Она посмотрела на себя и замерла. Ее куртка пропала. Вместо джинсов и кроссовок — черное платье, облегающее, с узкой талией и подолом до колен, как из журналов 1940-х. Волосы, свободные от резинки, падали волнами на плечи. Пистолет исчез, но медальон висел на шее, его серебро холодило кожу. Клэр коснулась его, ее пальцы дрожали. «Это не сон. Это реально.» Ее разум, привыкший анализировать, закружился от паники. Она знала о временных аномалиях из закрытых отчетов ФБР — слухи, не больше. Но медальон, кровь, голос... Она сглотнула, чувствуя, как горло сжимает страх. 1945 год? Это безумие.

Тени Витале

Бруклин. 1945 год.

Переулок вонял мокрым углем и прогорклым маслом. Клэр Морган шагала между тремя мафиози, их тяжелые ботинки хрустели по гравию. Револьвер лидера, широкоплечего сицилийца с холодными глазами, был спрятан, но его рука лежала на кобуре. Худощавый, с сигаретой, нервно оглядывался, а тот, со шрамами, молчал, как могила. Клэр сжимала медальон под платьем, его тепло напоминало, что она не спит. 1945 год. Мафия Витале. Это безумие, но ее разум, отточенный годами профайлинга, уже искал выход.

Она читала их, как открытую книгу. Лидер — альфа, но боится ослушаться босса, его плечи напряжены. Худощавый — слабое звено, его дрожащие пальцы выдают страх. Шрамы — хищник, ждет приказа, но его взгляд скользит по ее телу, как нож. Клэр подавила дрожь, заставляя себя дышать ровно. Она была аналитиком ФБР, а не жертвой. Десять лет в отделе поведенческого анализа научили ее выживать среди таких, как они. Майк, ее погибший напарник, научил ее не сдаваться. Его кровь, его голос — все это гнало ее вперед, даже в этом чужом времени.

— Шевелись, репортер, — буркнул лидер, кивая на черный «Форд», припаркованный у края переулка. Его акцент, сицилийский, как у ее бабушки, резал слух. — Дон не любит ждать.

Клэр кивнула, ее зеленые глаза сверкнули. Она солгала, назвавшись репортером, но клан Витале был ее единственной зацепкой. В 2025 году она копала под Альбанезе, их наследников, и старые дела ФБР упоминали Витале — сицилийский клан, чьи ритуалы с олеандром и кровью звучали как мифы. Медальон на ее шее, с гравировкой *Sangue chiama sangue*, был их реликвией. Если она найдет дона, она найдет ответы.

Машина рванула по улицам Бруклина, и Клэр вжалась в кожаное сиденье, чувствуя, как сердце колотится. За окном мелькали фонари, вывески баров, женщины в платьях с пышными юбками. Это был не ее мир. Не небоскребы, не дроны, не гул электрокаров. Она сглотнула, ее разум цеплялся за детали: ретро-машины, запах угля, скрип шин. 1945 год. Как? Медальон, кровь, голос — все это было реально, но ее аналитический ум бунтовал. Но теперь она здесь, и отступать некуда.

Особняк Витале вырос из темноты, как крепость. Высокие окна, кирпичные стены, железные ворота. Внутри пахло воском, сигарами и чем-то сладким, как яд. Клэр вели через холл, ее каблуки стучали по мрамору. Она замечала детали: потертые ковры, портреты в золотых рамах, напряженные взгляды охранников. Нервозность висела в воздухе, как дым. «Кто-то умер», — подумала она, ее интуиция, отшлифованная сотнями дел, била тревогу. Мафия не дрожит без причины.

Они остановились у тяжелой деревянной двери. Лидер постучал, и голос изнутри — низкий, властный — ответил: «Входите».

Комната была обита темным деревом, с бархатными шторами и столом, заваленным бумагами. За ним сидел мужчина, чья аура заполняла пространство. Винченцо Витале, дон, с сединой на висках, глубокими карими глазами и суровыми чертами лица. Его костюм, черный, сидел как вторая кожа, а сигара в руке дымилась, как факел. Рядом стоял другой — моложе, с темными волосами, зачесанными назад, и глазами, как у волка. Лука Витале, сын. Его рубашка была расстегнута на верхнюю пуговицу, открывая мускулистую шею. Глаза горят живым интересом. Он смотрел на Клэр, как на загадку… которую хотят разгадать… или сломать.

Но ее взгляд притянула женщина в углу. Изабелла Риццо, любовница дона, если верить слухам из дел Альбанезе. Длинные черные волосы, красное платье с разрезом, алые губы, изогнутые в насмешке. Она скрестила руки, ее кошачьи глаза пробуравили Клэр, как кинжалы. Ревность? Угроза? Клэр сжала кулаки, читая ее: манипулятивная, уверенная, но скрывает ярость. Изабелла шагнула ближе, ее каблуки щелкнули, как выстрел.

— Репортер? — Ее голос был медовым, но ядовитым. — В таком платье? И с такой фигуркой? Ты, скорее шпионка, дорогая.

Клэр выпрямилась, ее улыбка была холодной. Она умела держать удар. — Если бы я была шпионкой, ты бы уже не болтала, Изабелла.

Тишина. Лука хмыкнул, его губы дрогнули в усмешке. Винченцо поднял взгляд от бумаг, его глаза, как лезвия, рассекли воздух. — Дерзкая, — произнес он, и его голос был как бархат, обернутый сталью. — Назови себя. И не вздумай лгать.

— Клэр Морган, репортер с сицилийскими корнями, — она добавила акцент, вспоминая уроки бабушки. — У меня информация для клана Витале. О Барзини. И… - она почувствовала, как медальон нагрелся, - о том, что ищете вы.

Винченцо прищурился, пальцы сжали сигару. Его глаза были не просто властными. В них было что-то… странное. Словно он узнал в ней кого-то. Или что-то.

Клэр читала его: власть, скорбь, скрытая под контролем. Он потерял кого-то, и это делало его опасным.

Лука шагнул ближе, его взгляд скользнул по ее фигуре, задержавшись на шее, где висел медальон. Она почувствовала жар, как будто его глаза касались кожи. Бунтарь, но верный. Подозрительный. Ее пульс ускорился, но она держала лицо.

— Информация? — Лука наклонился, его дыхание коснулось ее уха. — Или ты просто хочешь выжить?

Клэр повернулась, их лица оказались в сантиметрах. Она ощутила запах его одеколона, резкий, с ноткой дыма. Ее кожа покрылась мурашками, но она не отвела взгляд. — Я выживаю лучше, чем ты думаешь, — ответила она, ее голос был низким, с вызовом.

Изабелла фыркнула, но Винченцо поднял руку, заставляя всех замолчать. — Достаточно, — он встал, его тень легла на Клэр. — Ты останешься здесь, пока я не решу, кто ты. Лука, она твоя ответственность. Узнай все.

Лука кивнул, но его глаза не отпускали Клэр. Она почувствовала, как ее сердце бьется быстрее, не от страха, а от чего-то другого. Винченцо подошел ближе, его пальцы коснулись ее подбородка, приподнимая лицо. Его прикосновение было горячим, властным, и она ощутила, как жар пробежал по шее, вниз по позвоночнику. Его взгляд, глубокий, как бездна, обещал опасность — и что-то запретное.

— Не играй со мной, Клэр Морган, — прошептал он, и его дыхание обожгло ее кожу. — Я всегда узнаю правду.

Первый цветок

Бруклин, 1945 год.

Особняк Витале был клеткой из мрамора и теней. Клэр Морган сидела в комнате с бархатными шторами, сжимая медальон на шее. Его серебро, с гравировкой олеандра, было горячим, как тихое предупреждение.

Она всё ещё не могла привыкнуть к этому миру: тяжёлый, пахнущий углём воздух, скрип полов, чужое тело в облегающем платье. 2025 год казался сном, растаявшим под тяжестью нового настоящего. Но Клэр умела выживать. Её острый разум, её интуиция, её умение читать людей — всё это стало оружием здесь, где оружие решало слишком многое.

Она смотрела на руки, на ногтях — маленькие царапины. Вчера она чуть не сорвалась, хотела разжать медальон, выкинуть. Но голос внутри — Майк, напарник, потерянный и всё ещё живой в её памяти — шептал: «Держись. Разгадай игру».

Дверь открылась без стука. Лука Витале вошёл мягко, почти беззвучно. Его взгляд — хищный, тёмный — скользнул по ней, задержавшись на лице, на шее, на медальоне. Он был весь из напряжённых линий: плечи, пальцы, сжатая челюсть. Но в глазах горел огонь, который не позволял ему быть просто наследником мафии.

— Дон зовёт, — сказал он хрипло. — Готова, репортер?

— Всегда, — ответила Клэр, поднимаясь. Ложь скользнула по губам привычно. Она уже почти верила, что умеет быть той, кем не является.

Лука медленно, почти кошачьим шагом подошёл, присел на корточки, почти вровень с ней.

— Ты пугаешь нас, Клэр. Это сложно. Здесь не любят, когда женщины знают слишком много. — Он склонил голову. — Но, чёрт, ты меня раззадорила.

Он протянул руку, коснулся медальона, пальцы скользнули по цепочке.

— Ты кто такая, а?

— Та, кто поможет всё выяснить, — тихо ответила она. — Если дадите шанс.

Их глаза встретились. Несколько секунд, тяжелых, полных невысказанного.

Лука проводил её взглядом. Когда она проходила мимо, Клэр чувствовала, как его взгляд жжёт спину. Чувствовала слишком остро. Она ненавидела эту слабость. Ненавидела, что сердце предавало её, когда разум бил тревогу.

В коридорах особняка пахло воском, кожей кресел, мужским одеколоном и старым деревом. Мужчины в тёмных костюмах переглядывались, кто-то отворачивался, кто-то задерживал взгляд чуть дольше. Они знали: чужая женщина — это всегда история, и не всегда с хорошим финалом.

Кабинет Винченцо был соткан из золота и мрака. Дон стоял у окна, сигара в пальцах, его лицо — как из камня. Изабелла Риццо сидела в кресле, её красное платье было слишком дерзким для комнаты, где решались судьбы. Когда вошла Клэр, Изабелла улыбнулась — и этой улыбкой можно было убить.

— Клэр Морган, — сказал Винченцо, не оборачиваясь. — Репортер, говоришь? Интересно. Я не верю в людей, которые падают с неба. Особенно — в мой дом.

Клэр почувствовала, как сжимаются плечи, но голос её был ровным:

— Я здесь не за правдой газет. Я знаю их слабости. Барзини. Я могу быть полезной.

Изабелла встала, медленно, её каблуки щёлкнули, как выстрелы.

— Польза? — протянула она, подойдя ближе. — Какая польза от женщины, которая лжёт? Винченцо… — её пальцы легко коснулись его плеча, — ты ведь всегда знал, кого оставить, а кого выбросить.

В комнате повисло напряжение. Лука скрестил руки, его взгляд был пронзающим. Клэр чувствовала, как медальон всё сильнее жжёт кожу, будто слышал то, что не слышала она.

Дверь распахнулась, и бледный охранник ворвался внутрь.

— Дон! Антонио… мёртв. В машине. И… и… у него в руке — цветок.

Мир дрогнул.

Клэр знала, прежде чем они вышли: олеандр. Цветок, который она видела в делах Альбанезе, в отчётах, в воспоминаниях о Майке. Знак мести и смерти. Знак, что всё связано. Её сердце застучало громче. Лука сжал револьвер. Изабелла замерла, её глаза вспыхнули. А Клэр — поняла: убийца рядом.

Гараж встретил их тишиной, влажной и липкой. В «Линкольне» лежал Антонио — грузный, грозный, и теперь… беззащитный. Белый олеандр был зажат в его кулаке, будто последняя насмешка.

Клэр присела, скользя глазами по телу. Проволока. Удар. Никакой борьбы. Это был свой. Кто-то, кому доверяли. Она медленно поднялась.

— Он был в доках, — сказала она вслух, больше для себя. — Пахнет сырой землёй, маслом, рекой.

Лука смотрел на неё, напряжённый, как тетива.

— Ты… умеешь это?

— Умею, — коротко ответила Клэр. — И, если я в игре — мне нужно оружие.

Он молча повёл её во двор. Там, под навесом, лежали ящики. Лука выбрал револьвер, проверил. Вложил ей в ладони.

— Стреляла?

— Больше, чем ты думаешь.

Он хмыкнул, провёл пальцами по её руке, направляя пальцы на рукоять.

— Покажи хват.

Она уверенно обхватила револьвер, пальцем проверила курок.

- Хорошо, - мягко сказал он. – Но здесь… здесь это не игра. Его рука легла на её талию, направляя, поправляя стойку. Его дыхание коснулось её уха. Его пальцы обожгли сквозь ткань. Клэр закрыла глаза на мгновение, чувствуя, как тело предаёт мозг. — Не отвлекайся, — хрипло сказал он. — Тут не кино. Тут промах — это кровь.

Она вскинула руку, пальцы чуть дрожали, но пуля легла почти в центр. Лука хмыкнул. Его пальцы скользнули по её бедру, прежде чем отстраниться. Клэр стиснула зубы. Это место было ловушкой. Но, чёрт возьми, она хотела пройти её.

Шум раздался неожиданно. Крики, звон стекла, выстрелы.

Лука схватил её за руку, потянул за собой по узкому коридору.

— В подвал, — рявкнул он. — Быстро!

Старые деревянные ступени скрипели под ногами. Они спустились в полутёмное пространство с винными бочками и ящиками. В углу, на стеллажах, горели остатки свечей, отбрасывая колеблющиеся тени.

Клэр чувствовала, как дрожат ноги. В затылке бился страх. Но рядом был Лука — горячий, живой, злой.

Он прижал её к стене, закрывая телом.

— Тихо, — шепнул он. — Не двигайся.

Она слышала: сверху бегают люди, кто-то выкрикивает команды, чьи-то шаги застывают прямо над ними.

— Я слышу сердце, — выдохнул Лука, его лоб уткнулся ей в висок. — Твоё.

Кровь на шелке

Бруклин, 1945 год. Ночь в особняке Витале была липкой, как смола, с привкусом пороха и виски. Клэр Морган кралась по узкой лестнице, ее каблуки глухо стучали по дереву, платье цеплялось за перила, оголяя бедро. За стенами гудел ветер, смешиваясь с хрипом моторов и далеким смехом из баров. Этот мир — с его тусклыми фонарями, запахом угля, женщинами в перчатках — был чужим, но Клэр, цеплялась за него, как за спасательный круг. Месть за прошлое, за кровь, пролитую Альбанезе, горела в ее венах. Убийство капо Антонио, олеандр в его руке, было пазлом, который она разберет, даже если он ее сломает.

Медальон на шее, серебряный, с гравировкой цветка, пульсировал, как второе сердце. Он привел ее сюда, в 1945 год, и Клэр не знала, проклятье это или шанс. Она остановилась, услышав шаги. Лука Витале вышел из тени, его фигура заполнила лестницу. Рубашка, мятая, липла к груди, пот блестел на шее. Его глаза, темные, как смоль, поймали ее, и Клэр ощутила знакомый жар — тот же, что вспыхивал под взглядом Винченцо. Пульс дрогнул, но она сжала кулаки, читая его: гнев, верность клану, искра любопытства, как будто она — загадка, которую он хочет разгадать.

— Дон зовет, — его голос был хриплым, как дым. — Не зли его, репортер. Он сегодня как зверь.

Клэр кивнула, ее зеленые глаза сверкнули. Ложь о репортерстве была ее броней, но Витале были ее нитью. — Я не боюсь зверей, — ответила она, ее тон был острым. Она шагнула мимо, чувствуя, как взгляд Луки жжет спину, и ненавидела, как ее тело отвечает — мурашки, тепло, предательская дрожь.

Кабинет Винченцо был пропитан дымом, сладким, как грех. Он стоял у камина, тени плясали на его лице, подчеркивая резкие скулы. Изабелла, его любовница, сидела на подлокотнике кресла, ее шелковый халат скользил по коже, открывая изгиб бедра. Алые губы, кривились в насмешке, но глаза были холодными, как лед. Клэр прочла их: Винченцо — хищник, чья власть скрывает скорбь; Изабелла — змея, чья ревность — оружие.

— Клэр Морган, — Винченцо повернулся, его голос был как удар хлыста. — Ты нашла следы у Антонио. Но мне нужно имя убийцы. Сейчас.

Клэр сжала кулаки, анализируя его. Глаза Винченцо искали ложь, но в них мелькало влечение — опасное, как лезвие. — Я могу найти его, — сказала она, ее голос был твердым.

— Дайте мне поговорить с солдатом. Тот, что был у машины. Он знает больше.

Изабелла рассмеялась, ее смех резал, как стекло. — Ты? Лезешь в наши дела? — Она встала, халат распахнулся, обнажая плечо. — Винченцо, она чужая. И этот медальон... — ее взгляд впился в шею Клэр. — Он не твой.

Клэр замерла, медальон обжег кожу. Изабелла знала? Ее слова были ловушкой, и Клэр прочла страх за бравадой. — Если знаешь, говори, — ответила она, ее тон был ледяным. — Или боишься правды?

Тишина сгустилась. Лука, стоявший у двери, хмыкнул. Винченцо шагнул к Клэр, его тень накрыла ее. — Допроси солдата, — сказал он, его голос был низким, как гром. — Но, если ошибешься, твоя жизнь — моя.

Он был близко, слишком близко. Его запах — кожа, сигары, что-то резкое — ударил в голову. Винченцо схватил ее за запястье, притянул к себе, прижав к стене. Его руки скользнули по ее талиям, пальцы сжали кожу сквозь платье, и Клэр ощутила жар, как огонь, разлившийся по венам. Его дыхание, горячее, коснулось шеи, губы замерли в сантиметре от ее кожи. Ее пульс забился в висках, мурашки побежали по спине, тело предало разум, требуя его близости. Она сглотнула, но не отстранилась, ее зеленые глаза встретили его взгляд — вызов, смешанный с желанием.

«Почему так?» — мелькнула мысль. Ее тело реагировало на Винченцо так же, как на Луку: жар, дрожь, ток в крови. Она знала, почему. Адреналин, страх, опасность — все это било по инстинктам, превращая их силу в вожделение. Лука, с его бунтарской энергией, будил в ней жажду риска, свободы, которую она годами подавляла. Винченцо, с его властной харизмой, обещал контроль, защиту, которых ей не хватало. Оба — триггеры, их запахи, голоса, прикосновения били по ее чувственности, как молнии.

Реакции были похожими, потому что ее тело не делило их — оно отвечало на страсть, на силу, не разбирая, кто перед ней.

Удивления не было. Клэр, как профайлер, знала себя: ее желания, подавленные ради мести, вырывались в этом мире, где каждый день мог быть последним. Она не стыдилась этого — ее открытость, ее природа принимали влечение как часть игры. Но разум шептал: «это опасно». Винченцо и Лука были не просто мужчинами — они были

мафией, угрозой, и ее влечение могло стать цепью. Она думала об этом с холодной ясностью: страсть — оружие, которое может обернуться против нее. Но тело не слушало, требуя его рук, его губ, его всего.

— Не играй со мной, Клэр, — прошептал Винченцо, его дыхание обожгло ее щеку. — Я не прощаю.

Изабелла кашлянула, и он отстранился, но его взгляд остался тяжелым, как клятва. Клэр выдохнула, щеки горели. — Я найду убийцу, — сказала она, заставляя голос не дрожать. — Дайте мне солдата.

Комната для допроса была тесной, с запахом сырости и страха. Молодой охранник, Джованни, сидел за столом, его пальцы теребили пуговицу. Лука стоял у стены, его присутствие давило, как жар. Клэр прочла солдата: страх, ложь, глаза, бегающие по углам. Он был слабым звеном.

— Джованни, — начала она, садясь напротив, ее голос был мягким, но острым. — Ты был у машины Антонио. Видел что-то. Почему молчишь?

Он дернулся, ладони вспотели. — Н-ничего не видел!

Клэр наклонилась, ее глаза впились в него. — Лжешь. Твои руки дрожат, ты смотришь в пол. Кто-то велел молчать? Или ты сам в этом?

Джованни побледнел, губы задрожали. Она надавила, ее тон стал сталью. — Говори, или дон решит, что ты предатель. Хочешь олеандр в руке?

— Я... видел тень! — выдавил он. — У доков, ночью. Кто-то следил за Антонио. Не наш, клянусь!

Клэр кивнула, запоминая. Тень у доков — зацепка. Она встала, чувствуя взгляд Луки, как ожог. Ее кожа зудела, и она снова подумала о своем влечении. Лука и Винченцо — два огня, и она горела в обоих. Она не удивлялась этому: ее жизнь в ФБР научила принимать свои желания, не деля их на правильные или нет. Но она знала: это не просто страсть. Это слабость, которая может стоить жизни. Она должна держать их на расстоянии, но тело кричало обратное, и этот конфликт разрывал ее.

Второй цветок

Бруклин, 1945 год. Джаз-клуб «Синяя луна» был как ловушка, сотканная из дыма, виски и низких нот саксофона. Тусклые лампы заливали паркет золотом, пары кружились, их тени сплетались, как заговорщики. Клэр Морган стояла у бара, ее черное платье с вырезом до бедра обтягивало тело, подчеркивая каждый изгиб. Взгляды мужчин — жадные, скользящие — цеплялись за нее, но ее зеленые глаза, острые, как стекло, рыскали по толпе, выискивая ложь. Убийство Антонио, задушенного с олеандром в руке, всколыхнуло клан Витале, и Винченцо, дон, требовал ответов. Изабелла, его любовница, плела интриги, а Лука, его сын, был ее тенью — манящей, опасной. Клэр знала: убийца здесь, в этом клубе, где музыка заглушала крики, а танец скрывал смерть.

Медальон на шее, с гравировкой олеандра, пульсировал, как предупреждение. Он привел ее в 1945 год, и Клэр цеплялась за него, как за ключ к возвращению. Ложь о репортерстве была ее щитом, но месть за Майка, за кровь, пролитую Альбанезе, гнала вперед. Она сжала бокал виски, вдыхая его резкость, чтобы заглушить жар, который разливался по телу при мысли о Луке — его дерзости, его взгляде. Винченцо, с его властной силой, был другим огнем, и Клэр, профайлер, не обманывалась: оба будили в ней желание, которое могло стать цепью.

Лука возник у входа, его фигура разрезала дым. Рубашка, мятая, липла к груди, пот блестел на шее, где пульсировала вена. Его глаза, темные, как смоль, поймали Клэр, и она ощутила, как жар пробежал по коже, от шеи до низа живота. Он шел к ней, уверенный, но напряженный, как хищник перед прыжком. Клэр стиснула зубы — его присутствие било по нервам, как ток.

— Не место для охоты в одиночку, — его голос, хриплый, обволакивал, как дым. Он взял ее бокал, отпил, губы коснулись края, где были ее пальцы. Запах его — табак, соль, что-то резкое — ударил в голову. Ее пульс забился в висках, щеки вспыхнули.

— Я не одна, — ответила она, ее тон был острым, с вызовом. — Ты же моя тень, Лука.

Его губы дрогнули в усмешке, но глаза остались холодными. — Тогда танцуй, — он протянул руку, и Клэр, не думая, вложила ладонь в его. Его пальцы сжали ее, горячие, грубые, и ток пробежал по телу, от запястья до бедер. Он повел ее на паркет, музыка, тягучая, как мед, окутала их, и их тела слились в движении.

Его рука легла на ее талию, сжимая так, что платье натянулось, обрисовывая изгибы. Клэр ощутила жар его ладони, мозоли, скользящие по спине, и кожа покрылась мурашками. Его грудь прижалась к ее, она чувствовала ритм его дыхания, тепло его тела, запах пота, смешанный с одеколоном. Их бедра качнулись в унисон, ноги переплелись, и каждый шаг был как вызов — ближе, теснее. Его губы скользнули к ее шее, дыхание обожгло, и Клэр выгнулась, грудь прижалась к нему, соски напряглись, проступая сквозь ткань. Она ощутила его возбуждение — твердость, вдавленную в ее бедро, — и тело ответило: жар между ног, пульс внизу живота, влажность, которая предала ее. Пальцы сжали его плечи, ногти впились в рубашку, и она уловила его стон — низкий, хриплый, как рык.

— Ты сводишь меня с ума, Клэр, — прошептал Лука, губы коснулись ее уха, язык скользнул по мочке, оставляя влажный след. Она задрожала, кожа горела, каждый нерв пылал. Она хотела его — здесь, на паркете, сорвать его рубашку, ощутить его кожу, вкус его губ, его всего. Ее рука скользнула по его талии, пальцы нашли что-то твердое. Нож. Холодный металл в кармане.

Клэр замерла, разум вырвался из плена страсти. Нож — точный, как тот, что убил. Она отстранилась, глаза впились в Луку, зеленые, как лезвия. — Что это? — Голос был ледяным, но тело дрожало, предавая ее.

Лука нахмурился, поймал ее запястье, сжимая до боли. — Не твое дело, — ответил он, взгляд метнулся в сторону, выдавая напряжение. Клэр прочла его: скрытность, возможно, ложь. Подозрения вспыхнули, как порох.

Крик разорвал музыку. Толпа расступилась, и Клэр увидела тело у стены. Франко, солдат Витале, молодой, с редкими усами, лежал в луже крови. Нож торчал из груди, олеандр, белый, как кость, был засунут в карман пиджака. Клэр рванулась вперед, Лука за ней, его рука легла на плечо, но она вырвалась.

Разум заработал: рана глубокая, удар точный, с яростью — личная месть. Следы крови вели к черному выходу, но терялись в толпе. Грязь на ботинках Франко пахла доками — как у Антонио. Убийца следовал схеме.

— Кто он? — рявкнула Клэр, глядя на Луку. Его лицо было каменным, глаза горели.

— Франко. Верный, — ответил он, голос низкий, сжатый. — Думаешь, я?

Клэр не ответила, взгляд скользнул по клубу. Изабелла стояла у бара, красное платье пылало, как маяк. Она смотрела на тело, губы сжаты, пальцы теребили ожерелье — нервозность. Клэр знала слухи: Изабелла флиртовала с Франко накануне, их видели в углу. Подозреваемая? Или отвлечение? Она прочла ее: манипуляция, скрытая ярость, но что-то глубже — страх?

Изабелла поймала взгляд Клэр и шагнула ближе, каблуки щелкнули по паркету. — Любуешься, репортер? — Ее голос был ядом, но дрожал. — Или ищешь, кого подставить?

Клэр выпрямилась, тон ледяной. — Я ищу правду, Изабелла. Что ты делала с Франко вчера?

Изабелла замерла, глаза сузились, но она улыбнулась, обнажая зубы. — Осторожнее, Клэр. Здесь не любят любопытных. — Она развернулась, платье взметнулось, как пламя, и исчезла в толпе.

Винченцо ворвался в клуб, его тень накрыла всех, как буря. Костюм, черный, был безупречен, но глаза пылали. — Клэр, — голос резал, как сталь. — Имя. Сейчас же.

Она сжала кулаки, разум строил профиль: убийца — мужчина, 30–40 лет, мститель, знает клан, движим предательством. Ошибка с гендером, которую она поймет позже, но пока Лука и Изабелла — в центре. — Мне нужно допросить свидетелей, — ответила она, тон твердый. — Кто-то видел тень у Франко.

Винченцо шагнул ближе, запах — сигары, кожа, что-то терпкое — ударил в голову. Пальцы поймали ее подбородок, приподнимая лицо, и Клэр ощутила жар его кожи, грубость хватки. Пульс ускорился, тепло разлилось по груди, соски напряглись, и она ненавидела это — как тело жаждало его власти, его боли. Она отстранилась, щеки пылали.

Искры и ложь

Бруклин, 1945 год.

Особняк Витале был как зверь, затаившийся в ночи. Мраморные полы отражали тусклый свет люстр, запах сигар и воска душил воздух. Клэр Морган стояла у окна, ее пальцы сжимали револьвер. Его металл был холоден, как правда, которую она искала. Второе убийство — Франко, заколотый в джаз-клубе с олеандром в кармане — подлило масла в огонь. Клан гудел, Винченцо требовал имени, Изабелла плела сети, а Лука, с его ножом и волчьими глазами, был слишком близко. За стеклом отражались её зелёные глаза: усталые и напряжённые, голодные до ответов. Клэр чувствовала, как медальон на шее, с гравировкой олеандра, обжигает кожу, будто шепча: ищи. Убийца был в клане, и каждый шаг вел к пропасти.

В комнате пахло прошлым — тяжёлым, как грех. Часы на стене тикали, за дверями шептались. Её пальцы дрожали — не от страха, от злости: за кровь Майка, за свою потерю, за запутанность этого места.

Она вернулась из клуба час назад, обрывок алого шелка, найденный у тела Франко, жег карман. Изабелла? Ее платье, ее флирт с жертвой намекали на вину, но Клэр, профайлер, знала: слишком просто. Лука, с ножом в кармане, был другой тенью — его скрытность, его жар в танце путали мысли. Винченцо, чей взгляд обещал бурю, давил, как пресс. Клэр сжала кулаки, ее зеленые глаза сверкнули в отражении стекла. Она не сломается. Месть за прошлое, за кровь на асфальте в 2025 году, гнала вперед.

Дверь скрипнула, Лука вошел без стука. Его рубашка, мятая, липла к груди, пот блестел на шее. Он смотрел на Клэр с хищной настороженностью, но в глазах мелькала тень — боль? Гнев? Она прочла его: напряженные плечи, сжатые челюсти, верность клану, но что-то личное. Его запах — табак, соль — ударил в голову, и Клэр ощутила, как тело предает: жар в груди, ток в пальцах.

— Дон хочет тебя, — его голос, хриплый, резал тишину. — Но сначала… — он шагнул ближе, — объясни, почему смотришь на меня, как на убийцу.

Клэр выпрямилась, ее тон был стальным. — Нож в твоем кармане, Лука. И ты был в клубе. Убедишь меня, что ты чист?

Он хмыкнул, но глаза сузились. — Я не убийца, Клэр. Но ты копаешь глубже, чем надо. — Его пальцы поймали ее запястье, сжимая, и она ощутила жар его ладони, грубость кожи. Пульс забился в висках, тело вспыхнуло, несмотря на разум. Она вырвалась, но жар остался.

— Тогда помоги мне, — ответила она, голос низкий, с вызовом. — Или ты боишься правды?

Прежде чем он ответил, крик разорвал ночь. Стекло за спиной Клэр треснуло, пуля вонзилась в стену. Она упала на пол, Лука накрыл ее, прижимая к паркету. Его тело было тяжелым, горячим, дыхание обжигало щеку. Она ощутила его грудь, ритм его сердца, запах пота и крови. Ее бедра прижались к его, и, несмотря на опасность, жар между ног вспыхнул, как пожар. Его губы были у ее виска, и она почувствовала его возбуждение, вдавленное в ее тело, усиливая ее собственное желание.

— Барзини, — шепнул он, голос грубый, как песок. — Оставайся здесь.

Клэр вырвалась, револьвер в руке. — Я не прячусь, — рявкнула она, и они рванули в подвал, где ящики с оружием громоздились, как надгробия. Выстрелы стихли, но тишина была хуже — она кричала о засаде. Лука захлопнул дверь, прижал Клэр к стене, его руки сжали ее талию. Она ощутила его пальцы, скользящие по платью, жар его тела, запах пота, смешанный с табаком. Ее дыхание сбилось, кожа горела, соски напряглись, проступая сквозь ткань. Она хотела его — сорвать рубашку, ощутить его кожу, вкус его губ, его всего.

— Ты сводишь меня с ума, — прорычал он, губы скользнули по ее шее, язык коснулся кожи, оставляя влажный след. Клэр выгнулась, ее грудь прижалась к его, ногти впились в его спину. Он сжал ее бедра, задрал платье, обнажая кожу, и его пальцы нашли ее, скользя по внутренней стороне бедра, туда, где жар был невыносимым. Она застонала, ощущая его грубость, тепло его дыхания, ритм его движений. Ее руки рванули его рубашку, пуговицы разлетелись, и она прижалась к его груди, чувствуя его пульс, вкус соли на его коже. Он прижал ее сильнее, его губы нашли ее, поцелуй был яростным, как буря, его язык исследовал ее рот, и она ответила, кусая его губу, ощущая вкус крови. Их тела слились, ее ноги обхватили его талию, и она почувствовала его возбуждение, твердое, вдавленное в нее. Жар между ног стал пульсом, влажность текла по бедрам, и Клэр, задыхаясь, отдалась ему, их ритм был как бой — яростный, отчаянный, до дрожи в костях.

Шум за дверью разорвал момент.

Лука отстранился, его дыхание было тяжелым, глаза горели. — Черт, — выругался он, хватая револьвер. Клэр поправила платье, щеки пылали, тело дрожало от незавершенного желания. Она ненавидела себя за слабость, но знала: это не просто страсть. Лука был свободой, которую она подавляла, и ее тело кричало о нем.

Они выбрались в холл, где охранники суетились, лица бледные. — Вино, — шепнул один. — Дон пил, и… яд.

Клэр рванула в кабинет Винченцо. Он сидел за столом, лицо серое, бокал разбит у ног. Изабелла стояла рядом, ее глаза, обычно ядовитые, были полны страха. — Он жив, — выдохнула она, но голос дрожал. Клэр прочла ее: паника, не притворство. Яд? Убийца сменил почерк.

— Кто подавал вино? — рявкнула Клэр, ее разум заработал. Она присела, понюхала осколки — горький миндаль, цианид. Винченцо кашлянул, его взгляд, мутный, поймал ее. — Найди… — прохрипел он.

Лука ворвался, его рубашка висела лохмотьями. — Консильери, — бросил он. — Он был здесь.

Клэр кивнула, ее глаза метнулись к Изабелле. — Ты видела, кто трогал бокал? — Ее тон был как лезвие.

Изабелла сжала губы, пальцы теребили ожерелье. — Не твое дело, репортер, — огрызнулась она, но голос выдал: она лжет. Клэр запомнила.

Консильери, седой, с лицом, как пергамент, ждал в соседней комнате. Клэр вошла, Лука за ней. Она села напротив, ее взгляд впился в него. — Ты был у вина, — начала она, голос мягкий, но острый. — И у Франко. Говори, или дон решит, что ты следующий.

Он дернулся, пот выступил на лбу. — Я… видел Изабеллу, — выдавил он. — Она спорила с Франко. И с Антонио. Она… шантажировала их.

Третий цветок

Бруклин, 1945 год.

Особняк Витале дышал, как раненный зверь — тяжело, с хрипом пороха и виски. Мрамор под ногами мерцал слабым светом, стены пропитались шёпотами и страхом. Клэр Морган замерла у двери, пальцы сжимали револьвер, будто последнюю грань между собой и хаосом. Третья смерть разрезала ночь: Альберто, советник семьи, найден мёртвым в библиотеке, с олеандром, зажатым в побелевших пальцах. Дом дрожал под кожей слухов, Винченцо, едва переживший яд, жаждал имён, Изабелла стягивала паутину, а Лука, с его клинком и невыносимым теплом, был рядом — слишком близко, слишком скользкий. В глазах Клэр вспыхивал холод: здесь кто-то играл не по правилам, и с каждым часом она ощущала, как петля стягивается на их шеях.

Винченцо выжил чудом - он сделал лишь глоток отравленного вина, и врач клана, с трясущимися руками, промыл ему желудок. Яд не убил, но оставил след: лицо серое, движения резкие, как у человека, цепляющегося за власть. Клэр сжала кулаки, чувствуя, как медальон на шее дернулся, как будто ток пробежал по цепочке. Не жар, не голос, а резкий укол, и на миг коридор исчез. Она увидела доки — темные, с запахом олеандра, тень женщины, держащей цветок, мелькнула и пропала. Клэр моргнула, сердце колотилось. Медальон знал правду — или лгал.

Дверь библиотеки скрипнула. Винченцо стоял в проеме, его черный костюм был мятым, глаза, как угли, прожигали. — Клэр, — его голос, низкий, властный, резал, как клинок. — Назови убийцу. Или я все решу за тебя.

Она прочла его: контроль, ярость, но тень уязвимости — яд все еще держал его. — Я близко, — ответила она, тон твердый. — Дайте мне тело. И охранника для допроса.

Он шагнул ближе, запах — сигары, кожа, что-то терпкое — ударил в голову. — Не испытывай меня, — прорычал он, пальцы сжали ее запястье, грубо, властно. Клэр ощутила ток по венам, жар в груди, соски напряглись под платьем. Его сила, его боль требовали подчинения, и ее тело жаждало этого, несмотря на разум. Она ненавидела себя за слабость.

— Я найду его, — ответила она, голос хрипел, но глаза не отводила. Винченцо отпустил ее, взгляд был как ошейник. — Поторопись, — бросил он.

Клэр рванула в библиотеку. Альберто лежал у стола, лицо посинело, пальцы сжимали олеандр. Ее разум разложил сцену на части: яд — цианид, горький миндаль, как в вине Винченцо. Убийца смелел, но небрежничал — грязь от доков на ботинках, след укола на шее, тонкий, почти невидимый. Мотив — месть, личная, за предательство, удар в сердце клана. Клэр заметила платок рядом с телом — вышитые инициалы «Л.В.».

Лука? Ее сердце сжалось, но инстинкты аналитика кричали: подстава. Улика слишком очевидна.

Вошла Изабелла, ее черный шелковый костюм — брюки и блуза с глубоким вырезом — подчеркивал изгибы, как оружие. Она остановилась, поправила волосы с наигранной небрежностью, но кулак за спиной сжался, выдавая страх. Клэр видела: манипуляция, но тень паники. — Опять копаешься, Клэр? — Ее голос был ядом. — Платок Луки. Интересно, правда?

Клэр выпрямилась, тон ледяной. — Ты подбросила его, Изабелла. Думаешь, я слепая?

Изабелла рассмеялась, но глаза метнулись в сторону. — Докажи, девочка, — бросила она и вышла, ее шаги были резкими, как выстрелы. Клэр сжала платок. Изабелла метила в Луку, но чья она марионетка?

Комната казалась чужой. Бархатные портьеры поглощали свет, стены шептали на старом итальянском, за окном кто-то пел, сорвав голос, — или это был всего лишь ветер.

Клэр сидела на краю кровати, опершись локтями о колени. Револьвер лежал на полу, медальон горел на коже.

Она смотрела на свои руки. Пальцы дрожали. Не от страха. От усталости. От какой-то тупой, животной усталости, которая скапливалась в теле, как ржавчина.

Когда она в последний раз думала о себе? О той, что бегала по улицам Нью-Йорка с кофе в руке, смеялась с Картером, спорила с Майком о дурацкой музыке?

«Где ты, Клэр Морган?» — пронеслось в голове.

Она сжала медальон, ногти впились в ладонь. 2025. Бетон, стекло, свет фонарей, шум машин. 2026. Сигары, кровь, мужские голоса, олеандр в мертвых руках. И между ними — она. Тонкая ниточка. Порваться — и конец.

— Я пришла за правдой, — прошептала Клэр. — Но, когда перестала быть собой?

Она подумала о Луке. О его голосе, хриплом, как шёпот перед поцелуем. О Винченцо, чьё прикосновение жгло, как клеймо. О своих собственных реакциях, о том, как тело дрожало в их руках, несмотря на разум.

«Ты хотела найти убийцу, Клэр. А что нашла? Себя — сломанную, дрожащую, жаждущую того, кого не можешь иметь.»

Она зажмурила глаза, почувствовала, как внутри что-то хрустнуло. То ли сердце, то ли гордость.

Медальон дрогнул — и на миг она увидела: доки, тень, цветок олеандра, шаги в темноте. Женская рука. Пальцы. Маникюр. Изабелла?

— Доверься себе, — выдохнула Клэр, — или сгоришь.

Она провела пальцами по щеке. Влажно. Слёзы? Она даже не поняла, когда они потекли.

Глубокий вдох. Она поднялась. Револьвер — в руку. Медальон — на место. Волосы — стянуты обратно в хвост. Хватит. Она знала, что делает. Даже если сердце сжималось, даже если руки дрожали. Она профайлер. И она доберётся до истины.

Охранник, коренастый, с потным лбом, ждал в холле. Клэр села напротив, взгляд впился в него. — Ты видел Альберто, — начала она, голос мягкий, но острый. — С кем он был?

Он дернулся, пальцы теребили рукав. — С Изабеллой, — выдавил он. — Спорили. Она угрожала. Про Барзини.

Клэр надавила, ее опыт допросов взял верх. — Что она хотела? — Тон был стальным.

— Денег, — шепнул он. — Альберто знал ее секрет. Она встречалась с кем-то из Барзини.

Клэр запомнила. Изабелла шантажировала? Или отвлекала? Ее разум строил связи: яд, олеандр, платок, доки. Убийца был в клане, но чья тень?

Выстрел разорвал тишину. Пуля вонзилась в стену, в сантиметре от Клэр. Она упала, револьвер наготове, сердце колотилось. Тень мелькнула в коридоре — Барзини? Или ближе? Охранник рванул прочь, но Винченцо ворвался, швырнув Клэр за книжный шкаф. Его тело накрыло ее, прижимая к полу, дыхание обжигало щеку. Она ощутила его грудь, ритм сердца, запах пота и сигар.

Кровь на воде

Бруклин. 1945 год.

Запах соли и ржавчины въедался в лёгкие, будто скребущаяся изнутри проволока. Ветер, несущий морскую пену, хлестал лицо, и Клэр Морган шла, вжимая голову в плечи, одной рукой прижимая плащ, другой — сжимая револьвер так, что побелели костяшки.

Под каблуками хлюпала грязь, смешанная с обломками ящиков, мокрой бумагой и клочками водорослей. Доки гудели приглушёнными голосами, скрипами канатов, далёкими гудками судов — звуками жизни, в которой пряталась смерть.

Она дошла до склада, где, по её догадкам, должен был начаться узор — грязь на ботинках Альберто, Франко, охранника. Всё вело сюда.

Она присела, касаясь земли пальцами — свежие следы, мелкие. Женские? Сердце ускорилось. В голове вспыхнуло видение: тень в платке, с олеандром, кровь, стекающая в воду.

«Соберись, — сказала она себе. — Ты аналитик. Ты здесь, чтобы читать этот чёртов хаос, а не падать в него.»

Но медальон на шее вдруг дёрнулся, кольнув кожу. Клэр вздрогнула. Он никогда не делал так… как будто… реагировал?

Она обошла склад. Стена с выбитыми досками открывала взгляд на задний двор, где ветер трепал плакаты. На гвоздях висели странные букеты — олеандры. Белые, хрупкие, мёртвые.

В горле пересохло.

— Клэр! — оклик.

Она вздрогнула. Лука.

Он вышел из тени, кепка сдвинута на затылок, рубашка мятая, рука сжимает рукоять ножа. Его глаза, темнеющие, как прибой перед штормом, нашли её.

— Ты не должна быть здесь одна. — Его голос прозвучал тихо, почти нежно. — Ты же понимаешь?

— Я понимаю, что убийца где-то здесь, — ответила Клэр, поднимаясь, чувствуя, как тугой ремень револьвера давит на плечо. — А значит, здесь должна быть и я.

Они шагнули внутрь. Скрип досок под ногами был невыносим, как хруст костей. В воздухе стоял сладковатый, липкий запах — олеандр, смешанный с плесенью и солью. Ящики вдоль стен, проржавевшие бочки, рваный брезент, капли воды с потолка.

— Сюда, — шепнул Лука, ведя вперёд.

Клэр заметила: его плечи напряжены, челюсть сжата. Он нервничал.

Но что-то в нём — не страх. Гнев. На полу — крошки земли, отпечаток каблука. Женского. Рядом — осколок стекла. Пахнет цианидом. И… записка. Мятая, на краю ящика.

«Барзини знают. Изабелла лжёт».

Клэр замерла.

— Лука… — начала она, но он схватил её за руку, рывком прижав к стене.

— Тсс, — прошептал он, дыхание обжигало кожу. — Слышишь?

Она прислушалась. Шаги. За стеной. Лёгкие, быстрые. Женские?

Тень мелькнула между проёмами — худая, в платке, спина прямая, шаг точный. Клэр вырвалась, и побежала. Лука — за ней. Они проскочили между ящиками, выскочили на узкий деревянный настил, где доски прогибались под ногами. Ветер хлестал лицо. Тень мелькнула — и исчезла. Они замерли. Только тишина. Только море.

Клэр опустилась на корточки, сжимая записку, сердце колотилось. Она чувствовала, как Лука сел рядом. Его рука легла ей на плечо — медленно, как будто спрашивая разрешения.

— Твоё сердце бьётся, как барабан, — пробормотал он. — Слышишь?

Она вздрогнула. Она знала: сейчас нельзя. Но сжимала пальцами его ладонь, чувствуя, как кожа шершавит, а тепло проникает под кожу.

— Кто она? — прошептала Клэр, глядя в темноту. — Эта женщина. С медальоном. С олеандром. Ты знаешь?

Лука молчал. Потом тихо сказал:

— Не всё, что я знаю, я могу сказать. Но ты… — он сжал её пальцы, — …ты в моих снах, Клэр. Даже если мы оба спим на краю пропасти.

Клэр сглотнула. Сердце прыгало в горле. В голове проносились не планы, не схемы, а… тепло. Его голос. Его руки. Его запах — табак, соль, ночь.

Но мысль резанула, как нож: - Если это ловушка? Если он часть этого?

Она резко отстранилась, сжав револьвер.

— Пошли, — сказала она, голос дрогнул. — Ещё рано для финальных сцен. Сначала — правда. Потом — всё остальное.

Лука кивнул. Но его глаза, тёмные, как доки за спиной, горели так, что Клэр почувствовала: её игра почти проиграна.

Когда они вышли, у стены стояла женщина. Ее глаза — ледяные, но с тенью скорби — поймали Клэр. Она всё увидела на её лице: сдержанность, боль, что-то скрытое, как нож в рукаве. — Назови себя, — рявкнула Клэр, револьвер наготове.

— Анна-Мария, — ответила женщина, голос тихий, но холодный. — Я скорблю. Как ты. — Она шагнула в тень и пропала. Клэр рванула за ней, но следы растворились в грязи. Анна-Мария. Сестра Винченцо. Что она делала в доках?

Выстрелы разорвали ночь. Пули пробили ящики, щепки разлетелись, как осколки костей. Клэр упала, спецподготовка сработала — она перекатилась за ящик, револьвер в руке. Лука швырнул ее в угол, его тело накрыло ее, прижимая к холодному полу. Она ощутила его грудь, ритм его пульса, запах пороха и кожи. Пули свистели, но его тепло, твердость, вдавленная в ее бедро, разбудили огонь. Ее дыхание сбилось, кожа горела, несмотря на смерть, дышавшую рядом.

— Барзини, — шепнул Лука, голос грубый. Его дыхание обожгло ее щеку. — Или кто-то из наших.

Клэр вывернулась, прицелилась в тень, но нападавшие исчезли. Лука отстранился, его глаза пылали, руки дрожали. — Ты цела? — спросил он, и в его голосе был страх — за нее.

Она кивнула, сердце колотилось. Они выбрались из склада, ночь давила, запах олеандра душил. Лука потянул ее в заброшенную комнату дока, где ржавые стены и старый матрас пахли сыростью. Дверь захлопнулась, отрезая их от мира. — Клэр, — выдохнул он, его голос дрожал, как натянутая струна. — Я не могу тебя потерять.

Он шагнул ближе, его пальцы коснулись ее лица, мягко, почти благоговейно, и Клэр задрожала, ощущая тепло его ладони, шершавость его кожи. Она прочла его: не только страсть, но и страх, любовь, которую он прятал за дерзостью. Ее разум кричал: остановись, он под подозрением, но тело уже отвечало. Она потянулась к нему, ее губы нашли его, поцелуй был медленным, глубоким, как глоток воды после пустыни.

Его язык скользнул по ее губам, вкус — соль, табак, что-то дикое — ударил в голову. Она прижалась к нему, ее руки рванули его рубашку, пуговицы разлетелись, обнажая его грудь, покрытую тонким потом. Его кожа была горячей, мышцы напряглись под ее пальцами, и она провела ногтями по его спине, оставляя следы. Он застонал, низкий звук, как гром, и его руки нашли подол ее платья, медленно поднимая его, обнажая бедра, прохлада воздуха смешалась с жаром его прикосновений. Его пальцы скользнули по внутренней стороне ее бедра, лаская, дразня, и Клэр задохнулась, ощущая, как влажность растекается, как ее тело раскрывается навстречу ему. Он